Глава 12

Ночь.

Я сидел на кухне, пил пиво и бессмысленно глазел на скатерть. И ненавидел Энн за то, что оставила меня одного.

«Почему, — повторял я снова и снова, будто она могла меня слышать, — почему ты не позволила мне ехать с тобой? Разве я виноват, что знал о смерти твоей матери? Разве я просил кого-нибудь наделять меня этими способностями? Почему ты меня здесь бросила?»

Я устало закрыл глаза. Должен признаться, я с непривычки здорово вымотался, прошагав полторы мили до кинотеатра. Только для того, чтобы уйти из дому. На обратном пути я заглянул в бар, выпил пару кружек пива и посмотрел какую-то ерунду по телевизору. После наведался в винный магазин, где купил еще две кварты пива и воскресные газеты. Я их прочел от корки до корки, но так ничего и не понял. Дома, покончив с одной квартой пива, я обнаружил, что с чтением наблюдаются проблемы — буквы стали двоиться и перескакивать с места на место. Тогда я бросил газеты и включил телевизор. Происходящее на экране раздражало невероятно. Пришлось выключить. Я еще несколько минут постоял, всматриваясь в черный экран, — там ничего нового не появилось, — и побрел в кухню, решив заняться второй квартой пива.

И ждать.

Иного выхода не было. Я не мог спать на улице. Рано или поздно придется лечь в постель. Тогда она придет.

Я был уверен в этом, так же как и в том, что после похорон Энн и Ричард вернутся домой.

«Слишком поздно, — я старательно посылал жене ругательства на расстояние в восемьдесят миль, — ты вернешься, но будет слишком...»

И замер. Что за звук донесся из гостиной? Стиснув зубы, я напряженно прислушался: ничего. Вздохнув, я так и застыл, уставившись невидящими глазами на скатерть, почему-то опасаясь поднять голову.

— Ты там? — бормотал я. — Скажи, ты там?

Ее там не было. Кажется, я всхлипнул. Мне было очень страшно. Я чувствовал себя ребенком, боящимся темноты, маленьким мальчиком, напуганным страшными сказками о привидениях.

У меня словно больше не было опыта прожитых лет. Я пил пиво, в надежде избавиться от того нового и неведомого, что без спроса вторглось в мою жизнь. Но получилось наоборот. Алкоголь снизил порог сопротивляемости сознания. Никогда не пейте, если хотите снять напряжение. Алкоголь легко открывает ворота, которые сознание держит до поры до времени на запоре. И наружу вырываются томящиеся в заточении пленники.

— Я тебя ненавижу, — пьяно бормотал я. — Что ты за жена, если могла так жестоко поступить? Ты же знала, что она здесь и я ей для чего-то нужен. Ты... — Я вздрогнул, услышав громкий смех, донесшийся из соседнего дома. Кажется, я даже узнал голос Элси. — Мы все в глубине души чудовища, — продолжал я, — но самые отвратительные из всех — чудища женского пола. Они самые хитрые, лживые, они ловко прячут свою сущность под фальшивой маской любви и преданности, потому что не могут жить без обмана.

Неожиданно для самого себя я решил отправиться на вечеринку к Элси. Но уже в следующий момент эта идея не показалась мне такой уж привлекательной.

— Энн, почему ты...

Я не договорил, взял бутылку и вылил пиво в мойку. Проследив, как исчезла коричневая пенистая жидкость, я швырнул бутылку на пол.

Один!..

— Я один в этом доме. — Со всего размаху я треснул кулаком по столу. — Ну почему ты бросила меня одного?

Стоять посреди кухни мне в конце концов надоело, и я медленно потащился к двери. Шатало меня довольно сильно. Я несколько раз натыкался на стулья, потом налетел на косяк и остановился. Именно здесь утром стояла Энн, с ужасом вглядываясь мне в лицо.

— Можно подумать, я кого-то просил, — продолжал бурчать я, нетвердым шагом двигаясь в сторону гостиной. — Ладно, где ты там? Покажись, черт бы тебя побрал!

Мою гневную пьяную речь прервал громкий звонок. К телефону я летел как на крыльях.

— Энн?

— Том, где ты был? Я звонила весь вечер.

Я с облегчением закрыл глаза. Напряжение постепенно отпускало.

— Не мог сидеть дома. Ходил в кино.

— У тебя странный голос.

— Со мной все в порядке, дорогая, я очень рад, что ты позвонила.

— Том, не знаю, как сказать, я очень виновата, но столько всего сразу навалилось...

— Милая, не надо ничего объяснять. Я все понимаю. Только скажи, что не таишь на меня зла.

— Дорогой, — воскликнула Энн, — о чем ты говоришь? Я вела себя глупо!

— Нет, не вини себя. Поверь, если ты не чувствуешь ко мне ненависти, все в полном порядке.

— Дорогой, у тебя очень расстроенный голос.

— Это во мне говорят две кварты пива, — рассмеялся я. — Я утешался.

— Прости меня, Том.

— Когда похороны?

— Завтра во второй половине дня.

— А как отец?

— Неплохо. Жаль, что тебя нет со мной, Том.

— Мне тоже. Хочешь, я приеду автобусом?

— Не стоит, милый, завтра вечером мы будем дома. Отдыхай... и расслабься.

Последние слова почему-то заставили меня насторожиться. Не знаю как, но я понял: она что-то скрывает. Мы еще произносили какие-то слова, обменивались заверениями в любви, а я пытался разобраться: что же меня встревожило? Почему мне так тяжело?

К тому моменту, как мы пожелали друг другу спокойной ночи, и Энн повесила трубку, я уже чувствовал себя так же плохо, как и до ее звонка.

Что, черт возьми, это было? Я замер, сжимая в руке телефонную трубку, из которой доносились резкие короткие гудки.

И понял.

Она считает, что я схожу с ума. С этим невозможно было согласиться. Да, мне самому такая мысль приходила в голову, причем неоднократно. Но в глубине души я в это не верил. А Энн верила, поэтому и разговаривала со мной нежно и ласково, как с больным ребенком.

Руки сами собой сжались в кулаки.

— Всегда разговаривайте очень вежливо с пускающим пену психом, чтобы он не обиделся и не пришиб вас! — вызывающе выкрикнул я в темноту.

Ответа не последовало.

Я рухнул на диван и с размаху стукнул себя кулаками но коленкам. Ох, больно!

И тогда это снова началось во мне.

Наверное, больше часа я сидел, откинувшись на спинку дивана и уставившись в потолок. Ждал.

И опять в голове застучало. Только на этот раз я не сопротивлялся. Совершенно спокойный и сразу протрезвевший, я решил посмотреть, что же будет дальше. Я даже хотел помочь, не знаю, правда, чему. Поэтому погасил лампу, лег и сосредоточился на встрече с неведомым. В какой-то момент я понял, что моя сосредоточенность только мешает. Тогда я расслабился и закрыл глаза. Никогда еще я не осознавал яснее, что являюсь просто руслом, каналом. Через меня протекает некий поток. Ему не надо противиться.

Я был зол на Энн, да и на весь белый свет. Что ж, если им нравится думать, что я ненормальный, это их личное дело. Но вскоре я почувствовал, что злость и обида, как и любое сознательное проявление воли, мешают движению потока. И еще раз приказал себе расслабиться и ни о чем не думать. Я вдруг понял, почему мне было так тяжело, когда это случилось впервые. Я бессознательно изо всех сил противился. А этого не надо было делать.

Этой ночью все повторилось, только намного быстрее. Были искры мыслей и блеск эмоций, опутанные жгучей болью воспоминаний. Мелькали незнакомые лица, смутные образы и неясные видения. Чужие идеи и гениальные замыслы ярко вспыхивали и гасли, как падающие звезды на темном небосводе.

Затем движение достигло наивысшей точки, но не пошло на убыль, а как бы перешло в новое качество. А я парил у вершины, охваченный озарением. Пора!

Я медленно повернул голову и посмотрел в сторону окна.

Сон? Нет, более отчетливую реальность невозможно даже представить. Я чувствовал ее гладкое белое тело, плотную ткань платья, мягкость спутанных волос. Я даже ощутил смутное удовлетворение, словно ее появление доказало мою правоту. И понял, что той, другой ночью не видел ее только потому, что ее влияние было ослаблено присутствием Энн.

Но вскоре пронзительный взгляд черных глаз начал тревожить и в сердце появились первые ростки страха.

— Кто вы? — еле слышно прошептал я.

Ответа не последовало. Я чувствовал вокруг себя какое-то движение, словно дул легкий прохладный ветерок. Голову слегка покалывало.

— Чего вы хотите?

Нет ответа. Я смотрел на нее во все глаза, стараясь запомнить даже мельчайшие детали: старое изношенное платье, жемчуг, часы на левом запястье, колечко с жемчугом на среднем пальце левой руки, замшевые туфли, чулки. Даже отметил ее соблазнительные формы.

Женщина не двигалась.

— Чего вы хотите? — повторил я.

Темные глаза о чем-то молили. Я заметил, как дернулись бледные губы, словно она пыталась заговорить, но не могла.

Неожиданно для самого себя я подался к ней и жалобно попросил, понимая, что она вот-вот исчезнет:

— Скажите, пожалуйста, чем я могу вам помочь?

Но я уже разговаривал с темной и пустой комнатой. У окна не было никого.

Осталось только одно: слабый душераздирающий звук сдерживаемого рыдания.

Но и он через мгновение стих.

Мне очень хотелось спросить у миссис Сентас, как выглядит Элен Дрисколл, но я никак не мог придумать, как объяснить ей причину столь странного интереса. Ведь не скажешь ей, что в нашей гостиной постоянно появляется привидение, и я хочу выяснить, не ее ли это сестра.

Между тем я уже не считал женщину привидением.

В воскресенье я проснулся около девяти и еще долго нежился в постели, разглядывая странный узор, нарисованный на потолке яркими солнечными лучами. Средь бела дня меня снова посетили сомнения, но на этот раз они быстро исчезли. Я был уверен, что мне ничего не пригрезилось, даже если бы не было обычной после выпивки головной боли и неприятного ощущения в желудке.

Было довольно странно осознавать, что все невероятные события, происшедшие со мной, имеют свою меру объективности, что я не спятил, просто некоторые вещи человеческий разум еще не в состоянии постичь. Лежа в залитой солнцем комнате, я слышал, как кто-то рядом косит лужайку, на соседней улице мальчик запускает модель самолета, ярко светит солнце, люди идут в церковь. Вот что мы называем жизнью. А в действительности все это лишь крохотная частица бескрайнего мироздания. Я обладал этим знанием. Все сомнения исчезли.

После завтрака, окончательно отказавшись от мысли поговорить с миссис Сентас, я отправился к Элизабет. Она сидела в кухне за столом и пила кофе.

— Заходи, Том. — Улыбка очень украшала ее бледное лицо.

— Доброе утро, — усмехнулся я в ответ. — Твой бездельник еще спит?

Она кивнула.

— А как дела у Энн? — спросила она. — Я ее вчера не видела.

Я рассказал Лиз о несчастье и об отъезде Энн с Ричардом в Санта-Барбару.

— Ужасно, — расстроилась она. Я чувствовал, что она хочет спросить, почему я остался дома, но не решается. — Значит, ты один, — сказала она, решив не лезть не в свое дело. — Фрэнк сказал, что хотел поговорить с тобой вчера, но ты... — Она замолчала, так и не сумев подобрать нужного слова.

— Я не заметил его, — фальшиво удивился я, — наверное, задумался.

— Я ему тоже так сказала, — кивнула Элизабет. — Хочешь кофе?

— С удовольствием. — Я решил, что за кофе сумею что-нибудь узнать об Элен Дрисколл.

Отхлебнув глоток крепкого ароматного напитка, я наконец задал интересующий меня вопрос.

— Как она выглядит? — удивилась Элизабет. А в моем мозгу отчетливо отразилось: «Зачем тебе?» Вслух этих слов она так и не произнесла. — Я ее почти не знала. Мы переехали сюда примерно за полгода до ее отъезда, но она ни с кем не общалась, жила очень замкнуто. Что касается ее внешности... высокая, черные волосы, темные глаза.

Забыв о кофе, я подался вперед.

— А у нее было черное платье? — спросил я, стараясь не показать, насколько интересен для меня предмет беседы.

Элизабет смотрела на меня с откровенным изумлением, причем к любопытству теперь добавилась изрядная доля подозрения.

— Да, — сообщила она, — я ее часто видела в черном платье, если не ошибаюсь, она купила его в Тихуане, на нем еще был очень странный узор, по-моему из ацтекских символов.

— И она носила это платье с ниткой жемчуга?

Мне показалось, что Элизабет испуганно съежилась. Видимо, я все же походил на безумца. Но мне нужен был ответ, и я его дождался.

— Да.

Глава 13

Мои руки слегка дрожали.

— Тебе, наверное, любопытно, почему я спрашиваю? — поинтересовался я, стараясь, чтобы голос звучал безразлично.

— Ну... — Элизабет явно не знала, как себя вести, и поглядывала на меня немного испуганно.

— Все очень просто. Я нашел в одном из шкафов маленькую фотографию и решил, что это прежняя хозяйка нашего дома. Захотелось убедиться.

— Ах вот оно что.

Кажется, Элизабет мне поверила. Во всяком случае, в ее мыслях теперь не было подозрительности. Я неторопливо допил кофе, мы еще немного посплетничали о жизни нашего квартала, и я собрался уходить. И тут Элизабет снова вспомнила о своей расческе.

— Как, разве она еще у нас? — удивился я. — Сейчас же принесу.

Выйдя на улицу, я торжествующе рассмеялся. Итак, женщина в черном — Элен Дрисколл. Это, может быть, и не означает, что существует жизнь после смерти и мне является призрак, но, безусловно, доказывает кое-что другое. Элен Дрисколл, находясь за три тысячи миль отсюда, испытывает такое сильное желание оказаться в нашем доме, что передает это желание мне. И я действительно вижу ее в гостиной.

Жаль, что Энн нет рядом. Мне безумно хотелось поделиться с ней своими открытиями, убедить, что нет причин сомневаться в моем психическом здоровье. Кстати, я вовсе не осуждал ее. В сложившихся обстоятельствах такое отношение было вполне естественным. К тому же сами обстоятельства находились за пределами ее понимания. И она вполне может мне не поверить. Но я надеялся, что поверит. Элизабет — мой свидетель. Я никогда в жизни не видел Элен Дрисколл. Но знал, как она выглядит.

Продолжая размышлять, я вошел в дом и сразу увидел искомую расческу. Она спокойно лежала в кухне на подоконнике. Решив незамедлительно вернуть ее хозяйке, я протянул руку и...

— Ой!

Мой крик прозвучал довольно громко. Так вскрикивает человек, прикасаясь к чему-то живому, когда он меньше всего этого ожидает.

Дело в том, что безобидная расческа будто ударила меня током. Впечатление было такое, что я притронулся к оголенному проводу, находящемуся под напряжением. Я инстинктивно отдернул руку, и расческа шлепнулась в мойку. А я остолбенело таращился на злосчастный кусок пластмассы, не понимая, что произошло. В какой-то момент меня кольнул в сердце смертельный ужас. Ощущение было слишком кратким, чтобы его объяснить, но слишком сильным, чтобы не обратить на него внимания.

Я снова потянулся к расческе, но не решился дотронуться. От нее веяло смертью. Я в полном недоумении разглядывал пластмассовую вещицу, начисто забыв об Элен Дрисколл. Мои мысли были заняты уже другим. Я пытался найти объяснение новой загадке. И не мог. Вообразите: однажды утром вы выходите из дому и отправляетесь на работу. Спокойно идете по знакомой улице, в нужном месте поворачиваете за угол, и тут вам дорогу преграждает семиглавый дракон.

Представьте, что вы при этом чувствуете, как лихорадочно пытаетесь поверить собственным глазам, найти разумное объяснение увиденному, подогнать его под привычные представления. И при этом никак не можете осознать, что все происходит не в сказке, не во сне, а в жизни, причем именно с вами, что не кто иной, как вы, обычным утром идете на работу и своими глазами видите то, чего не может быть.

Наш мозг не может быстро и разумно реагировать на непонятные явления, поэтому первая и самая естественная реакция — страх. Вот я и стоял, глупо и испуганно глазея на расческу, периодически протягивая к ней руку, но не решаясь дотронуться. Уже в который раз мой мозг отказывался верить в очевидное.

В конце концов я вытащил из ящика кухонный нож и ткнул им злосчастную расческу. Ничего. Я повторил попытку. Эффект тот же. Наконец я решился: положил нож и осторожно взял расческу.

Удар был уже не такой сильный, как в первый раз. Но теперь мне почему-то стало очень грустно, я чувствовал полную беспомощность, сердце сжала ледяная рука страха. Вокруг все потемнело.

Смерть! Я не мог ошибиться.

Уронив расческу, я смотрел на нее уже с откровенным испугом и отвращением. Должен признаться, лежащая на полу маленькая пластмассовая вещица на первый взгляд казалась вполне безобидной. Но что она в себе заключала?

Меня сотрясала крупная дрожь. Я очередной раз убедился, что совсем не могу управлять своей способностью к восприятию. Это приходило всегда внезапно, когда я меньше всего ожидал чего-то подобного. Я вспомнил жестокие эксперименты, проводившиеся некоторыми психологами над собаками. Когда пес совершенно спокоен и меньше всего ожидает неприятностей, например, когда он склоняется над миской с едой, раздается громкий вибрирующий звук, очень нервирующий собаку. Если экзекуция повторяется много раз, собака теряет ориентиры, весь свой опыт и навыки и превращается в запуганное, затравленное существо.

Похоже, я испытывал то же самое. Это приходило всякий раз внезапно, когда я совершенно не был готов к неожиданностям. Для моей психики такие эксперименты не проходили бесследно. Если это повторится еще несколько раз, наверное, я тоже стану жалким, затравленным созданием, забившимся в угол и со всех сторон ожидающим удара.

Чтобы окончательно отделаться от мыслей о злосчастной расческе, я положил ее в конверт и отнес Элизабет. И только когда я стоял у нее в кухне, до меня дошла очевидная истина. Я держал в руках именно ее расческу, когда у меня в голове так отчетливо возникло слово «смерть».

Этот день стал сущим кошмаром.

Теперь я знал, что нашей соседке осталось жить совсем не долго. Оптимизма мне это знание не прибавило. Я сидел и ждал, что же еще сегодня случится. Хотя больше не произошло ничего примечательного, однако к вечеру я уже находился на грани нервного срыва. От детских криков на улице я испуганно вздрагивал. А шорох потревоженных ветром жалюзи заставлял меня так быстро вертеть головой, что в шею впивались тысячи иголок. А когда в пять часов зазвонил телефон, я, подпрыгнув на стуле, выронил чашку с кофе. Хрупкая посудина, выплеснув коричневое содержимое на ковер, разбилась.

Звонила Энн. Она сказала, что похороны прошли нормально, она собирается съездить к отцу повидаться с родственниками, а около восьми поедет домой.

Повесив трубку, я решил больше не связываться с кофе. Лучше перейти на пиво. Глядишь, оно поможет мне хоть немного расслабиться. Энн оказалась права, думал я, собирая осколки и тщетно пытаясь оттереть пятна кофе с ковра. Мне следует обратиться к Алану Портеру. Я так и сделаю... выберу время на следующей неделе. Но чем он мне поможет? Я знал, что не болен. Просто излишне восприимчив. Что он сможет сделать? На мой взгляд, я был чем-то вроде беспроволочного приемника, работающего одновременно на всех частотах. Сигнал мог поступить в любой момент, внезапно, не спрашивая моего согласия и не оставляя времени на подготовку. А ничто так не пугает, как внезапность.

Я уже начал набирать номер телефона Алана Портера, но передумал и бросил трубку. Нет, решил я, он ничего не сделает. Он лечит больных, а я здоров.

Жаркий день постепенно перешел в довольно прохладный вечер. Стемнело. Я надел теплый свитер, но так и не согрелся и решил разжечь камин. Принес несколько поленьев, положил их на решетку, добавил щепок, чтобы быстрее разгорелись, и устроился рядом на диване. Было около восьми. В темном небе пламенели обагренные заходящим солнцем облака.

Я смотрел на танцующие в очаге языки пламени и думал об Элизабет. Проще всего, конечно, убедить себя, что всему виной мое больное воображение. Я попробовал. Не получилось. Имея так много доказательств своей правоты, я и в этом случае был уверен, что не ошибаюсь. Меня приводила в ужас поселившаяся во мне сила, но отрицать ее существование я не мог.

Но Элизабет... бедная милая Элизабет! Было невыносимо сидеть и думать, что она скоро умрет. Теперь я точно знал, что дар пророчества — это страшное проклятие, возможность видеть события, скрытые за завесой будущего, — мучительная агония. Какой нечеловеческой силой воли должны были обладать великие пророки прошлого, обладая знаниями об отдаленном будущем!

Но отчего она умрет?

Ответ возник в тот же миг. При родах. Она была худой, с узким тазом и никогда не рожала. И еще я слышал от Энн, что в ее семье были случаи неудачных родов.

Я прикусил губу и почувствовал себя совершенно несчастным. Энн однажды сказала, что Элизабет хочет только ребенка и больше ничего ей в этой жизни не надо. Это было чистейшей правдой. Только ожидание ребенка давало ей силы жить и выносить деспотизм Фрэнка.

Как несправедливо! Она умрет, так и не увидев свое дитя.

Я сидел в маленькой уютной гостиной, глядя на огонь сквозь пелену набежавших слез. Я плакал по Элизабет. И по себе самому. Потому что мы оба нуждались в помощи и никто на свете не мог нам помочь.

Постепенно дрова прогорели. В комнате стало совсем темно. Пришлось сходить за другими. Я встал на колени перед камином и потянулся за кочергой.

— А-а!

Вопль, вырвавшийся из моего горла, был больше похож на рев смертельно раненного животного. Кочерга выпала из рук и послушно замерла на ковре.

— Нет! — всхлипывал я. — Нет, нет, нет.

От боли, страха и ярости я боялся сойти с ума. Мне хотелось съежиться, заползти в маленькую раковинку и спрятаться в ней от жестокости мира, в котором на каждом шагу нас подстерегают силки и капканы. Все, на что я смотрел, было злом, все, к чему прикасался, — кошмаром. Я свернулся клубочком на полу, прижав колени к груди, и еще долго лежал, дрожа и всхлипывая, чувствуя подступившую тошноту. Я лежал, хрипло дыша и кашляя, и ждал, что меня вот-вот стошнит. В тот момент даже эта ужасная процедура, казалось, должна принести облегчение. Но и этого не произошло. Время замерло, и я вместе с ним, испуганный, одинокий, беспомощный, больной.

Не знаю, сколько прошло минут или часов, прежде чем я смог встать. Нетвердо держась на ногах, я с трудом сделал несколько неуверенных шагов и рухнул на диван. Огонь в камине давно погас, и я зажег все лампы, до которых смог дотянуться с дивана.

Я нашел глазами лежащую на ковре кочергу. Совершенно ничем не примечательная черная железяка. Машина или человек загнули один ее конец под прямым углом, а другой был снабжен декоративной витой ручкой. Простой функциональный предмет, весьма полезный в домашнем хозяйстве. А для меня эта железка стала воплощением кошмара. Не думаю, что смогу когда-нибудь еще без опаски взять ее в руки.

Когда приехала Энн, я был в кухне. Я там сидел уже два часа, опасаясь выйти в гостиную, хотя я предварительно зажег все имеющиеся там лампы. Я сидел, пил пиво, бездумно уставившись на страницу воскресных комиксов.

Увидев появившуюся на пороге Энн, я непроизвольно всхлипнул. Должно быть, выглядел я ужасно. И, к сожалению, она заметила выражение моего лица до того, как я сумел овладеть собой и украсить физиономию приветливой улыбкой. А когда я обнял ее, она, разумеется, не могла не почувствовать так и не унявшуюся противную дрожь.

— Здравствуй, дорогой, — шепнула она.

— Здравствуй! Не представляешь, как я рад тебя видеть. А где Ричард?

— Спит на заднем сиденье. Я не стала его поднимать, сам понимаешь, в моем положении.

— Конечно. — Я нервно улыбнулся. — Сейчас я за ним схожу.

Раскрасневшийся Ричард крепко спал в машине. Из-под одеяла виднелась только головка с румяными щечками. На секунду я замер, охваченный чувством безмерной любви к малышу, потом наклонился и осторожно поцеловал теплую щечку. Он зашевелился и вытащил из-под одеяла ручонку.

— Боже, как я люблю тебя, мое солнышко, — прошептал я и взял его на руки.

Когда я вошел в дом, Энн стояла в гостиной с кочергой в руке.

— Что тут было? — немного натянуто поинтересовалась она.

— Я разжигал огонь, — скороговоркой выпалил я, — уронил кочергу и забыл поднять. А те пятна — это я случайно пролил кофе.

— Да? — Она положила кочергу на место. В ее голосе звучало недоверие. В ее мыслях оно тоже занимало не последнее место.

Она уселась на диван и указала мне на место рядом с собой. Я весь напрягся, отчетливо осознавая, что она чувствует, и понимая что я ничего не смогу ей рассказать — ни об Элизабет, ни об Элен Дрисколл.

Я сел рядом и, хотя ощущал стену между нами, был по-детски счастлив, что она вернулась. Ее любовь и преданность давали мне силы жить.