— Господи, действительно повезло. — Андропулос чуть поклонился в сторону Уикрэма. — Я даже не подозревал, что вы эксперт по таким вопросам. Очень надеюсь, что вы сможете разрешить эту ужасную дилемму.

— Скорее, не ужасную дилемму, а серьезную проблему, — заметил Тальбот и повернулся в сторону Денхольма, который в этот момент вошел в кают-компанию. — Что там, лейтенант?

— Не хотелось вас беспокоить, сэр, но лейтенант Маккафферти приносит свои извинения и просит вас спуститься в машинное отделение.

Выйдя из кают-компании, Тальбот спросил у Денхольма:

— Джимми, в чем дело? Что случилось в машинном отделении?

— Ничего. Просто получили радиограмму из Пентагона, сэр, и у Теодора есть кое-какая интересная информация.

— А я думал, он отдыхает.

— Он решил, что пока не до этого. Думаю, на его месте вы бы так же поступили. — Денхольм протянул капитану радиограмму. — Из Вашингтона.

— "Критронный детонатор отправлен из Нью-Йорка в Афины на «конкорде»". Готов поспорить, что кто-то пытается разрешить это дело побыстрее. Чувствуется рука президента. Представьте себе, каково будет возмущение пассажиров, толпящихся у самолета на взлетной полосе в аэропорту Джона Кеннеди, если они вдруг узнают, что летят как прикрытие для переброски в Европу малюсенького электрического прибора! Впрочем, никто из них ничего не узнает. Так, что же там дальше: «Гарантируем самое тесное сотрудничество со стороны руководства британских, испанских и итальянских авиалиний».

— А почему испанских и итальянских? — спросил Денхольм. — Ведь при полете над дружественными странами разрешения не требуется, просто нужно уведомить авиадиспетчеров, и все.

— За исключением, по всей видимости, тех случаев, когда вы нарушаете спокойствие воздушного пространства непрерывными сверхзвуковыми хлопками. Кстати, радиограмма заканчивается словами: «Прибытие в 3 часа дня по европейскому времени». Значит, через час. Нужно договориться, чтобы в афинском аэропорту уже стоял наготове самолет. Теперь хорошо бы узнать, как обстоят дела у Теодора. Надеюсь, у него есть что-нибудь важное для нас.

У Теодора действительно оказалась интересная информация, хотя на первый взгляд ее значимость не была столь очевидной.

— Я начал расшифровку третьего, последнего списка, капитан, — сказал Теодор. — Шестым в нем значилось имя Джорджа Скеперциса. Здесь указан вашингтонский адрес, а под ним идут буквы — Ref. К. К., Т. Т., которые мне абсолютно ни о чем не говорят.

— И мне, — признался Тальбот. — А вам, лейтенант?

— Посмотрим. Скеперцис — греческая фамилия, сомнений быть не может. Возможно, земляк Андропулоса. Если у нашего друга есть связи в Пентагоне, то, могу поспорить, он не станет связываться напрямую, а, скорее всего, будет действовать через посредника.

— Возможно, вы правы. Значит, надо послать запрос в вашингтонский банк, нет ли у них счетов на такое имя, и в ФБР, чтобы выяснили, нет ли среди генералов и адмиралов ВВС лиц с такими инициалами. Конечно, это выстрел наугад, но вдруг попадем в цель. А чтобы у них не возникло желания расслабиться и хорошо выспаться, пошлем через ФБР радиограмму лично на имя президента о том, что тиканье прекратилось и атомная бомба может взорваться в любую минуту. Но сперва надо переговорить с адмиралом. Вызовите его, а вместе с ним первого помощника и доктора Уикрэма. Предлагаю собраться на мостике. Думаю, по дороге в кают-компанию вы придумаете убедительный предлог.

— И думать не о чем, сэр. Предлог у меня уже на языке — поиск подобных предлогов стал моей специализацией.

— Что ж, сойдет. — Хокинс положил на стол три радиограммы, подготовленные Тальботом, — Когда «конкорд» приземлится, на аэродроме будет стоять наготове самолет. Этим займется греческое министерство обороны. Если время прибытия указано точно, то критронный детонатор будет доставлен на Санторин примерно в полчетвертого. Если учитывать, что вашим людям придется добираться до мыса Акротири и обратно, то мы получим этот детонатор где-то часам к пяти. Наверняка радиограммы в ФБР и в Вашингтон дадут положительный результат. Интересно посмотреть, какой будет реакция президента, когда он узнает, что бомба может взорваться в любой момент. Да, немедленно пошлите радиограммы. Капитан, вы, похоже, что-то еще надумали? Дело срочное, да?

— Сэр, время не ждет, а тут без конца возникают вопросы, многие из которых требуют немедленного ответа. Например, почему Андропулос не проявил видимого интереса к самолету? Не потому ли, что он знал все, что можно было знать? Почему он не удивился, когда узнал, что при таком критическом стечении обстоятельств у нас на борту вдруг оказывается доктор Уикрэм? Любой обратил бы внимание на то, что доктор Уикрэм оказался на борту «Ариадны» именно в тот момент, когда он больше всего нужен. Что будет происходить в голове у этого хитрого и расчетливого человека, когда он увидит, как мы пытаемся извлечь бомбу из фюзеляжа самолета? И что нам надо делать, чтобы удовлетворить его любопытство?

— Могу ответить на два последних ваших вопроса и объяснить причину моего здесь присутствия, — сказал Уикрэм. — У меня было время подумать, хотя, откровенно говоря, на это много времени не надо. Вы узнали, что на борту самолета имеется водородная бомба. Поскольку вы не представляли, насколько велика опасность, вызвали специалиста, то есть меня. Как эксперт, я сообщаю вам о том, что опасность весьма велика. Нет никакой возможности уменьшить уровень непрерывного радиоактивного излучения водородной бомбы, а таких бомб на борту самолета пятнадцать. Вследствие этого растет уровень радиоактивности внутри атомной бомбы, которая имеет совершенно иную конструкцию. Рост продолжается до критической стадии, а потом все — происходит взрыв. Спокойной всем ночи. Все зависит от массы атомной бомбы.

— Действительно так?

— Откуда, черт побери, я могу знать? Я все придумал прямо сейчас. Но звучит вполне убедительно, особенно для людей, которые имеют нулевые знания о ядерном оружии. И потом, кому придет в голову подвергать сомнению слова знаменитого на весь мир физика, каковым являюсь я, если вы не забыли слова коммандера Тальбота.

— Доктор Уикрэм, я даже и не думал подвергать ваши слова сомнению, — с улыбкой произнес Тальбот. — Прекрасно. Следующий вопрос. Как оказались на борту «Ариадны» шифровальные листы Андропулоса?

— Ну, для начала замечу, — сказал Хокинс, — это вы их сюда принесли. Так что нечего напускать на себя таинственный вид, капитан. Вы что-то еще хотите спросить?

— Да, есть еще вопрос. А почему он их оставил на яхте? Забыл? Маловероятно. Такие важные документы не забывают. Думал, их никогда не найдут? Убедительнее, хотя тоже маловероятно. Думал, если эти документы найдут, то вряд ли догадаются, что они зашифрованы, и не станут ими заниматься? Вполне возможно. Правда, я думаю, что главная причина заключалась в том, что он понимал, как опасно проносить их на борт «Ариадны». Тот факт, что это единственный предмет, который он хотел обезопасить от воздействия воды, уже наводит на серьезные подозрения. Итак, он решил оставить их на яхте, а затем поднять наверх с помощью водолаза. Это он мог сделать в любое время, и если все было задумано действительно так, то он должен был оставить свои документы не в какой-нибудь картонной папочке, а в водонепроницаемом металлическом ящике. Мы уже знаем, что он так и сделал. Чтобы поднять со дна моря этот ящик, необходимо присутствие специального подъемного судна с водолазами на борту. Кстати, мне только что пришла в голову мысль, что «Делос» затонул совершенно случайно и ничего преднамеренного здесь нет. Следовательно, нужды в таком судне у Андропулоса не было. С другой стороны, судно с водолазами очень удобно для иных целей, ну, скажем, для поднятия ядерного оружия с затонувшего бомбардировщика. Заинтересованные в этом лица, кто бы они ни были, не стали бы осуществлять подъем в Критском море между полуостровом Пелопоннес на западе, Додеканес на востоке, островами Киклады на севере и Критом на юге, потому что там слишком глубоко. Примерно четыреста семьдесят метров. Может быть, оружие затонуло там, где и планировалось его затопить. И какое-то гипотетическое судно должно было быть там, где, к их несчастью, оказались мы.

— Выстрел наугад, но, похоже, вы попали в цель, — сказал Хокинс. — Это все объясняет. А вам хотелось бы знать, нет ли где-нибудь поблизости в данном районе специального судна с водолазами?

Тальбот кивнул:

— Выяснить не составит труда.

— Обратитесь с запросом в Ираклион на Крите?

— Конечно. Военно-воздушная база США, расположенная там, — главный центр электронного слежения в регионе. Для обнаружения полетов военных самолетов СССР. Ливии и других стран используются «АВАКСы» и другие самолеты с радарными установками. Греческие военно-воздушные силы используют для своих целей «фантомы» и «миражи». Командующего базой я довольно хорошо знаю. Надо немедленно связаться. У них либо уже есть информация, либо они быстро соберут ее. Думаю, в течение двух часов мы получим все необходимые данные.

— Не подумайте, что я хочу поплакаться, — заметил капитан Монтгомери, обращаясь к Тальботу. Чувствовалось, однако, что он явно не в духе. — Только этого нам не хватало, — сказал он и показал на огромную черную тучу, приближающуюся с северо-запада. — Ветер уже дует с силой пять баллов, и нас потихоньку начинает качать. Тому, кто занимается туристическим бизнесом, такое не понравится. А ведь считается, что в летний период на прекрасном Эгейском море стоят прекрасные деньки.

— В это время года в дневные часы ветер в пять баллов — дело вполне привычное, зато дождь здесь бывает крайне редко, но, похоже, на наши бедные головы выпало и это испытание. Прогноз погоды плохой, да и показания барометра тоже. — Тальбот перегнулся через борт «Килчаррана». — Именно поэтому вы такой мрачный?

На самом деле корабль Монтгомери совершенно не качало. Направляемый точно на северо-запад накатом метровых волн, он казался почти неподвижным, чего нельзя было сказать о самолете, закрепленном вдоль его борта. Из-за малой длины самолет, на девять десятых еще погруженный в воду, швыряло из стороны в сторону, временами натягивая до предела канаты, связывавшие его с «Килчарраном». Фюзеляж постоянно заливало водой, что делало практически невозможной работу газорезчиков. Вместо того чтобы вырезать отверстие в верхней части корпуса самолета, они следили за тем, как бы их не смыло водой.

— Да не мрачный я, просто погода меня раздражает. Из-за качки работа почти застопорилась, и одному богу известно, когда все закончится. Даже в нормальных условиях работа продвигалась бы крайне медленно, потому что фюзеляж и остальные части самолета оказались гораздо прочнее, чем мы думали. Если погода не улучшится, а судя по всему, этого не произойдет, мне придется убрать газорезчиков. Им ничего не угрожает, чего не скажешь о самолете. Мы не знаем, насколько у него ослабли носовая и хвостовая части, и я даже не представляю, что произойдет, если что-нибудь из них не выдержит и оторвется.

— Так вы собираетесь тащить его за собой на одном только тросе?

— Не вижу другого выхода. Я собираюсь сделать растяжки от носа и крыла самолета к судну и тащить его за кормой на тросе. Но сперва надо доложить обо всем адмирату.

— В этом нет необходимости. Он никогда не мешает человеку, хорошо знающему свое дело. У меня в голове вертится один неприятный вопрос, капитан. Что произойдет, если самолет оторвется?

— Вышлем лодку, на веслах, конечно, и обезопасим его с помощью якоря.

— А если и он оторвется?

— Выпустим воздух из понтонов и затопим его. Мы не можем все время ждать, когда бомба, почувствовав работу двигателей какого-нибудь корабля, вздумает взорваться.

— Если он затонет, мы не сможем стронуться с места.

— Ну нельзя же гоняться сразу за двумя зайцами.

— Ничего не имею против, — сказал Хокинс — Тем более что иного выбора у Монтгомери нет. Когда он собирается приступить к работе?

— Прямо сейчас. Может, вы сперва переговорите с ним? Я, правда, сказал, что вы возражать не будете, но лучше, если вы ему скажете это сами.

— Хорошо, — согласился Хокинс — Какой прогноз погоды?

— Ничего успокаивающего. Кстати, вы уже получили какие-нибудь ответы из вашингтонского банка, ФБР и Ираклиона?

— Пока ничего. Зато масса всяческой чепухи от каких-то там руководителей штатов, президентов, премьеров и прочих шишек, которые, все как один, выражают нам сочувствие и интересуются, почему мы не принимаем никаких мер. Просто диву даешься, как они умудрились обо всем разузнать. Интересно, где произошла утечка информации?

— Понятия не имею, сэр. Впрочем, меня это уже не волнует.

— Меня тоже, — сказал адмирал и жестом показал на радиограммы, которыми был завален его стол. — Хотите почитать? Они еще не знают, что тиканье прекратилось.

— Что-то не хочется мне их читать.

— Я так и думал. Что вы предпримете теперь, Джон?

— Прошлой ночью мне не пришлось толком поспать. Возможно, что и ночью не удастся. Так что иного времени для сна мне не остается, как только сейчас. К тому же мне пока все равно делать нечего.

— Превосходная идея. Я, пожалуй, сделаю то же самое, как только вернусь с «Килчаррана».

Тальбот вышел из своей каюты в седьмом часу вечера. Обычно в это время солнце еще светило вовсю, но сейчас черные облака висели так низко, что, казалось, наступили сумерки. Ван Гельдер и Денхольм с нетерпением ждали его появления.

— Мы не бездельничали, — сказал Ван Гельдер. — И капитан Монтгомери тоже. У него бомбардировщик унесло на юго-восток, вытянуло трос на всю длину. Но самолет пока не развалился. Сила ветра — шесть-семь баллов. Монтгомери осветил самолет импровизированным прожектором — шестидюймовой сигнальной лампой, чтобы знать, не оторвало ли самолет, а заодно отбить охоту у горячих голов избавиться от груза. Хотя не могу вообразить, кто бы мог это предпринять. Я бы не советовал вам выходить на палубу, сэр. Может смыть.

Небо затянули черные свинцовые тучи. Дождь лил как из ведра, временами напоминая тропический циклон штормовой и ураганной силы. Тяжелые теплые капли отскакивали от палубы на высоту чуть ли не в пятнадцать сантиметров.

— Понимаю. — Тальбот бросил взгляд на коричневый металлический ящик, лежащий на палубе. — А это что такое?

— То, чего мы так долго ждали. Важнейшая часть.

И Денхольм дернул крышку за ручку, как заправский фокусник, который хочет показать свой последний трюк. У прибора была старомодная по виду панель управления, очень похожая на довоенное радио, с двумя дисками, на которых была нанесена градуировка, какими-то ручками, кнопкой и двумя полукруглыми выпуклыми вставками из оранжевого стекла обрамлении.

— Как я понимаю, — сказал Тальбот, — это критрон.

— Он самый. Следует крикнуть «гип-гип-ура» в честь президента. Все-таки он сдержал свое слово.

— Чудесно, просто чудесно. Остается надеяться, что мы воспользуемся им, как бы это сказать, при оптимальных условиях.

— Хорошо вы подметили, — согласился Денхольм, — «оптимальный» как раз подходящее слово. Кстати, довольно простое устройство. Я имею в виду его использование, хотя внутри наверняка все чертовски сложно. Эта модель — говорят, есть и другие — работает на батарейке в двадцать четыре вольта. — Он положил указательный палец на кнопку. — Стоит на нее нажать — и все готово!

— Если вы хотите заставить меня нервничать, Джимми, то уже добились этого. Уберите палец с чертовой кнопки!

Денхольм нажал на кнопку несколько раз.

— Видите, батарейки нет, хотя нам их поставили. Установим, когда понадобится. Нет проблем! Вон там, под оранжевыми стеклянными вставками, две ручки, которые надо повернуть на сто восемьдесят градусов. Специально сделаны для таких бестолковых идиотов, как я. Есть еще одна мера предосторожности: нельзя откручивать эти вставки. Легкий удар металлическим предметом, говорится в инструкциях, и они моментально разлетятся на кусочки. Как я понимаю, все сделано для таких людей, как я. Вдруг мы задумаем открутить вставки и начнем вертеть ручки во все стороны? Вообще прибор предназначен для разового использования. Ручки настраиваются перед самым нажатием кнопки взрыва бомбы.

— Когда вы собираетесь вставить в прибор батарейку?

— Только перед самым использованием. Это дополнительная мера предосторожности — на сей раз с моей стороны. Для установки батарейки используются специальные зажимы-крокодильчики на пружинках. Потребуется всего две секунды. Три секунды, чтобы разбить эти стеклянные вставки и настроить ручки. Одна секунда, чтобы нажать на кнопку. Нет ничего проще. Остался только один пустячок, сэр... Чтобы бомба, когда мы нажмем на кнопку, взорвалась где-нибудь подальше от нас.

— Вы хотите совсем немного, Джимми, — сказал Тальбот и бросил взгляд на мрачное небо, откуда не переставая лил дождь, затем на темные пенящиеся волны моря. — Придется немного подождать — в лучшем случае час или два, в худшем всю ночь. А затем отправимся в путь. Что-нибудь еще?

— Я повторяю, дурака мы не валяли, — сказал Ван Гельдер. — Мы получили сообщение с военно-воздушной базы в Ираклионе. Поблизости от нас было обнаружено водолазное судно, если, конечно, считать, что западная оконечность Крита вблизи от нас.

— Так я не понял, это судно находилось или сейчас там находится?

— Находилось. Пару дней оно еще было на стоянке в Суда-Бее, а сегодня в час ночи снялось с якоря. Проход в тот район ограничен, почти запрещен, Суда-Бей — секретная греческая военно-морская база. Во всяком случае судам, даже безобидным прогулочным яхтам, там делать нечего. В Суда-Бее заинтересовались этой посудиной. Впрочем, подозрительность их, особенно после того как район стал театром действий НАТО, вполне объяснима.

— Ну и что они обнаружили?

— Немногое, но весьма существенное. Судно называется «Таормина» и зарегистрировано в Панаме.

— Название, похоже, сицилийское. Понятия не имею, что оно означает, а Панама — удобное место для регистрации судов. Многие проходимцы там регистрируются. Впрочем, название можно сменить на другое без особого труда. Достаточно несколько банок краски и трафарет. Откуда оно прибыло?

— Это им неизвестно. Поскольку судно бросило якорь вдали от берега, оно не проходило таможню, не отмечалось у местных портовых властей. Они сообщают, что судно снялось с якоря и направилось в северо-восточном направлении, то есть на Санторин, хотя вполне возможно, что это совпадение. А поскольку Суда-Бей находится отсюда всего в ста милях, то, как бы медленно ни двигалось судно, оно могло оказаться в этом районе задолго до падения бомбардировщика. Так что предчувствие вас не обмануло, сэр. Одна лишь проблема: мы это судно в глаза не видели.

— Возможно, действительно совпадение. Возможно, «Делос» послал ему предупреждение. Из Ираклиона не сообщали, собираются ли они отправиться на поиски этого судна?

— Нет, не сообщали. Мы с Джимми, кстати, обсудили эту идею, но решили, что не настолько она важна, чтобы беспокоить вас, когда вы едва заснули. Как, впрочем, и адмирала.

— Возможно, это и не имеет никакого значения, но попытаться стоит. В какой стороне отсюда находится Ираклион? Прямо на юг?

— Пожалуй.

— Достаточно послать на разведку пару самолетов: один — прочесать район на севере, другой — на востоке, и если эта посудина находится в этом районе, то через полчаса, а может, и меньше его засекут. Внезапные маневры НАТО, ну, вы понимаете. К сожалению, условия сейчас далеки от нормальных. Видимость близка к нулю. Посылать самолеты — пустая трата времени. Можно только надеяться на то, что погода улучшится. Что-нибудь еще?

— Да. Мы получили сообщения из вашингтонского банка и из ФБР. Из банка сообщают, что под инициалами К.К. у них есть вклад на некоего Кирьякоса Кадзаневакиса.

— Многообещающее начало. Более греческого имени не найдешь.

— Под инициалами Т.Т. у них числится Томас Томпсон. Типичное англосаксонское имя. ФБР утверждает, что среди офицеров Пентагона, под которыми, я думаю, они имеют в виду адмиралов и генералов ВВС, а также вице-адмиралов и генерал-лейтенантов, ни одного человека с такими инициалами нет.

— На первый взгляд, информация отрицательная, с другой стороны, это может быть цепь из мелких звеньев, чтобы труднее было добраться до хозяина. ФБР вступало в контакт с банком? Конечно, нет. Мы ведь упомянули им о банке. Это оплошность с нашей стороны, скорее даже с моей. В банке наверняка имеются адреса этих господ. Думаю, у нас будут только адреса гостиниц, но тем не менее они могут навести нас на след. И еще один недосмотр — опять-таки моя вина. Мы не сообщили ФБР, что нам известны фамилия и адрес самого Джорджа Скеперциса. Надо исправить ошибку сейчас же. Вполне возможно, ФБР удастся установить наличие связи между Скеперцисом, К.К. и Т.Т. А какова реакция президента на сообщение, что тиканье бомбы прекратилось?

— Похоже, у него нет слов.

Монтгомери с мрачным видом потягивал что-то из стакана и время от времени бросал взгляд в иллюминатор своей каюты. В конце концов он подмигнул своему отражению и отвернулся.

— Коммандер Тальбот, погода за последние полчаса стала еще хуже.

— Не похоже.

— Я спец в этих вопросах, — со вздохом произнес Монтгомери. — При такой погоде я всегда чувствую тоску по родному дому в Моурнских горах. У нас там такие же дожди. Вы считаете, что в ближайшее время прояснится?

— Вряд ли раньше полуночи.

— И я думаю, это в лучшем случае. А к тому времени, когда мы подтащим самолет к борту корабля, вырежем в фюзеляже дыру, откачаем воду и извлечем бомбу, будет уже рассвет, а то и утро. Как вы понимаете, ваше предложение пообедать я вынужден отклонить. Немного перекушу и сразу в постель. Ночью меня могут поднять в любое время. На корме на всю ночь я оставлю двух вахтенных, которые будут наблюдать за самолетом и сразу меня разбудят, если погода начнет улучшаться и мы сможем подтянуть самолет поближе.

— Что вы скажете о речи, которую я собираюсь произнести сегодня вечером за столом? — сказал доктор Уикрэм. — По-моему, не слишком длинная и не слишком короткая.

— Как раз то, что нужно. Только интонации должны быть более обреченными.

— На пол-октавы ниже? Странно, как легко лезет в голову такая чепуха.

— На борту «Ариадны» подобное становится эпидемией.

— Я только что перекинулся парой слов с Евгенией, — сказал Денхольм. — Думаю, вам следует знать о нашем разговоре.

— Как я понимаю, вы говорили с нею с глазу на глаз, так?

— Да, сэр. У нее в каюте, точнее, в каюте первого помощника.

— Вы меня поражаете, Джимми.

— Сэр, мы обсуждали вопросы на чисто интеллектуальном уровне, если так можно сказать. Евгения — очень умная девушка. Учится в университете. Изучает греческий язык и литературу, древнюю и современную.

— Теперь все ясно. Два сапога пара.

— Да нет, я объяснялся только по-английски и был уверен, что она не сомневается в том, что я не знаю ни слова по-гречески.

— А теперь она уже в этом сомневается? Наблюдательная малышка, ничего не скажешь. Видимо, вы каким-то образом отреагировали на ее слова, произнесенные по-гречески, хотя по логике вещей должны были проявлять невозмутимость. Я подозреваю, что по наивности вы попались в хитрую женскую ловушку.

— Сэр, а как бы вы отреагировали, если бы вам сказали, что по вашему ботинку ползет скорпион?

— Как я понимаю, — с улыбкой произнес Тальбот, — говорила она по-гречески. А вы немедленно поспешили проверить, так ли это. Кто угодно мог попасть в такой капкан. Надеюсь, вы не очень краснели и смущались?

— В общем-то нет, сэр. Она оказалась чудесной девушкой. И очень встревоженной. Она хотела довериться мне.

— Да что вы? А мне почему-то казалось, что дни, когда очаровательные девушки плачутся вам в жилетку, уже прошли.

— Мне кажется, сэр, она вас немного боится. Как и Ирен. Она желала поговорить об Андропулосе. Все, конечно, девичьи домыслы, но, похоже, девушкам просто не с кем обсудить положение. Согласитесь, это несправедливо. Как я понял, Ирен пересказала подруге свой утренний разговор с первым помощником. Оказывается, Евгении известно об этом дяде кое-что такое, о чем его племянница даже представления не имеет. Можно мне выпить воды, сэр? Я с самого рассвета только и делаю, что пью тоник с лимоном.

— Наливайте себе сами. Короче говоря, последовали откровения.

— Даже не знаю, как это назвать, сэр. В любом случае было интересно. Оказывается, отец Евгении общается с отцом Ирен — они хорошие друзья, оба крупные бизнесмены, знают Андропулоса и считают его мошенником. Ну, это и нам хорошо известно. Мы все считаем его мошенником. Но отец Евгении, в отличие от отца Ирен, любит говорить обо всем в открытую и много чего рассказывал об Андропулосе. Евгения ничего не говорила Ирен об этом, потому что не хотела задеть ее чувства. — Денхольм допил воду и удовлетворенно вздохнул. — Оказывается, Адамантиос Спирос Андропулос патологически ненавидит американцев.

— Насколько нам известно, человек он интеллигентный, поэтому для ненависти должны быть основания.

— Они у него есть. Во-первых, это его сын, а во-вторых, его единственный племянник. Оказывается, он души в них не чаял. Евгения абсолютно уверена в этом. По ее мнению, поэтому он теперь так любит ее и Ирен. Испытывает чувства, которые они совершенно не разделяют.

— Что произошло с его сыном и племянником?

— Исчезли при самых таинственных обстоятельствах. И никто никогда их больше не видел. Андропулос убежден: это дело рук ЦРУ.

— ЦРУ действительно имеет репутацию — справедливую или нет, другой вопрос — организации, которая убирает тех, кого считает неугодными. Правда, обычно у нее есть к этому причины. Может, отец Евгении знает, что за причины?

— В том-то и дело, что знает. Он убежден, что оба молодых человека были торговцами героином.

— Ну и ну. Теперь все наши домыслы и подозрения увязываются в одну цепочку. А ведь бывают моменты, Джимми, когда я считаю ЦРУ просто раковой опухолью.

Вечером, за обедом, атмосфера за столом была более напряженной, чем днем. Разговор поддерживался с трудом, да и разговаривали всего три человека — Хокинс, Тальбот и Ван Гельдер. Они часто замолкали, временами устремляя свои взгляды на какой-то невидимый остальным объект на дальнем горизонте. Наконец, Андропулос не выдержал и сказал:

— Вы уж извините меня, господа, что я сую нос не в свои дела. Может, я не прав — подобное случается со мной довольно часто, — но у меня складывается такое впечатление, что сегодня за столом царит какое-то напряжение. — Он улыбнулся открытой, добродушной улыбкой, и слова его казались откровенными и искренними. — Или это только игра моего воображения? Вас, наверное, удивляет такое заявление, коммандер Тальбот?

— Да нет, не особенно. — Единственное, что удивляло Тальбота, почему Андропулос так долго терпел и молчал. — Вы очень наблюдательны, мистер Андропулос. Должен сказать, что я разочарован. Думал, по крайней мере, надеялся, что наша обеспокоенность не будет так бросаться в глаза.

— Обеспокоенность, капитан?

— Небольшая обеспокоенность. Пока еще не тревога. А почему бы, черт побери, вам не узнать то же, что знаем мы?

«Вот черт, — подумал Тальбот, — а ведь доктор Уикрэм прав, заявляя, что совсем немного нужно практики, чтобы ложь стала второй натурой. И потом, почему Андропулосу действительно не рассказать о том, что ему так хочется знать?»

— Вы, наверное, обратили внимание на то, что плохая погода вынудила нас прекратить работы по подъему бомбардировщика?

— Я заметил, что сейчас он находится в нескольких сотнях метров за кормой. Что это за работы? Неужели вы пытаетесь достать это ужасное оружие?

— Только одну бомбу, атомную.

— А почему только одну?

— Доктор Уикрэм, может быть, вы нам объясните?

— Конечно, конечно. Скажу все, что мне известно. У нас сейчас ситуация необыкновенно сложная, нам впервые приходится иметь дело с неизвестным. Вы, наверное, слышали, что ядерный взрыв происходит, когда достигается критическая масса урана или плутония. Мы не можем определить уровень радиации, исходящей от водородных бомб, которых — не забывайте — на борту пятнадцать. Радиоактивность в атомной бомбе, совершенно иной по своей конструкции, постоянно растет, пока не достигнет критической точки. После чего бомба взрывается. Пуф! И все. К несчастью, в результате так называемой сопутствующей детонации произойдет взрыв водородных бомб. Не буду говорить о том, что нас ждет. Обычно именно из-за этой, хорошо известной опасности водородные и атомные бомбы никогда не складируют на длительное время вместе. Максимум на двадцать четыре часа. За это время любой самолет может доставить бомбы на какое угодно расстояние, но по прибытии их надо разместить отдельно. Что происходит после двадцати четырех часов, просто неизвестно. Некоторые ученые, и я в том числе, считают, что по истечении этого времени ситуация быстро может стать критической. Именно поэтому я попросил капитана застопорить все машины и генераторы, чтобы акустическая вибрация не подгоняла наступление критического периода.

Слова, которые произносил глубоким, страстным и властным голосом Уикрэм, звучали убедительно и производили нужное впечатление. Если бы Тальбот не знал, что доктор Уикрэм несет самую откровенную наукообразную чепуху, он поверил бы каждому его слову.

— Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему мы хотим быстрее снять с самолета атомную бомбу и затем увезти ее подальше, лучше всего на паруснике — вот почему сюда пришла «Ангелина». Спад критической массы происходит очень медленно. Нам нужно перенести бомбу в какое-нибудь отдаленное место, а там нежно опустить ее на дно моря.

— Как же вы все сделаете? — поинтересовался Андропулос. — Как вам удастся «нежно» опустить эту бомбу на глубину в тысячу метров? А если бомба камнем упадет вниз?

Уикрэм улыбнулся.

— Я обсуждал вопрос с капитаном Монтгомери, командиром «Килчаррана». — На самом же деле Уикрэм ни с кем ничего подобного не обсуждал. — Мы присоединим понтоны к бомбе, придадим им отрицательную плавучесть, и она, как перо, опустится на дно морское.