Глава 2

Полковник Лунц не предоставил в распоряжение Петерсена и его спутников ни почетного «хорха», ни хотя бы мало-мальски приличного автобуса. Они пересекали Италию в кузове обшарпанного грузовика с колесами из литой резины и полностью разбитыми рессорами. Крышей его служил брезент, натянутый на стальных обручах. Если учесть, что температура воздуха в горах была по-настоящему зимней, то поездку можно было в определенном смысле назвать замечательной. Ко всем перечисленным прелестям добавлялось зловоние выхлопных газов, смешивающихся с дымом вонючих сигар Джордже. Щадя обоняние попутчиков, толстяк уселся у заднего борта. В те редкие мгновения, когда он не курил, Джордже то и дело запускал руку в корзину, заполненную бутылками с пивом, которая стояла у его ног. Он держался бодро и казался абсолютно невосприимчивым к холоду. Впрочем, так оно и было — природа снабдила Джордже надежной теплозащитой.

Фон Караяны, одетые в зимние куртки, сидели на жесткой скамье грузовика нахохленные и молчаливые. Это можно было считать естественной реакцией на холод и невообразимую тряску, но Петерсен подумал, что со вчерашнего вечера прошло слишком мало времени, чтобы их обида улеглась. Возможно, причиной их унылого вида стало соседство с Алексом, хмурое мрачное лицо которого не располагало к жизнерадостности и веселью.

В полдень путники остановились пообедать в крохотном высокогорном селении близ Корфиньо. Они покинули Рим в семь утра, за пять часов преодолели лишь сотню миль, хотя, принимая во внимание дряхлость грузовика и запущенное состояние горной дороги, это было совсем неплохо. Еле переставляя затекшие и промерзшие до костей ноги, путешественники не без труда перевалили через откидной борт машины и, очутившись на земле, огляделись.

Селение состояло из нескольких убогих хижин, почтовой конторы и маленькой гостиницы. Соседний Корфиньо мог дать деревушке значительную фору по части удобств и комфорта, но полковник Лунц был патологически помешан на секретности. К тому же, как и большинство старших офицеров вермахта, он скептически относился к своим итальянским союзникам, считая их сплошь предателями и шпионами.

Хозяином гостиницы оказался худой, робкий, едва ли не испуганный человек, что выглядело несколько странным для представителя этой профессии. Явно неловкий официант, назвавшийся Луиджи, после приветствия не издал ни звука. Сама по себе гостиница оказалась довольно неплохой, хотя бы потому, что тут было тепло, пища — сносной, а бутылки с вином и пивом, которым, как всегда, увлекся Джордже, возникали на столе, точно по взмаху волшебной палочки.

Беседа скрашивает любое застолье. В дальнем конце небольшого зала водитель и его напарник, а на самом деле охранник, ехавший в кабине со «шмайсером» под сиденьем и «маузером» в кармане, говорили почти непрерывно. У троих же из пятерых, обедавших за столом вместе с Петерсеном, языки были будто парализованы. Алекс ел, по обыкновению молча, словно размышляя о чем-то чрезвычайно загадочном и важном. Зарина и Михаэль, по собственному признанию, есть не хотели. Они ковырялись в тарелках и отваживались что-либо промолвить только тогда, когда к ним обращались напрямую. Сам Петерсен отдыхал, ограничив свое общение с компаньонами дежурными репликами и любезностями. Лишь неутомимый Джордже старался как-то разрядить обстановку, и, надо признать, его природная болтливость приносила некоторые плоды. Усилия Джордже были направлены исключительно на фон Караянов. Вскоре, как и предполагал Петерсен, подтвердилось, что они — словенцы австрийского происхождения. Стало также известно, что брат и сестра закончили начальную школу в Любляне, а среднюю — в Загребе, после чего обучались в Каирском университете.

— В Каирском университете? — услышав это, потрясение воскликнул Джордже. — О Боже! Что заставило вас лезть в это культурное болото?

— Так захотели наши родители, — Михаэль пытался казаться сдержанным и холодным, но его слова прозвучали так, словно он защищался.

— Каирский университет, — повторил толстяк и помотал головой, не веря своим ушам. — Разрешите спросить, что же вы там изучали?

— Вы слишком любопытны, — отрезал Михаэль.

— Мною движет отеческий интерес, — широко улыбнувшись, объяснил Джордже. — И, разумеется, отеческая забота о незадачливой молодежи нашей несчастной разъединенной страны.

Первый раз за все время обеда Зарина позволила себе улыбнуться, правда, очень слабой улыбкой, однако вполне достаточной для того, чтобы показать, что она умеет это делать.

— Едва ли вам будет интересно знать, что мы изучали в Каире, господин... ммм...

— Зовите меня просто Джордже. Откуда вы знаете, Зарина, что меня может интересовать? Я разносторонняя личность. Мне интересно все.

— Мы изучали экономику и политику.

— Боже милостивый! — Толстяк хлопнул себя ладонью по лбу. Как актер классического репертуара он мог умереть с голоду, но как актер цирка или оперетты Джордже был бесподобен. — Боже милостивый! Господа, вы отправились в Египет изучать такие серьезные вещи? Изучать экономику в самой беднейшей стране на Среднем Востоке? Чудеса! Чему могли вас научить египтяне? Их экономика еле стоит на ногах, нет, она пребывает в состоянии крайнего ступора! Назовите первое попавшееся государство, которое придет на ум, и выяснится, что Египет задолжал ему миллионы и миллионы. Что же касается политики... Эта страна — большое футбольное поле, где гоняют мяч все, кому заблагорассудится, — Джордже ненадолго умолк то ли в восхищении от своего красноречия, то ли в ожидании ответа. Не дождавшись его, он встряхнул головой и продолжил:

— Непонятно, что ваши родители имели против Белградского университета? Допускаю, что у Оксфорда и Кембриджа, так же как у Гейдельберга, Сорбонны, Падуи есть свои преимущества, но... По-моему, Белградский университет значительно лучше.

Вновь на лице Зарины появилась слабая улыбка.

— Похоже, вы крупный специалист в этом вопросе, господин... мм... Джордже.

Толстяк не стал самодовольно ухмыляться. Вместо этого он сказал с величественной скромностью:

— Я горжусь другим, господа. В свое время мне достаточно пришлось пообщаться со многими учеными мужами, среди которых были и выдающиеся личности.

Брат и сестра в недоумении переглянулись, однако, как и ранее, промолчали. По всей видимости, они не решились снизойти до разговора с тем, кто своей внешностью напоминал швейцара или уборщика. Вероятно, они предположили, что свою несколько возвышенную манеру речи Джордже приобрел, подметая залы заседаний или прислуживая на высоких приемах.

Толстяк сделал вид, что ничего не заметил.

— Ладно, — рассудительно сказал он, — В конце концов, не мое дело исправлять ошибки чужих родителей... — Внезапно он сменил предмет разговора. — Вы монархисты, конечно.

— Почему «конечно»? — резко спросил Михааль.

Джордже вздохнул.

— Потому что, хочу надеяться, дурацкий колледж на Ниле не вышиб из ваших голов национального самосознания. Если бы вы не были монархистами, то не находились бы сейчас рядом с нами. А кроме того, мне это сообщил майор Петерсен.

Зарина взглянула на майора.

— Вы всегда так относитесь к доверительной информации?

— Не знал, что вы мне доверились, — Петерсен удивленно приподнял брови. — Ваша информация была слишком незначительной, чтобы считать ее проявлением доверия. А вот, Джордже я доверяю.

Зарина вновь посмотрела на него и опустила глаза. В ее взгляде был упрек, а может быть, майору это просто почудилось.

— Поймите меня правильно, господа, — промолвил Джордже. — Я озадачен. Вы монархисты. Ваши родители, как я полагаю, тоже. Да, семейства, подобные вашему, часто отправляют своих детей обучаться за границу, но не в Каир, Как правило, выбирают Северную Европу, главным образом Англию. Узы, связывающие югославскую и британскую королевскую фамилии, очень тесны. В особенности, кровные узы. Какое место избрал король Петр для своей вынужденной ссылки? Лондон. Принц-регент тоже на попечении англичан...

— В Каире говорят, что принц Павел — британский военнопленный, — Михаэля, кажется, несильно расстраивало то, что говорили в Каире.

— Вздор, — Джордже энергично взмахнул рукой. — Принц Павел находится в Кении под правительственной опекой. Он волен приезжать и уезжать куда и когда ему вздумается, регулярно снимаь деньги со счета в лондонском банке. Кстати, замечу, это банк британского королевского дома. Ближайший европейский друг принца и, между прочим, его шурин — герцог Кентский. Точнее, он был другом принца, пока не погиб в прошлом году в авиакатастрофе. Общеизвестно, Павел собирается нанести визит генералу Смутсу в Южной Африке, который так же является союзником англичан.

— Я тоже озадачен, — прервал толстяка Михаэль. — Две южноафриканских дивизии генерала Смутса дерутся в Северной Африке бок о бок с Восьмой армией англичан. Верно?

— Верно.

— Дерутся с немцами?

— С кем же еще они могут там драться? — удивился толстяк.

— Выходит, друзья югославского королевского дома сражаются в Северной Африке с немцами, в то время как мы, монархисты, здесь, в Европе, воюем на стороне Германии, а не против нее? Что-то я во всем этом запутался...

Речь Михаэля Зарина сопроводила легкой усмешкой. Казалось, она понимает несколько больше, чем брат.

— Во всем есть своя логика, — сказал Петер-сен. — Правда, Джордже?

Толстяк согласно кивнул головой.

— Да, — сказал он. — В настоящий момент мы воюем на стороне Германии, но только в настоящий момент. Сражаемся вместе с немцами, но не за них. Они наши союзники, пока нам это выгодно, — Джордже долил себе в кружку пива и отхлебнул разом половину ее содержимого. — У нас одна цель — Югославия.

Петерсен взглянул на Зарину.

— Прошлым вечером вы упомянули о том, что знакомы с королем Петром. Хорошо его знаете?

— Один или два раза встречались на официальных приемах. Тогда он был еще принцем... Перекинулись с ним десятком-другим фраз, не более.

Приятный, милый юноша. Помню, я подумала, что из него получится неплохой король. Жаль только, что Петр хромает.

— Хромает? — переспросил Джордже.

— Вы разве не знаете? Его левая нога...

— А, это. Я удивлен.

— Он не любит афишировать свой изъян. Между прочим, все слухи о покушении — бред. Это был несчастный случай на охоте, — сказал Петер-сен и усмехнулся. — Наверное, кто-то из придворных принял будущего монарха за дикого кабана, — майор поискал глазами хозяина и поманил его пальцем к столу. — Будьте любезны, принесите счет.

— Счет? — на мгновение мужчина опешил, затем произнес, как ни в чем не бывало:

— Ах, счет! Разумеется. Минуточку... — он торопливо выбежал из зала.

Петерсен посмотрел на фон Караянов.

— Вы зря не едите — надо поддерживать в топке огонь. Спуск тоже будет нелегким. Хотя по мере приближения к Адриатике, наверняка, станет теплее.

— Не станет, — это была первая реплика, отпущенная Алексом за все время пребывания в гостинице, как обычно, окрашенная в мрачные тона. — Ветер усилился. Прислушайтесь — сами убедитесь в этом.

Сидевшие за столом замерли. Доносившийся снаружи низкий протяжный гул не сулил ничего хорошего. Алекс угрюмо покачал головой.

— Северо-восточный циклон, — сказал он. — Этот ветер всегда несет с собой лютую стужу. Когда скроется солнце — грянет настоящий мороз.

— Из тебя получается скверный утешитель, — промолвил Петерсен. Он взглянул на счет, принесенный хозяином, подал несколько банкнот и, отмахнувшись от сдачи, спросил:

— Можно купить у вас несколько шерстяных одеял?

— Одеял? — в ответ на странную просьбу тот недоуменно насупился.

— Да, одеял, — подтвердил Петерсен. — Нам предстоит долгий путь. В машине не особенно жарко, а день собирается быть ненастным.

— Нет проблем, — хозяин ушел и через минуту возвратился с охапкой блеклых шерстяных одеял, которые положил на соседний пустой стол. — Этого достаточно?

— Да. Большое спасибо, — Петерсен достал деньги. — Сколько я вам должен?

— За одеяла? — хозяин протестующе вскинул руки. — Нет-нет! Это не магазин — я не беру денег за одеяла.

— Я настаиваю, они стоят денег. Водитель грузовика поднялся из-за своего стола и приблизился к разговаривавшим.

— Завтра я буду возвращаться той же дорогой, — сказал он, — могу привезти одеяла обратно.

Петерсен поблагодарил водителя и хозяина. Таким образом дело устроилось.

Первыми на улицу вышли Михаэль и Зарина. Алекс, последовавший за ними, помог хозяину гостиницы перенести одеяла в машину. Петерсен и Джордже ненадолго задержались между внутренней и наружной дверью.

— Вы действительно чудовищный лгун, — восхищенно сказал Петерсен. — Коварный. Хитрый. Я бы не хотел, чтобы вы когда-нибудь меня допрашивали. Задаете свой вопрос до тех пор, пока так или иначе не получаете на него ответ.

— Если бы вы, Петер, потратили лучшие двадцать пять лет своей жизни на общение с бестолковыми студентами... — Джордже пожал плечами, словно сочтя дальнейшие объяснения неуместными.

— Я отнюдь не бестолковый студент, но не всегда могу определить цель ваших вопросов. Вы составили какое-нибудь представление о наших юных друзьях?

— Да.

— Я тоже старался. Мне казалось, что Михаэль — далеко не гигант мысли. Девушка же держалась крайне осторожно. Думаю, она поумнее брата.

— Среди двойняшек такое случается. Я разделяю ваше мнение, Петер. Зарина умна и привлекательна.

Майор улыбнулся.

— Опасная комбинация.

— Вовсе нет, если девушка вам симпатична. У меня нет повода считать Зарину несимпатичной.

— Вы просто влюбчивы, Джордже. Что скажете насчет владельца гостиницы?

— Напуганный и несчастный. Он растерялся, когда вы захотели рассчитаться с ним за еду. Создается впечатление, что. существуют путешественники, которые зачастую не делают этого. Его отказ принять от вас деньги за одеяла так же не типичен для итальянца. Никогда не доводилось встречать итальянца, который добровольно отказывается от денег.

— Полковник Лунц отбрасывает длинную тень, — проговорил Петерсен. — Официант?

— Он, — кивнул Джордже. — Сказать честно, я был лучшего мнения о гестапо. Внедряя агента под видом официанта, полковник мог обучить его хотя бы элементарным навыкам этой работы. Иногда мне становилось за него просто стыдно, — помолчав, Джордже продолжил: — Недавно вы говорили в короле Петре.

— Эту тему затронули вы.

— Какая разница? — отмахнулся толстяк. — Не в этом дело. Как декан факультета, я нередко общался со многими известными людьми. Принц Павел — высококультурный человек, хотя его интересует живопись, а не филология. Мы встречались с ним на королевских приемах. Более того, несколько раз мне довелось разговаривать с королем Петром, в бытность его наследным принцем. В то время он не хромал.

— Он " сейчас не хромает.

Толстяк внимательно взглянул на майора.

— И вы называете меня коварным? Петерсен, отворив наружную дверь гостиницы, дружески похлопал его по плечу.

— Мы живем в такое время, профессор...

Вторая половина пути прошла более гладко, чем первая. Зарину и Михаэля, закутанных по самые глаза в одеяла, уже не сотрясали приступы невольной дрожи. Они не стучали зубами, однако по-прежнему выглядели несчастными и были расположены к общению не больше, чем утром.

Джордже, желая облегчить их страдания, предложил молодым людям выпить, отчего Зарина содрогнулась, а Михаэль энергично помотал головой. Они звали, что толстяк предлагает им не французский коньяк, а крепчайшую «сливовицу», прихваченную из горной гостиницы.

Грузовик с путниками выехал на приморское шоссе в двадцати километрах от Пескары. Преждевременно опустились сумерки. Как и предсказывал Алекс, небо заволокло густыми темными тучами, предвещавшими обильный снегопад. Выручило то, что шоссе было гораздо приличнее горной дороги. Путь до Термоли, сопровождавшийся прежней металлической какофонией, занял всего около двух часов.

«Музыкальное сопровождение», впрочем, полностью отвечало обстановке. Ненастная зимняя ночь и военное время вряд ли могли подвигнуть какого-нибудь творца на создание благозвучных мелодий. Городские пейзажи, как и погода, внушали тоску и уныние. Серый, грязный, лишенный растительности, Термоли казался вымершим. Только в некоторых зданиях, видимо, кафе и тавернах, светились еле различимые огоньки.

Однако район порта освещался здесь даже лучше, чем в Риме. Светомаскировка отсутствовала, так как освещение было слабым, как, скорее всего, и в мирные дни. Грузовик остановился у кромки причала. Света тусклых желтых фонарей вполне хватило, чтобы разглядеть очертания торпедного катера. С первого взгляда могло показаться, что он стоит в порту, ожидая ремонта. На деле ни у кого не возникало даже мысли — закрасить хотя бы часть многочисленных царапин и вмятин, покрывавших его борта. На катере не было ни торпед — торпедные аппараты демонтированы, ни глубинных бомб — бомбодержатели также были сняты. Все вооружение, если можно было так сказать, состояло из пары пустяковых пушечек. Одна стояла на носу, другая — на корме. Обе подозрительно напоминали пулемет Хочкиса, пожалуй, самое ненадежное, пользующееся дурной славой оружие, когда-либо находившееся в употреблении у военных.

На верху трапа, соединявшего катер с причалом, стоял высокий мужчина в форме без знаков различия. Козырек фуражки без кокарды скрывал его лицо, но не его роскошную белоснежную бороду. Человек был заметно сутул. Когда Петерсен и следовавшие за ним люди приблизились, моряк вскинул руку в полу приветствии-полусалюте.

— Добрый вечер, — поздоровался он. — Меня зовут Пьетро. А вы, должно быть, тот самый майор, которого мы ожидаем...

— Да. Добрый вечер.

— ...И с вами четверо спутников, среди которых одна дама, — седобородый Пьетро пристально оглядел каждого, видимо, мысленно сверяясь с полученным описанием, и удовлетворенно проговорил:

— Рад приветствовать вас, господа. Сейчас я пришлю кого-нибудь за вашими вещами. Оставьте их здесь и идите за мной — командир хотел встретиться с вами, как только прибудете...

Все пятеро спустились в помещение, которое могло быть капитанской каютой, рубкой штурмана или офицерской кают-компанией, но, скорее всего, служило и тем, и другим, и третьим. Капитан сидел за письменным столом, повернувшись спиной к двери, и что-то писал. Он развернулся в крутящемся кресле, которое было накрепко привинчено к полу, когда седобородый Пьетро сказал:

— Ваши последние гости, Карлос. Майор и четверо его друзей. Как нам и обещали.

— О! Входите, входите! Спасибо, Пьетро. Пришлите сюда, пожалуйста, вашего юного тезку, хорошо?

— После того как он закончит погрузку багажа?

— Да, после. Седобородый Пьетро ушел.

— Лейтенант Джанкарло Тремино, — представился капитан корабля. Это был широкоплечий молодой человек лет тридцати с черной, курчавой шапкой волос, загорелый, белозубый, с теплыми карими глазами и открытой улыбкой. — Зовите меня просто Карлос. Меня здесь, как вы слышали, почти все так зовут. Дисциплина на флоте отсутствует, — он указал на серые фланелевые шаровары. — По этой же причине я не ношу форму. Зачем? Никто не обращает на это внимания... — Капитан протянул левую руку Петерсену. — Добро пожаловать, майор. Разумеется, здесь нет роскошных апартаментов, зато есть несколько крохотных кают, гальюн, душевая, много вина... и гарантия безопасного прибытия в Плоче. Мы не раз ходили к берегам Далмации и до сих пор еще не пошли на дно. Конечно, для этого достаточно одного раза, но... Давайте будем думать о хорошем.

— Вы очень любезны, — отозвался Петерсен. — Раз у вас принято называть друг друга по имени, зовите меня Петер.

— Он так же по имени представил остальных своих спутников. Карлос скреплял каждое знакомство рукопожатием и приветливой улыбкой, однако даже не предпринял попытки подняться из кресла.

— Прошу прощения за то, что я сижу, — извинился он. — Я не хам и не лентяй. И вовсе не питаю отвращения к физическим упражнениям, — Карлос извлек на свет свою правую руку, облаченную в черную перчатку, нагнулся и постучал по правой ноге — между коленом и лодыжкой. Раздался стук металла о металл, заставивший наблюдавших вздрогнуть. — Эти металлические приспособления несколько затрудняют движения, — проговорил он, точно оправдываясь. — Лишнее, да нет, любое движение доставляет довольно значительное неудобство. Кому это может понравиться? Я не благородный античный римлянин, чтобы все время себя испытывать.

Зарина прикусила губу. Михаэль пытался держаться так, будто зрелище его не потрясло. Петер-сен, Джордже и Алекс, у которых за плечами были полтора года войны, отреагировали на увиденное без особых эмоций.

— Правая рука, правая нога, — продолжил майор, — серьезная помеха для службы.

— В действительности мешает только нога — она ампутирована до колена. А вы слышали о пилоте английского истребителя, потерявшего обе ноги? Так вот, парень рвался вовсе не к инвалидной коляске, нет, а снова в кабину «спитфайра». И своего добился.

— Я слышал об этом. Думаю, об этом многие слышали. Позвольте узнать, Карлос, как вы заработали эти царапины?

— Вероломный Альбион, — весело сказал капитан. — Мерзкие, отвратительные англичане. Никогда не доверяйте им. Представьте себе, до войны моими лучшими друзьями были англичане — мы вместе плавали на яхтах по Адриатике и Суэцу. Наш катер пересекал Эгейское море. Стоял густой туман. И вдруг из этого тумана менее чем в двух километрах от нас возник огромный британский военный корабль.

Карлос сделал паузу, вероятно для того, чтобы усилить эффект.

Петерсен заметил:

— Насколько я знаю, англичане опасаются посылать большие военные корабли севернее Крита.

— На самом деле это был фрегат, — пояснил капитан, — но в тот момент он показался нам невероятно огромным. Мы не были готовы к такой встрече, понимаете? Видимо, англичане засекли нас радаром, а у нас никакого радара. Первые два снаряда скользнули по борту и взорвались в нескольких метрах от корпуса. Стрельба велась из сорокамиллиметровой пушки килограммовыми снарядами. Англичане зовут их «хлопушками». Две следующие «хлопушки» легли точно в цель: одна попала в машинное отделение и вывела из строя двигатель, вторая прошила рубку рулевого. Я стоял там на вахте.

— Килограммовый снаряд, разорвавшийся в замкнутом пространстве, — не слишком, приятная штука, — сказал Петерсен. — Вы были в рубке один?

— Со мной находилось еще двое. Им повезло меньше, чем мне. — Карлос взглянул на Петерсена. — Ну да ладно! Что случилось, то случилось.

В дверь постучали, и вошел очень юный матрос. Он вытянулся по стойке «смирно», отдал честь и спросил:

— Вы посылали за мной, капитан?

— Да, Пьетро, У нас гости. Усталые, томимые жаждой гости.

— Так точно! — юный матрос вновь отдал честь и вышел.