30

Чаще всего наши свиданки происходят у меня, потому как мне трудней вырваться из дому, но бывает, что и я провожу вечер в ее квартире. Если честно, мне там жуть как неуютно. Стены — белые, коврики на полу — белые, немногочисленная мебель — вся на металлическом каркасе. Такое впечатление, будто попал в лечебное учреждение. Креветка готовит в кухне очередное крошево из овощей (от которого меня только пучит), а я жду, когда в комнату просунется голова и скажет: «Заходите, пожалуйста, доктор вас сейчас примет!»

По углам кадки с растениями — высотой под потолок. Может, эти фикусы ростом с молодую березку даже искусственные… я бы не удивился: вся обстановка квартиры стерильная, словно в ней живут тяжкие аллергики. Единственное яркое пятно — подаренный мною плакат. Он, прямо скажем, дурацкий, а потому я тронут, что она до сих пор не сняла его.

Что ли, поделиться с ней материными вышивками? Право, у меня их хватает. Мамаша лет пятьдесят делала по одной в неделю, большинство разошлось на подарки ко дню рождения друзьям и соседям. В деревне в какой дом ни зайди, на стене непременно сыщутся плоды ее прилежных трудов. И все равно у меня их столько, что можно пустить вместо обоев и еще останется: на чердаке целый сундук битком набит.

У Креветки нет даже телевизора. Об видео и говорить нечего. Так что я стараюсь не заваливаться к ней в гости, если будут передавать важный футбольный матч… Ей я про это, ясный перец, не рассказываю — в такие вечера мне «позарез нужно заняться бухгалтерией». Однажды она взяла и приехала без предупреждения, и вместо футбола пришлось, скрежеща зубами, разбирать завалы на отцовском секретере, где уже не помещались все бумаги. И мне дико повезло, что я занялся этим тогда: слишком много скопилось в куче Уведомлений о Превышении Кредита, угроз Предъявить Векселя и всякой всячины, начинавшейся словами «Оплатить до…» или «Невзирая на неоднократные напоминания…». Просидев чуть не до утра, я почти во всем разобрался и навел порядок. Не исключено, что Креветка, сама того не зная, служит моим ангелом-хранителем.

И вообще, грех жаловаться: ломать голову над кредитами по чековому счету, когда у тебя на коленях притулилась она и бесстыдно тебя использует, было потрясно! С такой подмогой недолго стать отменным счетоводом… Да и нас отнюдь не всегда хватает на полуночные игры в жмурки: мне ведь ни свет ни заря опять тащиться в хлев.

Я как-то спросил, почему она не заведет себе телевизор. У меня Креветка жадно смотрит всё, особенно рекламу. Ее любимые ролики — с толстыми младенцами, лопочущими о своих непромокаемых памперсах, и с девицами, рассуждающими о самых надежных прокладках так, будто только что обрели искупление бесценной кровью Агнца, аллилуйя! И вообще она пялится на все подряд, начиная от ток-шоу с жизнерадостными пенсионерами, собирающими коллекцию садовых гномов, и кончая триллерами, которые обязательно кончаются тем, что чья-нибудь машина валится с обрыва. Был случай, когда мы с Креветкой любились на ковре перед телевизором, а она одновременно смотрела «Пароходство» [17].

— Сам видишь, я не могу оторваться! — говорит она. — Таким людям нельзя иметь телевизор!

Не выносит Креветка только спорт. Стоит ей услышать музыкальную заставку к спортивной передаче, как она начинает досадливо стонать и лезет в цветастую сумку за томиком стихов. В этой сумке, которую она вечно таскает с собой, всегда найдется пара книжек.

Креветка и меня пытается любым способом отвлечь от спорта. Однажды я смотрел хоккейный матч между «Бьёрклёвеном» и «МуДу», так она в буквальном смысле слова насела на меня и я почти ничего не увидел, хотя не сводил глаз с экрана.

Иногда мы берем напрокат видеофильм. Вообще-то мы еще ни разу не брали один фильм, потому что никогда не можем договориться, какой устроит нас обоих. Так что берем два… и на моем фильме она достает свою проклятую книгу, а на ее — я засыпаю.

У деда была любимая фраза: кто-то подходит друг к другу, «как дерьмо к зеленым штанам». Это про нас. Но мне вовсе не хочется ставить точку. Пускай все идет своим чередом.

31

Договорились

ты орудуешь ведром и лопатой

а в моем распоряжении пускай будут

красивые формы для пирогов

Иногда я спрашиваю Бенни, не захватить ли какую-нибудь книжку, если ему самому некогда заехать в библиотеку. На что он строит из себя косоглазого дурачка и отвечает: «Книги все одинаковые, прочел одну — считай, что прочел все, а одну я прочел еще в прошлом году!»

Иногда мне удается обмануть его в кино: он уже намылился пойти на сотую серию «Полицейской академии», а я тяну его в другую сторону и заталкиваю на «Пианино». Некоторое время он угрюмо смотрит фильм. Потом — с началом любовной сцены в джунглях — запускает руку мне между ног и не успокаивается, пока я не извиваюсь червяком в кресле.

— Сейчас мне ужасно не хватает спортивных новостей! — шипит он мне в ухо.

Когда мы выходим из кино, он орет так, что на нас оглядываются:

— Да не были люди раньше такими недотепами! Им хватало мозгов, чтобы выкопать нормальную гавань и не разбрасываться по берегу пианинами!

Один-единственный раз я затащила его с собой в театр — на мрачную авангардистскую пьесу о пустоте и одиночестве жизни в современном мегаполисе. На спектакле Бенни скрипел зубами… что было хорошо слышно в мертвой тишине зала.

— Очень клево! Такого удовольствия я не получал со времен «Ста одного далматинца», — вызывающе глядя на меня, громогласно объявил он в фойе.

— Ты нарочно меня злишь! — накидываюсь я на него в «Макдоналдсе», куда мы идем после спектакля. — Никто не держит тебя за идиота и не утверждает, что ты не в состоянии чего-то понять. Но почему ты не можешь признать, что у меня тоже есть свой мир, ничуть не хуже твоего? Я же не мелю всякий вздор о твоей дисковой бороне!

— Я же не заставляю тебя битых два часа глазеть на нее! — обиженно буркает он.

И мы умолкаем.

В отместку Бенни в ближайшее воскресенье тащит меня на действо под названием «Тракторная тяга». Гигантские тракторы, извергая в чистый осенний воздух синие дымы от дизельного топлива, соревнуются в перемещении тяжестей. Шум стоит чудовищный. Эрьян не иначе как разразился бы серией возмущенных статей. Я чувствую себя во всех отношениях паршиво. Бенни сдвинул на нос свою лесовладельческую кепку и, не обращая на меня внимания, обсуждает проблемы карбюраторов с приятелями в таких же кепках.

Потом мы едем домой и предаемся безудержной любви.

— Неужели это всё, что нас связывает? — жалуюсь я Мэрте.

— А тебе мало? — отвечает она.

Приятнее всего лежать в обнимку с Бенни после, когда страсти утихнут. Мы любим в таком расслабоне придумывать тесты, которые помогают нам лучше узнавать друг друга.

— Что бы ты стала делать, если б оказалась лицом к лицу с рассвирепевшим быком? — спрашивает он.

— Я бы совершила фантастический пятиметровый прыжок до забора, но, не успев перелезть через него, хлопнулась в обморок, и бык сделал бы из меня котлету.

— Ничего подобного! Ты бы подскочила к быку и строго сказала ему, что он не смеет нападать на женщин в общественном месте, и тогда бык сам бы грохнулся в обморок! — говорит Бенни.

— А что бы стал делать ты, если бы на званом обеде вдруг обнаружил, что у тебя расстегнута ширинка и вывалились причиндалы?

— Я бы подхватил их, и, выставив на всеобщее обозрение, заявил, что представляю на обеде Шведский союз нудистов, и попросил бы почтеннейшую публику внести свою скромную лепту в процветание нашего союза, — без запинки выпаливает он. — Нет, на самом деле я бы постарался незаметно застегнуть молнию, но она зацепилась бы за скатерть, и я свалил бы на пол всю посуду. Потом я бы с застрявшей в молнии скатертью и улыбкой до ушей попятился к дверям, выскочил из квартиры, на лестнице запутался в скатерти, упал и сломал бы себе обе ноги! А что бы стала делать ты, если б купила в одном магазине книгу, потом забежала в другой и там подумали бы, что ты ее стащила?

— Я бы истерично рассмеялась и не только заплатила за книгу второй раз, но купила бы еще три экземпляра, приговаривая: книга настолько интересная, что я хочу подарить ее своим друзьям. А потом бы с красными глазами ушла из магазина… забыв все четыре экземпляра в кассе!

Мы приходим к выводу, что если Бенни — Простофиля, то из меня получится замечательная Госпожа Простофильша и наши чучела можно будет выставить в Скансене в одной витрине.

32

В зимние месяцы на усадьбе не такая горячка, как летом. Конечно, мне давно пора валить лес. но в ноябре пошел мокрый снег, дороги развезло, добраться до моего участка было бы сложно. Так, во всяком случае, уговаривал себя я. Кроме того, погоды стояли сырые, ветреные, промозглые, когда не знаешь, во что лучше обрядиться.

Тем временем мне дико захотелось благоустроить свой старый дом. Нет, не окрасить крыльцо резными завитушками (с этим можно и подождать), а сделать что-нибудь еще..

На днях я видел передачу о том, что решено сохранить как памятники культуры оставшиеся от 50-х годов бензоколонки. И подумал: почему бы им не объявить памятниками культуры мою залу и кухню? Мамаша ведь не шибко интересовалась наведением уюта. Чистоту она поддерживала, в этом ей не откажешь, но вся обстановка практически осталась неизменной со времен ее родителей. А уж выбросить какую-нибудь вещь, которую они покупали вместе с отцом, у нее и вовсе рука не поднималась. Сам я тоже по этой части хорош.

Меньше всего меня когда-либо тянуло благоустраивать собственную комнату. В семнадцать лет (перед тем как усадьба перешла в мои руки) мне вдруг захотелось перемен. Начал я с сохранившихся от бабки мрачных коричневых обоев — перекрасил их в черный цвет! Кровать я накрыл пледом под тигровую шкуру, а на стены повесил парочку смахивавших на пуделей рок-музыкантов и картинку с голой девушкой, тело которой было разрисовано синим по схеме разделки туш. На мой тогдашний взгляд, очень круто! Сейчас даже не верится. Кстати. Карина тоже была в отпаде от моих новшеств. Однажды, когда родители уехали с ночевкой праздновать Иванов день, а я обещал не проспать утреннюю дойку, я затащил Карину в свою комнату и попытался изобразить ту же схему на ней — тушью, которой у нас дома метили белье. Надо сказать, мы с ней предварительно надрались какой-то отравы, от которой, говорят, можно ослепнуть. В общем, когда мы вдоволь покувыркались на тигровом пледе, вид у него стал никудышный и мамаша, не задавая лишних вопросов, выкинула его. Она была женщина понятливая.

Со временем я сорвал рок-афиши и повесил на их место плакаты с тракторами. А вот перекрасить комнату у меня руки не дошли. Дезире как-то сказала, что при одном взгляде на стены ей чудится, будто она лежит в склепе. Тут я смекнул, что пора браться за переустройство дома. С появлением в моей жизни ее у меня разыгрался инстинкт создания гнезда. Мог бы сообразить, чем это чревато. Как скоро выяснилось, следовало проявить большую осмотрительность…

Прежде всего я оклеил комнату новыми обоями — очень симпатичными, цветастыми. Потом заказал из каталога готовые занавеси: белые, с блестящими шнурами, собиравшими их по бокам, и множеством оборок. Наконец я заменил трактора на материны вышивки крестом, специально выбрав те, что были с цветами.

Все это я проделал за неделю, в которую Дезире точно не должна была ко мне заявиться. А когда она приехала, повел ее в спальню, распахнул дверь и сыграл на воображаемой трубе туш.

— Ну что ж… хорошо! — промямлила Дезире, обведя взглядом комнату.

Я был озадачен. Попробовал выжать из нее что-то еще.

Мне хотелось, чтобы она назвала меня молодцом, сказала: в такой спальне ей будет очень уютно… Но добился я лишь фразы о том, что комната стала гораздо светлее и просторнее.

— А тебе не кажется, что теперь здесь… красиво? — задал я наводящий вопрос.

И мгновенно пожалел о нем. Дезире, как я заметил, избегает вранья, даже самого невинного. Так что она честно бухнула: понятно, что я отделал комнату по своему, а не по ее вкусу.

— Ты хочешь сказать, надо было позвать тебя выбирать обои? — вырвалось у меня.

Тут я, конечно, лопухнулся: ставить такие вопросы было еще рано. Бросив: «Да нет, почему же?», Дезире включила телевизор — не хотела пропустить последние известия.

Остаток вечера пошел насмарку. Мы сцепились из-за новостей. Дезире сочувствует левым (если не самым радикальным, цвета красного вина, то хотя бы умеренным, цвета красного чая), я же считаю себя мелким собственником, а потому защищаю интересы предпринимателей. Она мгновенно загоняет меня в ловушку, вынуждая оправдывать крупный международный капитал, и, поскольку она привычнее к спорам, вскоре я отстаиваю вещи, с которыми вовсе не согласен. Раздосадованный, я завожусь на полную катушку и начинаю проклинать ничего не соображающих экологов и отстаивать вырубку лесов, на что Дезире отвечает пламенными речами об уничтожении окружающей среды и истощении природных ресурсов, а я чуть ли не обвиняю ее в поджоге грузовиков мясного концерна «Скан».

И все это время я чувствую, что на самом деле ссора возникла из-за обоев. Дезире лезет на рожон, потому что сама не знает, нужно ей вмешиваться в обустройство моего дома или нет.

Впервые мы засыпаем в одной постели, не предавшись сначала любви.

Правда, мы держимся за руки.

33

Мне нравятся приглушенные краски простые

незамысловатые формы…

Летний луг с его многоцветьем

скорее вызывает неприязнь

При виде занавесей, напоминающих бальное платье из «Унесенных ветром», и вышивок, которые заняли последний свободный от них уголок дома (бывший склеп), меня потянуло на хохот. Но Бенни стоял рядом такой важный и гордый, что я сдержалась, только погрустнела, не зная, как себя вести. Мне совершенно не хотелось высказываться о попытках Бенни навести уют — это означало бы, что я претендую на решение каких-то вопросов в его доме. А у меня подобных претензий нет. Во всяком случае, пока.

Потом еще эта идиотская стычка перед телевизором! Сначала мне, правда, даже нравилось завлекать его в одну ловушку за другой, однако вскоре я чуть не плакала, поскольку не хотела, чтобы он терял мое уважение, отбиваясь от меня типичными лозунгами реакционеров. На самом деле Бенни человек отнюдь не ограниченный и не консервативный. Более того, он разбирается в вещах, о которых я не имею ни малейшего представления. Но если люди живут на разных звездах, тут уж ничего не попишешь.

В некоторых случаях наши разногласия принимают более мягкую форму.

Мне, например, не нравится его одежда, а ему — моя.

Однажды он заявился ко мне с пакетом из «Дианиной моды» — магазина, в котором дамы из разряда секретарш (лет этак пятидесяти семи) покупают себе строгие синие костюмы с пикантными шарфиками… или нарядные гофрированные платья с расшитым блестками передом (отчего грудь кажется покрытой экземой). Мы с Мэртой часто останавливаемся у витрины этого магазина посмеяться.

— Я попал на распродажу! — гордо выпалил Бенни. — Открывай!

Нет, не костюм, не нарядное платье, а кошмарная «девчачья» юбка — широкая, с огромными лиловыми розами и ядовито-зелеными листьями. Может, я и повесила бы ее у себя в виде инсталляции, но показаться в ней на людях?! Упаси Господь!

— Видишь ли, какое дело… — попыталась смягчить удар я. — Эта вещь… не в моем стиле!

Ухищрения оказались бесполезны. У Бенни слишком хорошо работает голова. Тогда я выложила правду-матку — пусть не думает, что лицемерю.

— В общем… тихий ужас.

Он явно предпочел бы мое лицемерие.

— Почему тебе всегда хочется выглядеть как утопленница? — прошипел он, заталкивая юбку обратно в пакет. — Все равно забирай! В крайнем случае порвешь на тряпки, будет чем наводить лоск, когда моешь окна!

— Как утопленница?! — рассвирепела я. — Сам забирай эту дрянь! Может, пригодится, если в кои-то веки соберешься помыть окна у себя! Или надевай в хлев, такую красоту вонью не испортишь!

Мы злобно уставились друг на друга.

Затем он плюхнулся на диван рядом со мной — подложив под себя руки.

— Скажи спасибо, что я не бью маленьких! Нет у меня такого в заводе, чтоб их бить!… — сквозь зубы процедил он. — Но я их толкаю! — добавил он… и, повалив меня на диван, сорвал мою майку из небелёного хлопка, выращенного без применения инсектицидов. — Если честно, ты мне больше нравишься без одежды. Во всяком случае, без твоей. Такого уродства, как твоя беретка с грибами, еще свет не видывал!

Я, однако, успела заметить, что Бенни выложил за юбку около трехсот крон, а деньги он, насколько я понимаю, не гребет лопатой. Вот я и решила: надо нам вдвоем прогуляться по городу, чтобы я могла в виде примирительного жеста купить одежку за триста крон и ему. Выбирать буду я, а он, ежели не понравится мой выбор, получит удовольствие от того, что без обиняков выскажет это мне. И будем квиты.

Мы бродили по универмагам несколько часов — пока Бенни, по обыкновению, не рванул к коровкам. За это время мне, например, приглянулись фланелевые рубашки от «Малберри» — в узкую полоску цвета яичной скорлупы и табака. Чем не подходящий наряд для досуга сельского помещика?

— Я такие надеваю в хлев, — пробормотал он. — За девяносто девять пятьдесят можно выписать по почте аж три штуки!

Изящная французская рубашка, которую надо носить расстегнутой на груди, вызвала у Бенни взрыв хохота.

— Вот в чем бы я пользовался большим успехом! — сказал он. — У парней!

Бенни, как гончая на своре, тянул меня к крикливым рубахам с самыми невероятными рисунками, к галстукам соответствующих расцветок, к пиджакам странного покроя — возможно, модного в Голливуде лет десять тому назад. По части «одежды на выход» вкус его приближался к сутенерскому, тогда как рабочую одежду он вообще не покупал в магазине, а заказывал по каталогу, относя расходы на счет фермы.

Пришлось купить ему такую же майку с коротким рукавом, как у меня, и он радостно пообещал надеть ее в следующий раз, когда будет мыть навозоразбрасыватель.

34

— Можно я пороюсь у тебя в ящиках? — спросила она.

Едва ли там лежит какой-нибудь компромат, подумал я. Разве что старый порножурнал… Ну, так признаюсь: было дело…

К сожалению, Дезире нашла кое-что похуже.

Аттестат за девятый класс.

Пока она водила взглядом по моим четверкам-пятеркам, челюсть у нее отвисала все ниже и, наконец, отвисла чуть ли не до ее слив (то бить крохотных грудей). Тут она, запинаясь от волнения, выпалила: это позор, что мои родители не позволили мне продолжать учебу! С такими-то отметками… А дальше пошла всякая хрень про государственные пособия, про заочный университет и систему образования для взрослых.

Впервые за время нашего знакомства я разозлился до чертиков. Мне захотелось вмазать ей промеж глаз, залить ее блеклую физиономию кровью… Одна загвоздка: у нас в роду не принято бить женщин. Думаю, не столько из благородных побуждений, сколько чтобы не калечить ценную рабочую силу.

Но на эту девку у меня руки зачесались, тем более что о рабочей силе речи не шло.

И все-таки я сдержался. Не дослушав ее словоизвержений, я накинул куртку и выскочил из дома. Пошел взглянуть на корову, которая лежала после отела в параличе: она как раз пыталась в очередной раз встать. Эти попытки так меня растрогали, что я стал дрожащими пуками гладить ее по мокрому от пота загривку. В конце концов она сумела оторваться от пола и, шатаясь на нетвердых ногах, потянулась за комбикормом. Я уперся лбом ей в бок и прошептал:

— Так держать! Не сдавайся! Стой на своем!

И вернулся в дом.

Фрекен Желанная раздраженно сморщилась.

— Мог бы переодеться в подвале, а не идти из хлева прямо сюда, — заметила она. — Так вот, насчет образования для взрослых…

Я заткнул уши и принялся орать:

— Да ты понимаешь, какую городишь ерунду? По-твоему, мне надо продать ферму?! Вряд ли ты собиралась взвалить ее на себя, пока я буду кайфовать, получив заем на учебу… А может, тебе кажется, я смогу поселить коров у себя в общежитии?

Дезире побледнела больше обычного, стала даже не тусклой, а мертвенно-белой.

— Не понимаю, чего ты взъелся, — забормотала она. — Изыскать способ продолжить учебу при желании можно было бы. Я просто имела в виду, что ты способный. Только желания у тебя, видимо, нет. Так что забудем!

— При чем тут мое желание или нежелание?! — вскричал я. — Ну, проучился бы я пять-шесть лет, одолжил бы у государства полмиллиона… у меня, сама понимаешь, мало долгов… а дальше-то что? Может, прикажешь потом стать библиотекарем и бегать между полками, думая о своих замечательных отметках? И еще: ты понятия не имеешь о том, что мне позволили и чего не позволили родители, так что лучше не приплетай их сюда!

Она сидела молча, упрямо глядя в аттестат. Я выхватил бумагу у нее из рук, разорвал на мелкие клочки и обсыпал ее с головы до ног. В общем, развернулся хоть куда.

— Да начхать тебе на мои желания! Думаешь только о себе. Ей, вишь ли, нужен человек, с которым можно рассуждать о Лаконе и которого не стыдно показать друзьям-коллегам. А о том, что значит содержать такое хозяйство, — ни малейшего представления. Мне же нужен рядом человек, который помогал бы с фермой… чтоб коровы вовремя получали лекарство и не валились с ног сразу после отела, зарабатывая себе паралич! — все громче и громче орал я.

Дезире встала.

— Кого ты, собственно, пытаешься перекричать? — спросила она перед уходом.

Я слышал, как во дворе газанула машина. Потом наступила оглушительная тишина. Только в воздухе повис вопрос.

35

Я не оставляю следов на воде

на школьной фотографии я из тех

чью фамилию никто не может вспомнить

а мои золотые сережки отойдут

в наследство государству

Ничего подобного этому скандалу в моей жизни еще не было.

Сначала я обрадовалась. Его аттестат, на который я наткнулась в ящике письменного стола, между дипломом об успехах в плавании и схемой мопедного мотора, подтвердил для меня то, что я и так знала. Сплошные пятерки — и по шведскому, и по математике, и по английскому… Четверок всего две — по основам религии и по труду. В общем, голова у Бенни варит. А ведь, насколько мне известно, зубрить у него элементарно не было времени: сызмальства батрачил на ферме. Вот почему он не поддается на мои попытки приобщить его к высокой культуре. Они провоцируют его. Он чувствует, что из этой культуры можно было бы извлечь кое-что полезное, но если он уступит мне, то вынужден будет признать: он сделал неверный выбор.

Я оказалась не готова к его бешеной реакции. Не нашлась что ответить. Я ведь хотела только ближе познакомиться с ним, надеялась отыскать звездочки для построения между нами моста. Золотые звездочки, которые доставались ему за успехи в учебе.

Я выскочила от Бенни со слезами жалости к себе. Ну почему он все понял неправильно?

Разумеется, дело обстояло с точностью до наоборот! К шести утра — после четырнадцати чашек чая — мне стало ясно, что это я все перевернула с ног на голову. Девочкой я привыкла получать в школе золотые звездочки и наклеивать их в тетрадку. Привыкла к маминым похвалам. Теперь умница Дезире возжелала озарить его деревенскую тьму Светом Просвещения. Хотя, по справедливому замечанию Бенни, понятия не имела о том, какие требования предъявляли к нему родители. Знала лишь, что они умерли и что он развел на их могиле целый питомник.

И вдруг я безумно заскучала по собственной маме. Мне так захотелось повидаться с ней, что я даже немного заскучала по папе. А еще я заскучала по фамильному дубовому столу, за которым когда-то, старательно выговаривая непривычные звуки, читала маме вслух английские книги. Сама она английского не знала, однако каждое лето организовывала для меня языковую поездку в Англию. А когда я, поминутно спотыкаясь, впервые сыграла сонатину Моцарта, мама расплакалась. Она все не могла решить, кто из меня выйдет: концертирующая пианистка или лауреат Нобелевской премии?

А из меня вышла библиотекарша — с низким жалованьем и несколькими сотнями тысяч долга, который надо отдавать за учебу. Правда, разносторонне образованная. На пианино я больше не играю, зато теперь освоила «Жни да жни овес» на губной гармошке. Не мне указывать Бенни-Богачу с Рябиновой усадьбы, как ему жить.

На другой день я не подходила к телефону. Боялась, что звонит Бенни. Впрочем, я еще больше боялась, что это окажется не он, поэтому взяла на работе трехдневный отпуск и сообщила папе: я еду к нему.

Некоторые люди совершенно точно знают, в какую минуту почувствовали себя взрослыми. Мэрта утверждает, что повзрослела, застукав мать в постели с рыжим соседом. У них в семье рыжая только сама Мэрта.

Я же обрела зрелость за эти три дня в родительском доме.

Не могу сказать, что мне открылись какие-то семейные тайны. Если они и существуют, то погребены под слоем материкового льда. Не могу сказать, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Папа скрепя сердце пропустил заседание клуба «Ротари» и развлекал меня жалобами на отвратительную работу сотрудников социальной службы, помогающих ему по хозяйству. В промежутках между жалобами он молчал. Не задал ни одного вопроса про мою жизнь, о маме бросил лишь: «Там, где она теперь, хотя бы хороший уход! Только у меня нет сил бегать туда с посещениями, а на тебя она рассчитывать не может!» Неправда, подумала я, она может рассчитывать на меня — во всяком случае, в ближайшие дни. Я пойду к ней, и буду держать ее за руки, и проверю, так ли это замечательно, как было прежде.

Я навещала ее все три дня. В одно из посещений она спросила: «У тебя что, милая, сегодня окно в школе?» Из остальных ее пространных речей я понимала очень мало. Мамина голова стала вроде телефонного коммутатора, который неверно соединяет линии.

На обратном пути я подумала, что, если бы мне понадобилось заполнить в анкете графу «Ближайшие родственники», я бы запросто могла оставить ее пустой. А если я сейчас по ошибке открою дверь не в туалет и вывалюсь из поезда в темноту, мир едва ли изменится.

36

Много дней подряд я изматывал себя работой, только бы не быть дома, когда зазвонит телефон. Я даже начал валить лес, хотя обычно стараюсь не заниматься этим в одиночку: слишком много знаю лесорубов, которые либо не смогли выбраться из-под упавшего не в ту сторону ствола, либо вынуждены были ползти из леса с отпиленной ногой. А еще я думал: если со мной что-нибудь случится, кто поместит в газете некролог? И перед глазами возникал самый длинный в мире некролог, подписанный 24 коровами (честь по чести, с кличками и номерами).

Не скажу, что я совсем сирый и бесприютный. Скоро Рождество, и мне поступило штук десять приглашений от разных людей праздновать его с ними. Во-первых, от родственников, но они живут далеко и должны соображать, что я не могу нагрянуть к ним с коровами. Еще меня приглашало несколько семейств из деревни. Например, бездетные пожилые супруги, которые были материными ближайшими друзьями: если я приду на Рождество к ним, они будут вне себя от радости и станут меня всячески обхаживать. Ну и, понятное дело, Бенгт-Йоран с Вайолет, которые считают само собой разумеющимся, что я завалюсь к ним. Видимо, так тому и быть, тем более что рождественский стол Вайолет — это тебе не хухры-мухры.

Я старался не думать о том, что мог бы красоваться у елки перед Креветкой. И закусывать покупным холодцом из пластиковой коробки… если не идиотской чечевичной похлебкой!

Обычно мы с мамашей звали родню к нам. Так было еще в прошлом году, когда мать отпустили на праздники из больницы, а тетка Астрид и моя двоюродная сестра Анита навезли полные багажники еды. За столом собралось одиннадцать человек. Все знали, что это материно последнее Рождество, тем не менее мы повеселились на славу. Анита работает медсестрой в окружной больнице, а раньше много лет вкалывала в Швейцарии. Она рассказала массу историй об этой стране, после чего начала травить разные байки, смешав в кучу воспоминания юности, затасканные семейные шутки и всякие небылицы. Мы катались со смеху и потом, когда дядяюшка Грегер исполнил свой коронный номер — подражание Эверту Тобу[18]. Ближе к ночи матушка хитро сказала: «А теперь надо нам, старикам, избавить молодежь от своего присутствия». Под молодежью она, ясное дело, имела в виду нас с Анитой. И мы до полпятого утра чинно-мирно просидели с ней за коньяком вперемежку с рождественским сидром, и Анита рассказала про аборт, который сделала от женатого швейцарского врача.

В этом году у меня не было ни малейшего настроя украшать дом к Рождеству. Угрюмо сидя за кухонным столом, я только оглядывал творившийся вокруг разор.