Стратегия Левиафана

У Лебедева – «Новая газета», у Усманова – «Коммерсант», у Ходорковского – несколько грамотных правозащитников, у Березовского – два-три недурных правозащитника, у Прохорова имеется парочка дельных. Хороший правозащитник ценится выше повара, хотя и ниже футболиста. Иногда олигархи производят трансфер – скажем, Прохоров своего правозащитника отдает другому буржую, а себе берет новый кадр из команды Абрамовича. У правозащитников дел хватает.

2.

Пусть бы они лучше права бомжей защищали, воскликнет иной. Однако это несерьезное заявление. Трудно оборонять то, чего нет; как защитить мираж? Разумно защищать то, что можно потрогать. Подчиняясь этой простой логике, правозащитники пошли в обслугу к олигархам. Некогда он обличал Советскую власть, а теперь отстаивает права барыг на собственность. И в этом нет противоречия.

А что еще можно было бы защитить? Защищать коттеджный поселок, который сносят обладатели другого коттеджного поселка, – это понятно. Защищать права нефтяного барона, которого посадили за неуплату налогов, – это понятно. Защищать спекулянта акциями, обвиненного в занижении цены на акции, – это все понятная разумная работа. Но защищать права черни невозможно, прикладывать усилия не к чему.

Например, у людей есть право на пенсию, и пенсия у них есть, хотя и маленькая. Что в данном случае защищать? Право соблюдено, у тебя ровно столько, сколько тебе полагается. И правозащитники к тебе, лентяю, не ходят – негде правозащитнику развернуться.

Демократические права – это акции свободы, равенства и братства. Когда правозащитники идут на митинг, они заявляют: мы за ваучеры гражданского общества. А вот в дальнейшем эти ваучеры надо реализовать: правовые акции надо конвертировать в права реальные. Акция – это бумажка; но существует реальное право по факту обладания имуществом – вот это уже право реализованное. Одно дело иметь акцию рудника, иное дело иметь доход с рудника.

Собственность – это не кража, как полагал Прудон; нечто сходное, но происходит все по закону. Одни акции потеряли стоимость, а другие взлетели в цене. Собственность – это зафиксированное правовое обеспечение акций.

Акция на права ничего не стоит без собственности; собственность, которой обладает тиран, не имеет правового прикрытия; но вот демократическая зафиксированная прибыль – это реальная вещь. И грамотный экономист это путать не должен. Иметь одни лишь абстрактные права – значит зависеть от волатильности социального рынка: сколько выпишут тебе из бюджета пенсии, столько и получишь; а иметь конкретные реализованные права – это означает, что ты сам данный бюджет и распределяешь.

И народ, и хозяева народа обладают вещами, которые называются одним словом «права», но это разные вещи. Когда ораторы говорят с толпой о правах, то имеют в виду права деривативные, условные. Население по наивности полагает, что речь идет о конкретных вещах – ведь произносят же слова «хлеб», «мир», «пенсия». Однако, когда Ленин говорит «Мир – народам», это не означает, что не будет войны. И когда современный либерал обещает «свободный рынок», это не значит, что мужик с семечками может встать на углу Моховой. Чернь может решить, что обсуждают ее конкретные дела; но это нонсенс. Этак и обладатель акции «Лукойла» потребует себе цистерну нефти. Здесь разница принципиальная.

Имеешь ваучер – размести его грамотно; не потратил его на приобретение бейсбольной биты, – сиди теперь, жди пенсии. И сетовать на то, что абстракция не обернулась реальностью – нечего. Акции прав надо копить, умножать их стоимость чиновными постами, связями, круговой порукой – затем обращать в реальные права. Чем больше акций прав – тем больше собственности: прямо пропорциональная зависимость.

Никто не мешал сегодняшнему обладателю маленькой пенсии организовать бизнес: заняться рэкетом, опекать ларьки, ставить кредиторам утюг на живот, потом вложиться в компьютеры, потом банкротить заводы, потом продавать цеха под казино, спекулировать жилплощадью, понравиться правительству, получить свою долю ресурсов страны. Сейчас бы уже имел яхту и учредил литературную премию. И прав бы имел – сундук от пола не оторвать.

Вот это права солидные, не ерунда; эту комбинацию прав реальных и абстрактных правозащитник может защитить.

От кого защищать? От тоталитаризма, от казарменного строя, от завистливой черни, которая хочет «все взять да поделить». От ужасной российской истории и культуры. От общинного косного сознания. От ленивого шариковского начала, Булгаковым разоблаченного.

3.

Детям я бы запретил с кащеем встречаться, но самому было любопытно. Я разных деятелей видел, вот, с директором завода из Верхнего Уфалея общался, например. Решил, что хочу увидеть кащея вблизи.

Он вошел стремительной походкой – суетливый человек, похожий на Березовского и на старую обезьяну. За ним шел израильский охранник в расстегнутом пиджаке, с пистолетом за поясом. И швейцар не возразил, пустили в зал с пистолетом. А может быть, тут у всех оружие. Охранника оставили подле столика, он зыркал по сторонам.

Я сперва обиделся, а потом вспомнил советские времена, разбогатевших дантистов и дизайнеров – они свои свеженькие «жигули» всегда подгоняли прямо под окна тех, к кому пришли в гости. И поминутно вскакивали и бросались к окну – чуть шорох на улице. Вот и данный кащей напоминает разбогатевших директоров ателье – он и на охранника поглядывал тревожно, как на новые «жигули»: не угнали? сигнализация работает?

Все кащеи ведут себя одинаково – прежде чем начать разговор, кладут на стол мобильный телефон. Связь с миром (охраной, таможней, партнером по спекуляциям) поддерживается постоянно; проверил: сигнал есть; теперь можно спросить о положении дел в Отечестве.

– Что с Россией? Новости? Хотя я в курсе. Да, будет революция.

– Уверены?

– Неизбежно. Але? Миша? Что там? – это уже не про Россию.

Школьное воспитание утверждает, что во время разговора неприлично отвлекаться. Однако кащеи убедили общество, что бизнес выше воспитания: партнер звонит! растаможка! депозиты! Бизнес не стоит на месте: лицо делового человека багровеет, складка меж бровей – он занят серьезным!

Отрываясь от разговора с собеседником, кащеи не спасают рыбаков в Баренцевом море и не руководят действиями партизан – они просто безостановочно воруют: регулируют информацию из офшоров, дают взятки таможне, не могут остановиться. Как раз рыбаков в Баренцевом море спасают не торопясь, а прекратить добывание денег путем спекуляций – невозможно. Да, спекуляция нынче неподсудна – это краеугольный камень общественного здания; мы боремся с коррупцией, не отменяя спекуляции, такое у нашего общества сложное направление развития. И тем не менее упорно говорящий по мобильному телефону спекулянт выглядит непристойно: вообразите человека, который безостановочно шарит по карманам соседей. Не может он остановиться, привык.

– Он зарвался. Я предсказывал. Его нужно остановить, – это было сказано о действующем президенте.

– Всю систему менять или одного управляющего?

– Я его назначил, я его и сниму.

Человек, похожий на Березовского, спросил себе меду – на столик поставили три баночки.

Он брал баночки цепкой волосатой рукой, подносил ко рту. Обхватывал губами банку и высасывал мед одним резким движением. Это сопровождалось звуком, подобным тому, какой издает вакуумный унитаз в самолете, когда втягивает экскременты. Хлюп, хлюп, хлюп – и три банки опустели, все высосал. Иной эмоциональный человек мог бы сказать, что таким же образом высасывали деловые люди жизнь из России. Преувеличение, конечно, что-то там еще теплится, бабы рожают.

Как раз в это время шел публичный процесс Абрамович – Березовский, на котором стало публично известно, что состояния оба сколотили неправедным способом: под присягой они рассказали, что передавали друг другу миллионные взятки, но миллионов этих они не заработали; рассказали, что собственность они получали бесплатно, залоговые аукционы были фальшивые, а те деньги, которые они вносили, вносили за них криминальные авторитеты. А уж как криминальные авторитеты свои деньги добыли, об этом надо спросить потерпевших. И вот, согласно протоколу лондонского суда, деньги бандита Антона Могилы внесены на залоговом аукционе за находившийся во всенародной собственности нефтяной гигант – и стало быть, у народа выкупили ресурсы земли за деньги, отнятые бандитом у этого же народа. Ну, представьте себе, что на деньги банды «Черная кошка» приватизировали «Днепрогэс». Впрочем, и денег, награбленных рэкетиром, народ все равно не увидел – деньги эти остались цифрами на бумаге. Такая была придумана концепция приватизации: берешь страну и высасываешь. Хлюп – и пусто.

– Вы не хотите вернуться? – спросил я.

– А зачем?

– Покаяться перед людьми.

– Чепуха. Я уже раскаялся, написал покаянное письмо в газеты. Читали?

– Нет. В чем раскаялись?

– Совершил ошибку, приведя Путина к власти. Теперь буду ошибку исправлять. Когда выиграю деньги у Абрамовича, часть средств пущу на свержение строя, а часть отдам на благотворительность.

– Вы не выиграете.

– Чепуха. Это стопроцентно подсчитано.

– Вряд ли, – сказал я и здесь оказался прав. – Если британское правосудие примет вашу сторону, это будет означать, что королевский суд стал «смотрящим» в малине.

– Не понял.

– Тогда все гангстеры и наркобароны будут выяснять отношения в королевском суде – чтобы в Лондоне разрулили: кто скрысятничал. Возникли разногласия в мафии – пусть британский суд решит, какой дон какому дону должен.

– Вздор. Речь идет о давлении Кремля. О власти, которая зарвалась. – Он не обижался. А впрочем, что ему лишний упрек.

– Создам партию – христианско-демократическую. Я слышал, вы верующий? Присоединяйтесь к нам.

– Религиозную партию? Христианскую?

– Да, я поверил в Бога. Да, я крестился. В православие. Раскаялся в грехах. – Он говорил отрывисто и двигал лицом, совсем как его охранник, и смотрел в разные стороны.

– Так раздайте свои деньги.

– Зачем это?

– Согласно притче об игольном ушке.

– Что еще за притча? – цепким взглядом на меня, потом в сторону, потом опять на меня.

– Христос говорит, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божье.

– Чепуха. Считаю, что это искаженные слова, неверно понятые. Таких темных мест в Библии много. Богатство – не порок, а ответственность. Понимаете? Богатому – тяжелее всех. И помогать надо прежде всего богатым, чтобы богатые помогли потом бедным.

– Может, сразу бедным помочь?

– Нереально. Потому что не умеют ничего. Потому что дурная история. Править народом должен аристократ духа! Аристократ духа должен воспитывать, понимаете? Подлинный аристократ и интеллигент.

– Это кто же, например?

– Знаю одного. Есть такой человек. – Кащей назвал имя модного телеведущего.

– Что, прямо из телевизора – в президенты? – мне стало интересно, получено ли согласие телеведущего; думаю, получено.

– А что такого? Опыт общения с аудиторией есть. Он – аристократ духа. – И глазами зырк-зырк по сторонам. И охранник тоже зыркает, глаза вспыхивают, как фары у «жигулей» под окном.

– При чем тут религия? Христианство зачем?

– Религия поможет лидеру наладить связь с народом. Духовность русским нужна.

– У русских все в порядке с духовностью.

– Вопрос в том, какая духовность. Я – математик, просчитываю варианты. Здесь ошибки не будет. Россия возродится. Есть план.

– Вернуть в Россию все, что из нее увезли?

– Демагогия. Я свои деньги заработал.

– Значит, есть другой план?

– Если сказал – есть план, значит, план есть. Религиозная партия нового типа плюс аристократ духа, подлинный интеллигент во главе державы. Плюс отказ от имперских амбиций. Думаете, зачем мне нужны деньги от этого суда? На возрождение России.

– Что значит – возрождение?

– Законность прежде всего. И демократия. Пять миллиардов, которые я получу в суде, спасут Россию.

– Верно, – сказал я. Вот Кису Воробьянинова, отца русской демократии, спасала более скромная сумма – но сегодня речь шла об Отечестве.

Лондонский суд должен был решить, кто именно из фигурантов процесса увел из бюджета деньги первым. Тот, кто взял первым, по логике процесса, и обладал законным правом получить украденное. Кащей считал, что право принадлежит ему, и планы имел обширные. Награбленное рэкетиром Могилой пошло на приватизацию – то есть на утверждение либеральной демократии, так почему бы капиталы Абрамовича не пустить на законность?

В Москве именно в это время ширилась кампания с требованием честного независимого суда – правда, результатами лондонского независимого суда москвичи совсем не интересовались.

– Я математик. Просчитываю варианты. Россия возродится – мы сделаем революцию. Можете что-нибудь предложить? Идеи есть?

– Какую именно революцию?

– Уж не большевистскую, – Кащей хохотнул. – Довольно Россия хлебнула горя.

Хотя с большевиком сходство имелось. В издевательских памфлетах так изображают именно большевиков: глаза горят, руки по столу шарят: маньяки бредят революцией. А если спросить, как же у психов дело получилось, то в ответ руками разводят: вот поди ж ты! Не доглядели! Точно так же – кто бы мог подумать, что рядовые фарцовщики, спекулянты и воры станут вершить судьбы державы? А ведь вершат. И этот вот Кащей – ну да, похож на сумасшедшего, но он не сумасшедший.

– Христианская партия и либеральный рынок. Революция, которую возглавит крупный бизнес, – и глазами по сторонам зыркает. – Надо спешить.

Не в большей степени он псих, чем те, кто сказал, что Россия – это Европа; а ведь так сказали многие. И не в большей степени он псих, чем тот, кто сказал: «Берите, сколько сможете!» – а ведь это сказал глава государства. И не в большей степени он псих, чем тот, кто писал: «Хочешь жить как в Европе – голосуй за правых!»; чем те, кто стрелял из танков в Парламент ради утверждения демократии; чем те, кто раздал недра большой страны кучке верных авантюристов. Была большая страна, ее за два года раздали сотне человек – вот точно таким же, как мой собеседник. Психи раздали? Нет, вменяемые люди, согласно намеченному ими плану. И все те богачи, с которыми я когда-нибудь разговаривал, они все меня поражали тем, что мир для них ясен. Захотел – и взял. Был быстрее всех, ловчее всех – значит мое. Возможно, все они – умалишенные. Но скорее всего, это особая порода энергичных существ, они не вполне обычные люди, не такие, как мы с вами. Есть теория, что элита общества формируется из особей уникальных. Иной подумает, что кащей – это обыкновенный вор, но кащей – представитель иной организации мироздания.

4.

Они называют себя «алхимиками». Один буржуй сказал мне так: «Мы открыли способ добычи денег, как алхимики открыли добычу золота из простых материалов. Мы научились делать богатство. Не критикуй того, что не можешь понять. Вот ты можешь заработать сто миллионов? Не можешь. А я могу».

Им смешны теории «прибавочной стоимости», «отчужденного труда». Они выдумали такое, что Марксу не приснилось бы.

Буржуй мне так сказал: «Какой я угнетатель? Я даю рабочие места людям. В наше трудное время. Когда другие голодают. А сколько я плачу – есть предмет трудового соглашения сторон. Я предельно честен, иначе у меня не будет хорошего бизнеса. Не хочешь работать – не работай».

Буржуй не сказал, почему именно он командует другими, но это ясно: потому что он самый прыткий.

Имеется иной взгляд на этот вопрос; моя соседка по подъезду Нина Григорьевна сказала: «Я свой ваучер выкинула – мы торговцами сроду не были. Я всю жизнь работала переплетчиком». Старушка морщится, когда ей советуют проявить инициативу. Она ходит на работу, готовит обед, нянчит внуков – ей кажется, что она делает достаточно. Вдруг велели приспособить жизнь под законы спекуляций – но она не хочет учиться. Она считает, что исполняет долг перед обществом честно.

«Я живу и работаю, и когда мне перестают платить, я спрашиваю – что я сделала неправильно? Или когда продукты дорожают. Или когда вода дорожает и свет. Долг у государства растет? Но я ничего не брала в долг. И мои дети не брали. Куда же этот долг ушел?»

Старушка полагает, что ей достаточно честно работать, и когда дорожает хлеб, старушка в растерянности. Не может постичь, что идет процесс большой реакции – кипит варево в колбах алхимиков, выкачивающих золото из мира. Ее переплетная лавочка растерта в порошок, брошена в реторту вместе с тысячами других; алхимики ее не пощадят. Парадоксально, но факт: общего интереса в обществе нет, а общая повинность есть. Теперь старушка отвечает не перед обществом, а перед лидерами этого общества. А они не люди.

Алхимия пускает в переработку все живое, чтобы получить мертвый металл и символические бумажки. Кащей обращал людей в камни, Мидас превращал в золото все, к чему прикоснется. Алхимики крошат в колбы мир, кипятят – и выходит продукт, который они называют «богатство» и «цивилизация».

Историю переписали как понятнее – если в прошлом случались нападения на собственность, то вандалов они осудили. Их вкусы изменили мир. Они построили дворцы в стиле туркменского партийного санатория с добавлением античного декора – во всех странах архитекторы лепят эту гадость. Искусство сформировали себе под стать – остроумное, с люрексом. Романы для них пишут недлинные, чтоб прочесть в джакузи. Алхимики встречаются на вернисажах, брифингах, саммитах, дефиле и в ресторанах – и смеются. Они похожи на людей. Сразу не скажешь, чего не хватает для сходства с человеком. Не хватает – стыда.

5.

– Думаете, я всегда был богатым? Жил на зарплату ученого! А как жить на зарплату ученого? – он историю накоплений стал объяснять. – Антрекот за тридцать семь копеек – помните, были такие?

– Мы микояновские котлеты ели, по пять копеек штука. Вкусные.

– Антрекоты жена покупала, чтобы я мог заниматься наукой! Денег при советской власти не было! Когда я покупал люстру, пришлось кредит брать в кассе взаимопомощи!

– Неужели нужен кредит, чтобы купить светильник?

– Как? Как я мог купить хрустальную люстру за пятьсот рублей без кредита?

– А зачем так дорого? Мои родители за восемь рублей плафон купили – сорок лет висел.

– Ну, знаете, мне требовалась люстра. Надо себя уважать.

Так вот он какой был при развитом социализме, пролаза с «жигулями» и люстрой, он быт обустраивал. Так кащеи и начинали.

Над нами, на Третьем Михалковском проезде, дом 8, жил один такой прыткий инженер – он вечно обустраивал быт в своей квартирке: то люстру хрустальную притащит, то паркет из красного дерева положит, то антикварное кресло купит. А под нашим окном – мы на первом этаже жили – красовались его жигули. Папа называл этого человека «гнездун». Помню, мы гуляли возле дома, а гнездун выкликал свою эрдельтерьериху: «Эрли! Эрли!»

– Вы назвали собаку – Стерлядь? – спросил папа без всякой иронии. Папа решил, что гнездун и здесь хочет как покрасивее.

Вот эти гнездуны и стали потом кащеями – но они всегда были особенными.

Диалог Скотта Фицджеральда и Хемингуэя известен:

– Богатые не похожи на нас с вами, – сказал Фицджеральд.

– Верно, у них денег больше.

Оба неправы. Не в том дело, что богатые не похожи на нас, проблема в другом – в том, что богатые на нас похожи. Гнездуны и кащеи с виду почти как люди. Они тоже смеются, тоже плачут, часто и подолгу едят, если их ранить, из них течет кровь, если холодно – они мерзнут. Они даже свое гнездо вьют из каких-то соображений, близких к человеческим. Иногда их принимают за людей, но это не люди.

После цитаты из Шейлока читатель, думающий, что корень бед в евреях, решит, что и я про то же: мол, началось с дантистов, вьющих гнездо, а потом пошли банкиры. Это действительно удобная форма рассуждения. Однажды писатель Булгаков уже описал, как злобный Швондер рушит русский мир, подговаривает Шарикова на разбой, – а вот благородные русские жильцы дома на Обуховом (они описаны сочувственно: буржуй Саблин, сахарозаводчик Полозов) страдают от еврейского самоуправства. Соблазнительно сказать, что швондеры нынче не в красных комиссарах, а в финансистах – вот так за сто лет поменялось.

Евреи – первые в разорении капиталистического мира, и первые в его построении; это непонятно, но думать так приятно. Однако крепостное право в России придумали не евреи. Здесь давно так.

«Все поделить?» – возмущается благостный профессор Преображенский. Профессору, обличителю разрухи, и в голову не приходит, что буржуй Саблин и сахарозаводчик Полозов свои капиталы нажили не вполне нравственным путем. Почему Саблин стал богат, а «певуны в котельной» бедны – это остается за кадром. А между тем, именно это и интересно. Условия труда на заводах Саблина и Полозова были таковы, что мужики ополоумели – Швондер здесь ни при чем. Никакого мягкого эволюционного процесса, разрушенного злобной теорией Маркса, не было – была мировая война. И эту мировую войну затеяли не швондеры и шариковы, а саблины и полозовы.

Гражданская резня возникла не вдруг, а потому что человеческая жизнь обесценилась, жизнь уценили как рубль.

В процессе обесценивания человеческой жизни (а такое случается регулярно в истории) важно установить, что приобретает ценность, когда жизнь человека ценность теряет. И здесь надо сказать, что ни комиссары, ни дантисты не выиграли. Красные комиссары были расстреляны, а суетливый средний класс был разорен – хотя создатели демократии клялись, что демократии нужен средний класс и красные комиссары. И те и другие были накрошены в котел большой алхимии, у которой нет нации.

Кащей – не еврей и не русский. Из предприимчивого мещанина вылупился кащей – но для того, чтобы стать кащеем, он должен был убить в себе все человеческое, и мещанство в том числе. Окаменевший мир потерял национальные особенности, вместо культуры возник усредненный продукт – абстрактная цивилизация. Появились страты и формы деятельности, именующие себя прежними названиями: интеллигенция, искусство и т. п., это функции нового мира. Авангард не принадлежит культуре страны, это форма салонного протеста, отменяющего революцию; интеллигенция – давно не адвокатура народа, но обслуга олигарха.

Даже в сказках объясняют, что кащей – не человек, хотя человеческое ему не чуждо. Ему мало золота, он хочет женщин, поклонения и признания. Но люди для него – материал.

Когда я расспрашивал о данном лондонском кащее российских либеральных журналистов и правозащитников, ругать его не хотели, а хвалить боялись. Они все были в долгу у кащея. Большинству из опрошенных он платил деньги – как же теперь его ругать. Они на его виллах шампанское пили, гуляли по клеточкам его шахматной доски. Время от времени кащей жертвует одной из своих шахматных фигурок. А фигуркам он сам представляется значительной фигурой.

– Трагическая фигура! – сказала про кащея одна правозащитница.

А кащей сказал про эту правозащитницу так:

– Я ей квартиру купил. Надо было.

– Скажите, он людей убивал? – спросил я у этой правозащитницы.

– Нет, он не убивал. Вот, может быть, Бадри… – это я от нескольких слышал. Почему-то теперь правозащитники списывают мокруху на Бадри, партнера преобразователя страны. Так следователи норовят все нераскрытые убийства повесить на покойного вора – ему-то уже все равно. Отчего-то соображение о том, что партнер трагической фигуры, вероятно, был замешан в убийствах – не делало трагическую фигуру менее притягательной.

– Да не убивал он, не убивал, ну что вы пристали!

Говоря с кащеями, не принято упоминать про первые мошенничества и убийства, совершенные в пубертатном возрасте. Ну да, Абрамович признался, что он мухлевал, капиталы нажил незаконно. И что теперь – в нос ему этим вечно тыкать? Ну да, у Березовского с «Аэрофлотом» не все чисто, ну да, кто-то с кем-то в банях Солнцевского района сиживал… Ну да, мэра Нефтеюганска застрелили… И что теперь, слезы по нему лить до сих пор? Вот, скажем, Усманов когда-то сидел, но не будем же мы ворошить прошлое. А Ходорковский обманул вкладчиков банка «Менатеп», еще в девяносто восьмом. Но ведь не этим же они интересны! Вы же не будете поминать, допустим, космонавту, что он когда-то писал в штанишки? Ну, писался герой, когда маленький был – но давно в космос летает.

Русские буржуи так и говорят: «Наша работа имеет специфику». А еще говорят так: «Я работал с пенсионными фондами» или так: «Мой муж много работал – он выдумал схему» – какую, не уточняют, имеется в виду та, которая позволяет брать деньги пенсионеров. «Было разное, но я не переступал черту!» – сказал мне однажды румяный воротила, торговец холодильниками. Он рассказал мне, как они закрыли завод и выгнали людей, но вот убивать – не убивали. Заводы банкротили, людей по миру пускали, разоряли семьи, саму страну выжали как лимон – но «черты не переступали». И директор в Верхнем Уфалее «черты не переступал» – он рабочих не убивал буквально. Впрочем, на пространстве, освоенном им вплоть до этой последней черты, он растоптал немало судеб и обрек людей на нищету. Однако самой черты не переступал. И потом – это ведь честно: возможности к разбою были у всех, он свои реализовал. Он освоил те самые акции прав, которые у него имелись. А работяги – как вкалывали в цеху, так другого и не придумали. Поделом!

И этот кащей, напротив меня, устроитель российской судьбы, ловкач, математик, комбинатор, похожий на цепкую обезьянку, – он тоже говорил, что не убивал.

– Ну а как вы думаете? Мог ли я желать стране блага и убивать?

– Но вы же страну разорили?

– Перестаньте! Страна – концлагерь. Нашли что жалеть!

6.

Заговорили о мрачных годах советской власти. У буржуев всегда так: когда их спрашиваешь, почему воруют, они вспоминают, что Сталин был тиран. У кащея выходило, что тирания Сталина есть достаточное основание для воровства. И, кстати, тот торговец холодильниками, о котором я вспоминал, он тоже был борцом со сталинизмом. Каждым проданным холодильником он наносил удар по тоталитарной системе. По логике буржуев, спекуляция – есть форма борьбы с тоталитаризмом. Шли в банк как на баррикады.

– Был момент, когда я заработал первые сто миллионов, поддался эйфории. А эйфория – нехорошее чувство. Я покаялся в алчности, – сказал кащей. – Все что заработаю на этом суде – отдам на борьбу.

Надо сказать, кащеи любят называть приобретения словом «заработали». Все, что они получили путем спекуляций, махинации с офшорами, все, что присвоено путем фальшивых аукционов, все соглашения с грабителями – все это называется: «заработали». Как мило сказала жена одного румяного банкира: «Мы заработали много денег» – и улыбнулась; так и моя соседка Нина Григорьевна могла бы сказать. И кащей, сидящий напротив меня, считал, что все заработал – анализом ситуации.

– Все это более чем серьезно, на строго научном расчете. Я наукой занимался, классифицировал! Вся наука – это классификация!

Он несколько раз произнес слово «классификация», и я вспомнил, что в русском обществе, где был третьего дня, все говорили слово «классифицировать» – я еще удивился, что они его выговаривают. Богатые эмигранты давали «вайлд парти» – там играл нанятый музыкант, он все время кланялся – и еще присутствовал беглый «газпромовец» по имени Николай. «Газпромовец» хвалился, что разводит в своем пруду в Холланд-парке осетрину, а пришедший с ним вместе правозащитник жадно ел и пил. Разговор был оживленный, только что в Лондоне отшумели концерты Димы Быкова, всем понравились разоблачительные куплеты: талант у мужика, Путина пропесочил! И вот помню: один импозантный мужчина (кажется, спекулянт недвижимостью) уговаривал свою даму не пить больше розового шампанского, а дама обижалась и кричала: «Только не классифицируй меня!» А еще один спекулянт черной икрой (достойный джентльмен, он еще графику диссидентов собирает) говорил о проблемах истории: «Надо все детально классифицировать». Вот откуда это словцо, оказывается. Это их просветил человек, похожий на Березовского, он их научил умному слову. Он здесь за образованного канает.

– Строгий анализ и классификация. – Кащей посмотрел влево, взгляд его метался. – У России сейчас есть реальный шанс.

– На что? – спросил я.

– На то, чтобы войти в цивилизацию. Стать культурной страной. Реально духовной. – И он неожиданно сказал: – Я говорю в терминах иудо-христианской религии. – сказал именно так, этими вот словами «иудо-христианская религия».

– Такой религии нет.

– Как это? Я сам читал.

– Есть термин «иудео-христианская культура». А религия либо иудейская, либо христианская.

– В целом – неважно. Вы меня поняли. Следует делать дело. Согласны?

– Предстать перед судом?

– Продажный русский суд! – он посмотрел на часы, а потом опять вбок: у стойки сидела проститутка, подавала ему знаки.

Пока разговаривали о спасении отечества, он все время на эту барышню поглядывал – здесь свидание было назначено. И правильно – у деловых людей всякая минута на счету. Проститутка встала с табурета пошла к нашему столику – лет двадцати, в теле. Он осмотрел ее с позитивным чувством.

– Благодарю вас за беседу, – я встал, показал ему чек.

– Ну зачем же, ведь это я приглашал.

– Нет, все уже заплачено.

У выхода меня догнал тот самый парень, что организовывал встречу – он, оказывается, неподалеку караулил. Посетовал, что дружбы, видимо, не сложилось. А я-то недоумевал, что у кащея за интерес. А просто человеческий интерес – дружить хотелось.

– Думаешь, он суд выиграет?

– Хочешь, чтобы Лондонский суд ворованное распределял? Не выиграет.

– Он обещал, если пять миллиардов отсудит, то мне миллион даст. Точно не выиграет?

– Точно, – сказал я жестоко.

– Обидно, – парень расстроился. – Он тебе не понравился? – у прилипал есть трогательная черта, они хотят, чтобы все ладили.

– Нет.

– Обидно.

Кащеи хотят людского тепла, у меня есть несколько знакомых буржуев – те тоже хотят по-человечески дружить. Ну, просто дружить, как это у нормальных людей бывает – ведь дружат же люди! Они еще помнят, как это делается – что-то в кино видели, что-то из юности осталось: сели, налили, чокнулись, поболтали чуток о работе – ты картину написал, я алюминиевый комбинат приватизировал.