Эскалатор медленно тянул вверх плотную человеческую массу. Измочаленные давкой в вагонах, еще окончательно не проснувшиеся люди нервно переминались с ноги на ногу, поднимали лица вверх, навстречу свежему утреннему сквозняку.

Белов свернул газету в трубочку и сунул в карман пиджака. Ежеутренняя порция чтива, наскоро сварганенная молодыми дарованиями из «Московского комсомольца», на трудовой лад не настраивала. Скороговоркой упомянув о пожаре, трех трупах и угнанной у известного певца машине, газета весь разворот отдала глубокомысленным рассуждениям о шансах политиков на грядущих выборах.

Пожар и выборы Белова не интересовали. О трупах, и не о трех, а о всех, обнаруженных за прошедшие сутки, он узнает через полчаса из милицейской сводки, а на машину певца было наплевать. По трем соображениям сразу. Во-первых, не Хулио Иглесиас, чтобы иметь машину за сорок тысяч «зеленых»; во-вторых, не обеднеет, если живет, как пишет газета, в восьмикомнатной квартире, а в-третьих, это Белов знал от агента, безголосый соловей совсем недавно щебетал на свадьбе у одного «авторитета», так что, надо думать, все обойдется без заявления в милицию.

Белов ухватился за эту мысль, изощренное чутье опера подсказало, что в ней есть толика смысла.

«Почему нет? — подумал он, прищурив глаз. — Присмотрели сладкоголосого, приласкали, а потом сымитировали угон. Куда пойдет соловушка? Только не к ментам. К „крыше“. Если есть. Должна быть, иначе не напел бы на квартиру размером с футбольное поле. Значит, одна „крыша“ решила подвинуть другую. Сейчас начнутся разборы, и журналюгам из „МК“ подвалит работенка. Трупа три им нарисуют в два счета. А может, и не будет ни фига. Просто проиграла „крыша“ своего певца в карты или отдала за долги. Вот новый хозяин и учит лабуха уму-разуму. Тачку вернут, они такие финты любят. Если у человека забрать все, а потом вернуть часть, он тебе всю жизнь будет в ноги кланяться. Уж кто-кто, а „авторитеты“, без разницы — с партийным или лагерным стажем, — эту нашу рабскую сущность знают и играют на ней по-черному».

Он краем глаза зацепил молодую блондинку, проплывавшую вниз на соседнем эскалаторе, и философское настроение само собой улетучилось. Белов невольно охнул и уже не смог отвести от нее глаз.

Легкое платье насквозь просвечивалось бившим сверху солнечным светом. Если что и было под платьем, то такое же прозрачное и легкое. Белов отметил, что ее тело покрыто ровным, явно не московским, а морским загаром. На голой до плеча руке отчетливо виднелся золотистый пушок. Белов посмотрел на кисть незнакомки, лежащую на изжеванной по краям ленте поручня, и ощутил нездоровое сердцебиение. Все; как он любил. Острые хищные ногти, тонкое запястье с белой косточкой, просвечивающей сквозь загар.

— Так идет, что ветки зеленеют,

Так идет, что соловьи чумеют,

Так идет, что облака стоят, — прошептал Белов, вцепившись взглядом в проплывающее мимо лицо.

Незнакомка, до этого равнодушно смотревшая вниз, словно что-то почувствовала, повернула голову и с интересом посмотрела на Белова. Длилось это ровно секунду. Потом огонек в ее глазах погас. Она чуть дрогнула уголками ярко накрашенных губ и отвернулась.

«Расслабься, Игорек, — сказал сам себе Белов. — Повело старого мерина! В твоем возрасте для участия в чемпионате по сексуальному многоборью одного роста и широких плеч мало. Нужен „мерс“ и счет в швейцарском банке. А ты в сером пиджачке прешься на работу на метро. И можешь не изображать из себя Джеймса Бонда на боевом задании, не пацан уже. Удостоверение в нагрудном кармашке мужской гордости не прибавляет, а в наше время полной свободы и того хуже — как справка о кастрации. Вот ты же не можешь сейчас рвануть за ней, плюнув на все? Нет. Вот и не возбуждайся без надобности. А то инсульт схлопочешь».

Оглянулся. Фигурку в белом уже закрыла плотная стена спин, было лишь видно копну искристых волос, стянутых на затылке белой резинкой.

«Раньше мог бы. В два счета. Звякнул бы Пашке, мол, срочно шушукаюсь с агентом, прикрыл бы меня на часик. Десять минут, и она дала бы телефон, а за полчаса обговорили бы планы на выходные. Куда бы делась, малая!»

«Раскатал губу», — произнес кто-то другой, мерзкий, как неопохмелившийся алкаш. Этот другой сидел внутри с самого утра. Разбудила его благоверная своим скулежом по никчемному поводу. В душе Белов был согласен, что жена имела моральное право на легкий скандал: заявился за полночь, еле отрапортовал о прибытии и сразу же рухнул замертво. Но пилить все утро, как старая бензопила «Дружба», еще не оклемавшегося мужика — садизм крайней степени. Белов даже не стал завтракать, хлопнул две чашки чая и поспешил удалиться на безопасное расстояние. Мерзкий голосок внутри подбивал на убийство.

«Меньше надо было пить», — опять ожил мерзкий алкаш.

«Да пошел ты!» — цыкнул на него Белов. Вчера, действительно, перебрали. Втроем поехали навестить друга Женьку, повезло человеку, нашел теплое местечко в отделе при Шереметьеве-2, такое грех не отметить. Две бутылки уговорили сразу. За встречу. Потом пошли за добавкой, но во фри-шопе от цен сделалось дурно. Пришлось посылать гонца в соседнюю Лобню. Что разливают по бутылкам в этом городке, для Белова осталось тайной. От первого же стакана он окосел хорошо и надолго. Как оказался у дверей родного дома, еще предстояло выяснить. , «Плохо мне, плохо!» — заскулил голосок внутри.

«Пошел в задницу», — не выдержал Белов.

«Сам пошел, опер недоделанный!» — огрызнулся алкаш и временно затих.

У выхода его опять стиснул людской водоворот, смял, закружил и сам собой вынес сквозь распахнутые настежь двери.

Белов облегченно вздохнул, вытер испарину со лба и сунул в рот сигарету. Денек должен был выдаться на славу: на небе ни тучки, легкий ветерок разгонял бензиновый чад, накопившийся за неделю жары.

Поток пассажиров, выжимаемый из дверей, как фарш из мясорубки, сам собой разделялся на неравные части. Белов давно уже привык делить людей на агентуристов и агентов, оперов и объектов оперативных разработок, на тех, кто сажает, и тех, кому положено сидеть. Знал, что не по-людски это, но иного взгляда тебе не дано, пока в кармане лежит удостоверение. Да и потом, как выпрут на пенсию, мало что в голове меняется. Опер, как художник, шлюха и священник — не профессия, а мировоззрение и образ жизни. И если разобраться, не так уж велик грех, все равно же обещано, что, в конце концов, будут отделять злаки от плевел, а овец от козлищ. Поторопились разделиться, конечно, но это простительно. Потом легче будет разбираться — «ху из ху».

Белов смаковал первую за утро сигарету и с улыбкой наблюдал, как блаженные овцы кучкуются у ларьков, сбиваются в группки и гомонливым стадом уходят влево, к «Детскому миру». Козлища, наскоро побритые, хмурые и невыспавшиеся по одному, реже по двое пробивались сквозь овец, толкущихся под арками, и сворачивали вправо — на Кузнецкий мост.

Своих Белов вычислял моментально. Молодые, еще спортивные на вид, и старые, поизносившиеся, как их же пиджаки, несли на себе неизгладимую печать принадлежности к касте допущенных к совсекретным бумагам. Белов по себе знал, что клеймо исключительности уже ничем не вытравить. Год-два работы в «органах», и в тебя намертво въедается противоестественная двойственность: щекочущий холодок власти от возможности захлестнуть петлю компромата на шее очередной «овцы» и ощущение подсознательного страха, что сам в одночасье можешь стать козлом отпущения или бараном для заклания. Все это Белов уяснил давным-давно, благо учителя попались толковые. А совсем недавно понял, что другой жизни ему уже не отпущено. Слишком поздно меняться, просто не хватит сил.

Год назад у полусгоревшей дачи, в которой нашли труп Кирилла Журавлева, отличного опера и настоящего мужика, Белов поклялся, что уйдет. Он так и не дознался, какая неладная затащила Журавлева в ту операцию, на чем его взяли, как сломали, да и ломали ли — еще вопрос. Скорее всего, как и самого Белова, «сыграли втемную». Выжали, как лимон, а потом бросили с перерезанным горлом. Белову еще повезло. Провальную операцию — гора трупов и никаких концов неожиданно приказали считать успешной. Все материалы по делу, раскрученному Беловым, затребовала к себе Служба безопасности Президента. Заодно и лучшего молодого опера Димку Рожухина переманили. В приватной беседе Белову дали ясно понять, что дело закрыто навсегда, утрись и живи дальше. А главное, не мешай жить другим. Его решение уйти восприняли с пониманием, устал человек, перенапряг вышел, не железный все-таки. По блудливо отводимым глазам начальства Белов понял, что именно этого от него ждали, хуже — на это рассчитывали.

На воле он продержался ровно три месяца. По протекции устроился в фирму, занимающуюся «бизнесом» — то есть всем подряд: от строительства дач силами хохлов и узбеков, нелегально живущих в Москве, до розлива финской водки в польском местечке. Едва освоился в должности начальника службы безопасности и привел в божеский вид охрану первых лиц, как началось. Дважды пришлось передавать валюту. В спортивной сумке. Сто пятьдесят тысяч долларов за раз. И ни копейки премиальных за риск. Потом начались нудные разборы с небритыми личностями кавказской национальности. Все закончилось диким мордобоем и пулей в окно шефа. Шеф выполз из-под стола с просветлевшим, как после исповеди, лицом и через два часа уже летел на Канары. Белов остался. На следующий день, едва вставили новое стекло, пришел. опер из Краснопресненского райотдела ФСБ и предложил дружбу, что означало подписку о сотрудничестве или добровольную передачу информации бывшим собратьям по чекистскому цеху. Как вешать лапшу на уши попавшей в передряг «овце» и демонстрировать чудеса гуманизма в обмен на согласие таскать в зубах информашку, Белов знал и без него, поэтому покрыл малохольного опера семиэтажным матом и выгнал из кабинета. Погонами не вышел вербовать отставного подполковника. Но легче от этого не стало.

Как профессионал Белов понимал, что безопасность ни черта не стоит без агентурной работы. А как ее организовать, как держать под колпаком весь криминал и конкурентов, и не в близлежащих подворотнях, а на территории страны? Для этого нужны аппарат и архивы. И то, и другое пестуется десятилетиями. Он с ухмылкой смотрел на фирменный вензель с надписью под названием: «Компания основана в 1993 году». Детский сад! Как ни крути, а пришлось бы идти на поклон к ментам, ФСБ и ворам. Только у них была сила, идущая от опыта, приобретенного в ежедневных схватках за власть. Белов трезво рассудил, что хоть и влип, как последний козел, но это еще не повод превращаться в барана среди волков. До больших звезд на погонах не дослужился, до больших денег скорее всего не доживет. Он слишком хорошо знал, как относятся сильные мира сего к остальным его обитателям. Вывод был прост — немедленно возвращаться под сень родимого щита и брать в руки притупившийся от многолетнего использования чекистский меч.

Благо дело, старый кадровик, отпуская на вольные хлеба, надоумил не рвать окончательно, а выйти за штат; считай, взять академический отпуск по случаю непредвиденной беременности: погуляй, поумнеешь — вернешься. Тот же кадровик и нашел способ вернуть его в родное Московское управление. Белов ему потом в ноги кланялся и водкой поил. А старик только похохатывал над его рассказами о жизни на воле, а в итоге выдал перл, больно царапнувший сердце:

«Сынок, ежели на работу ноги не идут, а больше идти некуда, — надо идти на работу».

«Кстати, о работе! — вспомнил Белов и посмотрел на часы. — Половина десятого. Не страшно, еще вчера загодя предупредил, что задержится. Срочные дела в отделении, вроде бы, не планировались».

Живот свела судорога. Белов поморщился. Организм окончательно проснулся и требовал горючего.

«Пива давай!» — радостно заверещал голосок внутри.

Белов оценил здравость мысли, но усилием воли подавил секундную слабость. Пиво с утра, при наличии «Дирола» в каждом ларьке, — штука полезная и не оставляющая подозрительного запаха. Но как воспримет организм на старые дрожжи такой подарок судьбы, заранее сказать было трудно. Минимум полдня в душном кабинете и коридорной суете могли плохо кончиться. Белов сам еще не понял, почему так вчера сломался, раньше за ним подобное не замечалось.

Он оценивающе посмотрел на свое отражение в черном стекле киоска. Мужик еще крепкий, рожа здоровая и наглая.

«Нервы, — решил он. — Все болезни от работы и нервов. Один триппер — от удовольствия».

Купил дымящуюся сосиску с булочкой, переименованную в «хот-дог», и, окончательно задавив в себе слабость, пакетик апельсинового сока.

Кетчуп, естественно, пополз на пальцы, из трубочки, воткнутой в пакетик, выстрелила желтая струйка, но Белов не стал обращать внимания на неизбежные недостатки быстрого питания. Жевал с аппетитом, морщась от удовольствия.

— Дозаправка в воздухе? — раздалось над ухом. Белов проглотил недожеванный кусок, чтобы освободить рот для соответствующего выражения, но, повернувшись к кандидату на посыл, охнул от удивления:

— Димка?

Дмитрий Рожухин, чисто выбритый и розовощекий, сиял, как первокурсник на доске Почета Высшей школы КГБ. Светлый костюм, голубая рубашка, галстук в тон раньше такой щеголеватости в нем Белов не замечал.

— М-да. Не место красит человека, а человек — место, — сделал вывод Белов. — И какими судьбами кремлевский сокол да в наш курятник?

— Скажу, что прогуливаюсь, не поверите, так? — Дмитрий широко улыбнулся.

— Милый мой, по Кузнецкому мы с тобой будем просто так гулять лет через сорок, шаркая ножками и тряся склерозной башкой.

— Если доживем, — вставил Дмитрий. Белов отметил, что глаза у парня изменились, стали цепкими, с холодным стальным отливом.

«Матереет. Еще не волк, но толк будет. Интересно, помнит, шельмец, что это я его вывел на первую охоту? Первая травля двуногого с „моментом истины“, такое никогда не забудешь». — Белов скомкал бумажку, прицелился, метнул комок в урну, следом отправил коробку из-под сока.

— Видал? Еще поживем, Димка!

— Полдесятого. Не опоздаете?

— Нет, у меня еще дельце. Да и воздухом подышать охота.

Он подтолкнул Дмитрия в спину. Они втиснулись в поток, просачивающийся сквозь две арки на улицу. Народ пер, не глядя под ноги, держа равнение на витрины лотков. Время от времени кто-нибудь выбивался из потока, замирал, тупо уставившись на заморские товары, но народ, поднавалившись, срывал его с места и волок за собой дальше.

— Ну бараны, блин! — Белов с печалью посмотрел на истоптанные туфли. Пойдем отсюда, пока по асфальту не размазали.

Они свернули на Кузнецкий. Улица была залита утренним светом, лучи дробились на еще мокрой брусчатке. Фасад особняка напротив приемной ФСБ был наполовину затянут зеленой сеткой. Сквозь нее отливала фисташково-белая побелка стены. Строители в синих комбинезонах сновали по лесам, несмотря на ранний час, работали быстро и сноровисто. Обычного в таком случае матерного сопровождения каждого телодвижения почему-то не было. На аккуратно покрашенном заборчике висел плакат: «Реставрация особняка XIX века. Генеральный подрядчик: фирма „Эн-ма“, Турция».

— Красота, — вздохнул Белов.

— Угу, — Дмитрий водрузил на нос черные очки с прямоугольными стеклами, сразу став похожим на фэбээровца, прибывшего для обмена опытом. — Бартер: мы к туркам за куртками, они к нам — на работу.