– Не обязательно держать меня за руки, – сказал я. – Никуда я не денусь.

Я попытался придать голосу выражение смиренной обиды.

– Верно, никуда не денешься, – согласился Эл.

Он отпустил мою руку, Джек сначала не отпускал.

Я напряженно ждал. Прошла минута-другая, и он тоже отпустил меня.

Едва он это сделал, как я рванулся вперед и побежал со всех ног, ожидая в любой момент услышать звук выстрела из револьвера Джека и ощутить удар пули в спину.

– Нет, Джек! – раздался крик Эла, и я понял, что мои страхи были небеспочвенными.

На бегу я петлял, поднимая ноги как можно выше и понимая, что единственный мой шанс – оторваться от них, и это реальная возможность, поскольку оба они намного тяжелее меня.

Я смотрел вперед, опасаясь оглядываться. Впереди не видно было никакого ориентира – ни дома, ни иных признаков жизни. Я стал немного забирать влево, надеясь описать широкий полукруг и в конце концов повернуть в сторону гостиницы. Мне казалось, я слышу позади топот бегущих ног, но полной уверенности в этом не было. Выстрел все не раздавался. На краткий миг во мне поселилась надежда.

Но она тут же угасла, когда что-то ударило меня по ногам сзади и я рухнул вперед на песок. Перевернувшись, я увидел, что надо мной возвышается Джек. Бормоча проклятия, он бросился на меня, и, чтобы отбить его удар, я выбросил вверх левую руку. Он угодил твердым, как камень, кулаком мне в предплечье, и я чуть не задохнулся от боли. Еще несколько его ударов, и я бы, истекая кровью, потерял сознание.

Тут на него навалился старший, и Джек, прежде чем успел размахнуться еще раз, был рывком поднят на ноги и отброшен в сторону. Не успел я отдышаться, как Эл, склонившись надо мной, схватил меня за грудки. Вскочив на ноги, я увидел, как он отводит руку для удара. Я попытался парировать, но он со всей силы угодил мне в плечо, проехав твердой ладонью по щеке, отчего челюсть и глаз пронизала слепящая боль.

– Ну, теперь уж довольно, – сказал он. Невероятный силач, он встряхнул меня, как ребенка. – Еще один такой трюк, и мы таки тебя прикончим.

Опустив меня на землю, он повернулся, чтобы предупредить бросок Джека вперед, сдерживая его с той же легкостью, что и меня.

– Пусти меня к нему, Эл! – Полуослепший, я стоял, глядя, как старший мужчина удерживает сообщника на расстоянии, пытаясь его утихомирить. – Полегче, парень, – говорил он. – Умерь свой пыл.

Значит, они не собирались меня убивать. Сознание этого, поначалу принеся облегчение, теперь все усугубляло. Знай я об этом, дождался бы более благоприятной возможности удрать от них. После происшедшего такая возможность больше не представится.

Только после того как старший рассердился и сказал Джеку, чтобы тот помнил, что за все отвечает он, молодой перестал сопротивляться. Несколько минут спустя они снова подхватили меня под руки и повели по пляжу. Теперь Джек немилосердно вцепился в меня, но я терпел. Сквозь стиснутые зубы я спросил старшего, что они собираются со мной сделать.

– Прикончить, – опередил его Джек. – Будешь мертвее мертвого.

– Нет, Джек, – почти устало сказал Эл. – Ты ведь знаешь, что я не пойду на убийство.

– Так что вы собираетесь со мной сделать? – спросил я.

– Не дать тебе вернуться в гостиницу, – сообщил мне Эл. – До отправления поезда.

– Это вам Робинсон велел?

– Думаю, джентльмена звали именно так, – кивнул Эл. – Ты ему обязан жизнью. Он не один раз повторил, чтобы мы тебя не трогали, только продержали бы несколько часов вне гостиницы. – Он с отвращением фыркнул. – Мы вообще тебе ничего не сделали бы, если бы ты все время не сопротивлялся. Но, наверное, таковы все молодые. Мой Пол был таким же.

Он ничего больше не сказал, и я подивился, почему Робинсон проявил в отношении моей жизни такую щепетильность, хотя, казалось, ничего так не желал, как моей скорой кончины. Выходит, я снова заблуждался на его счет? Я с досадой отогнал от себя эту мысль. Это не имело никакого значения. Потерять Элизу было все равно что потерять жизнь. Правда, я читал о том, что она осталась в гостинице, но как можно было строить на этом свою дальнейшую жизнь? Был ли какой-то смысл в том, что она останется одна, когда вся труппа уедет? Что ее мать и в особенности Робинсон оставят ее здесь одну? Разве Робинсон стал бы все это затевать только затем, чтобы оставить ее здесь?

Притом мое внезапное исчезновение могло бы лишь натолкнуть ее на мысль, что я пропал точно так же, как появился, – загадочно, необъяснимо. Возможно, ей не пришло бы в голову, что Робинсон приказал меня похитить. Она уехала бы вместе с труппой. Иного логического пути не было. Для меня оставалась бы одна возможность – заработать достаточно денег, чтобы последовать за ней в Нью-Йорк. Эта возможность представлялась нереальной. Какую мог бы я найти работу, которая не потребовала бы многих месяцев для того, чтобы заработать денег на железнодорожный билет через всю страну? Месяцев, за которые Элиза могла бы перемениться в отношении меня. Не говоря уже о неотступном ощущении (теперь уже почти убеждении), что моя связь с 1896 годом будет на некоторое время ограничена гостиницей и ее ближайшими окрестностями. Если уж я боялся потерять связь с гостиницей, еще не исчезнувшей из виду, то как осмелился бы удалиться от нее на тысячи миль? Что же оставалось? Написать Элизе? В надежде, что она вернется, Робинсон стал бы отслеживать все приходящие письма. И она никогда не увидела бы моих.

Я вздрогнул, когда старший произнес:

– Вот он.

Приглядевшись, я увидел впереди низкие темные очертания какого-то сарая.

– Это твой дом на следующие несколько часов, Кольер, – сказал Эл.

– И навсегда, – тихо добавил Джек.

Я с ужасом посмотрел на него.

– В чем дело? – спросил Эл.

Джек промолчал, а я с трудом сглотнул.

– Он собирается меня убить, – сказал я.

– Никто не собирается тебя убивать, – рявкнул Эл.

«Но все же у Джека есть пушка, – подумал я. – А если его желание прикончить меня настолько сильно, что для его выполнения он убьет Эла? Бандитские разборки». Опять до смешного театрально, до ужаса реально.

Но вот мы подошли к сараю. Эл потянул дверь, которая громко заскрипела, и втолкнул меня внутрь. Споткнувшись, я все же удержался на ногах, поморщившись от боли в левом глазу. В сарае было совершенно темно. На миг я подумал было пошарить на полу в поисках чего-нибудь, чем можно их ударить. Но в кармане Джека был револьвер, и я заколебался. В следующее мгновение зажглась спичка, осветив мерцающим светом лица людей, которые вели суровую жизнь, безнадежно ожесточившую их.

Я смотрел, как Эл вынимает из кармана свечку и поджигает фитиль, потом устанавливает свечку на грязный пол. Длинное желтое пламя осветило помещение, и я осмотрелся по сторонам. Окон не было, лишь обшарпанные деревянные стены.

– Ладно, привяжи его, – велел Эл сообщнику.

– Зачем суетиться? – возразил Джек. – Одна пуля в черепок, и никаких хлопот.

– Джек, делай, что тебе говорят, – рявкнул Эл. – Дождешься – скоро я потеряю терпение.

Недовольно шипя, Джек пошел в угол сарая и, наклонившись, подобрал моток грязной веревки. Когда он повернулся в мою сторону, я с ужасом понял, что настает моя последняя минута. Если я сейчас отсюда не выберусь, то никогда больше не увижу Элизу. Эта мысль заставила меня собраться с духом, и я, в отчаянии стиснув зубы, со всей силы обрушил кулак на лицо Джека. Вскрикнув от неожиданности, он неуклюже отлетел к стене. Быстро обернувшись, я заметил, как изменилось лицо старшего. Я понимал, что у меня нет шансов сбить его с ног, и, резко метнувшись в сторону, нырнул к двери и распахнул ее. Оказавшись снаружи, я перекатился с одного бока на другой и начал подниматься на ноги.

Но тут же почувствовал, как сильная рука Эла хватает меня за фалду сюртука. Меня рывком затащили в сарай и бросили на пол. Левая рука неловко подвернулась, и я вскрикнул.

– Ты так и не образумишься, Кольер? – спросил взбешенный Эл.

– Теперь ему крышка, будь он неладен!

Я услышал за собой хриплый голос Джека и, обернувшись, увидел, как он стоит, покачиваясь и запустив руку в карман.

– Подожди за дверью, – велел Эл.

– Ему крышка, Эл.

Джек вытащил пистолет из кармана и, вытянув руку, стал в меня прицеливаться. Я бессмысленно на него уставился, словно парализованный.

Я не заметил, чтобы Эл пошевелился. Я увидел только, как Джек получил удар по голове сбоку и свалился на землю, а револьвер вылетел у него из рук. Эл подобрал его и засунул в карман, потом наклонился над Джеком, сгреб его за шиворот и ремень, отнес к двери и вышвырнул наружу, как мешок картошки.

– Попробуй только сюда войти, и пуля окажется в башке у тебя! – завопил он.

Затем повернулся, тяжело дыша, и уставился на меня.

– А с тобой не так-то легко справиться, парень, – сказал он. – Чертовски трудно.

Наблюдая за ним, я сглотнул, боясь издать хоть звук. Его дыхание выровнялось, и он резким движением схватил моток веревки и распустил его. Встав на колени, он принялся обматывать веревку вокруг меня, сохраняя на лице застывшее выражение.

– Надеюсь, ты не станешь больше дергаться, – сказал он. – Только что ты был на волосок от гибели. Советую больше не рисковать.

Пока он меня связывал, я не двигался и хранил молчание, стараясь не морщиться, когда он сильно затягивал веревку. Я ничего не собирался больше предпринимать, как не собирался и вымаливать свободу. Приму все как должное и успокоюсь.

Вдруг он хмыкнул, что заставило меня вздрогнуть. В первое мгновение в голову пришла безумная мысль: «Господи, все это было шуткой, сейчас он меня отпустит». Но Эл лишь сказал:

– Мне нравится твоя храбрость. Ты отличный парень. Джек – сильный мужик, а ты едва не уложил его на месте. – Он вновь усмехнулся. – Это выражение удивления на его лице многого стоит. – Протянув руку, он взъерошил мне волосы. – Ты напоминаешь мне моего Пола. У него тоже храбрости было хоть отбавляй. Готов поспорить, что уложил добрую дюжину дикарей, прежде чем сам свалился. Проклятые апачи.

Я пристально посмотрел на Эла, когда тот покончил с веревкой. Сын, убитый индейцами апачи? Эту информацию мне было не переварить – чересчур она была чужда. Все, что я знал, – это то, что остался в живых благодаря ему и что, как бы я ни просил, он меня не освободит. Оставалось надеяться, что я смогу быстро распутать веревки после их ухода.

Завязав последний твердокаменный узел, Джек с кряхтением поднялся и взглянул на меня.

– Что ж, Кольер. Нам пора расставаться.

Он полез за чем-то в задний карман брюк и стал там шарить. Я уставился на него, чувствуя, как сильно бьется у меня сердце. Увидев в его руках этот предмет, я похолодел. Я не вырвусь из своих пут и не вернусь к отправлению поезда.

Он зашел мне за спину.

– Поскольку я не собираюсь сидеть здесь и караулить еще несколько часов, – заявил он, – придется тебя вырубить.

– Не надо, – пробормотал я.

Мне было с собой не совладать. Никогда раньше я не видел дубинку. Отвратительное, устрашающее оружие.

– Ничего не поделаешь, парень, – сказал он. – Только не двигайся сейчас. Если будешь сидеть смирно, я попаду в нужное место. А если станешь сопротивляться, могу случайно раскроить тебе череп.

Я закрыл глаза и стал ждать. «Элиза», – подумал я. На миг мне показалось, что я вижу ее лицо и на меня смотрят эти неотступно преследующие меня глаза. Потом голову опалило вспышкой боли, и я провалился в темноту.

Придя в себя, я последовательно испытал целую серию мучений: пульсирующую боль в затылке, болезненность мышц живота, онемение рук и ног. Все тело пронизывал неприятный озноб. Наконец я открыл глаза и вперился в темноту, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Я чувствовал, что мои руки, ноги и туловище туго стянуты веревками – следовательно, я по-прежнему нахожусь в 1896 году, должен находиться. Но который сейчас час?

Я попытался сесть. Безуспешно – я был настолько крепко связан, что больно оказалось даже глубоко дышать. Напрягая зрение, я продолжал всматриваться вперед. Постепенно темнота отступила, и я заметил слабый свет, проникающий сквозь трещины в стене. Так это точно 1896 год – я связан и брошен в сарае. Я попытался пошевелить ногами, морщась от боли. Они были настолько крепко связаны вместе, что кровообращение почти прекратилось.

– Давай, – сказал я, приказывая себе думать, действовать.

Если я смогу хотя бы подняться, то доковыляю до двери и распахну ее, может быть, найду на пляже кого-нибудь, кто придет мне на помощь. Я изо всех сил пытался приподнять спину от пола, почувствовав, как подо мной холодно. «Костюм, наверное, совсем испачкался», – подумал я. Я прилагал все усилия, чтобы сесть, и эта незначащая мысль меня раздражала.

Не справившись, я с глухим звуком повалился назад, слабо вскрикнув от острой боли в затылке. Разбил ли все-таки мне Эл череп, несмотря на то что я сидел смирно? Похоже на то. Пришлось надолго закрыть глаза, и тогда только боль утихла. Я ощутил смрадную атмосферу сарая – смешанный запах гниющего дерева и сырой грязи. «Запах могилы», – подумал я. По голове снова разлилась боль. «Расслабься». Я закрыл глаза. Интересно, ушел ли уже поезд? Не исключено, что на тот случай, если я вернусь, Элиза могла бы немного задержать отправление. Надо освободиться.

Я открыл глаза и осмотрелся по сторонам, пытаясь сориентироваться. Мне показалось, я увидел очертания двери, и, стараясь не замечать новый приступ боли, начал передвигаться в том направлении. Я представил себе, как извиваюсь и изгибаюсь на полу. Зрелище было нелепым, но не смешным. «Рыба, выброшенная на берег», – подумал я. В те минуты я во всех отношениях был рыбой.

Пришлось остановиться, потому что я с трудом дышал, каждый вдох вызывал боль в груди, и на голову накатывали волны темноты. «Расслабься, расслабься», – думал я. Теперь это была скорее мольба, нежели приказ. Я старался контролировать дыхание, пытался внушить себе, что пьеса длинная, в четырех действиях, что много времени уйдет на то, чтобы разобрать декорации и погрузиться в вагоны, и что даже помимо этого Элиза сможет задержать труппу с отъездом. Это возможно. Надо в это верить. Не было…

Затаив дыхание, лежал я не шевелясь, захваченный на несколько секунд – пять, шесть или больше? – тем же ощущением, которое испытывал, лежа на кровати в номере 527 – как раз перед тем, как перенестись назад во времени, – ощущение приближения к состоянию неопределенности, нахождения вне места, в переходном состоянии. «Господи, нет, – думал я, – пожалуйста, не надо». Я лежал в темноте, съежившись, как ребенок, и молясь, чтобы меня миновал этот неясный ужас, раскачиваясь на грани двух эпох.

Потом это состояние прошло, я снова был в сарае, плотно застряв в 1896 году. Почти невозможно описать это состояние точнее. Оно больше ощущается плотью, нежели рассудком, – интуитивное чувство местонахождения. Я подождал, чтобы убедиться в том, что оно сохраняется, потом снова пополз к двери. Теперь я продолжал двигаться, несмотря на то, что сдавливание грудной клетки сильно затрудняло дыхание, ткани гортани разбухли, и я задыхался.

К тому моменту как я добрался до двери, мою грудь пронизывала острая боль. «Сердечный приступ, – пришла мысль, – должно быть, так это бывает». Я пытался улыбкой отогнать эту мысль. Думаю, получилась жалкая гримаса. Я прижался головой к двери, ожидая, когда утихнет боль. Постепенно она действительно утихла, ослабла также пульсация в голове. Пора. Подняв плечи как можно выше, я навалился на дверь.

Она не подалась.

– О нет, – застонал я.

Неужели они ее заперли? Я сокрушенно уставился на дверь. Я могу оставаться здесь еще несколько дней. Меня била дрожь. Боже правый, я могу умереть от жажды. Эта мысль наполнила меня ужасом. Этого не может быть. Все это – ночной кошмар. Скоро я проснусь. Даже думая об этом, я прекрасно понимал, что не сплю.

Прошло некоторое время, прежде чем я собрался с мыслями, когда страх отступил, и я мог соображать. Стиснув зубы, я медленно повернулся так, чтобы подошвы моих ботинок упирались в дверь. Передохнув несколько секунд, я резко согнул ноги и ударил ими в дверь.

Когда после третьего удара дверь с треском распахнулась, я издал громкий вздох облегчения. Я лежал, тяжело дыша, но улыбался, несмотря на боль в голове. На небе была луна; меня осветил бледный свет. Я посмотрел на свое тело. Грудь, руки и ноги от бедра до лодыжки были обмотаны веревками. Хорошо он надо мной потрудился.

Тогда я медленно выполз наружу, двигаясь наподобие гигантского червяка. Оказавшись на улице, я заметил, что дверь была закрыта на деревянную задвижку, которую я сшиб ударом ног. «Будь это замок…» – подумал я, но тут же отбросил эту мысль. «Не трать время на пустые страхи», – велел я себе. Хватало реальных проблем, ждущих решения. Я снова оглядел себя. Единственное место, откуда я мог начать, находилось около моей правой кисти. Напрягшись, я сумел дотянуться до узла – он был как маленький камень. Слабо теребя его – все, что мог сделать, – я ничего не добился. Я недоумевал, почему так болит правая рука, пока не вспомнил, что ударил ею Джека.

Я продолжал теребить узел, но совершенно безуспешно. Вдруг я остановился в припадке злого отчаяния и боли.

– Помогите! – завопил я.

Голос мой звучал напряженно и хрипло.

– Помогите!

Я умолк, ожидая услышать ответный крик. Кроме отдаленного шума прибоя, не было слышно ничего. Я снова закричал и кричал до тех пор, пока не заболело горло. Тщетно. Вокруг никого не было. Надо было выпутываться самостоятельно. Изогнувшись, я попытался увидеть гостиницу, но она исчезла из виду. «Элиза, не уезжай, – думал я. – Дождись меня, пожалуйста, Дождись меня».

На несколько секунд мне показалось, что я опять ускользаю, перемещаюсь в сторону этой тонкой грани между временами. Я лежал неподвижно, пока это не прошло – на сей раз быстрее. «Почему это происходит?» – удивлялся я. Из-за удара по голове, из-за моей удаленности от отеля? Или из-за всех потрясений, происшедших со мной?

Чтобы снова не навлечь на себя такое, я старался переключиться на сиюминутные проблемы. Еще раз внимательно себя осмотрев, я начал изобретать способ ослабить путы. Мне удалось кое-что придумать: я принялся ослаблять веревки вокруг колен, стараясь разъединить колени и растянуть веревку. Прижав друг к другу края ботинок, я увеличил усилие за счет рычага и смог сильнее нажимать коленями на веревку. Мои губы растянулись в улыбке, когда я увидел, что веревки ослабли. Теперь я мог слегка раздвинуть ноги.

Стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в голове и покалывание в груди, я продолжал трудиться над веревкой, пока не сумел приподнять носок правого ботинка и зацепиться им за нижнюю часть веревки. Потом надавил на веревку ступней – носок ботинка соскользнул. Я упрямо попробовал опять, на этот раз ощутив, как давление веревок на ноги ослабевает.

Не знаю, сколько ушло на это времени, но постепенно я спустил веревки вниз, и теперь они плотно опутывали мои лодыжки. Я попытался вытащить через просвет правый ботинок, но не смог. Напрягшись (должно быть, от моих усилий ослабли также веревки, стягивающие грудь, потому что дышать стало не так мучительно), я стал проталкивать вниз левый ботинок, пока он не соскользнул с ноги. Затем вытащил из пут правую ступню, а потом левую. Ноги были свободны!

Радость победы быстро потускнела, когда я понял, что вторая половина трудов будет намного сложнее. Стараясь не поддаваться унынию, я сосредоточился на том, чтобы встать. Ноги у меня настолько онемели, что на это ушло более минуты – первые пять раз я падал. Потом, когда восстановилась циркуляция крови, ощущая покалывание и боль, я сумел подняться, хотя и медленно, на подгибающихся ногах.

Я огляделся по сторонам. Что теперь? Бежать назад в гостиницу до половины связанным? Мысль показалась мне абсурдной. Надо было полностью освободиться. Мой ищущий взгляд остановился на фундаменте сарая, камни которого были скреплены крошащимся цементным раствором. Там, где стена на несколько дюймов отошла от фундамента, край цемента казался весьма острым. Торопливо приблизившись к нему, я упал на колени и, наклонившись вперед, принялся тереть веревку об этот край.

Через несколько минут веревка начала истираться, и я набрал в легкие побольше воздуха, надеясь еще больше ее ослабить. Это не помогло. Я продолжал работать еще быстрее.

Но вскоре пришлось остановиться и прислониться головой к сараю – все поплыло у меня перед глазами, и я понял, что вот-вот потеряю сознание. «Не сейчас, – подумал я, – не сейчас, когда свобода так близка». Я несколько раз прерывисто вздохнул. «Не уезжай, Элиза, – мысленно молил я. – Задержи поезд. Скоро я буду там. Очень скоро».

Головокружение уменьшилось, и я вновь принялся тереть веревку о край цемента. Прошла минута-другая, и я смог спустить ее по бедрам и освободиться. Я сделал глубокий вдох. Лицо и шея у меня были мокрыми от пота. Вынув носовой платок, я промокнул им кожу, потом, сделав еще один глубокий вдох, пошел в сторону гостиницы.

Поначалу, не видя впереди огней, я подумал, что иду не в том направлении, остановился и повернулся. В другом направлении тоже не было огней. Меня пробрал озноб. Как же узнать, куда идти? «Погоди-ка», – подумал я. Вход в сарай был примерно со стороны океана. Похоже, я шел правильно. Снова развернувшись, я заспешил по берегу.

Постепенно я осознал, что поднимаюсь по пологому откосу. Раньше я этого не заметил, должно быть пребывая в глубоком отчаянии. Я пытался держать темп, однако ноги у меня, казалось, были налиты свинцом. Пришлось остановиться и передохнуть, прижимая левую ладонь к затылку, чтобы ослабить пульсирующую боль. Меня напугала обнаруженная там шишка. Создавалось ощущение, что бейсбольный мяч разрезан пополам и зашит под кожу. Даже слегка дотронувшись до нее, я зашипел от боли.

Немного погодя я заставил себя идти дальше. Наконец, поднявшись на откос, я увидел вдали гостиницу – на расстоянии по меньшей мере мили, а скорее двух. Застонав при мысли о том, какое расстояние предстоит преодолеть, я устремился вниз с откоса, немного скользя при спуске. Дойдя до низа и с трудом проковыляв по песку, добрался до линии прибоя, где почва была плотной, и потрусил вперед, стараясь не двигаться плавно. Не отрывая взгляда от купола гостиницы, я попытался выкинуть из головы все мысли о боли, все дурные предчувствия. «Она не уехала». Только эту мысль я и позволял себе.

К тому времени, как дошел до дощатого настила, я дышал с трудом и ноги так устали, что, несмотря на мою решимость, пришлось остановиться. Теперь, почти одновременно с ритмом дыхания, пронизывая меня по временам, возникало и пропадало чувство дезориентации. Я старался его проанализировать в надежде, что смогу отразить эти постоянные атаки. Вероятно, оно возникало вследствие потрясений, через которые мне пришлось пройти. Когда я снова буду с Элизой, это чувство пройдет и ее любовь вновь привяжет меня к этой эпохе.

Не дав рассудку нанести ответный удар, состоящий в предположении, что ее может не быть в гостинице, я неуклюже зашагал по настилу, стиснув зубы и устремив взгляд на гостиницу. «Она еще там, – твердил я про себя. – Она не уедет. Железнодорожный вагон будет стоять все там же. Она прикажет оставить его там, пока…»

Я остановился, застигнутый приступом головокружения. «Этого не может быть», – думал я. Но глаза мои отчетливо видели, что это так. Подъездной железнодорожный путь был пуст.

«Нет». Я покачал головой. Ладно, вагон уехал, а Элиза осталась – имеет это смысл или нет. Я ведь читал об этом. Она отправила труппу вперед себя в Денвер. Но сама по-прежнему здесь.

Я сам не заметил, как вновь перешел на бег. Гостиница была слабо освещена; почти все окна темные – могло быть три или четыре часа утра. «Не имеет значения, – сказал я себе. – Она в своем номере, не спит. Ждет меня». Я не стал рассматривать другие варианты, просто не мог себе этого позволить. Во мне жил такой огромный страх, что, если бы я дал ему волю, он бы меня поглотил. «Она здесь», – думал я. Сконцентрировавшись на этой мысли, я воздвигал барьер против страха. Она здесь. Она здесь.

Пока бежал по дорожке, я оглядел себя и увидел, каким был грязным и неопрятным. Появись я в холле в таком виде, меня могли бы остановить, а мне нельзя задерживаться. Повернув налево, я сбежал по наклонной дорожке к Пасео-дель-Мар и завернул за угол гостиницы. Теперь справа от меня проплывал огромный белый фасад. Я слышал, как по дорожке стучат подошвы моих ботинок. При каждом вдохе в груди жгло и кололо. «Не останавливайся, – произнес мысленный голос. – Она здесь. Продолжай идти. Уже почти пришел. Беги». Мне не хватало воздуха, и я чуть замедлил шаги. Дойдя до южной лестницы, я начал подниматься, повиснув на перилах. Казалось, прошло столетие с тех пор, как мы вместе шли по этим ступеням; миллион лет с тех пор, как я встретил ее на пляже. «Она здесь, – настаивал голос – Беги. Она здесь».

Дверь террасы. С усилием толкнув ее, я ввалился внутрь и направился к боковому коридору. Она здесь, ждет в своей комнате. В точности как я читал об этом. Мои ботинки стучали по половицам. Все вдруг поплыло у меня перед глазами.

– Ноябрь тысяча восемьсот девяносто шестого года, – тревожно забормотал я. – Сейчас ноябрь тысяча восемьсот девяносто шестого года.

Я завернул в открытый дворик и побежал по дорожке. «Она здесь», – говорил я себе. Когда по щеке у меня покатилась слеза, я понял, что размытость зрения и вызвана слезами.

– Она здесь, – произнес я вслух. – Здесь.

Свернув в общую гостиную, я, шатаясь, дошел до ее двери и, рухнув на нее, постучал.

– Элиза!

Прислушиваясь, я стал ждать. В ушах отдавались удары сердца. Я снова постучал.

– Элиза!

Ни звука из-за двери. Я с трудом сглотнул и приложил к двери правое ухо. Она должна быть там. Она просто спит. Сейчас она встанет, подбежит к двери и откроет ее. Я стучал снова и снова. Она откроет дверь и окажется в моих объятиях – моя Элиза. Она не могла уехать. После такого письма! Сейчас она бежит к двери. Сейчас. Сейчас. Сейчас!

– Господи!

На меня словно что-то обрушилось. Она уехала. Робинсон уговорил ее уехать. Она сейчас едет в Денвер. Я никогда больше ее не увижу.

В тот момент меня покинули все силы. Повернувшись, я привалился к двери и медленно сполз на ковер – все поплыло у меня перед глазами. Прижав к лицу ладони, я заплакал. Точно так же, как плакал целую вечность тому назад в жарком, душном подвальчике. Правда, тогда это были слезы счастья, облегчения и радости: я знал, что встречу Элизу. Теперь же я плакал от горькой безысходной печали, от сознания того, что уже никогда ее не увижу. Пусть время делает свое дело. Неважно, в каком году я умру. Теперь ничто не имеет значения. Я потерял Элизу.

– Ричард!

Я поднял глаза, настолько ошеломленный, что не мог пошевелиться. Я буквально не мог поверить своим глазам, видя, как она мчится через общую гостиную.

– Элиза. – Я попытался встать, но ноги и руки меня не слушались. Я выкрикнул: – Элиза!

Но вот она добежала до меня и упала передо мной на колени, и мы с жадностью и отчаянием прильнули друг к другу.

– Любовь моя, любовь моя, – шептала она. – О, любимый.

Я зарылся лицом в ее волосы, прижимаясь к их шелковистому душистому теплу. Она не уехала. Она все-таки меня дождалась. Я целовал ее волосы, шею.

– О боже, Элиза. Я думал, что потерял тебя.

– Ричард. Любимый.

Она немного отодвинулась от меня, и мы стали целоваться. Я чувствовал ее мягкие губы под своими губами. Судорожно вздохнув, она вдруг отстранилась от меня, прикоснувшись пальцами к моей щеке, и на лице ее отразилось внезапное беспокойство.

– Ты ранен, – сказала она.

– Все хорошо, все хорошо.

Я улыбнулся ей и, поднося к губам ее руки, поцеловал одну за другой.

– Но что с тобой случилось? – спросила она с тревожным выражением на прелестном лице.

– Дай мне тебя обнять, – сказал я.

Она прижалась ко мне, и мы снова прильнули друг к другу. Она гладила мои волосы.

– Ричард, мой Ричард, – бормотала она. Когда она нечаянно задела шишку у меня на затылке, я вздрогнул. Затаив дыхание, она снова отодвинулась, с ужасом глядя на меня. – Боже правый, что с тобой случилось? – спросила она.

– Меня… увели, – ответил я.

– Увели?

– Похитили. – Это слово вызвало у меня улыбку. – Все хорошо, все в порядке, – успокоил я, гладя ее по щеке. – Ты же видишь: я здесь. Не волнуйся.

– Но как же мне не волноваться, Ричард? Тебя ударили. У тебя на щеке кровоподтек, а сам ты такой бледный.

– Я выгляжу ужасно? – спросил я.

– О, любовь моя. – Она накрыла ладонями мои щеки и нежно поцеловала меня в губы. – Ты для меня – самое прекрасное, что есть на свете.

– Элиза.

Я почти лишился дара речи. Мы держали друг друга в объятиях, и я целовал ее щеки, шею, волосы.

Вдруг я засмеялся надтреснутым смехом.

– Держу пари, видок у меня ужасный.

– Нет, нет. Просто я беспокоюсь за тебя. – Она улыбнулась мне в ответ, а я провел по ее щеке кончиком пальца, вытирая теплые слезы. – Входи и дай мне приложить что-нибудь к твоей щеке.

– Я в порядке, – повторил я.

В тот момент никакая боль на свете не могла бы меня остановить.

Моя любовь снова была со мной.