По дорожке с озабоченным видом пылил Вовка Волков. Папочка под мышкой, на правом боку куртку топорщила кобура. Выглядел Волков, как и полагается выглядеть оперу в знойный полдень: непохмеленный, невыспавшийся и злой, как собака.
      Алексей решил не уворачиваться от встречи, хотя ничего не стоило свернуть за угол и войти во двор своего дома.
      Вовка шел опустив голову и едва не налетел на него.
      — О! — воскликнул он, затормозив. — Это ты, братка!
      — О дураке вспомнишь, он и появится, — ответил Алексей.
      Вовка немного смутился, чем себя выдал. Какие мысли загрузили его голову, неизвестно, но что одна-две имели отношение к Алексею, было совершенно очевидно.
      Волков оперовским взглядом обшарил Алексея.
      — Ты откуда?
      — Да так. Деньги твои мальца потратил. — Алексей поправил на плече сумку. — Пожрать купил, кое-что из шмоток. А то хожу, как обсос. Подумал я и решил, Вован, свою «шестеру» продать. Сейчас пожру и в гараже засяду. Пока аркан не накинули, проведу предпродажную подготовку рухляди.
      — И почем отдавать будешь?
      — За сколько возьмут. Не в моем положении торговаться, первое время бабки будут нужны, пока работу найду.
      — На машине можно бомбить, — подсказал Волков. — Полштуки в день, не нагибаясь.
      — Ага, только не на моей. Дядька на ней картошку пять лет возил, что не отвалилось, мне подарил. Смерть на дороге, а не машина. И еще неизвестно, что мне врачи впаяют. — Алексей постучал пальцем по виску. — Может, с их справкой за руль нельзя. Тоже учитывать надо.
      — Понятно.
      Тема беседы была исчерпана, можно было бы и разойтись своими дорогами. Но Волков все медлил.
      — А ты что такой задолбанный? — выручил его Алексей.
      — Опять ЧП местного значения. — Волков немного замялся. — Ты Бандераса помнишь?
      — Естественно. То еще чмо.
      — Грохнули его только что. Со всей гоп-компанией. Нинку, Карася, Лешку-адвоката, Джони. Пять трупов, как с куста.
      Алексей присвистнул.
      — Не хило. И каким образом?
      Вопрос был по ходу дела, отвечать на него надо было так же, не задерживаясь. Но Волков вновь чуть замялся. Алексей был своим. Но именно б ы л, в прошедшем времени. Хоть и прошли всего ночь и полдня с момента отстранения от службы, но уже многое в прошлом. Был — свой, теперь — чужой. Пройдет еще немного времени, и при встрече придется изображать дружбу по старой памяти и таить служебную информацию, предназначенную исключительно для с в о и х.
      — Кто-то вошел в офис и с порога начал их класть одного за другим. — Волков поморщился. — Твердым тупым предметом, сечением до двух сантиметров, ограниченным по длине. Предположительно обломком ручки от швабры. Не избивать, а мочить. Пять ударов на всех. Бац-бац-бац. Всем по проникающему ранению с разрывом внутренних органов. И — ку-ку! Работал один.
      — Просто ниндзя какой-то, — ровным голосом прокомментировал Алексей.
      Волков посмотрел ему в глаза, но они были надежно закрыты черными стеклами.
      — Все хохмишь?
      — Ну не плакать же. Мы-то с тобой знаем, что Бандерас рано или поздно допрыгался бы. С таким пухом на рыле долго не живут.
      Волков кивнул.
      — Кстати, я Бандераса сегодня утром видел.
      — Да ну!
      Волков умело сыграл удивление. Возможно, на лоха, впервые оказавшегося на допросе, этого бы и хватило. Но Алексей не раз видел его в работе и оценил старания Волкова на «троечку». Скорее всего, лучше и не мог, что-то глодало Волкова изнутри.
      — Дядя Алик, хозяин магазина, может подтвердить. Я у него сигареты покупал, там с Бандерасом и столкнулся.
      Алексей достал сигарету, сунул в рот. Волков поднес свою неизменную бензиновую зажигалку.
      — И дальше что?
      Алексей был уверен, что Волков уже след у магазина вынюхал, только не решил, бежать по нему, истекая слюной, или нет.
      — Сватал, — выдохнул дым Алексей. — Кто-то уже растрепал, что меня выкинули. Вот Бандерас и стал медом истекать. Склонял к сожительству, в офис звал. Посылать сразу было некультурно. Решил запрячь его, с поганой овцы, так сказать, хоть что-нибудь урвать. Подвез он меня к «Динамо». Там я мягко его послал. И потопал по своим делам. Сколько он еще прожил?
      — Смотря, во сколько вы расстались.
      — На «Динамо» я был без пяти двенадцать. Точно. Там часы на столбе висят.
      Глаза Волкова скользнули влево.
      — Получается, не больше получаса. Офис на первом этаже жилого дома. Соседи крики слышали.
      — И кого видели?
      — Ни фига они не видели. — Волков покусал губу. — Он ушел подвалом. Через дыру.
      — Тогда не ниндзя, а граф Монте-Кристо, — усмехнулся Алексей. — Дырку в полу заранее пробил?
      — Дырка до этого была пробита. Шкафом прикрыта. На случай захвата отход готовили, так я думаю.
      — Ну, с учетом опыта ребят и тем, чем они занимались…
      — А чем они занимались?
      — Вован, не строй из себя целку. Все у нас про всех знают.
      Волков опустил голову.
      Алексей знал, Вовка сейчас уткнулся взглядом в его кроссовки и прокачивает в уме, каким бы макаром узнать, не эти ли наследили в офисе и подвале. Отпечатки пальцев в машине на пассажирском месте покажут, что в ней был Алексей. Ну и что? Сам же сказал, что воспользовался машиной Бандераса.
      А кроссовки? Хе-хе, кроссовки… Те, с кровью на подошвах, путешествуют сейчас малой скоростью в кузове самосвала. А те, на которые уставился Волков, близняшки сданных в утиль, только что куплены на динамовском рынке. И нигде еще наследить не успели. Алексей всегда выбирал неброские и не навороченные, чтобы при надобности можно было незаметно подменить.
      — Такие дела, — вздохнул Волков, подняв взгляд. — «Висячок» с тухлой перспективой.
      — И не говори.
      Алексей со смешанным чувством удивления и самодовольства понял, что стоит только Волкову заикнуться насчет содержимого спортивной сумки, он, Алексей, снимет ее с плеча, раскроет, достанет первый же попавший в руку пистолет и всадит пулю в бывшего коллегу и иногда, под настроение, друга. Завалит посреди двора и пойдет дальше. Своей дорогой.
      Напряженную паузу оборвал мобильный, коротко пиликнувший на поясе у Алексея.
      Алексей мельком взглянул на дисплей, тревожил некто не определившийся, прижал трубку к уху.
      — Да, слушаю.
      — Подтверждаю «deletе», — вырвался из трубки голос Сисадмина. — Пятеро левых, один игрок. Неплохо для начала. Вопросы есть?
      — Нет.
      — Тогда — пока. Фотки вышлю «мылом».
      Алексей сунул мобильный в чехол. Поправил ремень сумки.
      — Я пойду, Вован.
      — Погоди. — Волков, быстро просчитав в уме варианты, на что-то решился. — Не в службу, а в дружбу. Поработай по району. Носом землю рыть не обязательно, но вдруг что-нибудь всплывет. Сразу же дай мне знать.
      — Я-то могу подписаться, а что на это начальство скажет?
      — Это личная просьба, Леха.
      Алексей щелчком запулил окурок в направлении урны. Не попал.
      — Вован, там точно дырка в полу была, или ты меня на понт берешь?
      — Она и сейчас там есть. Только это — тайна следствия.
      Если Волков и играл, то за гранью фола. Разводить на доверии, прием старый, но разглашать служебную тайну при этом вовсе не обязательно.
      — Не учи. — Алексей закинул голову, посмотрел на облака в небе. — Так, так, так… Тебя интересуют подозрительные типы, которые крутились вокруг и теоретически могли контролировать киллера?
      Волков утвердительно кивнул.
      — Хочешь копнуть глубже, чем разрешат?
      Волков помедлил и опять кивнул.
      Алексей поправил очки.
      — Я — пас, Вова. Грех это — подставлять психа. А я — псих, только без справки.
      Волков такого ответа явно не ожидал. Нервно сморгнул.
      — Зачем ты так? Ты все не так понял!
      — Какая разница, что я понял, а что нет? Главное, что я сейчас сделаю.
      Алексей помахал рукой и, развернувшись, твердым шагом пошел в свой двор.

* * *

      Спустя полчаса он убедился, что Бандерас давно стоял одной ногой в могиле. Новостью было то, что Бандерас сделал все, чтобы превратить ее в братскую.
      Алексей выпустил дым в экран ноутбука. Белый клуб ударился о плоскую панель, стек на клавиатуру и размазался по столу.
      Познания Алексея в компьютерной технике сводились к базовому минимуму: «включил — напечатал — сохранил — выключил». Но не потребовалось никаких хакерских примочек, чтобы влезть в файлы в ноутбуке. Даже странно, что Степа-Бандерас не удосужился защититься кодом доступа.
      — Или малый не дурак, или дурак не малый, — пробормотал Алексей.
      Мысленно поставил ноутбук перед следователем прокуратуры. Или, что почти одно и то же, на стол оперу управления собственной безопасности. Гарантировано, что после приступа служебного оргазма любой взглянувший на монитор, погрузился бы в легкую задумчивость с последующим погружением в глубокую депрессию.
      Покойный Бандерас скрупулезно вел бухгалтерский учет: кому, за что и сколько заплачено.
      Например Вовке Волкову как оклад платил по пятьсот в месяц, плюс по двести за разовые поручения. В «ведомости» числился и следователь Лаванда, так, кстати, и обозначенный. Тоже пятьсот долларов ежемесячно. И, например, тысячу в мае сего года за какую-то услугу. Столбик с услугами состоял из шифрованных индексов, но труда не составило установить, что это файлы из другой директории. Юмор у Бандераса при жизни был кондовый, директорию с детальным описанием услуг он назвал «Cosa Nostra».
      Алексей пробежал глазами по столбику с фамилиями и кличками. С большей частью деловых партнеров фирмы «Бандерас и K°», оказалось, был знаком, если не лично или шапочно, то на слух. Все свои, милиция и прокуратура. До уровня Генеральной и МВД Бандерас мордой не вышел, но на городском уровне окопался плотно.
      Был ли Бандерас лишь маклером, или даже менеджером среднего звена на черном рынке ментовских услуг, он явно считал конспирацию излишней. Очевидно, решив, что прятаться глупо, когда в деле только свои, проверенные и повязанные. С таким компроматом, что накопил Бандерас, даже тюрьмы можно не бояться. Не довезут до тюрьмы. Свои же и придушат по дороге.
      В стиральной машине пропел мелодичный сигнал, и сразу же замер мерно урчавший барабан.
      Алексей допил кофе, кофе был отменный — «Черная карта» бразильского помола, откусил бутерброд с красной рыбой и пошел в ванную. Достал из машинки теплую, чуть влажную одежду. Немецкое чудо техники смыло все следы с джинсов, носков и рубашки. Второй раз за сутки.
      Повесив одежду на сушилку, Алексей вернулся в комнату.
      Взгляд сразу же уткнулся в трофеи, разложенные на журнальном столике. За истекший час он уже свыкся с мыслью, что они реальны, осязаемы и вполне функциональны. И, безусловно, принадлежат ему. Теперь уже казалось немного странным, что так долго обходился без них. Оружие, деньги и информация — три кита, на которых стоит сумасшедший мир. Сатанинская троица, триада власти.
      По странному совпадению каждая из трех частей триады состояла из трех элементов. Оружие: стильный импортный «вальтер-ПК», т-образный уродец «стечкин» и кондовый и бесхитростный, как советский танк времен Второй мировой, тяжелый «ТТ». Деньги: три вида валюты — вездесущий, как тараканы, доллары, закомплексованные на державности рубли и новоявленные евро. Всего сто двадцать тысяч в пересчете на доллары. Информация: ноутбук и пара навороченных мобильных марки «Самсунг» со всеми цифровыми примочками.
      К деньгам Алексей относился без спазматической икоты, к оружию без фанатизма, к компьютеру без предубеждения, но с опаской. Если задуматься, то все оттого, что до сего дня ни своих денег, не зарплаты — а д е н е г, ни оружия, ни информации у него не было. Если, что и было, так все — служебное. Не свое, не для себя.
      Трофеи оказались первым признаком начала новой жизни. Принадлежащей только ему одному. Пусть и ненадолго. Но зато — полностью.
      Алексей отхлебнул апельсиновый сок прямо из пакета. Достал из пачки «Кэмела» сигарету, прикурил. Поправил полотенце, обернутое вокруг бедер, и вышел на балкон.
      В слепящей патоке тонули рафинадные кубики домов, между ними муравьями сновали люди, легионы стальных букашек-машин ползли по липким тропинкам дорог. Мушка-самолетик искоркой таял в мутно-белом небе.
      Залитый солнечной карамелью город покорно лежал у его ног.
 
Колдовская страна! Ты на дне котловины
Задыхаешься, льется огонь с высоты,
Над тобою разносится крик ястребиный,
Но в сиянье заметишь ли ястреба ты?
 
      «Мама, мамочка, о чем ты думала, когда подсовывала сыну книжки сверх школьной программы? На что рассчитывала, на что надеялась? Ведала ли ты в своем педагогическом раже, что единственный твой сын, надежда и вера, встанет по пояс голый на балконе, прочтет наизусть из твоего любимого Гумилева и окинет твой родной город, где тебе пришлось столько унижаться и страдать, ястребиным, холодным взглядом. И не будет в его глазах ни умиления, ни сострадания, ни прощения».
      Он решил, что сейчас совершит два совершенно непредсказуемых поступка. Непредсказуемых для тех, кто плавится там, внизу. И парит свои мозги и задницы в кабинетах со щитом и мечом на стенке.
      Первое, он сотрет к чертям все файлы с компроматом. Второе — ляжет спать. Положив под подушку «вальтер».
      — С днем рождения, Ронин!
      Окурок смертельным кульбитом устремился вниз.

      Только во сне чувствуешь такую свободу. Во сне все настоящее и все только в настоящем, нет ни прошлого, ни будущего, есть только здесь и сейчас. Главное, ничему не удивляться, ничего не пугаться, не пытаться ничего избежать. И пусть все идет своим сумасшедшим чередом. Все равно ничего не изменить. Не ты выбираешь кошмар, кошмар выбрал тебя. Смотри и умирай.
      Ронин смотрит на часы. Двадцать два тридцать две. И сорок одна секунда.
      Он ждет одиннадцать секунд и толкает стальную дверь.
      В глаза бьет психоделический фейерверк красок. Коридор слеплен из размывов и разводов цветных, живых, сочных, растекающихся пятен. Змеящиеся полосы, усмехающиеся кубы, беременные пирамиды, танцующие цветы и плачущие черепа. Заклинания и проклятия на всех мертвых и еще не придуманных языках. Виселицы хищного готического шрифта слагаются в девиз войны эпохи милленимума: «Digital'em all!»
      Дрожащий свет люминисцентных ламп, закрытых изрешеченными пулями трубами.
      — Digital'em all. Оцифруй всех! — шепчет Ронин.
      Он улыбается резиновой улыбкой. Он в нужном месте и в самое подходящее время.
      По ковру из акрилово-оранжевых змей идти не опасно, но очень неудобно. Кажется, что змеи расползаются и ботинок неглубоко проваливается в изумрудную ряску.
      Тупик из бронзовых корней, заляпанных розовыми лепестками и костным мозгом.
      Он протягивает руку. Она повисает в пустоте. То, что издалека казалось стеной тупика, вблизи обернулось лестницей, круто уходящей вверх.
      Ронин нащупывает ногой первую ступеньку. Левая рука нашаривает поручень. Правая оглаживает ребристую рукоять пистолета, торчащую из-за ремня.
      Сверху сыпятся осколки нервной, техно-эпилептичной музыки.
      Девять ступеней наверх — и он тонет в темноте.
      Глаза медленно привыкают к сумраку. Проступают мигающие прямоугольники мониторов. Бледно-сиреневые овалы лиц. Стальные фермы под потолком. Пунктир из фосфорных стрелок на полу.
      Ронин идет по ним. Несколько лиц поворачиваются ему вслед.
      Арка, забранная ржавой решеткой. За ней сиреневое пульсирующее облако. Тугие волны нервной, обморочной музыки. Пахнет потом и духами. Слышны возбужденные голоса.
      Толчок. Скрипят петли.
      Выстрел света справа. Стробоскоп печатает очередь вспышек в сетчатку глаз. Силуэты тел, бьющихся в трансе, тонут в облаке пылающего тумана.
      Ронин отворачивается. Правая кисть, сведенная судорогой, расслабляется. Пистолет остается на своем месте.
      Он шагает дальше, прочь от зала с пляшущими тенями.
      Темные ниши. Вспышки улыбок. Тихий шепот. Овалы лиц, освещенные свечными огарками. Орхидеи ладоней греются над ними. Стаканы с разноцветными полосками жидкости в кольцах бледных пальцев.
      Цок-цок-кракс — трутся друг об друга льдинки.
      Ронин чувствует на себе взгляды, вылетающие из ниш. Недоуменные, равнодушные, насмешливые, прощупывающие.
      Пунктир стрелок ведет к обломкам космического челнока, косо застрявшего в большой нише.
      Стойка бара — груда искореженного алюминия. Слюда расплющенных иллюминаторов, пульсирующие блошки лампочек. На высоких табуретах в застывших позах сидят пятеро. Локти на стойке, унылые спины. Блики стробоскопа поджигают волосы.
      На всю стену за стойкой плоский экран. По застывшему лицу Такеши Китано скачками ползут титры чата.

      Balda >Ничего страшного не происходит, просто живем дальше.
      RedderiK > Модератор этого чата — отстой и огрызок.:-((
      Stenka > Ау, Gluk! Если ты здесь, беги в приват. Kiss-s-s-s-s-ses!
      Bbking > Есть домик в Барселоне. Десять койкомест. На круг — по пятьдесят с носа. Мы с Lada, Popik + Ulitka заселяемся в сентябре. Желающие классно затусить шлите мыло на ulitka@yandex.ru
      GALa > Угадай, что сейчас на мне? Ни-ча— во!:-)

      Такеши Китано поднимает пистолет. Следующий кадр: двое в креслах на фоне синей стены. Взрываются головы. По синему текут красные хризантемы.
      Титры чатового бреда равнодушно прыгают по пятнам крови.
      Луч прожектора высвечивает фигуру девушки у бара. Оранжевый всполох волос над узкими плечами. Белый шелк горит ослепительно-фосфорным огнем. Свободный штырь табурета рядом.
      Ронин выбирает цель, беззвучно приближается. Забирается на табурет. Оглядывается.
      В сиреневом облаке тонут дергающиеся силуэты. Азбука пляшущих человечков. Сэмплированные стоны из динамиков; музыка, осязаемая и гипнотизирующая, через поры проникает в тело.
      Столешница стойки бара — черное зеркало. Под правым локтем отражение женского лица: азиатские скулы, капризный рот, черные провалы глаз, ореол оранжевого огня над головой. На свое отражение Ронин не смотрит.
      Над стойкой всплывает лицо. Скалит зубы в улыбке. Приближается.
      Мулат или латинос. Смоль волос и глаз, кожа цвета кофе с молоком.
      — Привет, — читает Ронин по темным влажным губам.
      — Водки, — отвечает Ронин. — Сто.
      Тайфун музыки выдыхается, затухающие удары прибоя катятся от стены к стене.
      Ронин отчетливо слышит вопрос:
      — Ты хорошо подумал?
      Беззвучно работает проектор цветомузыки. По лицу бармена ползет зеленое пятно света, стирая радостное выражение. Теперь на округлом лице написана смертная тоска.
      Губы пляшут, выплевывая глухие булькающие звуки:
      — Мэн, подумай лучше над этим: одного китайского чувака, когда он медитировал над образом бабочки, торкнуло так, что он уже не понимал, кто он: то ли чувак, заморочившийся на бабочке, то ли бабочка, медитирующая над образом китайского чувака. Мэн, клянусь, я сам это видел: седого китаезу и бабочку у него на ладони. Это было очень давно, когда я умел быть и бабочкой, и даосом одновременно. А потом полковник Квантунской армии, умирая от жажды, попросил меня помочь ему совершить обряд сэппуку; кругом была горящая степь, а в ней только русские танки и гниющие трупы людей и сусликов, и мне пришлось согласиться. Он доверил мне свой родовой меч-катана, которому в тот самый день исполнилось пять веков, мэн, пять веков безупречного служения, это что-то да значит, полковник сказал, что смерть легче пушинки, а долг тяжелее горы, и я не стал спорить, он готовился уйти к своим предкам, добавив к их пяти столетиям воинского стажа свои тридцать семь, а я был лишь стариком, умеющим играть в бабочек. Я отмахнул ему голову в тот самый момент, когда лезвие малого меча закончило свой мучительный путь от левого ребра к правому и кишки полезли наружу, но полковник еще мог осознавать боль, именно в этот священный момент я и нанес свой удар милосердия. Ни взмаха крыла бабочки раньше, ни бесконечностью позже! Мэн, именно тогда, оказав последнюю услугу моему случайному другу, я четко увидел твое лицо. Не кем ты был, а кем ты еще не родился. Потребовалось три жизни, мэн, три жизни: жизнь гейши в публичном доме Гонконга, жизнь норвежского подводника и жизнь собирателя красных муравьев в амазонских лесах, чтобы колесо сансары бросило меня сюда и сделало тем, кем ты меня видишь, чтобы я смог опять увидеть тебя и сказать: «Аригато, сэнсей!» Мэн, я рад, что тебе удалось продраться через горящий гоалинь, убежать от русских танков и не замерзнуть в сибирских лагерях. Прими это в дар, мой случайный друг. Пусть она напомнит тебе ту бабочку, что ты согрел в своих ладонях.
      Закончив бредить, бармен ставит на стойку высокий стакан, наполовину заполненный золотистой жидкостью. Разжимает ладонь и всыпает в стакан пригоршню алмазов. Внутри жидкости преломляется свет и распускаются крылья тропической бабочки. Зеленая соломинка, погрузившись в стакан, протыкает ее насквозь.
      Ронин пальцем подбирает со стойки не попавший в стакан бриллиантик. Острый кристаллик обжигает кожу. На глазах превращается в выпуклую каплю. Ронин слизывает ее. На языке вкус горного льда.
      — «Золотая бабочка Замбези». Фирменный коктейль. За счет заведения, — произносит бармен булькающим голосом. — Добро пожаловать в независимую республику старателей и охотников за черепами.
      — Амстердам, — хрипло выкрикивает обладательница оранжевых волос.
      Руки бармена ныряют под стойку, выставляют подставку с лабораторными колбами. Внутри них колышется изумрудная жидкость.
      — Коктейль «Амстердам». Одна ошибка — и тебя нет, — с милой улыбкой шутит бармен.
      — Пошел ты, — роняет оранжевоволосая.
      Указательный палец с черным, хищно заостренным ноготком плывет над пробирками. Клюет крайнюю.
      Динь-динь-динь.
      — Ты хорошо подумала, Эш? — с притворным страхом спрашивает бармен.
      Кивок оранжевой головы.
      — Скажи волшебное слово, детка.
      — Фак, — четко артикулирует Эш.
      Бармен скалит зубы. Насыпает в колбу пригоршню ледяных алмазов. Вытаскивает из подставки, толчком придвигает к девушке.
      — Счастливого пути в Амстердам, милая. Передай привет Ван-Гогу и всем нашим! — напутствует бармен.
      Девушка хмыкает и тянется губами к краю наклоненной колбы. Изумрудная змейка вползает в приоткрытые губы.
      Тонкую шею намертво обхватил кожаный ошейник. Дрожит и пускает искорки стальное колечко.
      Ронин отворачивается. Взглядом притягивает к себе бармена.
      Молча выкладывает на черное зеркало золотую карточку.
      Взрыв музыки; вой, визги и ухающие звуки пробуют стены на крепость.
      Бармен беззвучно шевелит губами.
      Ставит на стойку перед Ронином крохотный ноутбук. Сует карточку в щель.
      «Введите ваш код», — вспыхивают буквы на черном экранчике.
      «RONIN», — печатает одним пальцем Ронин на бубочках клавиатуры. На экране вспыхивают пять звездочек.
      «Авторизация прошла успешно», — сообщает экран.
      Бармен разворачивает ноутбук экраном к себе. Кивает. Достает карточку, кладет перед Ронином.
      Оранжевоволосая косится на карточку. Поднимает взгляд на Ронина. Залп двух лазеров глаз способен прожечь тоннель в айсберге.
      Ронин растягивает губы в улыбке и смахивает карточку со стойки. Прячет карточку в нагрудный карман рубашки. Пальцы, нырнув под куртку, натыкаются на ремень «стечкина». Твердая кожа, гладкая сверху, бархатистые катышки на изнанке.
      Рука ложится на стойку, скользит к бокалу. Ронин прячет золотую бабочку в ладони. Тонкое стекло приятно холодит кожу.
      Бармен наклоняется к оранжевоволосой. Что-то шепчет, тщательно артикулируя звуки.
      Ронин сосет золото из стакана, во рту распускаются бутоны тропических цветов и заживо сгорают в напалме. Сладкий спирт лавой течет в горло.
      На экране в офисе Такеши Китано шесть трупов. Человек — его показывают сверху и со спины — не торопясь выкладывает из трупов иероглиф «смерть».
      Оранжевоволосая придвигается к Ронину. Острый ноготок царапает мякоть его правой ладони.
      «Пойдем», — читает он по ее развратным губам.
      Она сползает с табурета и тонет в пульсирующем водовороте неона.