Стеклянный теремок магазина на перекрестке являл собой верстовой столб на пути к новому русскому капитализму. Для Алексея эта торговая точка давно стала маркером и символом происходящих с его родиной перемен.
      Во времена робких кооперативных экспериментов на перекресток привезли и водрузили, как дот для обороны столицы, стальной короб киоска. О, чудо, работавшего по ночам! Правда, бравшего десятипроцентную наценку за столь невероятный для тогдашней Москвы сервис. Но это было так свежо, ново, демократично и, черт возьми, по-европейски, что дотообразный уродец быстро стал местной достопримечательностью.
      Киоск, конструкции убогой и доморощенной, как «новое мышление» Горбачева, простоял с год. Однажды среди ночи он полыхнул Рейхстагом и простоял черным молчаливым укором бандитскому этапу накопления и перераспределения до позорного возвращения Горбачева из форосского отпуска. Ельцин, войдя во власть, медвежьей лапой дал отмашку брать, сколько заглотишь. Имел в виду суверенитет, но кому он нужен без капитала.
      При Ельцине киоск отреставрировали, завезли гуманитарку, нацепили рукописную рекламку: «Покупаем ваучеры, доллары, золото и др.», и пошла свободная торговля. Периодически у киоска отмечалась следственно-оперативная группа, да подозрительно часто менялись владельцы. Но свободную торговлю было уже не остановить.
      Потом пришел Лужков. Долгоруковской дланью смел стальных уродцев, сомнительных по виду и происхождению, как городские дворняги, и повелел строить стеклянные теремки. Полная лепота, благообразие и санитария оплачивались самими торгашами. Сопротивлявшихся и сабатировавших переход к цивилизованному рынку ловили на контрольных закупках или хватали за торговлю водкой без лицензии. Мэр, побывавший в целях обмена опытом на немецких пивных фестивалях, дал указание: «Чтобы было, как в европах: по одному магазину, сиречь — мини-маркету на восемьсот душ населения!». Работники столичной свободной торговли с непередаваемым кавказским акцентом ответили: «Будэт сдэалано!» И дали денег.
      Теремок на перекрестке принадлежал бывшему бакинцу дяде Алику. Он был последним владельцем достопамятного киоска. Считалось, что накопленные трудовые он и вложил в санкционированное властями стеклянное чудо. Также считалось, что мудро управляя капиталом, он расширяет дело, пристраивая все новые прозрачные параллелепипеды к базовой пирамиде. В одной пристройке помещалось кафе-шашлычная, во второй торговали овощами, третья использовалась как склад.
      Никого не настораживало, что в кафе, как на посту, сидит целый майор милиции. Считалось, что он родственник дяди Алика. Судя по характерной внешности, майор, действительно, был родом из солнечного Азербайджана. Но как, на каком киселе он, располневший и явно с высшим образованием, был родственником худому, неразговорчивому и малообразованному дяде Алику осталось тайной личной жизни. Общественное мнение умилялось даже тогда, рядом со стеклянным теремком сводный отряд родственников дяди Алика начал отстраивать нечто восточное из кирпича и бетона, постепенно приобретающее контуры будущего ресторана. По умолчанию считалось, что дядя Алик решил окончательно пустить корни в московскую землю, им же облагороженную.
      Алексей, не верящий россказням теоретиков от экономики, осторожно навел справки у местных оперов. Получил вполне ожидаемый ответ: героин. Добрая сказка о трудяге-иммигранте, под сердобольной опекой властей торящем дорогу из чистильщика сапог в короли Уолл-стрит, разлетелась как дым от трубки Хасбулатова. И осталась кондовая, как обуглившаяся арматура киоска, реальность. Дядя Алик работал зиц-председателем Функом на точке по отмыву и освоению героиновых денег.
      То ли пожелавшие остаться в тени покровители и акционеры решили не прокалываться на ценах, то ли дядя Алик в основном бизнесе доли не имел и кормился из кассы магазина, но ценники приятно удивляли. До отвисшей челюсти.
      Алексей пробежался взглядом по полкам. Подумалось, что в горах случился неурожай мака, раз цены за месяц уперлись в потолок здравого смысла. Не любимая, но куримая Алексеем «Золотая Ява» стоила у дяди Алика на восемь рублей дороже, чем в среднем по Москве. И все равно пришлось брать. Дальше тянуть без никотиновой дозы было невмоготу. Но тратить еще хоть рубль из оставшихся восьми сотен Алексей не собирался.
      Решил, что перекурив, потащится на оптовый рынок. Китайская вермишель по два двадцать спасла от голодной смерти не одну православную душу. На трех пачках в день, калорийно, перчено и сытно, можно продержаться бесконечно долго. До лучших времен, конечно не дотянуть, но до случайного заработка — вполне.
      Новенькая продавщица, — то ли по причинам сексуального, то ли — конспиративного свойства, они тут надолго не задерживались — с унылой мордашкой потыкала пальцем в кассовый аппарат, оторвала выползший чек, прижала рублем сдачи и вместе с пачкой сигарет протянула Алексею.
      — Следующий, — вялым голосом произнесла она.
      Следующий за Алексеем боднул его тугим пузом в спину.
      Алексей обернулся, приготовился сказать что-нибудь короткое, но емкое.
      — Га, Леха! — радостно расплылся нетерпеливый гражданин. — Вот так встреча!
      Алексей помедлил и ответил:
      — Привет, Бандерас.
      Лицезреть рядом с собой лоснящегося от пота и сала Бандераса, в миру — Степана Назаренко, в прошлом — бывшего опера, в настоящем — не пойми что, особой радости не доставило. Если призадуматься, то и вовсе примета — хуже бабы с пустым ведром.
      Алексей отступил на шаг, уступая место. Бандерас тут же заполнил освободившееся пространство сотней кило сальных отложений.
      — Красавица, «Святого источника» мне. Только без газов. Я от газов — того… Га-га! — затряс двойным подбородком Бандерас.
      Первоначально Степана прозвали Бандерой, за хохляцкие корни и отвязанные манеры. Потом переквалифицировали в Бандерасы. Степа тренькал на гитаре, вот и вся аналогия с жгучим Антонио Бандерасом. Весьма далекий от латинской стильности и брутальной авантажности, Степа был обыкновенным жлобом в фуражке. Пока служил.
      Ушел из органов подозрительно быстро и без особых причин. И органы, несмотря на вечный недокомплект, за Степу не цеплялись. Потом покатился слушок о темных делишках бывшего опера районного угро. Но подобное эхо по коридорам и курилкам гуляет всегда, стоит ушедшему боевому товарищу хлопнуть дверью.
      На вольных хлебах Бандерас прописался в каком-то ЧОПе. Чем именно занимался — коммерческая тайна, на которую всем было наплевать. А потом, когда в ЧОП из райотдела перекочевала вся команда Бандераса, поползли слухи, частично подтвержденные оперативной информацией, что Бандерас окончательно оборзел и активно желает перейти в категорию «БСМ».
      Якобы Бандерас и компания бывших оперов отметились в налетах на подпольные бордели. Ментовской развод шел по полной программе: контрольная закупка девочек, вышибленные двери, ксивы в нос, протоколы, сопли-слезы, склонение к получению взятки, благосклонное принятие оной, назначение сроков и размера последующих платежей.
      Ничего удивительного, все так делают. Но то, что извинительно по безденежью сотрудникам милиции, то запрещено гражданам, не состоящим на службе в органах. А Степа уже не состоял. И ксива у них была одна на всех, и то — липовая. Только бланки протоколов настоящие. Да еще ментовская нахрапистость и показное служебное рвение. Так лох не сыграет.
      После появления упорных слухов самые разумные из оперов старались о Бандерасе даже не упоминать. Кто из брезгливости, кто из осторожности.
      Алексей проследил, как стольник из солидно пухлого кошелька Степана перекочевал в ладошку продавщицы, как не пересчитанная сдача комком была засунута в задний карман приличных, но широченных, как на слона шили, парусиновых штанов. Чтобы сунуть руку в карман, Степе пришлось отодвинуть плоскую сумку, болтающуюся на ремне. С такими ноутбуковскими сумками с умным видом дрейфуют по городу офисные мальчики.
      Алексей отвел взгляд.
      — Леха, айда шашлычка зажрем! — Степан присосался к бутылке. — Уф. Как мысль?
      — На диете. Мяса нельзя, — ответил Алексей.
      С одутловатого лица Бандераса сошло привычно наглое выражение, он как мог изобразил сочувствие.
      — Слышь, Леха, тут слушок пошел, — пробормотал мокрыми губами Бандерас. — Ну, типа, тебя на улицу выкинули. Правда?
      Алексей усмехнулся.
      — Частично.
      — В смысле?
      — До асфальта я еще не долетел.
      — А! Го-го-го! — затрясся Степан.
      Хлопнул по плечу.
      Алексей пошел к выходу. Степан, сопя, как самовар, пристроился следом.
      На крылечке Алексей, кивнув дяде Алику, менявшему пакет в урне, приготовился водрузить на нос черные очки.
      Но не успел. Острый лучик, сорвавшись с лобового стекла припаркованной в переулке машины, больно кольнул в глаза. На какой-то миг все подернулось красной пленкой. В голове что-то щелкнуло.
      Степан, слоном скатившись со ступенек, что-то бормотал, обращаясь к Алексею.
      — Не понял, что ты там бубнишь, Бандерас?
      Дядя Алик предпочел удалиться из зоны слышимости. По каким-то своим каналам, он выяснил, кто такой по жизни Алексей. А кто Бандерас — видно невооруженным глазом.
      Алексей спустился вниз, встал рядом. Роста они были примерно одного. Но Бандерасу лучше бы заниматься сумо, в дзюдо таких жировиков не держат.
      — Говорю, может к нам в офис закатимся? — повторил Бандерас.
      — У тебя уже и офис есть? — сыграл удивление Алексей.
      — Он и сразу был, что мы — лохи несерьезные? Мы себе тут новый уже напутанили. Все там сейчас, Нинка, Джони, Карась, Леня. Свои ребята, что меньжуешься?
      Бандерас переманил к себе всю банду из РОВД: Нинка служила дознавателем, Джони и Карась операми под началом Бандераса, а Леня Абрамов, покрутившись с год в ОБНОНе, ушел в адвокаты.
      Ходили упорные слухи, что в РОВД они поставили на поток возбуждение-закрытие уголовных дел, за что и попросили их всех на выход.
      Делалось все просто: по возбужденному делу, — допустим поножовщине с несмертельным исходом, — принимался совершенно левый гражданин, заведомо ни в чем не виновный; Нинка мурыжила его допросами, Джони и Карась склоняли к сотрудничеству со следствием и пачками носили изобличающие материалы; гражданин упаковывался в камеру, куда к нему приходил Леня Абрамов и популярно объяснял, что содержание под стражей до суда есть прямая путевка на зону, суд всегда учитывает сей факт, руководствуясь элементарной логикой: «За следствием сидел? Вот пусть и сидит дальше». Но наши гуманные законы предусматривают, что необходимость ареста нужно доказать в суде. Суд же у нас… Короче, пять тысяч долларов. Немаловажный факт: изначально имелись установочные данные о платежеспособности клиента.
      Лох платил и выходил на свободу. Опера получали мешалкой за некачественную работу, обещали исправиться и к вечеру привозили настоящего виновного, который, скрипя пером и сердцем, писал явку с повинной. Все оставались довольны: начальство, суд, опера, адвокат и даже клиент, выплюнутый на волю мясорубкой правоохранительной системы.
      Слухи о бригадном подряде стали циркулировать так настойчиво, что Бандераса чуть-чуть попрессовала служба собственной безопасности. Но кончилось все ничем. Бандерас сам уволился из органов, а следом потянулись и остальные подельники.
      — В раю климат, в аду — приличное общество, — прошептал Алексей
      — Что ты там все бормочешь? Поехали, за жизнь побазарим. Может, что и придумаем. Я на колесах. — Степан указал на приличного вида «фольксваген пассат».
      Бизнес Бандераса явно процветал, а недобрые предчувствия его явно не мучали.
      Алексей посмотрел на свое отражение в стеклах «фольксвагена».
      Бледное вытянутое лицо, ромбики теней на скулах, бликующая антрацитом полоса очков, шрам плотно сжатых губ.

* * *

       За мутным стеклом сидел человек с бледным вытянутым лицом. Шрам плотно сжатых губ, ромбики теней на скулах. Глаза прятались за антрацитово-черными стеклами очков.
       На коленях человек держал объемистую спортивную сумку. Белая ладонь отбивала неравномерный ритм по серому боку сумки.
       Так-так… так-так-так… так-так…так.
       Словно почувствовав на себе взгляд Алексея, человек приподнял подбородок и растянул губы в резиновой улыбке…
      Алексей все еще продолжал улыбаться, а сердце ухнуло и сбилось с ритма.
      Так-так… так-так… так-так.
      Он глупо улыбался собственному отражению в темном стекле вагона, а за стеклом тянулись из темноты во мрак стальные удавы кабелей.
      Полупустой вагон метро. Мертвый свет. Характерный запах перенаселенного подземелья. Рекламные липучки зазывали что-то срочно купить, изучить за три месяца, подключиться, посетить, присоединиться и выгодно поиметь. Но не здесь, а там, наверху. В мире, где светит солнце.
      Алексей заторможенным движением снял с глаз очки. Пульсирующий свет ламп тупо вдавился в зрачки.
      Он опустил взгляд. Сумка. Чужая. Невесть откуда взявшаяся. Битком набитая чем-то угловатым и тяжелым.
      Алексей медленно потянул за ушко зиппера. Со скребущим звуком приоткрылась щель.
      Первое, что он увидел, была еще одна сумка-компьютерный кейс, точно такая же, как у Бандераса.
      Испуганно стрельнул взглядом по сторонам. Пассажиры самоуглубленно пялились на свои отражения или читали.
      Рука нырнула в щель. Приподняла плоский кейс, нашарила под ним тугие бумажные бруски. Много, не меньше десятка. Отчетливо прощупывались резиновые нити, крест-накрест перетянувшие бруски.
      Алексей поднес один брусок к свету. Доллары. Следующая — рубли, тысячные купюры.
      Под пачками денег лежало еще что-то. Холодно-металлическое.
      Он выдернул руку. Машинально поднес к носу. Пальцы пахли ружейной смазкой.
      Вжикнул зиппер. Ладонь плотно легла на сумку. Пальцы забарабанили нервную дробь.
      Так-так-так… Т ак-так-так… Так… так… так.

* * *

      —  Так, так, так, Олег Иванович, вот до чего вы договорились! «Убийство делает свободным». Даже на воротах концлагерей писали нечто иное.
       — Мне нет дела до идеологических клише. У нас в лагерях висели транспаранты «Мы придем к победе коммунистического труда», что с того? Клише в коллективном сознании — не моя тема. По мне, это чистой воды шаманство. Я изучаю клише или матрицы в нейронных структурах мозга, это вполне научно. Исходя исключительно из своих знаний, я и сделал вывод: убийство делает свободным. Не ясно, почему это вас шокирует.
       — Да не шокирует он меня, а забавляет. Вернее, пафос с которым он произнесен. Ну что тут конгениального, Олег Иванович? Человеческое сообщество, чтобы сохраниться и не впасть в самоуничтожение, было вынуждено отнять у индивида право убивать себе подобного, когда это заблагорассудится. Разрешалось убивать только чужаков — отсюда и войны. Сиречь, драка стаи на стаю за самок и жратву. Своих убивали исключительно через ритуал, снимающий грех нарушения табу на убийства себе подобного. Суд — это ритуал признания соплеменника чужаком, не ведающим закона племени. Признали — и камнем по темечку. Или еще один вид разрешенного убийства — жертва богам. С богов-то какой спрос? Зато племя насладилось видом кровопускания без всякого греха. Одного-двоих закласть, чтобы остальные не поубивали друг друга, это, согласитесь, с точки зрения психологии нормально. Компьютеров и кино тогда не было, про виртуальную реальность слыхом не слыхивали, вот и резали в натуре. Сейчас легче, сходил на ужастик, полистал детективчик — разрядился. Иди, любезный, на работу и в семью.
       — Согласен, табу на убийство в коллективном сознании присутствует. Равно как и в коллективном бессознательном законсервирована тяга убивать. Но и вы согласитесь, что в сознании нет ничего, что бы не имело бы своего материального воплощения во внешнем мире.
       — Глупо спорить. В конце концов, мы с вами оба изучали марксистско-ленинскую философию. Правда, в разных учебных заведениях.
       — Иногда это чувствуется.
       — Что?
       — Что в разных.
       — Ха-ха-ха! Только сейчас делаем одно дело.
       — С разных подходов. Я — с научного. А вы?
       — Какая разница? Мотивы интересуют только прокурора. И то, как я думаю, из чисто ритуальных соображений. Чтобы не мучила совесть за смертный приговор. Вы говорили о матрицах, Олег Иванович.
       — Да… Устойчивые нейронные связи существуют, я их называю — матрицами, и это непреложный научный факт. По сути, это электрическая цепь, соединяющая несколько возбужденных нейронов. Причем установлено, стоит возбудить один нейрон, включенный в устойчивую цепь, как включатся все остальные. Как лампочки в гирлянде.
       Любой навык, любые рефлексы, любые слова и образы — суть матрицы нейронных связей. Работу мозга можно образно представить в виде сферической гирлянды, на которой с частотой в миллионы герц вспыхивают те или иные комбинации. Самое интересное, что число комбинаций ограничено. И равно числу букв в алфавите того или иного этноса. В мифах практически всех народов утверждается, что письменный язык — дар богов. Например скандинавский бог Один, распявший себя на Древе мира, выловил камешки с рунами из Тьмы. Письменный знак — это символ. Но чего? Одного из состояний реальности. Комбинация всех возможных состояний зашифрована в алфавите.
       — Как в И-Цзин у китайцев?
       — Как и в таро, и в рунах, и в клинописи шумеров, в иврите… Даже наша якобы кирилло-мефодиева азбука — тоже набор матриц. Но боги тут ни при чем. Просто человек перенес на камень, глину, бересту то, что уже существовало в нем самом. Если точно, спроецировал свои нейронные связи на материальный объект. Вот и вся магия!
       Мы же можем составлять психологический портрет индивида по почерку. Вот и алфавит то же самое, только применительно к этносу. Любая буква или комбинация их — прямо и беспрепятственно воздействует на мозг. Непосредственно, как словесные образы при гипнозе. Только мало кто это осознает. Слово «ругнарек», которое так нравится нашим игрокам, — всего лишь комбинация матриц, отпечатанная на их мозге программой. Устойчивая нейронная цепочка, диктующая правила поведения.
       — Это я знаю не хуже вас. Но при чем тут убийства и свобода?
       — При том, что создание нейронной цепочки требует энергии. Когда мы учим ребенка писать, мы должны его хорошо кормить и следить, чтобы он не отвлекался, то есть не уводил энергию в другие цепочки, отвечающие за уже освоенные им навыки. Например на ковыряние в носу.
       А где находится резерв энергии? В табуизированных зонах бессознательного. Снимите блокировку в сознании, и вы получите неизбежный всплеск психоэмоциональной энергии. Спектр проявления: от эйфории до крайней агрессии. А что у нас заблокировано, что запечатано семью печатями? Прежде всего — убийство себе подобного. Снимите запрет на убийство, накачайте дополнительной психической энергией через марши и патриотические речи, укажите врага — и из богобоязненного законопослушного обывателя вы получите героя. Героин и герой — слова одного корня. Священное опьянение саморазрушением через убийство себе подобных — вот что такое героизм с точки зрения психолога. Хотим мы того или нет, но внедрив в мозг игрока матрицу «Ругнарек», мы тем самым выжгли на нем тавро богоподобной бестии.
       — Бог мой, сколько высокой патетики! Скажите уж как специалист, просто и ясно, что мы научились создавать социопатов с классическим шизоидно-параноидальным комплексом. «Ругнарек» — это всего лишь сценарий, по которому развивается данный комплекс.
       — Ругнарек — Война Богов, черт возьми! Ничего лучшего не придумали, великолепный сценарий, нечего сказать. Мало вам, что научились штамповать параноиков, так еще подкидываете им миф, который они воспринимают как единственную и неоспоримую реальность. Вы что, хотите, чтобы они разнесли наш мир в клочья? Дождетесь, я вам обещаю!
       — Скажите, Олег Иванович, вы так расстроились из-за последнего игрока? Как там его теперь величают? Ронин, если не ошибаюсь.
       — Не делайте вид, что вам не страшно! Когда мои люди инициировали его, мы рассчитывали максимум на грабеж магазинчика. Все начинают с мелкого грабежа, как с нарушения табу на чужое. Но не сразу же на чужую жизнь! Да еще таким образом. Пять идеально исполненных убийств за раз!
       — Вас впечатлило количество или способ?
       — Исполнение, черт возьми! Это, безусловно, восьмой уровень сложности. Восьмой! Не прошло и суток с момента внедрения программы, а он уже на восьмом уровне! В игру вошел идеальный игрок — это факт. И второй факт, который надо иметь смелость признать, состоит в том, что его личная матрица удачнее, полнее и жизнеспособнее, чем та базовая, что мы рассчитали на своих компьютерах. Что вы улыбаетесь?
       — У вас есть шанс получить Нобелевскую премию.
       — Идите к черту!

* * *

      Он очнулся, когда поезд опять тронулся. Вагон наполнился людьми, шла суетливая толкотня за свободные места.
      Попытался сложить из мелькавших за стеклом букв название станции. Удалось ухватить только окончание — какая-то «…ская».
      Напротив устроились две размалеванные мочалки лет по пятнадцать. Обе в декоративно растерзанных джинсах и коротких маечках. В складках жирка на пупке утонули бусинки пирсинга. Обладательница марганцовочного цвета волос сразу же вперила взгляд неандертальца в свое отражение и ритмично задвигала дегенеративной челюстью, прессуя жвачку. Ее подруга, выкрасившая волосы смесью фиолетовых чернил с тушью, потеребила сережку в ноздре конопатого носика и принялась нагло разглядывать Алексея.
       Он мысленно представил, как пуля входит в покатый лобик чуть ниже чернильной челки, а через мгновенье на стекло выплескивается жирно-красная жижа. Вторая пуля входит в чавкающий рот, крошит зубы и в труху разрывает позвонок. Голова закидывается на плечи, из горла выстреливает красная пена…
      Девица захлопала ресницами. Блошинка туши упала на щеку. От лица отхлынула кровь. Взгляд сделался затравленным, ждущим неминуемого удара.
      Алексей опустил глаза. Провел ребром кроссовки по полу. Вслед за резиновой рифленой гранью потянулась влажная бордовая полоска.
      «Пятно бурого цвета, возможно, кровь, — пришла на ум штатная фраза из протоколов. — Интересно, где это я вляпался?»
      И тут же перед глазами замелькали кадры ускоренной съемки…
       …Бандерас, распахнув рот, медленно опадает на колени… Нинка, мелькнув белыми ногами, перебрасывает себя через стол… Джони замер в позе вратаря… Удар опрокидывает его назад в кресло.