— Потому что мы ни при каких обстоятельствах не откажемся друг от друга! — подхватил он с глубокой уверенностью.

— Если на то будет воля судьбы, — добавила она и повернулась к нему. Глаза ее снова излучали ласковую насмешку, только выражение губ еще было страдальческим. Она за руку вывела его на дорожку, где они могли идти рядом.

— Почему мы любим друг друга? — сказала она недоуменно. — Значит, надо бороться?

— Бороться друг за друга, друг с другом и вместе бороться с окружающим миром, — пояснил ее соученик в школе жизни, потом остановился и задумался, вглядываясь в ее лицо.

— Так мы уже когда-то, лет сто назад, стояли друг против друга, в старинной одежде, окруженные враждебными силами, точь-в-точь такие же непокорные и осторожные. Такие мы есть, такими и останемся.

— Кем вы тогда были? — спросила она, желая отвлечь его.

— Священнослужителем, — уверенно сказал он.

Она только посмотрела на него и повернула прочь.

— Нет! — крикнул он в ужасе и рванул ее руку к своим губам, сорвал зубами перчатку…

— Но это верно, — сказала она. — Я очень многое угадываю о вас, а вы обо мне ничего? Ведь и я не настолько справляюсь с жизнью, как представляется со стороны. И вы, должно быть, угадали это, иначе вы не были бы так откровенны со мной.

Он растерянно шел рядом. Что с ней? Неужели женщина, которую он любил и в мыслях вознес так высоко, могла страдать от чего-нибудь там, внизу, в жизни? Какая связь с миром была у нее, кроме него?..

— Род Ланна полубюргерский, — объяснила она, — а сейчас, в тысяча восемьсот девяносто четвертом году, в определенных узких кругах нашего полушария это трагедия для таких, как я.

— Ланна — славный род, — сказал он наобум.

— У других хотя бы много денег. Мой отец был так беден, что в молодости не мог рассчитывать ни на какую порядочную карьеру.

— И потому хотел стать журналистом! — воскликнул Терра, его сразу осенило.

— Видите!.. Он дошел до того, что женился на француженке.

— Вот откуда ваши глаза, — снова осенило его.

— И отец его женился не на дворянке, иначе у нас не было бы даже такого скромного барского поместья.

Ему мигом представилась его комната с родной для нее обстановкой, с гиацинтом, поставленным ее рукой. Она считала себя его невестой! Жгучее сожаление овладело им. Он понял, как похожи старые наследственные бюргерские покои на те, в которых вырос он сам, сколько в них доказательств сродства между ним и этим сказочным созданием. На мгновение Алиса приняла облик его сестры… Им владело жгучее сожаление и бешеная злоба; он с трудом удержался, чтобы не высказать, чем они вызваны.

— Бедный папа опирается только на прихоть императора, который благоволит к нему. Но единственно, чем можно надолго удержать расположение императора, — это большим богатством. Скажите откровенно, вы думаете, мы получим рейхсканцлерство? — потребовала она под конец.

— Без сомнения, — сухо ответил он.

— Относитесь ко мне серьезней! — Ее тон заставил его пристальнее вглядеться в нее; вот опять между бровями та складка, которая так отталкивала его. Сияющий умом взгляд стал близоруким, озабоченным, а возвышенная душа — суетной. Обескураженный, он не перебивал ее.

— Я хочу удержаться наверху, я не хочу съезжать с Вильгельмштрассе. Неужели мое общество должно ограничиваться театральной графиней и пушечной принцессой? Я не стану гоняться за знатными дамами, хотя бы они и приглашали меня на одни официальные приемы. Но в тот день, когда они будут сидеть в моей гостиной…

— Вами будет опрокинут мировой порядок.

— Я буду в состоянии помочь своим друзьям. — К ней вернулась обычная уверенность. — Например, замолвить за вас слово у моего отца. Ведь я нисколько не обольщаюсь, будто вы приехали сюда ради меня. Вы не хотите сказать мне, что вам от него нужно? Ну, неважно, мы все равно союзники. Вашу руку!

Но Терра не принял протянутой руки. Он подумал, содрогнувшись: «Вот к чему все свелось. Стоило по-новому осознать жизнь, стать человеком, обрести цель для своих стремлений и своей веры… чтобы услышать такие слова! — И вновь, содрогнувшись: — А я отдал себя всего, целиком; во мне не осталось ничего от тех времен, когда я не знал ее!» Когда Леа спросила его: «Любит она тебя?», он ответил: «А разве я ее люблю?» — ибо существу, ставшему самой его жизнью, он отдал больше, чем любовь. Он понял глубину своего чувства в тот миг, когда всему наступил конец. Отсюда был один исход — в смерть. Вдруг он захохотал: и эта женщина хотела поддержать его в борьбе против смертной казни!

Она торопливо отошла от него и, обороняясь, вытянула руку. Наверно, смех его показался ей недобрым. Лишь сейчас он заметил, что руки у него судорожно стиснуты, а мышцы напряжены как для прыжка. Бешенство захлестнуло его, угрозы и проклятия потонули в скрежете зубовном.

Он дико озирался по сторонам, словно ища спасения и в то же время боясь, как бы им не помешали. Между голыми кустами было узкое пространство, но достаточное для того, чтобы отомстить за себя, прежде чем умереть самому. Скорчившись и растопырив узловатые руки, поднимался к белесому небу звероподобный силуэт какого-то дерева, как эмблема убийства, а за кустами все громче клокотала и бурлила вода, подобно льющейся крови.

У нее меж тем, как по волшебству, исчезло с лица выражение страха, глаза засияли живее, чем всегда, жест, которым она оборонялась, стал повелительным.

— Этого вы тоже не сделаете! — звонко крикнула она. И в самом деле, руки его опустились.

Обезоруженный, уставился он в землю и пробормотал только, чтобы не подчиниться, как мальчишке: «Но вы у меня в руках!» В ответ она засмеялась, немного испуганно, как ему почудилось, но явно храбрясь. Ему стало ее жаль; все, чем была и что сулила она, вернулось вновь, жизнь опять завладела им. Но ему стыдно было покориться ей. Он собрал всю свою гордость и с надрывом швырнул ей в лицо:

— Я пойду своим путем и жалею вас, что он не стал вашим. Теперь, когда я вас узнал, я не могу вас любить, а вы не можете мне приказывать. Будущее мое во мне самом. Для зависти у меня слишком много воображения, для честолюбия — слишком много уважения к себе, и если мы когда-нибудь встретимся вновь, быть может, я ничего не добьюсь в жизни, но отвоюю то, над чем вы смеетесь: мое человеческое достоинство! — Метнув ей последний огненный взгляд, он резко повернулся — и прямо через кусты вихрем прочь, в суровой гордыне юности.

— Терра! — крикнул чей-то голос. Он испуганно остановился; навстречу шел Эрвин. — Графиня Альтгот, — сказал он невинным тоном, — утверждает, будто вы едете с ней в Берлин. Почему так спешно?

— Мне незачем здесь оставаться. — И еще резче: — Избавьте меня от изложения причин, господин граф!

— Жаль. Мы к вам хорошо относимся — сестра и я. Я тоже… у вас нет дурных умыслов. Я следил за вашим лицом только что, когда вы произносили свою тираду. Я бы зарисовал вас, если бы сумел.

После этого гостю представился выбор либо броситься на него, либо провалиться сквозь землю. Быть воспринятым как курьез, не заслужить даже серьезного отношения к себе — это утонченное издевательство достойно венчало все, что он пережил здесь!

— Ваше доверие льстит мне, — сказал он, внутренне весь сжавшись и опустив глаза.

Молодой граф продолжал благосклонно, почти по-дружески:

— Ведь и у вас есть сестра, фрейлейн Леа…

— Даже имя! — прорычал Терра.

А Эрвин пояснил Алисе:

— И он оберегал ее от малейшего оскорбления самым удивительным, неподражаемым образом.

— Вы тоже бываете неподражаемы, — зарычал Терра.

— Сам не знаю, был бы я способен так забывать себя и с таким жаром охранять чужие интересы, как вы тогда… — простодушно сказал Эрвин.

Он собирался изложить весь ход событий, но графиня Алиса удержала его. Она видела, что Терра дрожит всем телом. Он непременно заполз бы в кусты, если бы ноги повиновались ему. Выслушивать похвалы себе, как рыцарю, защитнику своей сестры, в то самое время как она была на пути к скандальному похождению, которое он поощрял! Чем он стал? Во что его превратила циничная страсть к игре, привычка безоговорочно сводить счеты с жизнью, унижавшей его? Он уже докатился до того, что способствует бесчестью сестры… Как в злом кошмаре, до него доносились слова:

— Ты не поверишь, что это за создание! Я еще не видел такой красоты, и сам теперь себе не верю, что действительно видел ее. У нее какое-то неуловимое сходство с тобой, Алиса.

Терра поднял отчаянный взгляд к говорившему, но перед ним была лишь молодая графиня.

— Я поняла, что троим здесь не место. — И она сделала умиротворяющий жест.

— Проститься мы должны без свидетелей, — подхватил он.

— Не надо горечи! — И она подошла к нему. — Мы были так близки, пощадим же друг друга!

Он склонился перед ней, и они бок о бок пошли назад между кустарниками.

Сколько длилось это молчание смятенных чувств? И вот у него со стоном вырвалось:

— Где ты найдешь еще такое обожание?

— Никогда и нигде, — ответила она, во взгляде ее была скорбь. — Пожалей меня за то, что я тебя отпускаю!

— А я? Значит, такова моя доля. Я беспредельно любил тебя.

— Я все еще тебя люблю, — мягко сказала она.

Он не выдержал, он склонился к ее рукам, он целовал их рожденными болью поцелуями. Ее бледное лицо, по которому текли слезы, было обращено куда-то вдаль.

— Может быть, все очень просто? — прошептала она. — Только мы слишком молоды?

Он выпрямился, не выпуская ее рук.

— Но я буду ждать, — торопливо сказала она.

— Ждать меня, пока я смогу прийти за тобой? — так же торопливо спросил он и почувствовал, как руки ее дали ответ.

Правда, в глазах друг у друга они прочли, что это всего лишь трафаретные вопросы и ответы юности, которая не хочет признать себя побежденной. Конечно, все могло случиться, но их сердца сомневались, даже разбиваясь.

Стыдливо отвели они глаза и пошли обратно. Теперь они спешили, дом был уже близко, и перед ним наготове стоял экипаж. В тот миг, когда они выходили из-за прикрытия последних кустов, на Терра вновь налетел стихийный порыв схватить ее, швырнуть в экипаж и умчать прочь. Его порыв захлестнул и ее. Потом все оборвалось.

Кучер вынес саквояж, в котором Терра с изумлением узнал свой собственный. Вслед за тем появилась графиня Альтгот и кивком пригласила его садиться. Он лихорадочно огляделся. Алиса исчезла. «Прощай! Я поторопился жить. Все вымысел — и мое счастье и моя мука. Золотое утро, созданное для путешествий, я ждал свою спутницу, — помнится, так уж было однажды. Но только уверенности осталось меньше, чем в тот раз, когда я ждал женщину с той стороны. Другие времена, но тот же финал…» — думал он, когда садился рядом с Альтгот, и ее улыбка говорила ему: «А кто оказался прав?»

Он думал: «Вы, голубушка. Вы одна. Вы окажетесь правы даже в большей степени, чем вам хотелось бы». Он искоса посмотрел на нее с угрозой; она неверно истолковала его взгляд, улыбка ее стала завлекающей. «Старая ведьма, — думал он, — какая новая гадость у тебя на уме?» Но ее кокетство, после того как они выехали из парка, становилось все настойчивее, и он сообразил, что усердствовала она не только в интересах молодой девицы, но и в своих собственных. Это было так нелепо, что Терра подскочил словно ужаленный. Ощущая во рту вкус желчи, он набросился на почтенную даму.

— Гадкий, — прошептала она, обмирая, — ты целуешь как бог.

Правда, она очень скоро вспомнила о гарантиях, которые ей требовалось получить. Каковы его отношения с графиней Алисой? Есть ли у него хоть ничтожный шанс когда-либо вернуться в дом к Ланна? Она насторожилась. Малейшее сомнение — и она пожертвует этим последним, трудно завоеванным счастьем во имя своей репутации. Он успокоил ее, и она предалась мечтам. У нее есть квартира, наполненная трофеями ее славного прошлого, это ее святая святых, она никого не принимает там. Но сегодня, по приезде в город, она отошлет экипаж, они возьмут наемный и отправятся к ней домой, он и она. «Мы спрячем от света свое счастье», — собралась она сказать, но Терра опередил ее. И тут, склонившись на его плечо, она созналась, что предпочла бы уехать с ним путешествовать.

— Ты для меня с первого взгляда стал воплощением Летучего Голландца, — сказала она, покраснев и вновь обретя девичью стыдливость.

Он испугался, что может пожалеть ее, и потому внезапно резко захохотал.

— По примеру Толлебена и урожденной Кнак!

— Нет, — сказала она обиженно. — У них это по-мещански, шаблонно, мы не таковы.

— Вы недооцениваете мещанина, сударыня! — возразил он. — Это самый ярый противник шаблона. — И он начал: — Я знавал одного кавалера и богатую наследницу, которые отправились вместе в свадебное путешествие…

Альтгот окаменела, ее ожидания оказались превзойденным», подле нее был сам дьявол во плоти. Лицо, перекошенное презрением и гневом. Глаза, подобные пылающим безднам, а неуклюжие руки сопровождали слова ужасающе уверенными жестами.

— Неужели ваш кавалер, — спросила она, догадываясь, — способен на нечто подобное?

— Оказывается, да, — подтвердил Терра. — Спровадив женушку в вагон-ресторан, он, сославшись на таможенный досмотр, исчезает. Еще одна остановка, и поезд катит к французской границе, увозя безмятежно закусывающую женушку, меж тем как супруг садится в поезд на Италию совместно с некоей актрисой.

— Это заслуживает жестокой мести, — наперед содрогаясь, произнесла Альтгот.

— Совершенно верно, сударыня. Более того: в основе всего заложена двойная месть. У актрисы есть любовник, а у брата актрисы есть сестра.

— Помилосердствуйте! — взмолилась Альтгот при виде его лица. — Вы сидите в экипаже, а вид у вас такой, будто вы душите врага. Вы сидите в экипаже!

— Вместо брата по Милану разгуливает простодушный белокурый немец и вербует иностранных актеров, знакомых ему по его деятельности в одном берлинском агентстве. Ночью происходит инсценированное нападение, наш кавалер успевает лишь сказать несколько слов ободрения своей даме, затем разбойники разлучают парочку, — он приходит в себя только у них в пещере. Вот горе: они не берут выкупа. Черт побери, они требуют какой-то расписки. Запасшись протоколом комического приключения, за подписью самого кавалера, белокурый импрессарио перевоплощается в кавалера, дает интервью, будоражит пол-Европы первостатейным берлинским скандалом.

Сдавленный вопль — и Альтгот упала на подушки.

— Что это даст вам? — пролепетала она.

— Бескорыстное наслаждение житейской суетой, — пояснил Терра. — Кавалер занимает высокий дипломатический пост. Его коллегу, более удачливого любовника актрисы, удар поразит не меньше: актриса, собственно, в него и метила. А брат ее действует во имя морали.

— Вы настоящий дьявол! — простонала Альтгот.

— Нет. Сочинитель комедий, — сказал Терра.

Она тихонько охала и вдруг встрепенулась.

— Выходите немедленно.

— Как это так? Мы в открытом поле.

— Выходите, я не могу показаться с вами в Берлине. Еще немного — и пойдут слухи об этой дикой истории. Они подтвердятся, центром действия окажется дом Ланна, на всех нас станут пальцем показывать. — И она сама подняла дрожащий палец. В паническом ужасе она уже лицезрела перед собой катастрофу. — Все, кто увидит меня сегодня с вами, подумают, что это я подстроила, — тогда я погибла, все гостиные закроются для меня. Выходите! — трагически потребовала она.

— Довезите меня до остановки омнибуса, — холодно потребовал Терра.

Доехав до остановки, он вышел.