Джон Макпартленд
      Королевство Джонни Кула
      1
      Девушка дрожала. Стройное, гибкое тело трепетало под его сильными пальцами, но в глазах страха не было.
      Под ними, среди серых камней долины, ползали серые жучки-полицейские, водя дулами, словно усиками.
      Двое стояли над телом Джиакомо с пистолетами, будто Медвежонок мог вернуться и со смехом пристрелить их, как сержанта час назад.
      - Джулиано...
      - Улыбайся, киска. Не о чем беспокоиться.
      Даже сейчас, когда все было кончено - люди с пистолетами не оставят их в живых - любуясь им, она испытывала возбуждение. Ее мужчина, её Джулиано, всегда улыбающийся, с бронзовым от сицилийского солнца и горного ветра лицом, черными, как грех, всегда яростными глазами и крепкими белыми зубами. Настоящий мужчина двадцати шести лет, главарь сотни человек.
      Он переложил "шмайсер" в левую руку и стиснул её мягкую ягодицу правой. Но металл старого немецкого автомата пальцы ласкали с такой же любовью, как и тело.
      Девушка была с ним год; "шмайсер" - двенадцать, нет, уже четырнадцать лет. Как же быстро пролетели дни с тех пор, как тихий улыбающийся мальчик Джулиано бросил своих козлов и ушел за немцами!
      Она потянулась и куснула мочку его уха. Его правая рука блуждала по её телу, но смотрел он на черные мундиры и вороненые пистолеты. Возле тела Медвежонка кто-то тщательно прицелился и выстрелил мертвому в лицо. Матерь Божья, как они его боялись!
      Он не думал о смерти. Для охотников внизу у него были готовы поцелуи из круглого рта его холодного серого любовника. И для толстяка, обливавшегося потом и глотающего воздух - шефа полиции. В его доме Джулиано с шутками и песнями ел и пил вино позапрошлой ночью. На другой день прибыли люди из Рима, и все переменилось. Толстяку - первый поцелуй.
      Для людей из Рима, важных и заносчивых, жестокие горы были чужды. Трое из них не вернутся домой. И ещё те, кого он сумеет убить этим утром.
      За себя и свою девушку, Марию, он не беспокоился. По Джиакомо - не плакал. Время для слез и вина настанет на похоронах Медвежонка.
      Тело Марии прижалось к нему, будто они занимались любовью. И для этого тоже останется время. После, когда сотня его людей спустится с гор и охотники побегут, оставляя мертвых в компании Джиакомо.
      Он оттолкнул Марию, пока не потерял голову от наслаждения, для которого не время.
      Но для неё это время было единственным и последним.
      Она пришла на рассвете, нашла его и Джиакомо в долине на берегу речушки. Пальцы кровоточили от карабканья по камням, юбка порвана колючками. Чтобы оторваться от полиции, надеявшейся её выследить, понадобилась вся ночь.
      Она пришла в панике, с известием, что его люди к нему не пробьются. Рим прислал много полиции, много карабинеров, грузовики рычали в деревнях. Часть из его сотни мертва, часть поймана, остальные разбежались.
      Джулиано рассмеялся, велел Джиакомо погулять и неистово и нежно взял её на постели из росы. Через час они услышали первый выстрел Медвежонка.
      Мария понимала его мужскую веру в свободную и сильную сотню бойцов, молча и незаметно пробирающуюся к нему через горы. Женщина предвидит развязку, мужчина - нет.
      И её пальцы искали в его теле уверенность любви, мягкие приоткрытые губы увлажнились от желания.
      Один из людей внизу поднес бинокль к глазам и повернулся к ломаной линии слияния неба и гор.
      Джулиано тоже оглянулся на первые далекие блики солнца. Его люди должны были разыскать его в горах до начала дня.
      Ураганным порывом налетят они на черных жучков карабинеров, и вечером в пятидесяти деревнях воскликнут: "Джулиано!".
      Джулиано...
      Его отец все ещё батрачил на бесплодных виноградниках Пьетро. Но у его матери было золото, и серебро, и пачка лир, схороненных в кухне под очагом, и патефон, и рулоны шелка.
      Джулиано...В двенадцать он убил первого здоровенного сержанта, лишь на миг удивившегося виду собственной крови. А сколько - в двадцать шесть? Немец был врагом, потом умирали и друзья. Быть главой сотни людей - значит, вызывать зависть в сердцах и заговоры в умах друзей.
      Джулиано. Его первой женщиной стала жена Сальваторе, прозванного "тараном".
      - Это ты - таран, - сказала ему жена Сальваторе потом, когда они сбежали на виноградник Пьетро. Той ночью он выбил зубы немцу и завел себе серого любовника, "шмайсер".
      Джулиано. Сколько семей в деревне кормили его сыновей и дочерей, кто зная, кто - нет? Старший, мальчик лет тринадцати, звал Сальваторе "папа" с презрением в глазах и яркой белозубой улыбкой Джулиано. Мальчик знал, чья в нем кровь, и неистово ею гордился.
      Джулиано. Сколько миллионов лир он награбил, начиная с пятнадцати лет? Украл, потратил, отдал, проиграл? Он не знал и не думал. Когда нужно было еще, кто-нибудь говорил, где можно взять деньги, и он брал их.
      - Джулиано, - шепнула она близко-близко, - они не придут.
      - Тогда я сделаю это сам.
      Он шлепнул её и рассмеялся. На мгновение бравада прошло.
      - Мария...
      Она вдруг увидела другого Джулиано, не бандита, не борца, не игрока. Эти секунды он был безумно влюбленным в неё человеком, нежным, свирепым, сильным, требующим, дающим. Его рот нашел её, открыл, будто их тела могли слиться; руки прижимали её с нечеловеческой силой.
      Будто он тоже знал, что умрет этим ярким утром, и должен сейчас получить и отдать все, что им приготовила жизнь.
      "Шмейсер" лег в сторону, а она смотрела в его черные страстные глаза, снова узнавая его силу и мужество.
      В диком танце двух тел она была огнем и бурей, а её мужчина дьяволом, богом любви диких гор, ещё не знавших Христа.
      Она была сильной, он был сильнее; этот был раз самым лучшим, самым глубоким, самым полным.
      Он смотрел на голые, крепкие, полные груди, гибкие оливковые бедра, руки сжимали ягодицы. Она едва дышала, внутренняя умиротворенность постепенно сменяла экстаз последних мгновений.
      Трое мужчин, молчаливых и быстрых, появились над ними.
      Джулиано увидел, как ужас исказил её лицо. Первые удары не казались сильным и только разбросали их в стороны.
      Он перевернулся, ищя немецкий автомат. Удар обрушился снова, и он рухнул лицом на камни.
      Мария, со свисающей с бедер одеждой, вскочила как тигрица и ткнула пальцами в глаза врагу, зубами вонзилась в горло. Но другой бил её прикладом, пока она не упала на колени, истекая кровью. Третий с диким возбуждением смотрел на нее, избитую и беспомощную, но яростную, пожирая глазами её прекрасную грудь.
      В долине человек из Рима увидел в бинокль возвышающиеся фигуры, быстро взглянул и медленно отвел глаза.
      - Видишь их? - спросил один их местных.
      - Нет, - сказал человек из Рима.
      Третий мужчина ударил Джулиано по горлу и поднял его голову за волосы. Второй широкой черной лентой быстро залепил рот и глаза Джулиано, пока первый застегивал наручники на запястьях.
      Оставив Джулиано на пару секунд, третий повернулся к девушке. Он явно наслаждался, связывая её и заковывая. Она плюнула в него кровью.
      Эти трое были те ещё типы. Крепко сложенные, в дешевых костюмах, благодаря частой практике они работали слаженно, как машины. Первый осторожно спускался по горной тропе в долину. Другой, пригнувшись для маскировки, поспешил в противоположную сторону вдоль хребта.
      Третий сел на плоский валун за Джулиано и Марией. Джулиано лежал неподвижно, вырубленный ударом по голове. Девушка, ослепленная и немая, на карачках искала любовника.
      Третий наблюдал за ней, борясь с зовом плоти. Его мускулистые руки тряслись, дыхание срывалось, как после бега в гору.
      Будь Джулиано мертв, он бы тут же натянул рваную юбку ей на голову. Но главный пункт плана - чтобы Джулиано был жив. На это было потрачено слишком много денег, ещё больший куш ожидался впереди.
      А если Джулиано жив, то в одном можно быть более уверенным, чем в смене дня и ночи, - за такое он убьет любого.
      Третий наблюдал за ней и покрывался испариной, пока организм сам не нашел выход.
      Девушка тем временем нашла Джулиано и пальцами ощупывала его лицо. Мужчина наблюдал за ней с безразличием, не чувствуя ни злобы, ни отвращения, потому что не испытывал такого никогда.
      В долине первый встретился с охотниками.
      - На вершине никого нет, - сказал он. Глаза встретились и поняли друг друга.
      За горой ждал новый грузовик. Там собрались зеваки, пастухи, дети. Но никто ничего не скажет - в этих горах умели держать язык за зубами.
      В грузовике Мария нащупала лицо Джулиано, сорвала повязку с глаз и со рта, потом со своих. Это привело его в себя, открыв глаза, он приподнялся с пола и поднял руки. И почувствовал укусы железных цепей.
      - Джулиано.
      Он не взглянул не нее, оглядел брезентовый тент с задернутым входом, грязный пластик маленького окошечка в кабину.
      - Сукины дети!
      - Они не убили тебя. Могли, но не убили.
      Впервые он посмотрел не нее.
      - Прикройся!
      Гнев был, как удар. Его гнев разбудил в ней стыд. Незнакомцы видели её под Джулиано. Один даже касался её. Ее скованные руки прикрыли грудь.
      Он смотрел ей в глаза, чтобы все понять.
      - Они только связали меня - один из них. Больше ничего, Джулиано. Клянусь, больше ничего!
      Для юноши - горца на этом острове девушка была олицетворением гордости. Не требовалось даже коснуться чьей-то девушки, сестры или сестры друга, чтобы умереть. Один взгляд, нежный и восхищенный, пускал в ход ножи. Женщиной, до которой дотронулись, чье тело видели чужие, гордится уже нельзя.
      Такая мужская гордость может быть пустой, эгоистичной, глупой. Но эти юноши и девушки жили по таким законам, из-за этой гордости юноши умирали, а девушки становились шлюхами на улицах Палермо и Неаполя.
      Теперь из-за этой гордости у Марии ничего не осталось, и у Джулиано тоже. И для милосердия мало было слов, объяснений, извинений, что незнакомцев было слишком много, что они слишком ловки и вооружены.
      Другой на месте Джулиано мог бы клятвенно прошептать девушке:
      - Клянусь Богородицей, я буду жить, только чтобы вырезать глаза, что нас видели, отрезать руки, что тебя тронули...
      Джулиано не станет клясться Богородицей, чтобы купить погибшую гордость.
      Грузовик с двумя незнакомцами в кабине подпрыгивал на ухабах, свернув с шоссе в старый сад к постройке из камней, вытесанных ещё до основания Рима.
      Грузовик въехал внутрь и остановился. Мужчины выбрались из кабины и подошли к кузову. Один открыл его, отдернул тент - и Джулиано выпрыгнул ногами ему в лицо.
      Второй прижался к борту и поднял пистолет. Цепь на запястьях Марии скользнула ему под подбородок и перехватила дыхание.
      Противник Джулиано лежал на спине с окровавленным лицом, дуло его пистолета упиралось в грудь Джулиано, тот увернулся, и незнакомец замахал пистолетом, вопя:
      - Сумасшедший! Мы друзья. Мы пришли спасти тебя!
      Он был из Рима и ещё не понял, что будет жить, только если умрет Джулиано. Друг? За то, что он сделал, брат убьет брата.
      Джулиано смотрел на него сверху, прижав скованные руки к груди.
      - Нам пришлось так сделать. Не было времени тебя уговаривать, человек из Рима пытался улыбнуться; растянув губы, он ощутил соленую теплую кровь, сбегающую по лицу из разбитого носа.
      Мария изогнулась, уворачиваясь от безумной хватки мужчины. Его голова была закинута далеко за борт кузова, а руки пытались дотянуться до Марии. Постепенно пальцы опустились и царапали цепь, врезавшуюся в горло, царапали так яростно, что разрывали плоть, обламывали ногти. Он умер, и тело повисло на скованных запястьях Марии.
      Ботинок Джулиано опустился на глотку второго, и человек выстрелил.
      Пуля отбросила Джулиано назад, но не успел мужчина встать на колени, как он схватил горячий ствол и рванул. Он ударил снова и вырвал пистолет, но ему пришлось отступить и прижаться к каменной стене, чтобы поднять его и выстрелить сквозь умоляюще машущие руки.
      Чувствуя, что силы ушли навсегда, он смотрел на труп, висящий на запястьях Марии, на другой на грязной земле.
      Двое из растоптавших его гордость мертвы.
      Он шагнул к Марии и упал ничком.
      Для комплекта не хватало третьего. Тот прибыл через час в "ланчии" с двумя спутниками.
      Машина подъехала вплотную к воротам. Трое в машине думали обнаружить Джулиано с девушкой и двоих мужчин уже ведущими дружескую беседу.
      Или, может, Джулиано ещё злится? Ведь гордость его неизмерима. Джулиано, дикий молодой король гор, был личностью, а не глупым крестьянином, выдуманным перепившимися журналистами в палермском кабаке. Такому Джулиано может не понравиться, что они сделали.
      Была только одна причина для этого - деньги. Сотни тысяч лир.
      И они боялись, потому что знали, что Джулиано очень уважали в Ордене Братства.
      Первые указания и первые деньги пришли из Рима месяц назад.
      - Возьмите Джулиано живым. Это для его же блага, в свое время он будет благодарен. Все должно быть исполнено безупречно. Время - недели, месяцы, деньги - сколько потребуется. Никаких ограничения в средствах, если возьмете тайно и живым.
      И не было предела людям, и предательству, и упорству, которые можно купить, когда деньги не ограничены.
      Осталось предать только Карлоса, и когда трое вышли из "ланчии", двое взглянули на него с усмешкой.
      Карлос был чем-то вроде тени Джулиано. Не близнец, но внешне почти такой же. Внутренне - нисколько; возможно, поэтому так верят в духов, душу, нечто внутри, кроме мускулов, костей и крови. Это был Джулиано без духа Джулиано.
      Глаза его были темными, но и только; у Джулиано в них была сила. Он улыбался ровной белой улыбкой, но только искривлял и растягивал губы. Улыбка Джулиано могла значить очень многое, но всегда что-либо значила, будто он ей разговаривал. Если собиралось много народу, все смотрели только на одного, только в одном жизни было больше, чем во всех остальных, вместе взятых. То был Джулиано.
      Этот был тенью, молодым вором из Неаполя. В десять его свели с немцами, в одиннадцать - с американцами. Он срезал женские кошельки, когда Джулиано бомбил банки в Сан Каталдо. Годы спустя Карлос остался карманником, Джулиано - бандитом, который входил в двери банков, как король, собирающий налоги.
      Но для плана этот молодой человек подходил превосходно; Общество искало что-то похожее и нашло Карлоса. Он был глупцом, возомнившим себя умным.
      Трое вошли внутрь и нашли двух живых, двух мертвых. Карлоса выворотило от вида крови, он упал на камни, сотрясаясь всем телом.
      Двое других подошли сначала к Джулиано, лежащему лицом в собственной крови.
      - Еще жив!
      - Боже - ну и чудовища эти двое!
      - Алдо должен был все объяснить.
      - Дай ключи от наручников.
      Мария была ещё в сознании, но в кровь искусала губы от боли в распухших запястьях, держащих на весу мертвеца. Она не могла перегнуться через высокий борт и около часа держала труп, глядя на истекающего кровью любовника.
      Пока Карлос утирался лацканами своего дрянного костюма, двое работали оперативно. Они, в общем-то, ожидали крови, и в грузовике были бинты, антисептики и болеутоляющее.
      Высвободив тело из наручников Марии и опустив его на пол, они схватили её, рвущуюся к Джулиано, и пока один держал, другой завязывал ей глаза и рот.
      Джулиано они подняли, раздели, перевязали рану и повернулись к Карлосу.
      - Раздевайся!
      Тот пытался улыбнуться и казаться мужественным. Но увидев наведенные стволы, начал задавать дурацкие вопросы, махать руками, наконец, в панике пустился бежать.
      Все, что Карлосу было известно о поездке из Неаполя в Сицилию, - его взяли в дело, за которое хорошо заплатят.
      Заплатили ему свинцом. Он ещё не умер, а с него уже сняли одежду, с ног до головы одели в вещи Джулиано и выстрелили в лицо.
      В этих диких горах жестокость и смерть - как солнце и ветер.
      - Что с этой дикой сучкой? - человек из Рима поднял пистолет. - Убить ее? Будет смотреться лучше.
      - Нет, - второй подошел к Марии. - Мы хотим сохранить Джулиано жизнь. Ты должна помочь нам.
      Нагнувшись к девушке, он мягко сказал:
      - Мы оставим здесь тело в одежде Джулиано, тело, похожее на Джулиано. Когда прибудет полиция, ты будешь плакать и кричать, будто это правда. Потом вы снова будете вместе.
      Он знал, что купит её этой ложью.
      Оставив её, они положили Джулиано, голого и без сознания, в "ланчию". Задушенного в спешке сунули в грузовик, чтобы позже похоронить в бездонном гроте около Лукано, где он присоединится к другим, не увидевшим света наступающего дня. Черная вода грота около Лукано служила для этой цели больше двух тысяч лет.
      Грузовик спрятали, "ланчия" уехала, лишь один мужчина остался снять повязку и наручники с Марии, снова объяснить ей, что нужно делать, и дождаться прибытия полиции.
      Этой ночью журналисты звонили в Неаполь и Рим с новостью, принесенной возбужденной полицией вместе с телами и молчащей девушкой.
      "Бандит Джулиано был убит сегодня в перестрелке с двумя полицейскими около деревни Руимо. Его поймали при попытке сбежать с девушкой. Двое полицейских были убиты, прежде чем застрелили его..."
      Богатеи ликовали, бедняки рыдали.
      2
      - Он чертовски смахивает на хотстера*, - сказал Марк Кромлейн Джерри Мусию, кивнув на незнакомца.
      (* hotster - сорвиголова - прим. пер.)
      Местечко в самой лучшей части Ист-Сайда называлось "Риал Тониз". Места в маленьком баре и ресторане нужно было заказывать заранее. Здесь собирались деятели рекламы и телевидения.
      "Хотстер" - не из криминальных романов о гангстерах. Сначала было "ред-хот" - из языка кондитеров Бруклина, рядом с кровавыми Ливонией и Саратогой, где кондитерские служили клубами молодым убийцам. "Ред-хот"* знак восхищения жестоких мальчиков с деньгами и с пистолетом, чтобы достать их еще. "Ред-хоты" были боссами, собирали дань, ломали руки и разбивали лица, убивали по заказу.
      (* red-hot - пламенный, горячий - прим. пер.)
      Через годы, когда парни с ножами с Питкин-Авеню и восточного Нью-Йорка, Бронксвилла и маленьких улочек выросли и забились в нищие квартиры Бронкса, кличка сменилась на "хотстера".
      Марк Кромлейн, который двадцать лет назад сам посиживал в кондитерских, имел в виду, что у незнакомца в "Риал Тониз" не было ни нервной, надменной вежливости специалиста по связям с общественностью, ни бархатистости рекламных агентов.
      Этот парень - свой в Вегасе, он не турист, не маклер, не расклейщик объявлений, не бармен. Он может подойти к прилавку и купить хороший костюм без предварительного заказа, потому что его знают и ждут.
      Он хорошо знает Флориду, Фонтенбло и дорогие заведения, клубы, где жизнь бьет ключом и развлекаются большие люди. Богачи не ходят туда, куда пускают простолюдинов.
      На незнакомце был дорогой заказной костюм прекрасного материала, выдержанный в стиле Беверли Хиллз, но не "Братьев Брукс". Владелец такого костюма преуспевает в чем-то другом, кроме телевидения и рекламы.
      Незнакомец был самоуверен. Марку Кромлейну он не понравился.
      Прошло два года, как Джулиано умер в каменной постройке в жестоких горах, и шесть месяцев, как он впервые увидел Нью-Йорк. Но его учителя были лучшими в своей области.
      С языком проблем не было. Большинство мальчишек в деревне за послевоенные годы выучили английский. Джулиано очень постарался, чтобы читать и писать достаточно свободно.
      Восемнадцать месяцев он провел в Европе. Первые - как пленник, в огромном поместье около Рима, потом уже свободным в самом Риме.
      Рим дал Джулиано опыт, какой мало кому достается. Его готовили для этого шесть месяцев. Те шесть месяцев, которые поначалу он был арестантом, похожим на беспощадное настороженное животное, а потом, когда понял, для чего его взяли и как ему повезло, стал студентом.
      Он изучал Запад. У кого есть деньги и откуда те взялись. Кто есть кто. Как одеваться и говорить. Остальное он знал интуитивно: золотой, безумный, истеричный, изысканный, людный Рим был похож на сицилийскую деревню.
      Рим - город безумных американцев. Джулиано встречал их. Звезды телевидения и кино, зрелые люди и подростки, сладкие девочки и лесбиянки. Виртуозы выпивки и наркотиков и люди с железным здоровьем.
      Изучив Рим, Джулиано стал почти готов для Америки. От парня из безжалостных гор почти не осталось следа. Но только внешне, тело и сердце остались прежними. За этим следили внимательно. Начни Джулиано гнить изнутри, он бы умер снова, но уже по-настоящему.
      Джулиано готовили для дела в Америке. Его долго выбирали, потратили очень много денег и сил, использовали все связи, чтобы взять его живым и оставить тело, которое сошло бы за его.
      Джулиано не открыли цель до конца. И с большой шишкой из Америки, боссом секретного преступного братства, он встретился только на вилле возле Рима несколько недель назад.
      Ему сказали, что его избрали для особого задания, и награда будет сказочной. Задание трудное и идет об руку со смертью. Задание в Америке, но сначала он должен научиться быть американцем.
      Негласным королем американцев.
      Сицилийцем, но о Сицилии следует забыть. Не богатым, но денег будет столько, сколько потребуется. Он будет баловнем судьбы - игроком и убийцей при необходимости, с совершенным телом и непреклонной душой.
      Когда Джулиано окончательно понял, что за силы вытащили его с гор Сицилии и чего от него хотят, его отвели к боссу.
      Тот был невелик ростом, лет шестидесяти. Только в глазах светилась сила, принесшая ему сотни миллионов, собственные отели, авиакомпании, корабли, телестудии, кинофирмы.
      - Как в деревне? - Старик развалился на софе золотой парчи.
      Джулиано удивил вопрос. Ему тщательно разъяснили, как себя вести. Тихо и внимательно слушать, быстро отвечать и умолкать, не соваться, куда не следует. Если молчит - ждать. На нем были только синие велосипедные трусы, чтобы хорошо смотрелось крепкое тело.
      - В деревне? В деревне все хорошо, - ответил Джулиано. Он помнил предостережения и наставления, но знал, что скорее даст охранникам убить себя, чем поступится своей гордостью, даже для такого.
      - Семья Саламоне - как они?
      - У них три виноградника и оливковая роща.
      Колини кивнул. В Америке он звался Джонни Кул, но сейчас даже газеты называли его по-настоящему - Колини.
      - Когда мой отец покинул деревню, Джузеппе Саламоне был его лучшим другом, тогда бедняком.
      - Он умер, но его семья процветает.
      - Мне было пять лет, когда мой отец уехал. И моей деревней стало Чикаго.
      Голос Колини звучал очень мягко. Говорил он часа два. Они выпили кофе с ромом, позже Колини выпил виски. Джулиано слушал историю завоеваний. Завоевания начинали десятилетние мальчики на загаженных улочках Тейлор-Стрит около Хастеда, в Чикаго. Мальчики дрались, воровали, били полицию.
      Двенадцатилетние подростки угоняли машины, заманивали в ловушки полицейские машины и разбивали их о стены.
      Пятнадцатилетние парни боролись за лидерство, сидели в склизких камерах в компании пятидесяти двух самых беспощадных выходцев из Маленькой Италии.
      Они насиловали, изнасилованные девушки становились уличными проститутками.
      Спиртное и самогон на газовых плитах.
      Колисимо, король борделей, убитый Капоне в расплату с Джонни Торрио. Торрио, с отстреленной Капоне челюстью, но выживший и сбежавший в Италию.
      Капоне, которому неизвестная шлюха запустила в кровь белых змеек сифилиса, в конце концов добравшихся до мозга.
      Фрэнки Поуп из Вест-Сайда и Фрэнки Поуп из Норт-Сайда. Луи Рикка Халдей и Фрэнк Нитти - Громила, умоляющие о пощаде и корчащиеся в муках. Застреленные на улице Дион О'Баниан и Хими Вейс - О'Баниан в своем цветочном магазине, а сумасшедший еврей, поклявшийся отомстить, - прямо у синагоги.
      Имена ничего для Джулиано не значили, но на них была кровь, и глаза Колини блестели, будто ещё не застыла кровь семерых расстрелянных в гараже в День Святого Валентина или на сером асфальте перед синагогой.
      Потом Колини говорил о деньгах, о том, как их зарабатывают, и как отбирают. О мозгах, разбитых в уличных драках за право контроля над профсоюзами. Так делались деньги.
      О подпольных играх. Как евреи перебили у ирландцев контроль над двенадцатью тысячами букмекерских контор в Чикаго. И как их забрали у евреев.
      Об огромных деньгах.
      - И была война, - говорил Колини. - До войны у меня не было ничего может, пара миллионов, пивоваренный завод, несколько предприятий. После войны - в 1945 - у меня было все.
      После этого Колини долго молчал, вспоминая эти годы и том, что они принесли. Он владел огромной инвестиционной фирмой в Чикаго, респектабельной, как церковь, которая служила лишь громадной конторой по сбору и подсчету доходов.
      - Будь я хорошим мальчиком, как молила моя мама Деву Марию, что бы у меня было? Что бы я мог вспомнить? - спросил Колини.
      - Уже сорок лет каждую ночь у меня новая женщина. И сегодня - немочка шестнадцати лет. Завтра у меня будет полная негритянка, ещё моложе, но полная, с грудями, как большие дыни с маленькими сливками на них.
      Я убил больше, чем могу вспомнить, а когда состаришься, приятно знать, что они не состарятся никогда. Они уже давно - только кости.
      У меня много детей. Имен большинства я не знаю, не знаю, что с ними. Но у меня нет сына, которым я могу похвалиться.
      Ты, Джулиано, можешь стать моим сыном. Здесь, в Риме, ты узнал достаточно, теперь - в Америку. Я дам тебе больше, чем было у меня - сейчас труднее сделать то, что я сумел когда-то. Мои враги ещё живы. Я хочу, чтобы ты их убил. Докажи, что достоен быть сыном Колини, и я дам тебе все.
      3
      Таким был человек, за которым с неприязнью наблюдал Марк Кромлейн в баре "Риал Тониз". С неприязнью по большей части инстинктивной, но вызванной ещё и тем, что он того не знал, а Марк Кромлейн не любил то, чего не знал.
      Марк наблюдал за незнакомцем, пока их глаза не встретились. Марк подождал, понял, что незнакомец не собирается отводить взгляд и постарался с честью выйти из ситуации.
      - Мы знакомы? - спросил он.
      - Нет.
      - Я не уверен. Такое впечатление, что я вас знаю. Из Нью-Йорка?
      - Не мой город, - сказал Джулиано.
      - Вест-Коаст?
      - Был когда-то.
      Кромлейн повернулся к Джерри Мусие:
      - Не разговорчив.
      Мусия пожал плечами:
      - Может, ему не о чем говорить?
      - Он похож на игрока. Или только пытается быть похожим.
      Кромлейн снова повернулся к Джулиано:
      - Вы игрок, дружище?
      Кромлейн не мог оставить просто так, что незнакомец его пересмотрел. Это был холодный вызов, а Марк Кромлейн никогда не оставлял вызов без расплаты.
      Для Кромлейна эта мелочь, незначительная встреча глаз была очень важна. Несколько сот долларов в кармане, трехсотдолларовый костюм, двухэтажная квартира были у Кромлейна потому, что он привык сам затевать схватку и никогда не проигрывать.
      А играл Кромлейн по вольным правилам. Если надо начинить стартер динамитом - как когда-то в Калифорнии - чтобы стать победителем, он сделает это. Или осколком бутылки выколоть глаза - как сделал он семнадцатилетним на Питкин-авеню.
      - Я играю.
      Кромлейн поглаживал стоящий перед ним стакан.
      - Какого сорта игры?
      - Любые, где можно выиграть или проиграть.
      Кромлейн признал в Кромлейне и Мусии ребят из мафии. Имен их он не знал, догадался по внешности. Дорогая одежда, флоридский загар, массивные золотые кольца, жесткие лица людей, знающих, что жизнь - суровая, грязная игра без правил.
      На вилле возле Рима чикагцы объяснили ему формальности знакомства в городе мафии.
      Они увидят тебя и захотят узнать, кто ты.
      Потом - кого ты знаешь, сильные ли у тебя связи.
      Есть ли у тебя деньги.
      Мягок ты или жесток. Они будут все грубее и грубее, пока не увидят настоящей жестокости.
      Наконец, если ты незнакомец со связями, с деньгами и жесток, захотят выяснить главный вопрос - что ты здесь делаешь, дружище?
      Джулиано знал, что Кромлейн начал процедуру знакомства. Он знал также, как знал все эти вещи ещё с шести, что Кромлейн бы жесток, по-настоящему жесток, и что они должны прийти к соглашению.
      - Есть у тебя имя, игрок? - спросил Кромлейн, рассматривая стакан в руке.
      - Меня зовут Джонни Колини.
      Джулиано дали это имя, и он взял его.
      Кромлейн бросил быстрый взгляд на Джонни Колини. Его голос был низким и вялым.
      - Замечательное имя.
      Джерри Мусия тоже его услышал и отошел от бара, рассматривая Джонни.
      - Вы родственники? - спросил Джерри. Не было необходимости уточнять.
      - Не прямые. Колини много, - ответил Джонни.
      - Если кто-то носит имя Джонни Колини и не его родственник, то он кусок дерьма, - это последнее, что успел произнести Кромлейн, когда Джонни ударил его в живот левой, и, когда тот согнулся пополам, в челюсть правой. А потом швырнул тело к ногам Джерри Мусии. Джерри отступил, вытянув пустые руки.
      - Разбирайтесь сами...
      Кромлейн стоял на коленях, касаясь головой пола. Джонни Колини ударил его ногой по лицу, распластав плашмя.
      Девушка визжала, бармен позвал метрдотеля, гардеробщица высунулась из кабинки, а остальные посетители без страха отошли от стойки - это была безопасная часть Ист-Сайда, а "Риал Тониз" был хорошим баром.
      Прибежал метрдотель, взглянул на Кромлейна, и краски схлынули с лица, он посерел и вспотел от страха. Мафии принадлежала часть "Риал Тониз".
      Метрдотель взглянул на Мусию - будет ли перестрелка - потом на Джонни Колини.
      - Нормально, - Джонни улыбнулся. - Маленькое недоразумение.
      Мусия оценил Джонни. Тот среагировал на первую же шутку Кромлейна. Умело и жестоко. Последний удар в лицо - подлинный знак. Парень, назвавшийся именем великого человека, ударил Кромлейна в лицо, потому что именно это и надо было сделать. Кромлейн, действительно жестокий человек, сделал бы так же.
      Метрдотель успокоился. Незнакомец, похоже, был своим, а не надравшимся идиотом, забывшим свое место. И мистер Мусия не вмешивался. Похоже, просто ссора между людьми, которые знают, что делают.