— Вы пришли без оружия? — удивился Джордже. — Настолько уверены, что мы никому не переломаем ребра? А вдруг захотим сбежать и возьмем вас в заложники? Не забывайте, мы люди отчаянные.

— Неужели вы сделаете это, профессор?

— Конечно, нет. Хотите вина?

— Спасибо, профессор. Мои новости, думаю, порадуют капитана Харрисона, фон Караянов и Джакомо. Прошу прощения, господа, за небольшую инсценировку, в которой вам пришлось поучаствовать, но в данных обстоятельствах это было необходимо. Мы — не десантники Мурдже и, слава Богу, даже не итальянцы. Перед вами — члены партизанской разведгруппы.

— Партизаны, — Зарина произнесла это слово без какого-либо волнения или восторга. В услышанное невозможно было поверить.

Черны улыбнулся.

— Да, мы партизаны.

— Партизаны... — Харрисон помотал головой. — Партизаны... Так. Сейчас. Я думаю. Да, — он вновь помотал головой, и голос его повысился на октаву. — Как?1 Партизаны?!

— Это правда? — Зарина, схватив Черны за руки, встряхнула «итальянца». — Правда?!

— Конечно.

Мгновение девушка испытующе смотрела в глаза Черны, точно старалась найти в них подтверждение сказанному, затем неожиданно обвила руками шею мужчины и прижалась к его груди. Какое-то время она стояла так, замерев, но, вдруг внезапно отпрянула от партизана.

— Простите, — нахмурясь, сказала она, — я не должна была так себя вести. Черны рассмеялся.

— Почему? В нашем уставе нет правил, запрещающих новобранцам женского пола обнимать офицеров. И лично я ничего против этого не имею.

— Разумеется, таких правил нет, — Зарина неуверенно улыбнулась.

— Что же еще вас остановило? Вы нам не рады?

— Нет-нет, мы ужасно, ужасно рады!

— Рады? — пробормотал Харрисон. Первое потрясение у него миновало, и он пребывал в состоянии эйфории. — Рады? Слабо сказано! Вас прислало к нам само божественное провидение!

— Это было не божественное провидение, капитан Харрисон, а радиосообщение. Когда мой командир говорит мне «действуй», я действую. Вы ведь подумали об этом, госпожа фон Карали? Вас остановило именно это? Не волнуйтесь, опасения напрасны. Устав не позволяет мне расстреливать собственного командира.

— Собственного командира? — Зарина с недоумением посмотрела на партизана, затем на Петерсена, потом опять перевела взгляд на Черны. — Не понимаю.

Черны вздохнул.

— Вы не ошиблись, Зарина, и вы Джакомо. Мой командир — Петер. Бели раньше это надо было скрывать, то сейчас такая необходимость отпала. Мы оба партизаны, служим в разведке. Я простой офицер. Петер — заместитель шефа. По-моему, это все проясняет.

— Абсолютно, — подтвердил Джордже и вручил Черны стакан. — Держи, Иван, — он повернулся к Зарине. — На самом деле Иван терпеть не может, когда его называют «Черны». И не сжимайте свои кулаки. Это — жизнь. Да, мы — партизаны. Вы поцелуете Петера или ударите? — толстяк вновь стал серьезным. Добродушная нотка исчезла из его голоса. — В вас говорит уязвленное самолюбие. Если вы сердитесь на него за то, что он вас дурачил, то вы действительно дурочка. Не хмурьтесь, вы же попали к своим партизанам, попали целыми и невредимыми. А это — заслуга Петера. Неужели девочка, вы разучились по-настоящему радоваться? Или в душе не осталось места для таких чувств, как прощение и благодарность?

— О, Джордже! — Зарину поразили не столько слова, сколько интонация, с какой они были произнесены. До этого она никогда не слышала, чтобы толстяк говорил с такой горечью. — Я... Я такая эгоистка!

— Ну что вы! Как можно так говорить? — Джордже снова обрел чувство юмора. Он обнял Зарину за плечи. — Мне подумалось, что ваши нахмуренные бровки могут испортить всю прелесть момента, — толстяк огляделся по сторонам. Харрисон сидел за столом, уронив голову на руки. При этом он постукивал по столу пальцами и что-то бормотал себе под нос. — Вам нехорошо, капитан?

— Боже мой, Боже мой, Боже мой, — Харри-сон продолжал нервно барабанить пальцами по краю стола.

— Возможно, вам поможет «сливовица»? — сочувственно спросил Джордже.

Харрисон наконец оторвал от стола голову.

— Самое ужасное — в том, что я все, все помню, — изрек он, — могу воспроизвести буквально каждую фразу, каждое слово, своей сумбурной речи о долге, патриотизме, о недальновидном и близоруком идиотизме и... и... Нет, господа, не могу продолжать!

— Не переживайте так остро, Джимми, — сказал Петерсен. — Ваши слова были для нас как бальзам.

— Существуй в этом мире справедливость и сострадание, сейчас подо мной разверзлась бы земля! — вскричал англичанин. — Я называл себя британским офицером, словно других достойных людей, настоящих офицеров вокруг меня не было. Возомнил себя наблюдателем и аналитиком экстракласса. О Боже праведный, я все, все помню! Какая пытка!

— Досадно, что я пропустил эту речь, — сказал Черны.

— Досадно, — подтвердил Петерсен. — Утешьтесь тем, что Джимми помнит ее дословно. Надеюсь, он повторит нам свой спич в любое время на «бис».

— Сжальтесь над Побеждённым!-воскликнул Харрисон. — Разумеется, я слышал, Джордже, что вы сказали Зарине — сердиться и впрямь глупо. Но я чертовски, чертовски огорчен. Одурачен, одурачен, одурачен. Вдвойне обидно, что вы, Петер, не доверяли мне. Вы же доверились Джакомо? Джакомо ведь знал?!

— Заблуждаетесь, Джимми, — откликнулся Петерсен. — Я ничего не говорил Джакомо. Он сам обо всем догадался. Он солдат.

— А я? Разве я не солдат? Хотя, да, верно... Как вы сообразили, Джакомо?

— Я слышал то же, что и вы. На горной тропе майор говорил, точнее, объяснил капитану Черны, почему нас не следует связывать перед спуском. Ни тот, ни другой не хотели подвергать нашу жизнь опасности. Кроме того, капитан Черны не такой человек, чтобы выполнять рекомендации первого встречного. Вот я и сделал вывод.

— А я совершенно не обратил на это внимания, — Харрисон удрученно покачал головой. — Выходит, Петер, вы никому из нас не доверяли?

— Никому. Мне необходимо было понять, кто есть кто. Слишком много странных вещей происходило в Риме. Да и после того как мы покинули Рим. Я должен был все расставить по своим местам. Кстати, и вам следовало сделать это, Джимми. — Я? Я не замечал ничего подозрительного. Когда вы пришли к решению, что можете нам открыться? И что подтолкнуло к такому выводу? Боже, когда я думаю о том, сколько вам пришлось находиться в этом чудовищном напряжении, мне становится страшно! Честное слово, просто не могу себе это представить. А вы, Зарина, понимаете, что испытал Петер? Одно неверное движение, одно фальшивое слово — и смерть. Ведь добрую половину времени он провел там, наверху, во вражеском стане.

— Да, но остальную половину, Джимми, я находился со своими людьми, можно сказать, на каникулах.

— О Боже, какие каникулы! Нет, я знал, хотя и не так давно знаком с вами, чувствовал, что вы чем-то неуловимо отличаетесь от остальных окружающих. Но это... это... Это выше моего понимания! И такой человек, как вы, всего лишь заместитель шефа? Хотелось бы мне познакомиться с тем, кого вы, Петер, называете шефом. Должно быть, это выдающаяся личность!

— Я обращаюсь к нему по-разному, но никогда не зову шефом, Джимми. Что же, организовать встречу с ним не составит труда. Да вы, собственно, уже не раз встречались. А совсем недавно даже охарактеризовали как наивного клоуна, оторванного от реалий жизни и порхающего в заоблачных высотах. Что-то в этом духе, точно не помню.

Вздрогнув, Харрисон опрокинул на стол стакан с вином и окаменел.

— Не верю.

— Не вы единственный. Да, я его правая рука, отвечаю за полевые операции. Как вы знаете, он редко сопровождал меня, но эта миссия отличалась от прочих. Это была необычайно важная миссия. Она не могла быть доверена такому неумехе, как я.

Михаэль приблизился к Джордже. Благоговейный ужас отразился на его лице.

— Но в Мостаре вы сказали мне, что ваше звание соответствует званию сержант-майора...

— Крохотное лукавство, — толстяк изобразил рукой нечто неопределенное. — В нашем деле без этого не обойтись. Это было временное понижение в чине. Теперь мне возвращено прежнее звание. Я опять генерал-майор.

— Господи... — Михаэль был повержен. — Я хотел сказать, сэр...

— Это уже слишком! — завопил Харрисон. Он даже не заметил, как Джакомо снова наполнил его стакан. — У меня кружится голова! Если кто-то сейчас скажет, что я Адольф Гитлер, то серьезно над этим задумаюсь! — он взглянул на толстяка, помотал головой, будто отгонял наваждение, и залпом выпил вино. — Господа, перед вами человек, который изо всех сил пытается обрести под ногами почву. На чем же я остановился? Ах да! Спрашивал вас, Петер, когда вы пришли к выводу, что можете открыться?

— Когда вы сказали... Точнее, когда Лоррейн сказала о вашей Дженни.

— Да, — повторил Харрисон, — Дженни. Лоррейн. Понимаю. — Было заметно, что он по-прежнему ничего не может понять. — Черт возьми, но какое отношение ко всему этому имеет Дженни? ,

— В прямом смысле — никакого.

— Ах, Дженни... Лоррейн... Вопрос, который задал мне капитан Черны.

— Какой вопрос, Джеймс? — ровным голосом спросила Лоррейн.

— Он спросил, знаю ли я Джанкарло Тремино. Ну, Карлоса. Разумеется, я ответил, что очень хорошо знаю его, — Харрисон посмотрел на дно своего стакана. — Возможно, не следовало отвечать. Ведь меня же никто не пытал...

— Это не ваш промах, Джеймс, — сказала Лоррейн. — Откуда вы могли знать, что перед вами партизаны? Кроме того, от этих слов никто не пострадал.

— Почему ты считаешь, что никто не пострадал, Лоррейн? — с горечью спросила Зарина. — Действительно, это не промах капитана Харрисона. И не капитан Черны задал ему этот вопрос. Его устами говорил майор Петерсен. Разве ты не поняла? Он всегда добивается того, чего хочет. Мы по-прежнему пленники, капитан Черны?

— Помилуй Бог, конечно, нет! Чувствуйте себя как дома. Во всяком случае, меня вы можете об этом не спрашивать. Здесь всем заведует майор.

— Или вы, Джордже? — Зарина слабо улыбнулась. — Простите. Я еще не привыкла к вашему генеральскому званию.

— Спасибо за откровенность. Я тоже. Признаюсь, мне больше нравится, когда вы называете меня по имени, — толстяк улыбнулся и шутливо погрозил ей пальцем. — И не смейте вступать в спор со старшим по званию! Вне стен моего офиса, расположенного в пастушьей хижине под Бихачем, за все отвечает Петер. Я только указываю главное направление, а потом уступаю ему дорогу.

— Могу я поговорить с вами, майор? В коридоре.

— Звучит грозно, — отхлебнув из стакана, сказал Петерсен, — и очень зловеще, — пропустив Зарину вперед, от плотно прикрыл за собой дверь. — Итак?

— Не знаю, с чего начать, — поколебавшись, произнесла девушка. — Я думаю...

— Если не знаете, с чего начать и все еще находитесь на стадии размышлений, зачем же было тратить время, да еще выходить из комнаты, как в дурной мелодраме?

— Это не глупость, не мелодрама. И вам не удастся довести меня до бешенства. Самодовольный, язвительный, высокомерный, беспощадный к чужим ошибкам и слабостям одновременно, знаю, вы способны быть очень чутким и добрым человеком. Вы — непостижимы. Джекил и Хайд[14]. Доктор Джекил меня восхищает, я им любуюсь. Вы умны, хитроумны, отважны, и, что важнее всего, заботливы и внимательны к людям. Еще там, в лагере четников, я поняла, что вы не можете быть заодно с ними... Петерсен улыбнулся.

— Я не дам вам шанса снова перечислять мои недостатки. И не стану оценивать вашу проницательность, раз уже все прояснилось.

— Вы не правы, — спокойно сказала Зарина. — Прошлой ночью Метрович говорил про ахиллесову пяту партизан, о трех тысячах раненых. В любой цивилизованной войне, если такие бывают, раненых оставляют противнику, и тот помещает их в госпиталь. Однако эта война варварская. Если бы четникам и их союзникам удалось задуманное, раненых партизан уничтожили бы. Вы не смогли бы принять участие в бойне.

— У меня есть свои принципы. Но вы пригласили меня сюда не для того, чтобы сообщить это.

— А вот сейчас в вас заговорил мистер Хайд. О, я не хочу читать вам нотацию, но этот господин вызывает у меня отвращение! Его слова и поступки расстраивают меня" причиняют боль. Внешне мистер Хайд, как две капли воды, похож на доктора Джекила, но душа у него холодна, будто кусок льда. Ему безразличны чужие страдания.

— О, дорогая. Как выразился бы Джимми, каюсь, каюсь.

— Стремясь достичь цели, вы становитесь — и бываете! — равнодушным к человеческим чувствам, почти жестоким.

— Намекаете на Лоррейн?

— Да, на Лоррейн.

— Так-так. Я считал аксиомой, что две красивые девушки должны автоматически недолюбливать друг друга.

Зарина схватила Петерсена за руки.

— Вы уходите от ответа.

— Я должен сказать об этом Алексу.

— О чем? — осторожно сказала Зарина.

— Алекс полагает, что вы и Лоррейя относитесь друг к другу с неприязнью.

— Скажите Алексу, что он дурак. Лоррейн — славная девушка. А вы довели ее до слез.

Петерсен кивнул.

— Лоррейн на самом деле плакала. Но заставил ее плакать вовсе не я.

Зарина пристально глядела на Петерсена, как будто это могло помочь ей установить истину.

— Тогда кто же?

— Если я скажу, то вы тотчас же пойдете и все передадите Лоррейн.

Девушка ничего не ответила, продолжая изучать напряженным взглядом лицо майора.

— Разумеется, Лоррейн известно, из-за кого она плакала. Но не хотелось бы, чтобы она поняла, что это известно всем, — сказал тот.

Зарина отвела взгляд в сторону, затем вновь посмотрела на Петерсена, на этот раз прямо в глаза, и губы ее тронула улыбка.

— С одной стороны, вами движут благие намерения, с другой — вы мне не доверяете.

— Очень хотелось довериться вам.

— Ну так попробуйте.

— Лоррейн добропорядочная, честная, патриотически настроенная гражданка Великобритании. В то же время она работает на итальянскую секретную службу, конкретно на майора Киприано. Вполне возможно, Лоррейн несет ответственность, пускай и косвенную, за гибель множества моих товарищей.

— Не верю этому, — в глазах Зарины застыл ужас, ее голос дрожал. — Не верю, не верю!..

— Знаю, что не верите, — тихо сказал майор, — потому что не хотите этому верить. Мне самому не верилось, но факты есть факты. Могу доказать. Вы думаете, я настолько глуп, чтобы утверждать такие вещи бездоказательно? Или вы и в это не верите?

— Просто не знаю, чему верить, — растерянно пробормотала Зарина, — Хотя, нет — знаю! Лоррейн на такое не способна!

— Очень милая, очень честная, очень добрая, очень искренняя?

— Да! Именно этим ее человеческим качествам я доверяю!

— Я тоже всегда доверял именно им. И по-прежнему продолжаю доверять.

Зарина еще сильней стиснула руки Петерсена. Она смотрела на него почти умоляюще.

— Пожалуйста, не смейтесь надо мной.

— Лоррейн шантажировали.

— Шантажировали. Чем ее можно шантажировать, — Зарина отвернулась, несколько секунд помолчала, затем спросила:

— Это связано с Карлосом?

— Некоторым образом, — Петерсен взглянул на нее с любопытством. — Как вы узнали?

— Лоррейн любит его, — нетерпеливо сказала Зарина.

— Откуда вам известно?! — на сей раз был изумлен майор.

— Я женщина.

— Да, это может быть объяснением.

— ...И вы попросили капитана Черны спросить Харрисона о Карлосе. Но я знала это давно. Этого не мог заметить только слепой.

— Перед вами — один из них, — Петерсен задумался. — Пожалуй, верно. Оглядываясь назад... Но я сказал, что Карлос имеет к шантажу только некоторое отношение. Никто не стал бы использовать его как орудие шантажа. Тот, кому это пришло бы в голову, вскоре обнаружил у себя в руках обоюдоострый меч... И все же, Карлос в этом деле участвовал.

— Каким образом?! — Несмотря на внушительную разницу в весовых категориях, Зарина весьма ощутимо встряхнула майора за плечи. — Какое отношение имеет к шантажу Карлос?

— Я знаю или думаю, что знаю. У меня пока нет никаких доказательств.

— Скажите мне, что вы думаете?

— Вы полагаете, Зарина, раз Лоррейн честна, добра и правдива, в прошлом за ней не числится никаких грехов?

— Продолжайте.

— Да, существенных грехов за ней нет, если не считать таковым незаконнорожденного ребенка. Лично я не отношу сей факт к греховным секретам.

Зарина убрала руку с плеча Петерсена и испуганно прикоснулась ладонью к губам. Ее потрясли не слова, а то, что скрывалось за ними.

— Карлос получил медицинское образование в Риме, — майор произнес это устало. Впервые с тех пор, как Зарина встретилась с ним, Петерсен выглядел таким измученным. — Лоррейн жила с ним в то время, когда работала секретаршей у Джимми Харрисона. У них есть сын, ему два с половиной года. По-моему, мальчика похитили. Я узнаю это наверняка, приставив нож к горлу Киприано.

Зарина молча глядела на него. По ее щекам текли слезы.