— Похоже на правду, — сказал Джакомо в пространство. — Конечно, жалко грузовичок.

Машина вновь неслась сквозь вьюжную ночь. Пленники тряслись на полу, освещаемые дрожащим светом карманных фонариков. Внезапно Хар-рисон вскрикнул:

— Наконец-то! Цивилизация! Я не видел городских огней два месяца! Целую вечность!

Он, как обычно, преувеличивал. Промелькнуло несколько туманных огоньков, судя по которым, нельзя было сказать, что машина движется по улицам большого города. Фургон, замедлив ход, свернул на обочину и остановился. Видимо, солдаты знали, куда водитель привел машину. Они выпрыгнули из кузова безо всякой команды, по-прежнему не сводя с пленников ни фонарей, ни стволов автоматов. Вскоре к ним присоединился и Черны.

— Сегодня заночуем здесь, — сказал он.

Покинув фургон, пленники огляделись. Насколько можно было различить сквозь темноту и метель, здание, возле которого они находились, было простым деревенским домом. Отворив дверь, Черны вошел вовнутрь. Солдаты и пленники последовали за ним.

Обстановка в прихожей практически отсутствовала, зато тут их охватило тепло, особенно приятное после метели и стужи, свирепствовавших на улице. В камине, отбрасывая замысловатые блики, тлели угли. Солдатские фонарики были единственным источником света — электричество еще не достигло этой части окраины Яблоницы, и керосиновые лампы здесь были обычным явлением.

— За дверью слева — туалет и умывальник, — сказал Черны. — И тем и другим можете пользоваться, когда захотите. В прихожей, само собой, будет выставлен пост, — он подошел к двери, расположенной в дальнем углу прихожей, и приказал пленникам войти в помещение.

Это была обычная комната, типичная для деревенского дома: просторная, с низким бревенчатым потолком и дубовым полом. Вдоль стен тянулись длинные, довольно широкие лавки. Вокруг стола стояло несколько кресел с подлокотниками. В одном углу комнаты возвышался старомодный буфет, в другом — такой же старомодный массив ный комод. В большой, украшенной, изразцами печи весело потрескивали дрова.

Вошедшим сразу же бросились в глаза шесть выстроенных в ряд раскладушек с подушками и одеялами, которые не отвечали патриархальному стилю дома. Второе несоответствие обнаружил Джордже. Он подошел к одному из окон и, раздвинув занавески, с интересом ощупал толстые прутья стальной решетки.

— Одна из главных примет нашего времени, — грустно заметил толстяк. — С начала войны стандарты незаметно, но очень быстро переменились. Законы нравственности, так же как и государственные, утратили свою значимость, а моральная деградация выросла до безобразных высот. — Он снова сомкнул занавески. — Мудрая мера предосторожности, очень мудрая. Чувствуется, что улицы Яблоницы переполнены грабителями, мародерами, ворами и прочими криминальными элементами.

Черны, наблюдая за Петерсеном, который взглядом пересчитывал раскладушки, пропустил намек Джордже мимо ушей.

— Я тоже умею считать, майор. Наверху есть комната для двух юных леди.

— Предусмотрительно. Вы были уверены в благополучном исходе операции, не так ли, кали-тан Черны?

— Даже слепой с колокольчиком мог бы в такую метель проникнуть в наш лагерь, — небрежно обронил Джордже.

Черны и на этот раз никак не отреагировал на его реплику. Видимо, он пришел к выводу: не отвечать толстяку — лучший способ заставить того замолчать.

— Завтра, возможно, мы двинемся дальше, — сказал он. А может, останемся здесь. Смотря какая будет погода. В любом случае вы успеете выспаться — подъем произойдет не очень рано. Если кто-либо из вас проголодался — в буфете есть кое-какие продукты. Содержимое комода скорее всего заинтересует профессора.

— О, — Джордже распахнул створки комода, предоставив всеобщему обозрению миниатюрный бар. — Пожалуй, капитан Черны, вы меня убедили. Решетки на окнах излишни. Сегодня я заночую здесь.

— Куда же вы денетесь. Когда леди захотят спать, дайте знать часовым и я провожу их наверх.

Вероятно, чуть позже мне придется вас снова потревожить. Это будет зависеть от сеанса связи.

— Интересно, — удивился Петерсен, — я считал, что телефонный кабель в Яблонице поврежден.

— Я имею в виду сеанс радиосвязи, конечно. В нашем распоряжении — передатчик. Точнее, целых четыре. Мы прихватили вашу рацию, майор, и две рации новейшей конструкции, принадлежавшие фон Караянам. Шифровальные книги четников тоже нам пригодятся, — с этими словами Черны покинул комнату, оставив в ней притихших пленников. Впрочем, тишину тотчас нарушил звук пробки, покинувшей бутылочное горлышко.

Первым заговорил Михаэль.

— Рации, шифровальные книги, — с горечью промолвил он и посмотрел на Петерсена. — Вы понимаете, что это означает?

— Понимаю. Это ровным счетом ничего не означает. Черны только тешит себя. Нам придется немного потрудиться и придумать новые коды. Что в первую очередь предпримет командование, узнав о пропаже шифровальных книг? Разумеется, оно позаботится о создании нового шифра. Который необходим не столько, чтобы защитить нас от врагов, сколько для того, чтобы оградить от любопытных друзей. Немцы уже дважды раскодировали шифр, который мы использовали для внутренней связи, — майор поглядел на Харрисона. Тот сидел в кресле перед огнем, вальяжно закинув ногу на ногу, и крутил в руке стакан с вином, который только что подал ему Джордже. — Для человека, насильственно вырванного из дома или похищенного, что, собственно, одно и то же, вы не очень подавлены, Джимми.

— Чем же я должен быть подавлен? — откликнулся довольный Харрисон. — Я не предполагал, что в обозримом будущем смогу отыскать квартиру, удобней той, которой располагал. Однако я ошибался. Смотрите — настоящая печь, настоящий огонь! Как говорили древние: пользуйся случаем. Как вы думаете, Петер, что нас ожидает?

— Я не умею гадать, Джимми.

— Жаль. Было бы приятно услышать, что я вновь смогу увидеть белые скалы Дувра...

— С чего вы взяли, что больше их не увидите? Никто не собирается проливать вашу кровь. Вы же ни в чем не замешаны, Джимми. Вы же не посылали тайные сообщения неизвестным нам адресатам?

— Конечно, нет, — Харрисон оставался невозмутим. — Я не такой человек. У меня нет никаких секретов, и я не умею работать на рации. ...Так вы считаете, Петер, что вновь увижу белые скалы. А как вы полагаете, вернусь ли я в свою старую усадьбу на горе Прендж?

— Маловероятно.

— Ну вот, а говорите, что не умеете предсказывать будущее.

— Для этого не надо быть гадалкой. Человек, занимающий столь деликатную должность, как ваша, никогда не займет ее снова, побывав у врага. Пытки, промывание мозгов, перевербовка — стандартная практика. Ваше начальство уже не сможет вам доверять.

— По-моему, вы перебарщиваете. У меня идеальная репутация. Моей вины в том, что все так получилось, нет. Этого бы не произошло, будь ваши четники чуточку бдительней. Спасибо, Джордже. Да, я бы выпил еще немного. Однако теперь, очутившись вдали от этих «небес», я счастлив и не намерен возвращаться туда, даже под дулом пистолета, — Харрисон поднял стакан. — Ваше здоровье, Петер.

— Разве вы питаете антипатию к четникам? К полковнику Михайловичу? Ко мне?

— Полнейшую антипатию. Нет, Петер, разумеется, не к вам лично, а к тому, что зовется вашей военной политикой. Лично вы для меня — загадка. Честно говоря, мне, скорее, хотелось быть с вами в одном лагере, чем находиться по разные стороны баррикад. Что же касается остальных четников, то я их всех ненавижу. Необычная позиция для союзника, ие правда ли?

— Джордже, — обратился Петерсен к толстяку, — я бы тоже немного выпил. Да, Джимми, правда. Вы выражали свою досаду, можно даже сказать, недовольство, хотя и осторожно, время от времени. Но я думал, что вы используете неотъемлемое право каждого солдата критиковать тяготы армейской жизни, — Петерсен задумчиво отхлебнул из стакана. — Выходит, за этим скрывалось что-то другое?

— Что-то другое? — Харрисон умиротворенно взглянул на пламя в печи. — Я бы сказал совершенно другое. Несмотря на то что наше будущее выглядит неопределенно, в некотором смысле я должник капитана Черны. Он помог мне покинуть гору Прендж вместе с ее отвратительными обитателями. Если бы не его появление, вы бы вскоре узнали, что мной подан официальный рапорт о своем отзыве. Конечно, Петер, я бы не скрыл от вас этого, знай о похищении заранее.

— Я ошибался в вас, Джимми.

— Возможно, — Харрисон оглядел остальных, словно желая убедиться, что теперь в нем никто не ошибается. Внимание всех было приковано к нему, точно к магниту.

— Получается, вы не такой, как мы.

— Я сказал об этом утвердительно. Быть может, я не солдат, но, видит Бог, и не клоун, как это могло показаться. Меня воспитывали в старой манере. Я не похож на Джордже, витающего в облаках академических кущ, — Джордже возмущенно взглянул на Харрисона и потянулся за бутылкой вина. — Мое образование позволяет мне глядеть на мир прагматично. Вы согласны, Лоррейн?

— Согласна, — Лоррейн улыбнулась и отчеканила, как по-писаному. — В. Sc, M. Sc, A. M. I. E. Е., A, M. I. Mech. О, Джимми очень образован, с этим у него все в полном порядке. Когда-то я работала у него секретаршей.

— Так-так-так, — сказал Петерсен. — Мир становится все тесней и тесней. Джакомо прикрыл лицо рукой.

— Кандидат наук, доктор наук . — это мы поняли, — промолвил Джордже. — Все прочее звучит, как названия неизвестных мне смертельных заболеваний.

— Член-корреспондент академии электротехники и действительный член академии электромеханики, — пояснила Лоррейн.

— Это неважно, — отмахнулся Харрисон. — Важно, что мое образование позволяет наблюдать, рассчитывать и анализировать. Я нахожусь в Югославии меньше двух месяцев, но мне понадобилось еще меньше времени, чтобы донять — мы поставили не на ту лошадку. Говорю как британский офицер. Не хочу, чтобы это прозвучало излишне драматично, но, выражаясь литературным языком, Англия сцепилась в смертельной схватке с Германией. Как мы можем победить немцев? Только сражаясь с ними и убивая их. Как мы можем узнать, кто наш союзник? Только по одному признаку — наш союзник сражается с немцами. ...Михайлович? Да пошел он к черту! Михайлович воюет на стороне Германии. Тито? Немец, попавший на мушку ружья партизана, — мертвец. А эти придурки из Лондона продолжают нянчиться с Михайловичем, человеком, который помогает нашему заклятому врагу! Мне стыдно за свой народ. Единственная причина, объясняющая поддержку Англией четников, и это не снимает с нее вины, кроется в глупых расчетах недальновидных политиков и военных.

— Вы не слишком лицеприятно отзываетесь о своем народе, Джеймс, — заметил Джордже.

— Заткнитесь! — воскликнул Харрисон, но тотчас спохватился. — Простите, Джордже. Вероятно, из-за своего гуманитарного образования вы столь же наивны и близоруки, как мое правительство. Сказанное мной, возможно, нелицеприятно, но это — правда. Тито сражается с немцами, в то время как ваш полковник занят интригами в стиле Макиавелли. Начиная с сентября сорок первого года Михайлович вместо того, чтобы воевать, устанавливал контакты с вашим драгоценным правительством в Лондоне. Да, Петер Петерсен, я сказал «драгоценным», но ваше правительство таковым совсем не является. Его не волнуют страдания югославского народа. Все, чего оно жаждет, — это восстановить монархию. Его не смущает, что путь к реставрации лежит через миллионы трупов сограждан. Слава Богу, лидер четников, вступив в контакт с королем Петром и его так называемыми советчиками, был лишен возможности завязать какие-либо отношения, с британским правительством. Но в качестве компенсации ему позволили вступить во взаимодействие с британскими вооруженными силами на Среднем Востоке. Насколько я знаю, наши болваны в Каире все еще относятся к Михайловичу как к главной светлой надежде Югославии, — он указал на Зарину и Михаэля. — Посмотрите на эту наивную парочку, обученную и присланную для того, чтобы облегчить жизнь благородным четникам!

— Мы не наивны, — голос Зарины звучал напряженно. Она сцепила руки так, что побелели костяшки пальцев. Было непонятно, к чему она ближе, к слезам или к ярости. — Нас обучали американские инструкторы, а не британцы. И приехали мы не облегчать жизнь четникам, а помогать своей родине.

— У американцев в Каире нет школ для подготовки радистов, — парировал Харрисон. — Если вашими инструкторами были американцы, значит, так хотели британцы. Думаю, вы все же наивны, доверчивы и лживы, вы прибыли помогать четникам. К тому же, думаю, вы хорошая актриса.

— Отлично, Джеймс, — одобрительно сказал Петерсен. — Хотя вы правы только в одном. Зарина — хорошая актриса, но она не наивна, не доверчива, они никогда не лжет, ну, разве один-два раза, и то, как говорят, во спасение. И она приехала в Югославию не для того, чтобы помогать нам.

Оба — и Харрисон, и Зарина — удивленно взглянули на майора.

— С чего вы решили? — спросил Харрисон.

— Интуиция.

— Интуиция! — с несвойственной для себя язвительностью воскликнул англичанин. — Если ваша интуиция похожа на ваши идеи, ее давно пора выбросить на помойку. И не пытайтесь ввести меня в заблуждение. Ваши драгоценные четники, — Харрисону, видимо, нравилось употреблять слово «драгоценный» с негативным оттенком, — ваши драгоценные четники, получая деньги и оружие от западных союзников, воюют на стороне немцев, итальянцев и усташей. Воюют против единственного реального союзника Англии в Югославии — против партизан.

— Хотите еще вина, Джимми? — предложил Джордже.

Харрисон помотал головой.

— Спасибо. Я хочу быть полезен своей стране, а вы, четники, ослеплены лже-патриотизмом, фанатичным желанием восстановить дискредитировавшую себя королевскую власть, — страстно продолжил он. — Неужели в Лондоне не понимают этого? Неужели мое правительство и дальше позволит водить себя за нос? Наверное, позволит, — печально заключил он. — Иначе чем объяснить непрекращающуюся помощь Михайловичу?

— Спорю, вы не смогли бы повторить это еще раз, — восхищенно сказал Петерсен. — Я имею в виду все эти возвышенные слова. Что же, мне ясна ваша позиция, — встав из-за стола, он подошел к печи, возле которой сидела Зарина, и присел на корточки около девушки. — Не подумайте, что тема разговора переменилась. Мы будем говорить о том же. Как вам понравилась утренняя беседа тет-а-тет с полковником Михайловичем?

— Тет-а-тет? Я не говорила с полковником наедине. Мы с Михаэлем доложили о своем прибытии. Вы же сами предложили нам отложить рапорт на утро. Или забыли?

— Я ничего не забыл. Однако мне кажется, что у вас с полковником состоялась беседа. Стены имеют уши — истина избитая, но верная.

Зарина быстро взглянула на брата, затем перевела взгляд на Петерсена.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— У некоторых стен есть и глаза.

— Хватит издеваться над сестрой! — закричал Михаэль.

— Издеваться? Задать элементарный вопрос означает, по-вашему, издевательство? Тогда, быть может, вы мне ответите, Михаэль? Вы ведь тоже там были и знаете, о чем идет речь. Самое смешное, что и я это знаю.

— Мне нечего вам рассказывать! Нечего! Совершенно нечего!

— Вы скверный актер. Переигрываете.

— Достаточно, Петерсен, — Михаэль тяжело и часто дышал. — Довольно издеваться надо мной и моей сестрой! — он вскочил на ноги. — Бели вы думаете, что я намерен терпеть...

— Вы не намерены терпеть, Михаэль, — Джордже, подойдя сзади к юноше, опустил свои огромные ладони ему на плечи. — Вы намерены сесть. Если не успокоитесь, я свяжу вас и заткну рот кляпом.

— Боже мой! — возмущенно вскричал Харрисон. — Джордже, вы слишком много на себя берете! Петер, учитывая ситуацию, в которой мы все находимся...

— А если вы, мистер Харрисон, не утихомиритесь, — проговорил толстяк, — с вами будет проделано то же самое.

— Со мной?! — завопил англичанин. — С офицером?! Капитаном британской армии?! Джакомо, вы же британский подданный! Я призываю вас...

— Ваш призыв отклоняется, — сказал Джакомо. — Я не стану оскорблять честь офицера, говоря вам «заткнитесь». Майор пытается выяснить кое-что. Вы можете быть недовольны его политическими убеждениями, однако в состоянии взять себя в руки. Ц вы, Зарина. Думаю, вы оба ведете себя неумно.

— Боже мой, Боже... — пробормотал Харрисон и затих.

— Спасибо, Джакомо, — поблагодарил Петер-сен и обратился к девушке. — Зарина, вы же не считаете, что я хочу как-то обидеть вас — это было бы глупо. Я не стану, да и не смогу поступить подобным образом. И все же, вы говорили с Михайловичем один на один.

— Да. Вас устраивает?

— Ну, наконец-то. Прошу прощения, если я спрашивал об этом с излишней настойчивостью. Теперь разрешите уточнить: о чем вы говорили? Обо мне?

— Нет... То есть, да... Помимо всего прочего...

— "Помимо всего прочего", — передразнил Петерсен. — Что же такое «все прочее»?

— Всякие другие вещи.

— Неправда. Вы говорили с Михайловичем только обо мне и, возможно, немного о полковнике Лунце. Помните: «у стен есть глаза и уши». Наверное, вы забыли, что говорили, продавая меня Михайловичу? Сколько Серебреников вы получили за это?

— Я ничего не получала, — лицо Зарины покрылось красными пятнами, — и не предавала вас. Не предавала! Я не говорила о вас ничего плохого!

— Подумать только, какой-то паршивый клочок бумаги. Надеюсь, вы получили свои тридцать Серебреников, — Петерсен достал из кармана сложенный вчетверо лист и развернул его. — Узнаете? Зарина тупо уставилась на бумагу, затем уперлась локтями в колени и закрыла руками лицо.

— Господи, что происходит? — глухо прошептала она. — Я знала, что вы — плохой, противный человек, но не предавала вас. Я просто отдала полковнику эту бумагу.

— Знаю, — неожиданно промолвил Петерсен. Он мягко коснулся плеча девушки. — В отличие от вас я понимаю, что происходит. И понимал, надо признаться, давно. Простите, но мне пришлось так поступить. Почему вы не сказали сразу, что беседовали с полковником обо мне? Забыли, о чем я говорил вчера утром?

— О чем же? — Зарина оторвала ладони от лица и взглянула на Петерсена. В глазах ее стояли слезы.

— Я сказал: вы слишком привлекательны и кристально честны для того, чтобы поступать непорядочно. Всего существовало три экземпляра приказа генерала фон Лера. Первый я отдал Михайловичу в запечатанном конверте. Это, — Петерсен потряс бумажным листком, — я раздобыл после отъезда из Рима. И только что вы сообщили мне о третьей копии, которую получили в Риме от полковника Лунца и вручили сегодня утром нашему командиру.

— Да, в сообразительности вам не откажешь, — Зарина вытерла слезы. Взгляд ее стал яростным.

— Во всяком случае я чуть сообразительнее вас, — весело отозвался Петерсен. — Лунц, наверное, решил, что я могу работать на два фронта и подменю инструкции. Но я же не сделал этого. Сообщение, переданное мной Михайловичу, было точным? Сравнив мой текст с вашим, он убедился в этом? Удивительно, что Лунц доверил такой девушке столь ответственное поручение. Окажись я предателем или шпионом, вам бы этого не простили. Хотя бы поэтому не надо смотреть на меня с таким бешенством. Вы, конечно же, осознавали, что, подмени я инструкции, Михайлович немедленно меня бы казнил?

Краска отхлынула от лица Зарины. Она прикоснулась ладонью к губам.

— Разумеется, вам и в голову не пришло такое. Вы не способны не только на двойную игру, но даже подумать о подобном. Вы не способны пред ставить последствия, которые ожидают проигравшего. Как же такая умная девушка... Ладно, не обращайте внимания. Пусть о подобных вещах думают те, кто на них способен. ...Почему вы пошли на это, Зарина?

Вопрос был задан неожиданно, и девушка растерялась. Беззащитно взглянув на Петерсена, она спросила:

— В чем теперь вы хотите меня обвинить?

— Ни в чем, дорогая. Клянусь, ни в чем. Я только хотел узнать, почему вы согласились на подпольную сделку с полковником Лунцем, вопреки своей натуре. Но я уже понял почему. Это был для вас единственный шанс попасть в Югославию. Вы отказываетесь от предложения полковника — он отказывается помочь вам в переправе. Вот я сам и ответил на свой же вопрос. ...Вина, Джордже, вина! Этот разговор вызвал у меня жуткую жажду.

— У тех, кто его слушал, думаю, жажда не меньше...

Петерсен поднял наполненный вновь стакан и повернулся к Харрисону.

— За ваше здоровье, Джимми. За здоровье британского офицера. И джентльмена.

— Да, да, конечно, — стиснув стакан, Харри-сон с усилием вылез из кресла. Вид у него был смущенный. — Конечно. Ваше здоровье, старина. Простите меня... Обстоятельства...

— Если вы и должны просить прощения, Джимми, то не у меня. Действительно, обстоятельства, в которых мы находимся, чрезвычайные. И это позволяет мне говорить откровенно. Вы вели себя не слишком по-джентльменски, когда назвали Зарину наивной лгуньей, присланной сюда, чтобы скрасить нам, четникам, убогую жизнь. Эта милая и очаровательная леди совсем не та, за кого вы ее принимаете. Ее истинная сущность весьма и весьма порадует вас: Зарина — патриот именно в том смысле слова, который вы в него вкладываете. Она и Михаэль вернулись на родину, чтобы быть, как вы бы выразились, полезными своей стране. Они — партизаны. Такие партизаны, какими могут быть люди, не имеющие ни малейшего представления о них.

Харрисон подошел к опешившей девушке, поклонился и, взяв за руку, церемонно поцеловал ее.

— Ваш покорный слуга.

— Это извинение? — спросил Джордже.

— Как сказал бы британский офицер, это красивый мужской жест, — улыбнулся Петерсен.

— Капитан Харрисон не единственный, кто должен принести свои извинения, — переминаясь с ноги на ногу, пробормотал Михаэль. — Майор Петерсен, принимая во внимание обстоятельства, я хотел бы...

— Никаких извинений, Михаэль, — поспешно перебил его Петерсен. — Никаких извинений. Если бы у меня была такая сестра, как Зарина, я бы даже не стал разговаривать с ее обидчиком, а просто размозжил ему голову. Уж если я не прошу у нее прощения, то вы, тем более, можете этого не делать.

— Благодарю вас, майор, — поколебавшись, Михаэль спросил:

— Скажите, а когда вы узнали, что я и Зарина... что мы...

— Сразу же, как только вас увидел. Вернее, в римском отеле я лишь заподозрил что-то неладное. Вы оба были скованны, неловки, холодны, даже агрессивны. Ни улыбки на устах, ни песни в сердце. Никакого азарта, никакого энтузиазма от того, что сбываются ваши мечты. Лишь сверхосторожность и сверхподозрительность. Да будь у вас в руках красные флаги, и то не стало бы более очевидно, что вас что-то угнетает. G прошлым было все в порядке, следовательно, вас волновали предстоящие проблемы — вскоре стало совершенно очевидно — связанные с переходом к партизанам после прибытия в наш лагерь. Ваша сестра, Михаэль, выдала себя очень быстро, еще в горной гостинице. Она пыталась убедить меня в своих промонархических настроениях, рассказывая, что была дружна с королем Петром.

— Я так никогда не говорила, — негодование девушки было неубедительным, — Я только встречалась с ним несколько раз...

— Зарина... — голос Петерсена звучал чуть укоризненно.

Девушка смолкла.

— Сколько можно говорить?

— Хорошо, — промолвила она.

— Зарина никогда не встречалась ни с каким королем, — продолжил Петерсен. — Иначе бы она не говорила о его загадочной хромоте. Король Петр не хромает и никогда не хромал. Это, конечно, представляет интерес, хотя и чисто академический...

— Не знаю, не знаю, — сказал Джакомо. Он, как всегда, улыбался, но в данных обстоятельствах было трудно понять, чему именно. — Лично для меня услышанное представляет нечто большее, чем просто академический интерес. Однако вот чисто академическое замечание: я полностью разделяю взгляды этих детишек. Простите, взгляды Зарины и Михаэля. Я не желаю воевать, точнее, не желаю воевать в этих проклятых горах, моя служба меня вполне устраивает. Но если бы мне пришлось здесь воевать, то предпочел бы это делать в рядах партизан.

— Вы похожи на Джимми, — сказал Петер-сен. — Если и собираетесь с кем-то сражаться, так только с немцами?

— Я думал, что сказал об этом еще в отеле «Еден» достаточно ясно.

— Помню. Но сейчас эти слова также представляют собой чисто академический интерес. Что вы можете предпринять? Как предполагаете попасть к своим друзьям-партизанам?

— Подожду, пока обстоятельства переменятся.

— Так можно прождать целую вечность.

— Петер, — в голосе Харрисона слышалась мольба, почти отчаяние. — Я знаю, что вы в сложив шейся ситуации больше не несете за нас никакой ответственности. Несмотря на различия во взглядах, присутствующих объединяет положение, в которое все попали. Но, наверняка, есть какой-нибудь выход! Давайте оставим споры на потом. Вы же находчивый человек, Петер!

— Джимми, — негромко сказал Петерсен, — неужели вы не замечаете стену, отделившую нас друг от друга? Джордже, Алекс и я находимся по одну ее сторону. Вы, пятеро, по крайней мере, фон Ка-раяны, вы и Джакомо — по другую. Эта стена — высотой в милю, Джимми. Через нее невозможно перепрыгнуть.

— Я понимаю, капитан Харрисон, — промолвил Джакомо. — Эту стену не перепрыгнешь. А моя гордость не позволит мне даже попытаться это сделать. Должен сказать, майор, вам не к лицу бросать дело на полпути. Да, стена есть стена. А Лоррейн, по какую сторону она?

— Не знаю. Не в обиду будет сказано, Лоррейн, мне безразлично, по какую сторону стены вы находитесь. Это теперь не играет никакой роли, — Петерсен присел на стул, взял в руки стакан с вином и умолк. Каждый из присутствовавших в комнате мог бы поклясться, что впервые видит его погрузившимся в такое сосредоточенное молчание. Наступила тишина, которую нарушало лишь позвякивание убираемых Джордже пустых стаканов. Она уже становилась тягостной и неловкой, когда Лоррейн вдруг резко воскликнула:

— В чем дело? Что-то не так?

— Вы что-то сказали? — очнувшись от дум, спросил Петерсен. — Это относится ко мне, Лоррейн?

— К кому же еще я могу обращаться, если вы минут пять как глазеете на меня?

— Убеждения майора отнюдь не свидетельствуют о его дурном вкусе, — заметил Джакомо.

— Простите, Лоррейн, я просто задумался. Был далеко-далеко отсюда, — сказал Петерсен. Он улыбнулся. — Джакомо верно подметил: мои взгляды не мешают мне любоваться вами.

— Кстати, о взглядах, — весело промолвил Джакомо. — С того момента, как вы приняли позу роденовского «Мыслителя», Зарина не могла отвести глаз от вашего лица. Знаете, что мне пришло в голову? Кажется, я догадываюсь, о чем она думает.

— Успокойтесь, Джакомо, — оборвала его Зарина.

— Каждый из нас теперь волен думать о том, что ему нравится, — сказал Петерсен. — Ситуация дает повод подумать о многом. Вы, Джимми, кажется, тоже углубились в воспоминания? Яркие огни цивилизации? Нет. Белые скалы Дувра? Навряд ли! О! Огни родного дома!

Харрисон молча улыбнулся.

— Какая она, Джимми?

— Какая? — Харрисон опять улыбнулся и, пожав плечами, посмотрел на Лоррейн.

— Дженни — прелесть, — спокойно сказала Лоррейн. — Замечательный человек и близкая моя подруга. Она лучше Джеймса в сто раз.

Харрисон улыбнулся, точно был полностью удовлетворен услышанным, и потянулся за стаканом с вином.

Петерсен поймал на себе взгляд Джакомо. Тот едва заметно ему подмигнул. В ответ майор также чуть заметно кивнул головой и отвел глаза в сторону.

Последующие двадцать минут пленники провели почти в полном молчании, лишь изредка перекидываясь отдельными фразами. Затем дверь комнаты отворилась, и вошел Эдвард.

— Майор Петерсен, — он указал на выход. Петерсен встал. Джакомо попытался что-то сказать, но майор опередил его:

— Молчите, — он покрутил рукой, показывая, чтобы Джакомо запер рот на замок. — Наверняка дыба или «испанский сапог».

Через пять минут Петерсен вернулся в комнату.

— Что, никакой дыбы? — разочарованно поинтересовался Джакомо.

— Представьте себе, никакой. Никакой дыбы, никакого «испанского сапога». И вы следующий.

Когда Джакомо вышел в коридор, Харрисон спросил:

— Что они хотели от вас? На что это было похоже?

— Все было цивилизованно и гуманно, впрочем, как я и предполагал. Задали кучу вопросов, некоторые очень личного свойства. Но я сообщил только то, что разрешено в таких случаях разглашать: имя, звание, должность. Они не стали усердствовать.

Джакомо отсутствовал даже меньше, чем Петерсен.

— Разочарован, — сказал он, — крайне разочарован. Им далеко до средневековых инквизиторов. Ваш выход, капитан.

Харрисона допрашивали дольше, чем двух предыдущих, но ненамного. После возвращения он выглядел очень задумчивым.

— Лоррейн, теперь вызывают вас.

— Меня? — девушка нерешительно подошла к двери. — А если я не пойду, меня поведут силой?

— Это на них не похоже, — промолвил Петер-сен. — Не бойтесь. Какой хищник посмеет напасть на такую очаровательную молодую англичанку?

Лоррейн кивнула и с явной неохотой вышла. Петерсен спросил:

— Как это выглядело, Джимми?

— Как вы и сказали, вполне цивилизованно. Мне показалось, что они знают обо мне на удивление много. Но самое интересное — не было задано ни одного вопроса, который носил бы военный характер.

Лоррейн возвратилась минут через пятнадцать. Лицо ее было заплаканным и бледным. Зарина посмотрела на Петерсена, Харрисона и Джакомо и, покачав головой, обняла девушку за плечи.

— Они не обидели тебя, Лоррейн? Они вели себя почтительно? По-рыцарски? — Зарина бросила на мужчин вопросительный взгляд. — Быть может, они пытались... Кто следующий, Лоррейн?

— Больше никого не вызывали.

— Что они сделали с тобой?

— Ничего, — ответила Лоррейн. — Если ты думаешь... Нет-нет, никто не прикоснулся ко мне и пальцем. Всего лишь несколько вопросов... — У нее был упавший голос. — Пожалуйста, Зарина, я не хочу говорить об этом.

— "Мараскине", — авторитетно заявил Джордже. Он взял Лоррейн под руку, усадил за стол и наполнил рюмку ликером. Девушка взяла ее, благодарно улыбнулась, но ничего не сказала.

...Черны появился в сопровождении Эдварда. Впервые пленники увидели их такими умиротворенными, раскрепощенными и улыбающимися.

— У меня новости, — провозгласил Черны. — Надеюсь, они всем понравятся.