Империя (№3) - Голова

— Что вы, господин тайный советник! — сказал Куршмид. — У нас есть и вино.

— Не думаете ли вы, что обойдетесь без меня? — ворвался ликующий голос Леи в речь Мангольфа.

А Терра тем временем думал: «Без сомнения, мы на подъеме, успех — вещь неплохая».

— Великолепно! — воскликнул он. — Когда я расправлюсь с Каппусом, мы соберемся снова.

— Ты мне подаришь тогда что-нибудь? — спросила сестра. — Ты ведь загребешь не меньше денег, чем твой Каппус.

— Если бы мне и довелось, как ты любезно предсказываешь, стать истым буржуа, — заметил он, — у меня все же останется героическая перспектива разориться по причине порядочности — и даже с ее помощью стать большим человеком.

— За твое выступление в роли героического буржуа! — крикнула сестра и выпила.

Терра последовал ее примеру сдержанно, Мангольф игриво.

— А вы, Куршмид? — крикнул он. — Вокруг вас такая полнота чувств, вы один в стороне.

— Я служу, — сказал Куршмид.

Трое одержимых собою уставились на него.

— Вот самая надежная позиция, — заключил Терра. — Когда мы снова шлепнемся в грязь, ему и тогда будет дела по горло.

Мангольф изобразил на лице глубокомысленную грусть, сел за рояль и заиграл «Смерть Изольды»[23] с таким самозабвенным видом, словно смерть сама играла себя. «Спина такая же, как раньше», — подумал Терра. Сестра его млела и замирала от созерцания и звуков. Терра потихоньку вышел из комнаты, пока еще Куршмид был там.

Не успел он пройти несколько шагов, как Куршмид догнал его.

— Я думал, вы пробудете там как можно дольше, — заметил Терра. — Разве вы не ревнуете?

— Ревновать, мне? — просто сказал Куршмид. — Только к страданию. Довольно она уже настрадалась.

— Способна ли она вообще быть счастливой? — с горечью сказал брат. — Есть люди, способные на большее.

Куршмид, не поняв:

— Все совершенно ясно. Ему нужно было сперва занять прочное положение. Теперь он может обручиться с ней. Кстати, и она имеет успех, значит он может даже… — Куршмид понизил голос до шепота, — жениться на ней.

Брат вздернул брови.

— Это она вам сказала?

Куршмид утвердительно кивнул, брови поднялись и у него. Вдруг он услышал резкий голос Терра:

— Ничего из этого не выйдет.

— Тогда произойдет неслыханная катастрофа, — насмерть испугавшись, пролепетал он.

Но Терра перешел уже на обычный тон, который мог показаться трагическим или просто неуместным:

— Ступайте в постель и постарайтесь проспать катастрофу. Вам меньше придется спать, чем вы думаете.

Куршмид покорно отстал от Терра. Но потом еще раз догнал его.

— Не вы!.. — сказал он взволнованно. — Я сам возьму это на себя.

— Да о чем вы? — спросил Терра, но актер уже исчез.

Чем ближе было решение, тем сомнительнее казалось оно Терра. Доказательство свое он по-прежнему считал неопровержимым, перед Богом и Словом его правота была несомненной. Но успех всегда и всюду зависит от людей, а не от идеи. Судьи, твердил себе адвокат, часто обязаны судить вразрез с непререкаемой логикой, ибо за ними стоит, предъявляя свои требования, другая логика — логика существующего общественного строя. Эта вездесущая владычица устами своего судьи возвещает, что созданное тем, кто занимается умственным трудом, по полному неотъемлемому праву принадлежит тому, у кого есть деньги. Всякое ограничение этого права носит характер уступки, чуть ли не милостыни. «Каппус сильнее меня. — Только с существующим общественным строем можно заключать выгодные сделки». Эти страшные истины неотступно маячили перед ним в бессонные ночи. Наутро система его доказательств с новой ясностью являлась ему: как можно бояться, что ум, призванный судить, посрамит себя отрицанием того, что так ясно?

Настал решительный день. Терра не пошел в суд; его заместитель должен был позвонить ему оттуда тотчас после решения. Он метался перед телефоном как безумный, окутанный облаками табачного дыма, в висках стучало, а при каждом звонке подкашивались колени. Тягостно и медлительно надвигался вечер, служащие конторы стали, наконец, складывать дела. Сумбур противоречивых мыслей, борьба впустую, борьба, которая решалась другими, — от всего вместе было ощущение не только страха, но и мути. Убежать бы… но нет сил избавиться от добровольной пытки! Тут раздался звонок.

Процесс выигран! Радуйся! Ты не рад? Терра коротко и жестко захохотал в телефон, подтвердил получение известия и повесил трубку. Он думал, наконец, сесть, но вместо этого упал без чувств. Так застал его Мангольф.

— Что случилось? — спросил Мангольф. — Двери настежь, полный разгром! Что на тебя снова обрушилось?

— Кажется, счастье. — И Терра поднялся с пола. — Я выиграл процесс против Каппуса.

Мангольф поздравил друга, в его тоне был оттенок пренебрежения. Терра понял. «Продолжай в том же духе, — говорил тон Мангольфа. — Растрачивай весь свой пыл на ничтожные мелочи. Одной опасностью меньше».

Они сели к письменному столу друг против друга и ждали.

— Ничтожная мелочь, но, на беду, для меня это был вопрос чести, — начал Терра. — Приговор мне сейчас уже ни к чему.

— Тогда разреши поговорить с тобой о моих делах. — Мангольф смотрел ему прямо в глаза. — Что бы ты сказал, если бы я вздумал жениться?

Терра зажмурился. Рот у него был раскрыт, на лице отражалась напряженная и беззвучная борьба чувств.

Наконец Мангольф, не дождавшись вопроса, сказал:

— Не на Лее.

Тут Терра открыл глаза — глаза затравленного пса, на котором не осталось живого места и который все-таки скалит зубы.

— Иначе я употребил бы весь свой братский авторитет, чтобы помешать ей выйти замуж за авантюриста.

Мангольф не дрогнул.

— Я давно собираюсь поговорить с тобой начистоту.

Терра, не давая спуску:

— В тот вечер у нее на квартире это было незаметно.

Мангольф тяжело вздохнул.

— Мне хотелось оберечь ее от горя возможно дольше. Если бы это было в моей власти — навсегда! И ты должен помочь мне. Мы ведь друзья.

— Если мы и сегодня останемся ими, — сказал Терра, — значит, мы друзья.

— Кому бы я принес пользу женитьбой на Лее? Во всяком случае, не себе, — а я вправе прежде всего думать о себе. Карьера моя была бы кончена: место консула где-нибудь за океаном, на большее нечего и рассчитывать. А ей? Ей тоже пришлось бы пожертвовать собой. Остаешься ты. Неужели мы оба должны считаться с твоей щепетильностью в вопросе мещанских приличий? Решай! Я подчинюсь.

— Ты пристыдил меня, — сказал Терра. — Я не владел собой. Больше это не повторится. — Он принял торжественный вид. — Продолжай! Невеста достойна своего счастья?

— Вот это я и хочу выяснить с твоей помощью, — мрачно произнес Мангольф и достал какую-то бумагу. — Невестой будет госпожа Беллона фон Толлебен-Кнак — в том случае, если нынче вечером мы придем к положительным выводам.

— Идет! — сказал Терра, ему стало жаль этого подвижника честолюбия. Сам он никого не утруждал вопросом своей женитьбы. — У меня есть один второстепенный вопрос: решение зависит от тебя одного? Твоя избранница возражать не будет? И ее отец тоже?

— Беллона любит меня, — сказал Мангольф, сдвинув брови. — Она была принесена в жертву господину фон Толлебену. Подобного опыта старик не повторит. К тому же он поклялся отомстить всему юнкерскому сословию. Я, при моем влиянии на Ланна, прямо-таки послан ему судьбой в качестве зятя. Прими во внимание, что Ланна не сегодня-завтра рейхсканцлер.

— Чистая работа! — заметил Терра, словно дивясь механизму машины.

— Даже слишком, — сказал Мангольф, бросив взгляд в свою бумагу. — На меня оказывают давление. Я могу попасться помимо моей воли. Всем заправляет графиня Альтгот.

— Со своим политическим салоном.

— Она в переписке с Беллой Кнак. Она принадлежит к тем немногим дальновидным людям, которые заранее принимали в расчет возвращение Кнаков.

— Что Альтгот на высоте, я не сомневаюсь, — подтвердил Терра.

— Она устроила у себя филиал ланновского салона, — пояснил Мангольф. — Ланна, таким образом, приобрел неофициальную базу, где действуют в его интересах.

— Да и она не в накладе, ей больше не будут приписывать любовников. Политика — лучшее алиби. Догадливая дама — Альтгот!

Мангольф неодобрительно покачал головой.

— С ней надо считаться всерьез.

— Тогда слушайся ее!

— Нет, я только спрашиваю: чего она добивается для себя? Может быть, Кнак подкупил ее? Тогда я окажусь в дураках.

Несмотря на озабоченный вид Мангольфа, Терра едва удержался, чтобы не расхохотаться. Перед ним встало видение былых времен, дверь в родительский дом Мангольфа с дощечкой: «Мангольф, комиссионер». Шаткая скрипучая лестница ведет на вышку, а там маленькая комнатка, клетушка, пространство в один шаг, — и кто же там оборачивается, сумрачно хмуря чело? — Тот самый, кто и сейчас склонил к нему чело и хмурится в сомнении, не обсчитывают ли его, предлагая богатейшую невесту Германии.

Терра не засмеялся.

— Здорово! — заметил он.

Мангольф словно не понял его.

— Я верю только в свою зоркость, — продолжал он, — ну, еще, пожалуй, в твою.

— Так пустим ее в ход, — решил Терра. — Выкладывай, какие у тебя подозрения.

— Подозрений нет, есть только баланс. — Он протянул свою бумагу и, видя, что Терра растерянно вглядывается в нее: — Посмотри, прибыль и убытки сходятся без остатка.

Терра в самом деле увидел два проставленных друг против друга столбца статей расхода и прихода; с точки зрения считавшего, они, очевидно, сходились без остатка, ибо в конце каждой строки стоял нуль.

— Сейчас объясню тебе мой баланс, — заметил Мангольф и, в ответ на жест Терра, подвинувшего к нему бумагу: — Не надо! Я знаю его наизусть.

Он знал свой баланс наизусть, как Терра свой договор; и теперь, вычисляя снова, копаясь в нем и болея им, он горел на том внутреннем огне, который был знаком и Терра.

— Она богата, но скомпрометирована. — Он провел в воздухе черту: — Я беден, но безупречен.

— Тут, правда, трудно решить, на чьей стороне выгода, — пробормотал Терра.

— Она меня любит, я ее не люблю, — продолжал Мангольф.

— Преимущество явно на твоей стороне! — вскричал Терра.

— Постой! Правый столбец: я пасую перед богатством. Она же не только знает это, но и считает естественным.

— Просчет, — сказал Терра.

— Я не дворянин, и у меня совсем нет родни. Именно потому я и не наглец вроде Толлебена. У нее нет матери, зато есть пренеприятный отец.

— В итоге нуль, — сказал Терра.

— Я не офицер и не корпорант, зато я элегантней, чем обычно бывают эти господа, у меня тип иностранца, и я при случае не откажусь драться.

— Ты не откажешься драться? — поспешно подхватил Терра.

— Поверь мне, я слишком ловок, чтобы когда-нибудь довести дело до этого. — Черта и следующий столбец: — Она с виду современная дама, а по существу напыщенная гусыня.

— Опять ничего, — сказал Терра. — Последняя статья.

— Мое будущее неопределенно. Правда, мне покровительствует Ланна. Другой столбец: она, при своих средствах, вправе рассчитывать на успех в жизни, — правда, этот успех может быть и двусмысленным.

— В итоге, — заключил Терра, — ты вышел из низов, она тоже, ты можешь пригодиться ей, как и она тебе.

— Но из всего этого ровно ничего не следует, — простонал Мангольф. — Все та же мучительная неопределенность, круглый счет обывателя. — Он вскипел. — Как бы я швырнул ей эти деньги, если бы на ее стороне был минус. А будь у нее плюс, я бы ей показал себя и свои способности.

— Да, твои способности ты не учел, — заметил Терра.

— Потому что они естественны, как само бытие, а кроме того, зависят от обстоятельств. Каким бездарным окажусь я со своей пушечной принцессой, если в день моей свадьбы вся Европа заключит вечный мир!

— Твое дело воспрепятствовать этому, — сказал Терра и добавил резко: — Мое же, наоборот, — этому способствовать.

— Вот оно где — решение! — Мангольф возбужденно вскочил. — Каждый будет добиваться своего. Пусть девица проведет еще года два в посте и молитве, тогда выяснится, кто из нас сильнее, ты или я. От этого зависит ее счастье.

— Ты ведь сидишь в самом осином гнезде, тебе бы уже сейчас следовало знать, какое взято направление.

— Нашей политики? Понятия не имею. Ее курс кажется все бессистемнее, чем ближе к ней стоишь. Весь секрет в том, что у нее попросту нет цели. Кто до этого додумается, того мое начальство отличает! — И Мангольф захохотал как бес.

— А твои пангерманцы? — Теперь встал и Терра.

Мангольф бросился к нему через всю комнату и схватил его за руку.

— Скажи мне только одно, но с полной искренностью, какая возможна только между нами: то, что я с ними якшаюсь, очень меня компрометирует? — И так как Терра сжал губы: — Говори, нового ты мне ничего не скажешь. Ведь они во всем: и в публичных выступлениях и в программе до такой степени зарываются, что никакая мало-мальски жизнеспособная нация не позволит им втравить себя в войну. Даже круглому дураку это должно бить в нос.

— Бить в нос? — повторил Терра. — Да в этом же половина успеха. Смешное у нас способны оценить немногие, зато кричащее импонирует всем. «Жизнь — это плакат», — говорит монарх своему народу, и тот с каждым днем все лучше понимает своего монарха.

Мангольф шагал по комнате.

— Знать бы, достаточно ли мы нагнали страху на наше начальство, и даже самое высшее, чтобы оно холодно приняло попытку Англии к сближению!

— Как? Разве таковая предвидится? — Терра вышел на середину комнаты.

— С тобой мне не следовало говорить об этом, — отозвался Мангольф из темного угла.

— Успокойся, — сказал Терра. — Я не выступлю в газетах в пользу союза с Англией. Союз с Англией произвел бы дурное впечатление на многие другие европейские страны и у нас самих увеличил бы соблазн легкой победы. Нет, я противопоставлю твоему пангерманскому союзу другую лигу.

— Какую?

— Лигу противников смерти.

— Прощай! — сказал Мангольф. Он спрятал свой баланс. — Я опираюсь на действительные факты. Таким образом, наш вопрос относительно моей женитьбы на бывшей Кнак почти разрешен. — Беглое рукопожатие, но уже в дверях Мангольф обернулся. — Еще новость: Толлебен сватается к Алисе Ланна.

Терра разразился хохотом.

— А она составляет свой баланс, — попытался Мангольф перекричать его хохот и затем исчез.

Все это отняло немало времени; Терра сел за стол, собираясь проработать всю ночь. Мысль жениться на женщине с той стороны оказалась удачнее, чем он предполагал, раз Алиса одновременно обдумывала кандидатуру Толлебена. «Моя Алиса» — чувствовал он, но тем усерднее старался работать. Княгине Лили пора бы вернуться. Где она застряла? О ней ничего не слышно. «Дочери нового рейхсканцлера прядется напрасно дожидаться моей скромной персоны. Ей ничего не останется, как пойти на уступки, да и мне тоже», — думал он, склонившись над бумагами и гримасами выражая недовольство собственными мыслями. Вдруг он отбросил документ, он ощутил, как бледнеет и разглаживается его искаженное лицо. «Я люблю Алису, а она меня — вот сейчас, в эту самую минуту. Мне довольно одного сознания. А счастья, большего, чем дает повседневность, мы не станем себе желать. Кто порхает, пахать не может. Я из тех, кто медленно, но верно движется вперед».

Глаза выразили сомнение. «Кто я?» — с этим вопросом он подошел к окну. Снизу долетали, то нарастая, то замирая, уличные шумы, неустанный прилив и отлив ночной жизни. «Я такой же, как сотни тысяч. Какой обыватель не припомнит в своем прошлом хоть одной юношеской глупости вроде преобразования мира или любви к принцессе? Незаметно для себя я избрал вернейший путь стать обывателем».

Но другой, более смелый голос возмутился в нем: «Нет! Ты будешь жить во имя многих. В этом твое отличие». Он отворил окно навстречу шуму стихий, и сразу его внутренняя тишь замутилась и заволновалась. Все мышцы его коренастого тела напряглись, он расставил ноги и уперся руками в обе стороны оконной ниши, словно силой удерживая распахнутые ворота, в которые должна хлынуть улица, в которые должны хлынуть все улицы.

— Аминь, — сказал Терра, снова усаживаясь за стол. — У меня своя определенная задача, скажем между нами: призвание свыше, миссия вождя. Обстоятельства требуют, чтобы она осуществлялась в будничной обстановке, как обыденное дело. А потому лукавить неизбежно. Моя миссия гласит: «Да не будет у вас нужды убивать друг друга». Аминь. А теперь за работу, чтобы выбиться из неизвестности! — И он придвинул отброшенный документ.

Так как о невесте не было ни слуху ни духу, он пошел к ней. Она оказалась дома. «Недавно?»

— Нет, порядочно, — сказала она. — Но с нашим объяснением нечего было спешить.

— Ты помолодела, если только возможно было стать еще моложе. Как ты этого добилась?

— Так я тебе снова нравлюсь?

— Когда мы поженимся?

— Ты еще не раздумал? Тогда лучше поговорим начистоту. Ты не можешь требовать, чтобы я ради тебя разорилась. Своя рубашка к телу ближе.

И тут Терра узнал, что в истории с Каппусом он сглупил непростительнейшим образом. Всякий другой не стал бы выносить дело в суд, а столковался бы с самим Каппусом. Пусть бы изобретатель обрел, что ему причиталось, а Терра, естественно, должен был потребовать у Каппуса свою долю, — иначе к чему вся затея? Он не понял, как ему следует действовать, невесту его это ужасно поразило. Счастье, что она вовремя уберегла себя от такой ненадежной опоры.

— Выйти за тебя, дружок, равноценно самоубийству.

Терра, не без сожаления, согласился с ней.

— Такая достойная женщина, — я говорю, а сердце у меня кровью обливается, — имеет бесспорное право на нормального мужа из самого нормального буржуазного круга. За всю твою благословенную жизнь ты не сделала для своего преуспеяния ничего такого, что буржуазное общество не вменяло бы в обязанность своим сочленам. Ты только придавала элегантность своим подлостям, но и это оно тебе со временем простит.

Она не выдержала и рассмеялась:

— Какой ты чудак! Приходи почаще! Только предупреждаю — мои дела в полном расцвете. Спальня остается у меня, я продаю лишь мавританский кабинет. В полумраке я больше не нуждаюсь.

— В том бог свидетель, — сказал он торжественно. Он смотрел, как она на полном свету высоко вытянула руки над копной своих огненных волос и поднялась на носки. Формам вернулась прежняя мягкая пластичность и мускулистая упругость, а краскам — свежесть, как от притока обновленной крови: неувядаемая стояла она, сдвинув носки, словно балансируя на шаре, и медленно вращалась вокруг самой себя.

— Чудо из чудес, — сказал он. — Как ты этого добилась?

В ответ она загадочно усмехнулась и звонким, равнодушным голосом позвала кормилицу.

Кормилица? Ну, разумеется. В этом и было все дело. Отсюда ее тогдашнее состояние, ее уныние и затея выйти за него замуж… Кормилица явилась с новорожденным на руках. Старший мальчуган держался за ее подол.

— Это девочка, — сказала мать.

— Я вел себя как форменный осел, — признал Терра.

Она лишь пожала плечами. Она не ставила глупость в укор мужчинам, их глупость подразумевалась сама собой.

— Отца ты знаешь, — сказала она на случай, если бы ему потребовалось и это разъяснение. Действительно, ему только сейчас пришло в голову имя отца; он вспыхнул.

— Мой сын и дочь господина фон Толлебена — брат и сестра? Этого в условии не было.

Тут явно удивилась она.

— Что ж теперь поделаешь! — пробормотала она с запинкой.

— Я не желаю, чтобы они воспитывались вместе. Идем со мной, сын мой, — решительно заявил он и протянул руку.

Мать забеспокоилась.

— Перестань, пожалуйста! Кстати, ребенок вовсе не от Толлебена, а от Мангольфа. — И так как он уставился на нее, словно собираясь наброситься: — Ну да, от твоего друга. Но ты навел меня на хорошую мысль. Я уверю Толлебена, что ребенок от него. Ему это польстит, он обеспечит дочь, а твой друг окажется в стороне. Все участники будут удовлетворены. — Она отошла, напевая, чтобы скрыть остаток беспокойства; вид у него по-прежнему был грозный. Но вдруг он резко повернулся.

— Идем, мой сын! — повторил он.

Пауза. Мать сразу успокоилась и обменялась взглядом с кормилицей.

— Ну что? Идет он? — спросила она даже без насмешки.

Тщетно нагибался Терра, протягивая руку, — под его жгуче-суровым взглядом мальчик обошел, от складки к складке, всю юбку кормилицы. Выглядывая из-за нее, шестилетний мальчуган сжимал рот точь-в-точь, как сам Терра.

— Папа хочет взять тебя с собой, — повторил Терра.

— А может, ты лучше останешься у мамы? — Она раскрыла объятия. — К кому ты пойдешь? — И мальчик бросился к ней. — Он слишком похож на тебя, — сказала мать торжествующе и примирительно. — Потому он так привязан ко мне.

— Впечатления, которые ждут его в твоем доме, бесконечно ценны для многих, но только, пожалуй, не для подрастающего мальчика, — учтиво заметил Терра.

— Ты находишь, что в почтенном доме твоих родителей тебя столь блестяще подготовили к жизни? — возразила она. И так как он молчал, открыв рот: — Ведь ты же до сих пор не уразумел, что такое жизнь!

Она сочла вопрос исчерпанным и занялась прерванными делами. Терра сказал сыну: «Давай мириться», и предложил поиграть с ним.

Мысленно он решил: «Сегодняшний урок я себе зарублю на носу. Пора образумиться. Я повсюду умудрился наглупить и всем стал в тягость».

Итак, он продолжал успешно работать, не падал духом, запросы высшего порядка оставлял втуне и, проверяя в конце недели свой моральный инвентарь, радовался, что ему удалось избегнуть унижений и, не слишком срамясь, приспособиться к окружающему миру. Принцип его был таков: «Лишь трезвый житейский опыт позволит мне с успехом привить окружающему миру свои взгляды, не свойственные ему».

После двухгодичной страды однажды утром к нему в контору явился Каппус.

— Господин адвокат, — начал знаменитый ростовщик, — вы человек по мне, ибо вы на редкость честный человек. — Не слушая возражений, он продолжал: — Но вы и трудолюбивый человек, вы рано встаете и приходите в контору задолго до ваших служащих. Это тоже хорошо, господин адвокат, таким образом нас никто не потревожит или, чего доброго, не подслушает. Иначе нам не поздоровилось бы, господин адвокат. — Он говорил настойчиво и горячо, таков был, очевидно, его характер. Сюртук у него был наглухо застегнут, кожа на лице очень белая и нежная. Когда он наклонил голову и описал цилиндром плавный полукруг, у него появилось сходство с благостным духовным пастырем. — Давайте присядем! — сказал он, поставил цилиндр под стул и вместо него надел ермолку.

Он был уже старик, но волосы красил. Мягкие голубые глаза блестели из-под крашеных бровей. Ростовщик — и вдруг дородный!

Вид его говорил наблюдателю: «И ты обманывался на мой счет!» Внезапно он всем своим существом изобразил горестное сожаление.

— Могли бы вы подумать, что граф Ланна проведет старика Каппуса?

Терра недоумевающе посмотрел на него, потом встал и запер обитую войлоком дверь.

— А сейчас выкладывайте все и говорите так, как будто имеете дело с адвокатом вашего противника! — вернувшись, потребовал он.

— Да и с самим собою я говорю не иначе как от имени противника, — наставительно ответил Каппус.

И тотчас, вновь изобразив горестное сожаление и смягчив голос до кроткого шепота, он посвятил Терра в суть дела. Молодой граф Эрвин оставил ему в залог брильянтовое колье, но впоследствии оказалось, что брильянты фальшивые.

— Почему вы раньше не выяснили, какие они?

— В первый раз за всю мою жизнь не выяснил. Что вы думаете, конечно же, из уважения к новому рейхсканцлеру, из доверия к нему и потому еще, что считал: сыну первого после императора человека это ни к чему.

— Вы лучше, чем кто-либо, знали, что у графа Эрвина много долгов, — ведь должен-то он главным образом вам.

Каппус понял: его подозревают, будто он сразу увидел, что камни поддельные, и на этом построил всю махинацию. Тем настойчивее и горячее уверял он, что никогда бы и не помыслил запутать одного из графов Ланна в грязную историю.

— Стоит влипнуть одному из членов семьи, так уж влипнут и остальные, и тогда это будет стоить нам рейхсканцлера. Но кому это будет стоить рейхсканцлера? Нашей возлюбленной Германии. Нет, господин адвокат, на это я не способен! Скорее я махну рукой на деньги.

— Сколько там всего? — спросил Терра. Но определенного ответа не добился.

— Сумма значительная, не будем пока говорить о цифрах, — сказал Каппус и продолжал разглагольствовать о морально-политических последствиях. Терра оборвал его. Он поговорит с противной стороной. Он возьмет на себя это дело лишь в том случае, если его вмешательство будет желательным и противной стороне.

— Не беспокойтесь, даже очень желательным, — сказал Каппус задушевно. — Ведь вы, господин адвокат, в семье у Ланна совсем как родное дитя, вы имеете влияние на старика. Почему бы я иначе обратился именно к вам?

С этим заключительным доводом он исчез за обитой войлоком дверью.

Терра только собрался написать Эрвину Ланна, как тот сам явился к нему.

— Произошло неприятное недоразумение, — сказал он, поеживаясь, как от озноба. — Особенно неприятное для моей сестры.

Терра почувствовал, как сердце его бешено заколотилось у самого горла. Он ничего подобного не ожидал и теперь не мог выговорить ни слова.

— Ведь она таким образом узнала, что колье фальшивое, — пояснил Эрвин. — А это единственная крупная вещь, которую она унаследовала от матери!

— Раньше вам это не было известно? Ну, понятно, нет. Но Каппус не верит — или делает вид, будто не верит, что не менее скверно. Расскажите мне все подробно и разрешите покорнейше просить вас…

Терра говорил, лишь бы говорить и таким образом совладать со своим волнением. Как мало изменился молодой Ланна! И сейчас еще трудно понять, куда направлен его взгляд — взгляд двух полудрагоценных камней. Губы красные, как у совсем юного мальчика, а лицо гладкое и бледное, ничуть не тронутое временем.

— Нам нужны деньги, — начал он. — Алисе деньги всегда нужны для полезных дел, мне — для самых бесполезных. Так уж повелось. Мы хотели дождаться наследства. Знаете, того большого наследства, которое отец должен получить от своей богатой родни. К несчастью, мы в безвыходном положении. Алиса, понятно, хорошо взвесила этот шаг. Раз она со мной о чем-то заговорила, значит у нее все обдумано. «Мы продадим колье», — сказала она.

— Говорите прямо, без утайки! — сурово потребовал Терра.

— Она оценила его у Бервальда на Унтерденлинден.

— О! — бессознательно вырвалось у Терра.

— Тогда она мне ничего не сказала. Она говорит мне только то, что ей угодно. Она думала, что я продам фальшивое колье за ту цену, какую оно стоит. Платина там настоящая.

— Ну да, так она и думала, — подтвердил, сам того не сознавая, Терра.

— И все из-за моей глупости. Я в свою очередь решил оценить колье и тоже пошел к Бервальду. Он был очень удивлен. Вероятно, он подумал, что я в курсе дела, и ничего мне не сказал. Он только отсоветовал продавать, время якобы неблагоприятное. Я его не понял и, к несчастью, пошел к Каппусу. Тот, как всегда, дал мне немного. Но… — И Эрвин протянул Терра какую-то бумагу. — Тут ясно сказано, что он дал взаймы под залог настоящего колье.

— Это и есть ловушка, — догадался Терра. — Теперь он, несомненно, потребует огромную сумму с наследства вашего отца.

Эрвин подтвердил это.

— Потому-то я и пришел к вам, — так закончил он рассказ о своих рассеянных блужданиях и повел плечами, как в ознобе.

— Я постараюсь добиться соглашения, благоприятного для вас и для ваших близких, — без всяких колебаний заявил Терра. — Мне многое известно о Каппусе. Он меня боится. Он уже побывал здесь.

— Будет он молчать?

— Только пока он молчит, у него есть надежда что-нибудь выудить у вас.

— Он должен молчать ради моей сестры, — сказал брат живее, чем обычно; и словно испугавшись, что предал ее: — Никто не знает, как ей приходится бороться за свое положение. Она честолюбива. Нам не хватало денег, а папе мы не могли сказать. Что ей было делать?

— Я твердо убежден, что графиню Алису ждет высокий удел, — с пафосом заявил Терра. — Для начала — самый блистательный брак, какой можно придумать.

— Так рассуждаете вы, — возразил Эрвин, — но, по-видимому, мы для этого еще недостаточно прочно сидим в седле. Подумайте, мы даже не смеем пока порвать с Толлебеном. Он хочет жениться на Алисе. Сами понимаете, как ей это по душе. Но просто отказать — нельзя. Она тянет с ним. Она чего-то ждет, но чего — понять не могу.

У Терра снова заколотилось сердце, он не ответил. Они молчали, пока молодой Ланна не поднялся.

— Вот еще к вашему сведению, — добавил он, — перед отцом я всю вину беру на себя. Я будто бы стащил у сестры колье и обманул ростовщика. Спасет это Алису, если дело дойдет до крайности?

— Конечно. А вы сами?

— Ну, я могу уйти из жизни, — сказал заблудившийся мечтатель и, округлив большой и указательный пальцы в форме дула, поднес их к виску.

Терра поторопился разъяснить ему, что это было бы крайне неблагоразумно. Сейчас самое важное так разделаться с Каппусом, чтобы граф Ланна ничего не узнал об истории с ожерельем.

В соответствии с этим он и стал действовать. Ланна выкупил колье, как настоящее, за гораздо меньшую сумму, чем хотелось Каппусу, но добавил к ней орден. Все участники были удовлетворены, и всех больше Каппус. У старика слезы стояли на глазах.

— Я не из-за ордена плачу, — всхлипывал он, — а оттого, что наша возлюбленная Германия спасена от ужасающего скандала.

Ланна, как всегда, беспечно и в счастливом неведении миновавший бездну, удостоил Терра нескольких дружеских строк. Терра был приглашен явиться запросто, но не пошел.

По почте прибыло извещение о помолвке Мангольфа. В приписке он просил своего старейшего, чтобы не сказать — единственного, друга быть свидетелем при бракосочетании. Вторым свидетелем будет господин рейхсканцлер. Краткие и горделивые слова; чувствовалось, сколько сознательного, подчеркнутого самоутверждения в том, что в самый торжественный день своей жизни Мангольф решается показаться рядом с каким-то адвокатом Терра. Под влиянием гордыни он, очевидно, позабыл, что этот свидетель — брат его покинутой любовницы.