5

День за днем

лицом к лицу

с треснувшими зеркалами

и злорадными штрафовщицами[6]

Перечитывая записи, которые я делала в синей книжице, я понимаю, что, очевидно, той осенью у меня была депрессия, причем в самой натуральной — клинической — форме.

На работе я в перерывах нескончаемо шутила, и мне нравилось видеть, как мои коллеги покатываются со смеху — до того, что у женщин начинает течь тушь. Тогда жизнь казалась вошедшей в свою колею, чему я от души радовалась.

Дома же, вернувшись к вечеру с пакетом продуктов из «Консума», я все время старалась чем-нибудь занять себя. Выкладывала на датском керамическом блюде натюрморт из только что купленных овощей, поливала ростки, которые выращиваю в качестве витаминной добавки, подбирала оперную арию повеселей и заводила ее на полную громкость, после чего зажигала в белой ванной канделябр и долго лежала в ванне, вдыхая запах лаванды из ароматической лампы.

В ту осень я читала исключительно автобиографии и ненаучную фантастику, которые действовали на меня наркотически: я переселялась в иные миры. И когда книга внезапно подходила к концу, я оставалась в изнеможении лежать на диване, словно это был берег, куда меня вынесло после кораблекрушения. Мемуары и сказочные миры принуждали задаваться вопросами: зачем ты, собственно, живешь? на что тратишь свою жизнь — такую хрупкую, непростую и короткую?

Ночью мне снились разные ответы. Однажды я увидела себя в хитросплетенье света и тени. Я была богиней, из пальцев которой произрастали разные формы жизни: с одной стороны, мясистые побеги лиан, с другой — пухлые тела младенцев.

Случались дни, когда, казалось, не было ничего, кроме снега с дождем и бесконечного ожидания автобуса. Я увеличила взносы по пенсионной страховке и составила завещание. Если Эрьян посчитал нужным обратиться за этим в «Фонус», почему бы мне не последовать его примеру? В такие дни я заводила папки для квитанций, покупала в ИКЕА коробки для всякой всячины и забивала ими гардероб, даже начала вставлять в рамки старые слайды (которые значили для меня не больше прошлогодней листвы).

Еще я часто занималась мастурбацией. Воображаемые мужчины были крепкого телосложения, с мозолистыми руками и колючим подбородком. Лиц у них не было, над подбородками зияла пустота.

Моим спасательным кругом, моим якорем в жизни стала Мэрта. Она могла ворваться прямо в ванную и размахивать перед моим носом билетами в кино до тех пор, пока я не вылезала из воды и, задув свечи, не шла с ней. После кино мы возвращались ко мне и, устроившись каждая на своем диване, трепались о повседневных мелочах и о смысле жизни — начиная с последнего фортеля, который выкинул ее невротик шеф, и кончая взглядами на женщину, которых придерживался блаженный Августин (мы разносили Отца Церкви в пух и прах).

Мэрта распространяла вокруг нежный аромат булочек, туалетной воды и тонких сигарок — сигарильо. Она вроде-как-жила со своим Ненаглядным по имени Роберт, но изредка, когда он отправлялся в очередную таинственную командировку, мы с Мэртой распивали бутылку белого портвейна и она оставалась ночевать у меня на диване. Следующее утро мы, лохматые и опухшие, проводили в добродушных мелких стычках (Мэрта при этом расхаживала в темном махровом халате Эрьяна, выкинуть который у меня не поднималась рука). Мы часто жалели, что не лесбиянки: меня вполне устроила бы жизнь с Мэртой, да и для нее Роберт сплошь и рядом оказывался непосильным бременем.

Однажды ночью я рассказала ей про Лесовладельца и его необъяснимую улыбку. Мэрта села на диване, послюнила палец и, подняв его кверху, радостно воскликнула:

— Между вами что-то будет!

6

Жизнь бобылем, без семьи, без детей — может, на это особо обращаешь внимание, если ты крестьянин с энным количеством гектаров пахотной земли и леса.

Для кого я сажаю лес, который можно будет рубить не раньше чем через тридцать лет? Для кого обсаживаю поля деревьями, чтобы почва со временем не истощилась?

И кто мне поможет с сенокосом?

Я сравнил результаты пробных доек. Показатели с каждым месяцем все лучше, надои растут, бактерий становится меньше. Я отремонтировал доильное помещение, завел новый резервуар для молока, планирую усовершенствовать уборку навоза. Еще купил трактор с двойными колесами, и не потому, что он мне позарез нужен, а просто чтобы доказать себе: кое-что в моей жизни меняется к лучшему.

Как это ни бессмысленно, вечерами я находил себе все новые дела, только бы оттянуть возвращение в дом. Уж больно меня напрягала глухая тишина моего скудного на звуки жилища. В нем пахло запустением и неуютом. Дошло до того, что я посреди недели смотался в город и купил уродский черный радиоприемник в форме сигары, который и водрузил на кухонном столе.

Теперь, придя домой, я первым делом — еще до душа — врубал на полную мощность рекламный канал. Доносившиеся из приемника возбужденные голоса внушали мне, что где-то жизнь худо или бедно течет и крохотный ее ручеек заворачивает в мою облезлую кухню. Тем не менее я не сподобился выбросить и коричневый бакелитовый приемник, который отец в 50-х годах подарил матери на очередную годовщину свадьбы; более того, я даже включал его (без звука), потому что на теплом радио любил полежать кот.

В стиральную машину я запихивал все подряд, без сортировки, так что белье приобрело синевато-серый оттенок. Изредка проглядывая вторую часть «Ланда», я обнаружил, что некоторые селяне делают домашнюю колбасу и украшают крыльцо резными финтифлюшками. Плевать я хотел на свое крыльцо! Не все ли равно, где сбрасывать сапоги и куда выставлять бочонки из-под пива? А колбасу можно за две секунды купить в «Консуме», когда запасаешь продукты на неделю.

Еще у меня были смутные планы выгрести все из холодильника: кое-что там явно задумалось. Несколько полок заняты банками с вареньем, надписанными материной рукой; сверху на них образовался толстый слой плесени. Но выкинуть это варенье — все равно что выкинуть из дому мать.

Конечно, я вполне мог бы поступить на какие-нибудь вечерние курсы, чтобы Видеться с Людьми. При местном отделении Союза земледельцев есть семинар под названием «Подними свою усадьбу», который наши остряки тут же переименовали в «Подпали свою усадьбу» (в создавшихся условиях это казалось более разумным). Я было начал ходить на семинар, но через два раза бросил: его посещают те же люди, с которыми я встречаюсь в магазине сельхозпродукции, в «Тракторе» Йоте Нильссона или на ежегодном рождественском празднике Союза.

На этот праздник приходили с женами, так что у меня была возможность и потанцевать, и пошарить рукой там и сям. Впрочем, иногда партнерши принимались тяжело дышать и так вилять задницей, что я смущенно поглядывал на их мужей. В разгар праздника мы, мужики, ходили за угол приложиться к захваченной из дома бутыли, а потом начинали травить байки — про крестьянскую дочку, да про бродячего торговца, да про то, что девка сказала парню. Случалось, в порыве сентиментальности мы говорили друг другу: вот ведь, возделываем землю, а имеем с этого одни неприятности…

Затем праздник подходил к концу, и последний танец отдавался супружеским парам, а мы, холостяки, спорили в дверях о загрязнении рек или о Европейском союзе, потом у кого-нибудь обязательно находилась трезвая жена, которой надо было ни свет ни заря заступать на смену в больнице, и меня подбрасывали домой на машине. И если я не слишком надирался, то начинал фантазировать про кого-нибудь, с кем танцевал в обнимку, хотя в голове неотступно свербило: надо проснуться в шесть (денег нанять сменщика у меня нет).

Ну вот, думал я, теперь они разъедутся по домам, к своим проклятым крылечкам с финтифлюшками, укроют разметавшихся во сне детей, а завтра супружница сварит мужу крепкого кофе, чтоб он поскорее пришел в себя, поставит тесто для хлеба и примется набивать колбасы. А для чего живу я?

Мне даже не стыдно признаться, что я написал в одну фирму, которая обещала прислать выбранную мной из каталога филиппинку. Но когда я увидел их каталог — кое-как сляпанную на ксероксе брошюру с расплывшимися черно-белыми фотками, — меня чуть не стошнило. Интересно, что подумала бы обо мне кладбищенская тусклятина, если б застала за разглядыванием этого каталога? Мне еще никогда не было так хреново…

7

Счетчик на парковке

срок годности продукта

последний день оплаты

метастазы на теле общества

Некоторое время я не могла заставить себя сходить к Эрьяну. Холодает, мысленно оправдывалась я, нельзя же по-прежнему часами сидеть на кладбище, рискуя застудить придатки. «Мы готовы рискнуть, — говорили придатки, — уж больно хочется снова встретить Лесовладельца…»

И однажды я сорвалась с собрания, на котором нам предстояло обсуждать бюджет библиотеки на следующий год, и полетела на кладбище.

Разумеется, Лесовладельца там не оказалось. Честно сказать, я даже не была уверена, что узнаю его, если он будет иначе одет и сохранит серьезность.

Его улыбку я бы точно узнала. Где бы ни увидела.

Мне было жаль Эрьяна — моего смуглолицего, красивого, доброжелательного Эрьяна. Жена сидит у его могилы, а думает о другом! Впрочем, если б тут похоронили меня и у могилы сидел Эрьян, он обязательно прихватил бы с собой бинокль наблюдать за птицами.

Моя влюбленность в Эрьяна прошла еще до свадьбы. Исчезла, как исчезает загар (кто-нибудь замечал, в какой миг это происходит?). В отличие от загара влюбленность не вернулась. Так что у меня и перед браком бывали периоды, когда я ломала руки, пытаясь разглядеть за горами за долами (в своем будущем) нечто, чего мне так и не суждено было испытать — во всяком случае, с Эрьяном.

Я тогда крепко напрягла Мэрту. Мы пили чай ведрами, до полчетвертого утра.

— Человек ведь не может быть влюблен вечно, правда? — жалобно рассуждала я. — Со временем влюбленность заменяется Любовью, на которой и строятся более прочные отношения. А Любовь — это такая нежная дружба в сочетании с сексом…

Просто удивительно, что Мэрту ни разу не стошнило от моего нытья! Между прочим, психотерапевтические книги о Любви она держит в уборной — чтобы в случае необходимости рвать оттуда листы.

— По-моему, тебе сложно даются эти попытки убедить себя, — спокойно говорила она, таращась на меня сквозь дым нескончаемых сигарок. Сама Мэрта действовала только по принципу: Слушайся Веления Сердца.

— Эрьян обладает всеми возможными достоинствами, — упрямо твердила я.

— Иными словами, он доброкачественный товар? — фыркала Мэрта. — Протестирован в Управлении потребительских товаров и отобран как лучший мужчина в возрастной категории от двадцати пяти до тридцати пяти лет? Но существует ли Эрьян на самом деле? Может, он клон? А может, работает от батареек? Ты проверяла, у него из уха не гудит?..

Вскоре Мэртин Ненаглядный продал ее машину и на вырученные деньги купил себе билет на Мадагаскар. Мэрта было повесила нос, но потом опять задрала его кверху, во многом благодаря аутотренингу: сначала она возненавидела Роберта, затем с головой ушла в работу и отвела ненависти лишь несколько минут перед сном. Так что, когда Роберт вернулся, бронзовый от загара и здорово похорошевший, Мэрта уже через три недели снова раскрыла ему объятия.

Это решило исход моих сомнений. Если за горами за долами меня ждет что-нибудь в духе Роберта, без такого удовольствия можно и обойтись.

И я взялась за создание Счастливого Брака. Через полгода наше с Эрьяном супружество напоминало пару удобных, хорошо разношенных домашних туфель. Мы по-братски делили все хозяйственные заботы, устраивали вечеринки для коллег, угощая их греческим вином «деместика» и настоящей болгарской брынзой, перекрашивали купленную на распродаже мебель и вырезали друг для друга газетные статьи.

Правда, сосуществование в двуспальной кровати нельзя было назвать беспроблемным, однако мы винили в этом мое скудное на ласку детство. При том что Эрьян всячески старался подготовить и распалить меня, битых полчаса обхаживая и оглаживая, я оставалась сухой, как наждак, и собственно половой акт происходил со скрипом (в буквальном смысле слова).

Разумеется, я так по-настоящему и не узнала Эрьяна.

Не потому, что он пытался что-либо утаить. В ответ на мои вопросы он охотно выкладывал всё — от имен телок, приглянувшихся ему на какой-нибудь вечеринке, до девичьей фамилии матери. Но…

В газетах иногда встречается оговорка: «Люди на фотографии не имеют никакого отношения к содержанию данной статьи». Так и с Эрьяном: он был покрыт для меня мраком неизвестности. И я перестала расспрашивать.

Он тоже задавал мало вопросов, а если задавал, то у него на лбу было написано: Я ПРОЯВЛЯЮ ИНТЕРЕС. И я перестала отвечать. Он словно даже не заметил.

Наибольшего взаимодействия мы достигали, перемывая косточки друзьям и знакомым, которые сначала устраивали бурные сцены у семейного терапевта, а потом все-таки расходились. Мы обожали подробнейшим образом разбирать их ошибки, причем вслед за таким разбором нередко оказывались в нашей эстетически выдержанной постели — и я скрипела меньше обычного.

Однако же, сколько бы Эрьян ни трудился над моими эрогенными зонами, с ним яйцеклетки и не думали кувыркаться…

Сидючи на кладбищенской скамейке, я чуть не отморозила себе корму, а потому удалилась. Увы, сегодня Лесовладелец меня проигнорировал! Его не было и в два следующих раза.

На третий я столкнулась с ним у ворот, уже когда уходила. В руках у него были фонарь со свечой и небольшой еловый венок с пластмассовыми каллами. Ну конечно, сегодня День Всех Святых! [7] Лесовладелец кивнул мне с суровым видом старого учителя, который мысленно спрашивает: «Ну-с, милая, а ты уже поставила на могилу фонарь?»

Я подумала про Мэрту и ее Ненаглядного. Неужели у них было такое же начало и ноги несли Мэрту куда-то против ее воли, а яичники творили Бог знает что?

Венок с пластмассовыми цветами! Вот над чем Эрьян посмеялся бы от души! Что-что, а смеяться он умел…

Следующую неделю я воздерживалась от походов на кладбище. Надо было дать ногам и яичникам возможность угомониться, иначе бы они натворили невесть что.

Тем временем меня пригласил отужинать с ним старший библиотекарь Улоф, недавно разведенный. Прямо с работы мы пошли в новенький паб, декор которого претендует на английский, но не характерен для британских пабов по крайней мере с середины 30-х годов. Улоф носит мальчишескую, хотя и поседевшую челку, и она падает ему на лоб, когда он входит в раж. Еще у него белые руки с длинными пальцами, которыми он изящно жестикулирует. Думаю, такая привычка возникла у него в юности, во время учебы в Сорбонне.

Ели мы баранину на вертеле, и я пила вино, а Улоф — мутное бельгийское пиво, так что застольную беседу он, помахивая челкой, начал с долгих рассуждений о пиве. Потом мы поговорили о Лакане[8], Кристевой[9] и григорианских хоралах, а затем поехали ко мне, где дело кончилось постелью. При своем затянувшемся воздержании я была не против.

Правда, в яичниках и теперь наблюдалось полное спокойствие.

Когда мы выбрались из постели, приняли душ и допили мое «перно», Улоф показал мне фотографии двух своих детей и подробно объяснил, как его дочке выправляют прикус. А под конец взял и расплакался. По-моему, нам обоим стало легче, когда он ушел.

Несколько дней я даже не вспоминала про Лесовладельца. Очевидно, я избрала самый верный способ обуздывать гормоны. Для нормальной работы организма ему время от времени нужен любовник. Мой интерес к Лесовладельцу был лишь симптомом, который указывал на нехватку в организме определенных веществ — как ломающиеся ногти указывают на нехватку витаминов группы В. Достаточно попринимать дрожжевые таблетки, и все приходит в норму.

8

Нет, все-таки я простофиля, каких свет не видывал… Из таких после смерти делают чучела и выставляют в Скансене. Я себя чувствую Главным Шведским Простофилей всякий раз, когда езжу в город… а зачастую и в промежутках, особенно если смотрю телевизор. Я попал в XX век по ошибке, мне тут нечего делать — во всяком случае, в конце этого столетия, к которому я не отношусь ни по взглядам, ни по характеру, ни по внешнему виду.

Я сельский житель и одеваюсь в вещи, наспех выбранные из каталога Халена и доставленные почтой. Мне набежало тридцать шесть, а в нашей деревне такие считаются закоренелыми бобылями. Теперь редкая женщина задерживает на мне взгляд. Вершиной моей жизни была победа на первенстве школы по метанию копья, с тех пор все шло под гору. Но те соревнования состоялись аж двадцать лет назад! Господи, куда подевались все эти годы? Можно сказать, не успел сунуть нос в журнал с надоями, как пролетела четверть отпущенного мне срока!

Впрочем, Простофилей меня делает не только — и не столько — одежда: в Швеции полно людей, которые выглядят не лучше моего, но их это не колышет. Я же в последнее время то и дело веду себя как недоумок. Как вахлак, не умеющий держать себя в обществе. Вот что значит слишком долго общаться с одними коровами.

Возьмем, к примеру, позавчерашний день. С самых моих семнадцати лет, когда умер отец, мы с матерью каждый год в День Всех Святых ездили на кладбище и зажигали на его могиле фонарь. Мамаша еще покупала венок с шишками или пластмассовыми каллами — чтоб не сразу завял, нам ведь недосуг было туда часто мотаться. Теперь, когда и она там похоронена, ей тоже положен венок.

В кладбищенских воротах я встретил эту… тусклятину. Мне показалось, она взглянула на меня испуганно: может, боялась, как бы Бенни-Кавалер опять не выстрелил в нее своей сногсшибательной улыбкой. Ну, я напустил на себя суровость и, кивнув, прошагал мимо.

Зато что было потом…

Потом мне словно врезали со всего размаху между глаз.

Я, видите ли, огорчился, что она ушла! До этого неделями твердил себе, как было бы хорошо сидеть на скамейке одному и думать в свое удовольствие. А теперь мне понадобилось иметь рядом ее! Теперь мне захотелось узнать, куда она двинет после кладбища…

Я развернулся и потопал следом, в некотором отдалении. Прохожие малость удивлялись при виде того, как я шлепаю навстречу с могильным фонарем и венком в руках, тем более что я еще время от времени приседал за стоящими машинами: мне чудилось, она вот-вот обернется.

Оборачиваться тусклятина не стала. Пройдя полгорода, она вошла в библиотеку.

Так я и знал. Она должна была оказаться человеком, который день и ночь добровольно читает книги. Толстые, с мелким шрифтом и без картинок.

Я в нерешительности застыл у входа. Даже Главный Шведский Простофиля соображает, что не стоит вваливаться в библиотеку с венком и кладбищенским фонарем. Я представил себе, как оставляю венок на вешалке, а фонарь — у стойки, где оформляют книги, а потом интересуюсь в справочном отделе, не видел ли кто моей тусклятины.

Может, она сама скоро выйдет с дневной порцией — мешком книг? Но сколько ее тут ждать? На меня уже начали глядеть подозрительно. Простофиля улыбался в ответ своей обворожительной улыбкой и учтиво помахивал фонарем. Ну же, смотрите, я совершенно безвредный! Меня даже отпускают из психушки поработать в городе!

Внезапно я развернулся на сто восемьдесят градусов и опрометью бросился на кладбище.

Глазеть на меня, ясное дело, стали еще больше!

Куда мчится этот чудак с венком в руках? Что такого могло случиться? И где покойник?

Черт бы побрал эту тусклятину!

9

Благоуханье яблоневого цвета мне грезится —

тебя ж прельщают полные корзины

Кто из нас больше смыслит в яблоках?

— Везет некоторым, — с нажимом говорит Лилиан.

Она единственная из моих коллег по библиотеке, с кем мне не хочется встречаться, когда она бежит навстречу, солидно постукивая каблуками и готовясь обнять тебя, хотя ни к кому не питает теплых чувств. Она вечно занята, вечно измотана, но работает через пень колоду, зато пристально следит за тем, чтобы никто другой не трудился с удовольствием.

— Конечно, везет, — скручивая свой кензовский шарф, вздыхает Лилиан. — Ты свободна вечерами, можешь сидеть тут допоздна и делать ставку на карьеру.

Своим агрессивным тоном она намекает, что я уклоняюсь от некоторых обязанностей. Взрослая, а не имею семьи… можно сказать, штрейкбрехерствую по женской части.

Вот негодяйка! Сама сколько раз подкатывалась и умильным голоском просила меня, «бессемейную», подменить ее вечером или в воскресенье.

Теперь ей завидно, что меня назначили заведовать в библиотеке детским отделом. А назначили, видимо, потому, что за последние несколько лет я придумала массу вещей, интересных детям. Читала им сказки, ставила спектакли, устраивала праздники детской книги и выставки детских рисунков. Раньше отделом заведовала фру Лундмарк, но ей скоро на пенсию, и она захотела уйти на полставки. Фру Лундмарк до сих пор считает образцом детской литературы «Родную речь для народной школы». Она давно потеряла интерес к работе, и мы ее почти не видим, поскольку большую часть времени она проводит на нижнем этаже, в хранилище. Фру Лундмарк была только довольна, что я оживила ее донельзя скучный отдел (хотя официально это не входило в мои обязанности), и всячески меня поощряла. А я занималась этим, потому что втайне обожаю детей.

Да-да, втайне! Не может же почти тридцатипятилетняя бездетная вдова делать это в открытую! Если б я только посадила ребенка себе на колени, все женщины из моего окружения — за исключением Мэрты — принялись бы радостно жалеть меня, а мне вовсе не хотелось доставлять им такую радость. «У нас хотя бы есть дети», — говорят они себе, несмотря на то что сами живут в разводе и/или ходят к семейному терапевту, вынуждены работать на полставки и бедны как церковные крысы. Они жалуются, что дети дерутся между собой и не дают им спать по ночам, что они не учат уроков и их рвет в машине. А еще родители клянут высокие цены на молоко, на футбольные бутсы и на абонементы для верховой езды. К тому же им сплошь и рядом надо уйти пораньше с работы, потому что у Пелле поднялась температура, а Фия записана к зубному врачу. Или они сегодня «Дежурные по городу» [10]… если, конечно, не торопятся на родительское собрание или на музыкальный кружок. «Тебе хорошо, ты можешь работать сверхурочно, — часто говорят они. — Везет некоторым!»

Вот почему у меня появилась привычка иногда вернуться в библиотеку вечером и поработать сверхурочно втихомолку от всех! Мне очень нравятся яркие детские рисунки и нравится исподтишка наблюдать за ребятами, когда они слушают сказку (для чего я и устраиваю свои чтения). Ушки на макушке, рот приоткрыт, а тело поворачивается вслед за сказкой, как цветок за солнцем.

Люблю подглядывать за детьми, и всё тут.

Грустно. Мы, бездетные, не должны выказывать интерес к детям, поскольку он, похоже, только провоцирует Родителей. «Ты себе не представляешь, как бывает трудно, — вздыхают они. — Иногда прямо руки чешутся дать ребенку по башке».

Вероятно, родители желают детям добра.

Ладно, сама понимаю: это все громче и громче тикают мои биологические часы! У Мэрты тоже нет детей, потому что ее Ненаглядный не хочет влипать в очередной раз, ему и так сложно увиливать от содержания троих, которыми он обзавелся от разных матерей. Мэрта однажды с кривой ухмылкой сказала: родителям надо запретить иметь детей, прежде чем они научатся ценить их.

Мы-то ценим. Но нам еще не приходилось подтирать детскую блевотину в машине.

— Я бы никогда не решилась возглавить отдел, — говорит Лилиан. — Дома случается не меньше одной катастрофы в неделю, и так, видимо, будет продолжаться, пока младший не отслужит в армии… Тебе теперь и жалованье должны прибавить. Может, станут платить не меньше, чем начинающему садовнику в парке. Сумеешь при жизни расплатиться с кредитами, которые брала на учебу! А у меня даже нет средств вступить в «Уэйт уочерс» [11]. Впрочем, это не имеет значения, поскольку мне не хватает денег и на еду, ха-ха-ха!… Думаю, ты выбилась в начальницы, потому что за тебя замолвил словечко Улоф…

Потрясающе! Лилиан одним махом дала понять, что из-за меня ее дети сидят на голодном пайке и что я добилась повышения, переспав с коллегой. Ловко это у нее получилось! Только пускай больше не надеется на свободные воскресенья!

Биологические часы. Я представляю их себе в виде большого будильника с двумя круглыми звонками: по ним колотит молоточек, и ты просыпаешься с невероятной тягой к размножению, к обзаведению потомством. Интересно, у такого будильника есть функция отложенного действия, чтобы можно было еще поспать, а потом он бы снова разбудил тебя? Если есть, спасибо.

Похоже, в этот раз биологические часы сыграли со мной злую шутку. Вызвали извращенную реакцию на Лесовладельца! Хотя я понимаю, что он может запросто наплодить кучу ребятишек в одинаковых «лесовладельческих» кепках. Так и вижу перед собой всю эту ребятню, которая шагает за ним с лопатами в руках.

Завтра мне стукнет тридцать пять. На кофе в постель по этому поводу можно не рассчитывать. Мэрта со своим Ненаглядным уехала в Копенгаген, а отец никогда не помнил дней рождений, сваливая эту заботу на мамины плечи. Мама же их всегда помнила — и помнит до сих пор. Медсестры в ее отделении рассказывают, что она то и дело хочет праздновать чей-нибудь день рождения. Увы, зачастую посреди ночи и никак не сообразуясь с календарем…

На работе от меня ждут одного: чтобы я угостила всех тортом «Принцесса». Иначе мне не подарят керамического горшка, который наверняка уже купили в складчину в магазине сувениров.

Эрьян дней рождения не забывал, и его подарки отличались хорошим вкусом, практичностью… и бездушием. Велосипедный шлем, тостер какой-то особой модели, а однажды — пара теплых норвежских рейтуз. Кофе в постель он не подавал — считал, что мы оба предпочитаем беречь наши дорогие одеяла.

10

Уборочная страда окончена, а в лесу я пока работать не собираюсь, разве что пообрезаю суки. Теперь бы надо заняться ремонтом техники, да зацементировать навозную площадку, да перекрасить машинный зал.

А я все лентяйничаю, упускаю день за днем.

Бывает, что, вернувшись из коровника, ложусь в кухне на деревянную кушетку и смотрю в потолок. В окно смотреть не решаюсь, потому как там видно все мои несделанные дела. Иногда читаю «Ланд» — от корки до корки, включая строчные объявления во второй части и некрологи в местном приложении. Браться за что-либо после этого бессмысленно: скоро уже следующая дойка.

Пять лет назад нас, фермеров, оставалось в деревне хотя бы двое. Как и я, Бенгт-Йоран пошел по отцовским стопам, и мы с ним не раз сидели вечером за кружкой пива, обсуждая, как будем пасти скот на общем выгоне и построим там доильню. Но его зять, который служит бухгалтером в муниципалитете, подсчитал, что такое вложение капитала себя не окупит. А потом Бенгт-Йоран встретил Вайолет и выяснилось, что она любит ездить в туристические поездки. И ему стали мерещиться юнцы с черной волосатой грудью и золотым крестом на шее, которые отобьют у него зазнобу, и Бенгт-Йоран в один миг продал дойных коров и начал тоже разъезжать по курортам. Скотину он вместо молочной завел мясную, и в его отсутствие за ней приглядывает городской чувак из зеленых. Зимой Бенгт-Йоран подрабатывает на расчистке снега. Видимся мы с ним теперь редко.

Еще год назад, прежде чем я узнал про материну болезнь, я каждый вечер садился в машину и ехал кого-нибудь навестить. Ясное дело, из тех знакомых, что еще не подались в город. Старики угощали меня кофе и рассказывали про свои болячки, молодые же вечно были заняты: кому-то надо укладывать детей, кому-то — красить ставни на кухне. Но если в доме гостила женина подружка или мужнина двоюродная сестра, меня обязательно звали приехать снова в пятницу, чтобы скоротать вечер вчетвером, и тогда уже можно было пропустить несколько рюмок и отведать жаркого из лосятины, а зачастую и потанцевать. В конце концов нас с девушкой оставляли наедине, и если я к тому времени хорошенько набирался, то затаскивал ее в постель (продолжения у таких историй не было). А этой осенью я ни разу не завел вечером машину, чтоб куда-нибудь смотаться. Изредка, правда, гости наведываются сами. Мне кажется, в таких случаях у них на лбу написано: «Я — хороший сосед». А может, это мое воспаленное воображение.

На днях я ездил в город — нужно было зайти в банк — и опять увидел кладбищенскую тусклятину. Она заходила в библиотеку… между прочим, безо всяких книг. Тут только до меня дошло, что она может там работать. И что же? Я разобрался с банковскими делами, а потом… оглянуться не успел, как мои ноги уже вносили меня в библиотеку! Не слабо…

Очутившись в помещении со стеклянной крышей, я подошел к стойке — и занервничал, даже принюхался: не воняет ли куртка хлевом?

Тут я и углядел тусклятину. Она наклонилась к какой-то малышке и разговаривала с ней, тыча пальцем в книгу. Обе смеялись.

Я протопал к ним и хлопнул тусклятину по плечу. Она в некотором раздражении выпрямилась. При виде меня на лице ее мелькнуло смущение… пожалуй, даже испуг. Я смутился не меньше.

— Ээээ… привет… у тебя тут нет книг… по пчеловодству? — выдавил из себя я, очень стараясь не расплыться в своей вампирской улыбке.

— Конечно, есть, — отрывисто бросила она. — И тебе привет! Только спроси в справочном отделе. У меня сейчас обед!

Главный Простофиля собрался с силами для решающего шага.

— Ты не хочешь… того… съездить со мной на кладбище?

Она долго молча смотрела на меня.

— Да ну тебя, ты это наверняка говоришь каждой встречной! — наконец сказала она и улыбнулась… своей улыбкой школьницы на летних каникулах.

С этой минуты у меня начинаются провалы в памяти, но я точно знаю, что больше уже не смущался и мне казалось, мы с ней знакомы тыщу лет.