– Ну а почему к этому «сучку» подходить нельзя?

Макаронин снова посмотрел на меня «нехорошим» взглядом, затем опустил глаза, крякнул и значительно тише произнес:

– Да ты знаешь… возле этой коряги разные нехорошие дела творятся.

– Что значит «нехорошие дела»? – не отставал я.

– Ну… – отвернувшись в сторону, забормотал Юрка, – …скотина, если ее на этой поляне пасти, заболеть может. А люди… – Он запнулся, но все-таки договорил: – Люди… Людей, знаешь, перенести может.

Бросив на меня быстрый взгляд, он убедился, что я не совсем понял его слова, и быстро добавил:

– Ну был на поляне, около «сучка», а оказался у черта на куличках!

– Где?! – удивленно воскликнул я.

– Где-где, – неожиданно озлился Юрка, – да где угодно! Кого в соседнее село зашвырнет, кого в райцентр…

– И часто так-то людей «перекидывает»? – поинтересовался я.

Юрка отрицательно помотал головой.

– Сейчас редко. Местные-то, почитай, все знают про это место, а приезжих здесь и не бывает. Чужие-то в Лосиху едут теперь по другой дороге. А раньше бывало, что люди здесь и вообще пропадали!

– Что значит – пропадали? – снова не понял я. – Если здесь люди пропадали, значит, этим местом должны были компетентные органы заниматься!

– Ха!… – усмехнулся Юрик. – Я сам – компетентные органы! Только если уж кто здесь пропал, то все, с концами – ни следа, ни запаха. Пару раз, еще до войны, собак по следу пропавших пытались пускать, так псы как до этой полянки добегут, так и стоп. Садятся в сторонке и воют, а к коряге этой их и на поводке не подташишь. Да… – Он чуть помолчал, а потом махнул рукой: – Э, что там говорить, у меня у самого дружок пропал – Колька Седов, наверняка у этого самого сучка! Нам тогда лет по пятнадцать-шестнадцать было…

И вдруг его физиономия расплылась в пакостной усмешечке:

– Он, Колька-то, влюблен был по уши как раз в эту твою Людмилу, а она на него и смотреть не хотела – маленький он был, в смысле, росту невысокого, а уж рыжий – глазам смотреть больно! Он все Седым себя называл, по фамилии, а мы его Рыжиком дразнили. Бился Рыжик, бился, даже к бабкам кое-каким обращался… типа помогите девку приворожить, да только кто ж захочет с бабкой Варварой связываться – бабка Варвара сама кого хочешь приворожит или в узелок завяжет! Вот Колька и повадился к сучку ходить. Я, говорит, сам колдовать научусь и Людку приколдую! Только ничего у него не получилось, и сам пропал… – Макаронин вздохнул. – Хороший был парень, так и не нашли, хотя во всесоюзный розыск объявляли.

– Неужели с этим… сучком так-таки ничего и нельзя сделать? – с провокационным смешком поинтересовался я. – Может, федеральные власти подключить?

Однако Юрик на мою провокацию не поддался и ответил совершенно серьезно, так что я снова подумал, что он меня разьпрывает:

– Нет, никакие власти, ни областные, ни федеральные, ничего здесь не сделают. Одна была надежда – бабка Варвара. Уже сколько раз к ней ходили, просили ее убрать этот чертов сучок, так нет, все ей недосуг.

– То есть как?! – Опешил я. – Та самая бабка Варвара, что?…

Юрка в ответ молча кивнул.

– Ты хочешь сказать, что бабка Варвара, бабушка моей… бабушка Людмилы, может убрать этот… э-э-э… «сучок»?

– Больше некому… – вздохнул Юрка. – Она ж – прямой потомок той самой… Лосихи, что черта переломала!

Я уставился на корягу и не сводил с нее глаз целую минуту.

Затем, снова повернувшись к Макаронину, я медленно проговорил:

– Ну что ж, пойдем к этой замечательной бабке. Может, и по этому делу мне удастся с ней поговорить.

Макаронин с нескрываемым облегчением развернулся прочь от коряги и двинул в сторону опушки, а я направился следом за ним. Но не успел я сделать и шагу, как в кармане моей куртки вдруг что-то зашевелилось. Да какой там зашевелилось – задергалось, явно стараясь выбраться наружу!

Я инстинктивно бросил ладонь на карман, стараясь остановить это дерганье, но опоздал, из-под клапана на голубоватую травку вывалился крошечный золотисто-оранжевый медвежонок с колечком на лопоухой башке.

«Как же это я карман не застегнул? – несуразно мелькнуло в моей голове. – Мог и потерять!»

Я наклонился, чтобы поднять Людмилкин подарок, прихваченный мной из дома по каким-то сентиментальным соображениям, однако маленькая игрушка, вместо того чтобы спокойно дождаться, когда ее снова уложат в карман, вдруг встала на задние лапки и покатила, поблескивая колечком на своей макушке, в сторону темной коряги.

– Куда?! – совершенно по-идиотски воскликнул я и бросился следом за медвежонком.

За моей спиной раздалось не менее идиотское «Куда?!», и я услышал топот Юркиных сапог.

Догнать крошечную игрушку, конечно же, ничего не стоило, хотя благодаря своему неожиданному старту ей и удалось оторваться от меня на пару шагов. В два прыжка я настиг рыжего медвежонка, но тот неожиданно наддал еще, так что мне пришлось сделать еще один прыжок. Тут уж игрушка оказалась прямо под моими ногами, и я наклонился, чтобы схватить ее. В этот момент голова у меня закружилась, в глазах поплыло, ноги слегка подкосились, и я вынужден был сделать еще один небольшой шажок, чтобы просто удержаться на ногах, а не ткнуться носом в траву. Одновременно я сумел подхватить рыжую игрушку, которая как-то уж очень неожиданно потеряла свою подвижность.

Выпрямившись, я тряхнул головой, отгоняя мгновенную дурноту, и оглянулся на Макаронина. Тот стоял за моей спиной и диковато озирался по сторонам. Я показал ему зажатого в кулаке медвежонка и с глубоким удовлетворением произнес:

– Вот, поймал.

Старший лейтенант посмотрел на меня круглыми глазами и тихо повторил:

– Поймал…

Только тут я заметил, что в двух шагах за его спиной виднеется темная коряга, «чертов сучок».

«Он же должен быть…», – растерянно подумал я и посмотрел в другую сторону, туда, куда мы бежали и где по всем законам окружающего мира должна была находиться коряга, но там ничего не было! Я снова развернулся к Макаронину. Тот топтался на прежнем месте, продолжая озираться, и тут я увидел, что от коряги в нашу сторону по травке тянется едва заметная тропка, нет, даже не тропка, а так, легкая примятость. Мне немедленно припомнилось, что точно такую же примятость я видел только что, стоя в нескольких метрах от коряги, только тогда она располагалась с другой стороны и тянулась через всю поляну, от опушки до коряги.

И тут меня словно что-то толкнуло изнутри – я еще раз огляделся и прислушался к собственным ощущениям.

Пространство вокруг меня было переполнено дикой, неупорядоченной магической Силой – это был явно не наш Мир!

– Та-а-к… – ошарашенно протянул я и снова посмотрел на Юрку.

Тот уже слегка пришел в себя, и, похоже, ничто его не тревожило. К нему снова вернулась его всегдашняя жизнерадостность.

– Эк нас… перешвырнуло! – Он расплылся в довольной улыбке. – А других вот так вот, наверное, вообще неизвестно куда забрасывает!

Я взглянул на зажатого в кулаке медвежонка и подумал:

«Да, друг, ну ты и услугу нам оказал».

И вдруг остановил сам себя:

«Услугу! Это же – игрушка!!! Как она могла бежать? Но ведь бежала. Я сам видел».

– А чего ты к этой коряге-то рванул? – раздался позади меня голос Макаронины. – Я ж тебя предупреждал, что к ней подходить нельзя.

– Да вот, – машинально ответил я, – медвежонок у меня сбежал.

– Ха! Сбежал! – воскликнул Юрка. – Как же он мог сбежать, когда он игрушка? Уронил небось сам, а он просто откатился.

«Откатился? – мысленно переспросил я сам себя и тут же не согласился с Юркиным предположением: – Нет – побежал! Я сам видел, как у него лапы мелькали!»

А Юрка тем временем продолжал свои разглагольствования:

– Его надо было веточкой достать, а ты, дурной, за ним рванул. Хорошо еще нас не так далеко перекинуло, а то бы и дороги домой не нашли!

«Да мы ее и так не найдем», – подумал я и тут же вспомнил, что мешочек с «камушками», подарок Маулика, при мне, так что я всегда смогу построить портал перехода. Вот только… Почему медвежонок привел меня сюда? Случайно ли это? Вот что надо выяснить. А для этого необходимо найти и пораспросить кого-то из местных. Кстати, и с этим самым «перекидом» не грех разобраться, похоже, здесь народу много «поперекидывало». А вот портала перехода у сучка не было. Во всяком случае, я его не почувствовал. И это было странно.

– Ну ладно, – закруглился наконец Макаронин, – хватит стоять столбом, пошли в Лосиху.

– Пошли, – немедленно согласился я, – только вот дорогу-то ты помнишь после «перекида»?

Юрка ощерился в своей неповторимой самоуверенной улыбочке:

– Да я отсюда до Лосихи с завязанными глазами дойду! – И тут же чуть-чуть поправился: – Вот только чертов сучок обойти надо.

И он по широкому кругу, обходя корягу, двинулся все к той же опушке поляны. Я чуть приотстал и быстро наговорил заклинание Полного Понимания, прикрыв им и себя, и Юрика… так, на всякий случай. А затем направился за старшим лейтенантом, сжимая в кулаке медвежонка, словно боясь, что он снова вырвется и рванет куда-нибудь еще. Но игрушка вела себя смирно, так что, дойдя следом за Макарониной до опушки, я опять уложил ее в карман, правда, клапан я на этот раз тщательно застегнул.

Мы снова вошли в лес. Поляна, на которой валялся чертов сучок, скрылась за деревьями, и шагов через двадцать мы неожиданно вышли на узенькую тропочку, бегущую между кочек, поросших черникой, короткой травкой и редким папоротником. Я заметил, что, выйдя на эту тропочку, Макаронин чуть замешкался, чтобы оглядеться, и вид у него при этом был слегка удивленный. Однако никаких вопросов я задавать ему не стал, поскольку он быстро оправился от своего удивления и бодро зашагал по тропочке направо.

Мы прошли, наверное, с полкилометра, когда Юрка вдруг остановился и с удивлением уставился на высоченную березу со сломанной и обгорелой верхушкой. Я подошел ближе и поинтересовался:

– Что, Макаронина, знакомую встретил?

Он слегка растерянно посмотрел на меня и ответил:

– Именно что знакомую, – и, снова переведя взгляд на березу, добавил: – Вот только березка эта никак не могла здесь стоять.

– Как же – «не могла», когда вот она, стоит!

– Именно что стоит… – Юрка снова взглянул на меня. – Но вообще-то эта береза находится севернее Лосихи, а мы, чтоб ты знал, подходим… – тут он как-то странно к-хмыкнул, – с юга!

– А тебе не кажется, что ты просто слегка заплутал? – с едва заметной усмешкой спросил я.

Юрка мою усмешку не заметил, но сразу же набычился:

– Как это я мог заплутать, когда я эти места знаю как свои пять пальцев!

– А береза? – еще более усмешливо поинтересовался я. – Или она специально сюда, переместилась, чтобы тебя запутать?

– Нет, береза здесь всегда стояла, – раздался вдруг довольно высокий мужской голос из-за недалеких кустиков, а спустя мгновение на тропочку из-за кустов выступил и его обладатель.

Мы с Юркой уставились на мужика, но тот и не думал смущаться:

– С тех пор, ребята, как я сюда попал, эта береза всегда туточки обреталась. Может, ольха какая черная или, там, бузина и могли деру дать из этих мест, а береза – никогда! Береза – дерево солидное.

Мужик открыто улыбался, хотя в его светло-голубых, удивительно прозрачных глазах таилась некая серьезная заинтересованность. А вообще-то вид у него был довольно несуразный – крупный, породистый, с легкой горбинкой нос как-то не вязался с простоватыми, улыбчивыми губами и светлыми, широко расставленными глазами, опушенными светлыми же ресницами. На высокий, покрытый легкими морщинами лоб падали негустые светлые волосы, обнаружившие на затылке уже заметную проплешинку.

Годков мужику было между двадцатью пятью и сорока, а одет он был самым обычным образом: в мешковатые, со времен покупки не глаженные штаны, заправленные в разношенные, но еще довольно крепкие сапоги с короткими голенищами и темно-синюю, в мелкий белый горох рубаху навыпуск, подпоясанную куском тонкого шнура. В крупных, явно привыкших к тяжелой работе руках мужик держал небольшой холщовый мешок, перетянутый по горловине бечевкой, и странный музыкальный инструмент, напоминавший басовую мандолину с резко загнутой назад колодочкой для колков.

– А ты кто такой будешь? – задал неожиданный вопрос старший лейтенант Макаронин, причем вопрос этот прозвучал столь официально, что я с удивлением посмотрел на него и неожиданно подумал:

«Вот те на! А еще говорил, что он в этих местах всех жителей в лицо знает!»

И тут же поправил сам себя:

«Нет. Это он в тех местах всех в лицо знает, а здесь… Здесь он никого, похоже, не знает!»

Мужик между тем остренько посмотрел в лицо Макаронину и все с тем же доброжелательством ответил:

– Зовут меня Володьша, сын Егоршин. Родом я из Вятшей Пустоши. Далеконько отсюда, так что либо вам придется мне на слово поверить, либо…

– Из какой это Вятшей Пустоши?… – С явным уже недоверием протянул старший лейтенант. – Что-то я не знаю в округе никакой Вятшей Пустоши!

– Так ты, болезный, и березы не признал, – добродушно усмехнулся Волдьша и, покосившись в мою сторону, спросил: – Ну а сам-то ты кто таков и откуда будешь?

– Я-то – старший оперуполномоченный, старший лейтенант Макаронин, в настоящий момент провожу краткосрочный отпуск в Выселках, – гордо ответствовал Макаронина.

Мужик снова улыбнулся – очень мне нравилась его улыбка – и ласково, словно уговаривая капризного ребенка, проговорил:

– Ишь ты – и опер… уполномоченный – старший, и… этот… лейте… нам старший… сплошь, значит, начальство? – А затем, почесав подбородок, добавил: – из Выселков, говоришь? А я тебя не слишком огорчу, если скажу, что никаких Выселков поблизости нет?

– Как это нет?! – даже и не удивился, а просто оскорбился Юрка. – Да ты, видать совсем не местный! Вон там они, Выселки, – он махнул рукой куда-то влево, – километрах в двух всего-то!

Мужик удрученно покрутил головой:

– Это, конешно, ваше дело, только никаких Выселков там нет.

– Да мы, собственно говоря, и не в Выселки идем, – вступил я в разговор, прекращая ненужный спор. – Нам Лосиха нужна.

Мужик снова внимательно взглянул на меня и снова улыбнулся:

– Ну, к Лосихе вы аккурат по этой тропочке и выйдете, только вот дома ее сейчас нет.

– Кого?! – в один голос воскликнули мы с Юриком.

– Как – «кого»? – удивился Володьша. – Лосихи. Вы же к ней идете?

– Лосиха, что б ты знал, – с большим знанием дела начал просвещать аборигена Макаронин, – это село такое. И мы в это село идем.

Мужик снова расплылся в своей добродушной улыбочке:

– А никакого села там нет. Ни Выселок, ни Лосихи. По этой тропочке вы выйдете к росчисти, на которой обосновалась тетка Лосиха. Домик у нее, хлевок, скотинка кое-какая в хлевке… Дочка-красавица… – Глазки у Володьши масляно залоснились. – Только сама-то Лосиха щас в бор ушла, а дочка ее никого и за свой плетень не пустит, когда матери дома нет.

Последняя фраза у мужичка получилась странно грустной, так что я сразу подумал, что он уже не раз пытался попасть в усадьбу к Лосихе, когда той не было дома. Говорил Володьша спокойно и уверенно, да я и сам знал, что он говорит истину, однако Юрик никак не мог согласиться со столь странными утверждениями какого-то чужого, по его мнению, мужика.

– Пошли, Сорока! – рявкнул он, махнув рукой на улыбающегося мужичка. – Нечего слушать сказки всяких…

Юрка не договорил, но взгляд, брошенный им в сторону улыбчивого Володьши, был весьма красноречив.

И тут встретившийся нам мужичок стал вдруг необычайно серьезным и, обращаясь главным образом ко мне, торопливо проговорил:

– Слышь, ребята, возьмите меня с собой! Глядишь, я вам в дороге пригожусь.

– Куда это тебя взять? – немедленно огрызнулся Макаронина. – В какой это дороге ты пригодишься, когда нам и идти-то всего пару километров!

Володьша сын Егоршин снова попытался улыбнуться, но на этот раз улыбка у него получилась не слишком бодрой.

– Не-е-е, я так думаю, что дорога у вас будет подлиннее… А мне как раз надобно в столицу попасть. Только я никак попутчиков не могу найти. Я ж здесь уже два дня попутчиков дожидаюсь.

– Может быть, тебе надо было на проезжую дорогу пойти? – участливо поинтересовался я.

– Так до проезжей-то дороги дойти еще надо, – с некоей даже тоской почти пропел Володьша. – А как до нее в одиночку-то добраться?

– И что ж, за два дня никто мимо не прошел?

– Да как не пройти, – вздохнул Володьша, – проходили… Да вот часов пять назад девка пробежала. Красивая. Да только какой она попутчик? Она и того, что у нее под ногами-то, не видела – глаза безумные, несется как угорелая. А спросить ее, куда несется, так она и сама не знает!

Он хотел еще что-то добавить, однако я резко его перебил:

– Ну-ка, ну-ка! Рассказывай, что за девка пробегала? И поточнее!

Мужик осекся, чуть удивленно посмотрел на меня и начал рассказывать, старательно вспоминая подробности:

– Ну, значит, сижу я за кусточком; жду. Солнышко как раз только взошло. Слышу, шуршит кто-то по тропинке. Легко так шуршит, не тягостно. Я даже и выглядывать сначала не хотел – явно кто-то несерьезный двигается, и опять же один, а мне поболе компания нужна. Однако когда шуршание приблизилось, любопытно мне стало, кто это так легко шуршать умудряется – и не ребенок, вроде бы. Ну я и выглянул. Смотрю, девчушка по тропочке бежит, да так торопится, словно в доме у нее пожар. А сама такая… – и снова на Володьшиной физиономии расцвела плутоватая улыбочка, а в округлившихся глазках загорелись озорные огоньки, – …красовитая. Высоконькая, волосы почти совсем белые, глаза большие, синие. Только вот бледная очень и глаза… такие… неподвижные, в одну точку уставленные.

Тут Володьша снова посмотрел на меня, словно бы опасаясь, что сказал что-то не то. Однако я не проявил недовольства, и потому он торопливо продолжил:

– Да одета она была тоже странно – ноги босые, на самой платьишко совсем коротенькое, спереди на маленькие такие пуговки застегнутое. И больше ничего. Проскочила она это мимо меня, словно ветерок по травке пробежал. Я уж потом подумал, может, окликнуть ее надо было, помочь чем, да уж поздно было.

Володьша замолчал, а я медленно перевел взгляд на Юрика, и тот, чуть сомневаясь, подтвердил мою догадку:

– На Людмилу похожа. Может, она и вправду в Лосиху бежала?

– Ты же слышал, – повернулся я к Юрке, – нет здесь Лосихи!

– Да если это была она, то бежать она могла только в Лосиху! – уперся Макаронина.

Но тут я вспомнил, какой видел Людмилу в последний раз, и сразу понял, что «позвали» ее через украденное «я» сюда, в этот самый Мир! И будь проклят этот чертов «сучок» – именно он являлся порталом перехода!

– Пошли! – резко кивнул я и, не дожидаясь Юрика, двинулся по тропочке. Макаронина немедленно устремился за мной, и тут до нас снова донесся голос Володьши:

– Ребята, так можно мне с вами? Мне правда очень в столицу нужно.

Я остановился и оглянулся. Володьша, сын Егоршин так трогательно протягивал к нам правую руку с зажатой в ней мандолиной, что я, несмотря на весь трагизм положения, чуть не расхохотался. И тут мне припомнилось, что я хотел порасспросить кого-нибудь из местных. Почему бы не этого Володьшу?

– Пошли, – я махнул ему рукой, – только не отставай, мы торопимся.

Надо сказать, что догнал он нас очень быстро, да и вообще ходок из него был классный. Он не только без особых усилий поспевал за нами, у него еще хватало сил говорить без умолку.

– Я бы, может, и рискнул один до тракта добраться, хотя пошаливают в нашем бору. Фильку-Рваные Ноздри я хорошо знаю, он меня не тронет, Яську из Рогатого болота знаю, Семку-Помело, но, говорят, у нас тут какой-то новый хмырь объявился, вроде бы как даже и не живой вообще, Саняткой-с-Дыхом кличут, да и еще кое-кто, – тараторил Володьша, забегая вперед и заглядывая сбоку мне в лицо. – Вот с ими-то я и не знаком, так, значит, и встречаться с ими не след! А тут смотрю, двое добрых молодцев по тропочке пробираются, да таки богатыри, таки богатыри, а один даже… того!…

– Чего – «того»? – подал свой грубый голос старший лейтенант нашей доблестной милиции.

– А я не про тебя, молодец, не про тебя, – быстро отбрехивался Володьша, и снова в его голосе я почуял некую ласковую насмешку, – я про товарища твово! Я как товарища твово увидел, так сразу и решил – вот с кем идти надо, этот никогда не выдаст!!

– А я что ж, выходит, выдам?! – возмутился Макаронина. – Да я самый надежный оперуполномоченный в отделении! Сам полковник Быков так считает! Василь Василич!

– Так я ж разве спорю? – удивленно восклицал Володьша. – Я и не спорю, конечно, самый надежный… этот… опер… в отдалении!… Я про другое: товарищ твой, на мой глаз, оченно умелый в… ну, в этом… ну, сам знаешь в чем… вслух не говорят.

– Вот и молчи! – не поворачиваясь, буркнул я.

– Так я разве что? – тут же покаялся Володьша. – Я ничего и не говорю. Я просто объясняю этому… ну… в отдалении который, почему я к вам пристал-то.

Тропка под нашими ногами резво пошла в гору, затем, перевалив через совершенно лысую верхушку какого-то незначительного пригорка и вильнув туда-сюда, ринулась вниз, в волглый, пахнущий стоячей водой овражек. На дне оврага тропинка пошла не прямо, а вихляясь из стороны в сторону, словно пытаясь выбраться из оврага и не находя в себе сил сделать достаточный рывок. Наконец, уже почти упершись в отвесную, осыпающуюся стену, она рванулась наверх покрытыми мхом ступенями и снова вынесла нас в чистый сосновый бор.

И тут потерялась.

Я остановился. Под ногами лежала ровная, мягко пружинящая подушка палой хвои, на которой просто не могло остаться никаких следов. Однако я только успел подумать, куда же нам теперь направить свой путь, как из-за правого моего плеча вынырнула рука с зажатой в ней мандолиной.

– Вон на ту кривую сосну надо путь держать, – уверенно подсказал Володьша.

Я оглянулся на своего непрошеного проводника, и он быстро закивал:

– Туда, туда. Аккурат на Лосихину росчисть выйдем. А там, за росчистью, снова тропочка идет, почитай, через весь бор. Ну а если бор пройдем, как раз на тракт и попадем, который к столице ведет. Правда, там…

Но закончить фразу Володьше не дали.

– Вообще-то меня интересует, куда побежала та девушка, которую ты видел сегодня утром, – перебил я его, поглядывая на указанную Володьшей сосну.

– Да-а-а… – задумчиво протянул он. – Ежели она дороги не знает, заплутает точно. Этому ж бору конца и края нет, недаром его Черным зовут. В нем с тропочки на тропочку можно неделями перепрыгивать, а к жилью человеческому так и не выйти.

Тут Володьша внимательно посмотрел мне в глаза и глубокомысленно добавил:

– А только я так скажу – знала она, девчонка эта, дорогу-Уж больно уверенно бежала, прям будто кто ее вел.

– Ладно, пошли на Лосихину росчисть, – согласился я.

Володьша уже на правах настоящего проводника двинулся вперед, я за ним, а замыкал наш отряд недовольно ворчащий старший лейтенант.

– Ишь, знаток выискался! Сам не местный, а поди ж ты, дорогу указывать берется! Ну ничего, вот выйдем к Лосихе, ни то к Выселкам, там я с ним разберусь – и откуда он, и зачем, и почем!

Я на ходу обернулся и с улыбкой оборвал его ворчанье:

– Слушай, Макаронина, что ты там бубнишь про свои Выселки? Сказал же тебе человек, нет здесь никаких Выселок, и Лосихи нет! Выкинуло нас в другой Мир, по-иному тут все.

Юрка недоверчиво посмотрел на меня, но спорить не стал, хотя по его виду было ясно, что ни в какие другие миры он не верит и будет стоять на своем до конца.

Без тропы и без дороги шагали мы, наверное, часа полтора. Сначала на кривую сосну, затем свернули на шум воды, а от излучины ручья, прыгавшего вниз с непонятно откуда взявшегося здесь гранитного уступа, на крик кукушки, которого мы дожидались по совету все того же Володьши минут, наверное, пятнадцать. Правда, его уверения, что идти надо именно на крик кукушки, который обязательно слышно, если подождать у ручья, оказались верными – кукушка прокуковала-таки.

Вот по этому крику мы наконец-то и вышли к невысокому плетню, огораживавшему большую поляну явно искусственного происхождения, посреди которой стояла солидная изба на три окна по фасаду, с выносными сенями, задней пристройкой, видимо, для скотины, и высокой крышей, покрытой серой дранью. Сбоку от дома торчал невысокий сруб колодца с двускатным покрытием и воротом.

Удивленный Макаронин подошел поближе, бормоча себе под нос:

– О! Гасьенда! Это как же я об ней ничего не знал-то?

Внимательно оглядев строение, он медленно протянул руку к плетню, словно для того, чтобы убедиться в его материальности, но Володьша неожиданно вскрикнул:

– Не тронь, плохо будет!

Старший лейтенант быстро отдернул руку и недовольно обернулся:

– Что ты орешь, оглашенный? Что плохо будет?

– Не знаю что, но точно плохо. – Не совсем понятно проговорил Володьша и тут же пояснил: – Я ж говорил, что Лосиха в бор ушла, а когда Лосиха в бор уходит, она всегда на плетень наговор накладывает, чтобы, значит, чужой не залез. Дочка-то ее, конечно, могла бы наговор снять, да только она никогда этого не сделает.

– Почему? – переспросил Макаронин.

– Опасается, – коротко ответил Володьша. – Разные тута бродят, иному и на глаза-то показываться нельзя, не то что ворота открывать.

– Ты кого это имеешь в виду? – с нехорошим подозрением поинтересовался Юрка.

– Ну кого… – пожал плечами Володьша, – тебя, меня, всех, кто бродит без дела да отирается под чужими плетнями.

Юркая Макаронина вытянулся, расправил плечи, и мне на мгновение показалось, что сейчас на его плечах отрастут погоны, а затем прозвучит сакраментальное: «Гражданин, пройдемте!» Однако вместо этого, видимо, сообразуясь с обстановкой, старший лейтенант со значением произнес:

– Может быть, здесь кто-то и отирается без дела под чужими плетнями… к-хм… А я, как представитель власти, занимаюсь совершенно другими делами.

Володьша бросил быстрый, хитроватый взгляд в сторону Юрика и пробормотал себе под нос:

– Ну, сейчас он заявит, что у самого Змея Горыныча в дружине десятком командует.

В тот момент я не обратил особого внимания на эту фразу, меня гораздо больше заинтересовал наговор, наложенный бабой Лосихой на свой плетень. Заклинаньеце было простенькое, в стиле «рябой сеточки», узелки над каждым столбиком, и поставлено довольно давно, видимо, уходя из дома, Лосиха каждый раз просто заново его активизировала. Похоже, она и сама не видела, что основа этого заклинания уже здорово износилась – в «сеточке» зияли солидные прорехи, правда, узелки еще были вполне крепки. И все-таки я сделал заключение, что защита эта поставлена не Лосихой, автор заклинания уже давно бы поправил истертую от долгого употребления основу.

Выбрав наиболее слабое место между двумя столбиками, я двумя простыми пассами расширил прореху и спокойно перескочил через плетень. Обернувшись, чтобы позвать за собой ребят, я увидел, что Володьша стоит метрах в трех от плетня с таким видом, словно собирается дать деру, и раскрыв рот смотрит, как Юрка лезет через плетень следом за мной.

– Ты что, сын Егоршин, – крикнул я довольно громко, – или раздумал с нами в столицу идти?

Макаронина тем временем перебрался через плетень и, в свою очередь, повернулся в сторону Володьши.

– Это тебе не возле чужого плетня отираться, – с глубоким чувством превосходства проговорил старший лейтенант, взирая свысока на местного жителя. – Так что, если все-таки надумаешь идти с нами, про эти всякие «обтирания» забудь!

Володьша как-то смущенно улыбнулся, но следовать за нами не спешил. Сделав пару шагов к плетню, он внимательно приглядывался к его верхней жердине, словно ожидал от нее некоей пакости лично для себя.

– Не бойся, дорогой мой, не бойся, – подбодрил я его. – Никто тебя не укусит. Только перелезай точно в том месте, где это сделал я.

Володьша наконец-то решился подойти вплотную к плетню и даже положить на верхнюю жердь чуть задрожавшую руку. Я прекрасно видел, что он готов мгновенно ее отдернуть, если почувствует что-то опасное, однако никакой опасности не было. Володьша быстро перескочил во двор и оглянулся.

– Надо же, – пробормотал он себе под нос, – а я даже подходить к нему боялся. А надо-то было всего-навсего поводить над ним руками.

Он повернулся ко мне и со своей неизменной улыбкой поинтересовался:

– Слушай, как тебе такая штука удалась? Просто руками поводил и все. У меня… – Тут он слегка сбился, словно сказал что-то ненужное, а потом махнул рукой и продолжил: – У меня колдовской палец есть, специально сделан, чтобы охранные заклинания с изгородей снимать, так он на этом плетне ничего сделать не мог!

– Видимо, для твоего «пальца» это заклинанием было незнакомо. Оно и вправду достаточно древнее, – пожал я плечами.

Володьша еще раз оглянулся на плетень и снова посмотрел на меня.

– А трудно вот этому… – он поводил перед собой руками, копируя мои движения, – …научиться?

– Ну что ж в этом трудного? – усмехнулся я в ответ. – Вот же у тебя прекрасно все получилось. Правда, надо еще знать, где это делать и какие слова при этом говорить, а то и руки могут по локоть отгореть, и самого скрючит, ни одна знахарка не поможет.

Володьша покивал с самым серьезным видом:

– Вот-вот, и я сразу сообразил, что ты много чего умеешь. Где только научился?

– Да в университете! – ухмыльнулся Макаронина.

Я всегда чувствовал, что Юрка слегка завидует моему университетскому образованию, хотя сам он про себя еще в восьмом классе решил, что «верхнее образование» не для него.

А вот на Володьшу заявление старшего лейтенанта произвело совершенно неожиданное действие. Он удивленно разинул рот, а затем прошептал, с безмерным уважением глядя на меня: