Секретно т. Белову

Справка (фрагмент)

В ответ на. Ваш запрос (ШТ — С 560) сообщаем, что, по данным штаба ЧС и ГО, в городе находятся:

— 12 объектов первой степени опасности,(в случае ЧС количество жертв составит до миллиона человек),

— 13 объектов второй степени опасности (зона химического поражения — до 100 тыс. человек),

— 34 объекта третьей степени опасности (зона химического поражения от 90 тыс. человек).

Совокупный запас сильнодействующих ядов, находящихся на 66-ти химически опасных объектах, составляет 4600 тонн — в том числе 1300 тонн хлора, 2300 тонн аммиака, 1000 тонн различных кислот.

В черте города находятся 153 объекта повышенной радиоактивной опасности в том числе:

— ускорителей — 12

— термоядерных установок-4

— рентгеновских установок — 10

— горячих камер — 42

— радиохимических лабораторий — 32

— хранилищ радиоактивных отходов — 20

— хранилищ источников ионизирующего излучения — 13.

Особую опасность представляет катастрофа комбинированного характера: крупная авария на особо опасном объекте, повлекшая серьезные разрушения городской инфраструктуры и выброс отравляющих веществ в атмосферу, с возможными тектоническими подвижками, оползнями и подтоплением.

…Соисполнителем работ по созданию комплексной программы «Безопасность Москвы» выступал институт «Моспроект», отдел № 3.

Сил терпеть нервотрепку ежеминутными звонками уже не осталось. За ночь удалось подремать всего несколько часов, скрючившись в кресле, и с самого утра ныл висок, а от перезвона телефонов боль выстреливала так, что Белов тихо постанывал. В глаза словно насыпали песка, полусон-полузабытье на сдвинутых креслах облегчения не принесли, только добавили усталости. Два совещания подряд могли доконать кого угодно, но Белов с Барышниковым выдержали. Кое-как удалось вырваться из высоких кабинетов и запустить машину розыска, «нарезав задачу операм», как выражался Барышников.

Белов еще раз прочитал справку, отметил название института — «Моспроект». Совсем близко, на Маяковке. Покосился на пепельницу, полную окурков, вздохнул, собираясь с силами. Быстро, пока не раздался очередной звонок, собрал со стола бумаги, бросил в сейф.

Ткнул клавишу селектора.

— Михаил Семенович, зайди.

— Уже бегу, — отозвался Барышников. Белов успел накинуть пиджак, рассовывал по карманам сигареты и зажигалку, когда в дверь протиснулся тяжело сопящий зам.

— Рули, Миша. Я ненадолго выскочу.

— А ну как начальство дернет? — Барышников тем не менее прошел к креслу Белова.

— На пейджер скинь сообщение.

— Техника, согласись, великая сила! — Барышников удобно устроился в кресле. — Правда, чувствуешь себя жучкой на коротком поводке. В любую секунду тебя найти можно. Где, кстати, тебя искать?

— В «Моспроекте». Их спецотдел накапливал информашку по нашей проблеме. Белов уже взялся за ручку двери. — Проветрюсь, заодно шороху там наведу.

Барышников кивнул. Раскрыл принесенную с собой папку, деловито зашуршал страницами.

Все конторы одинаковы, только вывески разные. Всюду склоки, интриги, сплетни, суета пополам с маeтой от безделья, служебные романы и семейные тайны, о которых знают все, дни рожденья и проводы на пенсию. Пять лет института, чтобы получить диплом, как пропуск в коммунальный рай какой-нибудь конторы, и тридцать лет мерить жизнь от отпуска до отпуска, жить жизнью неинтересных тебе людей, урывками любя тех, без кого жить не можешь, карабкаться по служебной лестнице, надеясь обрести свободу, которой здесь нет и быть не может. Как же надо исковеркать человеческое естество, чтобы он сам, для себя и детей своих, возжелал бессмысленный и подневольный труд, отрекшись от трудного счастья быть самими собой. Клерк, служащий, слуга, смерд, раб…

«А много ты ее видел, свободы-то? — оборвал свои мысли Белов. — Не суди других, коли сам всю жизнь в холуях пробегал. Ничем ты от местных клерков не отличаешься, сам не одну пару штанов протер в казенном кресле. А то, что пару раз пиджачок на захвате порвал, так это специфика ремесла, не более. Опричник ты, Игорек, и нефига морду корчить… Короче, соберись и улыбайся».

Он сбавил шаг, давая себе время настроиться на разговор. Сейчас ему действительно нужно было стать улыбчивым, но собранным. Охране на входе пришлось предъявить удостоверение. Если служба у них поставлена правильно, наверняка уже отзвонили кому следует. Паутина интересов уже задрожала, передавая тревожный сигнал, что в здание проник чужой с неясными намерениями. А чужим в этом многоэтажном муравейнике на углу площади Маяковского был любой, не повязанный в хитросплетениях московского градостроительства. Белову нужна была информация. И без нее выходить отсюда он не собирался. Но холодную решимость вытащить информацию хоть из глотки визави следовало прятать за вежливой улыбкой и играть, как не снилось Смоктуновскому, чтобы собеседник не уловил истинного интереса за кисеей отвлекающих вопросов, и, упаси господь, не задеть того тайного, что визави прячет за душой, но на что в данный момент «органам» абсолютно наплевать.

Коридор вдруг показался бесконечным. Сердце тяжело ухнуло и на секунду замерло, готовое вот-вот рвануться из груди. Белов покачнулся, показалось, что пол ушел из-под ног. Заставил себя смотреть на светлый квадрат окна в дальнем конце коридора. Отлегло. Сердце, пол и само здание остались на месте. Он вытер испарину, защекотавшую виски.

«Спокойно, Игорь, это не то, что ты подумал. Это просто сердце шалит, сказал он сам себе. — Без паники. Хотя это мысль — заорать на весь крысятник, что под Москвой лежат ядерные фугасы, в миг все опустеет. Любую бумажку возьмешь без визы и согласований».

Юмор был нехороший, могильный. Но подействовал. Белов почувствовал, как упруго напряглись мышцы спины. Всякий раз перед дракой бывало так; тело само собой делалось словно резиновым, готовым наносить и терпеть удары.

Он пошел дальше, скользя взглядом по номерам на дверях. До нужной осталось два шага, когда она открылась, выпустив в коридор женщину. Она выходила спиной вперед, прижав к груди стопку папок, подошедшего Белова не видела, и повернувшись, уткнулась ему в грудь. Ворох бумаг хлынул им под ноги. Оба разом присели.

Первое, что бросилось в глаза Белову, была белая ниточка шрама на кисти женщины. Он поднял глаза. Весь настрой на бой улетучился сам собой.

— Лена! Краска схлынула с ее лица, и оно сделалось таким, каким он его помнил, — фарфорово-бледным, с тонкой синей жилкой на левом виске.

— Игорь? — Она чуть отклонила голову назад. И эту привычку он отлично помнил. Как знал и помнил о ней многое.

— Я соберу. — Он стал сгребать бумажки, беспорядочно распихивая по папкам.

В свои сорок с небольшим она была еще красива, но уже другой, недолгой красотой бабьего лета. Белов скользнул взглядом по ее тонким щиколоткам и отвел глаза.

— Хватит меня разглядывать, Игорь. Он выпрямился, протянул ей папки.

— Важные бумажки?

— Не-а. Можно смело бросить в корзину, никто даже не заметит. — Она осмотрела его с ног до головы, удовлетворенно кивнула. — А ты не изменился.

— А ты только похорошела.

— Врешь, как всегда, дамский угодник. — Она взяла из его рук папки, прижала к груди. — Какими судьбами?

Белов покосился на табличку на двери. Нужный ему человек был там, а Елена здесь. Требовалось быстро сориентироваться и принять решение. «Старый источник информации надежней, чем десяток новых», — решил Белов.

— Ты здесь работаешь? — Он кивнул на дверь.

— Слава богу, не стал врать, что искал меня.

— Но это не значит, что не рад видеть, — не отдал инициативу Белов.

— Разумеется. — Что она этим хотела сказать, осталось неясным. И эту привычку неожиданно рвать нить разговора, на секунду уходя в себя, он помнил.

В такие мгновенья Елена принимала решения, и переубедить ее потом было невозможно. — Хочешь поговорить?

— Да.

— На Малой Бронной недавно открыли кафе.

— Я буду там через полчаса.

Он проводил взглядом уходящую в дальний конец коридора Елену. Походка осталось легкой, летучей.

Под сердцем у Белова заныло от давней, разбуженной этой встречей боли.

Личное дело

Москва, 1985 год

Белов швырнул на стол папку?!

— На, читай!

Журавлев засопел, провел ладонью по ее картонnому переплету. Почему-то всегда казалось, что на местных папках лежит толстый, спрессованный за годы слой пыли.

«Сов. секретно. Комитет государственной безопасности. Второе Главное управление КГБ СССР. Личное дело агента. Псевдоним — Вера».

— Псевдоним ты дал? — Журавлев затянулся своей любимой «Примой».

— Сама выбрала. — Белов бессильно плюхнулся в кресло. — И это кое о чем говорит, Кирилл.

— Понимаю. — Журавлев наискось пробежал глазами анкету, задержался взглядом на фотографии. — Елена Станиславовна Городецкая, по мужу — Хальзина.

— Она нам верила, Кирилл, понимаешь?

— Да все я отлично понимаю! — вскипел Журавлев. — Хоть ты кровь не пей!

— А у меня, выходит, можно?! А у нее?!

С минуту смотрели друг другу в глаза, Белов не выдержал первым.

— По теме орешь, но не по адресу, — дожал Журавлев.

— Как сказать… Я простой опер, хоть и старший. А ты у нас замначотделения и секретарь парткома, тебя послушают, — зашел с другой стороны Белов.

— Ага, и пошлют, куда тебя не посылали.

— Что же делать, Кирилл?

— Думать, — отрубил Журавлев.

Белов выматерился сквозь зубы и полез за сигаретами.

Елену Городецкую он завербовал легко. Принудительной вербовки и доведения клиента до слез отчаянья не потребовалось. Удачное сочетание унаследованного от родителей патриотизма и брезгливого отношения ко всему, что дурно пахнет — от телесной до душевной нечистоплотности — плюс малая толика авантюризма решили дело легко и безболезненно. Не обошлось, естественно, без мужского обаяния Белова, которым он активно пользовался в служебных и личных целях. «Что дано, то дано, — вечно вздыхал Журавлев, когда вся женская половина ресторана устремляла взгляды на шумно колобродившего за столом Белова, и обреченно добавлял: — Кобель, но родине полезен».

Елена, дав подписку о сотрудничестве, с успехом пресекала происки врагов в отечественном монолитном строительстве. А скрывать было что, если монолит шел исключительно на нужды сложных инженерных объектов — от гидростанций до подземных цитаделей. Оперативный интерес привел ее в группу секретоносителей, баловавшихся диссидентством. Прямой связи между изменой социалистической родине в форме прослушивания «вражьих голосов» и шпионажем, естественно, не было. Но была вероятность, что усвоившие иные идеологические клише, став «инакомыслящими», рискнут «инакодействовать» и вместо укрепления родины трудом начнут гадить по-крупному. Вероятность отягощалась «пятым пунктом» в анкете и многочисленной родней, часть из которой уже успела переехать со Среднерусской возвышенности на Голанские высоты. Где-то там, на выжженных солнцем склонах еще стояли руины крепости Мосада — символа непокорного духа народа Иудеи. А теперь название крепости с гордостью носила одна из лучших разведок миpa израильская. Короче говоря, оперативный интерес новые контакты несомненно представляли, и сверху дали добро на активную разработку группы. Белов скрепя сердце переориентировал своего агента на активное внедрение в среду диссидентов. Волей— неволей к Елена переходила из чистой контрразведки на «израильской линии» в сумеречную зону Пятого управления.

Елена морщила нос, рассказывая о тех, с кем теперь приходилось проводить все свободное время. Белов знал свою клиентуру еще лучше и в душе ей сочувствовал. Но оперативное ремесло требовало жертв. К сожалению, не только Елена, но и новая среда активно сопротивлялась. По проверенным данным Белов знал, что обладательницу красного диплома Архитектурного института, без пяти минут кандидата наук и счастливую жену там принимали настороженно. Не хватало печати неудачника, закомплексованного брюзги и дегенерата, чтобы всерьез винить в своих бедах власть и общество. В любую минуту ее могли изгнать из этих нестройных рядов или, что еще хуже, превратить в поставщика дезинформации.

Идею загнать Елену в «отказ» родил Журавлев. Обсасывали ее долго, так и эдак прикидывая возможные перспективы. Елена, естественно, в обсуждении собственной судьбы не участвовала. Когда решение созрело, все дружно посмотрели на Белова. Как куратору агента привести приговор в исполнение предстояло именно ему. Три дня он ходил сам не свой, не решаясь вызвать Елену на встречу. Но все произошло само собой. Она позвонила первой.

Встретились на конспиративной квартире. Белов, верный своим правилам работы с агентурой и обхождениям с дамами, никогда не забывал о праздниках. Был канун Восьмого марта. Он поставил специально для нее купленные тюльпаны в вазу. «Захочет — возьмет с собой, нет — останутся бабульке, содержащей квартиру».

— Спасибо. — Елена вошла в комнату, бросила плащ на диван. — Гуляем?

От него не укрылась тревога в ее голосе, но решил пока ни о чем не спрашивать.

— Праздник все-таки.

Она прикоснулась пальцами к красным лепесткам, провела по тонкому стебельку.

— Красивые. — Вздохнула, убрав руку. Села на диван, замолчала, отвернувшись к окну. Белов не торопил. Сел за стол, принялся изучать узор на скатерти. Елена остро чувствовала чужой взгляд, это он знал и решил лишний раз не тревожить.

— Может, выпьем? — неожиданно спросила она.

— Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня? — встрепенулся Белов. Явка была на Патриарших, фраза выскочила сама собой.

— М-да, — покачала головой Елена. — У советской интеллигенции два цитатника — «Двенадцать стульев» и «Мастер и Маргарита». На все случаи жизни годятся. А Пушкин из школьного курса — уже высший пилотаж.

— Ну, не «Архипелаг ГУЛАГ» на каждом углу цитировать! — Белов вдруг вспомнил, что, по слухам, шеф КГБ Андропов знал «Двенадцать стульев» наизусть и время от времени любил проверить память сотрудников вопросом типа «со стороны какой деревни вошел в Старгород Остап?». — Кстати, откуда вошел в город Бендер?

— Со стороны Шмаковки, Игорь. Что говорит о том, что интрига закрутилась в «черте оседлости». А суть ее в том, что еврейский мальчик помогал разорившемуся дворянину искать сокровища, спрятанные в стуле. Их было ровно двенадцать, по числу мест в Великой Ложе. И мешал им поп-расстрига, у которого советская власть экспроприировала все, что церковь копила на черный день. Только ничего у них не вышло, потому что коммунисты на деньги Ложи и Церкви построили клуб железнодорожников. Интересно? — Елена вздохнула. — Могу еще рассказать, кого имел в виду Корней Чуковский в детской сказке «Таракан-тараканище».

— Что произошло, Лена? Она пристально посмотрела ему в глаза, чуть откинув голову.

— Давай выпьем, а? — сказала на что-то решившись, только было неизвестно на что.

— Нет проблем! — Белов достал из кейса бутылку коньяка, подарок друга из КГБ Армении. — «Гады, жертвую во благо общего дела!» — Настоящий «Арарат», качество гарантирую.

Он вышел на кухню за рюмками. Постоял, соображая, что же делать дальше. В комнате сидела женщина тридцати лет, у которой из глаз вот-вот брызнут слезы. Мужчина в нем говорил одно, а опер — другое. Никаких гарантий, что в квартире не понатыкали микрофонов, не было. Большую часть его агентуры составляли женщины, и слишком успешная их работа навевала начальству мысли, что одной беззаветной любовью агентесс к родине это не объяснялось.

«Если не дам результат, мне бутылку затолкают не скажу куда. А за сожительство с агентом вообще кастрируют. И не объяснишь же, что баба была на грани истерики, а другого способа вернуть ее к жизни я не знаю». Он вернулся в комнату. Елена сидела на диване, поджав под себя ноги.

«Чему быть, того не миновать», — решил для себя Белов, встретившись с ней взглядом. Тоска и боль в ее глазах были смертные.

Елена пригубила коньяк, провела по губам языком.

— Вкусно. — Тряхнула головой. — Ладно, Игорь, давай о деле.

Он сел за стол, чтобы не видеть ее коленей, обтянутых шелковой юбкой.

— Кажется, я серьезно напортачила, но другого выхода не было. Вчера у Лизы Знаменской собралась компашка. Сначала час накручивали друг друга. Дирижировал «Клест». Потом, когда народ созрел для баррикад и эшафотов, появился новенький. Серьезный дядя. Принес свежие новости о страданиях «узников совести». Описать дядю?

— Потом. Давай фактуру. — Белов напрягся, остро почувствовал качественную контригру.

— Пустили по кругу письмо к американскому Конгрессу. Что-то в защиту этих самых «узников». Пришлось подписать. — Лена, увидев, какую мину состроил Белов, вздрогнула, как от удара. — А что оставалось делать, если они все на меня уставились?

— Та-ак. — Белов залпом допил коньяк. Лену сыграли качественно. Это был самый надежный способ проверки. Закостеневшие в диссидентуре пачками подписывали воззвания и письма протеста, терять им уже было нечего. Самые сообразительные заблаговременно обзавелись справками о вялотекущей шизофрении и суда не боялись. Разве что психушек… А новичков следовало проверять и вязать намертво. Слово — оно и есть слово, оперативную запись в суд не потащишь. А вот бумажку с собственноручно и добровольно исполненной закорючкой — сам бог велел. Как учил Вышинский, добровольное признание — царица доказательств. А тут тебе не выбитое в подвалах, а абсолютно добровольное признание в антисоветской деятельности. Осталось только положить в конверт и отправить по почте, чтобы родные «органы», перехватив подметное письмишко, радостно поставили на оперативный учет очередного борца за справедливость. Тот, кто дирижировал этим сбродом шизиков, отлично знал азы оперативного ремесла: ни один агент без визы опера на такой шаг не пойдет, и ни один опер не даст агенту добро на участие в антиправительственной деятельности, потому что до оправдания «преступления» в оперативных интересах советские законы еще не дошли. Подпишешь — приговор, не подпишешь — приговор как агенту.

— Потом дядя вывел на кухню и, заглядывая в глаза, стал объяснять последствия моего шага. Партком, профком, увольнение.

— А ты?

— Ну не дура же я. — Елена пожала плечами. — Соглашалась со всем. Плела что-то про совесть и невозможность терпеть дальше. Сочувственно кивал, потом пригласил в кафе.

— Поехали сразу?

— Нет. Пешком погуляли.

«Ясно, водил по „контрольным точкам“, вычислял наружку», — сообразил Белов.

— Обходительный дядя, внимательный. Вопросами не изводил. Оставил домашний телефон. Когда шла домой, засекла «хвост». — Она поднесла рюмку к губам, выпила до дна, высоко запрокинув голову. — Что дальше, Игорь?

Белов тяжело вздохнул.

Вывод был прост. На горизонте, как и требовалось по сценарию операции, замаячил вербовщик, которого уже устали ждать, и жизнь Елены вот-вот пойдет под откос. Уж он знал, что начальство по обе стороны тайного фронта скоро запрыгает от восторга, пойдет большая игра, каждый будет тянуть в свою сторону, пока человеческая жизнь в их жестких руках не треснет по швам.

«Чистой разведкой здесь не пахнет, — прикинул в уме Белов. — В таком случае они бы наоборот отводили ее от диссидентуры. Значит, как секретоноситель интереса для них она не представляет. На оголтелую фанатичку не тянет, слишком умна. И им, и нам нужны люди, но строго определенного качества. Способных к оперативной работе мало, качественные агенты наперечет, и конкуренция у нас жуткая. Если Лена у меня одна из лучших, то почему бы не предположить, что на нее не положил взгляд кто-то с той стороны? Сердцем чувствую, грядет игра по линии идеологической разведки».