– Так ты гуниверситет закончил?

Я посмотрел на ухмыляющегося Макаронина и молча кивнул.

– Это как же ты в такую даль забрался?

– В какую даль? – опередил мой вопрос Юрка.

– Ну как же, – посмотрел на него Володьша, – гуниверситеты-то только у фрязинов да у гуннов имеются, а гунны-то во-о-он где живут!

Тут он снова повернулся в мою сторону и неожиданно спросил:

– А у тебя и грамота есть?

– Какая грамота? – переспросил я, опередив на этот раз Юркую Макаронину.

– Грамота… ну, про то, что ты в гуниверситете учился.

– Есть грамота, – усмехнулся я, – диплом называется, только я ее дома оставил.

Володьша с сомнением посмотрел на меня и покачал головой:

– Зачем же ты ее оставил? Нешто думаешь, тебе вот так все на слово поверят?

– А я никому не собираюсь никаких слов давать! – довольно резко ответил я, рассчитывая, что этим ответом закончу наконец разговор о моем образовании.

Повернувшись в сторону дома, я принялся рассматривать это строение, однако Володьша не собирался закруглять столь интересовавшую его тему:

– С такой-то грамотой ты вполне мог поступить в книжню к самому Змею Горынычу!

– Да не собираюсь я ни к какому Змею Горынычу поступать!!! – рявкнул я в раздражении так, что Володьша в испуге присел, но тем не менее пробормотал:

– Ну чего ты так орешь? Я ж как лучше хотел подсказать.

Я в сердцах плюнул и двинулся в сторону дома. Ребята молча потопали за мной.

Мы были шагах, наверное, в десяти от фасада дома, когда среднее окошко вдруг распахнулось и оттуда раздался высокий с подвизгиванием женский голос:

– Это штой-то вы там по чужому двору шастаете? Это штой-то вы там вынюхиваете-разыскиваете?

Я повернулся к Володьше, чтобы спросить, кто это верещит таким противным голосом, и увидел, что на физиономии нашего проводника расцвела совершенно дурацкая, донельзя масляная улыбочка, что глазки его также замаслились до такой степени, что ничего вокруг не видят, а залоснившиеся губы тихо пришептывают:

– Никак сама Василисушка нас окликает. Голосок-то какой чудесный.

Пока Володьша наслаждался переливами «чудесного голоска», а я с удивлением наблюдал за метаморфозами, происходившими с Володьшей, наш старший лейтенант сохранял бодрый деловой настрой. Шагнув вперед, Макаронин громко и очень официально произнес:

– Вы, гражданочка, вместо того чтобы в окошко орать всякие слова непотребные, выйдите и объясните, на каком основании накладываете на свой плетень всякие опасные для жизни окружающих наговоры!

– Наш плетень! – раздался в ответ все тот же повизгивающий голос. – Чего хотим, то и накладываем!

– Да?! – немедленно возмутился Макаронин. – А если вам в голову придет на своем плетне гранаты развесить или мины под него заложить?!

– Развесим и заложим!!! – мгновенно и безапелляционно заявил женский голос.

– Да?! – вновь возмутился старший лейтенант. – А если кто-нибудь на них подорвется?!

– Чего сделает? – переспросила хозяйка дома с нескрываемым негодованием.

– Чего-чего… – передразнил ее Юрик. – Подорвется!!!

– Ага! Как же! – с непередаваемым сарказмом ответила девица. – Да пусть он только попробует… это… сделать, что ты сказал! Да матушка ему за это все ноги-руки поотрывает!

Вот тут Макаронин растерялся. Повернувшись в нашу сторону и посмотрев на Володьшу обалделым взглядом, он возмущенно поинтересовался:

– Слушай, эта твоя… Василисушка… она что – вообще?

– Не-е-е… – не переставая блаженно улыбаться, покачал головой Егоршин сын, – она… в общем…

Макаронин понял, что его, не понимают, и попробовал пояснить:

– Да нет. Я спрашиваю, у этой твоей знакомой что – вообще крышу снесло?

– Ну почему? – удивился Володьша. – У нее крыша на месте. – И, бегло оглядев стоявший перед нами дом, добавил: – И крыльцо на месте, и окна!…

Тут я понял, что ребята еще долго могут плутать в зарослях «оборотов речи», и вклинился в разговор с конкретным предложением:

– Слушай, Володьша, сын… этого… Егорши, может быть, ты сам поговоришь со своей знакомой?

Володьша сладко прижмурился и в голос пропел:

– Василисушка, выглянь на малую минуту, это я к тебе пришел.

Из окна донеслось странное хрюканье, похожее на смех, а затем раздался все тот же визгливый голосок:

– Да я вижу, что это ты пришел. И привел с собою еще двоих таких же охламонов!

– Василисушка, – снова завел свою сладкую песенку Володьша, но на этот раз его грубо перебили:

– Так вот, как ты пришел, так можешь и убираться вместе со своими непутевыми дружками!!! А то я сейчас рассержусь и спущу маменькин охранный наговор, вот тогда вам сладенько будет!!!

По ее тону я сразу понял, что под словом «сладенько» молодая хозяйка подразумевает какую-то чудовищную гадость. Поэтому, не давая нашему проводнику снова открыть рот, торопливо попросил:

– Ты, хозяйка, только скажи: девушка мимо твоей усадьбы не пробегала? И мы сразу уйдем.

Последовало довольно долгое молчание, а затем дверь тихо скрипнула и на крылечке показалась Василисушка.

Я удивленно взглянул на продолжавшего масляно улыбаться Володьшу и вдруг припомнил русскую народную пословицу насчет любви, которая зла. Василисушка была вполне уже зрелой девицей удивительно маленького роста и удивительно пухленькой. Такой, знаете, про каких говорят, что у них щеки из-за спины видны. Темные живые глазки, просверкивающие в маленьких щелках, образованных щечками и надбровными дугами «красавицы», уставились в меня, словно изюмины из сдобной булки.

Я тоже присмотрелся к пассии Володьши, что-то в ее облике было явно не так.

Несколько секунд мы помолчали.

Наконец, внимательно меня осмотрев и, видимо, удовлетворившись этим осмотром, «красавица» вдруг задорно улыбнулась и громко спросила:

– А кто тебе эта девчонка?

Ответить я не успел, поскольку в разговор немедленно вмешался старший лейтенант:

– Вы, гражданочка, не задавайте пустопорожних вопросов, а отвечайте по существу! Пробегала мимо вашего плетня девушка, и если пробегала, то в какую сторону?

Хозяйка бросила на представителя власти короткий недобрый взгляд и снова посмотрела на меня. Еще несколько секунд мы разглядывали друг друга, затем она машинальным движением почесала живот и совсем уже собралась что-то сказать, но на этот раз ее перебил Володьша, запевший своим масляным тенорком:

– Василисушка, краса моя писаная, не вынесешь ли водички? Так пить хочется.

«Красавица» недобро взглянула на приставучего мужика и коротко кивнула в сторону колодца:

– Вон тебе водичка, из ведерка похлебаешь! – А затем, стрельнув глазом в сторону Макаронина, добавила: – И дружка свово захвати, того: что «гражданочкой» обзывается!

– Кто обзывается? – взвился было наш «силовик», но вдруг повернулся к Володьше и быстро пробормотал: – Слушай, пойдем правда, водички хлебнем, а то в горле сушь, как после Первого мая.

– Как после чего? – разворачиваясь в сторону колодца, поинтересовался Володьша.

– После Первого мая, – повторил Юрик, укладывая свою ручищу Володьше на плечи и увлекая того к вожделенному источнику, – праздник такой… солидарности всего рабоче-крестьянского!

Ребята бодрым шагом устремились за угол дома, а Василисушка снова повернулась ко мне:

– Так кто она тебе?

– Невеста! – выпалил я уже подготовленный ответ.

– Невеста?… – медленно и слегка удивленно протянула девица, снова почесала живот и повторила: – Невеста… Что ж ты за своей невестой не смотришь?

– В отъезде был, – пожал я плечами.

– Ага!… – Василиса не отрывала глаз от моей физиономии, словно надеясь подловить меня на неверном выражении лица.

Наконец ее пухлое личико как-то враз смягчилось, она облокотилась на перильца крыльца и произнесла с неподдельным сочувствием:

– Пробегала мимо нашего двора девчонка. Беленькая такая, чистенькая. Босенькая, а из одежонки платьишко короткое. Еще попить у меня попросила… И просила, чтоб я, если кто следом за ней пойдет и про нее спрашивать будет, ничего про нее не говорила.

– Что ж ты тогда рассказываешь, если она просила не говорить? – переспросил я.

Василиса презрительно шмыгнула носом и с некоторым высокомерием ответила:

– А мне тебя жалко стало. Это ж надо, таким раззявой быть, чтоб собственную невесту потерять!

– А я ее еще не потерял! – зло ответил я. – Вот догоню и верну назад!

– Ага, – усмехнулась девица, – догонишь, как же! Невеста-то твоя уже небось в столице, да у Горыныча под замком! Или ты в подвал к Змею Горынычу пробраться думаешь?!

– Подумаешь – в подвал, – в тон ей усмехнулся я. – Такой подвал, в который я не смог бы попасть, еще не вырыли! Только с чего ты взяла, что она уже в столице? Она ж совсем недавно, как я понял, мимо твоей усадьбы пробежала.

Василиса легла животом на перила крыльца, изогнулась и посмотрела в небо.

– Недавно-то недавно, а часа три точно уже прошло. Так что до подставы она добралась, а уж оттуда ее в столицу по воздуху доставили. Змей Горыныч ждать не любит, раз девицу себе приметил, так сделает, что ее сей час к нему доставят.

– Обрадовала… – раздраженно протянул я и тут же поинтересовался: – а почему ты так уверена, что ее именно Змей Горыныч сманил?!

– Ха, – снова усмехнулась Василиса. – Точно сказал – сманил! Потому и думаю, что это Змей Горыныч, что больше у нас никто так сманить не умеет.

И тут мое копившееся раздражение выплеснулось разъяренным воплем:

– Никто не умеет?! Да я сам из этого вашего Горыныча вытряхну его гнилую душонку и заставлю бегать за ней по всему вашему тухлому Миру, пока вся его змеиная суть сквозь шкуру жидкой дрянью не просочится!!! А потом обдеру с него эту шкуру и натяну на самом высоком дереве в назидание всем таким умельцам!!!

Девчонка отскочила за дверь, но не захлопнула ее, а, просунув голову в щель, заверещала дурным голосом:

– Ой, ой!!! Гляньте на него – обдерет… натянет… Смотри, как бы самого на что не натянули!!! Да наш Змей Горыныч таких, как ты, по пять зараз проглатывает и не давится!!! Сам девку удержать не смог – руки-крюки, а сам обдирать-натягивать собрался!!! Ты сначала штаны на задницу натяни, чтобы не спадали, когда от Змея Горыныча удирать будешь!!!

Дверь с глухим стуком захлопнулась, и в тот же момент из-за угла дома выскочил Макаронин, размахивая деревянной бадейкой, в которой что-то плескалось.

– Сорока, ты что орал? Тебе что, эта бабища на ногу наступила?

Следом за старшим лейтенантом вынесся Володьша с перекошенной физиономией и мокрой веревкой в руке. Вопил он не слабее Юрика:

– Василисушка, душа моя, тебя кто обидел? Пожалуйся мне, я тебя защищу-обороню!

В открытое окошко плеснуло нахальным визгом:

– Ой, защитник-оборонщик выискался! Радость-то какая неописуемая! Я теперя кажную неделю День защитника-оборонщика отмечать буду!

Тут наступила короткая пауза, видимо, «красавица» набирала побольше воздуха в свою обширную грудь, а затем последовал заключительный аккорд:

– Уматывай отсюдова, Володьша, видеть тебя больше не хочу!!! И дружков своих малахольных утаскивай!!! А то я сейчас матушкино заклинание на вас напущу – так устанете медведями по лесу бегать!!!

Из бедного Володьша словно выпустили воздух, он весь как-то сразу обмяк, медленно повернулся ко мне и посмотрел на меня глазами побитой собаки:

– Что ты ей такое сказал? За что разобидел девушку?

Физиономия его вдруг скривилась, так что я даже испугался, что он сейчас заплачет. Однако никаких слез не последовало. Наоборот, тряхнув головой, сын Егоршин вдруг достаточно грозно заявил:

– Ты что думаешь, если вот это умеешь… – он поводил перед собой ладонями, повторяя мои колдовские пассы, – …так тебе уже и мирное население обижать можно?!

– Никто никого не обижал, – буркнул я в ответ, – так, поговорили немного.

– Как это – не обижал?! – взвился Володьша. – Как это не обижал, когда бедная девушка глотку себе сорвала, взывая, можно сказать, о помощи!

– О помощи?! – неожиданно подал голос Юркая Макаронина. – О какой помощи?! Я такой ругани даже на нашем вокзале не слышал! Этой… э-э-э… этой девочке свободно можно вышибалой у нас в «Лютике» работать, она своим визгом враз всех «в натуре» в чувство приведет.

Я хорошо знал заведение, о котором говорил Юрка, народ там собирался – сплошные монстры.

Володьша повернулся к Макаронине и укоризненно покачал головой:

– Вот от тебя я никак такого не ожидал, а еще опер… уполномоченный. Э-эх! Мы ж с тобой пили воду из одного ведра!

– И что?! – оторопел Юрик.

– И то! – содержательно ответил ему сын Егоршин.

Однако их интересная, познавательная беседа была прервана новым взрывом визга:

– Я кому сказала – уматывайте отсюдова!!! Кончилось мое терпение!!!

И вдруг истошный визг сменился кошмарным утробным рыком:

– Изага-кончала!… Карала-мурла!…

Сын Егоршин мгновенно пригнулся и, словно под обстрелом, бросился зигзагом в сторону плетня. Мы с Макарониным посмотрели друг на друга, и в этот момент Володьша, перемахнув изгородь, заорал:

– Бегите, ребята! Она заклинание Лосихино с цепи спускает!!!

– Падрыдло-молчало!… Орало-кварла!… – неслось из дома.

Юрка растерянно потер небритую щеку и, кивнув в сторону открытого окошка, спросил:

– Ты понял, кто орало?

– Кварла… – пожал я плечами в ответ.

И тут из открытого окошка резкими, нервными толчками начали выплескиваться прозрачно-темные, какие-то нереальные клубы дыма.

Юрик отступил от дома шага на два и все с той же растерянностью проговорил:

– Глянь-ка, похоже, у девки загорелось что-то. Может, ей помощь нужна?

Сделав пару шагов в сторону дома, он пригнулся, словно перед броском.

– С кварлой хочешь познакомиться? – остановил я его.

– С какой кварлой? – переспросил Юрик.

– Которая орало, – пояснил я, и Макаронин с некоторой опаской посмотрел на дымящее окошко. А оттуда тем временем продолжали нестись непонятные слова:

– Ипадло-травило!… К-ха!…

– Слышь, – шепотом выдохнул Юрик, – ругаться начала.

– Иклимс-дырбанул!… К-ха, к-ха, кха! – Хозяйке дома явно не хватало свежего воздуха.

– Кого-то убило, а я лишь всхрапнул, – неожиданно для самого себя закончил я.

А из окошка неслось сплошное «К-ха, к-ха, к-хе, к-хе…»

– Слышь, – снова шепнул старший лейтенант, – она, кажись, задыхается.

И вдруг он в полный голос заорал:

– Держись, девка, щас я тебя вытащу!!!

На этот раз я не успел остановить нашу доблестную милицию. Старший лейтенант стремительным броском преодолел остававшиеся до стены дома пять метров и рыбкой нырнул в открытое окошко, совершенно заволоченное дымом.

Как он ухитрился без всякой магии допрыгнуть до окна, которое располагалось в паре метров над землей, и самое главное, как он попал в это окно, совершенно невидимое в дыму, а не врезался башкой в стену, для меня до сих пор является загадкой, но спустя два десятка секунд дверь дома распахнулась и на крыльцо вывалился Макаронин. Живой и здоровый. А на его могучем плечике обвисла маленькая тоненькая девчушка с распущенными по макаронинской спине длинными спутанными черными волосами.

Сиганув на землю мимо ступенек и отбежав от дома на пяток шагов, Юрик присел на одно колено и осторожно опустил девчонку на травку. Затем, склонившись над девчушкой, грубый Юрик неожиданно жалостливым тоном прошептал, обращаясь ко мне:

– Ты искусственное дыхание когда-нибудь делал?

Я присел рядом на корточки и отрицательно покачал головой, не сводя глаз с миловидного тонкого личика со вздернутым носиком и длинными темными ресницами, прикрывшими глаза.

– Вот и я только в теории. А девчонка, похоже, наглоталась этого дыма. Руки-то ей качать теперь, пожалуй, бесполезно, придется это… рот в рот дышать.

– Слушай, – проговорил я, не обращая внимания на его столь необычный тон, – ты откуда эту девчушку взял?

– Как это – откуда? – не понял Юрик. – Из дома. Ты же сам видел, откуда я вышел.

– А ты не находишь, что с нами разговаривала совсем другая… э-э-э… девушка?

Юрик внимательно посмотрел на спасенную и почесал в затылке:

– Знаешь, я какую нащупал, ту и вытащил. Может, их там еще три!

Мы подняли головы и посмотрели на все еще дымящее окошко.

– Только они… это… не задыхаются, – добавил Юркая Макаронина, которому явно не хотелось еще раз забираться в задымленное помещение.

– Ну три вряд ли, – задумчиво не согласился я со старшим лейтенантом, – а вот еще одна точно должна быть!

– Не… Никого там больше нет! – уверенно прозвучал из-за моего плеча голос Володьши. – У Лосихи только одна дочка есть – вот эта!

– Эта? – недоверчиво переспросил Юрик. – Тогда та кто была?

И он потряс около своей физиономии сложенными лодочкой ладонями, показывая ширину щек явленой нам Василисушки.

– Та – это тоже эта… – не совсем понятно пояснил Володьша, – просто Лосиха заклинание на дочку накладывает. Чтобы, значит, того… не позарился злой человек.

Он склонился над все еще неподвижно лежащей девушкой и негромко добавил:

– Эх, ребята, знали бы вы, на кого я только не насмотрелся здесь! Сегодня еще ничего, а вот пять дней назад со мной василиск разговаривал. Как только я в камень не превратился!… Вот тогда и решил уходить отсюда.

– Брешешь! – изумленно проговорил старший лейтенант, в свою очередь, наклоняясь на девушкой.

Я тоже посмотрел на лежащую девчушку, и в этот момент раздался странный короткий глухой стук, и Володьша без звука рухнул носом в траву рядом с девчонкой.

Юрик коротким, резким движением отклонился в сторону, и в то же мгновение рядом с его головой просвистел конец здоровенной узловатой дубины. А старший лейтенант непонятным образом изменил направление движения своего тела и вместе со смачным, чуть хрипловатым выкриком резко выметнул вправо руку со сжатым кулаком. С другой стороны от девчонки мягко улеглось тело здоровенной тетеньки, наряженной в длинную темную юбку и короткий, наглухо застегнутый плюшевый жакет, над воротом которого тонкой полоской красовался воротник светлой кофточки. Из-под края юбки вызывающе торчали теткины ноги, босые и грязные.

Я немного растерянно почесал щеку и с глупым смешком поинтересовался:

– За что ты, Юрик, тетеньку уделал?

– За Вовика за нашего, – совершенно спокойно, с полной уверенностью в своей правоте ответствовал старший лейтенант. А затем пояснил еще для непонятливых: – Это ж она Вову дубиной своей по затылку приласкала.

Мы оглядели отдыхающих на травке субъектов, а затем, не сговариваясь, перевели взгляды на открытое окно дома. Дым из него валить перестал, хотя горелым все еще пованивало. Юрик поскреб затылок, посмотрел на меня и неуверенно проговорил:

– Вообще-то мы вроде бы как… торопимся… Но и оставлять их здесь…

– Тем более неизвестно, кто из них первым придет в себя! – подхватил я его мысль.

– Да! Если это будет тетенька, тогда нашему… этому… – старший лейтенант мотнул головой в сторону Володьши, – …сыну Егоршину точно не поздоровится. А ежели тетенька дубину свою разыщет, то и до смертоубийства дело дойти может.

– Вообще-то эта тетенька и без дубины Володьшу запросто изничтожит, – задумчиво констатировал я, а затем самым что ни на есть бодрым тоном скомандовал: – А ну бери за ноги!

Макаронина, снова взглянув на меня каким-то странным, чуть диковатым взглядом, спросил:

– Кого?

– Начнем по старшинству и по тяжести полученного увечья, – предложил я.

Юрик тут же без тени сомнения ухватился за грязные лодыжки незнакомой тетки. У меня мелькнула мысль, что при таком раскладе основная тяжесть транспортировки падает на меня, но делать было нечего – сам предложил. Просунув руки тетеньке под мышки, я поднапрягся и оторвал-таки ее грузное тело от земли. Юрка, пятясь, посеменил к крыльцу, я, естественно, посеменил следом за ним. Когда старший лейтенант начал подниматься по ступенькам, тетенькина юбка медленно поползла вверх, открывая толстые грязные коленки. Юрик демонстративно отвернулся и ускорил шаг.

Наконец мы затащили хозяйку «гасьенды» в дом. Более того, миновав большую переднюю комнату, мы пронесли ее в заднюю горенку и, немного покряхтев, уложили на высокую кровать.

Быстро вернувшись во двор, мы приняли на руки остальных двух пострадавших, причем мне досталась девчушка, а Макаронина подхватил Володьшу. Этих мы разместили в большой комнате: девушку на огромном, покрытом толстым лоскутным покрывалом сундуке, а Володьшу на длинной лавке, стоявшей вдоль стены.

Оглядев пострадавших, Юрик негромко крякнул и довольно заявил:

– Ну вот, теперь и уходить не стыдно – все пристроены, всем удобно.

– Куда это ты уходить собрался? – раздался вдруг вполне добродушный низкий женский голос.

Мы повернулись в его сторону и увидели, что в дверях, ведущих в маленькую заднюю горенку, стоит тетенька, что одна рука у нее уперта в бок, а вторая – правая – спрятана за спину.

«Напрасно, выходит, мы ее тащили, – огорченно подумал я, – она вполне могла и сама дойти!»

– Так это… – довольно развязным и в то же время слегка неуверенным тоном заговорил Макаронин, – …дела у нас… срочные… Торопиться нам надо. – И повернувшись ко мне, он гораздо увереннее добавил: – Правда, Сорока?

Тетенька неторопливо перевела взгляд со старшего лейтенанта на меня, затем обратно на старшего лейтенанта и прежним добродушным тоном поинтересовалась:

– И кто же это из вас мое сторожевое заклинание потер?

Мы с Юриком, не сговариваясь, посмотрели на тихо лежащего Володьшу, но Лосиха, а это без сомнения была она, тут же добавила с коротким смешком:

– Не-е-е… Володьша, конечно, парень юркий, но с колдовством-ведовством не связанный. Это кто-то из вас двоих.

Я с кривоватой улыбкой пожал плечами:

– Ну я заклинание… «потер». Только ведь и не твое оно было!

Лосиха с нескрываемым интересом оглядела меня и словно бы про себя пробормотала:

– Ишь ты, и это учуял.

А затем, хмыкнув и покрутив головой, спросила:

– А что, дорогой-хороший, может, ты мне на плетень новое заклинание наложишь? Нам ведь с дочкой в нашей-то глухомани без серьезной охраны ну никак нельзя, а где здесь хорошего колдуна взять?

Я в легком недоумении пожал плечами:

– Да ты и сама вроде бы кое-что умеешь. Вон из дочки какую… э-э-э… «красавицу» смастерила, позавидовать можно.

– Где уж там – сама, – вздохнула тетенька, – Это у меня палочка такая есть… дареная. Так она, кроме как образину наложить, почитай, ничего и не умеет. К тому же тоже того гляди… это… сработается.

И тут вдруг Лосиха запрокинула голову и завыла с подвизгиванием:

– И никому-то мы, сиротинушки, не нужны! И никто-то нас, сиротинушек, не защитит, не оборонит! Погрызут нас звери лютые, обидит-изгадит лихой человек!

– Вы, гражданочка, чем в голос завывать, объясните лучше поведение свое антиобщественное, – грубо прервал ее вой бесчувственный Макаронин. – Вы за что дубинкой своей Володьше башку снесли? Он и так на голову слабый был, а теперь и вовсе соображать перестанет!

Тетенька мгновенно смолкла, сурово покосилась на нетактичного старшего лейтенанта и совершенно спокойным тоном ответствовала:

– Ничего с его головой не случится. А вмазала я ему как предупреждала – говорила, не пяль зенки свои бесстыжие на Василису или по башке схлопочешь?! Говорила! Застала его прям-таки за этим занятием?! Застала! Вот и вмазала!!!

– Да?! – возмущенно переспросил Юрик. – А мне по башке почему без предупреждения целила?

– А что б ты, милок, на чужую девку слюни не пускал!!! – гаркнула в ответ Лосиха. – Думаешь, я не видела, какими ты глазищами на дочку мою смотрел?! Ты ж ее… это… вожделел!!!

– Куда? Кого? Тьфу ты! Когда? – совершенно растерялся Макаронин.

– Тогда!!! – отрезала Лосиха. И тут же совершенно не по теме добавила: – А еще кулаками махает!!! Следующий раз помахаешь у меня! Помахаешь! Так в ответ махну, что имя-прозвище свое забудешь!!!

– Но-но, гражданочка, попрошу без угроз в адрес представителя закона! – с суровой строгостью проговорил Юрка. – А то и на пятнадцать суток загреметь можно!

– Я те дам… Как сказал? Грамдамочку? – с угрожающим присвистом просипела Лосиха. – Ты у меня сам грамдамочкой щас станешь и разговаривать будешь тоненько-тоненько!

Тетенька потянула правую руку из-за спины и вытащила на свет божий здоровенную заржавленную саблю!

– Так, – совершенно спокойным тоном констатировал старший лейтенант, – применение холодного оружия против представителя правоохранительных органов! Статья двести пятьдесят вторая Уголовного кодекса! Пять лет тебе тетка светит!

В ответ на его замечание Лосиха нехорошо ощерилась темноватыми зубами и гнусаво-ласково проговорила:

– Мне-то пять лет светит, а тебе и двух мгновений светить не будет! Щас я тебе и правые, и левые охренительные органы оттяпаю! И вот тогда будет тебе, милок, полный уголовой комикс со всеми статьями сразу!

Тетенька прыгнула к Макаронину, замахиваясь в броске своей здоровенной ржавой железякой, а тот, вместо того чтобы, как, видимо, ожидала местная ниндзя, дать деру, бросился ей навстречу. И эта встреча состоялась буквально сразу же – острие древнего оружия встретило в замахе низкий потолок комнаты и застряло в нем, а каблук макаронинского кирзового сапога наткнулся на упитанный живот тетеньки. Лосиха выпустила рукоять повисшей сабли, хрюкнула, икнула, медленно согнулась пополам и тихо улеглась на чистый лоскутный половичок.

Макаронин конфузливо улыбнулся, а я поскреб начавшую пробиваться на щеке щетину и спросил:

– Слушай, Макаронина, ты за что эту тетеньку так невзлюбил? Посмотри, за какие-то пятнадцать минут, ты ее второй раз вырубаешь!

Юрик снова улыбнулся и пожал плечами:

– У меня, понимаешь, условный рефлекс.

– Какой рефлекс, – перебил его я с живым интересом, – толстых рослых тётек вырубать?! Это какой же Павлов тебе такой рефлекс оригинальный привил?!

– Да нет, – досадливо отмахнулся Юрка от моих домыслов. – Я ж всего месяц назад окончил спецкурсы по борьбе с организованной преступностью. Ну вот и… того… этого… чуть какое… поползновение, у меня сразу рефлекс включается. А у этой тетки одни сплошные поползновения: то с дубиной, то, понимаешь, вообще с холодным вооружением наперевес…

Мы с Макарониной снова уставились на «замиренную организованную преступность», раздумывая, что же нам делать дальше, и в этот момент за моей спиной раздался мелодичный девичий голосок:

– Ой, а вы все еще не ушли? Ой, а кто это вас в дом пустил?

Мы разом повернулись, как будто специально для того, чтобы встретить, так сказать, лицом к лицу последний, самый сложный вопрос очнувшейся Василисы:

– Ой, а что это матушка на половичке улеглась?

– Э-э-э… – протянул растерявшийся в очередной раз Макаронин, – да вот… притомилась… прилегла, так сказать, восстановить гаснущие силы… дубинка у ней тяжеловата оказалась…

– А кто дедов палаш в потолок воткнул? – не унималась любопытная девчонка.

– А палаш… – я шагнул вперед и выдернул саблю из потолочной балки, – …мне матушка твоя вынесла. Он мне нужен, чтобы новое охранное заклинание на ваш плетень навести.

Взвесив на руке сабельку, я со значением посмотрел на Макаронина.

– Слушай, Юрик, а не выкопаешь ли ты мне прям в воротах этой… «гасьенды» небольшую такую канавку: аккурат в размер вот этой железки. Только канавка должна быть глубокой, не меньше полметра, чтобы запаха железа не чуялось. А я пока хозяйками займусь и… Володьшей нашим.

Похоже, мое предложение пришлось Юрику как нельзя более по нраву. Он быстренько выхватил из моих рук «дедов палаш» и, не говоря ни слова, вышел из дома.

А я подошел к мирно лежащей тетке Лосихе и склонился над ее бездыханным телом.

– Ты это что собираешься делать? – снова раздался на этот раз довольно встревоженный голосок Василисы.

– Ну надо же хозяйку в чувство привести? – полувопросительно ответил я, словно сомневаясь, а надо ли?!

– Не надо! – подтвердила мои сомнения Василиса. Она успела вскочить со своего сундука и встать рядом со мной. – Когда ей надо будет, она сама в чувство придет.

– Ну что ж, не буду с тобой спорить, – согласился я, – значит, мы можем сосредоточиться на ее жертве.

– На какой ее жертве? – удивилась девушка и, быстро оглядев комнату, кивнула в сторону мирно лежащего Володьши: – На этой, что ли?

– Именно на ней, – подтвердил я, – нам, знаешь ли, надо дальше двигаться, мы и так слишком тут у вас задержались, а я Володьше обещал с собой его взять.

– Он что, с вами уходит? – спросила Василиса, и в ее голосе просквозило легкое удивление.

– Собирался, – коротко ответил я, склоняясь на ушибленным, – но теперь уж и не знаю…

– Но если вы торопитесь… – вроде бы как раздумчиво проговорила девушка и тут же торопливо переспросила: – Вы ведь торопитесь?

Я утвердительно кивнул, и она продолжила:

– Тогда, может быть…

Однако ей не дали договорить, что именно «может быть», позади нас раздался голос вновь очнувшейся тетеньки:

– Куда это они торопятся?

Я быстро обернулся. Лисиха уже не лежала на половичке, а сидела, не сводя пристального взгляда с моей скромной персоны. Впрочем, отвечать на ее вопрос мне не пришлось, за меня это сделала Василиса:

– Они торопятся девушку перехватить! Ту, которая утром мимо нашей усадьбы пробегала.

– Так вы уже опоздали ее перехватывать, – с нехорошей усмешкой высказалась тетенька, по-прежнему не сводя с меня глаз. – Она, поди, уже у Змея Горыныча в палатах обретается. Да и к чему такая спешка?