В провинции слухи распространяются быстро. Уж не знаю, почему. Жители крупных городов наверняка скажут: это все оттого, что в маленьких городках и заняться-то больше нечем, кроме как о соседях посплетничать. А вот и неправда. Уверяю вас, что у тех полутора тысяч человек, что живут в Пиджин-Форк, штат Кентукки, дел не меньше, чем у граждан любой столицы, даже больше. Потому что им, как и многим обитателям этих мест, приходится и на огородах самим копаться, и одежду себе шить, и дома строить. Тем не менее, у граждан Пиджин-Форка всегда найдется минутка, чтобы распространить слушок-другой. Причем этому занятию посвящает свой досуг не только женская половина городка. Мужчин слухи и сплетни привлекают не меньше. Я не раз слышал, будто свежий ветер, который постоянно дует в наших краях, вызван тем, что жители непрестанно молотят языками.
      Думаю все же, это небольшое преувеличение. Но, учитывая, с какой скоростью у нас разносятся слухи, я поспешил объясниться с Рутой Липптон, как только она появилась на пороге моей конторы.
      Работаю я прямо над аптекой моего брата Элмо, так что Руте пришлось не так уж высоко взбираться. В другое время я бы непременно услышал шаги на лестнице, но в то майское утро я был немного занят. Словом, когда Рута показалась на горизонте, я красовался в самом центре огромной лужи, прижимая к груди горшок с филодендроном. Видит бог, обычно я куда проворнее!
      Едва завидев Руту, я сообразил, что предстоит нелегкое объяснение.
      Начать с того, что Рута почему-то не предпринимала попыток постучать. Она просто стояла на площадке и таращилась на меня сквозь стеклянную дверь.
      Я встречал Руту в городе и знал, кто она такая. Рута Липптон была парикмахершей и единоличной владелицей косметического кабинета «Веселые Кудряшки». Она служила ходячей рекламой своего ремесла, ибо при взгляде на её собственные кудряшки возникало опасение, что Рута была сильно навеселе, сотворив на голове такую прическу. Ее блестящие каштановые волосы вихрились бесчисленным множеством штопоров, и каждый штопор торчал над головой сантиметров на семь.
      Меня посетила мысль, которая всегда посещала меня при виде Руты: должно быть, эта несчастная посещала курсы безопасности, из тех, где наглядно демонстрируют, «что будет, если сунуть пальцы в розетку».
      И, вероятно, в этой розеточной школе читали особый курс макияжа: «Как Накладывать Косметику с Помощью Мастерка для Штукатурных Работ». Лицо Руты было почти на два тона темнее шеи, её щечки-яблочки по цвету не отличались от настоящих красных яблок, а глаза тонули в черно-жирной массе. Словом, наружность посетительницы напомнила мне одноглазую собачонку из рекламы пива. Только в отличие от рекламной собачонки у Руты наличествовало два угольно-черных глаза.
      Обрамлением её лица служили так называемые «мокрые кудряшки», или «слюнявые кудряшки», модные в шестидесятые годы. Представляю, сколько слюны истратила Рута, чтобы они до такой степени слиплись. Судя по всему, она заявилась ко мне прямиком из своего парикмахерского заведения, поскольку на ней был розовый халатик, и розовые же кроссовки.
      После того как Рута вдоволь насмотрелась на меня и мой филодендрон, она перевела взгляд на лужу. Ее черные глаза расширились ещё больше.
      Заметив эту удручающую перемену, я тотчас вспомнил, что «Веселые Кудряшки» — это ни что иное, как штаб-квартира Центра по Распространению Сплетен Пиджин-Форка. Мельба Холи, наша общая с братцем Элмо секретарша, получает большую часть того, что она именует «общением», именно во время еженедельных визитов в парикмахерскую.
      Надо сказать, что в Пиджин-Форке под «общением» понимается не совсем то, что в остальном мире. Судя по рассказам Мельбы, это скорее похоже на телевизионную сеть, где каждому надо лишь настроиться на определенный канал, и он узнает обо всех остальных жителях округа Крейтон все, что известно другим или о чем они только догадываются.
      И вот я стоял с филодендроном посреди лужи и понимал, что если сейчас не заговорю, Рута развернется и уйдет. А если это случится, то к вечеру она разнесет по всему Пиджин-Форку весть, что единственный в городе частный детектив не приучен делать свои дела в туалете.
      И вот это уж наверняка не пойдет на пользу моему бизнесу.
      — У меня кондиционер потек! — во все легкие гаркнул я сквозь закрытую дверь.
      Рута продолжала молча таращиться на лужу. Я обреченно подумал: сколько же понадобится времени, чтобы объяснить, откуда взялась эта треклятая лужа, и почему я так нежно обнимаю представителя домашней флоры.
      Хотя была только половина двенадцатого, и на дворе стояла середина мая, на город уже навалилась тридцатиградусная жара. Боже милосердный! Такая уж погода в Кентукки — так и норовит преподнести сюрприз. То в июле вдруг начинают хлестать ноябрьские дожди, то вдруг весна пытается тебя убедить, что решила переквалифицироваться в лето.
      И вчера днем я все-таки дал себя убедить в этом. Будем считать, что месяц май — отныне самый что ни на есть летний месяц. Жаркое, знойное, одуряющее лето — вот что такое май. А посему с утра пораньше я извлек из кладовки кондиционер. Затащил его наверх, сунул в окно, закрепил как полагается, воткнул шнур в розетку, щелкнул выключателем и отправился разбирать почту (так я именую груды счетов, с завидным постоянством оказывающиеся в моем почтовом ящике). Пока я уныло изучал счета, этот стервец кондиционер и сотворил гнусную лужу.
      Я не замечал лужи, пока она не подобралась к моим ботинкам. Тогда я, разумеется, бросился на поиски какого-нибудь сосуда, чтобы остановить потоп. Ведра в пределах видимости не обнаружилось, зато я увидел горшок, довольно маленький, и к тому же в нем рос филодендрон, но и на том спасибо. Кроме того, нет худа без добра — растение все равно давно нужно было полить. И, как назло, в самый неподходящий момент появилась Рута.
      Я решил, что в моих интересах изложить как можно более краткую версию событий.
      — У меня, наверное, сломался кондиционер, и теперь тут ужасный бедлам… — с достоинством сообщил я. — Как раз собирался подставить вот это, — тут я помахал горшком с филодендроном, — чтобы вода не лилась на пол.
      Должно быть, взгляд черных глаз Руты все же смутил меня, поскольку для вящей убедительности я протянул в её сторону злосчастное растение. Наверное, я надеялся, что филодендрон замолвит за меня словечко.
      Но по лицу Руты я понял, что свидетельское показание филодендрона не произвело на неё должного впечатления. Она вновь потрясенно уставилась на лужу.
      Я проследил за её взглядом и вопросил светским тоном:
      — Дикий бедлам, правда? — Я чувствовал, что повторяюсь, но ничего более умного придумать не мог. — Эта железяка устроила целый водопад, — я говорил немного громче обычного, поскольку Рута до сих пор стояла по ту сторону двери.
      Она наверняка подумала, что я пытаюсь перекричать сомнения, возникшие у неё по поводу моей истории. Она по-прежнему молчала и таращилась на меня во все глаза.
      А, может, эта женщина не умеет обращаться с дверью? Что, если это сложное устройство выше её разумения?
      И тут — благодарение небесам! — кондиционер испустил очередную порцию влаги: две жирных капли шмякнулись на пол с непередаваемо прекрасным чавкающим звуком. Рута проводила капли завороженным взглядом, дважды энергично мигнула, откашлялась и спросила:
      — Вы Хаскелл Блевинс?
      Может быть, у меня слишком богатое воображение, но мне показалось, что в голосе Руты прозвучала надежда услышать отрицательный ответ. Неужто она не знает, кто я? Даже если Рута ни разу не встречала меня в городе, на стекле моей двери, прямо перед её носом, красовалась роскошная надпись. Огромные буквы гласили:
      ХАСКЕЛЛ БЛЕВИНС И Со.
      ЧАСТНЫЕ РАССЛЕДОВАНИЯ
      Выглядела табличка очень модно, и все такое прочее, но бессовестно врала. Приставка рядом с моим именем — целиком и полностью инициатива художника. Он объяснил, что так выглядит солиднее, словно я представляю большую и серьезную фирму, «Макдональдс» там или «Ай-Би-Эм». И так он, бедный, старался, что у меня язык не повернулся заставить его стереть эту бессовестную ложь.
      Мои глаза помимо воли сверились с надписью, прежде чем я ответил Руте.
      — Совершенно верно, я Хаскелл Блевинс!
      И чуть было не добавил: «А кто же еще, по-вашему, мастер по ремонту кондиционеров, что ли?» Но вовремя прикусил язык. Зачем отпугивать потенциального клиента.
      Рута тоже скосила глаза на надпись. Хотя она по-прежнему не сделала попытки открыть дверь и проникнуть внутрь, а продолжала торчать на лестничной площадке, медленно читая буквы. Могу поклясться, что в этот момент у неё шевелились губы.
      Я все больше склонялся к тому, что Рута была далеко не семи пядей во лбу.
      Не отрывая взгляда от надписи, она, наконец, сказала:
      — Так это вы, значит, раскрыли цыплячье убийство?
      В каждом слоге сквозило недоверие.
      Я кивнул. Она говорила о моем последнем деле. Это случилось несколько недель назад и не имело ничего общего с истреблением домашней птицы. Речь шла об убийстве владельца гигантской птицефермы, расположенной примерно в тридцати милях от Пиджин-Форка. И я действительно его раскрыл. По правде говоря, после того, как все завершилось, я чертовски гордился собой — до того самого дня, пока не услышал, как народ между собой называет этот случай «цыплячьим убийством». Так у кого угодно можно выбить почву из-под ног.
      Рута потрясла кудрявой головой, словно пыталась вытряхнуть из неё что-то лишнее.
      — Вы? Так это были вы?
      Я уже привык к подобной реакции. Похоже, каждый, кому пришлось карабкаться по моей лестнице, ожидает здесь встретить Ниро Вульфа или, по меньшей мере, Арчи Гудвина. А вместо этого видят меня — обычного тридцатичетырехлетнего парня с рыжими волосами. С обычным лицом, обычной фигурой, обычным ростом. Единственное, что есть во мне необычного — это россыпи веснушек на лице. Если бы веснушки имели хоть какой-нибудь вес, я бы таскал на себе тонны четыре лишних.
      Думаю, из-за этих четырех тонн веснушек и рыжей шевелюры некоторые граждане нашего городка находят во мне сильное сходство с Вождем Краснокожих или Шутом Гороховым. Надеюсь, эти самые «некоторые» просто злобно шутят, и никакого сходства на самом деле нет.
      У Руты немного приоткрылся рот.
      — Вы — тот самый знаменитый детектив?
      Ну да, конечно, теперь в её голосе вполне отчетливо слышалось недоверие.
      Тем не менее, я одарил её широкой улыбкой. У меня мелькнула мысль, что это недоверие могло быть вызвано плачевным состоянием моей конторы. Даже когда посреди пола не красуется гигантская лужа, Мельба — секретарша, помните? — называет мою контору не иначе как «Бермудский прямоугольник». Она утверждает, что некая таинственная сила всосала бумажки и другой мусор в радиусе пяти миль вокруг, и выплюнула все это ко мне в кабинет. Думаю, Мельба преувеличивает.
      Нет, правда.
      Но даже я должен признать, что вода не пошла на пользу кипам сваленных на полу газет и журналов. Некоторые из них безвозвратно погибли. Но Рута этого, кажется, не замечала. Она равнодушно обошла лужу, столкнув парочку журналов «Популярная механика» со стула — они едва не угодили в воду, должен заметить, — и уселась.
      — Я Рута Липптон, — изрекла она.
      Очевидно, нерешительность Руты не имела отношения к состоянию моего кабинета. Значит, эта нерешительность имела отношение ко мне самому? Будь я человеком обидчивым, непременно бы обиделся. Но я не обидчивый. Нельзя позволить себе такую роскошь, когда тебя постоянно сравнивают с Вождем Краснокожих.
      Я кивнул и изобразил внимание, но Рута, похоже, ожидала иной реакции на свое имя. Она подалась вперед и повторила:
      — Липптон, как пакетик чая. Только с двумя «п».
      Она действительно немного смахивала на чайный пакетик. Теперь, когда она о нем упомянула, это стало особенно заметно. Загорелая почти до черноты и какая-то припухшая. Не хочу показаться грубияном, но я не мог не заметить, что у Руты прямо впереди имелись две весьма внушительных припухлости. Одной из причин, почему я не мог не заметить этих припухлостей, была форменная блузка Руты, которая застегивалась спереди. По крайней мере, она пыталась выглядеть застегнутой. Пуговицы на её пышной груди держались из последних сил, и между ними проглядывали две ощутимых бреши. В помощь пуговицам Рута добавила две английские булавки, стянув края брешей. Булавки находились под тем же страшным давлением, что и пуговицы. Честно говоря, вид у них был такой, будто они готовы в любую секунду расстегнуться и выстрелить. И попасть кому-нибудь в глаз. Я намеревался вытереть пол, но Рута сидела лицом к луже. Решив, что разумнее держаться подальше от английских булавок, я обогнул стол и сел.
      — Рад познакомиться, — сказал я, честно стараясь не смотреть на булавки.
      — Я владелица «Веселых Кудряшек», — тон Руты свидетельствовал, что если я этого до сих пор не знаю, то не имею морального права претендовать на звание частного детектива.
      Я снова кивнул и проявил осведомленность:
      — Парикмахерской.
      — Салона красоты, — поправила она.
      Глаза Руты ясно и отчетливо говорили о том, что я нанес ей тяжкое оскорбление.
      Что тут сказать. Заведение, которое Рута окрестила салоном красоты, располагалось в двух кварталах отсюда, если повернуть налево у парикмахерской Пола Мейтни. Я частенько пробегал мимо, мотаясь по делам. Это была старая белая постройка с длинными, узкими окнами, единственная на весь квартал, у которой просело крыльцо. Еще бы ему не просесть, когда на него водрузили автомат с кока-колой. Мне достоверно известно, что некоторые обитатели нашего города заключали пари о точной дате, когда он провалится сквозь Рутино крыльцо. Этот древний автомат до сих пор утверждал, будто бутылка коки стоит десять центов. Рута, а может, какая-нибудь из её работниц, приклеила над щелью для монет записку: «Не 10, а 45 центов!».
      Вдобавок к доисторическому автомату, окна заведения были заклеены рекламами различных причесок. Одна из них поразила воображение большинства женского населения Пиджин-Форка и прочно вошла в обиход. Пучок с начесом под названием «Осиное гнездо». А также на двери были вывешены два объявления, написанные вручную. «Стрижка, 5 долларов» и «Постоянная распродажа». Очевидно, объявления говорят правду, раз их не снимают.
      Но фотографии причесок и вышеупомянутые объявления — вещи вполне заурядные. Имелось там ещё несколько вывесок, они-то и делали окна заведения Руты действительно уникальными. Вот что гласили эти вывески: «Классы керамики, дважды в неделю» и «ЗАПИШИТЕСЬ СЕЙЧАС: керамические изделия — дополнительный штрих к убранству вашей квартиры!»
      Вот что представлял собой салон Руты. Салон красоты «Веселые Кудряшки» и Школа керамики.
      — Извините, Салон красоты, — поправился я. — Конечно же.
      Рута тряхнула темными кудряшками в знак прощения.
      — Короче, я пришла к вам, потому что меня ограбили, а Верджил ни черта не делает по этому поводу.
      Верджил, на которого жаловалась Рута, это не кто иной, как шериф Пиджин-Форка, Верджил Минрат. Это обвинение никак не могло относиться к Верджилу, которого я знал, а знал я Верджила очень даже хорошо, потому что он был школьным другом моего отца. Преступления, совершенные на территории Пиджин-Форка и его окрестностей, Верджил воспринимал как личное оскорбление.
      — В вашу парикмахерскую проникли воры?
      Рута снова тряхнула кудряшками.
      — Ой, да нет же! Домой. Нынче утром кто-то влез ко мне в дом, когда я ушла на работу. Я только что узнала об этом, потому как у меня чулок поехал, и мне пришлось вернуться, чтобы переодеться. Захожу я, значит, и вижу, что меня, как у вас говорят, взломали и проникнули!
      Насколько я понимаю, Рута жалуется на «взлом и проникновение». Я смолчал.
      — И Верджил, — продолжала она, — ни черта не делает по этому поводу!
      Похоже, эта фраза будет у нас рефреном проходить через весь разговор.
      — А почему не делает? — спросил я резонно.
      Рута хмыкнула и дернула плечиком.
      — А кто его знает! — она облокотилась о стол и принялась накручивать «мокрый» завиток на палец. Ногти у Руты были розовые, под цвет униформы. Наверное, ему просто лень. Я его вызываю, говорю, мол, ограбили меня, а он ни черта не делает…
      — …по этому поводу, — закончил я за нее.
      И тут же понял, что зря, надо было позволить ей самой договорить, потому что Рута одарила меня мрачным взглядом.
      — Этот ваш Верджил сделал все, что положено, но как-то без души. Сам даже в дом не зашел, — Рута снова завертела локон. — Прислал одного из своих замов-близнецов. А они собственную задницу в темноте не увидят!
      Я промолчал, но, по сути, Рута была права: это весьма проблематично. Чтобы увидеть собственную задницу даже при свете дня, пришлось бы в бараний рог скрутиться!
      Что касается замов Верджила — близнецов Гантерманов, Джеба и Фреда то они действительно больше славились своими мышцами, чем мозгами. На ярмарочном представлении округа Крейтон два года назад Гантерманы состязались между собой, кто скорее поднимет корову. Я, правда, был тогда в Луисвиле и пропустил это волнующее зрелище, но, говорят, закончилось вничью.
      Рута, уже со слезами в голосе, торопливо бормотала:
      — Даже не знаю, что и делать. Кто-то влезает ко мне в дом, Господи ты боже мой, и что же делает Верджил? Подсылает одного из своих громил-близнецов снять отпечатки пальцев! Ну и тот, надо думать, ничегошеньки не находит! — Вот теперь Рута здорово завелась. Она теребила свои булавки, ерзала в кресле и без конца разглаживала воображаемые складки на розовой юбке. — А муж мой, Ленард, он шофер грузовика… И я все время дергаюсь, как бы с ним чего не случилось по дороге. В общем, я просто жутко боюсь, а Верджил не хочет ничем помочь, вот почему я к вам пришла…
      Почуяв, что дело близится к истерике, я вскочил. Вот чего не выношу, так это утешать рыдающих дамочек. Моя бывшая жена, Клодин, — несравненная Клодзилла, — утверждала, будто я просто не умею ладить с людьми. Может, она и права. Я всегда теряюсь, когда кто-то начинает всхлипывать у меня на плече, а под рукой как назло никогда не нет салфеток. Как, например, сейчас. Среди всех этих бумаг и прочей дряни, которой было в избытке на столе и на полу, не оказалось ни одной салфетки.
      Я неуверенно потянулся через стол и похлопал Руту по руке.
      — Ну, будет, будет. — Интересно, что я имел в виду? Надеюсь, слова мои прозвучали утешительно. — Уверен, что Верджил просто не понял…
      Пожалуй, упоминание имени злополучного шерифа было не лучшим ходом. Рута отдернула руку, словно её ужалили.
      — Верджил! — повторила она с отвращением. — Бросил меня на произвол судьбы только потому, что ничего не пропало!
      Я оторопело вытаращился на неё и подвинулся поближе. Последнее заявление было, пожалуй, самой существенной частью истории.
      — В каком смысле — ничего не пропало? — вкрадчиво спросил я.
      Рута дернула плечиком.
      — Ну, три моих телевизора, микроволновая печь и видеомагнитофон остались на месте. Потом, конечно, видеокамера, и мои…
      Мне все больше становилось понятно, почему Верджил не горит желанием браться за расследование этого загадочного преступления. Я прервал Перечень Вещей, Которые Пропустил Вор.
      — Вы хотите сказать, что взломщики проникли в дом и ничего не взяли?
      У Руты на лице опять проступила неприязнь.
      — Ну, что-то, конечно, они взяли. Что-то же они должны были взять. С чего бы им просто так ломиться в чужой дом, — голос её звучал так, будто она начала сомневаться, дружу ли я с мозгами. — Просто неизвестно, что именно. Для этого-то вы мне и нужны: сказать, что было украдено.
      Первой моей реакцией было, разумеется, желание воскликнуть: «Я вам должен это сказать?» В смысле, разве не жертва ограбления обязана предъявить список пропавших вещей? Мне почему-то не доводилось слышать об альтернативных методах расследования. И каким образом, скажите на милость, я должен узнать, чего не хватает после вторжения, если я не знаю, что там было до него.
      Я открыл было рот, чтобы все это выложить, но вдруг передумал. Должен признать, по причинам далеко не бескорыстным.
      Видите ли, я открыл свое дело примерно год назад. Настоящие клиенты, если говорить начистоту, захаживали ко мне не часто, и перерывы между ними бывали порядочные. Но это не так страшно, хуже другое. У меня есть некая договоренность с моим братом Элмо, у которого на первом этаже аптека. Он согласился предоставить мне под кабинет надстройку над своей лавкой, а в обмен стребовал обещание, что в свободные от частного сыска минуты я буду мыть полы и заправлять автомат с газировкой.
      Важно помнить, что перед тем, как дать это обещание, я восемь лет оттрубил в луисвильском отделе по расследованию убийств. И пребывая вдалеке от родного Пиджин-Форка, успел многое позабыть. В том числе, например, я и понятия не имел, как много свободного времени у частного детектива в таком крошечном городке. Так что через год после открытия детективного агентства выяснилось, что в основном я драю этот треклятый автомат с газировкой.
      Так что ежели у Руты появилось желание нанять меня для расследования несостоявшегося ограбления, то я буду последним болваном, если начну кочевряжиться. Хотя один вопрос надо бы все-таки задать… Я набрал в легкие побольше воздуха и выпалил:
      — Прекрасно, я готов, но вы должны знать, что я беру тридцать долларов в час или двести за день…
      Рута отмахнулась от меня, как от назойливой мухи, достала из кармашка розовую авторучку и розовую чековую книжку и начала быстро писать.
      — Вот, дневная плата, — сказала она, протягивая чек с изящной завитушкой на месте росписи. — Ну, теперь мы можем заняться делом?
      И мы занялись делом. Я сунул чек в карман и не стал даже лужу вытирать.
      Я ехал следом за Рутой в своем пикапе. От центра Пиджин-Форка до её дома было всего десять минут езды. Ехать за ней было исключительно просто, потому что Рута вела новехонький ярко-красный «понтиак», на номерном знаке которого было игриво выведено: «Жар-птица». Полное ощущение, что я следую за стоп-сигналом.
      Не иначе как дела в «Веселых Кудряшках» шли недурно, или Ленард, муж Руты, нашел золотую жилу, разъезжая на своем грузовике. Дом, к которому мы подкатили, находился в одном из самых престижных районов Пиджин-Форка, именуемом Двенадцать Дубов.
      Ну, вообще-то, я немного приврал, назвав Двенадцать Дубов одним из самых престижных районов. Двенадцать Дубов — это единственный престижный район в Пиджин-Форке. До тех пор, пока несколько лет назад не пустили автомагистраль между штатами, Пиджин-Форк был простым провинциальным городком. Городком, где все дома похожи друг на друга, как близнецы-братья, и лишь в некоторых дворах покоятся поднятые домкратом машины-развалюхи в разных стадиях починки.
      Заполучив новую магистраль под боком, некоторые деятели, видимо, посчитали, что теперь Пиджин-Форку не хватает только престижного района. Настолько престижного, что стоит человеку обмолвиться, что у него там домишко, как у людей делаются квадратные глаза. Совсем как в Большом Городе. Так вот, район Двенадцати Дубов предназначался как раз для оквадрачивания глаз. Мельба считает, что его назвали по имени одной из плантаций в «Унесенных ветром». Наверное, говорит Мельба, архитекторам это название показалось «миленьким-премиленьким». Ну не знаю. По-моему, Двенадцать Дубов — это все, что осталось от дубовой рощи после того, как строители там пошуровали.
      Огромный кирпичный особняк Руты, срисованный с почтовой марки, стоял в центре просторной лужайки, и вокруг не было ни единого деревца. Ах, пардон, росли там два прутика, которые через каких-нибудь пятьдесят лет можно будет назвать деревьями, если им повезет, но на сегодняшний день — и одурачить меня не удастся — это были прутики.
      Я припарковал машину, вышел и осмотрелся. Одно скажу. Будь я взломщиком, тоже выбрал бы самый богатый дом в округе.
      Рута стояла рядом со своей Жар-птицей и поглядывала на меня, явно ожидая реакции. Я старательно изобразил восторг и воскликнул: — Красиво у вас тут! — и я не лукавил. Дом действительно был красивым. Два больших эркера на фасаде и большое сводчатое окно над гигантской двустворчатой парадной дверью. Я видел церкви, где двери были меньше, чем у Руты.
      — Очень даже красиво, — подтвердила довольная хозяйка и направилась к парадному. Очевидно, Рута считала, что скромность ей не к лицу.
      Я шагал за ней и удивлялся, — я всегда удивляюсь, проезжая мимо здешних мест. Чего ради человек по своей воле поедет жить в городок сельского типа под названием Пиджин-Форк — Голубиная Развилка — чтобы потом купить дом в районе, который вполне мог бы располагаться на окраине Луисвиля? Или Нэшвилла. Или Атланты. А-а, понимаю, здесь такой шикарный дом обойдется намного дешевле, чем в Большом Городе. А некоторые и вовсе мечтают поселиться в деревне и обзавестись большими земельными угодьями. Но к таким мечтателям Рута точно не относилась. Высунув руку из бокового окна её дома, можно было обменяться рукопожатием с соседями.
      Если, конечно, они в настроении пожать вам руку.
      Ближайшие соседи Руты огородили свою собственность высоченными заборами. Все говорило о том, что эти соседи — не большие любители пожимать руки.
      А ещё о том, что во двор к Руте можно запросто проникнуть незамеченным.
      Шагая за ней через просторный холл, через гостиную, расположенную ниже уровня земли, по длинному коридору к ванной комнате, которая была больше гостиной, я понял, почему Рута не обратила внимания на беспорядок в моем Бермудском Прямоугольнике. У неё в доме было несколько своих Бермудских Прямоугольников. Журналы и книги громоздились по всем углам, всюду валялась одежда, а на дорогущей мебели из вишневого дерева лежал толстый слой пыли.
      — Прошу прощения за бедлам, — равнодушно сказала Рута, прокладывая дорогу, — это все Ленард виноват. Он напрочь отказывается помогать мне по дому, а нанимать прислугу не позволяет. Пустая, говорит, трата денег, мы и сами можем прекрасно справиться. Ну, что вы на это скажете?
      А ничего не скажу. Я отродясь не видел Ленарда, но точно знаю, что принимать чью-то сторону в семейных спорах опасно. На службе в полиции я отлично уяснил, что это верный способ заработать пулю.
      Добравшись, наконец, до ванной комнаты, Рута торжествуще вскричала:
      — Вот, сами поглядите! Ограбили меня, или что?
      Притом, что ничего не пропало, напрашивался ответ «или что», но я промолчал. Зашел в ванную и стал осматриваться. Как во всяком богатом доме, Рутина ванная была обставлена по высшему классу. Золотые краны над мраморной раковиной слоновьих габаритов, овальная ванна ей под стать и отдельная душевая кабинка — словно пользоваться душем в той же емкости, в которой ты принимал ванну, было признаком принадлежности к низшим слоям.
      Даже биде имелось. Я бы не понял, для чего нужна эта штука, если бы моя бывшая жена не рассказала как-то о существовании подобных удобств. Крайне снисходительным тоном, должен я добавить. Насколько я помню, биде это нечто вроде водяного пистолета для задницы. Наверное, в последнее время на такие штуки мода, иначе она не оказалась бы в шикарной Рутиной ванной.
      Пока я пялился на биде, Рута окончательно потеряла терпение.
      — Да вы на окно поглядите, — раздраженно фыркнула она. — Вот где он влез.
      Я подчинился. На окне, расположенном над ванной, были видны следы насильственного проникновения. Подоконник покорежен, и в стекле, прямо над задвижкой, здоровенная дыра, в которую свободно проходила рука.
      — Отпечатки пальцев уже сняли? — спросил я.
      Рута негодующе передернула плечами.
      — Еще бы! Этот громила Гантерман засыпал все вокруг своим мерзким порошком, а потом объявил, нет, мол, ни единого отпечатка. Можете в это поверить?
      Честно говоря, могу. Любой мало-мальски соображающий взломщик догадается надеть перчатки. Однако я покачал головой, демонстрируя Руте, как я ей сочувствую, и начал осматривать дом.
      На это ушло немало времени, поскольку комнат было десять. Плюс три ванных комнаты и подвал по всей длине дома. Но все оказалось на местах. А именно: два портативных цветных телевизора, огромный напольный телевизор, микроволновая печь, видеокамера, валявшаяся на полу в гостиной, 35-миллимитровый зеркальный фотоаппарат на туалетном столике в спальне и деревянная коробка с драгоценностями рядом с ним — все те вещи, которые, по моему опыту, воры хватают в первую очередь.
      До них вообще давно никто не дотрагивался, судя по слою пыли. Особенно пыль осаждала керамические фигурки, во множестве красующиеся на журнальных и кофейных столиках, на полках и стеллажах. Дом был перенаселен керамической живностью: собачки, кошечки, детишки, все они были застигнуты в жеманных позах и раскрашены в немыслимо уродливые цвета. Вероятно, Рута слишком дословно приняла к сердцу объявление, выставленное в окне её заведения: «Керамические изделия — дополнительный штрих к убранству вашей квартиры!»
      К убранству Рутиной квартиры они добавили килограмм пятьдесят лишней пыли.
      В каждом углу висели паучьи сети, а чтобы попасть в некоторые комнаты, приходилось буквально переступать через груды грязного белья. Но Руту, кажется, не особо волновало, что кто-то увидит её беспорядок. Она таскалась за мной по пятам, равнодушно отшвыривая ногой то носок, то рубашку. Заскучав, она выудила из кармашка пилку для ногтей и на ходу занялась маникюром.
      Поскольку клиент следил за каждым моим шагом, я произвел даже более тщательный осмотр, чем обычно. Проверял шкафы, совал нос в письменные столы, открывал ящички. Заглянул даже под кровать к Руте.
      Я не знал, что ищу. Дом выглядел так, будто его вверх дном перевернули, но откуда мне было знать, добавилось к этому погрому что-то после визита взломщиков, или так было и раньше.
      Я только понимал, что искать нужно что-то необычное.
      И, верьте или нет, у Руты под кроватью я нашел кое-что очень и очень необычное. По крайней мере, для этого дома не обычное. Я нашел идеально чистый пол. Повсюду он был покрыт пылью и истоптан следами, но под её кроватью как будто мокрой тряпкой прошлись.
      Я задал совершенно банальный, по моим понятиям, вопрос:
      — Скажите, вы давно тут убирали в последний раз?
      Розовый Рутин ротик обиженно скривился.
      — Вы, мужчины, все одинаковые, — сказала она. — Думаете, женщина ни на что больше не пригодна, да? Только служанкой работать? — она нацелилась в меня пилкой для ногтей. — Так вот, мистер, у меня есть для вас новость. Я, между прочим, весь день вкалываю в салоне, да классы керамики веду, и ещё Бог знает чем заниматься приходится, и если вы думаете, что после этого у меня остается время на…
      Я смотрел на неё во все глаза. Похоже, я задел её за живое. Она, наверное, сотни тысяч раз говорила те же самые слова своему мужу, Ленарду.
      — Эй, эй, — пробормотал я, поднимая руки, — я же просто спросил. И ничего такого не хотел сказать.
      Не уверен, что Рута поверила, но она пару раз мигнула и, кажется, немного остыла.
      — Ну, знаете, — сказала она, снова принимаясь терзать свой «мокрый» локон, — вы, мужчины, иногда.
      Именно это она и сказала. Вы, мужчины, иногда. Это что, какая-то стенограмма, которую я должен расшифровать? Лучше не выяснять, что она имела в виду.
      Испугавшись столь бурной реакции на невинный вопрос, следующий я задал с некоторой опаской.
      — У вас случайно нет кошки или собаки? — Никаких следов живой фауны я в доме не увидел, но кто знает. Может, зверушки отправились прогуляться по соседским владениям, порыться в каком-нибудь славном, чистом мусорном баке. После того, как они вволю наползались под Рутиной кроватью.
      Рута посмотрела на меня примерно так же, как утром в офисе, когда я стоял посреди лужи.
      — Нет у нас никаких животных. А почему вы спросили?
      — О, просто любопытствую, — отозвался я как можно небрежнее. Потом вобрал в легкие побольше воздуха и задал ещё один вопрос: — А вы или Ленард в последнее время не лазили под эту кровать?
      Думаю, именно таким взглядом Рута одарила сегодня утром близнеца Гантермана.
      — А сами-то вы как думаете?
      — Думаю, что нет, — сказал я, отводя глаза.
      Однако Рута не собиралась так просто сдаваться.
      — За каким дьяволом, скажите на милость, кто-то полез бы ко мне под кровать? — спросила она.
      Я молча смотрел на нее. Этот вопрос наверняка победил бы в конкурсе «Вопрос Года».

      По дороге обратно в офис у меня не шел из головы Рутин вопрос. Действительно, зачем кому-то понадобилось лазить к ней под кровать? Я ехал по шоссе № 46, мой пикап бросало на виражах из стороны в сторону. Мимо проплывали огороженные пастбища, по которым прогуливались волоокие коровы, мелькнуло несколько придорожных киосков, где продавали лоскутные одеяла, варенье я домашнего приготовления и акварельные пейзажи, но я ничего не видел — перед глазами у меня стояла изнанка Рутиной кровати.
      Прежде чем уйти, я устроил настоящий обыск. Заглянул под перину, даже пошарил внутри пружинного матраса и деревянного каркаса. Надо сказать, не очень-то приятно было заниматься этим под пристальным взглядом Руты. По одной простой причине: она смотрела на меня так, словно я совсем «ку-ку». И это — женщина с буравчиками по всей голове. Все же я старался орудовать с беззаботным видом, словно ползание на карачках под кроватью клиента стандартная процедура любого расследования.
      Но кроме кома пыли размером с перекати-поле в правом углу и полного отсутствия таковой слева, я не нашел ничего необычного.
      Был, впрочем, кусочек чего-то клейкого на внутренней стороне спинки в изголовье, прямо под матрасом, но я решил не спрашивать, что Рута думает о природе и назначении этой липучки. Я почему-то был уверен, что мне не понравится ни один из её вариантов ответа. Со своей стороны, я просто понадеялся, что это всего-навсего завалившаяся под кровать жвачка. Однако тщательно вымыл руки в шикарной ванной.
      Пока я мыл руки, Рута стояла в дверях ванной и сверлила меня взглядом, должно быть, боялась, как бы я чего не стянул. Если честно, позариться в этой ванной комнате было не на что, но, может, она опасалась за своих размалеванных керамических зверей, которые теснились вокруг мраморно-золотой раковины. Не хочу обижать Руту, но у меня не возникало желания стащить кроваво-пурпурного щенка с маргариткой в зубах или оранжевого кролика с пасхальным яйцом в лапках. Да предложи мне Рута денег, чтобы я забрал их с собой, все равно отказался бы.
      Я сушил руки под струей теплого воздуха, и тут Рута спросила:
      — Итак, что же украли воры?
      Неужели она ждала, что я пройдусь по дому и немедля выдам список пропавших вещей? Я хороший детектив, но не настолько же.
      — Честно говоря, Рута, есть большая вероятность, что ничего не украли.
      Это явно было не тот ответ, который она рассчитывала услышать. Презрительно тряхнув кудряшками, Рута фыркнула:
      — Вы что, шутите? Или всерьез утверждаете, что воры вторглись в мое жилище безо всякой причины?
      Я поднял руку, пытаясь её успокоить. Кудряшки у неё на голове ходили ходуном.
      — О, нет, что вы, какая-то причина у них наверняка была. Просто я не знаю, какая именно. Как раз это я и пытаюсь выяснить.
      Рута смотрела на меня тяжелым взглядом.
      — Вы пытаетесь это выяснить, ползая под моей кроватью?
      Ну вот, опять этот скептицизм в голосе.
      Я вздохнул и, глядя Руте прямо в глаза, произнес:
      — Это стандартная процедура при расследовании ограбления.
      Верьте или нет, но Рута это проглотила. Она стояла и хлопала глазами.
      — А, ну да, — наконец кивнула она, сделав вид, что и так об этом знала, да только запамятовала.
      Я пожал плечами, как бы говоря: «Мы, профессионалы частного сыска, и не ожидаем от рядовых граждан осведомленности обо всех тонкостях нашей работы».
      Еще немного покрутившись по дому, я так и не нашел ничего достойного внимания. Рута почтительно проводила меня до дверей.
      — Не думайте, пожалуйста, что я пытаюсь вам указывать, что делать и как делать, — сказала она со смирением в голосе. — Все говорят, какой вы отличный детектив, и вообще. Просто я жутко распсиховалась из-за этого вторжения. Господи, если бы Ленард не должен был сегодня вернуться из рейса, я бы тут с ума сошла одна!
      — Знаете, — сказал я, — вам не мешало бы поставить сигнализацию.
      Рута энергично закивала, её кудряшки взвились, будто их в смерч затянуло.
      — Вот-вот, я как раз об этом подумала! Ни один вор сюда больше не сунется, клянусь, хотите, поспорим на все ваши сбережения!
      Я постарался улыбнуться Руте ободряюще, словно уверенный, что моим сбережениям ничего не грозит. Рута ответила доверчивой улыбкой.
      — Я знаю: вы докопаетесь до истины, — она сжала мой локоть. — Вы найдете тех, кто ворвался в наш дом, и найдете быстро. Я это нутром чую. Поняли?
      Я понял. Это она меня так воодушевить хотела, по-своему.
      Рута стояла в дверях дома, скрестив руки на полной груди, и глядела на меня черными глазами собачки с пивной рекламы.
      У той собачки, однако, не было такого испуганного выражения.
      Я испытывал большой соблазн рассказать Руте об отсутствии пыли под кроватью, но она и без того здорово перепугалась. И мысль о преступнике, который прятался в спальне, пока она находилась в доме, вряд ли успокоила бы её.
      К тому же, ведь я мог и ошибаться. Зачем тогда зря тревожить человека. Может, найдется какое-нибудь простое объяснение.
      Вот что крутилось у меня на уме по дороге в контору. Простое объяснение. Если под кроватью у Руты никто не побывал, то почему там так чисто? Может, из-за обилия пыли в доме поднялась песчаная буря, какие случаются в пустынях, и часть пыли унесло вихрем?
      Надеюсь, я не покажусь занудой, если скажу, что, по-моему, этот вариант простого объяснения немного притянут за уши?
      К сожалению, он оказался ближе к реальности, чем остальные мои домыслы. К тому времени, как коровы и придорожные киоски закончились, и я свернул на Главную улицу, в голове у меня утвердилась мысль: кто-то наверняка побывал под Рутиной кроватью. Может, взломщик был застигнут на месте преступления и вынужден был спрятаться? Поэтому он ничего и не успел взять. Может, Рута вернулась как раз когда он проник через окно? И нырнул под кровать.
      Конечно, это казалось наиболее правдоподобным объяснением. Но неужели вор просидел под кроватью все это время и ничем себя не выдал? Заметив следы взлома, Рута бросилась звонить Верджилу. А потом металась по дому, поджидая полицию. Неужто грабитель спокойно сидел в этой пылище?! Просто не верится, что человеческое существо могло так долго выдержать под Рутиной кроватью, не расчихавшись.
      Да, но подумать только: ведь если кто-то действительно отчаялся на такой подвиг, то бедная Рута очутилась в доме наедине с преступником! Проработав столько лет в отделе по расследованию убийств, я пришел к выводу, что большинство преступлений со смертельным исходом начинаются как обыкновенные ограбления, но вор, застигнутый на месте, готов на самое худшее. Рута даже не предполагает, как сильно ей повезло.
      Хорошо, что Рутин муж сегодня возвращается. Надо раскрыть эту загадку, пока Ленард не отправился в очередной рейс. На случай, если преступнику во что бы то ни стало приспичит довести задуманное до конца.
      Я оставил машину на задворках заведения Элмо, но в свой кабинет подниматься не стал. Вместо этого я направился к дверям аптеки. Хотите знать, для чего? Во-первых, время перевалило за два часа пополудни, и мой желудок начал издавать угрожающие звуки, как бы предупреждая, что если я немедленно не положу в него что-нибудь съедобное, он начнет переваривать ближайший к нему внутренний орган. К счастью, Элмо был обладателем лимонадного бара, который тянулся вдоль левой стены. Это была старомодная стойка из нержавеющей стали, покрытая сверху серым пластиком, рядом вертящиеся табуреты с красными сиденьями.
      Мне уже виделся великолепный обед: большая вишневая кока-кола, большой пакет картофельных чипсов с беконом и банановый сплит — нарезанный банан с мороженым, взбитыми сливками и орехами, политый толстым слоем сливочной карамели. Моя бывшая жена, Клодзилла, держала меня на здоровой диетической пище до самого развода, так что теперь время от времени мне доставляет несказанное удовольствие поглощать блюда, от которых у Клодзиллы глаза на лоб полезли бы.
      Открыв дверь, я прямиком устремился к стойке с напитками. У стеллажа с лекарствами топтался мой братец Элмо. Честно говоря, Элмо трудно не заметить. У него такие же рыжие волосы, как у меня. Ежик морковного цвета топорщится у него над ушами и на затылке. Что же касается макушки, то это совсем другая история. На макушке у Элмо волос практически нет, ни рыжих, ни каких других. Раньше он носил длинные космы до плеч, компенсируя недостаток оных сверху, но теперь стрижется коротко. Теперь — это с тех пор, когда некоторые граждане нашего города, — наверное, те же, что сравнивают меня с Вождем Краснокожих, — стали называть его Королевой фей.
      Насколько я понял, Элмо помогал клиенту подобрать верное лекарство, испытывая то приятное возбуждение, к которому, собственно, и стремится всякий владелец аптеки. С того дня, когда я вернулся в Пиджин-Форк, Элмо уговаривал меня приобщиться к волшебному миру, который открывается аптечному работнику, но я упорно отказывался.
      Элмо тоже меня заметил, кивнул и отвернулся к покупателю. Я кивнул в ответ и стал озираться в поисках Мельбы. Дело в том, что Мельба — это вторая причина, по которой я решил зайти к Элмо. Мне не терпелось кое-что с ней обсудить.
      Была, конечно, большая вероятность, что её ещё нет. Сейчас ведь только два часа. И хотя Мельбе полагается обедать в то же время, что и всем служащим в Пиджин-Форке, с полудня до часа дня, Мельба свято блюдет только первую половину этого правила. Строго в двенадцать — ни секундой позже она срывается с места. Однако, когда она прибудет обратно — поди догадайся.
      Заглянув в кабинет Мельбы, я убедился, что за столом её нет. Но это вовсе не значит, что она не вернулась с обеда. У Мельбы есть такая игра. Она называется: ХОЧЕШЬ МНЕ РАБОТУ ДАТЬ — ВЫХОДИ МЕНЯ ИСКАТЬ. Я и сам частенько играл с мамой в эту игру, когда был маленький. Хотя Мельба превзошла все мои личные достижения на этом поприще. Очень вероятно, что, увидев меня в дверях, Мельба снова затеяла прятки.
      Вас, должно быть, удивляет, почему мы с Элмо держим её, несмотря на все эти фокусы и долгие обеды. Ответ очень прост. Три года назад Отис Холи, муж Мельбы, взял да и помер от сердечного приступа, оставив её с пятью детьми в возрасте от четырех до пятнадцати лет.
      Мельба держит у себя на столе десять, а то и двенадцать фотографий своих разнокалиберных чад. Я раньше наивно полагал, что она скучает по их милым мордашкам, и должна весь день на них любоваться. Однако, повстречавшись однажды с этими пятью хулиганами, я решил, что ни одна мать не станет по ним скучать. Возможно, это единственные дети в Америке, которых Санта Клаус с удовольствием отшлепал бы за милую душу. Вот к какому выводу я пришел: эти фотографии стоят на виду исключительно ради нас с Элмо — для гарантии, что мы не посмеем лишить её работы.
      Не поймите меня превратно. Порою и от Мельбы бывает польза. Например, я как раз хотел спросить, что она слышала о вторжении к Руте. Заметьте, я не хотел спросить, слышала ли она что-нибудь. Я хотел спросить, что именно она слышала. Ибо я не сомневался, что она уже в курсе этого события. Происшествие случилось утром, и о нем наверняка уже растрещали по всему городу. Черт подери, вполне может статься, что Мельба даже шепнет мне на ушко имя взломщика. А может, и номер его страхового полиса.
      Не обнаружив Мельбы, я решил было спросить у Элмо, где наша секретарша. Но передумал. Задать Элмо вопрос «Где Мельба?» — все равно, что зажечь спичку в помещении, где произошла утечка газа.
      Вместо этого я подошел к стойке бара, налил полный стакан газировки со льдом, добавил вишневого сиропа и выбрал самый толстый пакет картофельных чипсов с беконом. Я как раз достал блюдо для бананового сплита и начал очищать банан, когда рядом появилась Мельба.
      — Помочь вам, Хаскелл? — спросила она.
      Честное слово. Именно так она и спросила.
      Мельба никогда в жизни добровольно не бралась ни за какую работу. Поэтому на мгновение я замер, глядя на неё так, будто увидел привидение. Хотя, на Мельбе был такой наряд, в котором любое уважающее себя привидение постесняется показаться на людях.
      На голове Мельбы красовался, естественно, «Пучок с начесом», а одета она была в муму — модное в шестидесятые годы просторное домашнее платье яркой расцветки и совершенно бесформенное, пришедшее к нам, насколько мне известно, с Гавайских островов. Муму — идеальный камуфляж для дам с некоторым излишком веса, поэтому, видимо, Мельба и питает к нему такую нежную привязанность. К сожалению, Мельба — дама не с некоторым, а с очень даже большим излишком веса. Излишком килограмм, скажем, на пятьдесят. Этот факт привел к тому, что некоторые граждане нашего города, — как ни странно, те же, что сравнивают меня с Вождем Краснокожих, а Элмо Королевой фей, предположили, что на Мельбе это платье должно быть переименовано в Муу-Муу.
      Продолжая гавайскую тему в одежде, Мельба воткнула в свой «Пучок с начесом» три искусственных хризантемы в опасной близости от левого уха. Она явно недооценила длину зеленых пластмассовых стеблей. Все три стебля торчали сзади по меньшей мере, сантиметров на пять. Если ты сразу не заметил спереди цветков, то непременно подумаешь, что Мельбу кто-то загарпунил.
      Я завороженно глядел на зеленые гарпуны и не успел ответить на вопрос Мельбы, поэтому она подошла и взяла из моих рук не дочищенный банан.
      — Хаскелл, я же сказала, что помогу! — голос у Мельбы был на удивление веселый.
      — А-а, ну спасибо, — неуверенно произнес я, переведя взгляд с гарпунов на лицо Мельбы. Как-то странно она сегодня выглядела. Ее круглое лицо полыхало румянцем, а маленькие, густо накрашенные голубые глаза сверкали так, будто внутри каждого зажгли по крошечному фонарику.
      — У меня сегодня такое чудесное настроение, что хочется всем помогать! — пропела Мельба. — Хочется что-нибудь сделать для своих друзей. Чтобы кому-то стало хоть чуточку легче жить. Чтобы мир хоть немножко изменился к лучшему. Понимаете, Хаскелл?
      По мне, так она придавала слишком большое значение приготовлению бананового сплита, но кто я такой, чтобы возражать. Мельба одарила меня восторженной улыбкой, я слабо улыбнулся в ответ.
      — Я просто ну та-а-ак счастлива! — застенчиво сказала она, нарезая банан вдоль и выкладывая на блюдо. — Хаскелл, миленький, мы живем в прекрасном, прекрасном, прекрасном мире, правда?
      «Прекрасный, прекрасный, прекрасный» — это немного чересчур, но насторожило меня нечто другое: я имею в виду слово «миленький». Мне доводилось пару раз слышать, как она бормочет мне в спину «козел», но «миленький» — никогда. Меня пробрал мороз. Боже правый. Это серьезно. Либо Мельба во время обеда подверглась пересадке сердца, либо в городе объявились Похитители Тел.
      Хотя, конечно, возможны и другие варианты.
      — Мельба, вы, случаем, не увлекаетесь какими-нибудь таблетками? - спросил я. Спросил, как мне показалось, довольно беззаботно. Даже равнодушно схрумкал пару чипсов для пущего эффекта.
      Мельба хихикнула.
      — Не-а, не увлекаюсь. — И снова это веселое оживление в голосе, и эта странная застенчивая улыбка. — Да, кстати, докладываю: для вас не было никаких сообщений.
      Рот у меня сам по себе стал медленно открываться, роняя крошки. Мельба отчитывается о сообщениях ещё до того, как я спросил? У неё явно какой-то срыв. Может, детки-хулиганы окончательно довели её до умопомрачения? Я пригляделся к ней повнимательнее.
      — Мельба, а как вы себя чувствуете?
      Мельба лучезарно улыбнулась, щедро плюхая мороженое поверх банановых ломтиков.
      — Я никогда-никогда не чувствовала себя лучше, — её маленькие круглые глазки кидали на меня многозначительные взгляды.
      Я уловил намек и задал вопрос, которого от меня ждали:
      — Ага, и по какому поводу вы так зажигательно счастливы?
      Вот что ей было нужно. Улыбка Мельбы из застенчивой превратилась в такую широкую, что стало видно все четыре её зуба мудрости.
      — О, Хаскелл, — проворковала она, хлопая в пухлые ладошки и едва не перевернув при этом тарелку с банановым сплитом. — По-моему, я, наконец, нашла его!
      — Кого? — растерялся я.
      — Его! — повторила Мельба в полном восторге. — Его!
      Я был не в настроении разгадывать ребусы. К тому же, она могла иметь в виду кого угодно, хоть черта в облаках.
      — Отлично, — сказал я. — Замечательно! — и после вежливой, в моем понимании, паузы, спросил: — Послушайте, Мельба, вы что-нибудь слышала о вторжении в дом Руты Липптон?
      Видимо, моя пауза все-таки оказалась не достаточно вежливой. Улыбка Мельбы немного увяла.
      — Не-а, ничего не слышала.
      Это напугало меня почти так же, как добровольное предложение Мельбы поработать.
      — Вы не слышали?.. Мельба прервала меня, тон у неё был уже чуточку раздраженным.
      — Хаскелл, я же сказала, что ничего не слышала, правда?
      Представляете, Мельба не выглядела даже заинтересованной. А что, если Похитители Тел действительно орудуют в нашем городе?
      Мельба изящным движением поправила пластмассовые хризантемы.
      — Между прочим, Хаскелл Блевинс, у меня полно дел кроме сплетен и пустопорожней болтовни…
      Вот это новости! Мельба наклонилась ко мне вплотную и зашептала:
      — Может, вы не расслышали, Хаскелл? Я же сказала: я нашла ЕГО. Мужчину Моей Мечты.
      Мамочка родная. Видите ли, с тех пор, как бедняга Отис скончался от сердечного приступа, Мельба провожает мечтательным взглядом каждого подходящего в качестве мужа мужчину, — впрочем, и не подходящих тоже. Она даже в мою сторону отправила несколько таких взглядов. Но я претворился, что не заметил их.
      — Далтон Хантер — самый прекрасный мужчина в мире, — продолжала она. Он сегодня сказал, что искал женщину вроде меня всю свою жизнь.
      Я ничего не сказал, но прежде, чем мне удалось себя остановить, подумал: Неужели всю жизнь? Черт подери, зачем было так напрягаться. Тебя же за километр видно.
      Знаю-знаю! Дурной я человек, злой! Я почувствовал себя виноватым в ту самую секунду, когда эта гнусная мысль нашла путь к моему сердцу.
      А Мельба тараторила:
      — Он новый человек в городе, Хаскелл, и я хочу, чтобы вы с ним непременно познакомились. Уверена, Далтон вам понравится точно так же, как мне.
      Я кивал, пытаясь выжать из себя улыбку, но, честно говоря, передо мной как вспышкой высветилось лицо Отиса, Первого Мужчины Ее Мечты. Отиса, подарившего Мельбе на память пятерых малолетних преступников. Отиса, с его щербатым лицом и животом, круглым, как пивной бочонок. Отиса, которого Мельба неоднократно величала «Милейшим Человеком На Всем Белом Свете».
      Словом, меня одолевали сомнения, что я смогу разглядеть в Далтоне все те прекрасные черты, которые видит Мельба.
      — Я очень рад за вас, Мельба! — с чувством сказал я. И вовсе не кривил душой.
      Мельба снова хихикнула. Она стояла передо мной, выдавливала взбитые сливки на мой банановый сплит, и хихикала как школьница. Ничего подобного я за ней раньше не замечал, и уже начал подозревать, что Далтон действительно такой, каким она его видит.
      Правда, проскользнула у меня одна смутная мысль. Я втайне понадеялся, что обретение истиной любви не помешает Мельбе преуспевать на поприще собирательницы городских сплетен.
      — Мельба, — заговорил я доверительным тоном, — меня действительно интересует история, случившаяся в доме Руты Липптон. Я очень прошу вас держать глаза открытыми, а ушки на макушке, хорошо?
      Просто поверить не могу: сам подстрекаю Мельбу подключиться к Центру Слухов. Это все равно, что напомнить лисе: не забудь стащить цыпленка!
      Но Мельба, кажется, обрадовалась такому повороту дел. Она взирала на меня сверкающими глазами и энергично кивала.
      — Конечно, Хаскелл, обязательно, — пробормотала она, взволнованно посыпая взбитые сливки ягодами из вишневого ликера. — Если я что-нибудь услышу, я, э-э, тут же поставлю вас в известность.
      Но было понятно, что она витает где-то далеко отсюда. Мельба швырнула в тарелку последние вишни, ещё раз сверкнула улыбкой и поскакала к своему рабочему месту. А я сел на вертящийся табурет и занялся обедом, то и дело поглядывая в сторону Мельбы. Она, как обычно, трудилась не покладая рук, то бишь глазела в окно. С той единственной разницей, что сегодня она ничегошеньки не видела. Боже правый! В последний раз такая радость была написана на лице Мельбы, когда Элмо объявил недельную распродажу мороженого со сливочной карамелью.
      Похоже, толку с неё теперь будет ещё меньше, чем всегда. Хотя, куда уж меньше-то?
      Покончив с обедом, я предоставил Мельбе смотреть в пространство невидящим взором, а сам отправился выполнять третье, и последнее, дело, по которому зашел к Элмо. Учитывая, что наверху меня ждала миссис Лужа, я должен был появиться перед ней во всеоружии: с ведром и шваброй.
      Благодаря нашему соглашению с Элмо, мы с этой шваброй за год стали близкими друзьями. Поэтому я без труда нашел её. Она, голубушка устало привалилась к стене в подсобке на том самом месте, где я её оставил вчера днем.
      По лестнице я взлетел за тридцать секунд. Зато от лужи я избавлялся в течение следующих полутора часов. Она немного усохла, пока я разъезжал по делам, но все равно осталась весьма и весьма объемистой. Я бы, может, и раньше закончил, но размокшие журналы намертво прилипли к полу. Пришлось ногтями отскребать несколько «Популярных механик» и «Авто ревю». Не слишком приятная работенка, надо вам доложить.
      Я как раз отодрал последнюю страницу, и в последний раз отжал тряпку в ведро, когда на лестнице снова появился посетитель. Но в отличие от Руты, этот посетитель постучал.
      И не просто постучал, а открыл дверь и вошел. Лет тридцати с небольшим, густые, курчавые светлые волосы, пышная борода. Он стоял и смотрел на меня с открытой улыбкой на мальчишеском лице. На нем была голубая стильная рубашка с пуговицами на воротничке, саржевые штаны цвета хаки, мокасины и золотая цепь со знаком пацифика. Создавалось впечатление, что парень никак не может решить, хиппи он или денди, эпатирующий светское общество. Что-то смутно знакомое промелькнуло в его лице. Я стоял с тряпкой в руках и смотрел на него.
      — Привет, Конопатый! — воскликнул посетитель. — Как ты, черт возьми, поживаешь-то?
      О Господи! Я едва не ответил: «Спасибо, я замечательно поживал, пока ты не обозвал меня Конопатым».
      Это оборотная сторона медали, когда ты возвращаешься в город твоей юности. Люди помнят о тебе все, что ты с таким трудом забыл. Сто лет назад, в девятом классе, какие-то садисты одарили меня этим прозвищем. За веснушки, само собой. И гнусное имечко прилипло. Прямо присосалась. Такие прозвища всегда прилипают. Прозвище типа, скажем, «Для Дам Божественный Подарок» ни за что не выдержало бы испытания временем. А «Конопатый» пожалуйста, помнят.
      Мы с этим парнем, должно быть, вместе учились, иначе он не знал бы моей клички. Но вспомнить его с ходу я не смог. Очень может быть, что в школе он не носил бороды. Вид у меня был, наверное, недоумевающий, потому что он прогудел:
      — Да это же я, Уинзло! Уинзло Рид. Вспомнил?
      Я закивал, пожал ему руку и забормотал:
      — Ну надо же! Сколько лет, сколько зим! Рад тебя видеть! — и все такое прочее, но про себя не переставал удивляться: надо же, как он изменился! В школе Уинзло Рид был коротышкой ростом не больше, чем метр семьдесят и весом 58 кг вместе со школьной формой. Очевидно, с тех пор у доходяги Уинзло приключился скачок роста. Он теперь был сантиметра на три выше меня, — а во мне метр восемьдесят три — и тяжелее меня килограмм на пять. А по тому, с какой силой однокашник пожал мне руку, можно было сделать вывод, что он до седьмого пота занимается на тренажерах.
      Уинзло увидел, наконец, у меня в руке тряпку.
      — Перышки по весне чистишь? — ухмыльнулся он.
      Взгляд его говорил о том, что, по его мнению, мне действительно не помешало бы тут почистить.
      Я кивнул, как бы соглашаясь: ага, именно этим и занимаюсь. Что толку забивать ему голову кондиционерными историями. Я поспешно отодвинул ведро с глаз долой и сунул в угол швабру.
      — Н-да, я как услыхал, что ты к нам подался, все собирался заскочить, да как-то, знаешь… — проговорил Уинзло, сияя удивительно фотогеничной улыбкой. Я припомнил, что в школьные дни Уинзло не имел привычки скалиться. Неудивительно, что я не сразу признал в нем вечного молчуна с последней парты. Уинзло не только в росте прибавил, но ещё и говорить научился. — А я, знаешь ли, теперь английский преподаю, старина! Старшеклассникам.
      Я постарался скрыть удивление. И это стеснительный зануда, который, выходя к доске, жутко краснел? Хотя, может, Уинзло до сих пор краснеет, просто из-за бороды это менее заметно.
      — Вот это да, — отозвался я.
      — А ты, значит, детективом заделался. — Синие глаза Уинзло вдруг потускнели. Так-так, похоже, это не обычный светский визит. — Веришь или нет, но я к тебе по этой самой причине и пожаловал. Ко мне в дом залезли сегодня воры, а шериф, по-моему, отнесся к этому не слишком серьезно.
      Странно, но начало показалось мне чертовски знакомым.
      — И что украли? — спросил я, догадываясь, каков будет ответ.
      Именно так он и ответил.
      — В том-то и дело, что ничего. Я весь дом облазил, даже шкатулку супруги с драгоценностями перерыл — такое ощущение, что ничего не пропало.
      Оп-ля! Где-то я уже это слышал.

      Не знаю, что удивило меня больше: точная копия преступления или то, что Уинзло женат. Уинзло-школьник никак не тянул на покорителя женских сердец. Не припомню, чтобы он хотя бы однажды ходил на свидание. Я же втихомолку радовался, что есть на свете ещё больший отшельник, чем ваш покорный слуга.
      — Я пытался рассказать Верджилу о взломе, — говорил тем временем Уинзло, — но стоило мне заикнуться, что ничего не украдено, как у него пропал всякий интерес. Шериф прислал одного из заместителей — взять отпечатки пальцев.
      Кажется, они с Рутой разучивали диалоги по одному сценарию. Очень и очень странно. Уинзло сказал, что никаких посторонних отпечатков в доме не обнаружили, а потом без лишних разговоров выписал чек. Ну совсем как Рута. Не удивительно, что после общения с Уинзло у меня сложилось прочное впечатление дежа вю.
      Мало того, на номерном знаке серой «тойоты», принадлежащей Уинзло, было выведено Камри (словно напоминание о Жар-птице Руты), да и жил он тоже в Двенадцати Дубах. Правда, дом Уинзло, в отличие от Рутиного, был окружен полноценными деревьями.
      Как и жилище Руты Липптон, особняк Уинзло был гигантской копией картинки с почтовой марки. Но выстроен из белого камня в испанском стиле стукко, со сводчатыми окнами и дверями, отделанными черным кованым железом. Дом казался таким же дорогим, как Рутин, но не могу сказать, чтобы мне нравилась архитектура подобного рода. При виде таких особняков у меня возникало неотвязное желание подрулить к боковому окну и заказать горячую маисовую лепешку с мясом.
      Уинзло так и сделал — подъехал сбоку, но у окна заказывать лепешку не стал. Вместо этого он подкатил к гаражу с коваными воротами. Я остановил машину и двинулся за Уинзло по дорожке, посыпанной ракушками.
      По пути я не мог не заметить, что под каждым из пяти окон второго этажа располагается маленький балкончик, опять же из кованого железа. Судя по наружности балкончиков, они вряд ли выдержали бы вес человеческого тела. Очевидно, предназначались балкончики для птиц. И действительно, прямо над парадным входом отдыхала чета дроздов. Я и ещё кое-что приметил. Эти дрозды — а может, какие другие, может, их тут целая стая обитает, — явно не сию секунду сюда присели. И оставили на парадном крыльце небольшие сувениры в память о своем визите.
      Не хочу показаться слишком щепетильным, но, на мой взгляд, это серьезный архитектурный изъян.
      А Уинзло будто и не замечал птичьих следов. Он отпер огромную дубовую дверь и отступил, пропуская меня вперед. Чем я не преминул воспользоваться, но, помня о птицах над головой, сделал это с такой поспешностью, что можно было подумать, будто я горю желанием поскорее проверить, имеет ли продолжение испанская тема внутри здания.
      Имела. Но восторга по этому поводу я не испытал. Скорее, изумление. Одно могу сказать с уверенностью: в Мексике найдется немало домов, которые выглядят менее испанскими, чем этот. На стенах висели красные, зеленые и желтые соломенные шляпы, почти в каждом углу громоздились красные, зеленые и желтые плетеные корзины, и повсюду росли гигантские кактусы в догадайтесь! — красных, зеленых и желтых горшках. Тахта в гостиной была покрыта чем-то вроде мексиканского одеяла, а на каждом столике керамические тореадоры героически размахивали красными плащами. На мой неискушенный взгляд, драматизм слегка портили красные абажуры на голове каждого смельчака.
      В прихожей меня напугал настоящий конквистадор, так, по крайней мере, показалось мне с первого взгляда. Я решил было, что Уинзло специально нанял для этой цели человека — пугать гостей. И назначил ему почасовую оплату. Однако, присмотревшись, я понял, что это всего лишь деревянный истукан, выполненный в натуральную величину. И судя по всему, конквистадор этот сгорал от стыда из-за того, что вынужден торчать посреди столь экзотической обстановке. И я его понимаю.
      На моем лице, должно быть, проступило изумление, потому что Уинзло гордо сказал:
      — Супруга украшала квартиру. Есть у неё к этому делу способности.
      Способности?! Больше смахивает на некую навязчивую идею. Весь этот дом можно демонстрировать в кабинете психотерапевта в качестве симптома.
      Я натянуто улыбнулся и выдавил:
      — Мило.
      Уинзло важно кивнул.
      — Мы с супругой провели медовый месяц в Акапулько, и она хотела, чтобы дом постоянно напоминал нам о том чудесном времени.
      Я ещё раз огляделся. Дом действительно больше всего походил на огромный сувенир мексиканского производства. Я прошел за Уинзло в маленькую гостиную, тоже усеянную сомбреро, корзинками и накидками. Стеклянная задвижная дверь была изуродована. Похоже, здесь поработали отверткой. Алюминиевая оправа покорежена, а полоз, который скользил по направляющей, сломан.
      Глядя на повреждения, Уинзло нахмурился.
      — Супруга дико огорчится, когда вернется и обнаружит это зверство. Супруга так гордится своим домом!
      Я вздохнул сочувственно, но, честно говоря, меня начинало нервировать, с какой настойчивостью Уинзло именовал женщину, на которой женат, «супругой». Я вспомнил, как возмутилась моя бывшая, Клодзилла, услышав однажды, что мой приятель обзывает свою жену «супругой». Это же не предмет какой-то, сказала она, это как-никак живой человек. А мне Клодзилла пообещала, что если я хоть раз назову её «супругой», она станет обращаться ко мне не иначе как «болван».
      Я принялся обследовать дом Уинзло по отработанной схеме. Залезал в шкафы, открывал ящики, и тому подобное. Ощущение дежа вю пропало. Если Рутины апартаменты были скоплением Бермудских Прямоугольников, то дом Уинзло больше напоминал музей. Пусть узкой мексиканской направленности, но, тем не менее, музей. Ни на шляпах, ни на корзинах, ни на тореадорах не было и намека на пыль. Казалось, по дому только что пробежались с пылесосом.
      — Супруга строго блюдет чистоту. Каждый Божий день пылесосит после работы, — бубнил Уинзло, таскаясь за мной следом.
      Я взглянул на него и на секунду засомневался, чего в его голосе больше: гордости или тоски. Поймав мой взгляд, Уинзло пояснил:
      — Супруга — секретарь в Первой баптистской церкви, знаешь?
      Честно говоря, не знал. Более того, я вдруг сообразил, что так и не спросил, как зовут его «супругу». А сам Уинзло почему-то упорно молчал на этот счет. Напрашивался вопрос: по оплошности это, или их брак был заключен не на небесах?
      А может, он не был заключен и в Мексике?
      Тем временем мы добрались до спальни хозяев. Здесь я осмотрел два двойных шкафа, ящички ночного столика, два комода с зеркалами, и, о да, заглянул под кровать. Когда я это сделал, Уинзло вытаращился на меня точно так же, как Рута.
      — Стандартная процедура, — равнодушно пояснил я.
      Взгляд Уинзло не изменился.
      К несчастью, на таких коврах не поймешь, побывал ли кто-то до тебя под кроватью. Я посветил фонариком, но смотреть было абсолютно не на что. Может, и прилип под изголовьем крохотный кусочек чего-то клейкого, но не уверен. Неохота было валяться на полу. Уинзло смотрел на меня так, будто примеривался, не пора ли зарезервировать для меня комнату, обитую войлоком в психушке. Поэтому я поспешно поднялся на ноги и ободряюще улыбнулся хозяину.
      Уинзло поглядывал на меня все так же настороженно.
      Продолжая сиять фальшивой улыбкой, я проговорил:
      — Когда расследуешь ограбление, приходится быть очень дотошным. — И с этими словами торопливо покинул комнату.
      Уинзло побрел за мной. Я отметил, что шаги его стали какими-то неуверенными.
      — Ну что ж, ты прав, здесь действительно ничего не украли.
      Прежде всего, мне хотелось отвлечь Уинзло от вопроса, что же, черт возьми, я делал у него под кроватью. Если честно, я мог понять вора, не ставшего красть сомбреро, соломенные коврики и прочие мексиканские атрибуты. У этого преступника хотя бы вкус есть. Однако в доме полно вещей, мимо которых не пройдет даже самый разборчивый взломщик. Микроволновая печь, например, два новеньких телевизора, дорогая стереосистема, золотое ожерелье, преспокойно валявшееся на комоде в спальне. Опыт подсказывал мне, что ни один уважающий себя грабитель не станет так привередничать.
      Что ж, происшествие в точности повторяло случай Руты Липптон. Налицо взлом, куча вещей, которые сами просятся в руки, но ничего не тронуто. Может, вора снова застигли врасплох, едва он залез в дом, и ему опять пришлось спасаться бегством не солоно хлебавши? В таком случае это мировой рекорд по совершению тактических ошибок. Такая невезуха вполне способна отвратить вора от избранной профессии и заставить искать другие способы добывания хлеба насущного.
      Или же воспитать в нем стойкость и упорство…
      Мы с Уинзло направлялись обратно в гостиную. По дороге я спросил:
      — А ты ничего необычного не слышал, когда вернулся?
      Уинзло скорбно покачал головой.
      — Ничегошеньки.
      — Никто не убегал, не…
      — Ни звука, — и тут до него дошло, что он ведь мог столкнуться с грабителем нос к носу. — Выйти сквозь эту искореженную дверь без шума невозможно… И все же я ничего не слыхал. Ни шагов, ни шорохов, никакого движения. Абсолютно ничего!
      Похоже, так оно и было. Но если вора никто не спугнул, то почему, скажите на милость, он ничего не тронул?!
      — А, может, это просто розыгрыш?
      Что-то промелькнуло в глазах Уинзло, но он быстро отвернулся.
      — Да нет, вряд ли… Конечно, кое-кто из моих учеников мог отомстить за плохие оценки.
      О! Это уже что-то. Вломиться в дом учителя — отличная шутка, вполне в духе разъяренного школяра. И возможно, тот же самый балбес вломился к Руте, отомстив, скажем, за испорченную шевелюру. Очень правдоподобная гипотеза, если вспомнить, что у самой Руты на голове творится. Так-так-так. Я глянул на Уинзло, и мое воодушевление пошло на убыль.
      Уинзло прятал глаза. Если бы я не знал его лучше, у меня могло бы создаться впечатление, что он о чем-то умалчивает.
      Я выдохнул:
      — Послушай, Уинзло, если у тебя есть какие-то догадки, я с удовольствием их выслушаю.
      Вцепившись в медальон на груди, он помотал головой.
      — Нет, нет… Никаких догадок, Хаскелл. Никаких. — Уинзло метнул на меня быстрый взгляд. — Для этого я тебя и нанял.
      Я кивнул. Хм-м-м. Отлично. Не хотим, значит, признаваться. Ну и ладно. Я закончил осмотр дома и направился к выходу. Мне не улыбалось раскланиваться с Уинзло на крыльце, где тебя могли поразить метким выстрелом с птичьего балкончика, поэтому я замешкался подле конквистадора, караулившего парадную дверь.
      — Я порасспрошу в городе, и если что-нибудь прояснится, заскочу, ладно?
      Рукопожатие Уинзло было поистине крепким, но не настолько, чтобы вы решили, будто вас проверяют на прочность. Мы бы так и стояли целую вечность, пожимая друг другу руки, если бы дверь вдруг не отворилась. Даже не оборачиваясь, я догадался, что прибыла вторая половина Уинзло.
      — Ага, вот и супруга, — это было нечто вроде предупреждения.
      Если судить по дизайнерским талантам, я ожидал, что благоверная моего однокашника окажется: а) либо этакой Кармен, увешанной яркими бусами и прочими безделушками, с парой кастаньет для пущего эффекта. б) либо, на худой конец, румяной сельской девахой в шляпке, увенчанной горой фруктов.
      Однако, миссис Рид и близко не напоминала ничего подобного.
      Это была изящная особа, в темно-синем платье с пышной юбкой и белым кружевным воротничком, в темно-синих туфлях-лодочках, с темно-синей сумочкой на плече. Она широко улыбалась.
      И я тут же узнал её. Джун Джакоби. Капитан команды болельщиц, Мисс Школа Пиджин-Форка! Боже мой… Уинзло не просто женился. Он женился на самой красивой и популярной девчонке в школе.
      Пышные, короткие каштановые волосы, невероятно огромные карие глаза. Джун принадлежала к группе девочек, которых я втайне называл Неприкасаемыми. Я был счастлив только оттого, что мне позволялось вдыхать воздух, которым они дышат.
      Но Джин никогда не чванилась своим высоким положением. Для каждого у неё находилась улыбка. Даже для таких жалких существ, как я. Насколько я помню, улыбка Джун Джакоби, когда она летящей походкой спускалась в холл, покачивая короткой юбочкой, какие носили тогда девочки-болельщицы, ввергала меня в невменяемое состояние на весь оставшийся день.
      За прошедшие годы она почти не изменилась. Ну, может и набрала килограмм-другой, но в остальном это была прежняя Джун. Очаровательная. Изящная. С самыми глубокими в мире ямочками на щеках.
      — Да это же Хаскелл Блевинс! — воскликнула Джун. — Глазам своим не верю! — Голос её, теплый и мягкий, был для меня по-прежнему как бальзам на душу.
      Она подала мне руку немного жеманно, как подарок, даже подумалось: а не должен ли я её поцеловать. Да я бы и не прочь, честно говоря. А уж как приятно, что одна из самых красивых девушек в мире помнит твое имя, я даже передать вам не могу.
      — До чего же я рада тебя видеть! — продолжала Джун. Ее ладошка была легкой, как перышко. Однако смотрела она вовсе не на меня, а на мужа, как бы спрашивая, что, собственно, я здесь делаю.
      Уинзло забормотал:
      — Хаскелл теперь… э-э… частный детектив, видишь ли, и… э-э… пришел он к нам по поводу сегодняшнего… э-э… так сказать, инцидента.
      Для учителя английского языка и литературы Уинзло был временами на редкость косноязычен. Неудивительно, что после этого заявления Джун выронила мою руку и спросила с ужасом:
      — Что-что? Инцидента?
      Я взглянул на Уинзло, окончательно потерявшего дар речи. Что-то в тоне Джун меня насторожило, и я снова повернулся к ней. Она стояла ко мне почти вплотную, и я понял, что мое первое впечатление было ошибочным. Кое-что все-таки в ней изменилось. Между бровей у неё пролегли две глубокие вертикальные морщины.
      — Что тут произошло, Уинзло? — требовательно спросила она. Морщины стали ещё глубже. — Говори же! — Мне почудилось, или голос Джун тоже немного изменился? Как будто целительный бальзам некоторое время простоял в холодильнике.
      Уинзло, видимо, тоже это заметил. Он замялся, закашлялся и неуверенно спросил:
      — Ты ведь все осмотрел, Хаскелл?
      В смысле: А не пора ли тебе восвояси? Дважды повторять ему не пришлось. Уж что-то, а намеки я схватываю на лету. Я рассыпался перед Джун в ответных любезностях, снова заверил Уинзло, что свяжусь с ним, как только что-нибудь разведаю, и направился к двери. Бедняга Уинзло вздохнул с явным облегчением. Он не хотел объяснять «супруге», что приключилось с их дверью в патио, когда я стою над душой.
      Видимо, догадывался, сколь близко к сердцу «супруга» примет это известие.
      Я бы охотно задержался, но Уинзло почти вытолкал меня на улицу и проворно запер дверь. Можно было, конечно, приникнуть ухом к замочной скважине, но, соседи могут неправильно это понять, если застукают меня за этим занятием. И, опять же, птичий балкончик над головой. Весомая причина для поспешного бегства.
      Вспомнив о птицах, я бросился прочь от крыльца. Было уже четверть седьмого, так что я решил податься к дому, а не возвращаться на работу. Все равно Мельба уже давным-давно ушла. А поскольку она и в обычные-то дни никогда не оставляет для меня сообщений, то шансы найти от неё записку, когда она в любовном угаре, практически равнялись нулю.
      До дома я доехал всего за двадцать минут. И за это время я успел с горечью осознать, что до настоящего профессионала мне ох как ещё далеко. Настоящий профессионал на моем месте ломал бы голову над вопросом, что за странные преступления творятся в нашем сонном Пиджин-Форке. У меня же в голове свербела одна-единственная мысль, не имевшая никакого отношения к делу. Но волновавшая меня сейчас больше всего.
      Как случилось, что самый неказистый парень в школе окрутил самую выдающуюся девчонку?
      Понимаю, мне бы следовало порадоваться за Уинзло, и все такое, но дело в том, что я чуял во всем этом какую-то фальшь. В школе мы с Уинзло были примерно в одной весовой категории по популярности. Честно говоря, на общественной лестнице я стоял даже на одну крохотную ступеньку выше. Я, по крайней мере, хоть на свидания ходил. Требовало, это, разумеется, невероятных усилий, но все же мне удавалось пригласить девушку в кино. Изредка. Уинзло, насколько я помню, такой чести вообще ни разу не удостоился.
      Но почти шестнадцать лет уплыло вниз по течению, и вот Уинзло Рид отхватил Джун Джакоби, красавицу с ямочками на щеках, а я коротаю свои дни в обществе создания, весьма далекого от канонов красоты, а уж ямочек у него отродясь не было.
      Я имею в виду моего пса, Рипа.
      Одного этого достаточно для депрессии. Я тщетно пытался утешиться мыслью, что некогда веселый и приветливый нрав Джун изменился далеко не в лучшую сторону.
      Что ж, у Рипа тоже характер не сахар.
      Свой веселый и приветливый нрав Рип начал демонстрировать задолго до того, как я подкатил к дому. Свернув на подъездную дорожку, я даже сквозь шум мотора услышал его истошный лай. Когда Рип — наполовину немецкая овчарка, наполовину большая черная собака — говорит, все остальные слушают. Уже на полпути к дому можно было ясно различить, как он хрипит и беснуется на веранде.
      Мы с Рипом обитаем на пяти акрах земли, среди густого леса, в небольшом деревянном домике, похожем на скворечник. К жилищу ведет крутая дорожка, покрытая гравием. Дорожка не только крутая, но и невероятно длинная — около четверти мили, поэтому даже при наличии четырех колес взбираться по ней занятие довольно нудное. Зато для Рипа сплошное удовольствие — можно гавкать целых десять минут.
      Хотя само место, где мы живем, не вызывает у него особого восторга. Наш дом расположен примерно в семи милях от городской черты, в тихом, уединенном уголке. По мне так в самый раз, я люблю одиночество. Но для Рипа просто беда. Ведь ему совершенно некого облаивать.
      Поэтому мой пес решил тренировать голос на мне: как только я сворачиваю к дому, он начинает бесноваться. Настоящее шоу, да и только: Рип лает, рычит, брызгает слюной, словно еде не его родной хозяин, а Аль Капоне собственной персоной.
      До Рипа у меня было две собаки, и ни одна не вела себя до такой степени безобразно. Правда, ни одна из них не дожила до годовалого возраста. Честно говоря, не везло мне с собаками. Стоило щенку попасть в мои руки, как он у него появлялась смутная тяга к смерти. Не помогали ни прививки, ни ветеринары. Обзаведясь третьим щенком, я настолько разуверился, что заранее написал на конуре: Р. И. П., что по латыни означает «Покойся с миром»).
      Случилось это почти семь лет назад. Теперь у меня есть надежда, что Рип все-таки выживет.
      Если, конечно, я не удушу его собственными руками. Даже видя, что я уже вышел из машины и иду к дому, он продолжал лаять. Задыхаясь, пуская слюни и утробно рыча. Это здорово раздражало, поскольку пес явно меня узнал, и лаял исключительно ради удовольствия.
      Или потому что ему уже невтерпеж. Ведь сегодня выдался очень длинный день.
      Вот тут-то и кроется вторая причина, из-за которой Рип крайне недоволен местом нашего обитания. Наш дом со всех сторон окружен высокой верандой, откуда на землю ведет лесенка. А Рип страдает редким психическим расстройством.
      Бедняга безумно боится лестниц.
      Это у него со щенячьего возраста. Ветеринар объяснил, что Рип, вероятно, испытал необратимую психическую травму в детстве. Как это могло случиться — ума не приложу. Может быть, мамочка таскала его вверх-вниз по лестнице, колотя головой о каждую ступеньку? Я не раз и не два пытался заставить глупого пса спуститься по лестнице, размахивая перед его носом сочным бифштексом, но увы! Рип и с места не сдвинулся. Сидел у верхней ступеньки, склонив голову набок, и смотрел на меня большими грустными глазами.
      Я уже поднимался на веранду, когда Рип, покончив с одним представлением, перешел к новому, изобразив сцену из фильма «Лесси возвращается домой». Можно подумать, что мы с этим дурачком год не виделись. Он извивался, как бесноватый, виртуозно крутил хвостом, танцевал на задних лапах и взвивался в воздух. Меня бы это тронуло больше, если бы я не знал, что для Рипа это рутинная процедура, неважно, уходил я на целый день или отошел на пять минут в магазин.
      — Молодец, Рип, хороший мальчик. — Я говорю эти слова постоянно, но Рип, кажется, все никак не может наслушаться. Он окончательно ошалел от радости и, вращаясь вокруг невидимой оси, принялся совершать умопомрачительные прыжки, доведя себя до полного исступления.
      Когда же я оказался почти наверху, он прекратил истерику и, стремглав бросившись к лестнице, остановился у края настила. И замер в ожидании. В ожидании меня, разумеется: пока я подниму все тридцать его ерзающих килограмм и отволоку вниз, во двор.
      Может, поэтому меня устраивает наш уединенный уголок: из-за необходимости каждый день, утром и вечером, таскать этого дуралея туда и обратно. Чтобы Рип мог сделать свои дела во дворе, а не на веранде. Это, конечно, сыграло решающую роль при покупке столь отдаленного от цивилизации жилища. Но Рип молодец. Он ни разу ещё не оплошал, пока мы здесь живем. Или у него непомерно огромный мочевой пузырь, или он может давать уроки самообладания и выдержки.
      Стоило мне преодолеть последнюю ступеньку, как Рип одним прыжком оказался у меня на руках. Ага, значит, ему действительно невтерпеж. Я едва устоял на ногах и прохрипел:
      — Рип, никогда, никогда, никогда так больше не делай! Понял, мальчик? НИКОГДА.
      Не знаю, зачем я ему это говорил. Пес явно не владеет английским языком. Он продолжал извиваться и даже пытался лизнуть меня в лицо, пока я не опустил его на траву.
      Когда Рип закончил удобрять окрестности, я снова подхватил его на руки и втащил обратно. На этот раз он пытался вылизать мне ухо. То ли он делает это потому, что добраться до моих ушей проще простого, то ли потому что знает, как я это ненавижу.
      — Нет, Рип, нет, мальчик, нет, нет, НЕТ! НЕТ! НЕТ!
      «Нет» — наше самое ходовое слово, но, тем не менее, по истечении вот уже семи лет, до Рипа сих пор не доходит его смысл. Он упрямо целился своим мокрым, скользким языком в направлении моего уха, пока я не шмякнул его на пол. Пару раз он в этом деле преуспел. Брр!
      И, разумеется, волоча егозящего, слюнявого Рипа, я не мог удержаться от мысли, что Уинзло вряд ли таскает свою Джун на собственном горбу.
      А если он все-таки это делает, и если она так же пытается лизнуть его в ухо, то он при этом наверняка не орет «Нет!».
      Да… Я был подавлен. И с горя решил приготовить ужин. Поскольку обед мой свелся к блюдам вкусным, но не слишком питательным, то надо было пополнить запас калорий яичницей с беконом. Кромсая листья салата, я старался не думать о том, как Джун лижет ухо Уинзло, а переключиться на что-то более приятное. И направил мысли на сегодняшние ограбления.
      Очень не похоже, чтобы вору так не повезло. Залезть в два дома и нарваться на хозяев… Либо этот неудачник позорит воровскую профессию, либо у него на уме было что-то другое. Но что же?
      Я вонзил нож в помидор, но тут раздался телефонный звонок.
      — Хаскелл? — я сразу узнал этот голос. Мгновенно. Даже увидел приветливую улыбку. — Послушай, я не уверена, что Уинзло тебе все до конца объяснил, — сказала Джун.
      Хотя нет, голос её звучал вовсе не так приветливо. Скорее, сердито. Я стер улыбку с её мысленного портрета.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Я имею в виду, что… — теперь я четко слышал её голос. Нет, на этот раз бальзам вынули не просто из холодильника, а из морозилки. — Уинзло не сказал, что мы хотим, чтобы все это немедленно разъяснилось. Мы должны знать, кто это сделал, понял? Сейчас же!
      Я хотел заверить её, что сейчас же пойду и схвачу преступника, но это было бы неправдой. Терпеть не могу говорить людям то, что они не хотят слышать.
      — Довольно трудно найти грабителя, не имея отпечатков пальцев. Да и потом, Джун, ничего ведь не украдено.
      Она меня не слышала.
      — Значит так, Хаскелл! Я хочу, чтобы ты выяснил, кто это сделал! Я горжусь своим домом, и не позволю, чтобы его безнаказанно оскверняли. Ты должен поймать негодяя! Ясно?!
      Ну да, в общем ясно. Интересно, чего она от меня ждет? Чтобы я прошелся по воде на бис?
      — Разумеется, я постараюсь, Джун.
      Она резко втянула воздух и рявкнула:
      — Мы платим тебе не за «постараюсь»! Мы платим за то, чтобы ты поймал преступника.
      Эге-ге, старушка Джун лишилась одного поклонника в моем лице. Неужто она ждет, что я выужу преступника из кармана?
      — Знаешь, Джун, я могу только заверить, что приложу все усилия. Обещать я ничего не могу.
      Очевидно, в моем тоне появились натянутые нотки. Помолчав, Джун издала нервный смешок и сказала:
      — Да, Хаскелл, конечно. Я понимаю. Я просто хотела, чтобы ты знал, насколько это для меня важно. Вот и все, — бальзам опять оттаял. — Ах, да, и ещё одно, пожалуйста, и меня ставь в известность обо всем, что удастся узнать, а не только Уинзло. Ладно? Он человек занятой, и иногда по рассеянности забывает делиться со мной информацией.
      Потребовалась минута-другая, чтобы до меня дошел смысл её слов. Ситуация складывалась довольно скользкая. Нанял-то меня Уинзло. Разве это не наше с ним дело? Я даже не знаю, в курсе ли Уинзло, что Джун звонит мне.
      Джун, видимо, поняла, о чем я думаю, потому что проговорила более холодным тоном:
      — Может, Уинзло подозвать к телефону, чтобы ты не беспокоился? — от приветливой улыбки и следа не осталось. Да-да, ни малейшего намека на улыбку.
      — Вообще-то да, я бы с удовольствием поговорил с ним, — сказал я.
      Джун громко вздохнула, и вскоре в трубке раздался отрывистый голос Уинзло:
      — Э-э… Хаскелл? Э-э… — снова бессвязное бормотание учителя английского языка. — Мы с супругой… у нас нет… э-э… секретов. Так что все, что хочешь сказать мне… э-э… можешь и ей говорить, тоже, лады?
      — Лады. — Я, конечно, последую его указаниям, мне это не составит труда, но держу пари, что Уинзло сейчас кривит душой. Если у них в семействе нет секретов друг от друга, то с какой стати Джун потребовала, чтобы я перед ней отчитывался? Может, это слишком скоропалительные выводы, но, похоже, кое-кто кое-кому не доверяет.
      В телефоне снова зазвенел голос Джун:
      — Ну что? Когда ты что-нибудь узнаешь? — теперь тон у неё был резкий. И раздраженный.
      Я ответил спокойно и бесстрастно, как и полагается истинному детективу-профессионалу: — Я поспрашиваю завтра в городе, и как только что-нибудь узнаю, сразу сообщу.
      Я и в самом деле собирался ещё раз поболтать с Мельбой, а также перекинуться парой слов с Верджилом.
      Но Джун, наверное, решила, что я вру.
      — Жду твоего звонка завтра! — И ПОРАНЬШЕ!
      Я стоял и смотрел на пикающую у меня в руке трубку. Ясно одно. Зря я целый час завидовал Уинзло. Похоже, Джун давным-давно утеряла всю свою приветливость. Похоже, что с Рипом мне просто повезло.
      Рип поднял голову и, вывалив язык, одарил меня улыбкой. Клянусь, этот пес иногда читает мои мысли.

      На следующее утро, перед тем, как подняться к себе в офис, я заскочил в аптеку поговорить с Мельбой. Прошли целые сутки после вторжения к Руте, и я посчитал, что фабрика сплетен Пиджин-Форка должна гудеть вовсю.
      Мельба, как ни странно, уже сидела за столом и что-то писала в блокноте.
      Это настораживало. Чтобы в восемь-тридцать Мельба оказалась на рабочем месте! Глазам своим не верю. Можно случайно подумать, что в ней заговорила совесть.
      И совсем уж редкостное зрелище — это Мельба, делающая записи. В последний раз, когда я видел в её руках блокнот, она использовала его вместо опахала.
      Был и ещё один дурной знак — её сегодняшний наряд. Она сменила платье Муу-муу на черный вязаный комбинезон с глубочайшим вырезом. На субтильной фотомодели он смотрелся бы, наверное, очень обольстительно. На Мельбе же, хм-м… одеяние выглядело, мягко говоря, устрашающе.
      Я остановился в нескольких сантиметрах от обширного бюста Мельбы, и взгляд мой случайно упал в «ложбинку». О Боже! В эту расщелину может запросто свалиться маленький ребенок. И с тех пор о нем ни слуху, ни духу, писали бы потом газеты.
      Очень трудно было оторваться от созерцания этой пещеры и посмотреть в лицо Мельбы. Но когда мне это удалось, я обнаружил, что лица моей верной секретарши практически не видно за слоем косметики. Ее круглые щеки стали ярко багровыми от румян, брови превратились в жирных черных гусениц, а веки были так густо накрашены, что требовалось, наверное, немало усилий, чтобы держать их открытыми. Губы Мельба тоже не пощадила. Они были неестественно алыми и блестели сверх всякой меры.
      Она, должно быть, заметила, что я как завороженный пялюсь на её губы, и, взбив свой «пучок с начесом», кокетливо спросила:
      — Что, нравится? Правда, кажется, что это очень дорогая помада, да?
      Да уж, и впрямь кажется.
      Мельба удовлетворенно кивнула.
      — А вот и нет, — она подалась вперед, отчего края расщелины опасно раздвинулись. Я испытал ощущения, какие, наверное, испытывает очевидец землетрясения, на глазах которого раскалывается земля. Не выдержав, я отвел взгляд. — Никакая это не помада. Обычный вазелин!
      — Неужели! — содрогнулся я. Странно, но почему-то я предпочел бы этого не знать.
      — Без шуток! — победно улыбнулась она.
      Я только подумал, что этого самого Далтона, возлюбленного Мельбы, ждет масса удовольствия, если он зайдет настолько далеко, что попытается её поцеловать. А вдруг он соскользнет в пещеру и пропадет без вести! И тут я понял, что самое время сменить тему.
      — Мельба, вы что-нибудь слышали о вторжениях к Руте Липптон или Уинзло Риду?
      Мельба покачала головой.
      — Не-а… А что, разве их два было? Силы небесные, — сказала она голосом сомнамбулы.
      — Мельба! — гаркнул я, дабы привести её в чувство. — Помните, я вчера просил вас поспрашивать и постараться что-нибудь разведать?
      — А? — душа Мельбы витала в небесах, далеко от грешной земли.
      Взгляд маленьких голубых глазок не отрывался от блокнота. Интересно, что это там пишет Мельба? Я подался вперед и обомлел. В центре странички красовались два кривеньких сердечка, пронзенных одной стрелой, ниже было нацарапано: «Мельба + Далтон».
      Так. Нынче от Мельбы толку ждать не приходится.
      Я тяжело вздохнул.
      — Мельба, мне никто не звонил?
      На этот раз она, похоже, даже не услышала. Перевернув страницу, Мельба высунула язык и принялась выводить очередное сердечко. Я сдался. Если мне и просили что-то передать, Мельба все равно не запомнила.
      — Хаскелл, я уже похвасталась, что Далтон пригласил меня пообедать? - вдруг окликнула она.
      Таким тоном можно сообщить, что вас пригласили в Париж, а не в соседнюю забегаловку.
      — Правда? — равнодушно спросил я и неискренне улыбнулся.
      — Правда! — кивнула Мельба с воодушевлением, глаза у неё загорелись. Далтон собирается заплатить, и за обед, и за мороженное! — как будто это явление столь же редкое, как комета Галлея. И требует столь же широкой огласки.
      Я снова улыбнулся, но уже не так неискренне. Бедняжке, видимо, нечасто доводится ходить на свидания, если её так взбудоражило приглашение просто пообедать вместе.
      — Поздравляю, Мельба, очень рад за вас. Вы это заслужили.
      Она просияла, а я мгновенно устыдился своих недобрых мыслей. В конце концов, Мельба не плохая женщина, если не считать, что секретарша из неё вышла никудышная. И давайте не забывать, что у неё на руках пятеро детей. И живется ей, наверное, не сладко. Кстати, любопытно, познакомился ли уже пресловутый Далтон с её потомством.
      Если ещё нет, то его ожидает сюрприз не меньший, чем навазелиненные губы. Однажды я стал свидетелем милых детских забав Мельбиных отпрысков. Пока двое младших отвлекали меня, лягая по ногам, остальная троица разделали мою машину монтировкой, как Бог черепаху. Когда я наконец вырвался из цепких ручонок, они играли в летающие тарелочки крышками от моих колес и хохотали как ненормальные.
      Надеюсь, у Далтона все в порядке с чувством юмора.
      Я оставил Мельбу рисовать сердечки, а сам направился в контору, собираясь проверить почту, а потом позвонить Верджилу и договориться о встрече.
      Надеюсь, шериф-то ни в кого пока не влюбился.
      Не успел я открыть дверь, как на лестнице раздались шаги. Кто-то поднимался следом за мной. Я оглянулся. Наряд посетительницы напоминал одеяние танцовщицы — старомодное зеленое платье с волнистой зеленой тесьмой по воротнику, слишком пышной юбкой и множеством зеленых кружевных оборок.
      Увидев меня, Танцовщица затараторила:
      — Не знаю, помните ли вы меня, но мы когда-то учились в одной школе, я была классом младше. Филлис Мейхью — мое девичье имя, я, конечно, его не раз уже поменяла, но, может, вы вспомните… Мы ходили вместе на алгебру, я была в девятом классе, а вы в предпоследнем, так что, скорее всего, не вспомните, просто я подумала…
      Но я вспомнил. В школе Филлис Мейхью прославилась благодаря своей способности тараторить без умолку. К несчастью, это не единственная запоминающаяся деталь. Бедняжка была обладательницей выдающегося лица. Такие лица даже при большом желании не забываются. И за эти годы она почти не изменилась. Все те же карие глаза, маленькие, близко посаженные, лицо худое и вытянутое, передние зубы торчат, как у кролика. И все та же школьная прическа — реденькие темные волосы забраны в «конский хвост».
      Но даже если я не вспомнил бы лица, забыть голос её было невозможно. Филлис говорила так, будто у неё на носу прищепка.
      — … теперь моя фамилия Карвер, — трещала она. — В школе у меня была фамилия Мейхью, хотя я, кажется, это уже говорила, но это до того, как я вышла замуж, знаете, ну вот, и сейчас у меня возникла проблема, как раз для вас, а я слышу, вас все нахваливают, как вы здорово разобрались с цыплячьим убийством, и дай, думаю, заскочу, что ли.
      Видимо, у Филлис кончился воздух в легких, она на мгновение замолкла, и тут я вставил:
      — Чем могу быть полезен? — и придержал дверь, пропуская её в кабинет.
      Филлис скользнула внутрь, едва не заехав мне в живот большущей белой кожаной сумкой, которую она с трудом втащила наверх. Я вовремя отпрыгнул, но Филлис этого даже не заметила. С громким стуком она бухнула сумку на пол и упала в мягкое кресло.
      — Вы выясните, кто влез ко мне в дом, вот что вы сделаете, прогундосила она, закидывая ногу на ногу. — Взять ничего не взяли, только заднюю дверь изуродовали, не знаю, чем уж они её так, может, отверткой, и произошло это сразу после того, как мой муж, Орвал, ушел утром на работу, потому что я всегда ложусь досыпать после его ухода, поэтому я ничего и не услышала…
      Я смотрел на неё во все глаза. Еще один взлом без ограбления?! Третий по счету. Что за чертовщина!
      — …просыпаюсь я, значит, в полвосьмого, или около того, иду на кухню, а дверь черного хода вся разворочана, — Филлис все говорила и говорила. — Муж у меня монтер, ну, знаете, чинит все электрическое телевизоры там, радио, и тому подобное — и по утрам уходит часов в семь, ну и сегодня как всегда, тогда-то, видать, все и произошло, правильно? Покуда я спала. Так я что говорю-то, ведь я ничего не слышала, но оно и понятно, я же спала, я и не могла ничего услышать, правильно?
      И как она до сих пор не задохнулась? Или эта женщина обладает невиданной силы легкими, или таскает за собой кислородный баллон. То-то я смотрю, сумка больно здоровая и тяжелая.
      — …и никого не видела, ну прямо-таки никого, так что не смогла бы их опознать, но я вот подумала, может, вы зайдете, взглянете на все это, да и поймете сразу, кто мог такое сотворить…
      Я понял, что пора прервать её, иначе этот мировой потоп захлестнет и меня, и офис, и все остальное.
      — А что сказал шериф?
      Я приготовился услышать примерно то же, что от Руты и Уинзло, но ошибся. Филлис приняла вид глубоко оскорбленного человека. Она рывком оторвала от пола свою сумищу, плюхнула её на оборчатые колени, видимо, решив пустить в оборону все подручные средства, и принялась качать ногой. Она носила туфли без каблуков из такой же белой, лакированной кожи, как и сумка. Мне показалось, что она хочет протаранить мой стол носком туфли, но то ли сдерживается, то ли промахивается.
      — А я шерифа и не вызвала, — вызывающе произнесла она. Маленькие карие глазки возбужденно поблескивали. — Я же говорю, ничего не украли, а значит, шериф просто махнет на это дело рукой, кроме того, вокруг только и разговоров о том, какой вы молодец, ну я и подумала…
      Верджил, несомненно, по достоинству оценил бы этот вотум доверия. Я уже говорил, что шериф и мой отец были закадычными друзьями. Верджил стоял рядом со мной у гроба моего отца, и точно так же за год до этого он скорбел у гроба моей мамы, которую сгубил рак. Ближе у меня никого не осталось. И, тем не менее, мой ближайший родственник ясно дал мне понять, что не считает расследование преступлений в радиусе пятидесяти миль вокруг Пиджин-Форка семейным предприятием. Не убедило его даже успешное раскрытие «цыплячьего убийства». Верджил воспринял это исключительно как щелчок по носу.
      — Так вы не сообщили шерифу?
      Филлис возмущенно тряхнула жиденьким хвостом и принялась с удвоенной скоростью трясти ногой.
      — Ну вот, здрасьте-пожалуйста, приехали. Уж не намекаете ли вы, что я какая-то тупица пустоголовая только потому, что не вызвала шерифа? Значит, если женщина домохозяйка, так у неё обязательно куриные мозги, что ли? К тому же, я не просто домохозяйка. Я, между прочим, ещё и работаю. Секретарем. Пишу под диктовку и печатаю на машинке для компании братьев Макафи. Дважды в неделю!
      Братья Макафи — хозяева единственного на всю округу гаража с полным сервисом. Честно говоря, не представляю, что там можно для них писать под диктовку или печатать. Может, братья Макафи нанимают Филлис, чтобы она в письменном виде отвечала на жалобы, вежливо посылая клиентов туда, куда солнце не заглядывает?
      Ну что же, если это считать работай, то Филлис ждет блестящая карьера.
      От возмущения она на мгновение потеряла дар речи, чем я не преминул воспользоваться.
      — Послушайте, я не имел в виду ничего такого, — в последнее время я что-то слишком часто оправдываюсь. Сначала перед Рутой из-за лужи, теперь вот перед Филлис. Либо эти дамочки слишком обидчивы, либо Клодзилла была права, утверждая, что я ни черта не смыслю в женской психологии. — Я просто хотел спросить, не хотите ли вы предложить шерифу взглянуть на повреждения и снять отпечатки пальцев, чтобы…
      Филлис ещё больше разволновалась.
      — Ох, нет-нет! Не хотелось бы беспокоить шерифа из-за такого пустяка. Ничего не пропало, я просто хотела, чтобы вы осмотрели место происшествия и сказали, что думаете по этому поводу. Я чувствую, что вы сможете в этом разобраться. Именно вы, а не шериф!
      Так, надо попросить её впредь воздержаться от этих слов: если Верджил услышит…
      Филлис подалась вперед и громким шепотом добавила:
      — Я слыхала, в городе совершено ещё несколько таких нападений. Вы в курсе?
      Некоторое время я молчал, размышляя. Хорошо ли, будучи частным детективом, разглашать тайну клиентов? Но, с другой стороны, ведь Филлис и без меня обо всем узнала, так что на мне никакой вины нет.
      — В общем-то, да, зафиксировано ещё два случая.
      Филлис, должно быть, не поверила до конца слухам, потому что в глазах у неё появилось испуганное выражение, лошадиное лицо немного побледнело, а качающаяся нога замерла на полпути.
      — Правда? — она поддернула сумку поближе к груди. — И к кому ещё залезали воры?
      Тут мое терпение кончилось.
      — Простите, но это конфиденциальная информация. Я не в праве её выдавать.
      Несколько секунд Филлис молча глазела на меня, потом яростно тряхнула волосами.
      — Подумаешь, я и так знаю! Уинзло Рид и Рута Липптон, — и впилась в меня взглядом.
      На этот раз я ничего не сказал — ни словечка, — но и отрицать не стал. Филлис удовлетворенно кивнула и с удвоенной силой затрясла ногой.
      — Знаете, я знакома и с Ридами, и с Липптонами. Мы все в одну церковь ходим — Первую Баптистскую церковь Пиджин-Форка, слыхали о такой? Мой муж, Орвал, в свободное время иногда поет там псалмы. Вот я и подумала, а нет ли какой связи, ну, в смысле, может, преступник сам ходит в ту же церковь, знаете, в смысле, разве не может такого быть, как вы считаете?
      Думаю, никто, кроме Филлис, не смог бы использовать столько слов, чтобы выразить одну-единственную мысль. Правда, довольно любопытную мысль. И в самом деле, странно, что все потерпевшие посещают одну церковь. Хотя, Пиджин-Форк — город маленький. Здесь не так-то уж много церквей. Это могло оказаться элементарным совпадением. Но этот факт надо иметь в виду.
      У Филлис был такой победный вид, будто она уже раскрыла преступление.
      — Ведь такое вполне может быть, как по-вашему? Что преступник ходит в ту же церковь?
      — Может, — устало согласился я.
      Филлис азартно затрясла головой, конский хвост хлопал её по спине.
      — Если подумать, — глаза у неё вспыхнули от восторга, — в этой самой церкви сплошь ханжи да святоши, а как копнешь, на деле-то… ну, сами понимаете, о чем я толкую… недавно я застукала одного мальчишечку, что в хоре поет — в хоре! — знаете, за каким занятием? Рисовал в псалтыре! Вот ей-богу! Чиркает себе карандашом, и хоть бы хны! А о чем это говорит? О том, что в этой церковь не учат истинным христианским ценностям!
      Мне лично казалось, что от рисования в псалтыре довольно далеко до преступления, а самое смешное, что все эти прегрешения она приписывает церкви, которую сама же и посещает, но спорить я не стал.
      Филлис не скоро вернулась к предмету нашего разговора — взлому, добрых десять минут она распиналась по поводу греховности, царящей в Первой Баптистской церкви. По словам Филлис, церковный хормейстер флиртует почем зря с каждой юбкой, большинство прихожанок тоже флиртуют почем зря, и ей доподлинно известно, что даже сам священник, как вы догадались, флиртует почем зря. Я сидел и сочувственно кивал до тех пор, пока Филлис случайно не вспомнила, ради чего пришла.
      — Ну ладно, — сказала она, вцепившись в свою сумку с новой силой. Полагаю, нанять вас — дорогое удовольствие, а я должна признаться, что, ну, как бы это выразиться, у меня денег не пруд пруди, мы с Орвалом не то что некоторые тут, в городе, мы обычные граждане, так что учтите, потому что мы не какие-нибудь там богачи, знаете ли…
      Мне опять пришлось прервать её, иначе она ещё несколько дней продолжала бы в том же духе.
      — Я беру тридцать долларов в час или двести за день.
      Наконец-то я отыскал средство, которое заставит Филлис замолчать. Она спряталась за свою сумку, её лошадиные глаза наполнились тревогой.
      — Боже правый, это действительно дорогое удовольствие, — пробормотала она наконец. — Боже правый, да вас, небось, и кредитка не устроит… Я покачал головой.
      — Нет, нет, — забормотала она, — конечно, разумеется, но, может быть, вы возьмете небольшую сумму наличными, как бы для начала, скажем, долларов двадцать, больше у меня нет, знаете, и то это деньги отложены на продукты, но ничего, в конце концов, мы с Орвалом можем пару дней поесть макароны…
      Я почувствовал себя банкиром, который отбирает у должников заложенный дом. Не успев прикусить язык, я услышал, как говорю:
      — А что, если я просто запишу это на ваш счет?
      Знаю, знаю. Настоящий частный детектив ни за что не стал бы так поступать. Прежде нужно получить хотя бы часть гонорара. Главным образом потому, что при расследовании могут всплыть факты, не слишком приятные для клиента, и тогда он вряд ли станет платить за то, чтобы о них узнал весь город.
      Лицо Филлис просветлело.
      — Ой, правда, Хаскелл, миленький, правда, запишите на мой счет, а! Это было бы замечательно, просто чудесно, я так благодарна, и не беспокойтесь, я выплачу все до последнего цента, нет, в самом деле, что ж, в таком случае вам, наверное, нужно осмотреть дом, правда же? Можете поехать за мной, моя машина перед входом, так что, может, нам стоит…
      Я спускался за Филлис по ступеням, счастливый от мысли, что мы поедем в разных машинах. Честно говоря, уши мои за последние полчаса изрядно притомились.
      Я был почти уверен, что Филлис поедет к Двенадцати Дубам, но с Главной Улицы она свернула в противоположную от Дубов сторону. Ее средство передвижения резко отличались от машин Руты и Уинзло. Филлис сидела за рулем обшарпанной «тойоты», возраст которой исчислялся не одним десятком лет, вокруг дверей и над колесами облезшую зеленую краску основательно подъела ржавчина.
      Миль десять мы тряслись по рытвинам и ухабам пригородного шоссе. Мимо промелькнули авторемонтная мастерская Калверта, пожарная каланча и та сама Первая Баптистская церковь. Изредка встречались дома.
      Разглядывая их, я понимал, что Пиджин-форкское шоссе № 46 ничем не отличается от любого другого пригородного шоссе в этих краях. Дома-громадины, словно нарочно построены так, чтобы их было удобно сфотографировать для журнала «Ваше жилище». Аккуратные палисадники, все на одно лицо, бассейн на заднем дворе и спутниковая тарелка на крыше. Эти роскошные пижоны порой соседствуют со скромными, кривобокими домишками фермеров, давно тоскующими по свежей краске, с доисторической стиральной машиной на веранде рядом с парадным входом.
      Вот за что я люблю пригородные шоссе — они учат смирению.
      Я вел машину с открытыми окнами, вдыхая пряный аромат жимолости, но, миновав отметку «9 миль», поспешно поднял стекла. Я знал, что сейчас последует, ведь мне часто приходилось ездить этой дорогой. Шоссе № 46 пролегает рядом с крупнейшей в округе Крейтон свинофермой. Это значит, что вам предстоит проехать мимо самой гигантской в мире навозной ямы, и увидеть столько свиней, сколько вам за всю жизнь не перевидать при всем желании, даже если таковое появится.
      Запах проникал даже через плотно закрытые окна. Свинофермы всегда пахнут так, будто каждую из этих свиней только что стошнило. Я, конечно, не удивлюсь, если так оно и есть на самом деле, поскольку бедным животным и самим приходится вдыхать эти миазмы.
      Примерно через сто ярдов после свиных загонов, Филлис резко свернула вправо на узкую одностороннюю асфальтовую улицу без названия. Нередкое явление в здешних местах. Здесь таких безымянных улиц полным-полно. Должно быть, считается, что если ты заехал в такую глушь, то наверняка знаешь, куда путь держишь. А если не знаешь, то тебе понадобится Божья помощь, ибо без неё тебе ни в жизнь отсюда не выбраться.
      Асфальтовая улица, на которую мы свернули, почти сразу превратилась в узкую дорогу, покрытую пылью. Я не оговорился, назвав её не «дорогой, покрытой гравием», а «дорогой, покрытой пылью». Если на ней когда-то и лежал гравий, то она об этом давно позабыла. Хорошо, что перед свинофермой закрыл окна, потому что от поднятого «тойотой» пылевого облака я почувствовал себя Лоуренсом Аравийским, и с трудом различал впереди машину Филлис.
      Однако, заметил, как она снова поворачивает направо — на ещё одну улицу без указателя. И, наконец, через четверть мили, мы оказались на подъездной дорожке и вскоре остановились у небольшого белого дома, который в его лучшие дни можно было запросто спутать с коробкой из-под крекера. По обе стороны от крыльца росли два чахлых кустика, а тень нескольких гигантских кленов, возвышающихся над крышей, явно не пошла на пользу хилым цветочкам под окнами.
      А я-то наивно полагал, что мой дом стоит на самом отшибе. Похоже, ближайшими соседями Карверов были белки. Интересно, как они его покупали? Пришли в агентство по торговле недвижимостью и попросили подыскать им хижину, до которой без подробной карты ни один гость не доедет?
      Возникал ещё один любопытный вопрос. Как вор отыскал дом в такой глуши? И главное, зачем? Ведь у Карверов явно не ломились закрома, как у Ридов и Липптонов. Или взломщик понадеялся, что хозяева сами заблудятся где-нибудь по дороге, и дадут ему, наконец, без помех довести до конца начатое?
      Филлис, разумеется, включилась, как только вышла из машины.
      — Ну, вот и приехали, дом милый дом, как говорится, мы с Орвалом живем тут уже пять лет, сдавали комнаты внаем, скопили немного денег, откладывали, знаете, откладывали, и вот сюда переехали, у нас теперь три акра земли, и, знаете…
      Она тараторила, и тараторила, и скоро я перестал обращать на неё внимание, как не обращаешь порой внимания на радио в соседней комнате. Вроде слышишь, но не прислушиваешься.
      Хотя я и отметил, что Филлис ещё больше разволновалась. Когда она открывала дверь, руки её заметно дрожали. Правда, заглянув внутрь жилища, я понял, почему она так нервничает. Жили они бедно. Ворсистый бежевый ковер на полу был до того вытоптан, что в некоторых местах проглядывала темная ткань основы. Залысины придавали ковру такой вид, будто он переболел чесоткой.
      Хотя по сравнению с мебелью состояние ковра можно было назвать удовлетворительным. Из софы, обитой линялой тканью в цветочек, выпирали пружины. Или однажды на неё приземлился великан, или обычные жители нашей планеты усаживались миллион раз, не меньше.
      Напротив софы помещались два кресла с подголовниками, покрытые светло-голубым «жатым» бархатом, так его, кажется, называют. Хотя этот бархат жали, наверное, уже после того, как туда положили. Спинки кресел были неестественно откинуты назад. Между ними устроился средневековый черно-белый телевизор.
      Перед софой стоял кофейный столик, служивший также и подставкой под телефон. Исцарапанный шпон из клена прожил свои лучшие годы лет тридцать назад. Даже телефон был антикварный — темно-коричневый, с вращающимся диском.
      Филлис прятала глаза.
      — Не дворец, конечно, мы с Орвалом люди простые, я предупреждала, но я стараюсь создать уют, нет, правда, стараюсь…
      В этом сомневаться не приходилось. В комнате царил порядок. Поблекшие подушки на софе были взбитыми и свежими, а на кофейном столике лежала аккуратная стопка бумаги для заметок.
      Филлис проследила за моим взглядом.
      — Да, я держу бумагу и карандаш рядом с телефоном, это для Орвала, он так сердится, если ему не на чем писать, когда звонит клиент, так что я всегда кладу… — Филлис двинулась на кухню, продолжая молоть языком.
      Кухня оказалась не лучше. Бежевый линолеум основательно поблек от многократного мытья. Электроплита прибыла прямиком из эпохи неолита, а посудомоечной машины и вовсе не было — наверное, в те далекие времена её ещё не изобрели. Так же, как и микроволновую печь.
      Словом, воровать в доме было нечего. Но замок на двери черного хода действительно взломали с помощью какого-то столярного инструмента.
      — …ужас, правда? — продолжала Филлис. — Орвал вряд ли обрадуется, узнав, что теперь ему придется менять косяк, точно вам говорю, о господи, его и так-то невозможно заставить что-то сделать по дому, а тут ещё и это добавится…
      Вздохнув, я принялся осматривать дом. Правда, на этот раз я больше убегал от непрерывного жужжания Филлис, чем искал улики.
      К несчастью, её гнусавый голос следовал за мной из комнаты в комнату, выдавая комментарии обо всем подряд и не упуская ни единой мелочи. Может, ей все-таки стоит сменить карьеру секретарши у братьев Макафи на работу телеведущей?
      — …А это спальня, Хаскелл. Я говорила Имоджин, моей сестре, что хочу покрасить спальню в розовые тона, но Орвал как отрезал: ни за что! — и порешили на голубой, ну, я, конечно, обошла всю округу, пока нашла дешевую краску, но, по-моему, неплохо получилось в результате. А ты что думаешь, Хаскелл?
      Я думал о том, что зря не захватил наушники. Кажется, заткнуть этот фонтан невозможно. Так я думал до тех пор, пока не вытащил свой фонарик и не полез на карачках под кровать.
      Тут произошло чудо. Филлис замолчала, не договорив начатой фразы.
      Лежа под кроватью, я решил поначалу, что у меня заложило уши. От перегрузки.
      Если бы я знал, что это поможет, то сразу принял бы эту позу. Правда, под кроватью я ничего не нашел. Полы в доме Филлис, как и у Руты, были паркетными. Но — чистыми. Поэтому невозможно было угадать, побывал ли здесь кто-нибудь до меня.
      Я пошарил вокруг, но быстро убедился, что все бесполезно. Даже липучки в изголовье кровати не обнаружилось.
      Единственным результатом этих акробатических упражнений было то, что Филлис закрыла рот. Но, поверьте, это стоило затраченных усилий.
      Я поднялся на ноги. Когда Филлис заговорила снова, в её голосе слышался затаенный страх.
      — Зачем вы это сделали?
      — Стандартная процедура, — ответил я. Фраза быстро входила у меня в привычку, и на этот раз, по-моему, я проговорил её с большей уверенностью, чем раньше.
      Но на Филлис это не произвело впечатления. Она смотрела на меня, наверное, с минуту, — молча!
      Что само по себе поразительно.
      Теперь я могу включить Филлис в список людей, считающих, что меня пора упечь в психушку. Она ничего не спрашивала, в отличие от Руты и Уинзло, но мысленно явно примеряла на меня смирительную рубашку.
      Может, мне только кажется, но после этого Филлис постаралась поскорее меня выпроводить. Речь её стала лихорадочной, она бормотала:
      — Вам ещё долго? А то мне ведь надо ещё в магазин успеть, знаете. Из-за этого нападения у меня весь день кувырком, а я собиралась купить молока, и хлеба, и… м-м, дайте подумать… яиц, и немного…
      Пока Филлис озвучивала перечень продуктов, я закончил с осмотром. Много времени не понадобилось — в доме было всего пять комнат, считая ванную. Напоследок я повторил ей то, что уже говорил Руте и Уинзло: мол, поспрашиваю в городе и свяжусь с ней, как только что-нибудь узнаю. Еще я посоветовал заявить все-таки в полицию о взломе.
      Она энергично закивала.
      — Ну, раз вы говорите, я, конечно, я заявлю, не беспокойтесь, Хаскелл, я непременно позвоню шерифу, да, как только вернусь из магазина. Хотя мне не хотелось бы его дергать попусту, раз ничего не украдено, но раз вы советуете, я позвоню, обязательно…
      Не уверен, но мне показалось, что когда я отъехал от дома, Филлис все ещё говорила.
      В машине я наслаждался непривычной тишиной. Так тихо бывает только когда внезапно выключают отбойный молоток. По дороге в контору я понял, что надо как можно скорее связаться с Верджилом. Очевидно, что в Пиджин-Форке происходит нечто очень и очень странное. Поверить в то, что грабителей прервали посреди ограбления два раза подряд, ещё кое-как можно, но чтобы три раза! Такой невезухи просто не бывает. Потом, в доме у Филлис и красть-то нечего. Так что остается разрешить только один вопрос. Что на самом деле было нужно этим псевдо-грабителям?
      Этим вопросом я хотел озадачить Верджила после того, как заскочу к себе в офис: я все же лелеял слабую надежду, что у Мельбы наступит минутное просветление в любовном угаре, и она сможет сказать, звонил ли мне кто-нибудь.
      Стоило мне вставить ключ в дверь, как зазвонил телефон. Я чуть шею не сломал, но успел-таки схватить трубку на четвертом звонке. Как последний дурак, ожидая услышать голос Мельбы.
      — Хаскелл? — сказала трубка. — Это Рута. Я, гм, звоню сказать, что подумала и решила, гм, прервать расследование. Дневную плату можете оставить себе. Хорошо?
      Я был настолько поражен, что не сразу опомнился.
      — Рута, но мне показалось, что вы напуганы, и поскольку ваш муж в отъезде…
      Договорить мне не удалось.
      — Нет, я тут подумала и решила, что все это ужасно глупо. В смысле, ничего же не украли. В общем, по-моему, я просто раздуваю из мухи слона.
      И это говорит женщина, которая вчера чуть не рыдала у меня на плече? Женщина, которая жуть как рассердилась из-за того, что шериф не горит желанием заниматься её делом?.. Та-ак.
      — Но, — продолжала Рута, — все равно спасибо.
      Что я мог на это ответить?
      — Пожалуйста.
      Я был настолько ошарашен, что долго держал в руке трубку и тупо слушал гудки. Вот так вот, от ворот поворот. Приехали.
      Когда я наконец положил трубку на рычаг, телефон немедленно зазвонил вновь. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. На этот раз послышался голос прохладный и освежающий, как лосьон.
      — Хаскелл, это Джун. Я хочу поблагодарить тебя за помощь, но мы с Уинзло решили не продолжать расследование.
      Оп-ля. Снова дежа вю. И на сей раз его худший вариант.
      — Ну, понимаешь, ничего ведь не пропало, — ворковала Джун. — Словом, мы с Уинзло решили, что просто делаем из мухи слона.
      Я молчал, открыв рот. Я сошел с ума, или Рута и Джин на самом деле используют одни и те же выражения, чтобы отказать мне в работе? Неужели простое совпадение? Или это дельце воняет хуже, чем свиноферма на пригородном шоссе?

      Психологи советуют рассматривать возможность быть уволенным как совершенно ординарной и вполне вероятный исход. Считается, что такой подход помогает человеку работать на пределе возможностей, дает шанс как следует поразмыслить, чем заняться в будущем. Словом, полезно это — сознавать, что тебе могут дать пинка под зад.
      Думаю, моя реакция на увольнение привела бы психологов в поросячий восторг. Я сел за стол, вперил взгляд в противоположную стену и стал ломать голову над извечным вопросом: кто виноват?
      Есть ли смысл искать виноватого, спросите вы. Очень даже есть. Ведь иначе мне придется признать, что уволили меня по одной простой причине: из-за того, что я показал себя распоследним идиотом, ползая под кроватями на глазах у изумленных клиентов.
      Удручающая мысль, не правда ли? Чтобы не зацикливаться на ней, я предпочел думать о другом. Разве не странно, что и Рута, и Джун позвонили, чтобы дать от ворот поворот уже на следующий день? Да ещё почти одновременно? Напрашивается вопрос: а вдруг их заставили так поступить?
      Я посмотрел на телефон. Филлис сказала, что собирается в магазин. Тот, кто связался с Рутой и Джун, мог элементарно не застать её дома. Если я рассудил верно, то как только она вернется, нагруженная яйцами, молоком, хлебом и прочей снедью, в моем кабинете раздастся звонок.
      Но телефон молчал.
      Ох и дурацкое же положение. Я ведь хотел посоветоваться с Верджилом. Может, это излишняя чувствительность, но я аж поморщился, представив, как предстану перед ним и объявлю, что хотел бы получить информацию о Ридах и Липптонах, хотя в работе мне отказано. Старина Верджил, боюсь, лопнет от смеха. Не мог же я сказать, что занимаюсь расследованием по их просьбе, когда ему ничего не стоит поднять трубку и убедиться, что я вру.
      Правда, в моем распоряжении оставалось дело о неудавшемся ограблении Филлис. Проблема только в том, что если она не доложила в полицию, то будет довольно трудно склонить представителя закона заняться незарегистрированным честь по чести правонарушением. Сам факт, что кто-то сообщил о преступлении мне, предварительно не связавшись с шерифом, Верджил воспримет, как очередной щелчок по носу.
      Но довольно пустых домыслов, чего проще — самому поинтересоваться у Филлис, позвонила она шерифу или нет. Она, скорее всего, уже вернулась.
      Нет, не вернулась. Третий гудок, четвертый, пятый…
      На шестом я услышал стук в дверь и поднял глаза, ожидая увидеть Филлис, которая забежала, чтобы уволить меня лично. Но наткнулся на влажный, влюбленный взгляд Мельбы Холи.
      — Хаскелл? — сказала она, открыв дверь и стоя на сквознячке, выносящем из моего кабинета прохладный воздух. Наверное, ей было интересно, сможет ли она доказать аксиому, утверждающую, что с помощью одного комнатного кондиционера можно охладить целый округ. — Я же говорила, что хочу познакомить вас с НИМ! Так вот, я его привела, — в голосе Мельбы слышалось еле сдерживаемое торжество.
      Со времени нашей встречи утром, к черному вязаному комбинезону добавилось несколько свежих штрихов. Мельба приколола букетик фиалок в нижней точке своего V-образного выреза. В этом она проявила поистине героическую сдержанность. Ведь там мог вольготно разместиться целый розовый куст, да не один.
      Я уставился на фиалки. Они подозрительно напоминали те, что Элмо высадил на клумбе перед аптекой.
      Пока я размышлял, не повинна ли Мельба в воровстве, она отошла в сторону и пропела с нескрываемым ликованием:
      — Ита-ак… Далтон! — с такой интонацией дрессировщица представляет выступающего на арене льва.
      На пороге возник высокий человек с темными, почти черными волосами и карими глазами.
      — Рад познакомиться, Хаскелл, — сказал он, протягивая мне руку. Мельба много о вас рассказывала.
      Я застыл, не в силах шевельнуть языком. Высокий, худой, Далтон Хантер был точной копией Кэри Гранта, вплоть до ямочки на подбородке. Вылитый Кэри в возрасте, скажем, немного за тридцать. До того, как король экрана обзавелся аристократической сединой на висках. Правда, складывалось впечатление, что если у Далтона когда-нибудь и появятся седина, он немедленно придумает, как этот недостаток исправить. Его волнистые волосы были отменно уложены и подстрижены, над ногтями потрудился профессионал в области маникюра, а сшитый на заказ костюм стоил больше, чем мой пикап.
      Нужно признать, Далтон запросто взял бы первый приз в конкурсе «Самый красивый мужчина Пиджин-Форка».
      Видимо, Мельба успела показать своего кавалера всему городу, и моя реакция его ничуть не удивила. Он скромно и понимающе улыбался и ждал, пока я возьму себя в руки и отвечу на приветствие.
      Зато горделивая улыбка с трудом помещалась на счастливом лице Мельбы. Честно говоря, её хватило бы ещё на два таких лица.
      Наконец я обрел голос.
      — Рад познакомиться, Далтон, — сказал я, пожимая ему руку и надеясь, что Мельбе не грозит жестокое разочарование.
      Рукопожатие Далтона было крепким и энергичным.
      — Друзья Мельбы — мои друзья.
      В его сердечности было что-то от искренности продавца подержанных автомобилей. Я неуверенно улыбнулся.
      — Мы пришли пригласить вас на обед, Хаскелл! — Мельба обдала меня лучезарной улыбкой. — И никаких возражений. Я просто жажду, чтобы мой лучший друг подружился с моим любимым боссом.
      Единственным моим соперником на звание любимого босса был Элмо, которого Мельба не реже одного раза в день непременно обзывала «задницей», так что не уверен, стоило ли радоваться такой постыдно легкой победе.
      Далтона же звание лучшего друга привело в восторг. Он нежно посмотрел на Мельбу и стиснул её ладонь. Потом обернулся ко мне и спросил:
      — Ну, разве она не милейшее существо на свете?
      Я на секунду испугался, не кроется ли в этом вопросе какого-то подвоха. Однако Мельба стояла передо мной в своем черном комбинезончике с крадеными фиалками, поминутно дотрагивалась до «пучка с начесом» и смотрела на меня в нетерпеливом ожидании, так что пришлось солгать:
      — Конечно, милейшее.
      Далтон кивнул и хлопнул меня по спине.
      — Пошли же, Хаскелл, я давно ждал, когда Мельба познакомит меня с человеком, о котором все уши прожужжала. По её словам, вы лучший частный детектив в округе Крейтон.
      Вообще-то, я единственный частный детектив в округе Крейтон, но мне ничего не оставалось, кроме как с благодарностью принять приглашение и последовать за ними вниз по лестнице. Я до сих пор ощущал острую нехватку слов, но ни Мельбу, ни Далтона это обстоятельство, кажется, не смущало. Они смотрели друг другу в глаза, не в силах отвести взор. Если бы я закричал, что на мне горит одежда, они бы, наверное, даже не оглянулись.
      Честно говоря, меня насторожило, что Далтон глазеет на Мельбу с такой влюбленностью. Знаю, знаю, нельзя судить по одежке, но что делать, все равно же судим, правда? Общепризнанный факт, что мужчина с внешностью Далтона не стал бы увиваться за такой женщиной, как наша Мельба. Нет, она, конечно, прекрасный человек, но по виду-то этого не скажешь. Я, может быть, излишне критично настроен, но все же любопытно, насколько искренен Далтон. Ведь он пожирал Мельбу глазами так, будто она по меньшей мере Мишель Пфайфер.
      Но, опять же, говорят, любовь слепа. В таком случае, любовь Далтона, наверное, и впрямь на стены налетает сослепу.
      — Хаскелл, ни за что не догадаетесь, где мы познакомились, — щебетала Мельба. Она вприпрыжку спускалась по лестнице первой, поминутно останавливалась, чтобы послать Далтону взгляд, полный обожания. — В супермаркете! Можете представить?
      Могу, а почему бы и нет. Не сомневаюсь, что многодетная мать тратит солидную часть свободного времени на закупку продуктов. Если с ней и можно случайно увидеться, то только там.
      — Верно, — хохотнул Далтон. — Я нашел этот маленький помидорчик в овощном отделе.
      Мельба зашлась от смеха. Нет, правда. Можно подумать, Далтон сказал самую остроумную в мире фразу, так она хлопала в ладоши и покатывалась.
      — О, Далтон! — выдавила она сквозь слезы. — Ну ты это нечто! — и обернулась ко мне. — Правда, Хаскелл, он — нечто?
      Я на всякий случай кивнул. Не очень понятно, что Мельба имела в виду, но я решил довериться её мнению на этот счет.
      Два голубка опять уставились друг на друга, огромные темные глаза Далтона тонули в маленьких голубых глазках Мельбы.
      Боюсь, обед этот будет беспросветно долгим.
      — Вы знаете, я жду телефонного звонка, и не могу надолго отлучаться…
      Но моя маленькая уловка была обречена на провал. Мельба всплеснула пухлыми ручками, пальцы её напоминали пять венских сосисок.
      — Ой, Хаскелл, даже не берите в голову! Я предупредила Элмо, что мы с Далтоном забираем вас обедать, и велела ему отвечать на ваши звонки.
      Я чуть не поперхнулся. Она велела Элмо отвечать на звонки?! И как это, интересно, прошло, успешно? Не удивительно, что я выиграл конкурс «любимый босс».
      Я открыл рот, чтобы попросить Мельбу никогда больше этого не делать, но тут мы вышли на улицу. И моим вниманием завладело нечто совершенно иное. А именно, машина Далтона.
      Челюсть моя отвисла самым постыдным образом. Это был новый, с иголочки, «кадиллак»! Цвета густого кетчупа, с затемненными стеклами… Солнце, слепя пешеходов, играло на многочисленных хромированных деталях, одной из которых являлась витая антенна, оповещавшая весь мир о том, что в машине имеется телефон.
      Еще Далтон поставил сигнализацию, ибо он был выше того, чтобы открывать двери авто таким простецким способом, как с помощью ключа. О нет, он выудил из левого кармашка черную коробочку, направил на машину, она дружелюбно отозвалась веселым попискиваньем, дверцы щелкнули и сами собой открылись.
      Мельба кинула мне взгляд, говорящий примерно следующее: Ну как, высший класс, правда?
      Должен признать, что святая правда. Дела у Далтона явно шли недурно. Какие бы это ни были дела.
      — Чем вы занимаетесь, Далтон? — вежливо спросил я, утопая в мягкой красной коже заднего сиденья, по вместимости равного всей мебели из моей гостиной.
      Да чем угодно мог он заниматься, от бурения нефтяных скважин, до службы в качестве импресарио у Кэри Гранта: и то, и другое наверняка приносит чертову прорву денег.
      Далтон придержал дверцу, приглашая Мельбу садиться. Моя секретарша, восторженно хихикнув, нырнула внутрь. Сам Далтон устроился на водительском сиденье, вздохнул и смачно шмыгнул носом. Уверен, что Кэри Грант под угрозой смерти не стал бы выдавать таких звуков.
      — Я, Хаскелл, занимаюсь недвижимым имуществом, — проговорил он, заводя мотор. — Скупаю собственность, потом пускаю её в оборот.
      Я молча изучал Кэри-Грантовский затылок. Ну что, может, теперь прикажете его «Мистером Далтоном» величать? Или «сэр»?
      Мы медленно выехали из города. Медленно — потому что в центре Пиджин-Форка лимит скорости — двадцать пять миль в час. Многие почему-то считают, что это ловушка для приезжих, чтобы собирать с профанов штрафы и тем самым пополнять казну. Я же уверен, что это мнение ошибочное. По-моему, это правило ввели для того, чтобы жители могли хорошенечко рассмотреть проезжающих мимо автомобилистов.
      Пока мы неторопливо катили по улице, в нашу сторону повернулись головы всех старичков, которые летом целыми днями торчали на лавках перед зданием окружного суда. Потом в нашу сторону повернулись головы всех посетителей парикмахерской Попа, включая и голову самого Попа. Также вели себя головы всех мужчин, женщин, детей и собак, попадавшихся нам по пути.
      Я думал, Мельба просто лопнет от возбуждения, пока мы доберемся до автомагистрали. Она беспрестанно хихикала и взбивала волосы. Как будто она едет в машине с президентом, и на неё смотрит весь город. Даже опустила стекло, чтобы её удобнее было рассматривать.
      Я довольно скоро понял, куда мы направляемся. В этих местах всего один по-настоящему приличный ресторан. Это, разумеется, не «четыре звездочки», но в Пиджин-Форке, чтобы прослыть «по-настоящему приличным рестораном», достаточно удовлетворять двум простым требованиям: вкусная еда и чистая посуда.
      Поесть можно ещё в двух местах. Это Гриль-бар Фрэнка и Гриль Ласситера. Оба готовят недурно, а вот со вторым условием там проблемы. И только ресторан «У Джентри» в десяти милях от города соответствует этим строгим запросам.
      Единственная проблема — это то, что ресторан является побочным бизнесом семейства Джентри. Основной их бизнес — Ферма «Собери Сам». Это значит, что сюда съезжаются люди со всей округи, вплоть до Луисвиля, чтобы попотеть на их полях, собирая помидоры, кукурузу и фасоль. Что-то вроде лагеря для сезонных работ, только Джентри своим сезонным рабочим не платят. Наоборот, рабочие платят им.
      Мне кажется, что Джентри сами не перестают удивляться, как это им удается склонить людей на такие нелогичные поступки.
      Так вот, проблема в том, что в период посева и уборки урожая Джентри совершенно перестают интересоваться ресторанной частью своего бизнеса. Поэтому я стараюсь не обедать здесь летом. Это как с поговоркой про устриц: избегайте есть устриц в те месяцы года, которые кончаются на «рь». Похожее правило для ресторана Джентри: избегайте в мае, июне, июле и августе.
      Иначе вам придется выдержать взгляд Мамаши Джентри, когда вы входите в двери. Взгляд, говорящий о том, что вы отрываете её от дела. Мамаша Джентри — дама ширококостная, плотная и коренастая, настоящая фермерша. У неё такое выражение лица, будто она в любую минуту готова наброситься на тебя с мотыгой.
      Я удивился: почему же Мельба не сообщила Мистеру Далтону об особенности ресторана Джентри. Однако, подъехав к ресторану, я понял, почему.
      На Мистера Далтона это правило не распространялось.
      Он придержал перед Мельбой дверцу и подплыл прямиком к Мамаше Джентри, которая с хмурым видом несла вахту у входа в заведение.
      — Милая леди, — пропел Далтон, — как я счастлив снова вас лицезреть. Все утро я сгорал от нетерпения в ожидании обеда в вашем чудном ресторанчике.
      Я ошарашено взглянул на Далтона. Можно подумать, что мы не в деревенском ресторанчике, а в знаменитом на весь мир парижском «Максиме». Не поймите меня превратно, «У Джентри» — действительно пристойное заведение, с красно-белыми клетчатыми скатертями на столах и красными искусственными гвоздиками в белых вазах. Но все-таки не «Максим».
      Сам я, разумеется, там не бывал. Но наслышан.
      — Надеюсь, обед у вас будет столь же великолепен, как ужин, которым вы баловали вчера нас с Мельбой, — продолжал разливаться несравненный Мистер Далтон.
      Воцарилась тишина. Я с ужасом ждал от Мамаши Джентри какой-нибудь крепкой фразы о том, что если у Далтона недержание, то лучше ему пойти удобрить её поля, им как раз не хватает навоза. Я даже отступил на шаг, опасаясь, как бы Мамаша Джентри не дотянулась до меня мотыгой, но, как ни странно, лицо её расплылось в улыбке. Она вытерла большие, обветренные руки красным клетчатым передником и с хихиканьем, подозрительно похожим на хихиканье Мельбы, выдала:
      — Ой, мистер Хантер, ну как ваше самочувствице?
      Не могу сказать наверняка, но мне почудилось, будто под здоровым фермерским загаром на её лице проступил кокетливый румянец. Вплоть до этой минуты я считал, что если Мельбе нравится Мистер Далтон, то больше мне о нем ничего и знать не надобно. Однако, после того как на моих глазах он превратил — и кого! Мамашу Джентри! — в жеманно ухмыляющуюся идиотку, сердце мое окончательно ожесточилось. Не нравился мне этот человек, и все тут.
      Хотя, это произошло бы и без Мамашиной помощи, достаточно было послушать, что он вещал во время обеда.
      Джентри обслуживают в ресторане по-семейному, это означает, что они бухают на стол лохани с едой, а уж посетители накладывают себе кто сколько хочет. Выбор здесь очень простой — жареный цыпленок или котлета. Это немудреное меню напечатано на красно-белых бумажных подстилках, на которых стоят красные пластиковые тарелки. Любой может при желании поднять тарелку и прочитать меню. Но только не Далтон. Он был выше этого. Этот господин расстелил на коленях свернутую в трубочку салфетку, поудобнее откинулся на стуле и посмотрел на меня.
      — Ну-с, Хаскелл, что бы вы посоветовали?
      Я решил, что он толкует о своих отношениях с Мельбой, и чуть было не ответил, что лучше бы ему линять поскорее из города, пока не случилось беды, и тут — слава Богу! — до меня дошло: он имеет в виду, какое блюдо выбрать.
      — Жареный цыпленок здесь отменный.
      Вне зависимости от избранного основного блюда, на гарнир вы получали тушеную в сметане кукурузу, зеленые бобы с беконом, жареные овощи, яблочное повидло, виноградный джем и свежие лепешки с пылу с жару. Мы дружно заказали жареного цыпленка.
      Намазывая яблочное повидло на лепешку, Мистер Далтон спросил:
      — Ну-с, Хаскелл, Мельба говорила, что вы жили в Луисвиле. Что же вас привело в это захолустье?
      Я как вгрызся в куриную ножку, так и застыл. «Захолустье» — слово, к которому мы, обитатели маленьких городов, относимся с неприязнью. Есть ещё несколько подобных словечек, используемых, как правило, людьми, живущими в городах покрупнее. С их точки зрения жизнь в Большом Городе дает им какое-то превосходство. Я лично этой логики совершенно не понимаю.
      — Мне здесь нравится, — ответил я, стараясь скрыть раздражение. Мельба с беспокойством покосилась на меня. — Я здесь родился и прожил всю жизнь, за исключением тех восьми лет, что провел в Луисвиле.
      Мистер Далтон приподнял соболиную бровь и спросил с недоверием:
      — Правда?
      — Правда. Воздух в Пиджин-Форке чистейший, пробок на дороге не бывает, народ дружелюбный, без претензий, и на улицах с тобой здороваются…
      Мистер Далтон кивал, как будто не раз уже слышал нечто подобное и согласен на все сто процентов.
      — Вы правы, Хаскелл, Пиджин-Форк — отличное местечко! Я как раз говорил Мельбе, что у меня есть некоторые идеи, которые позволят вашему захудалому городишке угодить на географическую карту.
      Помните, я сказал, что жители провинции не любят некоторых слов. Так вот, «захудалый» — это ещё одно. Мне так и не удалось выяснить происхождения этого выражения. Ближе всего здесь по смыслу «худой». Но поскольку народ у нас далеко не столь худосочный, скорее, наоборот, то не пойму, какая может быть связь.
      Только я собрался высказать Мистеру Далтону все, что думаю по этому поводу, как обратил внимание на Мельбу. Вот теперь она по-настоящему занервничала. Она теребила фиалки и беспрестанно косилась на меня.
      — На карту, говорите, — повторил я, строго посмотрев на Мистера Далтона.
      Далтон энергично кивнул.
      — Я же и говорю, у меня было видение…
      Я хлебнул чая. Последний человек в Пиджин-Форке, страдавший видениями, был религиозным фанатиком. Он клялся, что видел, как двенадцать апостолов ставят палатки посреди церковного двора. Но я скорее поверил бы в собравшихся на пикник последователей Христа, чем в любое видение Мистера Далтона.
      Далтон навалился на стол и тыкал в меня огрызком лепешки.
      — Я придумал, как сделать, чтобы этот город начал стремительно расти. Народ сюда валом повалит, будут мили проезжать, лишь бы сюда попасть. Мили! — глаза Далтона-кинозвезды возбужденно сверкали. — Вот ради чего я здесь, Хаскелл! Пиджин-Форк перестанет быть маленьким провинциальным городишком!
      Каждый год кто-нибудь начинает носиться с очередной идеей превращения Пиджин-Форка в город-гигант. После моего возвращения Сайрус Ласситер и Поп Мейтни, и ещё парочка влиятельных лиц решили, что в Пиджин-Форк нужно завлекать туристов, несущихся во Флориду. Вот что как-то сказал мне Поп:
      — Ну кто, скажи мне, слышал об Орландо, пока туда не начали валом валить туристы?
      Ответ на это, разумеется, был: Уолт Дисней, но я ни слова не проронил. Все равно, думал я, ни одна живая душа не купится на такую идиотскую идею.
      Идея жила ровно до тех пор, пока не стали составлять список мест, представляющих исторический интерес для будущих туристов. Единственным зданием, имевшим хоть какую-то историю, оказалась старая однокомнатная сельская школа, построенная двести лет назад. Но даже Попу пришлось согласиться, что она вот-вот рухнет. Если туда зайдет турист, то у него есть все шансы живым оттуда не выйти.
      Сообща признали, что слухи о пропадающих туристах принесут городу не слишком много пользы.
      Когда школу вычеркнули из списка, остался только Уол-Март. Но располагался этот древний особняк на полпути к Луисвилю. После чего идею с туристами отложили до лучших времен.
      Так что мне трудно было удержать на лице серьезное выражение.
      — Не знаю, Далтон, — сказал я. — Пиджин-Форк слишком давно существует в статусе маленького города.
      Далтон снова издал один из тех шмыгающих звуков, которые никогда бы не издал Кэри Грант.
      — Ну, моя задумка все тут изменит! Я собираюсь открыть торговый центр, Хаскелл! С кинотеатром, ресторанчиками, с Авеню Сумок и Площадью Игрушек…
      Мельба, видимо, уже была наслышана об этом, приоткрыв рот, поскольку кивала в такт словам своего кавалера с ритмичностью метронома.
      Я не знал, что и сказать. Через полгода после того, как увял энтузиазм с туристами, зашуршали разговоры о том, чтобы открыть здесь «Макдональдс». Некоторые смельчаки даже начали называть город Мак-Пиджин-Форком. Шумели долго. Ровно до тех пор, пока не приехали ребята из «Макдональдса» изучать рынок. Изучили. Пришли к выводу, что в Пиджин-Форке того, что называют «рынком» нет вовсе.
      Мы не в силах поддержать достаточный оборот в несчастной забегаловке, а Далтон думает, что сможет обеспечить работой целый торговый центр? Мне бы не хотелось служить булавкой для его надувного шарика, но если это шутка, то неудачная.
      — Знаете, Далтон, здесь не так много народа проживает…
      Мистер Далтон прервал меня.
      — Я знаю, что вы хотите сказать, старина, но уверяю, я это неоднократно проделывал, по всем Соединенным Штатам. — Он откинулся на спинку стула и одарил Мельбу нежным взглядом. — Я внедрял этот проект в таких занюханных городишках, где никому не пришло бы в голову этим заняться. А я приезжал, закладывал фундамент, получал финансирование, и вот вам пожалуйста, все готово. По всем Соединенным Штатам. По всем!
      Слова Мистера Далтона, очевидно, довели Мельбу до неистовства. Она уже не просто кивала головой, она истерично трясла ею, да ещё и обмахивалась пухлой ладошкой, словно от всех этих грандиозных замыслов её в жар бросило.
      — Ой, ну Далтон — это что-то, правда, Хаскелл?!
      — Да-да, конечно.
      Хотя это самое «что-то» означало, скорее всего, Полный Дурак.
      Я был рад, когда обед наконец подошел к концу. За это время Далтон упомянул слово «захолустье» ещё пять раз, «захудалый» — два, а «занюханный» — один. Если бы Мельба не сидела между нами и не пожирала красавчика страстным взглядом, я бы позаимствовал у Мамаши Джентри мотыгу.
      Я вздохнул с облегчением, когда высадился у дверей аптеки. К концу путешествия на заднем сиденье роскошного авто я пришел к выводу, что красная кожаная обивка в салоне красной машины выглядит крайне омерзительно. Ощущение, что находишься внутри сырой телячьей отбивной.
      Далтон сдавил мне руку на прощание.
      — Рад, очень рад, что довелось поболтать.
      Мельба смотрела на меня с ожиданием, и мне пришлось соврать. Снова.
      — Я тоже рад, — сказал я.
      И был вознагражден улыбкой Мельбы, доверительно продемонстрировавшей пломбы на зубах мудрости.
      — Вы старина, колоссальную девушку отхватили, — сказал я и тут же пожалел, что вместо «колоссальную» не сказал «замечательную», но Далтон вроде бы не заметил.
      — А то! — ухмыльнулся он и подмигнул Мельбе, которая, как вы догадались, с готовностью захихикала.
      Я сбежал от них в аптеку. Спрошу-ка лучше у Элмо, не звонил ли мне кто.
      Мой братец стоял за лимонадной стойкой и готовил горячую карамель. Ответ его был краток, но отнюдь не дышал приветливостью:
      — Нет.
      По крайней мере, это то, что он произнес вслух. Глаза его говорили примерно следующее: «Выметайся из моей аптеки, и больше отвечать на твои телефонные звонки я не намерен.»
      Я и вымелся.
      У себя в кабинете набрал номер Филлис. На этот раз вместо бесконечных гудков я услышал компьютерный голос, который обычно произносит каждое слово как отдельное предложение. Неправильно. Набран. Номер. Я снова набрал, чтобы убедиться, что действительно не ошибся, но компьютер дословно повторил уведомление.
      Это показалось мне странным, но я не стал особо задумываться. В конце концов, принимая во внимание удивительные способности Филлис к болтовне, телефон вполне мог не выдержать и сломаться. Может, он просто перегрелся.
      И все же я решил заскочить к ней. Мне действительно требовалось узнать, звонила ли она Верджилу.
      И только петляя по бесконечным поворотам и ныряя в ямы на шоссе № 46, я ощутил какое-то беспокойство. Хотя не сразу понял, что это беспокойство, поначалу приняв его за морскую болезнь.
      Первое, что я увидел, причалив у крыльца коробки из-под крекера, была ржавая «тойота» Филлис. Но я едва взглянул на машину. Мне стало совсем не по себе. Дело в том, что входная дверь была широко распахнута. Жара стояла, конечно, зверская, но ведь в гостиной у Филлис работал кондиционер — он торчал из окна. Я слышал, как он гудит… Так зачем ей устраивать сквозняк?
      Кроме этого гудения не было слышно ни звука. Я слишком долго служил в полиции, чтобы не заметить странного затишья. Имея дело с убийствами, я много домов перевидал, где стояла именно такая мертвая тишина.
      У меня похолодело в животе.
      Преодолевая сопротивление собственного тела, я продолжал медленно двигаться к входу. Жаль, что не прихватил с собой пистолета. Как правило, я не ношу оружия, если нет крайней необходимости.
      Как раз сейчас мне пришло в голову, что в будущем неплохо бы это правило изменить.
      Я увидел её, как только подошел к двери. Филлис лежала на полу перед софой в своем дурацком зеленом платье с оборками, головой ко мне, лицом вниз, руки неестественно подвернуты. На спине у неё проступили два страшных, отвратительных красных пятна. В центре каждого пятна виднелся маленький, темный кружок.
      Две маленьких дырочки от пуль.
      Боже… За восемь лет работы я так и не привык к этому зрелищу. Сердце у меня колотилось, как сумасшедшее, во рту пересохло. Я поспешил к Филлис, но ноги стали ватными и тяжелыми, как две колоды, так что быстро двигаться я не мог.
      Но можно было уже не торопиться. Я тронул Филлис за запястье, пульса не было. Глаза у неё остекленели, похоже, она довольно давно так лежала.
      На полу рядом с телом я заметил темно-красную лужицу. И кое-что еще. Квадратик бумаги для записей и карандаш.
      Я бережно положил руку Филлис на прежнее место. Глупо, конечно. Ее теперь вряд ли волнует, бережно я с ней обращаюсь или грубо. Но мне почему-то казалось, что сейчас особенно важно проявить к ней доброту. Может быть, оттого, что последний, кто видел Филлис живой, этой доброты не проявил.
      Присев на корточки по-индийски, я склонился над листком. Особо глядеть там было не на что. Одна-единственная карандашная пометка. Закорючка, больше всего похожая на семерку.
      О Боже. Бедняга Филлис, умирая, пыталась оставить мне ключ к разгадке, намекнуть, кто это сделал.
      А я этого намека не понимал…

      Долго я сидел в таком положении и пялился на записку. Мне было очень неудобно. Не столько потому, что затекли ноги, сколько из-за того, что голова бедной Филлис была повернута в мою сторону. Ее прическа растрепалась, и волосы почти закрывали лицо, но глаза, широко открытые глаза, казалось, тоже были прикованы к записке.
      И взгляд был таким же непонимающим, как и мой.
      Что же она пыталась сказать? Рука Филлис дрожала, когда она выводила этот знак, словно силы её стремительно угасали. Я потряс головой, пытаясь избавиться от страшного зрелища. И перешел в Режим Убийства. Режим Убийства — это состояние ума, в практике которого я изрядно поднаторел, работая в луисвильской полиции. Это значит, что вы выключаете эмоции и просто записываете в память все, что проходит перед вашим взором.
      Я уже зафиксировал, как лежит тело, так что больше на Филлис можно не смотреть. Большое пятно крови впиталось в изношенный бежевый ковер слева от тела, телефонная трубка допотопного аппарата валяется рядом с рукой.
      Сам телефон подтащили к самому краю кофейного столика. Я поднялся и проследовал к месту, где телефон соединялся с розеткой. Он не соединялся. В полуметре от стены провод был перерезан.
      Я отметил ещё несколько фактов. Квадратики бумаги для записей лежали не как прежде, аккуратной стопкой, а рассыпались по всему столу. Некоторые потянулись за телефоном к самому краю. Поверхность столика была в нескольких местах запятнана кровью. Пятна эти больше всего походили на отпечатки правой руки Филлис. В крови был и карандаш.
      Сопоставив все эти детали, я вполне отчетливо увидел картину последних минут жизни Филлис. После того, как убийца ушел, она подползла к столику, дотянулась до телефона, но, поднеся трубку к уху, поняла, что он мертв.
      Надеюсь, она не сообразила, как много общего было у неё в тот момент с этим мертвым аппаратом.
      Осознав, что она не сможет самолично сообщить имя преступника, Филлис дотянулась до стопки бумаги. На мягкой поверхности ковра написать ничего не удалось, поэтому она облокотилась на стол. Об этом говорили жуткие кровавые пятна на краю.
      Я заморгал и подавил тошноту. Наверное, Филлис потратила весь остаток сил на эту записку, и, падая, увлекла за собой бумагу и карандаш. Но что же означала семерка? Счастливая семерка? Для Филлис она явно не была счастливой.
      Однако, времени на размышления у меня не было. Нужно срочно сообщить Верджилу об убийстве, иначе он меня по головке не погладит. Он и так брюзжит из-за того, что я вмешиваюсь в его расследования, а уж если он заподозрит, что я затеял собственное дознание, от меня живого места не останется. Позвонить отсюда было невозможно, поэтому я сел в машину и отправился на поиски ближайших соседей Филлис.
      Угадайте, кто оказался ближайшим соседом Филлис? Хозяин свинофермы на пригородном шоссе.
      Эти свиньи, наверное, чем-то больны, и их постоянно тошнит. Когда я вышел из машины и глотнул этого запаха, желудок мой мучительно сжался.
      Хозяин, который открыл мне дверь, испытал, видимо, то же самое, когда обнаружил на своем крыльце не свинью, а человека. Но я решил, что это с непривычки, ведь сюда, скорее всего, нечасто заглядывают гости. По вполне понятным причинам.
      Мы стояли и удивленно пялились друг на друга. Говорят, люди чем-то похожи на своих домашних животных. В данном случае сходство было ужасающее. Толстый, лысый коротышка с маленькими карими глазками, круглыми розовыми щечками и седой щетиной на подбородке, в линялом комбинезоне, туго обтягивающем массивное брюхо, — Хряк, да и только, — босой, в белой футболке, усеянной коричневыми пятнами. Думать о происхождении этих пятен не хотелось. Но я думал против желания.
      Хряк таращился на меня ещё несколько мгновений, потом повернул голову и сплюнул. Я не видел, стоит ли у его дверей плевательница, но надеялся, что стоит.
      — Здравствуйте, я…
      Больше я ничего не успел сказать, Хряк прервал меня — чем бы вы думали? — хрюканьем.
      — Да знаю я, кто ты такой. Ты братец Элмо Блевинса, прально? Ты этот, как его… — он косился на меня сквозь прищуренные глазки, пытаясь вспомнить.
      Я кивал. К этому привыкаешь в наших местах. Я мог человека отродясь не встречать, и все же он меня знал. По крайней мере, так я думал, пока Хряк не закончил свою мысль:
      — …ты преступник!
      Я резко перестал кивать.
      И к этому привыкаешь в наших местах. Кто-то знает кого-то, кто знает кого-то, кто, в свою очередь, знает кого-то, кто знает тебя. В такую игру мы играли в младших классах: по кругу шепотом пускают историю, и дойдя до последнего игрока, он даже близко не напоминает свою начальную версию. Так и сейчас. Хряк, наверное, краем уха слышал, что я имею какое-то отношение к закону. Просто, благодаря «испорченному телефону», я очутился на другой стороне этого самого закона.
      Не удивительно, что он так испугался, увидев меня на пороге.
      Я терпеливо улыбнулся.
      — Насчет того, что я брат Элмо — Хаскелл Блевинс — вы не ошиблись. Но я частный детектив, — я замолчал, как бы предлагая Хряку представиться самому. Но он продолжал молча щуриться, и я понял, что он не желает вступать ни в какие отношения с человеком, портрет которого в ближайшем будущем поместят в графе «Особо опасен».
      Я улыбнулся ещё шире и поспешно проговорил:
      — Мне необходимо воспользоваться вашим телефоном. Вы позволите?
      Хряк отступил на шаг, словно для того, чтобы иметь возможность оперативно захлопнуть дверь при малейшей опасности. Я так и ждал, что он ответит что-нибудь в духе «Нет, нет и нет, клянусь каждой щетинкой на моем подбородке!». Но он покачал головой и пробубнил:
      — Не-а, никакой ты не детектив. Я другое про тебе слыхал, — и взялся за ручку двери.
      Я поспешил улыбнуться ещё шире.
      — Я раньше работал полицейским. В Луисвиле. Может, вы это слышали.
      Хряк качал головой и щурился.
      — Не-а, нет. Са-авсем не это. Ничё па-адобного, — он прожевывал окончания и безбожно растягивал гласные. — Слыхал я, чё про тебе грят: что ты недавно из тюряги вышел.
      Вот это здорово! Я, конечно, порядком подустал от службы в Луисвиле и рад был удрать оттуда, но все же мне никогда не казалось, что работа в полиции сродни пребыванию в каталажке. От улыбки у меня уже щеки болели.
      — Послушайте, я, честное слово, работал в полиции, и сейчас я, честное слово, частный детектив, и мне, честное слово, необходим телефон, чтобы доложить шерифу об… — черт, чуть было не сказал «об убийстве». Тогда бы Хряк наверняка решил, что это я повинен в смерти Филлис. А теперь объезжаю ближайшие дома, уничтожая возможных свидетелей, видевших на шоссе мою машину. Я быстро поправился: — О несчастном случае.
      Вместо ответа Хряк снова сплюнул.
      До меня запоздало дошло, что когда люди пользуются плевательницей, должно раздаваться металлическое «дзинь». Я же ничего подобного не услышал. Хотя прислушивался. Очень чутко прислушивался.
      После чего улыбка моя, должно быть, стала окончательно фальшивой. Может быть, именно поэтому Хряк разрешил мне позвонить, но при одном условии: если я не буду заходить в дом. Шнур у его телефона был, наверное, длиной с милю и дотянулся до крыльца.
      Я же, после того как понял, что плевательниц в доме нет, не слишком-то и возражал.
      Верджил проявил чудеса тугодумия.
      — Что? — переспросил он. — Несчастный случай?
      Мне не хотелось озвучивать все подробности, пока Хряк, щурясь и плюясь, пялился на меня из-за москитной сетки.
      — Верджил, в доме Филлис Карвер произошел несчастный случай. Приезжай НЕМЕДЛЕННО!
      Верджил продолжал тупо повторять:
      — Какой такой несчастный случай?
      Хряк старательно тянул шею, вслушиваясь. Не объяснять же по телефону, что убийство Филлис вряд ли можно трактовать как трагическую случайность. Содеянное явно носило целенаправленный характер. Я вздохнул и, оттащив телефон от дверей насколько позволил шнур, закричал сдавленным шепотом:
      — Верджил, несчастный случай вроде того, который приключился шесть недель назад, на птицеферме, помнишь?
      Может быть, я был слишком прямолинеен. Верджил испустил такой вопль, будто это он был жертвой, а вовсе не бедная Филлис.
      — О НЕ-Е-ЕТ! О Боже! Боже-боже-боже… Не хочешь же ты сказать, что ее…
      — Да, Верджил, да, — произнес я как можно мягче.
      Так. Верджил воспринял новость гораздо хуже, чем я предполагал. Я же говорил, к правонарушениям в округе Крейтон он относится как к личному оскорблению. Верджил убежден, что люди преступают закон только ради того, чтобы позлить его.
      — О боже-боже-боже! Ой, мамочки, царица небесная! — и прочее, в том же духе. — Ужас, ужас, правда? Кошмар, кошмар, Господи!..
      Мне пять раз пришлось повторить имя шерифа, прежде чем удалось вывести его из прострации. Вот как это звучало.
      — Верджил. Верджил. Верджил! ВЕРджил! ВЕРДЖИЛ!!!
      Ох, зря я это сделал. Фраза, которую он произнес после, заставила меня крепко пожалеть об этом.
      — Боже мой, Хаскелл, всюду, где ты появляешься, кто-нибудь умирает!
      Ну, это, допустим, небольшое преувеличение. Я здесь целый год нахожусь, а убитых всего двое. Можно подумать, меня пора называть Хаскелл Моровая Язва. Читая мои мысли, Верджил добавил:
      — От тебя скоро будут бегать, как от чумы!
      Нет, от переизбытка доброты наш шериф не умрет.
      — Я тут не при чем. Меня там даже не было. Я эту женщину едва знал… — Хряк по-прежнему глазел на меня, нервно гоняя табачную жвачку по всему рту. Я, кажется, выбрал не самый удобный момент, чтобы доказывать, что не являюсь Поцелуем Смерти в человеческом обличье. — Верджил, ты можешь сейчас приехать?
      Я объяснил шерифу, как добраться до дома Филлис — задачка не из легких — и повесил трубку. Глазки-щелочки Хряка глядели с недоверием и подозрительностью, когда я отдавал ему телефон.
      — Благодарю за помощь, — сказал я, с трудом растягивая губы в улыбке.
      Он даже не моргнул.
      — Эй, так ты гришь, Филлис Карвер попала в аварию на дороге? «ауарию», произнес он. — Чёй-то за авария-то? — Хряк даже не считал нужным притворяться, что не подслушивал.
      Видимо, у него сложилось плохое мнение о хороших манерах. Мне показалось, что врать дальше бессмысленно. К вечеру весть о смерти Филлис разнесется по всей округе.
      — Вообще-то это была не авария, — сказал я. — Филлис уби…
      И тут Хряк резко захлопнул дверь перед моим носом.
      Я вздохнул и зашагал к машине, стараясь идти походкой не-преступника, поскольку спину мне жег взгляд хозяина. Весьма вероятно, что у Хряка на стене висело ружье — чтобы убивать свинок и нагонять страху на непрошеных гостей.
      Я забрался в пикап и рванул к дому Филлис. Хорошо еще, что Хряк не слышал фразу Верджила о том, что люди погибают, где бы я ни появился.
      В ожидании криминалистов, я решил ещё раз осмотреть дом. По крайней мере, занятие повеселее, чем сидеть в гостиной и разглядывать тело несчастной Филлис. К тому же, Верджил ни за что не позволит мне совать нос куда не следует. Наклеит повсюду желтой ленты-липучки, а меня выдворит наружу.
      Можно подумать, преступление — его любимая игрушка, которой он не хочет ни с кем делиться. Пока я работал детективом, меня пару раз пытались убить, прокалывали шины, собаку мою чуть не отравили, и сам я однажды очутился на больничной койке. И Верджил каждый раз волосы на себе рвет от зависти. Считает, что я забираю себе всю причитающуюся ему славу. Организовать, что ли, парочку покушений на его жизнь, чтобы ему полегчало?
      Я обошел комнаты, проверяя шкафы и ящики вдвое тщательнее, чем в первый осмотр. И натянул резиновые перчатки, которые на всякий случай храню в бардачке, чтобы Верджил не обнаружил повсюду моих отпечатков. Через некоторое время я понял, что крадусь на цыпочках, настолько непривычной казалась тишина без трескотни Филлис.
      Я весь дом перерыл, прежде чем нашел хоть что-то заслуживающее внимания. Дела у Карверов шли из рук вон плохо. В магазине армейских подержанных вещей можно найти мебель получше. Одежда у Филлис была плохонькая и далеко не новая. У мужа гардероба был посолиднее. Клодзилла могла бы дать Филлис несколько уроков, как жульничать с кредитной карточкой.
      В конце концов, мне повезло. В столе у кровати Филлис я нашел небольшую записную книжку в обложке из ледерина. Ледерин — слово красивое, а на деле означает обычный коричневый пластик. Книжка лежала поверх бумаг в нижнем правом ящике. Помня о записке, я пролистал её до страницы номер семь — буква Л. На странице было выведено единственное имя — Рута Липптон. Адрес и телефон.
      Я, признаться, не знал, что и думать. Неужели простое совпадение? И возможно ли, чтобы Филлис, дважды раненая, точно вспомнила, что именно и на какой по счету странице записано в её записной книжке? Ох, сомневаюсь. Я, например, если у меня что-нибудь болит, — пусть это будет даже сорванный заусенец, не то что пара пулевых ранений — не смог бы сказать даже с какой буквой начинаются имена моих знакомых. А о том, что эти страницы пронумерованы, я и вовсе понятия не имел.
      Я пролистал всю книжку, просто чтобы выяснить, какие ещё имена там есть. Вот Джун и Уинзло Рид, а вот Верджил — на страничке с буквой Ш, Шериф. Честно говоря, в этой книжонке уместилась добрая половина Пиджин-Форка. Я даже себя отыскал на страничке с буквой Б, с номером телефона и адресом конторы.
      Если бы записная книжка могла выступать в роли улики, мы с Верджилом автоматически попали бы в список подозреваемых.
      Тут меня посетила другая мысль. А что, если эта семерка — начало телефонного номера? Или номера дома? Но тут во мне заговорил скептик. Ну сами подумайте, за каким лешим Филлис стала бы писать номер телефона или дома вместо имени? Оказавшись в душных объятиях смерти, поневоле начнешь стремиться к краткости. Хотя Филлис, наверное, было как никому трудно этого достичь — без привычки-то. Может быть, бедняга просто недооценила, как много усилий потребуется, чтобы написать адрес? Может, ей просто не хватило времени?
      Положив записную книжку на место, я продолжил поиски. В тумбочке обнаружилась ещё одна записная книжка. «Встречи» — гласили маленькие золотые буквы на обложке. Сердце мое забилось чаще. Может, здесь отыщется след загадочной семерки? Может, Филлис стала жертвой человека, встреча с которым была у неё назначена на семь часов сегодняшнего вечера? В этой гипотезе, имелись, конечно, дырки. Сейчас, например, ещё и четырех не пробило. Но убийца ведь мог заскочить и раньше назначенного времени. Когда у тебя убийство на уме, поневоле станешь нервничать. Я открыл страницу с сегодняшней датой и сразу успокоился.
      Она была пуста.
      Как, впрочем, и остальные страницы. Или у Филлис было не так много встреч намечено, или она ничего не записывала.
      Я положил книжку на место и переместился в кухню. Там, в ящичке рядом с плитой лежало около сотни продуктовых купонов. Все они были аккуратно скреплены и сложены по алфавиту. Я закрыл ящик, и грусть накатила на меня теплой волной. Столько трудов, и столько купонов, а бедной Филлис так и не довелось ими воспользоваться.
      Я попытался снова включиться в Режим Убийства и оставить печаль на потом. В стенном шкафу за холодильником нашлось кое-что поинтереснее продуктовых купонов. И даже поинтереснее записной книжки. На верхней полке, за коробкой из-под фруктового сахара, прятались три маленьких диктофона, их тех, что включаются голосом.
      И, что любопытно, у каждого сзади был какой-то липкий след. Быть может, клея.
      Два диктофона были пустыми. Но в третьем до сих пор хранилась кассета, наполовину перемотанная. Я включил диктофон и услышал странные звуки. Словно мужчина и женщина на пару страдали от астмы. Однако в следующее мгновение сообразил, что они отнюдь не страдали. Совсем даже наоборот.
      Кассета вполне могла служить фонограммой к порнофильму.
      Спустя примерно минуту женский голос начал повторять имя. «Орвал». Снова и снова. В промежутках между повизгиваниями. И хихиканьем. И причмокиваньем.
      На этом месте я сделал то, что сделал бы любой частный сыщик. Перемотал пленку, прибавил звука и приложил диктофон к самому уху. Филлис говорила, что её мужа зовут Орвал. Но женский голос на записи принадлежал явно не ей. Он был высоким, с придыханием, и совсем не гнусавый.
      Когда женщина прекратила называть Орвала по имени, она начала называть его «Жеребчик». В промежутках между повизгиваниями, о которых я уже упоминал. И хихиканьем. И причмокиваньем.
      Пока я слушал эту мерзость, грусть моя переросла в настоящую депрессию. Личная жизнь Хаскелла Блевинса приказала долго жить в тот самый день, когда я вернулся в наш городок. Все мало-мальски привлекательные особы быстро понимали, что роль девушки Вождя Краснокожих — это не из их репертуара.
      А ещё я не мог припомнить, чтобы Клодзилла награждала меня какими-нибудь кличками, разве что к самому концу нашего брака. Но их трудно было назвать ласковыми.
      Услышав хруст колес по гравию, я почти обрадовался, что больше не придется слушать, как развлекается парочка на пленке. В рекордный срок я водворил диктофоны на место и поспешил на улицу.
      Верджил как раз открывал дверцу патрульной машины.

      Раньше Верджил появлялся на месте преступления в сопровождении сирен, включенных на полную громкость, вероятно, чтобы отыграться на наших барабанных перепонках за причиненный ему моральный ущерб. Казалось, его машина так же злится из-за очередного происшествия, как и он сам.
      На сей раз, однако, шериф причалил к крыльцу без обычной помпы, ограничившись троекратным автомобильным гудком. Сопровождавшие его машины тоже воздержались от завываний. Окружной следователь, ребята из криминалистической лаборатории, и оба зама Верджила подкатили к дому Филлис в полной тишине. Можно подумать, они приехали сюда тайком. У меня дух захватило от изумления. Верджил, наверное, воспринял случившееся слишком близко к сердцу. Убийство вызвало в нем отнюдь не гнев. Хуже. Это был стыд.
      Верджилу далеко за пятьдесят. Франт с редеющими волосами «соль с перцем» и тугим животиком, он старательно молодился и держал форму. Нервничая, шериф беспрестанно ерошил шевелюру. Благодаря необычной стрижке, — волосы торчали над ушами под неестественным углом, — Верджил мог бы участвовать в конкурсе двойников Эйнштейна. Хотя вряд ли он выиграл бы, поскольку усы у шерифа вовсе не напоминали метелку. Собственно, усов у него и не было. Думаю, Верджил боялся, как бы они не свели на нет вечно кислую мину, которую он старательно надевал на лицо. Шериф хотел, чтобы весь мир знал, как он несчастен.
      — Хаскелл, — простонал Верджил траурным голосом.
      — Верджил, — ответил я. В наших местах не принято тратить время на лишние разговоры типа приветствий-прощаний. Мы просто называем друг друга по имени, как бы подразумевая: «Ага, я знаю, кто ты такой» — и переходим к делу.
      А дела у Верджила были следующие: повелеть одному из близнецов Гантерманов обмотать все вокруг желтой лентой с надписью «Посторонним вход воспрещен», а другому близнецу выпроводить меня за пределы ленты и стеречь во дворе. Сам он исчез внутри дома. Как я вам говорил, так оно и случилось. Если мой частно-детективный бизнес и дальше пойдет с такой бешеной прибылью, подыщу себе работу ясновидящего.
      Верджил пробыл внутри ужасно долго. Хотя, может, мне и почудилось, что немудрено, поскольку я вынужден был коротать время в компании близнеца Гантермана. Не скажу точно, Джеб или Фред, но мой Гантерман непрерывно на меня косился. Словно никак не мог решить, свидетель я или подозреваемый.
      Когда Верджил наконец возник в дверях, я был почти рад его видеть. Он аккуратно переступил через желтую ленту и направился к нам. Мы устроились в тени большого клена, метрах в пяти от крыльца.
      — Ну-с, Джеб, похоже, орудия убийства у нас нет. Преступник, должно быть, забрал его, — скорбно прошептал Верджил. — И насколько я могу судить, отпечатки пальцев тоже уничтожены.
      Все это Верджил проговорил, глядя прямо на Джеба Гантермана, но информация к размышлению предназначалась явно для меня. Потому что сообщать её Джебу — все равно что разговаривать с бревном.
      Даже сам Джеб удивился, что Верджил к нему обращается. Глаза его расширились, он неуверенно переступил с ноги на ногу. Близнецы — настоящие гиганты, под два метра ростом и килограмм по сто двадцать, так что перенести этот вес с одной ноги на другую — задача не из легких. Наверное, это отняло у Джеба уйму сил, поэтому он так долго не отвечал шерифу.
      Из-за размеров Гантерманов стали называть в городе Близнецы-Две-Тонны. Только не в лицо, конечно. Потому что лица у них одинаково зверские. Мясистые подбородки, короткие, как у мопсов, носы, и одинаковые стрижки.
      Джеб склонил голову набок, как пес, не понявший команды, и медленно-медленно выдавил:
      — А-а, вы хотите сказать, что там нет оружия, и отпечатков нет, тоже? Ох…
      После столь фундаментального анализа данных Верджил секунд пять печально взирал на Джеба, потом исторг тяжкий вздох и повернулся ко мне.
      — Хаскелл, Хаскелл, Хаскелл. — Нет, правда, именно так он и сказал. Вся мировая скорбь отразилась в его карих глазах.
      Я не представлял, что же на это отвечать, и неуверенно пробормотал:
      — Верджил. — Хотя шериф повторил мое имя трижды, я решил, что с меня и одного будет вполне достаточно.
      — Еще одно убийство, — простонал Верджил. — Еще одно! А прошло-то всего шесть недель. — Он всегда говорил таким голосом, будто произносит надгробную речь, однако, на сей раз эта речь слегка смахивала на обвинительную. — Что, черт подери, приключилось?
      Не обращая внимания на прокурорский тон, я скороговоркой поведал о том, как нашел тело Филлис. Рассказал почти все, что знал, — как Филлис наняла меня, как я не мог с ней связаться и чем все кончилось. Упустил я лишь то, что успел осмотреть дом и найти записную книжку и диктофоны. К чему ещё больше расстраивать Верджила? К тому же, уверен, он и сам в состоянии найти улики.
      Но, как выяснилось, я впустую сотрясал воздух, ибо Верджил услышал лишь одно.
      — Так ты хочешь сказать, что она тоже была твоей клиенткой?
      Шериф имел в виду, что жертва «цыплячьего убийства» тоже пригласила меня в качестве детектива. Я растерянно моргнул. Ну скажите на милость, какое это имеет отношение к Филлис?
      Но для Верджила связь между этими двумя убийствами была несомненной.
      — Господи, они мрут как мухи, правда, Хаскелл? — его загорелое лицо оплетала паутинка мелких морщин, и когда он расстраивался, они становились глубже. Сейчас возле губ пролегли два горных ущелья. — Нехорошо это для твоего бизнеса, — в скорбном голосе Верджила звучало искреннее сочувствие, но не знаю, почудилось ли мне, или правда промелькнули в нем едва заметные нотки удовлетворения. — Не очень-то хорошо это выглядит… Когда твои клиенты помирают один за другим.
      Ну вот, опять эти преувеличения.
      — Верджил, — я был само терпение, — некоторые из них до сих пор целы и невредимы.
      На самом деле, всего двое моих клиентов преждевременно скончались в ходе расследования. Цыплячий магнат и Филлис. И у меня возникло желание оправдаться. Оттого, что я чувствовал вину перед Филлис, а вовсе не потому что этот обалдуй Джеб Гантерман выкатил на меня глаза, словно перед ним Синяя Борода, скрывающийся под маской частного детектива. В общем, я, как полный идиот, начал перечислять имена людей, чудом выживших после обращения в мое агентство.
      Так, дайте подумать. Туми, мое первое дело. Я должен был найти, кто украл мешки с собачьим кормом, которые он оставил у дверей своей скобяной лавки. Туми жив и умирать пока не собирается. Как, впрочем, и Сайрус Ласситер. Когда брат его скончался от инфаркта, он попросил меня разыскать приемную дочь брата, чтобы сообщить ей печальную новость. Сам же Сайрус здоровехонек. И, конечно, Корделия Терли, поручившая мне расследовать убийство домашних любимцев её бабули и дедули. Корделия жива-здорова вернулась в Нэшвилл, город её детства. Я мог бы называть ещё многих и многих. Все они ходят на своих двоих. Даже не болеют.
      Я мог бы упомянуть Руту и Уинзло, но тогда пришлось бы признаться, что меня уволили, и Верджил непременно подумает: очень своевременно, вероятно, они тем самым спасли себе жизнь.
      Я бы долго ещё выкликивал имена, если бы Верджил не прервал меня замогильным вздохом. Он был настоящим мастером этого дела. Не побоюсь сказать, что он наверняка выиграл бы голубую ленточку на конкурсе вздохов.
      — Да о чем я толкую-то! Я просто говорю: довольно странно, что только твоих клиентов и убивают в последнее время.
      Верджил, несмотря на трагический тон, несомненно, развлекался. Он прекрасно знал, что виновник гибели бройлерного магната ничего общего со мной не имел. Это был отнюдь не серийный убийца, который охотится за моими клиентами. На что же шериф намекает? На то, что все, кому жить надоело, могут просто заскочить ко мне в офис, и дело в шляпе?
      — А также я искал утерянные книги из Крейтонской окружной библиотеки, и оба библиотекаря все ещё живут и здравствуют, — с ужасом услышал я свой голос. Ну дурак дураком.
      Верджил, похоже, с этим был полностью согласен. Теперь во взгляде его проскользнула жалость. По-моему, ему стало как-то неуютно, потому что он резко переменил тему.
      — Я заметил, что дверь в кухне взломана. Думаешь, Филлис зашла в момент ограбления?
      Я помешкал с ответом, не хотелось огорчать его, но обойти эту тему никак не удастся.
      — Вообще-то, Верджил, дверь с утра взломана. Вот почему Филлис наняла меня.
      Глаза его ещё больше погрустнели.
      — Филлис ничего не сказала мне насчет взлома, — сказал он с болью.
      — Она собиралась, — сказал я. — Филлис говорила, что позвонит тебе, как только вернется из магазина. Будь она жива, ты бы узнал об этом из её уст.
      Верджилу от этого не полегчало. Он испустил Вздох Вздохов, и снова переменил тему.
      — Ну ладно, а что ты вот об этом думаешь?
      Я понял, о чем речь ещё до того, как он протянул мне стерильный пакет для сбора улик, которыми у него всегда набиты карманы. Записка Филлис. Хотел бы я выдать четкий и ясный ответ. Отчеканить по буквам, без запинки и немного язвительным тоном.
      Чтобы у старины Верджила челюсть отвисла.
      Но ответа у меня не было.
      — Я над этим работаю.
      Мой невразумительный ответ не слишком расстроил Верджила. Он прищурился на записку и пробормотал:
      — Может, она начала записывать телефонный номер, — голос его опять погрустнел. — Одна семерка, конечно, погоды не сделает, да?
      Я понял. Почти все номера у нас начинаются с 733, единственное исключение составляют ребята вроде меня. Хотя район, где я живу, считается окраиной Пиджин-Форка и находится всего в семи милях от центра, номер телефона у меня начинается с тех же цифр, что в Дауэсвиле — 843. Дауэсвиль — соседний городок, и мне что до него, что до Пиджин-Форка, почти одинаково. Но обе крошечных телефонных компании сражаются за каждого клиента. Меня отспорил Дауэсвиль, и теперь, чтобы позвонить в Пиджин-Форк, я плачу как за «межгород». Здорово придумано, правда?
      Верджил не мог оторвать взгляда от записки.
      — А может, она не номер телефона записать пыталась, а адрес? И ей не хватило времени, — Верджил шагал по проторенным мною тропам. Понимаете теперь, почему он так дергается по поводу моего вмешательства в расследования. А вдруг кому-то придет в голову, что шерифу требуется помощь какого-то сопляка из Большого Города, вот позор-то будет. Он и сам прекрасно справляется.
      Подозреваю, что Верджила может беспокоить ещё одна умная мысль: вдруг я мечу на его место, а не просто хочу помочь? Почему бы тогда сразу не в террористы? Нет уж, спасибочки, ролью стража порядка я насытился до отвала ещё в Луисвиле. Хватит с меня дерущихся с мужьями жен, хватит тумаков от алкашей, хватит вылавливать по подворотням несовершеннолетних девчонок-проституток, по гроб жизни наелся. Если Верджилу угодно — на здоровье, я ему дорогу перебегать не собираюсь.
      У нас не было времени как следует поговорить о записке, потому что по гравию прошуршала черная «хонда» последней модели. Поскольку место стоянки было до отказа забито машинами Верджиловской свиты, водителю авто пришлось стать на приличном расстоянии, рядом с фургоном криминалистической лаборатории. Хозяин хлопнул дверцей и зашагал к нам.
      То есть, ноги его двигались в нашем направлении. Глаза, однако, метались, оглядывая толпящийся транспорт, остановились на надписи «Окружной следователь», потом приклеились к машине Верджила. И они делались все шире и шире.
      Верджил сунул записку в карман, мы замолчали, наблюдая за новоприбывшим. Высокий, мускулистый, в хлопчатобумажном рабочем комбинезоне, в ковбойской шляпе и довольно дорогих ботинках из крокодиловой кожи, он держал в руках ящик для инструментов. Несмотря на то, что творили его глаза, шел он медленно. Почти неохотно. Поэтому, наверное, Фред, второй близнец Гантерман, и не подумал, что это может быть близкий родственник убитой. А может, мыслительный процесс близнецу в принципе незнаком. Или все его умственные возможности оказались затребованы на оклеивание кустов желтой лентой. В любом случае, когда водитель «хонды» подошел к заместителю шерифа и спросил, что случилось, тот, не моргнув глазом, ответил:
      — Филлис Какую-то прикончили.
      Ковбой остановился.
      И выронил ящик с инструментами.
      И испустил душераздирающий вопль.
      Конечно, это был Орвал Карвер, Ковбой-Ремонтник и знаменитая Порнозвезда.
      У меня сразу же возник вопрос: а много ли мозгов в голове у этого парня? Надо же до такого додуматься! Нарядиться в ковбойский костюм, когда ты женат на женщине с лошадиным лицом.
      Наверное, Орвал считал, что ковбоям положено давать волю эмоциям, потому что он минут пять рыдал в голос. Но главные рыдания он исторг, увидев тело бедной Филлис.
      Орвал сам изъявил настойчивое желание посмотреть на убитую. Верджил и оба близнеца пытались отговорить его, но Орвал обманным путем прорвал их оборону и очертя голову ринулся в гостиную.
      Когда он взглянул на Филлис, мне стало ясно, что это был слишком опрометчивый поступок. Орвал застыл в дверях, олицетворяя собой выражение «громом пораженный». Повисла секундная тишина, а затем вдовец завизжал так, что в доме задребезжали стекла.
      От неловкости за него Верджил покраснел ещё больше. Можно подумать, он стал невольным свидетелем постыдных семейных секретов. Схватив плаксу за руку, он силой выволок его из комнаты и потащил на двор, в тень развесистого клена, где стоял я, наблюдая за происходящим.
      Вероятно, он надеялся, что если Орвала оторвать от тела Филлис, тот сможет взять себя в руки. Оптимист. В течение следующих пятнадцати минут Верджил обреченно поглядывал на Орвала и чем-то шуршал в кармане. Я знаю, чем он шуршал. Запиской. Наверное, не хотел грубо прерывать рыдания Орвала таким прозаичным вопросом.
      Мне неприятно говорить, но, по-моему, будущее наше выглядело довольно удручающе. Мы могли всю ночь стоять и ждать, пока Орвал осушит слезы.
      Близнецы Гантерманы тоже смотрели и молчали, только чуть поодаль. Верджил поставил их охранять вход в гостиную от настырных посетителей.
      Орвал все никак не мог остановиться, он выл, тер глаза и сморкался. Я бы с радостью подарил ему крюк, веревку и мыло, если бы не помнил о фонограмме к порнофильму. И о Неизвестной Хохотушке, чей высокий голосок смешивался с пыхтением Орвала. Посему я смотрел на удрученного горем вдовца с некоторым скептицизмом.
      Но Верджил-то пленки не слышал, и жалел Орвала от всего сердца. Когда рыдания немного стихли, Верджил откашлялся и произнес:
      — Искренне сочувствую вашему горю.
      При этом он потупил глаза, словно обращаясь к иссушенной траве на лужайке. Но Орвал оказался догадливым малым, он смекнул, с кем разговаривает шериф, и кивнул. Казалось, он готов возобновить рыдания, поэтому Верджил поспешил отвлечь его внимание на записку, которую выхватил из пакетика с такой поспешностью, что едва не порвал.
      — Не взгляните ли? Ваша жена написала эту записку перед самой смертью. Не знаете, что это может означать?
      Орвал мигал, щурился, и судорожно глотал. Потом наконец пробубнил:
      — Смахивает на семерку, — тон у него был недоумевающим: мол, неужели без него не видно?
      Взгляд Верджила стал ещё печальнее.
      — Действительно, похоже на семерку, — терпения у него было море. — Но вы не знаете, почему она могла написать эту семерку?
      Ответ Орвала очень помог следствию:
      — Нет. А почему?
      Глаза Верджила наполнились мировой тоской.
      — Зачем Филлис понадобилось оставить после себя эту никчемную семерку? — вопрос Орвала был обращен к вселенной, ведь ясно же, что никто не знал ответа. Верджил, наверное, хотел ещё кое-что спросить, но, видимо, запас надежд у него истощился. А Орвал тем временем выдал ещё одну ценную фразу. — Боже мой, мне будет её так не хватать, даже не знаю, что без неё делать.
      Судя по тому, что я слышал на записи, старина Орвал что-нибудь да придумает. Но я, понятное дело, помалкивал. Только скорбно кивал вместе с Верджилом, головы наши синхронно ныряли. Когда угас новый приступ рыданий, подкатила ещё одна машина.
      Это был красный «мустанг» выпуска далеких шестидесятых, и судя по его состоянию, заботились о нем как о жеребце редчайшей породы. Однако к себе хозяйка относилась намного небрежнее, чем к своему транспортному средству. Ее кудрявые каштановые волосы до плеч давно нуждались в расческе, голубое платье с пышным красным бантом вместо воротничка было сшито отличным портным и сидело безукоризненно, но из-под него выглядывала комбинация.
      Владелица «мустанга» была далеко не красавица. Ширококостная, грудастая, но чем-то неодолимо влекущая, как пышущая здоровьем крестьянская девица. Женщина, видимо, не заметив нас с Верджилом и Орвалом, потому что прямиком устремилась к братьям Гантерманам.
      — Я Имоджин Мейхью, сестра Филлис, дайте пройти!
      Вот так, запросто. На одном дыхании, не запнувшись. Фред, который стоял к ней ближе, замотал головой, а братец его забормотал:
      — Ах, нет, не надобно вам смотреть, ах, вы не…
      Я восхитился Имоджин. Вы тоже восхитились бы на моем месте. Она не позволила Джебу даже договорить.
      — Слушайте, вы, болваны здоровенные, а ну пустите, я все равно пройду.
      Джеб и Фред, однако, так не думали. Их плечи сомкнулись, образовав неприступную человеческую стену. Весьма неприглядную стену, должен я добавить.
      — А ну, прочь с дороги, идиоты! — взвыла Имоджин. — Это дом моей сестры, и я хочу её видеть! — свои слова она подкрепила увесистым шлепком, которым наградила Фреда. Надо же, до чего храбрая женщина. Это примерно то же самое, что ткнуть палкой в тигра.
      — Минуточку, леди, — выступил вперед Верджил. — Позвольте мне вмешаться, — наверное, он решил, что близнецы сами не в состоянии разъяснить ситуацию.
      Но леди его не слышала. Она вопила:
      — Эй вы, балбесины, убирайтесь отсюда, живо! — и при этом ожесточенно лягала близнецов.
      И тут Фред и Джеб, желая, наверное, рассчитаться за балбесин, болванов и идиотов, обменялись взглядами и дружно расступились. И Имоджин увидела прямо перед собой парня из криминалистической лаборатории, который очерчивал контуры тела бедной Филлис мелом.
      У меня сердце едва не разорвалось. Секунду Имоджин не издавала ни звука. Стояла в дверях с остановившимся взглядом, будто её клюшкой по лбу огрели.
      — Господи, — тихо сказала она и пошатнулась.
      Мы с Верджилом одновременно ринулись к Имоджин, но я успел первым, подхватил и осторожно повел к клену. Шериф угрюмо плелся за нами. Имоджин не сопротивлялась, движения у неё были какие-то деревянные, словно она пребывала в трансе.
      Я прислонил её к клену и спросил:
      — Ну как вы?
      Дурацкий, конечно, вопрос, но ничего другого мне в голову не пришло.
      — Бывало и лучше, — ответила она и издала глубокий, жалобный вздох.
      И тут я обнаружил, что у нас с Имоджин есть кое-что общее. А именно веснушки. Внезапно по её веснушкам хлынули слезы. Она отирала их тыльной стороной ладони, и, похоже, стыдилась плакать прилюдно.
      Орвал тем временем стоял с другой стороны дерева, вытирая платком глаза и периодически вполголоса подвывая. Опыт подсказывал мне, что в таких случаях люди, знавшие усопшего, стараются утешить друг друга. Я помню, как Верджил стыдливо приобнял меня за плечи на папиных похоронах. Но Имоджин, как я заметил, не собиралась обнимать Орвала.
      Быть может, она его не заметила. Но надо быть абсолютно глухой, чтобы не услышать его рева. И тем не менее, Имоджин вела себя так, будто Орвала здесь нет, смотрела прямо перед собой, утирала слезы и слушала, скорбный рассказ Верджила.
      Шериф не упустил ни одной детальки. Даже упомянул, что вот этот вот парень рядом, — и ткнул меня в бок — первый обнаружил тело её сестры. Взгляд Имоджин метнулся в мою сторону. Однако, он ни разу не метнулся в сторону Орвала, даже когда повествование шерифа прерывались громкими всхлипами вдовца.
      Я смотрел на сестру Филлис во все глаза. Может быть, она все ещё в трансе? Может, это последствия шока, или ещё чего. А может, она купилась на громкое, безутешное и сопливое горе Орвала не больше чем я?
      — Я… я просто поверить не могу, — сказала Имоджин, ни к кому не обращаясь. Голос у неё был монотонный и блеклый. В первый момент мне показалось, что она имеет в виду театральное представление Орвала, но я ошибся. — Я с Филлис только-только разговаривала, утром. Она позвонила мне на работу, и голос у неё был такой веселый… — Она перестала делать вид, будто не плачет. Слезы беспрепятственно покатились по лицу Имоджин, а она все говорила и говорила странным голосом без интонаций. — Я работаю агентом по продаже недвижимости. В городской конторе. Филлис позвонила утром, как только я зашла в кабинет. Господи, голос-то у неё веселый такой был.
      Имоджин повторялась. Верджил поспешил попасть в паузу:
      — Филлис оставила записку, — сказал он и протянул пакетик с листком. Это о чем-нибудь вам говорит?
      Имоджин долго разглядывала квадратик бумаги.
      — Семь? — сказала она. — Филлис нарисовала семерку?
      Тут сбоку донесся очередной судорожный всхлип, и Орвал прогундосил:
      — Странно, правда?
      Имоджин и виду не подала, что слышала. Это о многом говорило.
      — И что это означает? — спросила она у Верджила, наверняка понимая, что мы не собираемся отвечать на этот вопрос. — Я не знаю, что Филлис пыталась сказать.
      Верджил вздохнул и сунул записку обратно в карман.
      — А о чем вы с сестрой разговаривали по телефону? — спросил он.
      Имоджин подумала.
      — Филлис просила меня заскочить после работы. Сказала, у неё есть для меня сюрприз.
      Уверен, что она вовсе не такой сюрприз имела в виду. Верджил кивнул и посмотрел на меня.
      — Хаскелл, а когда Филлис к тебе заходила, она упоминала о каком-нибудь «сюрпризе»?
      Я открыл было рот, но сказать ничего не успел. Едва шериф назвал мое имя, Орвал выскочил из-за дерева, дико вращая выпученными глазами.
      — Хаскелл? Хаскелл Блевинс? — выкрикнул он. — Ты — Хаскелл Блевинс?
      Я растерянно кивнул. Это было моей ошибкой.
      И тут Орвал набросился на меня.
      — Ты! Это ты её убил! Думаю, и Верджила, и близнецов Гантерманов такой поворот событий застал врасплох, как и меня. Надеюсь, только поэтому никто вовремя не остановил Орвала. У него была уйма времени, чтобы заехать мне кулаком в живот. Я согнулся пополам и издал звук, весьма напоминающий тот, что издает Рип, когда кто-то показывается на дороге, ведущей к нашему дому.
      ГАФФФ!
      После этого я добрых десять минут не мог сказать ничего более вразумительного.

      Если бы не подоспели Джеб с Фрэдом, Орвал бы наверняка наградил меня ещё парой тумаков. Признаться, я впервые по достоинству оценил уникальные физические данные верджиловских замов. Особенно понравилось мне, как они ласково сжали Орвала с двух сторон, казалось — ещё чуть-чуть, и он хрустнет, как спичка.
      Сохрани я способность к членораздельной речи, непременно попросил бы: продолжайте, ребята, в том же духе. Однако Верджил решил, что не дело так жестко обходиться со скорбящим.
      — Достаточно, мальчики.
      Разочарованные «мальчики» нехотя отпустили Орвала. Тот попятился и захныкал:
      — Так ему и надо, Хаскеллу! Да я бы его, гада, изничтожил! Вчера вечером Филлис призналась, что у неё с ним роман!
      У меня челюсть отвисла. Какая беспардонная ложь!
      — Это был шок! Просто шок! — ныл Орвал.
      Это у него шок? А мне-то в таком случае каково?
      — Пока я, значит, вкалывал как ишак, эти двое крутили шуры-муры у меня за спиной! — Орвал уже почти визжал.
      Я все ещё не мог издать ни звука, поэтому таращился молча на Орвала, пытаясь понять, кто же из них соврал, муж или жена.
      — Вдруг обнаружить, что у тебя жену умыкнули под шумок! Представляете, какое… какой… как это… — Орвал лихорадочно подыскивал верное слово. И нашел: — …какая гнусность!
      И это он говорит человек, подвизающийся в аудиопорнухе с посторонней женщиной?! Не злоупотребляет ли он пословицей «что хорошо для повара, плохо для гуся»? Какой же, однако, лицемер, а! Жаль, что я говорить не могу, не то бы сообщил ему о кассете!
      — А ещё Филлис вчера сказала, что собирается порвать с Хаскеллом, тут Орвал драматично ткнул в меня перстом. — Вот почему ты убил ее! Раз не досталась мне, так не достанься же никому, вот как ты рассудил, да? А ну признавайся, гад! — тут у Орвала, видимо, помутился рассудок, и он снова ринулся ко мне.
      Или я чем-то покорил сердца близнецов Гантерманов, или им приятен сам процесс рукоприкладства, потому что они радостно сграбастали Орвала. Ножки его болтались сантиметрах в пяти над поверхностью земного шара, а ковбойская шляпа съехала на одно ухо.
      Я и Филлис — любовная парочка? Нелепость! Абсурд! Женщина с лицом принца Эдварда? Говорить это вслух я, разумеется, не стал. О мертвых хорошо или ничего. Так что я просто покачал головой. Так энергично, что меня замутило.
      Правда, у Орвала, сплющенного между братьями, видов, надо признать, был ещё более жалкий. Тем не менее сочувствия в глазах Верджила поубавилось.
      — Вы возьмете наконец себя в руки, Орвал? — строго спросил он.
      Пленник кивнул, ковбойская шляпа ещё больше съехала набок. Но на меня он бросал ненавидящие взгляды.
      — Освободите его! — трагическим тоном приказал Верджил.
      Для близнецов это и впрямь была целая трагедия. Я обрел голос как раз в тот момент, когда ноги Орвала коснулись земли.
      — Да врет он все! — просипел я. — Ничего между мной и Филлис не было и быть не могло. Я её едва знал, — боль в животе, наверное, слегка затуманила мой рассудок, потому что не успел я прикусить язык, как с него уже слетело: — И кроме того, Орвал, всем известно, что у тебя самого рыльце в пушку. Не так ли, Жеребчик?
      Лицо Орвала стало белым.
      И Имоджин, кстати, тоже сильно побледнела. Она кинула на меня острый взгляд, мигнула, и так же быстро взглянула на Орвала. Впервые за все время, между прочим.
      Я, наверное, и вправду становлюсь ясновидящим. Потому что мне вдруг стало совершенно ясно, что Имоджин не впервые слышит прозвище «Жеребчик». Неужели она тоже прослушала эту пленку? Похоже, что так. Потому что на лице Имоджин было написано крайнее отвращение.
      Не потому ли она не спешила утешить Орвала в столь тяжкий для него час?
      А Орвал тем временем бил копытом, сгорая от желания ещё разок выбить из меня пыль. Я на всякий случай отошел подальше.
      — Ладно, ладно, — прорычал он. — Может, у меня и были связи на стороне, но это вовсе не значит, что я изменял Филлис.
      Я изумленно посмотрел на него. Довольно оригинальное толкование клятвы супружеской верности. Интересно, разделяла ли Филлис его взгляды? Ох, сомневаюсь.
      Остальные тоже, кажется, сомневались. Даже Джеб и Фрэд подумали, что Орвал шутит.
      Орвал, поняв, что проигрывает, быстро-быстро заговорил:
      — Слушайте, я не вру! Мы с Филлис были очень и очень счастливы. Она совсем не возражала против моих… этих, как их… — Орвал снова обнаружил нехватку слов. На этот раз ему попалось на язык вот что: — моих развлечений. Она знала, что для меня это ничего не значит. Что-то вроде… как ее… гимнастики. Да, обычной гимнастики.
      Уж не пытается ли Орвал убедить меня, что на кассете озвучена тренировка новых акробатических приемов? Да это может произвести фурор в классической аэробике.
      Орвал обвел наши лица, дружно выражающие скептицизм, и тяжко вздохнул.
      — Слушайте, разве Филлис не обещала порвать с Хаскеллом, а? Разве не обещала? Она не стала бы этого обещать, если бы наш брак разваливался, так ведь?
      По мне, так шибко больших усилий на то, чтобы порвать несуществующую связь, не требовалось. Но Орвал обращался не ко мне. Он смотрел на Верджила.
      Шериф откашлялся и мрачно заговорил:
      — Орвал, что-то я не слышал, чтобы хоть одна женщина поощряла измены мужа. Кроме того, я ни на секунду не поверю, что у Филлис был роман с Хаскеллом.
      Джеб с Фрэдом кивали в такт словам шерифа, как двойной метроном.
      Я, наверное, должен был порадоваться за то, что никто не придал значения бредням Орвала. Но что-то продолжало грызть меня. И я даже знал, что именно. Обида. Неужели сама мысль, что я могу вызвать у женщины интерес, кажется настолько противоестественной? Не следует ли мне рассматривать реакцию Верджила и его помощников, как оскорбление? Могу поклясться, что когда Орвал брякнул про мой роман с Филлис, Верджил чуть не лопнул, так его разбирал смех.
      Итак, старина Опал возглавил список подозреваемых, а я даже на скамейку запасных не попал. Неужели так трудно поверить, что женщина с лошадиным лицом могла положить на меня глаз? Без ножа зарезали.
      Верджил принялся дотошно расспрашивать Орвала о том, как тот провел день, но в глазах шерифа то и дело мелькали веселые искорки.
      Орвал стащил с головы ковбойскую шляпу и принялся нервно вертеть в руках, сминая поля. И тогда я понял, почему он так нежно к ней привязан. Особенно в жаркие дни.
      Волос у Орвала было ещё меньше, чем у Элмо. У братца на макушке оставалось девятнадцать волосинок, — я пересчитал, когда его однажды сморила дрема на моем диванчике. Но по сравнению с Орвалом, Элмо был волосат, как горилла. У Орвала на макушке было абсолютно пусто, а над ушами — жалкие остатки темных кустиков.
      Видимо, допрос с пристрастием настолько испугал ковбоя, что он, сам того не заметив, выставил лысину на всеобщее обозрение.
      — Слушайте, да меня даже близко здесь не было, — бубнил он, терзая бесформенные поля многострадальной шляпы. — Я находился на другом конце округа, чинил телевизор в одном доме, потом стереосистему в другом, потом микроволновку в третьем.
      Для пущего эффекта Верджил вытащил блокнот и начал яростно строчить. Глаза Орвала расширились. Он подпрыгнул и дрожащим от негодования голосом заговорил:
      — Шериф, да вы, между прочим, можете проверить, у меня есть алиби. Если хотите, я дам телефоны и адреса всех моих сегодняшних клиентов.
      Верджил устремил на него грустный взгляд.
      — Хочу.
      Орвалу как будто пощечину отвесили. Из глаз его снова брызнули слезы.
      — Да разве бы я мог что-нибудь сделать моей милой, милой, милой Филлис, моей дорогой женушке, да как вам только такое в голову пришло-то, да как вы… — он долго ещё бормотал какую-то несуразицу.
      Мне это в конце концов надоело, и я направился через лужайку к дому, собираясь под шумок поболтать с ребятами из криминалистической лаборатории. Может, им удалось найти что-то интересное.
      Не успел я и пяти шагов сделать, как меня догнала Имоджин.
      — Можно вас на минуточку, Хаскелл? — Я заметил, что она старается держаться спиной к дому, чтобы не видеть происходящего внутри. Наверное, насмотрелась на всю оставшуюся жизнь.
      — Слушайте, я просто… гм… я хотела, чтобы вы знали: я ни на секунду не поверила Орвалу про вас с Филлис. Совершенно идиотская идея.
      Я молчал, поскольку до сих пор не уяснил, как к этому относиться. Да, мне, конечно, не везло в любви, но неужели мысль о том, что я могу лечь в постель с женщиной, кажется людям такой же абсурдной, как НЛО, Снежный человек или Лохнесское чудовище?!
      Имоджин поежилась.
      — И знаете, почему я не поверила? По одной простой причине. Мы с Филлис были очень близки… — голос её дрогнул, но она справилась с собой и продолжала: — … будь это правдой, Филлис непременно призналась бы мне. Мы друг другу все секреты поверяли, — она подавила вздох. — О Господи, как мне будет её не хватать.
      Я лишь кивнул головой, не находя слов. Никогда не знал, как надо утешать родственника покойного. Особенно если речь идет об убийстве. Обычные фразы типа «Она отправилась в лучший из миров» как-то не вязались с ситуацией, учитывая, каким жестоким способом Филлис отправили в этот лучший из миров. И я поступил так, как всегда поступаю, если мне не хватает слов. Промолчал.
      Но Имоджин, похоже, и не нуждалась в моих утешениях. Она продолжала говорить, и этим напомнила мне сестру.
      — Филлис действительно могла наплести Орвалу с три короба, но единственно ради того, чтобы позлить его.
      По её тону я понял, что это обычное дело. Насочинять черт знает какой чепухи и огорошить мужа.
      Хотя, надо признаться, моя Клодзилла превзошла Филлис. В день ухода она поведала мне обо всех своих изменах, только, в отличие от Филлис, она их не выдумала.
      — В том-то все и дело, — продолжала Имоджин. — Филлис просто отомстила этому подонку за все его мерзкие пакости.
      Я немедленно внес эту поправку в свои суждения. Вероятно, Имоджин считает, что врать мужу насчет несуществующих любовных связей не выходит за пределы нормы, если муж, как она изящно выразилась — подонок.
      Я неуверенно оглянулся на Верджила и подонка. Орвал слезливо диктовал шерифу имена и адреса, а доблестный страж порядка с запредельной скоростью заносил их в свой блокнот. Имоджин проследила за моим взглядом.
      — Точно говорю, — подонок. Вы это знаете, и я это знаю. Могу поклясться, даже сам Орвал это знает.
      Вот это вряд ли. Опыт подсказывает мне обратное. Подонки обычно себя таковыми не считают. Но я с Имоджин спорить не стал.
      — Так вы собираетесь доложить шерифу о том, что знаете? — вкрадчиво спросила она, придвинувшись ко мне поближе.
      Вообще-то я ничего не знал, но зачем же докладывать об этом шерифу? Посему ответил более чем уклончиво:
      — А?
      Но Имоджин довольно странно отреагировала на мой блестящий ответ: отступила на шаг и молча уставилась на меня, будто задаваясь вопросом, намного ли мой коэффициент умственного развития превышает братьев Гантерманов.
      — Я спросила, собираетесь ли вы рассказать шерифу о том, что знаете? О Филлис и обо всем прочем, — Имоджин говорила теперь очень медленно и отчетливо. Примерно так люди говорят, когда обращаются к Джебу или Фрэду.
      Я поневоле покосился на близнецов. Они стояли недалеко от шерифа. Верджил настолько увлекся допросом, что забыл отослать их караулить дверь. Так что близнецы, выражаясь на армейском жаргоне, выполняли сейчас команду «вольно». Фред проводил раскопки в носу. Джеб, по сравнению с Фредом настоящий интеллектуал, сидел на корточках с выражением крайней сосредоточенности на лице. Он завязывал шнурок на правом ботинке. Когда Джеб сосредотачивался на чем-то, язык у него высовывался изо рта сантиметра на два. Казалось, этот процесс может занять у Джеба добрую половину дня.
      Мне не хотелось бы иметь ничего общего с образом профессионала, который воплощала эта парочка. Так что на этот раз я ответил без промедления. Почти мгновенно.
      — Вообще-то, все, что рассказала мне Филлис — это конфиденциальная информация, и я вправе разглашать её только в случае крайней необходимости.
      Имоджин распахнула глаза. Она, наверное, не подозревала, что я знаю слова с таким количеством букв — «конфиденциальная». Я торопливо добавил:
      — Или, другими словами, когда в действие вступают взаимоотношения между частным детективом и клиентом, конфиденциальность должна соблюдаться строжайшим образом. — Теперь в глазах Имоджин появилось новое выражение. Словно она боялась, что я в любую минуту могу вытащить из кармана словарь синонимов. Довольный, я продолжал шпарить без остановки: — И уж конечно, единственное обстоятельство, при котором я могу разгласить эту информацию, будет повестка в суд, которую я склонен рассматривать…
      Слава Богу, при слове «повестка» Имоджин подпрыгнула. Иначе мне пришлось бы использовать такие слова, как «визави» и «вышеизложенное». И через одну-две секунды я потерял бы свою мысль. Навсегда.
      — Да я не предлагаю выбалтывать то, о чем вы с Филлис говорили наедине! Наоборот!
      Имоджин одарила меня многозначительным взглядом, значение осталось вне моего понимания. Я смотрел на Имоджин, опасаясь, что выражение моего лица подозрительно похоже на выражение Джеба. Он в это время с тупым недоумением таращился на колтун, образовавшийся на месте шнурка.
      — Филлис была совсем не такой, как вы думаете, Хаскелл, — проговорила Имоджин, склоняясь к самому моему уху и понижая голос до шепота. — Просто в последние дни она совсем потеряла голову. Вот почему она это сделала.
      Меня терзал один-единственный вопрос: что Филлис сделала? Имоджин, наверное, считала, что я понимаю, о чем она толкует. И все оттого, что я применил к Орвалу выражение «Жеребчик».
      — Понимаю, — солгал я.
      Имоджин взъерошила волосы.
      — Филлис думала, что эти записи помогут ей найти выход.
      Я старался справиться со своими бровями, которые неодолимо ползли вверх. Записи? Во множественном числе? А я-то думал, что мы располагаем только одной. Можно было и самому догадаться, правда? Раз диктофонов три штуки, не логично ли предположить, что должно было остаться три кассеты? Но неужели это Филлис подложила диктофоны, самолично? Ну, знаете, записать собственного мужа в постели с любовницей…
      Невозможно, абсурд. А если правда? Значит, Филлис действительно была женщиной довольно широких взглядов, как и говорил Орвал. И успешно скрывала свои ультрасовременные убеждения под старомодным зеленым платьем?
      Имоджин мягко дотронулась до моей руки.
      — Я знаю, о чем вы думаете.
      Сильно сомневаюсь, подумалось мне.
      — Но вы должны понять, Хаскелл, Филлис требовались деньги, чтобы уйти от Орвала. Это был шаг отчаяния, понимаете?
      Я изо всех сил стиснул зубы, чтобы у меня не отвалилась челюсть. Это что же значит, господа хорошие? Что Филлис делала порнозаписи с Ковбоем-Ремонтником Орвалом в главной роли — на продажу? Ух ты, вот это действительно широкие взгляды. Шире просто некуда. Похоже, старушка Филлис открыла в этой области новые широты.
      Я улыбнулся Имоджин, не без труда, правда, поскольку должен был следить за челюстью.
      — Знаете что, — сказал я, незаметно ущипнув себя за руку, — не волнуйтесь. Я её не осуждаю. Не судите, да не судимы будете.
      Я не стал объяснять, что не осуждаю Филлис только потому, что не понимаю, о чем, черт подери, Имоджин разглагольствует. Но заверение подействовало, она успокоилась.
      — Я знала, что вы не станете говорить об этом шерифу. Я знала, что мы с Филлис можем вам доверять.
      — Можете, я ни словом не Обмолвлюсь.
      И в самом деле, как можно рассказать то, чего не знаешь.
      Имоджин снова взглянула на Орвала, который — невероятно, но до сих пор! — диктовал Верджилу имена и адреса. Вероятно, у Орвала обнаружились пробелы в правописании некоторых фамилий.
      — Это все он виноват, — говорила Имоджин. — Он её вынудил, — в её голосе сквозила ненависть. — Если бы этот болван лучше с ней обращался, Филлис никогда в жизни не пошла бы на такое.
      И тут, как будто вторя её словам, из дверей дома Филлис вышел парень-криминалист, и взглянув на его руки, Имоджин побледнела.
      Руки его в резиновых перчатках держали три диктофона.
      — Мы нашли их на кухне, — сообщил парень Верджилу. — Два пустые… глаза Имоджин метнулись в мою сторону. Во взгляде её сквозил безмолвный вопрос, но она отвернулась, прежде чем я успел ответить. — … Но в третьем была кассета. Я подумал, что вы захотите её послушать, шериф.
      При других обстоятельствах так оно и было бы. Но в данном случае парень явно ошибся. Верджил не желал слушать никаких кассет, могу поклясться. Особенно когда рядом стоит Имоджин.
      Криминалист включил запись, но прошла целая минута, прежде, чем Верджила дошло, что за звуки он слышит. Наверное, слух у шерифа давно уже не тот, что раньше. Верджил придвинулся на пару шагов, наклонился к самому диктофону и закатил глаза, — чтобы лучше слышать, я полагаю.
      Это было одно из самых интересных мест на кассете. Неизвестная Хохотушка не переставая повторяла: «О, да, о, да, о-о-о, ДА-А-А!» И задыхалась от жесточайшей астмы.
      Уверен, что все, кроме Верджила, сразу поняли, в чем дело.
      Даже Джеб и Фред. Фред мгновенно вытащил палец из носа и навалился на брата, дабы оказаться как можно ближе к источнику звуков. Джеб оставил в покое шнурки и пытался отпихнуть Фрэда. Несколько секунд они молча и сосредоточенно боролись, как два школьника в очереди. Потом замерли плечо к плечу и обратились в слух. На их лицах расцвели улыбки, которые становились все шире и шире, словно близнецы проходили пробы для съемок в рекламе жевательной резинки «Двойная свежесть».
      Зато Орвалу было не до смеха. Он-то сразу опознал эти астматические хрипы. — Эй, что за чертовщина, вы где это взяли, а? — ошалело проговорил он. — Вы что же творите-то?
      Для человека, утверждающего, что это обыкновенные гимнастические упражнения, Орвал как-то слишком разволновался. Подумаешь, послушают, как он аэробикой занимается!
      — А ну дай сюда! — взвыл свежеиспеченный вдовец диким голосом и потянулся к диктофону.
      Это все равно, что попытаться переключить телевизор с любимой программы близнецов-братьев. Их двойные мятные улыбки погасли, и оба зама угрожающе двинулись на бедолагу Орвала. Осознав свою тактическую ошибку, он так резво отдернул руку, будто диктофон раскалился, как чайник.
      А ведь и впрямь раскалился, в известном смысле, от него разве что пар не валил.
      Попятившись от грозных близнецов, Орвал заныл, явно вознамерившись снова пустить слезу:
      — Ну где вы взяли пленку, а? Она, между прочим, не для чужих ушей.
      Уж это мы заметили.
      — Мы нашли это в шкафу за холодильником, — ответил криминалист, адресуясь, разумеется не любителю аэробики, а Верджилу.
      Тут Неизвестная Хохотушка перешла от «о-да-о-да» к серии «Орвал-Орвал-Орвал», скандируя, как заядлая болельщица, и задыхаясь от фанатичного восторга.
      Вот тут-то и до Верджила, наконец, дошло, к чему он с таким вниманием прислушивается. Смекнув, что запись предназначена отнюдь не для прослушивания в присутствии дам, шериф не просто порозовел, — он заалел и зыркнул на Имоджин.
      — Выключите! — рявкнул он. — Прошу прощения, мэм. Прошу прошения… Даже его волосы цвета «соль с перцем» приобрели красноватый оттенок. Верджил повернулся к Орвалу. — Это… эта… этот… — тут он сдался, видимо, заразившись от вдовца нехваткой слов в организме. — Это вот ваша работа?
      Лицо опозоренного ковбоя скривилось. «Как вы могли подумать!» — как бы говорило это лицо.
      — Нет! — вскрикнул Орвал. — Нет! Я бы никогда, никогда не стал такую гадость записывать. Никогда! Боже правый, это отвратительно! Это… просто мерзопакость!
      По-видимому, он запамятовал, что на кассете в главной роли выступает он сам, и вся эта гадость и мерзопакость, которую мы выслушали — его рук дело. И не только рук.
      — А разве это не вы на кассете… того…
      — Ну… да, вообще-то, я. Но я никогда в жизни этой кассеты не видел и слыхом не слыхивал.
      — Так-таки и никогда? — недоверчиво прищурился Верджил.
      Голос у Орвала был честнее некуда.
      — Да что вы, шериф, неужто я стал бы собственноручно такое записывать, да ещё дома держать? Интересно, где её могла раздобыть моя женушка?
      А вот это Орвал брякнул, не подумав. Шериф глубоко вздохнул и угрюмо прошептал:
      — Орвал, мне показалось, вы говорили, что ваша жена не возражает против ваших упражнений.
      — Ну, э-э… как это… Одно дело — знать, но слушать — это уж, знаете ли, слишком.
      Тут шериф прочистил горло и спросил уже во весь голос:
      — Кто эта дама, Орвал?
      Вдовец мялся, жался, скрутил свою шляпу в бесформенный узел, и наконец выпалил:
      — Фло!
      Коротко и ясно. Верджил, Джеб, Фред, я, и даже парень из криминалистической лаборатории, кивнули. В Пиджин-Форке все мужчины старше шестнадцати знают Фло Педиго. Это дамочка чуть за сорок, с пышными волосами гранатового цвета, фигурой двадцатипятилетней девушки, и очень, как бы это выразиться, дружелюбная. Она ни разу не встречалась с мужчинами, которые ей не нравились. А понравиться ей мог любой, у кого в кармане звякали двадцать пять долларов. А то и поболее, если мужчина рассчитывал нравиться ей дольше одного часа.
      Прошу заметить, я вовсе не по собственному опыту это знал. Просто наслышан о расценках Фло. В нашем городке любят поговорить о таких вещах. Честное слово. Да и вообще, не дай Бог дожить до поры, когда придется платить женщине, чтобы она согласилась лечь со мной в постель. Мое бедное эго тогда будет окончательно низвергнуто в пучину отчаяния.
      Да мне сам Верджил как-то поведал о расценках мадам Фло. Он периодически арестовывал любвеобильную особу. Единственная проблема в том, что у Фло вечно не было денег, чтобы выйти под залог, посему в ожидании суда приходилось держать её в отделении, где она, не закрывая рта, рассказывала заключенным грязные истории. И показывала стриптиз. В результате, когда Фло в очередной раз попадала за решетку, кое-кто из сильной половины Пиджин-Форка начинал дебоширить почем зря, чтобы угодить в каталажку.
      В конце концов терпение Верджила лопнуло. Случилось это в тот самый день, когда семнадцатилетний парнишка Туми швырнул кирпичом в окно шерифа, а потом долго канючил под дверью, чтобы его арестовали. И Верджил решил оставить Фло в покое.
      Надо сказать, шериф вовсе не обрадовался, услышав имя Фло Педиго. Он даже поморщился. И заставил Орвала по новой расписать поминутно весь сегодняшний день. Это продолжалось целую вечность. Но Верджил-таки вынудил Орвала сознаться, что между заказами у него была масса свободного времени.
      И на это свободное время никакого алиби у него не было.
      — Но позвольте, шериф! — взвыл Орвал. — Положим, я собрался убить мою милую женушку, так? Да ведь мне бы тогда потребовалось проделать весь путь домой и обратно, чтобы попасть к следующему заказчику.
      Я что-то не пойму, к чему он клонит. Что убийство — занятие хлопотное? Или слишком накладно из-за такой ерунды гонять машину?
      А Орвал поспешно добавил:
      — И к тому же — Филлис ведь оставила записку! С этой семеркой! Какое отношение может иметь ко мне семерка?
      По-моему, цифра семь могла означать коэффициент умственного развития Орвала, но я смолчал. Верджила аргументы безутешного вдовца ничуть не тронули. Он мысленно уже выписывал ордер на арест.
      Мне, однако, показалось, что Орвал не врал, уверяя, что видит эти диктофоны впервые в жизни. Или же он гениальный актер. Вид у него был действительно ошеломленный. А если он не знал, что Филлис сделала эти записи, зачем ему тогда убивать жену? Тем более, она не мешала его гимнастическим увлечениям.
      Правда, я не мог не заметить, что уныло повторяя Верджилу свой распорядок дня, Орвал постепенно перестал убиваться. Видимо, осознал, что если не он записал пленку, значит, это сделала Филлис. И припрятала до поры до времени.
      Имоджин, как ни странно, тоже вычеркнула Орвала из списка подозреваемых.
      — Ни на минуту не поверю, что это Орвал убил Филлис, — зашептала она мне на ухо. — Он, может, и подонок, но никак не убийца. Виноват, скорее всего, один из тех людей на кассетах, как по-вашему?
      Вообще-то, мне следовало бы ответить примерно так: нет, не думаю, ибо мозг мой в данный момент поглощен одной-единственной мыслью: Имоджин, дорогая, что, черт подери, вы имеете в виду? Вместо этого я бесстрастно проговорил:
      — Нам бы с вами посидеть, покумекать, поделиться известными фактами.
      Известными вам фактами, следовало бы мне добавить.
      Имоджин захлопала глазами и смерила меня взглядом с ног до головы. Уж не начала ли она подозревать, что я имею какое-то отношение к смерти её сестры? Хотя, она ведь довольно быстро пришла к выводу, что человек с внешностью Вождя Краснокожих на убийство не способен.
      — Хорошо, — сказала наконец Имоджин. — Нам и впрямь не мешало бы поговорить. Ближе к вечеру заскочу к вам домой, ладно?
      Я объяснил ей, как меня найти. Она глубоко вздохнула и выпалила:
      — Я отомщу! Во что бы то ни стало отомщу. Вот увидите, Хаскелл, — и погрозила кулаком невидимому убийце. — Может, и не стоило Филлис делать эти записи, но такого наказания она не заслужила.
      Я кивал словно заведенный, а сам не мог избавиться от мысли, как же заставить Имоджин рассказать все, что она знает, взамен не сказав ей того, что, по её мнению, знаю я.
      Да, чувствую, вечерок предстоит прелюбопытнейший.

      Когда Верджил наконец распустил нас под домам, на землю уже спустились сумерки. Мы освободились бы и раньше, если бы шериф не повелел криминалистам снять отпечатки у Орвала, Имоджин и — разумеется! — у меня. Зачем, интересно, если он объявил во всеуслышание, что преступник не оставил никаких следов?
      Ко мне, как ни странно, Верджил отнесся с особым пристрастием. У Орвала и Имоджин он снял только отпечатки пальцев. У меня же — отдельно пальцев, ладоней и всей пятерни. Странно, что он пощадил локти и колени. Шериф скорбно объяснил, что делает это исключительно ради того, чтобы не брать в расчет оставленные мною следы. Но я ему не очень-то поверил. Прежде, чем за меня взялся парень из криминалистической лаборатории, я напомнил Верджилу, что мои отпечатки есть в компьютере в Луисвиле, как у всех, кто хотя бы день проработал в полиции. Но он то ли не желал обращаться в Луисвиль, то ли просто мстил за то, что я первым оказался на месте происшествия. Второй вариант куда более вероятен. Я подумал, не пора ли обидеться, но тут заметил, с каким наслаждением Верджил взирает на мои перепачканные чернилами руки, и простил его.
      И доставил ему ещё одно удовольствие. Сделав вид, что просто болтаю от нечего делать, пока надо мной трудятся специалисты, беззаботно проговорил:
      — Знаете, шериф, если бы у меня была копия той записки, мне бы это очень помогло…
      Верджил и бровью не повел.
      — Ага, — сказал он почти весело. — Очень помогло бы.
      Вот тебе и все. Что ему стоило сказать, например, «да, ради Бога», или на худой конец, «только через мой труп!». Так ведь просто развернулся и пошел себе, пряча ухмылочку в необъятных щеках. Нет, Верджил все-таки совершенно несносен.
      Я с неприязнью разглядывал его широкую спину. Неужто прикажите тащиться к нему в офис и на коленях умолять подарить мне копию?
      Домой я катил, то и дело посматривая на вымазанные несмываемыми чернилами руки и усиленно размышляя. Последнее, правда, получалось не слишком успешно. В голове у меня толпились вопросы, одни вопросы, и никаких ответов. И прежде всего: Что означает предсмертная записка Филлис? Почему она нарисовала семерку, а не что-нибудь другое? Если это, конечно, семерка. Может быть, она просто начала выводить какую-нибудь букву — «Т», например, но у неё кончились силы прежде, чем она успела дописать?
      И что, черт возьми, имела в виду Имоджин? В тайнике Филлис действительно хранилось три кассеты? Если так, то неужели у Филлис и впрямь было такое хобби — записывать аудиопорнуху на продажу? И куда кассеты подевались? Забрал убийца после того, как сделал свое черное дело? Неужели из-за этих пленок Филлис и убили?
      Это у меня здорово получается — задавать вопросы. Проблема только где взять ответы. Я надеялся, что их привезет Имоджин.
      Должно быть, я устал гораздо сильнее, чем мне сперва показалось, потому что только подъезжая к дому, вспомнил, что было совершено ещё два аналогичных взлома. И нужно непременно предупредить остальных. Хоть я на них больше и не работаю.
      Взбираясь на свой холм, я привычно вслушивался в Риповский лай. На улице совсем стемнело, но над крыльцом горели два фонаря, которые включались сами по себе, когда наступала темнота. Я бы с удовольствием сказал, что бедный старый пес просто не видит, кто это едет, поэтому гавкает, но поскольку двор мой был освещен как новогодняя елка, Рип прекрасно знал, чья машина остановилась у лестницы. Но этот тупица стал ещё громче бесноваться, когда заметил, что я выхожу из машины.
      Оно и понятно. Еще один долгий день, даже длиннее вчерашнего. Рипу, наверное, совсем невтерпеж.
      Передо мной стоял выбор, чем заняться в первую очередь — позвонить и предупредить людей о возможном покушении на их жизни или спустить ненормальную собаку в сад. Грин Пис, наверное, осудил бы мое решение. Но, сами понимаете, выбор невелик.
      Хотя Рип моих человеколюбивых настроений наверняка не разделит.
      Он гавкал и рычал, пока я не начал подниматься по ступеням. Тут он, как всегда, завершил ритуал «облаем-парня-который-тут-живет» и перешел к следующему — «Слава-тебе-Господи-он-дома». Эта процедура состояла, как вы помните, из выкручивания наизнанку, радостных визгов прыжков и танцев. Меня всегда удивляло, как этот пес мог такое вытворять с полным мочевым пузырем.
      Когда я взобрался почти доверху, Рип резко прекратил истерику и не дыша замер на краю лестницы. И тут в нашей ежевечерней программе произошли страшные изменения.
      — Подожди минутку, Рип, — сказал я. — Мне нужно сделать пару звонков, и потом я сразу вернусь, ладно, Рип?
      Не понимаю, зачем я все это ему выложил. Наверное, посчитал, что пес заслуживает хотя бы человеческого объяснения. Однако, я прекрасно понимал, что Рип услышал примерно следующее:
      — Ля, ля, ля, Рип, ля, ля, ля, ля, ля, Рип?
      Я обошел его и поспешил к двери.
      Рип остолбенел, лишь голову вывернул, провожая меня взглядом, в его больших карих глазах нарастал ужас.
      Надо же, подумалось мне, как он стоически воспринял отсрочку, без страха и упрека, как подобает настоящему солдату.
      Я считал так до тех пор, пока не начался вой.
      И плач. И визг. И предсмертная агония.
      Быть может, приветственные акробатические номера оказались более серьезным испытанием для мочевого пузыря Рипа, чем я думал.
      Кажется, я целую вечность рылся в записной книжке в поисках телефона Руты Липптон. А может, минута показалось мне вечностью из-за взбесившейся собаки. К тому времени, как я набрал номер, Рип, видимо, посчитав, что обмороки отчаяния и душераздирающий вой не помогают, перешел к более действенным методам.
      Таким, как штурм входной двери.
      Я был на кухне и слушал гудки Рутиного телефона, а потому не мог видеть, что вытворяет мой пес. Если судить по звукам, Рип пытался проломить дверь, бросаясь на неё всем телом. После каждого глухого удара (Бу-ум!) следовала короткая пауза — должно быть, пес приходил в себя. Очнувшись, Рип царапал когтями дощатый настил: шкряб-шкрёб, шкряб-шкрёб. Затем все повторялось. Бу-ум! Пауза. Шкряб-шкрёб. Бу-ум! Пауза. Шкряб-шкрёб…
      Прикрыв телефонную трубку, я заорал:
      — Рип, нет! Нет, мальчик! ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ сейчас же! НЕТ, РИП, НЕТ! — по-моему, это прозвучало довольно грозно.
      За дверью воцарилась тишина. Затем, догадайтесь сами, неприятнейший скрежет когтей по дереву — шкряб-шкрёб — и все понеслось по новой. Бу-ум! Пауза. Шкряб-шкреб. Бу-ум!..
      Действует раздражающе, согласитесь, особенно когда вы пытаетесь сосредоточиться на предстоящем нелегком разговоре.
      Может, поэтому Рута не приняла всерьез моего предупреждения. Я рассказал про Филлис все без утайки, и знаете, какая была реакция?
      — Ага, я уже слышала. Вот жалость-то.
      — Рута, — строго сказал я. — Поймите, дом Филлис Карвер был тоже взломан, и ничего не взяли, в точности как в вашем случае!
      — Это ж надо же, — В трубке послышался зевок. После долгого молчания Рута продолжила: — Ну, гм-м, ладно, приятно было поболтать, Хаскелл.
      Нет, эта женщина явно чего-то недопонимает.
      — Рута, вам может грозить опасность.
      — Пф-ф, — выдохнула Рута.
      Я едва не задушил телефонную трубку. Нет, вы только подумайте, я тут распинаюсь, объясняю, что её могут убить, а она в ответ — «Пф-ф»!
      — Знаете, Хаскелл, Ленард дома. Не стоит вам за меня так переживать.
      — Послушайте, Рута… — начал я, но она не дала договорить.
      — Хаскелл, не хочу показаться грубой, но вам придется сдаться. Я не собираюсь вас обратно нанимать. Что решено, то решено.
      Понятно. Рута подумала, что я применяю тактику запугивания для того, чтобы она снова наняла меня.
      — Рута…
      — Это что, гром? — снова перебила меня Рута.
      Вы, конечно, уже догадались, что это было. Осознав, что с парадной дверью ему не совладать, Рип обогнул дом и принялся штурмовать дверь черного входа, которая как раз ведет в кухню. Так что теперь я гораздо отчетливее слышал звуки неравной борьбы собачьего черепа и человеческого жилища. Объяснить это Руте в двух словах было нереально.
      — Да, гром, — вздохнул я.
      — Хм, а у нас никакого дождя нет и в помине. — На этой метеорологической сводке Рута повесила трубку. Если она и попрощалась, то её «до свидания» потонуло в грохоте, ибо в этот миг Рип как раз врезался в дверь.
      К сожалению, в грохоте не потонуло то, что хотела сказать Джун Рид. Я проговорил свой текст, и вот что Джун выдала в ответ:
      — Хаскелл, мы с Уинзло ужасно огорчены тем, что случилось с этой Карвер. Ужасно огорчены. Это страшная трагедия. Но, мне казалось, я достаточно ясно выразилась, — в бальзаме плавали кусочки льда. И не таяли! — Ты больше не работаешь на меня и Уинзло. Наши дела отныне тебя не касаются. Ясно?
      Мне-то ясно. А вот ясно ли ей, что она за одно мгновение вылетела из списка моих любимых футбольных болельщиц, который я пронес в душе аж с самого выпускного бала?
      — Послушай, Джун, я просто посчитал нужным предупредить тебя.
      — Ну, считай, что предупредил, — на том она и повесила трубку.
      Рип как раз приходил в себя перед следующим ударом, так что слышимость была отменная, и у меня не осталось сомнений: Джун не попрощалась.
      Вот так. Получается, я зря издевался над психически нездоровой собакой.
      Рип, на удивление, с легкостью простил меня. По крайней мере, он старательно делал вид, что простил — как ни в чем ни бывало пытался лизнуть меня в ухо, пока я не опустил его на землю в саду.
      И только во время обратного путешествия где-то внутри него, в глубине, началось тихое утробное урчание, вскоре перешедшее в грозный рык, а затем и оглушительный лай. И даже очутившись на своих двоих, глупый пес продолжал заливаться во всю мощь своих легких. Вокруг не было ни души: ни человека, ни оленя, ни кролика, в лесу ни одна ветка не хрустнула. Так что я был уверен: — таким образом Рип устраивает мне разнос за наглое пренебрежение своими обязанностями.
      — Ну прости, пожалуйста, Рип, — попросил я.
      Ругань продолжалась и в комнате.
      Рип прекрасно знает, что в доме ему не разрешается подавать голос ни при каких обстоятельствах, поэтому, переступив порог, стал гавкать себе под нос, не раскрывая пасти. Как будто с набитым ртом. Не обращая на него внимания, я отправился в кухню за гурманским кушаньем, в приготовлении коего мы, холостяки, изрядно поднаторели. Разогретый в микроволновке хот-дог и разогретая в микроволновке фасоль со свининой прямо из консервной банки.
      Чувствуя вину, я поделился с Рипом хот-догом. С булочкой. Обычно, когда у меня случаются приступы доброты, Рип настораживается, как будто ожидает подвоха. Сегодня же он воспринял подарок как должное, заглотив его в два укуса. И нагло уселся в ожидании добавки, как бы говоря: разве не заслужил я большего, пройдя через адовы муки?
      Я сдался и сделал ему второй хот-дог. Знаю, знаю. Рохля я.
      Через полчаса, или около того, я прибрал на кухне, запихал посуду в посудомоечную машину, и только включил её, как Рип снова начал лаять. Пропустив подготовительное ворчание под нос и перейдя сразу к громкой части. Сначала я подумал, что он снова завел волынку, но потом услыхал, как на холм, пыхтя, карабкается машина.
      Гул доносился даже сквозь лай. Подъем у нас до того крутой, что любой мотор выкладывается на полную катушку.
      И красный «мустанг» Имоджин не составлял исключения. Он рычал, как лев, до самой двери парадного входа.
      — Вам не приходило в голову заказать подъемник? — крикнула Имоджин, заметив меня.
      Вопрос был явно риторический, и ответа не требовал. Да и попытайся я что-нибудь сказать, она все равно не услышала бы из-за лая. Должно быть, сегодняшняя история нанесла Рипу глубокую душевную травму. Он тявкал на Имоджин, скалился и рычал. Ему было плевать, с добрыми она пришла намерениями или же злыми, ему просто нравилось быть грубияном.
      Надо отдать должное Имоджин, она не стала делать никаких глупостей: протягивать руки и щебетать неестественным голосом: «Какая хорошая собачка». Нет, она смирно стояла на последней ступеньке и ждала, пока Рип угомонится.
      Имоджин была в том же синем костюме, что и днем, и я не мог не обратить внимания на торчащую сзади комбинацию.
      Я старался не пялиться на этот огрех в туалете моей гостьи. Интересно, Имоджин всегда так разгуливает или она просто слишком расстроена, чтобы замечать мелочи? Бог её знает. Конечно, у неё хватает причин для расстройства.
      Однако Рип считал, что у него причин горевать не меньше.
      — Рип, — сказал я. — Тихо. Замолчи сейчас же, Рип. Тихо, мальчик! Перестань! МОЛЧИ! Рип, ЗАТКНЕШЬСЯ ты, наконец или нет?!!
      С возрастом Рип стал мудрым псом. После моего дикого вопля он мигом замолчал и деловито обнюхал туфли Имоджин. Потом поплелся в любимый угол и со стуком рухнул на пол.
      Я посмотрел на Имоджин. Веки у неё покраснели и распухли, кончик носа тоже был красен. Наверное, она всю дорогу сюда проплакала. Мне стало ещё более неловко за грубость Рипа.
      И тут я стал лихорадочно соображать, что же сказать. Для роли утешителя, как вы прекрасно знаете, ваш покорный слуга совершенно не пригоден.
      Имоджин проследовала за мной в гостиную и сразу сделала две вещи, чем завоевала мое безоговорочное расположение. Во-первых, она направилась прямиком к синей полукруглой кушетке и села. Подумаешь, села, скажете вы, эка невидаль. Но знали бы вы, как мне надоели женщины, которые, зайдя в дом, немедленно хватаются за уборку. Сгребают в кучу газеты, журналы, игрушечных собачек, и распихивают по каким-то углам так, что потом не найдешь.
      В доме у меня, конечно, не такой Бермудский Прямоугольник, как на работе, но некое сходство угадывается. Декорации того же сценографа.
      Еще не перевариваю женщин, которые, войдя в мой дом, начинают озираться с безумными глазами. Заглянула как-то ко мне одна, так она не пожелала присесть на кушетку, прежде чем не подложит под свой, пардон, зад надушенный и накрахмаленный носовой платочек. Брр! Больше мы с ней не виделись.
      Потрясающая Имоджин ничего этого делать не стала. Просто села — без всякого там выпендрежа с платочками — и огляделась.
      — Уютно, — только и сказала она.
      И, похоже, не кривила душой. Что за женщина!
      Я присел на другом краю кушетки, лицом к ней, и в течение нескольких долгих мгновений мозг мой представлял собой нетронутый лист бумаги. Как бы повежливее выложить вопросы? Не спрашивать же в лоб «Имоджин, как вы думаете, почему убили вашу сестру?» Это ещё грубее, чем просто облаять её, как Рип.
      Имоджин тоже, видимо, не знала, с чего начать. Она сидела с несчастным видом и крутила красный бант на платье.
      И тут как нельзя кстати заурчал мой водяной насос. Имоджин сделала вторую вещь, чем на веки вечные покорила мое влюбчивое сердце. Она даже бровью не повела. Не подпрыгнула. Не взвизгнула: «Это что за чертовщина?»
      Я живу слишком далеко от Пиджин-Форка, водопровод не дотянуть, а копать скважину — удовольствие дорогое, так что мой дом снабжается из резервуара. Каждый раз, как я включаю посудомоечную или стиральную машину, насос активно протестует. Несомненно, бывают насосы и потише. Этот же издает громкое гудение. Однажды ко мне завалились гости из Луисвиля, и кто-то, зайдя в туалет, спустил воду и чуть не заработал инфаркт.
      После того, как у людей восстанавливается дыхание и перестают трястись руки, приходится пускаться в длинные и нудные разъяснения. Поверьте, растолковать городскому жителю, что такое резервуар с водой, дело непростое. Мысль о водохранилище почему-то внушает крайнее отвращение. Видимо, люди зачастую путают резервуар с отстойником или выгребной ямой.
      Обычно я поясняю, что резервуар — нечто вроде цементного подвальчика под домом. Только этот самый подвальчик наполнен водой. Не сточными водами. Просто водой. Дождевой, с крыши. А если долго нет дождя, то я заказываю цистерну, и из неё перекачиваю воду опять же в резервуар, откуда, в свою очередь, она подается в трубы, и, наконец, в кран, который я и включаю легким поворотом, как все нормальные люди.
      Когда насос заработал, Имоджин — благослови её Бог! — просто склонила голову набок и сказала:
      — А-а, у вас резервуар. И у меня тоже. Неудобная штука, правда?
      Никогда бы не подумал, что простая фраза может так ловко растопить лед. И после того, как Имоджин сказала, что двадцать пять долларов за две тысячи галлонов простой воды — это грабеж посреди бела дня, а я, в свою очередь, пожаловался, что мне приходится все тридцать платить из-за крутого подъема, возникло ощущение, будто мы с ней старые добрые друзья.
      — А знаете, Хаскелл, я ведь вас ещё со школы помню. Вы учились на два класса младше.
      Я приоткрыл рот. Вот так штука! Она меня помнит, а я её нет?! А ещё меня удивило, что эта очень даже симпатичная женщина не целых два года старше. В голове не укладывается. Честно говоря, я принимал её за младшую сестру Филлис.
      Но не успел я в полной мере потешить свою гордыню, как Имоджин добавила:
      — Может, мне и не стоило бы признаваться, почему именно я вас запомнила, но все же скажу, — она на мгновение опустила взгляд, будто застыдившись. — Меня в школе тоже обзывали Конопатой.
      — Да ну, серьезно? — выдохнул я, чувствуя себя вдвое польщенным. Как много у нас общего!
      Только я собрался поделиться страшной тайной про свое прозвище — Вождь Краснокожих, как вдруг заметил, что глаза Имоджин медленно наполняются слезами. И глупо подумал: Боже правый, эта женщина до сих пор хранит в сердце застарелые обиды двадцатилетней давности. Но тут она произнесла:
      — Филлис так бесилась, когда меня обзывали Конопатой. Господи, поверить не могу, что её больше нет на свете.
      Она моргала, стараясь подавить слезы, а я сидел, как пупырь на огурце, не зная, что говорят в таких случаях. Или делают. Я был уверен, что платков в моей квартире не больше, чем на работе. Если Имоджин понадобиться во что-то высморкаться, лучшее, что я могу предложить — это кухонное полотенце.
      Я было уже намылился отправиться на поиски полотенца, как Имоджин достала мятый бумажный платок. Пренеприятнейшая вещица, должен я заметить, но все же лучше, чем полотенце. Промокнув глаза, Имоджин подняла на меня взгляд. Лицо её нельзя было назвать безупречно красивым, но глаза… Глаза были прекрасны. Обрамленные густыми ресницами, светло-карие, с зелеными прожилками. Я сидел почти вплотную и прекрасно видел, как переливаются золотые крапинки у неё в глазах, словно вторят золотистым веснушкам.
      — Простите, Хаскелл. Все реву и реву.
      Я похлопал Имоджин по руке.
      — Ну, будет, будет, — не понимаю, что при этом имеется в виду, но, кажется, все так говорят в подобных ситуациях, правда?
      Похоже, сработало, потому что Имоджин глянула на меня с благодарностью. Она ещё пару раз всхлипнула и взяла себя в руки.
      — Так вы жили в Луисвиле?
      Нам обоим легче было придерживаться посторонних тем.
      — Да, верно.
      — Я тоже, почти шесть лет. Только в прошлом году, в октябре, вернулась.
      — Да ну, серьезно? — и тут я понял, что повторяюсь. От её слез у меня в голове образовалась сплошная каша.
      Имоджин проглотила комок в горле.
      — Филлис так и прожила всю жизнь в Пиджин-Форке. Мама с папой переехали сюда, когда мы были ещё совсем детьми, и Филлис так никуда и не уезжала.
      Было непонятно, с горечью она говорит, или, наоборот, с гордостью.
      — Филлис вышла замуж за Орвала сразу после школы, и с первых же дней этот подонок начал изменять ей.
      Вот теперь в её голосе отчетливо слышалась горечь. И вообще об Орвале Имоджин, похоже, слова доброго не скажет. Если верить её словам, Филлис чуть не каждый месяц ловила Орвала с поличным.
      — И каждый раз, — в голосе её звучало негодование, — Орвал клялся, что больше этого не повторится. Представляете?
      Честно говоря, с большим трудом. В основном потому, что никак не мог поверить, что противоположный пол сгорал от страсти к лысому ковбою, к тому же женатому. Значит, у женатого Орвала дела по этой части шли лучше, чем у меня, холостого? Еще чуть-чуть, и я снова окажусь в объятиях депрессии.
      Имоджин, вздохнув, продолжала:
      — И недавно чаша её терпения переполнилась.
      Имоджин объяснила, что Филлис давно начала подозревать неладное. Наконец, две недели назад, убирая в комнате, она обнаружила около своей кровати окурок со следами губной помады. А сама она не курила.
      Может, зря я так высоко оценил коэффициент интеллекта Орвала — в целых семь баллов?
      — И знаете, что на это сказал Орвал?
      Мне даже угадывать не хотелось.
      — Он с невинным лицом заявил, что окурок, должно быть, прилип к подошве его ботинка, и так попал в дом.
      Слов нет. Да, Орвал действительно вляпался, но отнюдь не в окурок. А Имоджин тем временем завелась.
      — Вот почему Филлис подложила жучок в свою постель. Чтобы убедиться, что Орвал лжет. — Имоджин вытерла нос и посмотрела на меня. — Но вы и без меня это знали, правда?
      Этого я и боялся. Боялся, что наступит момент, когда придется делать вид, что я знаю намного больше, чем на самом деле. Пришлось воскликнуть с воодушевлением:
      — Ну, разумеется!
      Имоджин с облегчением кивнула.
      — Филлис считала, что это гениальная мысль — подложить в кровать диктофон, включающийся голосом. А потом она записала эту ужасную пленку, голос Имоджин дрогнул. — Не знаю. С ней что-то произошло, когда она её послушала. Я испугалась, что у Филлис нервный срыв, так она плакала и кричала. А потом вдруг она передумала убиваться. Решила бросить Орвала раз и навсегда. Всю эту адскую схему она придумала только ради того, чтобы уехать в другой город и начать новую жизнь!
      Тут Имоджин все-таки разрыдалась по-настоящему. Я опять стал похлопывать её по руке и несколько раз пробормотал свое «Ну, будет, будет», но ничего не помогало. Прошла целая минута, пока она, наконец, успокоилась.
      — Я знаю, о чем вы думаете.
      Она и раньше это говорила, и тоже не угадала.
      — Вы думаете, что я не пыталась остановить её, но, Хаскелл, вы ошибаетесь. Я пыталась. Говорила, что это глупая затея, что она просто не соображает, что делает, но Филлис не слушала. Она хотела убежать от мужа, а денег у неё не было. Орвал оплачивал все счета, а ей давал только на еду.
      Вот почему у Филлис было меньше нарядов, чем у её подонка-муженька. Бедняжка. После Клодзиллы я думал, что никогда не стану сочувствовать женщине, у которой нет возможности ходить по магазинам, но Филлис я искренне пожалел.
      Имоджин снова разгорячилась.
      — А вы знали, что подонок отбирал у Филлис даже деньги, которые она сама зарабатывала?
      — Нет, этого я не знал, — признался я. В незнании такого факта вполне можно было признаться, правда? — Так знайте. Вот почему Филлис пришлось искать способ сорвать быстрые деньги. Она была уверена, что её план сработает.
      Взгляд Имоджин был прикован к моему лицу. Я печально покачал головой.
      — Надо же, что удумала. — А самому подумалось: и что же она такое, интересно, удумала?
      Имоджин тоже грустно качала головой.
      — Я бы дала ей денег, будь они у меня. Но в агентстве по недвижимости я получаю крохи, самой едва хватает.
      Я ещё немного покачал головой. Моей задачей было не позволить ей умолкнуть, пока не проговорится о главном. К сожалению, до главного было далеко. Мне предстояло услышать много различных фактов из жизни их семейства.
      — А родители наши на пенсии, — говорила Имоджин, — так что у них просить было без толку.
      Я кивал. Так. Понятно. Значит, у Филлис не было денег, и она решила… Что же такое она решила?
      — Из-за этого самого жучка в постели ей и пришла в голову такая идея.
      Да какая, черт побери, идея?! — возопил я про себя. А сам пробормотал:
      — Ах ты, Господи.
      Реакция, как видите, более чем уклончивая. Представляете, какую надо иметь выдержку, когда больше всего на свете хочется схватить Имоджин за плечи, тряхнуть как следует и заорать: ДА О ЧЕМ ТЫ, ЧЕРТ ПОДЕРИ, ТОЛКУЕШЬ-ТО?
      — И вот Филлис решила, что достаточно пробраться в дома тех, о ком больше всего сплетничают, и выяснить, имеют ли эти сплетни под собой почву. Если да, то она даст им послушать запись, наберет пару тысяч долларов, и все. Плевое дело, уверяла Филлис.
      Оп-ля! Я позабыл, что нужно дышать. Так вот что имела в виду Имоджин.
      Шантаж.
      Итак, хобби Филлис Карвер — это шантаж. Или, другими словами, вымогательство. Или, другими словами, прекрасный повод для убийства.
      Боже правый…
      — Вы понимаете, что виновник смерти Филлис — вероятно, один из тех, кого она записала на пленку, — сказал я тихо.
      Я знал, в чьи постели Филлис подложила диктофоны прежде, чем Имоджин произнесла их имена.
      — Понимаю. Это Уинзло Рид или Рута Липптон, правильно?
      Да, подумал я с ужасом. Правильно. Теперь все встало на свои места.

      Ну не знаю. Я как-то всегда считал, что шантаж — дело мелких, ничтожных людишек с сальными волосами, в остроконечных итальянских ботинках и со скользкой улыбкой на мокрых губах. Никогда у меня шантаж не вязался с женщиной в трогательном зеленом платьице с оборками. Но частный детектив ни при каких обстоятельствах не должен показывать изумления. Это очень вредит бизнесу. У клиентов пропадает охота поверять свои тайны, если у вас на лице каждую секунду появляется такое выражение, будто к вам на колени только что упала граната.
      Мое бесстрастное лицо было вырезано из камня. А Имоджин продолжала:
      — Филлис где-то раскопала сплетню о Уинзло и некой официанточке из гриль-бара Фрэнка по имени Лиза Джо Латтимор.
      Мое каменное лицо выдержало сильнейшее землетрясение. Я же знаю Лизу! Ей нет и тридцати, кожа бархатистая, длинная коса ниже спины. Она не из тех девушек, которых легко забыть в жизненной суете. Прошу учесть, я с ней близко не знаком. Наши взаимоотношения исчерпывались тем, что я заказывал обед, а Лиза шла на кухню и приносила заказ. Мы наслаждались этой интимной близостью пару раз в неделю в течении почти полугода — с тех самых пор, как я заприметил её в гриль-баре Фрэнка, Лиза разгуливала там в очень короткой и облегающей черной юбочке.
      Я неоднократно пытался перейти на более близкий контакт, но каждый раз, стоило мне набраться храбрости и заговорить о чем-нибудь выходящем из круга гастрономических интересов вроде приправы к салату или гарнира к котлете, как Лиза начинала безумно торопиться. И чтобы с ней поговорить, мне приходилось рысью бегать по забегаловке, увертываясь от посетителей и натыкаясь на острые углы столов. Довольно быстро я догадался, что Лиза таким образом дает мне понять, что не спешит попасть в мое меню.
      А теперь оказывается, она все это время была любимым десертом Уинзло. А Уинзло, как вы помните, единственный парень, который реже меня ходил на свидания в школе. Значит, есть на белом свете женщины, предпочитающие миловаться с бывшим тупицей и неудачником, нежели со мной?! О, как это ранит душу!
      Имоджин говорила торопливо, будто слова жгли ей язык, и она старается поскорее их выплюнуть.
      — Еще Филлис каким-то образом прознала, что Рута флиртует налево и направо, пока муж в отъезде. Дело в том, что и Уинзло, и Рута принимали своих так сказать фаворитов дома, в отсутствие законной второй половины, и эти самые приемы устраивались не реже двух раз в неделю.
      Из Имоджин никогда не получился бы хороший частный детектив. Она не скрывала шока. Зато мое каменное лицо не выражало абсолютно ничего. Напротив, на нем даже появилась эдакая всезнающая ухмылка. Имоджин смотрела на меня, смотрела, и, наконец, спросила:
      — Вас не тошнит часом, Хаскелл? Что-то мне ваш вид не нравится. Может, вам дурно?
      Пожалуй, с ухмылкой я переборщил.
      — Нет, нет, со мной все в порядке. Я слушаю.
      — Словом, — продолжала Имоджин, то и дело с беспокойством поглядывая на меня, — Рута, как и Уинзло, вела безбедную жизнь, и Филлис решила, что от них особо не убудет, если они поделятся с ней.
      Имоджин хотела подчеркнуть, что Филлис все как следует рассчитала. Я слабо улыбнулся, понимая, что Рута с Уинзло смотрели на дело совсем с другой точки зрения, чем Филлис. Похоже, один из них придумал более экономичный способ разрешить проблему. И вместо того, чтобы избавиться от лишних денег, избавился от Филлис.
      Итак, через несколько дней Филлис позвонила сестре и с ликованием поведала, как забралась в дома Уинзло и Руты, а они этого даже не заметили.
      — Это оказалось проще, чем она думала, — говорила Имоджин, — поскольку в Пиджин-Форке не запирают дверей. — Она просто зашла, подложила жучки под кровати и вышла, никем не замеченная. Поскольку Филлис не знала наверняка, когда именно состоятся свидания, она решила каждые несколько дней проверять, не записалось ли на пленку что-нибудь подходящее.
      И долго ждать не пришлось. Удар Филлис пришелся точно в цель.
      — Вчера она позвонила мне и хохотала как ненормальная, — Имоджин снова боролась со слезами. — Это было ужасно, Хаскелл, просто ужасно.
      Забирая диктофоны, Филлис намеренно оставила следы взлома. И когда она позвонила требовать выкуп, и Рута, и Уинзло были уже здорово напуганы.
      — Я думаю, это и был сюрприз, который Филлис обещала преподнести мне, когда звонила утром. Я ведь постоянно брюзжала, что из этой затеи ничего путного не выйдет, вот она и хотела потрясти у меня перед носом полученными денежками. Я вздохнул. Значит, Филлис сегодня днем встречалась с Рутой или Уинзло, или с обоими. Чтобы получить плату. И с ней, похоже, действительно расплатились.
      — Потом Филлис забеспокоилась, не зря ли она себя выдала. Не обратятся ли Риды и Липптоны в полицию? Или к частному детективу, — Имоджин посмотрела на меня и вздохнула.
      Дальше она могла и не рассказывать. Теперь ясно, для чего Филлис пришла ко мне в офис с заявлением о взломе собственного дома. Во-первых, разведать, доложили её подопечные о вторжении или нет. А во-вторых — снять с себя подозрения. Разумеется, никому в голову не придет, что Филлис — тот самый неизвестный взломщик, если она и себя представит как жертву.
      Вот почему она так нервничала, когда я обыскивал её дом. Боялась, что я обнаружу обман или найду кассеты.
      Я поерзал на кушетке. Филлис сильно переоценила мою догадливость. Обвела она меня вокруг пальца. Я даже выложил ей на блюдечке с голубой каемочкой то, что она хотела узнать про Руту и Уинзло.
      Должен признаться, я был потрясен. Да, Филлис оказалась права, утверждая, что она не тупица. Если, конечно, не считать, что довольно глупо влезать в столь рискованное предприятие. Бедняжке и в голову не пришло, что кое-кто после этого станет желать её смерти.
      Наверное, Филлис позвонила своим жертвам сразу после моего ухода. Чтобы прокрутить записи и потребовать выкуп. Неудивительно, что и Рута, и Уинзло тут же перезвонили мне и дали отбой. Не хотели, чтобы весь город узнал, что их шантажируют.
      Один из них уволил меня по этой причине. А другой — просто потому, что я больше был не нужен. Потому что сама Филлис перестала быть угрозой.
      Неожиданно навалилась усталость. Я спросил:
      — Имоджин, почему вы не рассказали этого всего шерифу?
      Она посмотрела на меня так, будто я спросил, почему она не пьет за рулем, и ответила тоном училки, беседующей со второгодником:
      — Хаскелл, но ведь тогда Верджил подумал бы, что Филлис — шантажистка.
      Иправда. Чтобы придти к такому выводу, хватило бы даже мозгов одного из верджиловских замов.
      — Не позволю пачкать репутацию моей младшей сестренки. Не потерплю, чтобы после смерти о ней ходила дурная слава.
      Меня восхищала преданность Имоджин, но дело в том, что по крайней мере двое в городе запомнят Филлис именно как вымогательницу. Видя, что Имоджин расстроена, я постарался как можно мягче задать следующий вопрос.
      — Почему вы не сказали полиции, что задумала ваша сестра? До того, как она воплотила свой план.
      Не стоило, наверное, задавать его, потому что у Имоджин стал такой вид, будто ей на зуб попалась какая-то кислятина. Она устремила взгляд на Рипа. Пес свернулся калачиком перед плетеным стулом, которое считал своей безраздельной собственностью, и громко храпел. Но бедная женщина его даже не видела. Более того, она, похоже, и храпа не слышала, что трудно себе представить.
      — Да, знаю, я обязана была сообщить. Но я не хотела навлекать неприятности на её голову. Хаскелл, я не хотела, чтобы Филлис арестовали.
      Я не сказал вслух того, о чем подумал. Но, по моему твердому убеждению, лучше все-таки быть арестованной, чем убитой. Имоджин обратила на меня глаза с золотистыми крапинками.
      — Теперь я жалею, что не сделала этого. Правда, жалею.
      Мне вдруг стало стыдно. Как я мог задать столь бессердечный вопрос! Жестокосердный болван! Глаза Имоджин блестели от близких слез.
      — Я должна была сообщить в полицию, должна, — горестно повторяла она. — Но я не думала, что она все-таки рискнет. Это была такая нелепая, такая бессмысленная затея. У меня и мысли не было, что все так серьезно…
      Имоджин готова была разрыдаться по новой. А платков больше не было. Тот, что она держала в руках, был весь измусолен и расползался. Так что я решил не задавать больше каверзных вопросов. Одно расстройство от них.
      — Знаете, Хаскелл, мне кажется, Филлис наслаждалась, мучая Руту и Уинзло. Она считала, что они этого заслуживают. Мол, в одну церковь с ней ходят, и негоже религиозным людям обманывать супругов.
      А небольшое, скромное такое вымогательство вполне, значит, допустимо для религиозных людей, по мнению Филлис? Но я промолчал. Пусть Имоджин выговорится.
      — Такое ощущение, — дыхание её стало прерывистым, — что на своих жертвах Филлис срывала злость за все обиды, которые ей причинил Орвал. Она так ликовала, что не удержалась и прокрутила мне отрывок записи по телефону. — Имоджин помолчала, а потом сказала фразу, от которой у меня чуть не слетело с лица мое невозмутимое выражение. — Но ведь вы-то уже слушали эти пленки, правда?
      Ну почему, скажите на милость, она так решила?
      — Нет. Нет, я не слушал.
      Теперь наступила её очередь сделать удивленное лицо.
      — Как так — не слушали? Конечно, слушали!
      Я был уверен, что такое мелкое, незначительное событие непременно отложилось бы у меня где-нибудь на задворках памяти. Даже небольшая порция орваловской записи вгрызлась в мой мозг как выжженное клеймо.
      — Имоджин, я не слышал этих пленок, — повторил я.
      Она издала звук, означавший, скорее всего, недоверие.
      — Вы должны были их прослушать до того, как до них добрался шериф. Иначе вы не назвали бы Орвала так, как его называла Фло — Жеребчик. — Она произнесла это с отвращением, но не без гордости. Она высоко ценила свою способность производить логические выводы. — Насколько я понимаю, вы вытащили две пленки и оставили запись с Орвалом. Но остальные-то у вас, не так ли? — её тон напоминал тон учителя младших классов, который пытается заставить непослушного мальчишку признаться в мелкой шалости.
      Грустно, что на сей раз её логика дала сбой.
      — Имоджин, я признаю, что нашел запись Орвала и прослушал её до приезда шерифа, но там была только эта пленка. Остальные диктофоны были пусты.
      Имоджин смотрела на меня широко распахнутыми глазами. То ли не поверила, то ли не до конца расслышала.
      — Вы хотите сказать, что остальных пленок у вас нет, и вы их никогда не слышали?
      Я покачал головой.
      Глаза Имоджин стали ещё больше.
      — У вас нет этих кассет?!
      Я снова покачал головой. Что же заставит её поверить — заявление, заверенное нотариусом?
      — Но там было три пленки, и раз не вы их забрали, значит, это сделал…
      Я не хотел заканчивать за неё предложение, но, похоже, на этот раз логика не подвела Имоджин. Я кивнул.
      Имоджин резко встала и подошла к камину. Вы, должно быть, подумали, что она хотела погреться у теплой стенки, ибо её пробил озноб от ужасной новости. Но, — простите, что напоминаю, — на дворе стоял жарчайший май, и, невзирая на опустившуюся тьму, прохладней не стало. Кондиционер работал на полную катушку, и кирпичный камин был самой холодной вещью в комнате.
      В этой позе комбинация Имоджин особенно бросалась в глаза. Мне даже показалось, что она выскользнула ещё больше. Добрых три сантиметра белых кружев выглядывали из-под синей юбки. Я отвел глаза и как можно мягче спросил:
      — Имоджин, что вы запомнили из тех записей?
      — Вообще-то мне в память врезалась только запись с Орвалом. К остальным я не очень-то прислушивалась, — она передернула плечами и поморщилась. Да уж, подобные аудиосеансы не назовешь приятным развлечением.
      — И вы ничего не помните?
      — Я же сказала, что не прислушивалась к остальным. Это отнюдь не так интересно, как вам кажется.
      Тон Имоджин вдруг сделался враждебным. Может, она расстроилась из-за того, что я не оправдал её надежд, не закопав треклятые кассеты где-нибудь в горах? Или она вообразила, что мое любопытство к порнографическим пленкам не ограничивается сугубо профессиональным интересом.
      — Послушайте, если вы что-то вспомните, это могло бы помочь…
      Все тщетно. Имоджин не слушала. Она медленно, задумчиво проговорила, не дав мне закончить:
      — Раз вы не брали пленки, значит, вы ничего не знали, пока я вам не выболтала. Теперь понятно, почему у вас был такой потрясенный вид.
      Я неприятно удивился. Значит, это каменное выражение на моем лице… Так, придется поработать над ним.
      — Ну, я бы не сказал, что был так уж сильно потрясен… Но Имоджин интересовало другое.
      — Хаскелл, теперь вы обо всем доложите в полицию, да?
      Пришлось сказать ей правду.
      — Не уверен, что смогу хранить это в секрете…
      — Вы не посмеете! — выпалила она. — Филлис вовсе не была стервой! Она лишь допустила маленькую ошибку, и все!
      Маленькую, но роковую.
      — Сделаю все, что в моих силах, но обещать ничего не могу, — сказал я.
      Имоджин снова села рядом со мной. В кино это обычно означает, что сейчас симпатичная сестра жертвы пустит в ход некие женские уловки, чтобы склонить частного детектива черт знает на что. Ну что ж, я, в общем-то, не возражаю.
      Однако, Имоджин сидела как истукан и явно не собиралась придвигаться поближе. Просто в упор смотрела на меня своими прекрасными, зеленовато-карими глазами с золотистыми крапинками.
      — Хаскелл, — голос её срывался. — Умоляю, не говорите Верджилу, умоляю! Пожалуйста, помогите мне выяснить, кто виноват в смерти Филлис, не изваляв её имени в грязи. Я заплачу вам все, что положено, я просто не могу допустить, чтобы её репутация была загублена.
      Нет, испытание красивыми глазами, пожалуй, покруче испытания женскими уловками.
      — Приложу все усилия, чтобы оправдать ваше доверие! — с готовностью отчеканил я.
      Вообще-то, я и так собирался продолжать работу над этим делом, за плату, или за так. Это мой долг перед Филлис. Хоть у неё и обнаружилось странное хобби.
      Имоджин просияла.
      — Если вы работаете на меня, тогда все сказанное вами ранее вступает в силу?
      Я что-то потерял нить.
      — Ну все, что вы утром говорили перед домом Филлис. О конфиденциальности. Раз я вас нанимаю, то вы обязаны хранить в секрете то, что я вам сказала, правильно?
      Ага. Вероятно, Филлис — не единственная умная женщина из рода Мейхью. Весь ужас в том, что ляпнул-то я не подумав. Так, в голову что-то ударило. На самом деле, эти красивые словечки про конфиденциальность пригодны лишь для адвокатов. Ежели меня поймают на том, что я скрыл от властей факты, касающиеся убийства, я окажусь в том, что мой отец именовал собачьим творчеством.
      — Буду стараться. Хотя не уверен, что получится.
      Имоджин помрачнела.
      — Но обещаю, — быстро добавил я, — если мне все-таки придется все рассказать, то сначала я предупрежу вас.
      Имоджин снова просияла и снова подскочила к камину. И, разумеется, предоставила мне любоваться своей комбинацией. Эта скользкая шелковая штуковина сползала все ниже. Теперь она выглядывала сзади почти на три пальца.
      — Ну что ж, — вздохнула гостья. — Пожалуй, мне пора. У родителей сегодня собирается вся семья. Дядюшки, тетушки, кузины, кузены. Сто лет уже их не видела. Это хорошо — встретиться, посидеть, только повод грустный, она моргала, глотая слезы. — Господи, как странно, все съедутся, а Филлис не будет.
      Я не мог передать, как ей сочувствую. А ещё не мог избавиться от картины, как Имоджин входит в дом своей матери. Вся огромная семья в сборе. Все они повернули головы и смотрят на нее.
      И видят торчащую комбинацию.
      Было бы жестоко не подсказать ей. Но как? Как это сделать потактичнее, чтобы не оскорбить, не ранить? Моя матушка, да будет ей земля пухом, в подобных ситуациях поступала очень эксцентрично. Она делала большие глаза и говорила жертве громким театральным шепотом: На юге идет снег. Да, матушка моя была весьма изобретательна. На все-то у неё находился эвфемизм.
      Имоджин промокнула слезы истерзанным платком. Уверяю вас, если бы я встал и небрежно эдак сказал: «Кстати, Имоджин, на юге идет снег», она посмотрела бы на меня как на круглого идиота.
      Ну хорошо, может, тогда попробовать что-нибудь немного более прямолинейное? Например, «Дорогая, у нас тут комбинация намечается». Поймет она, что я имею в виду?
      Я открыл было рот, чтобы испытать свое изобретение на деле, но тут Имоджин, покончив со слезами, сказала:
      — А где у вас ванная, Хаскелл? Мне, наверное, лучше поправить комбинацию, прежде чем ехать. А то если я заявлюсь в таком виде, мама умрет со стыда. Она такая привереда.
      Я пожалел, что моя челюсть не прикручена проволокой, было бы легче удержать её на месте. Потом ткнул пальцем, указав на второй этаж.
      Получается, она знала! И знала, вероятно, с самого начала! Наверное, Имоджин, в отличие от своей мамы, была совершенно не привередлива в одежде.
      Когда она вернулась, комбинация исчезла, а волосы оказались причесанными. Имоджин даже подкрасила губы помадой, но не более. Ни румян, ни теней, ничего того, чем женщины обычно приправляют лицо. Но Имоджин была красива и без всяких ухищрений. Здоровой, природной красотой.
      — Ну, так каков наш следующий шаг? — бодро спросила она, входя в гостиную.
      Мне решительно не понравилось слово «наш».
      — Мой следующий шаг — ещё раз поговорить с Рутой и Уинзло.
      Если Имоджин и заметила, с каким нажимом я произнес первое слово, то виду не подала. Только кивнула и поспешила к двери. Ей пришлось пройти под носом у Рипа, но то ли он решил, что она не представляет угрозы, то ли просто исчерпал на сегодняшние треволнения все силы. Глупый пес так увлеченно храпел, что не заметил, как мы с гостьей покинули дом. Напоследок Имоджин накарябала на листке бумаги свои телефоны.
      — Позвоните, когда что-нибудь выясните.
      Я проводил взглядом красный «мустанг», быстро скрывшийся за деревьями. Так, первым делом надо кое-что выяснить. А именно: первое — есть ли у Имоджин кавалер. И второе — согласится ли она встречаться со мной, когда все будет позади.
      Я сложил бумажку с телефонами и сунул в задний карман джинсов. Скорее всего, не согласится. Последние события показали, что женщины предпочитают женатых мужчин.
      Не успели огни «мустанга» исчезнуть в темноте, как на дороге, идущей к дому, появилась другая пара огней. Сначала я подумал, это Имоджин что-то забыла. Но в следующую минуту узнал машину.
      Немногие в нашем городе позволяют себе шиковать надписью «Шериф» на дверце.
      Рип, смирившийся с присутствием Имоджин, имел серьезные сомнения по поводу Верджила. Услышав шум чужой машины, он проснулся и снова начал демонстрировать сцену с Аль Капоне. Рычал и скалил зубы. Прыгал, как мяч и царапал когтями дверь, которая, к сожалению, осталась приоткрытой.
      Это означало, что я выполнил недельную норму физзарядки, гоняясь за Рипом по всей веранде, пытаясь схватить его за шкирку и затолкать его глупое тело в дом. Еще это означало, что Верджил долго сидел в машине, наблюдая за мной с вселенской скорбью на лице.
      Когда я затащил упирающегося Рипа в дом и плотно закрыл дверь, Верджил наконец начал восхождение по моей лестнице. Волосы его растрепались и как два седых крыла развивались за ушами. Полицейская форма тоже была не в лучшем виде. Верджил проворно взбежал по лестнице и выпалил:
      — О'кей, я проделал такой путь, да ещё лез на твою гору…
      Как будто я в Альпах живу, и ему пришлось ехать в Швейцарию, чтобы меня повидать.
      — … и сидел ждал, пока ты усмиришь своего пса, — тут мы оба прислушались к тому, как художественно Рип стонет за дверью. — Как видишь, я чертовски много потрудился ради того, чтобы с тобой поговорить. Так что лучше выкладывай правду!
      Я был не очень уверен, что между испытаниями, выпавшими на долю Верджила и моей правдой есть что-то общее, но лгать я и не собирался. Посему согласно кивнул.
      — Что ты хочешь узнать?
      Но все оказалось не так просто. Верджил собирался устроить сначала грандиозное шоу.
      — Я не хотел спрашивать об этом перед всем честным народом возле дома Филлис, — сказал он. — Чтобы не подумали, будто я тебя в чем-то обвиняю…
      Так-так. А сравнивать меня с черной чумой перед братьями Гантерманами, значит, можно.
      — Ты, конечно, не пойми меня превратно…
      Ну хорошо. Хватит!
      — Верджил, — сухо сказал я, — в чем дело?
      Ответом был один из его фирменных вздохов.
      — Ты часом не забрал у Филлис парочку кассет из диктофонов, а?
      — Нет.
      Может, ответил я слишком быстро, а может, Верджил и без того был полон подозрений на мой счет. Как бы то ни было, он оглядел меня с ног до головы, как бы оценивая, можно ли мне верить.
      Я в свою очередь смотрел на него немигающим взглядом, какой у меня появлялся в детстве, когда ребята во время игры на детской площадке в чем-то меня подозревали. Единственная проблема — это то, что я всегда выглядел виноватым, даже когда был ни при чем. Сама мысль о том, что кто-то может подумать обо мне дурное, придавала мне виноватый вид.
      И, наверное, со мной это снова произошло, потому что Верджил отвел глаза и прогудел, откашлявшись:
      — Ты в курсе, что за сокрытие вещественных доказательств, найденных на месте преступления, полагается тюрьма?
      Вот всегда он так. Наставляет и поучает. Как будто я действительно стою посреди песочницы на детской площадке.
      — Верджил, повторяю, я ничего не брал из дома Филлис Карвер. Ни единой вещи.
      Верджил посмотрел на меня ещё некоторое время и испустил очередной замогильный вздох.
      — Ты теперь работаешь на сестру Филлис?
      Ну конечно, он же встретил машину Имоджин. Я кивнул — в который уже раз за сегодняшний вечер. Может, мне стоит переквалифицироваться в кивающую собачку, наподобие тех, что крепят к заднему стеклу машины.
      — Имоджин попросила меня всем этим заняться.
      Я не собирался расшифровывать, что подразумевал под «всем этим». Теперь наступила очередь шерифа кивать.
      — Так я и думал, — сказал он. — Тогда тебе это, наверное, понадобится.
      Он протянул мне маленький сложенный листок.
      — Я раздал это всем полицейским в городе, — пробормотал он. — И сам собираюсь показывать всем подряд. Вот и подумал, может, от тебя не убудет, если ты тоже поспрашиваешь. — Он замолчал и со значением посмотрел мне в глаза. — Конечно, я надеюсь, что ты будешь рассказывать мне все, что тебе удастся выяснить.
      Я, разумеется, сделал ещё один собачий кивок, но, памятуя о данном Имоджин обещании не разглашать тайны, промолчал. Вот теперь я точно выглядел виноватым.
      Верджил продолжал сверлить меня взглядом. Как будто пытался просканировать мой мозг.
      — Ну, жду от тебя новостей, Хаскелл, — неуверенно сказал он, повернулся и побрел вниз.
      Я смотрел ему вслед и спрашивал себя, поверил ли шериф, что я не брал кассеты. Когда машина Верджила вырулила на дорогу, я развернул листок.
      Это был ксерокс записки Филлис.
      Или Верджил доверял мне больше, чем я думал, или решил испытать на мне пословицу «дай дураку волю, и он сам себя погубит».

      По будням Уинзло возвращался из школы не раньше половины третьего, так что я решил сначала побеседовать с Рутой. Кстати, её имя значилось в записной книжке Филлис в аккурат на седьмой странице.
      Если это вообще хоть что-то значило.
      Проснулся я рано. Принял душ, натянул джинсы и полотняную рубашку и в рекордное время приготовил завтрак. Потом, как вы догадались, спустил страждущего в сад, поднял его обратно, наполнил собачьи миски водой и съестными припасами, и отправился в путь. Солнце уже растопило утренний туман, и лес на холмах был чист и прозрачен. Солнечные лучи пробивались сквозь кружевную листву, в воздухе пахло свежестью. Я открыл окно машины и тихо покатился вниз по холму, глубоко вдыхая запах трав. Вот ради этого я и вернулся в город моего детства.
      После всего увиденного накануне я радовался, что жив и здоров.
      В такие дни многие вещи, которые меня обычно чертовски раздражают, кажутся забавной ерундой, недостойной того, чтобы тратить драгоценные нервы. Такие, например, вещи, как коровы моего соседа. Эти создания как-то ухитряются выбраться за электрическую изгородь, и — имея в распоряжении все четыре стороны света — устраиваются жевать свою жвачку точнехонько посреди дороги. И надо же такому случиться в это чудесное утро. Примерно в полумиле от моего дома глупая пятнистая корова полностью перегородила дорогу, изображая неприступную скалу.
      Добрых пять минут она таращилась на мою машину. . В глазах её светилась печаль, ну точь-в-точь, как у Верджила. Должно быть, она считала, что коровам-пешеходам у нас всегда зеленый свет.
      С коровой не очень-то поспоришь. Пытаться столкнуть такую тушу только машину помнешь, а простые человеческие слова ей до лампочки. Вернуться и поехать другой дорогой я тоже не мог. Единственный на всю округу путь к шоссе пролегал сквозь эту корову. А поскольку с обеих сторон бежала электрическая изгородь, то объехать это препятствие не было никакой возможности.
      Но сегодня я просто пару раз нажал на клаксон. Даже не орал на тупое животное. И не слал проклятия на голову её хозяина, как я обычно делал. Корова тоже, видать, оказалась в хорошем расположении духа, дернув несколько раз бархатистыми ушами, она повернулась и неторопливо поплыла в сторону соседского дома. Одарив меня напоследок то ли презрительным, то ли укоряющим взглядом.
      И чего я так спешил, мог бы ещё часок-другой понежиться в постели, кстати, и встречи с коровой удалось бы избежать. Заскочил бы после девяти прямо в «Веселые кудряшки». Однако лучше недоспать, чем совать нос в косметический салон. Не знаю, почему, но стоя перед входом, я всегда чувствовал, что меня там ждут как куницу в курятнике.
      К дому Руты я подъехал в восемь. Как ни странно, в районе Двенадцати Дубов на моем пути не возникло ни одной коровы, наверное, не осмеливались туда забредать.
      Дверь открыла сама хозяйка. Кудряшки её ещё больше взбесились, чем два дня назад, когда мы виделись у меня в конторе. Основная масса тугих спиралек, торчащих во все стороны, почти не изменилась, но некоторые из буравчиков обзавелись малолетним потомством. Между крупными завитками гнездились теперь кудряшки-малыши, и количество их как минимум удвоилось.
      Рута, видимо, давно проснулась. Она была уже в своей розовой униформе, розовых носочках и розовых кроссовках. Однако стянуть края гигантской бреши на блузке она ещё не успела — английская булавка отсутствовала. Пуговицы на массивном фасаде явно пребывали в состоянии экстремального напряжения. С моей стороны потребовались нечеловеческие усилия, чтобы не пялиться.
      Кроме того, у Руты что-то было не так с лицом. А также она не успела закончить макияж. Часть лица была уже готова. Щеки призывно алели, а глаза уже напоминали единственное око собачки с пивной рекламы. Но вот губы… Они куда-то подевались. По крайней мере, так казалось без помады. Пока Рута не заговорила, было полное впечатление, что ниже носа у неё идет массивный и гладкий подбородок.
      Считается, что первому впечатлению нельзя доверяться, но когда Рута отворила дверь, мне показалось, что расположение духа у неё не столь радостное, как у той коровы на дороге. Может, я оторвал её от процедуры накладывания грима?
      — Хаскелл Блевинс! Какого черта вы тут делаете в такую рань? Я же, кажется, сказала раз и навсегда, что не нуждаюсь в вашей помощи. Или вы по-английски разучились понимать?
      Так, похоже Рута не из породы «жаворонков», и с утра ей лучше под руку не попадаться.
      — Я работаю вовсе не над вашим делом, Рута, — спокойно сказал я, — а расследую дело Филлис Карвер. Хотелось бы задать вам пару вопросов.
      В глазах Руты промелькнуло что-то похожее на понимание. Длилось это какую-то долю секунды.
      — Вопросов? По поводу Филлис Карвер? Вы имеете в виду женщину, которую убили?
      Я кивнул.
      — Ту самую, — я решил, что лучшая тактика — неожиданный натиск. — Ту самую Филлис, которая вас шантажировала.
      Клянусь, в тот миг, когда я это произнес, некоторые кудряшки на Рутиной голове резко распрямились. Жирно подведенные глаза моргнули пару раз и стали больше, чем у той коровы на дороге. Рута долго молчала, её невидимый рот превратился в идеально круглую букву «о». Голос донесся как будто издалека.
      — Я… н-не понимаю, о чем вы…
      И эта женщина только что обвинила меня в недостаточном знании английского.
      — Понимаете, отлично понимаете.
      — Нет, не понимаю, — настаивала Рута. — И у вас нет никаких доказательств…
      Ну, так мы далеко не уйдем. Придется попытаться по-другому.
      — У меня есть доказательства, Рута. Может, вам необходимо освежить память, а то я могу принести кассету, послушаем вместе, если есть желание.
      — Не-е-ет! Ни за что, никогда, чтобы я ещё раз выслушала эту гадость! — Она быстро оглянулась и вышла на крыльцо. — Послушайте, Хаскелл, вы разве не знаете, что Ленард дома? Он жуть какой вспыльчивый, лучше не злите его.
      По-моему, об этом вовсе не мне нужно беспокоиться.
      — Вы же не собираетесь все это Ленарду рассказывать, правда? - торопливо бормотала Рута, вцепившись в мою руку. Я чувствовал, как дрожат её пальцы. — Пожалуйста, Хаскелл, не говорите ему! Я лучше сама попозже признаюсь. Когда наступит более подходящее время.
      Подходящее время? Да скорее Рип научится считать на калькуляторе. Наверное, эта мысль отразилась на моем лице, потому что Рута отдернула руку.
      — Я не такая, как вы думаете, Хаскелл. Я и без того собиралась рассказать все Ленарду. Потому что мы с Бойдом очень, очень, очень друг друга обожаем.
      Я ей поверил. Три «очень» — это серьезно.
      — Это не какая-то легкомысленная интрижка, — задушенно шептала Рута. Бойд хочет побольше заработать, и тогда мы убежим вместе. Мы бы и сейчас готовы, да он такой гордый, ни за что не возьмет деньги у женщины.
      Бойд? Я знал только одного Бойда в Пиджин-Форке. Бойд Арнделл, брат Зика Арнделла, владельца антикварной лавки. Насколько я помню, Бойд работал на своего брата с тех пор, как окончил школу на год раньше меня.
      Если она говорит о том самом Бойде, то мне её искренне жаль. Потому что он не только у женщины не постесняется взять деньги, но и у ребенка отнимет. Если это не потребует от него слишком много усилий. Так вот, «лентяй» и «бестолочь» — это самые мягкие слова для характеристики симпатяги Бойда, даже, можно сказать, комплименты. Говорят, он всю жизнь работает на брата только потому, что больше никто в округе не хочет его нанимать.
      — Мы с Бойдом просто рождены друг для друга, — продолжала горячиться Рута. — Это только вопрос времени.
      Ну прямо ни дать, ни взять Ромео и Джульетта. Несчастные влюбленные, воссоединиться которым мешает одна-единственная маленькая помеха в лице мужа.
      Ленарда, однако, маленьким никак не назовешь.
      — Кто там, дорогая? — донесся из комнат глубокий бас, при звуке которого Рута чуть не подпрыгнула.
      — Это частный детектив, милый. Хаскелл Блевинс. — Голос её изменился до неузнаваемости. Он стал обволакивающим, напевным. Рута вполне годилась на роль любвеобильной жены в комедии положений. — Он, м-м, задает вопросы о Филлис Карвер. Знаешь, женщина, которую вчера, м-м…
      — Кокнули? — закончил Ленард, возникая в дверях за её спиной. Похоже, благоверный Руты был таким же ярым поклонником эвфемизмов, как моя матушка. — Да, мы слыхали, кто-то набил эту мамзель свинцом.
      Мило, не правда ли? Я начинал понимать, почему Рута не жаждет провести остаток дней со своим муженьком.
      Начнем с его внешности. Роста он был примерно с меня, но в ширину в нем умещались по меньшей мере полтора Хаскелла Блевинса. Однако лишний вес Ленарда составлял не жир, а крепчайшие мускулы. У него была популярная в шестидесятые годы стрижка бобриком, а шея имела много общего с Рутиным ртом. Ее тоже не наблюдалось.
      Квадратный подбородок довершал портрет человека, одного взгляда на которого было достаточно, чтобы понять, что перед вами — придурок. Он носил джинсы и рубашку с розовыми цветами, короткие рукава оголяли предплечья толщиной в мою ляжку.
      Я смотрел на цветочки, усеявшие рубашку Ленарда. Это были розовые петунии. Многие в Пиджин-Форке скорее умерли бы на месте, чем показались на людях в рубашке с розовыми петуниями, но Ленард на местные традиции плевал с высокой вышки. Черт возьми, да напяль он даже платье, окружающие непременно отвесили бы ему комплимент за хороший вкус.
      Глядя на Ленарда, стоящего на крыльце в позе медведя Гризли из комикса, я чуть было не ляпнул: «Славная рубашечка», но Рута меня опередила.
      — Милый, Хаскелл опрашивает всех, кто знал Филлис. Вот для чего он, м-м…. пришел к нам. Потому что мы её, м-м… знали.
      В общих чертах она верно изложила суть дела. Ленарда, правда, оказалось не так-то легко провести.
      — Н-да? — карие глазки глядели на меня с подозрением. — Так вот, мы её не знали. Она просто ходила в ту же церковь, что и мы. Мы вообще не знали её.
      Спорить я не стал, поспешил сменить тему.
      — Перед смертью Филлис оставила записку…
      Я заметил, как вспыхнули Рутины глаза. Зато глаза Ленарда не вспыхнули. Они продолжали с тупой враждебностью разглядывать меня.
      — …и я показываю эту записку всем её знакомым. На случай, если они знают, что Филлис пыталась этим сказать, — я достал из кармана листок и протянул им.
      И Ленард, и Рута глазели на записку невероятно долго.
      — По-моему, это семерка… — наконец отозвалась Рута. Кажется, с души у неё камень свалился. Может, она испугалась, что Филлис в предсмертных муках подробно расписала её похождения?
      Ленард даже не мигнул.
      — Эта тупая девка просто накалякала семерку? И все?
      До чего ж чувствительная душа у этого малого.
      — Рута, — тихо сказал я. — Ваше имя значится в записной книжке Филлис на седьмой странице.
      Рута растерянно заморгала часто, зато Ленард тотчас разъярился.
      — Ну и что с того? Подумаешь, имя её попало в книжку этой дохлятины! Так что же теперь, судить нас, что ли? Это значит ни черта! — по всей вероятности, Ленарду явно требовалась помощь учителя английского языка.
      — Я просто подумал, что стоит об этом упомянуть, вот и… — но Ленард не позволил мне договорить.
      — Ага, иди-ка ты… упоминай кому-нибудь еще! Если ты думал, что можешь таскаться тут и обвинять порядочных граждан из-за какой-то там девки, которую мы даже не знали, то в следующий раз пораскинь сначала мозгами, ты, рыжий карлик!
      Я слегка удивился. Ну, рыжий — это ещё понятно. Но — карлик?! Ленард, между прочим, с меня ростом. Я хотел указать ему на этот факт, но меня остановил внезапный приступ здравомыслия. Ну сами посудите. К чему обсуждать с этим малым столь щепетильные вопросы. Слишком уж он вспыльчив, так и до пожара недалеко.
      — Послушайте, Ленард, — взгляд мой был прикован к громадным кулачищам хозяина, — я никого не обвиняю. Просто делюсь с вами информацией.
      Вряд ли я стану счастливее, если мне снова врежут в живот. Дважды за такой короткий отрезок времени… нет, это не тот рекорд, который я хотел бы побить.
      — Если ты ничего не говоришь, то чего ж ты говоришь?
      Ничего себе фразочка, правда? Достойная человека, причисляющего себя к высшему обществу Пиджин-Форка. Вот уж и впрямь придурок.
      Я криво улыбнулся.
      — Просто задаю вопросы. Ничего другого.
      Ленард придвинулся вплотную. Я собрался отступить на пару шагов, но тут между нами втиснулась Рута.
      — Хаскелл, я почти не знала Филлис. Правда. Мы виделись только в церкви по воскресеньям. И все. Теперь вам, наверное, пора…
      Она взяла меня за рукав и потащила к машине. Словно я успел забыть обратную дорогу.
      Ленард остался торчать на крыльце, сверля нас взглядом. Рута повысила голос:
      — Очень жаль, что мы ничем не можем помочь.
      У машины она незаметно оглянулась. Ленард находился вне пределов слышимости.
      — Значит так, — прошептала Рута. — Я вчера весь день провела в «Веселых кудряшках», никуда не отходила, клиенты шли один за другим. Можете проверить!
      — А как насчет Бойда Арнделла? — спросил я, вставляя ключ в зажигание. — Где он провел день?
      Рута побледнела, будто я отвесил ей пощечину. Крутанулась на каблуках и понеслась к дому. Прежде, чем захлопнуть дверь, Ленард одарил меня ещё одним мрачным взглядом.
      Я поспешно вырулил на улицу. Если этот симпатяга Гризли обнаружит измену, мне бы не хотелось оказаться не то что месте Бойда, даже в радиусе пяти миль от Бойда!
      Было только одно место, куда я мог направиться после приятной болтовни с четой Липптон. Антикварная лавка Зика Арнделла. До открытия магазинчика ещё оставалось время, которое я и убил без всякой жалости. Заехал к себе в контору: посмотреть, а вдруг любовь изменила Мельбу к лучшему, и она трудится в поте лица.
      Восемь тридцать уже давно пробило, — время, когда Мельбе положено являться на службу, — а моей работящей секретарши нигде не было. Боюсь, даже любовь не в силах изменить людские привычки.
      Я поискал Мельбу, обошел все её потаенные укрытия. Между стеллажами, в задней комнате за дверью, под стойкой бара. Уж чего-чего, а прячется Мельба бесспорно лучше всех. Я даже постучал в женский туалет. Но или Мельбы там не было, или она решила играть по — крупному и притворилась мертвой. Так что я не нашел ни одной живой души, кроме Элмо. Он поймал мой ищущий взгляд и нахмурился. Наверное, подумал, что я снова попрошу отвечать на телефонные звонки. Я весело помахал родственнику рукой и побрел к себе в кабинет.
      Где сидел и бездельничал до девяти, пока не открылся магазин Арнделла. Собственно, и после девяти я не особо торопился. Уж больно славное выдалось утро, чтобы гробить его на пустую спешку. Неторопливо выйдя на улицу, я заметил парочку престарелых джентльменов, которые успели уже угнездиться напротив здания городского суда. Старички приветливо кивнули мне. Я помахал в ответ.
      Вот чем мне ещё не нравился Луисвиль. Если там помахать на улице незнакомцу, он наверняка решит, что тебе от него что-то надо. Здесь, в Пиджин-Форке, можешь махать кому угодно и сколько угодно. Никто дурного не заподозрит.
      Идти было недалеко. Магазин Арнделла находится на той же стороне улицы и в том же квартале, что и аптека Элмо. Вообще-то, единственное, что нас разделяет — это галантерейная лавка.
      Лерой Патнам, хозяин галантереи, видимо, как и я, решил, что несмотря на начало мая, наступило лето. Одну из двух витрин магазинчика занимали купальники. Лерой приложил массу воображения для того, чтобы искусно разложить мужские, женские и детские купальные костюмы на песке, а посреди воображаемого пляжа он воткнул игрушечный совок и разбросал вырезанные из цветной бумаги звезды и морских коньков. С подлинностью, кончено, туговато, зато оригинально.
      Вторая витрина по оригинальности даже перегнала первую. Она осталась ещё с Пасхи, которая прошла давным-давно. Лерой настолько гордился своим произведением, что ни в какую не хотел разрушать его. Он запихал в витрину все, что хоть каким-то боком годилось для пасхальной тематики. Пасхальные зайцы всевозможных размеров и расцветок, пасхальные яйца, гигантские букеты искусственных пасхальных цветов, и по меньшей мере дюжина пасхальных корзинок. Желая, видимо, показать, что он в курсе, по какому поводу праздник, Лерой повесил в левом углу пластмассового Иисуса, распятого на кресте. Правда, при виде Иисуса в компании разноцветных зайцев, прохожие приходили в некоторое замешательство, но искусство, как известно, требует жертв.
      Я едва не свернул шею, разглядывая композицию «Иисус и зайцы». Надо вам сказать, это неимоверно глупо — не смотреть под ноги перед лавкой Зика Арнделла. Особенно когда вовсю светит солнце. Зимой, или во время дождя вы все-таки в относительной безопасности, потому что проход почти наверняка свободен. Зик Арнделл считает, что если клиент не идет сам, его нужно заманивать. Поэтому в погожие дни тротуар перед входом в магазинчик загроможден всевозможным скарбом. Сегодня, например, Зик выставил дряхлый горбатый столик на колесах, пару зеленых кресел с лысой обивкой, потускневшую латунную спинку от кровати и доисторическую стиральную машину. Особенно я бы отметил стиральную машину. Поскольку врезался именно в нее, крепко ударившись об одну из растопыренных ножек.
      Я бы с удовольствием испустил тот поток проклятий, который в нетерпении просился на волю, но на другой стороне, у здания Банка было полным-полно народу. Так что не стоило привлекать к себе внимания, ещё решат, будто я у себя под носом ничего не вижу.
      Поэтому я потер ушибленную голень, и сделав вид, что хромота для меня в порядке вещей, стал медленно прокладывать путь через живописный хлам. Обогнул бельевой шкаф со слегка вздувшейся фанеровкой, дубовый приставной столик с табличкой, где рукой Зика было выведено: «СОВЕРШЕННО НОВЫЙ!», и дамский облупившийся красный велосипед. Да, понятие антиквариата Зик трактовал весьма вольно. Зайдя внутрь лавки, Зика я не приметил, зато сразу увидел Бойда. Удивительное везение, потому что в магазине Арнделла найти кого-нибудь почти невозможно. Он огромен, как амбар, и совсем не похож на прочие заведения, торгующие антиквариатом и мебелью. Обычно торговцы расставляют кресла, диваны и этажерки, имитируя жилое помещение, чтобы покупатели увидели, как вещь будет смотреться в их собственном доме. Зик, видимо, считал это пустой тратой свободного места. Свой скарб он выстраивает в длинные шеренги, от стены до стены. Новенькая софа может соседствовать с доисторическим холодильником, а кухонные табуретки тесниться в изголовье кровати. Как будто вещи стоят в очереди в мебельной библиотеке и терпеливо ждут, когда библиотекарь подберет им заказанные книги.
      Я мог бы долго бродить по узким проходам, разыскивая Бойда, вставать на цыпочки и вытягивать шею — с тем же успехом, с каким я ранее искал Мельбу. Но на мое счастье, Бойд маячил неподалеку от входа, рядом с обшарпанным гардеробом и жутковатой газонокосилкой.
      Бойд был очень занят. Он тестировал черную кушетку, явно названную в его честь — лентяйка. В коричневых саржевых штанах и клетчатой рубашке, Бойд растянулся на лентяйке, руки за головой, глаза закрыты.
      Словом, трудился не покладая рук.
      — Бойд! — позвал я. — Можно с тобой поболтать?
      От неожиданности Бойд дернулся, его правый глаз неохотно приоткрылся.
      — Чего?
      — Надо поговорить.
      Длинноногий, длиннорукий, жилистый, Бойд Арнделл был обладателем вытянутого, худого лица, длинного прямого носа и толстых губ. Губы были настолько пухлыми, что казались поддельными, вроде игрушечных, на липучках, с какими детишки разгуливают на Хеллоуин. Густые черные волосы Бойд зачесывал назад. В те редкие моменты, когда он их вообще куда-нибудь зачесывал. Сейчас они лезли ему в глаза. Но он даже не шевельнулся, чтобы убрать их. Он минут пять зевал и сладко потягивался, пока, наконец, не соизволил ответить:
      — О'кей, Хаскелл, — говорил он так медленно, словно рот его был склеен тягучими сладостями. — Тебе чего, мебель понадобилась?
      Это что, заготовленная рекламная речь?
      — Нет, — я лицемерно улыбнулся ему, как незадолго до этого улыбался Ленарду. — Мне понадобилось задать пару вопросов про тебя и Руту Липптон.
      Бойд даже бровью не повел. Он ещё разок зевнул и потянулся, затем сел. Волосы он так с лица и не откинул, смотрел на меня сквозь космы, как из-за черных занавесок.
      — Про меня и миссис Липптон? Не пойму, о чем ты.
      — Да брось, Бойд. Я все про вас знаю. Рута мне сама рассказала.
      Это, кажется, слегка освежило его память. Но не слишком огорчило. Он нехотя пожал плечами и протянул:
      — А чё говорить-то? Я просто вел себя как джентльмен, защищал репутацию дамы, так сказать. — Толстые губы растянулись в кривой усмешке. Я, конечно, предпочитаю молоденьких, и Рута для меня старовата, но какой мужик упустит случай позабавиться с её дыньками! — Тут он подмигнул мне и самодовольно ухмыльнулся. — Эх, Хаскелл, видел бы ты эту старушку в постели.
      Тьфу ты, право слово. Вот уж действительно, истинный джентльмен.
      Бойд потряс космами и присвистнул.
      — Ох, пару раз мне казалось, старушка Рута себя до инфаркта укатает.
      Так-так, понятно. Похоже, Бойд, в отличие от Руты, не был «очень, очень, очень» влюблен. Бедная Рута. Джентльмены, с которыми повязала её жизнь, отнюдь не были джентльменами.
      Может, и не стоило говорить того, что я сказал, но мне безумно захотелось стереть с лица Бойда эту мерзкую, наглую ухмылку.
      — Мне ты можешь не рассказывать. Я имел счастье послушать вас в записи.
      Ухмылочку и вправду как рукой сняло. Ага, наконец-то заволновался.
      — Что… ты что хочешь сказать? В какой такой записи?!
      — А Рута тебе разве не рассказывала? Вас записывали, на диктофон.
      Теперь Бойд по-настоящему испугался.
      — Что-о-о? — и рухнул на лентяйку, уставившись перед собой невидящим взором.
      — Думал, ты знаешь, — сказал я, небрежно пожимая плечами. Рута, наверняка, поделилась секретом с этим Ромео. Хотя она, конечно, понимала, что он вряд ли обрадуется. — Под кроватью был спрятан диктофон.
      Бойд наконец-то откинул с лица волосы.
      — Нет, не знал я! — в его глазах закипала ярость. — Эта чертова старуха ничего мне не сказала!
      И я поверил ему. По одной простой причине: Бойд слишком ленив, чтобы разыгрывать удивление. А тем более, ярость.
      Воспользовавшись его растерянностью, я задал ещё один вопрос:
      — Ты слышал, что Филлис Карвер убили?
      — Ну слышал, — непонимающе отозвался Бойд. — А какое это имеет отношение к…
      — Она оставила предсмертную записку, — и я показал ему копию.
      Теперь Бойд, похоже, был в полном замешательстве.
      — Семь? — он перевел взгляд на меня. — Чего-то не пойму. А мы с Рутой тут при чем? И какая сволочь запихнула нам жучок в кровать? И каким образом эта запись попала к тебе?
      Отвечать я не стал. — Где ты был вчера? С половины одиннадцатого до четверти четвертого?
      Похоже, даже такому обленившемуся мозгу не требуется много времени, чтобы понять, что к чему.
      — Слушай, не пойму, к чему ты клонишь, но я был на этом самом месте. Я вчера даже на обед не уходил. Целый божий день вкалывал.
      Честно говоря, с трудом верится, чтобы Бойд хоть один день в жизни целиком проработал, но говорил он убедительно. По его словам, с девяти утра до шести вечера он провел вчера в магазине. Наверняка тестируя черную лентяйку.
      — Я и не знал толком эту Карвер, — убеждал он меня. — С чего ты решил, что у меня могло быть с ней что-то общее?
      — Эй, я ничего не решал. Я просто задаю вопросы.
      Бойд одарил меня долгим пристальным взглядом.
      — В таком случае, и у меня найдется к тебе парочка вопросов. Кто подложил жучок? И где это чертова кассета?
      — Не волнуйся ты так, Бойд. Ленарду я показывать её не собираюсь, если ты этого боишься.
      Почему-то особого облегчения на лице Бойда я не увидел. От одного упоминания имени Ленарда его пухлые губы заметно съежились.
      Пожалуй, самое время удалиться, подумал я и быстро вышел за дверь.
      Могу поспорить, что не успел я миновать Иисуса с зайцами, как Бойд уже набирал Рутин телефон.

      После разговора с Бойдом я места себе не находил. Теперь уже двое в городе считают, что у меня есть записи, которых на самом деле у меня нет. Кто-то из них запросто мог проговориться об этом Верджилу, и тогда мне не избежать пренеприятнейшего объяснения. Хотя, обмолвиться обо мне значит — и о себе обмолвиться, а Рута и Бойд вряд ли стремятся к огласке.
      Я показывал записку Филлис всем подряд, но народ только бровями шевелил в изумлении. Что же пыталась сказать Филлис, накарябав семерку? Если это действительно семерка. Но что же еще?
      Может, не дожидаться, пока в школе закончатся уроки, и поговорить с Уинзло прямо сейчас? Все-таки расследование убийства — причина достаточно веская, чтобы прервать на пять минут занятия. К тому же, при везении, можно отловить Уинзло в перемену.
      Я вскочил в пикап и покатил к школе Пиджин-Форка. Она располагается примерно в шести милях от Главной улицы, если повернуть влево на единственном в городе светофоре. Невозможно проехать мимо голого двухэтажного каменного здания с высокими, узкими окнами. Оно стоит немного в стороне от дороги, напротив магазина «Видео напрокат». Во времена моей юности ученики единодушно прозвали школьное здание тюрьмой.
      И с годами я этого мнения не изменил.
      Днем можно оставлять машины прямо перед школой, на площадке, выделенной для остановки школьных автобусов. Я захлопнул дверцу автомобиля и двинулся к подъезду Внутри, как и снаружи, ничего не изменилось. Серый линолеум все так же отдавал желтизной от частого мытья, а стены были выкрашены в тот же цвет, что и в мой выпускной год. Цвет, надо сказать, не слишком веселый. Мышиный, под стать линолеуму. Как будто у школьного начальства не хватило смелости сменить его на более жизнерадостный.
      Не потребовалось даже усилия, чтобы вспомнить, где находится кабинет директора. Ноги сами вынесли меня прямо к его дверям, поскольку я неоднократно посещал его во время своей академической, так сказать, карьеры. Не то чтобы я слыл хулиганом и скандалистом. Веселый сорванец вот кем я себя считал. Учителя же придерживались обо мне явно другого мнения. Преподаватель английского, встретив меня на праздновании десятилетия со дня окончания, признался, что крайне удивлен тем, что меня взяли на службу в полицию. Он так и не поверил, что нашлись глупцы, давшие мне в руки оружие, да ещё заряженное.
      Но вообще-то этот тип никогда мне не нравился.
      Хрупкая секретарша с огромным рыжим осиным гнездом на голове подарила мне полный сочувствия взгляд поверх очков в перевязанной проволочкой оправе.
      — Очень жаль, но мистер Рид нынче сказался больным.
      От удивления я немного опешил. Придя в себя, развернулся и поплелся к машине. Выруливая со стоянки, я еле поборол неодолимое желание подбросить в школьный подвал дымовушку. Эх, старые добрые времена!
      По пути обратно в Двенадцать Дубов, я злился, что не догадался сразу заскочить к Ридам — сэкономил бы массу времени и сил.
      Машины Уинзло перед крыльцом не оказалось, но это ничего не значило. Гараж Испанского замка был закрыт, кто знает, может, хозяин и дома. В его болезнь верилось с трудом.
      Еще больше я удивился, когда дверь открыла Джун. Значит, и она взяла отгул? Неужто осталась ухаживать за смертельно больным мужем? Или они оба подхватили какую-то заразу? Эти микробы такие прилипчивые.
      Джун, однако, больной мне не показалась. Блестящие каштановые волосы она забрала назад с помощью широкой черной ленты, надела кружевную белую блузку с коротким рукавом и липучие, тягучие черные лосины со штрипками. Никогда не был поклонником лосин. По мне, так они слишком напоминают эластичный черный бинт. А иногда кажется, что женщина попала ногами во что-то липкое и вязкое, и теперь никак не может стряхнуть. Хотя при виде Джун я склонен был изменить свое отношение к этим тянучкам. Ее ноги казались невероятно длинными и гладкими.
      Но когда она открыла массивную дубовую дверь, взгляд мой был прикован отнюдь не к её ногам. Я поднял глаза вверх, памятуя о птичьих балкончиках над входом и связанной с ними опасностью. Пока птиц не наблюдалось, но нельзя же рассчитывать, что так будет продолжаться вечно.
      Джун посмотрела на меня, потом — с легким недоумением — на балкончик, как бы пытаясь проследить за ходом моих мыслей, и снова на меня. Наконец она сказала:
      — Хаскелл. Рада тебя видеть.
      Голос у неё и вправду был веселый, и сопровождался ослепительной улыбкой капитанши команды болельщиц, с ямочками в придачу. Но по каким-то незримым признакам мне показалась, что она совсем не в восторге от моего прихода.
      Может, её беспокоило, что они с Уинзло могут меня заразить?
      В ответ я подарил ей недурной экземпляр из коллекции моих приветственных улыбок.
      — А Уинзло дома? Я заходил в школу, и мне сказали…
      — Уинзло нет, — прервала меня Джун. Слишком поспешно, как мне показалось. — Жаль, что ты его не застал.
      Чего-чего, а сожаления у неё в голосе не было и в помине. Как не было и намерения объяснять, куда мог деться больной человек, которому положено лежать в кровати. Джун стояла в дверном проеме и сверлила меня огромными карими глазами.
      Уинзло наверняка отправился к доктору — выписать побольше лекарств, чтобы на двоих хватило.
      — Ну, что ж, тогда я, может, зайду и дождусь его, а?
      Глаза Джун каким-то образом ухитрились сделаться ещё больше.
      — Не хотелось бы тебя задерживать. Он, может, не скоро еще…
      Я улыбнулся.
      — Я вовсе не прочь немного подождать.
      Это, конечно, была не совсем правда. Мне категорически не хотелось ждать на том месте, где я сейчас стоял. Дело в том, что пара жирных серых птиц только что приземлилась на резную решетку балкончика прямо над моей головой.
      Если Джун немедленно не впустит меня, я войду насильно.
      Но тут, слава Богу, она отстранилась, и я влетел с такой скоростью, что поднятый мною вихрь подхватил полы одежд конквистадора у входа. Джун бесшумно прошла за мной по толстому ковру в идеально прибранную гостиную. Она уселась на покрытую мексиканским покрывалом софу рядом с лампой в виде тореадора. Я же удобно устроился в ярко красном кресле напротив, по соседству с гигантским кактусом в красно-зелено-желтом горшке.
      По крайней мере, попытался устроиться удобно. Трудно расслабиться, когда в паре сантиметров от твоей оголенной руки угрожающе топорщит иглы гигантский кактус. Весь его вид говорил о том, что он может оставить на теле долго не заживающие раны.
      Первой заговорила Джун.
      — Послушай, Хаскелл, если ты насчет смерти этой женщины по фамилии Карвер, то хочу тебе сказать: Уинзло не годится на роль подозреваемого. У него не было мотивов. Ему незачем было затыкать ей рот. Все, что она имела сообщить, я знала и без нее.
      До этой самой минуты у меня в голове существовал хорошо продуманный план разговора, но теперь все пошло насмарку. Честно говоря, я совершенно не ожидал, что Джун знает о Филлис и шантаже. А тем более, о Уинзло и официанточке Лизе.
      А Джун продолжала говорить с такой легкостью, будто пересказывала сюжет мыльной оперы.
      — Видишь ли, у нас с Уинзло договоренность. Так называемый «открытый брак». Мы в принципе не возражаем, если один из нас заведет связь на стороне. Мы считаем, что ревность и собственнические инстинкты не должны портить отношения между зрелыми, думающими людьми.
      По-моему, у меня рот открыт, некстати подумал я. Да, это определенно новый взгляд на замужество. Выяснив случайно, что Клодзилла завела, по выражению Джун, «связи на стороне», я очень даже возражал. Назовите меня незрелым. Назовите меня не думающим. Я закрыл рот и тут же снова открыл его, чтобы сказать:
      — Ты серьезно?
      Оснащенная ямочками улыбка Джун стала ещё бодрее.
      — Я серьезно, — и она поправила абажур на тореадорской лампе. А мне казалось, он и так в порядке.
      — Я давно в курсе маленького любовного приключения Уинзло с этой блондинистой официанточкой. Поверь, Хаскелл, мне нет до них дела, — Джун повернулась и поглядела прямо на меня, её карие глаза и в самом деле выказывали полное безразличие. — Мимолетные увлечения Уинзло не имеют ко мне никакого отношения. У меня к нему только два требования — во-первых, обеспечивать мне безбедное существование, к которому я привыкла, и во-вторых — практиковать безопасный секс.
      Я постарался, чтобы моя вымученная ухмылка хоть немного соответствовала жизнерадостной улыбке Джун. Может, я и не прав, но, основываясь на своем ограниченном опыте семейной жизни, я всегда считал, что безопасный секс — это прежде всего секс между супругами. Клодзилла, по крайней мере, с первого дня ясно дала понять, что для меня секс с кем-нибудь кроме собственной супруги будет далеко не безопасным предприятием, а как раз наоборот, может оказаться смертельно опасным для здоровья. Хотя себя она ни в чем не ограничивала.
      Джун пожала красивыми плечами. Жест, обозначавший, что она сказала как бы нечто само собой разумеющееся и обсуждению не подлежащее.
      — Представить только, ведь многие из-за этого даже разводятся. Можешь поверить?
      Я кивнул и тихо сказал:
      — Да, я слышал, бывает и такое.
      — Мы с Уинзло считаем, — с нажимом произнесла Джун, — что узы брака священны. Их нельзя просто взять и порвать из-за ничего не значащего мимолетного увлечения.
      Я тупо моргал. Священные узы без такой мелочи, как супружеская верность?
      Джун улыбнулась.
      — Я, конечно, всегда просила Уинзло соблюдать осторожность, — она наклонилась ближе, как будто нас могли подслушать. Не знаю, я никого кроме нас в комнате не заметил. Разве что конквистадор проявлял излишнее любопытство. — В этом городе столько недалеких, ограниченных людей с предрассудками. Но мой Уинзло никогда не нарушал соглашения. Он никогда, ни разу нигде не оставался на целую ночь, — она улыбнулась ещё шире. — Всегда возвращался ко мне, домой. Замечательный муж.
      Я криво улыбнулся в ответ. А Уинзло молодец, все продумал. Ай да мужик!
      — Вот видишь, — продолжала Джун, — если ты решил, что Уинзло имел хоть малейшую причину заткнуть рот этой бедной Филлис, что ж, значит, ты ошибался, вот и все.
      В принципе, звучало довольно складно. Если, конечно, ей верить. Но что-то мне мешало. Сомневаюсь, чтобы Джун принадлежала к разряду жен, закрывающих глаза на такую незначительную деталь, как супружеская верность. Неужели женщина, превратившая дом в сплошной свадебный сувенир, могла действительно закрывать на это глаза?
      Честно говоря, я больше склонен был согласиться с Верджилом, выдавшим у дома Филлис важную фразу: «Что-то я не слышал, чтобы хоть одна женщина поощряла измены мужа». И тем не менее, передо мной сидела именно такая женщина.
      Боже мой. Все не перестаю удивляться: как это Уинзло отхватил себе такую женушку.
      Может, он ей что-нибудь в еду подсыпает? Или во время сна подвергает гипнозу?
      Или же — на секунду предположим такую возможность — я свидетель самого высококлассного представления, достойного «Оскара»?
      Если это представление, то Уинзло великолепно сыграл роль второго плана. Войдя в гостиную из столовой, он остановился как вкопанный.
      Одет он был совсем не так, как одеваются больные. На нем была коричневая в клетку рубашка с коротким рукавом и воротничком на пуговицах, красно-коричневые широкие брюки, носки с ромбиками, и те же мокасины на жесткой подошве, в каких я его видел в прошлый раз. Он выглядел бы как настоящий, стопроцентный денди, если бы не хипповский медальон на цепи, и не волосы, стянутые сзади резинкой. Хвостик получился куцый, и больше напоминал шишку.
      Я не слышал, как подъехала его машина, но стены в доме толстые, ничего странного, что сюда не доносятся звуки с улицы. Или Уинзло поставил машину сзади и зашел через стеклянную дверь черного хода. Есть ещё вариант. Например, он мог все это время быть дома.
      Но какая разница. Главное — на лице его было написано неподдельное удивление. Он открыл было рот для запоздалой реакции, но Джун его опередила:
      — Дорогой, — сказала она, поднимаясь и беря его под руку. — Я как раз рассказывала Хаскеллу о нашем маленьком соглашении.
      Уинзло нервно поскреб бороду. Он явно не горел желанием говорить на эту тему, но все слова Джун подтвердил. Я сидел и внимал. Или эти двое пропадающие в глуши самые гениальные актеры со времен Ричарда Бартона и Элизабет Тейлор, или они действительно не лгут.
      После того, как парочка с воодушевлением поведала, как нечестно вела себя по отношению друг к другу, и как им обоим на это плевать, я решил что самое время предъявить им предсмертную записку Филлис. Я встал и протянул бумажку. Случилось так, что смотрел я при этом на Джун. Почему — не знаю. Может, оттого, что она стояла прямо напротив меня, а может — оттого, что на неё смотреть гораздо приятнее, чем на Уинзло.
      Джун, едва увидев листок, перепугалась.
      Точно вам говорю. Это был внезапный испуг, который прошел так же быстро, как появился. Но я успел заметить.
      Уинзло же, не мигая, уставился на листок.
      — Семь? — бросил он на меня удивленный взгляд. — Это ведь семерка?
      Я смотрел на Джун, не отрываясь.
      — Ну, мы не уверены, что это именно семерка. Может, это что-то еще…
      Джун меня опередила. Испуганного выражения на её лице как не бывало, она подняла на меня совершенно спокойные глаза.
      — Знаешь, а ты прав, — медленно проговорила она. — Это действительно может быть кое-что другое. По-моему, Филлис могла пытаться написать заглавную «И», но ей не хватило сил. Поэтому буква и напоминает семерку.
      Воздух застрял у меня в легких. Было нетрудно вспомнить, чье имя может начинаться с заглавной «И». Имоджин. На что пыталась намекнуть Джун?
      Она снова обратила глаза на записку.
      — Я знала обоих сестер по школе. — В голосе её слышалось сожаление. Господи, они постоянно грызлись между собой. Прямо как кошки бешеные. И разлад только усугубился, когда Филлис увела Орвала из-под носа Имоджин.
      — Что? — на всякий случай переспросил я, слабо надеясь, что ослышался.
      Взгляд Джун метнулся в мою сторону.
      — Ой, да разве ты не знал? Орвал встречался с Имоджин, пока не переметнулся к Филлис.
      После того, как под носом у меня разорвалась эта бомбочка, я постарался быстро свернуть разговор, попросив Джун и Уинзло связаться со мной, если у них появятся какие-то идеи. Мысли мои скакали галопом, пока я с трудом подбирал слова для прощания.
      Имоджин и Орвал? Боже правый. Красавица и Чудовище. Ну ладно, понимаю, Имоджин, конечно, не классическая красотка, но симпатичная — это точно. Так что, назовем ситуацию, Симпатяга и Чудовище. Потому что Орвал без сомнения — Чудовище. По крайней мере, на мой взгляд.
      Но беспокоило меня вовсе не то, что Орвал с Имоджин — неподходящая пара. Главное — Имоджин была не до конца со мной откровенна. Признаю, эта женщина тронула меня за сердце, и горько было осознавать, что она, оказывается, намеренно утаила кое-какие факты.
      Неужели Имоджин причастна к смерти собственной сестры? Неужели вчерашние слезы — всего лишь дымовая завеса? Неужели я действительно настолько не разбираюсь в женской психологии, в чем неоднократно убеждала меня Клодзилла? Что ж, быть может, в конце концов Клодзилла хоть в чем-то оказалась права. А вдруг отвращение, написанное вчера на лице Имоджин, когда она слушала пленку с Орвалом и Фло, было связано с тем, что она до сих пор сама влюблена в Орвала? И возможно ли, чтобы Орвал одновременно крутил роман сразу с несколькими женщинами? Что ж, это должно вдохновить нас, мужчин, на подвиги.
      Хотя это была не единственная причина моего беспокойства. Если не сказать — депрессии. Я начинал подозревать, что даже женатые мужчины Пиджин-Форка ходят на свидания чаще, чем ваш покорный слуга. Хорошо еще, что в моем распоряжении не оказалось всех пленок Филлис, иначе я бы окончательно погрузился в пучину хандры. Звуки чужих постельных развлечений могут нагнать жуткую тоску.
      В таком похоронном настроении я добрался до своей конторы. Загнал пикап на задворки аптеки и поплелся к входу. Навстречу мне выскочила Мельба.
      — Хаскелл, — промурлыкала она этим новым голоском, к которому я все никак не мог привыкнуть. — Я вас повсюду искала!
      Мельба искала меня, вместо того, чтобы я охотился за ней? В другое время я непременно отпраздновал бы такое событие, но не сегодня. Мельба, понимаете ли, нарядилась. Не уверен, что она сделала это на трезвую голову. На ней была прозрачная черная блузка с длинным рукавом, сквозь которую отчетливо просматривался черный кружевной бюстгальтер. Эта деталь была переполнена содержимым, и учтите: такой вывод стал результатом лишь самого мимолетного изучения. Остальные детали туалета моей секретарши были под стать: черная кожаная мини-юбка в обтяжку, черные сетчатые колготки, смахивающие на рыболовную снасть, черные башмачки на высоченном каблуке, а на вершине «пучка с начесом» — черный бант из той же рыболовной снасти.
      При своих ста тридцати килограммах, Мельбе удалось добиться полного сходства с Мадонной.
      Я не смог совладать с собой. Остановился, как вкопанный и уставился на неё во все глаза. Если бы Мельба открыла рот и запела куплет из популярной песенки Мадонны, я бы пустился наутек.
      И она-таки открыла рот, но, слава Богу, не запела, а проворковала:
      — Я приняла для вас сообщение, миленький, и даже записала имя абонента.
      Судя по всему, она считала, что после этого я должен на неё молиться.
      — Это была Эмма Джейн. Она просила вас перезвонить ей домой.
      Я с трудом обрел голос. И постарался спросить как можно вежливее:
      — А может быть, это была Имоджин?
      Мельба равнодушно махнула пухлой ручкой:
      — Ах, Эмма Джейн, Имоджин, какая разница! Это единственное сообщение. Ваш телефон молчал как мертвый. — С этими словами она подалась ко мне, и я едва не задохнулся в облаке душистого аромата. Мельба доверительно сказала: — Хаскелл, я вам хочу ещё кое-что сказать! Далтон сделал самую восхитительную вещь на свете!
      Спрашивать мне не хотелось, но пришлось. Мельба торопливо ответила:
      — Он попросил меня вложить капитал в его торговый центр! Правда, здорово?
      Ой, мамочки! Я тяжело вздохнул.
      — Мельба, я не предполагал, что у вас есть капитал для того…
      Она прервала меня, страшно довольная собой.
      — Ну, что вы, глупенький, разве вы не знали, что мы с детками откладывали пенсию Отиса? Я копила для них на колледж, но, думаю, Отис ужасно гордился бы, если бы знал, что они пойдут на такое грандиозное дело!
      Скорее, Отис в гробу перевернулся бы.
      — Мельба, — мягко заговорил я, — поймите, деньги не вкладывают вот так, с бухты-барахты, это целая наука, и…
      — …и Далтон этой наукой прекрасно владеет! — закончила за меня Мельба. Лицо её сияло. — В этом-то вся прелесть. Он сказал, что мне ни о чем не надо думать. О, Хаскелл, можете представить? Я — владелица торгового центра! Далтон сказал, что прямо видит, как мы с ним прогуливаемся вокруг фонтанчика посреди торгового зала, обедаем в одном из ресторанчиков…. О, как это чудесно, как чудесно!
      Я выдавил слабую улыбку.
      — Так вы уже отдали ему свои деньги?
      Мельба снова махнула рукой.
      — Нет, нет, ещё нет. Следующий пенсионный чек как раз на подходе, и я сказала Далтону, что как только деньги придут, то отдам ему все!
      Я не знал, что и сказать. Все мои силы ушли на то, чтобы удержать на лице дурацкую улыбку. Зато у Мельбы не возникало никаких проблем со словами:
      — О, Хаскелл, неужели сбудутся все мои сокровенные мечты? — она хохотнула и, пошатываясь на каблуках, засеменила прочь. Я смотрел ей вслед, и на душе у меня было ещё хуже, чем раньше. Мечты! Мечты о торговом центре в Пиджин-Форке сбудутся не скорее, чем мои мечты о тихом, уютном счастье у семейного очага. Далтон — или непроходимый тупица, или закоренелый мошенник.
      Эта мысль крутилась в моей перегруженной заботами голове, пока я поднимался по лестнице. Вот почему я не сразу среагировал на открытие, которое поджидало меня в кабинете. Открыв дверь, я застыл в немом изумлении. И долго-долго соображал. Потом меня как обухом по голове огрело.
      Кто-то взломал мой кабинет!
      Впрочем, догадаться было не слишком сложно. Косяк в районе замка был разворочен. Похоже, орудовали отверткой.
      Перебравшись в тихий Пиджин-Форк, я и думать забыл о хитроумных замках. Кому бы пришло в голову грабить частного детектива? В городке, где грабители — огромная редкость.
      Теперь-то я, разумеется, изменил свое мнение.
      Все ящики стола были выдвинуты. Картотека вывалена на пол. Книги сброшены с книжных полок и в беспорядке громоздились по всему кабинету. Лампа опрокинута на бок. Обивка кресла вспорота, и горсти опилок, словно горы мыльной пены, щедро украшали раскиданные вещи, довершая разгром.
      Громилы не пощадили даже маленькую ванную комнатку рядом с кабинетом. Крышку бачка сняли и поставили у стены, а содержимое полок словно взрывом разметало. Хотя ничего, конечно, не похитили.
      Это было мало похоже на ограбление. Скорее, на поспешные поиски чего-то определенного. И нетрудно догадаться, чего именно.
      Кассеты Филлис.

      Я позвонил Верджилу и доложил о том, что мой офис подвергся нападению. Ответ шерифа был полон сочувствия, как и полагается, если имеешь дело с близким человеком.
      — И с чего это ты взял? — саркастически спросил шериф.
      — Верджил, — сказал я немного обиженно. — Признаю, порой в моем кабинете бывает беспорядок, но сейчас здесь все разворочено, книги все до единой на полу, и вообще…
      В ответ Верджил весело хрюкнул. Но все же согласился заскочить и снять отпечатки пальцев.
      Ага, заскочил. Он явился примерно через час в сопровождении того же парня из криминалистической лаборатории, которого я видел в доме Филлис.
      Весь этот час я старался ни к чему не притрагиваться. А потому просто стоял, как пень, посреди комнаты и глазел на дикий бардак. Наконец я притомился, и поняв, что шериф не торопится, побрел вниз.
      Ни Элмо, ни посетители аптеки не видели, чтобы кто-нибудь поднимался в мой кабинет. И никакого шума не слышали. Все лишь недоуменно пожимали плечами. И только Мельба, прихлопнув рыболовный бант на голове, объявила:
      — Ой, Хаскелл, кажется, я слышала, как кто-то поднимается по вашей лестнице!
      Мельба была жутко довольна собой. Однако почему-то ей не пришло в голову пойти и посмотреть, кто это.
      — Теперь припоминаю, что шаги на лестнице сильно отличались от ваших, — задумчиво произнесла верная секретарша, поддергивая дымчатый рукав прозрачного платья. — Тот человек шел гораздо медленнее. Ну надо же, значит, он крался наверх, чтобы распотрошить ваш офис!
      Я молча смотрел на нее. Ну, спасибо, Мельба, за помощь.
      Из Элмо тоже вышел отличный помощник — братец не упустил случая напомнить, что я избрал слишком опасную профессию.
      — Попомни мои слова, — он беспокойно почесал лысину. — Прибьют тебя, этим все и кончится!
      А затем разразился краткой, но пылкой речью о полном чудес мире аптечного бизнеса. Я кивал, делая вид, что внимаю, ибо не хотел оскорблять родственника в лучших чувствах. Элмо был без ума от своего дела, но честно говоря, если бы мне пришлось выбирать между аптечным бизнесом и сырой могилой, то пусть уж меня лучше прибьют, как выразился братец.
      Когда с рекламными речами было покончено, я вышел на улицу и поспешил на другую сторону, чтобы расспросить старичков — завсегдатаев скамеек. В отличие от посетителей аптеки, стариканы прекрасно помнили, что кто-то поднимался ко мне по лестнице.
      Один из них, достопочтенный джентльмен лет восьмидесяти в зеленом рабочем комбинезоне, — морщин на лице у него было больше, чем линий в автомобильнои атласе, — был уверен, что взломщиком была дама. «Молоденькая курочка» — так он выразился. При этих словах обнаружилось, что у Атласа осталось всего три зуба. Два сверху, один снизу. Это никак не способствовало хорошей артикуляции.
      Второй старичок — в линялых рабочих штанах и пожелтевшей майке, некогда белой — далеко обогнал Атласа в области зубных достижений. Рабочие Штаны был счастливым обладателем целых восьми зубов, трех сверху и пяти снизу. Этот внушительный комплект я заметил, когда он заквохтал, потешаясь над словами приятеля.
      — Пффе! — воскликнул Рабочие Штаны. — Вовсе и не девица это была, а парнишка, светловолосый такой. — Слово «это» он произносил с буквой «х» впереди: «хэто». — Мои глаза не врут. Хэто был светловолосый парень.
      Ага! По описанию смахивает на Уинзло. Может, он сказался сегодня больным как раз для того, чтобы навестить мой офис.
      Рабочие Штаны поскреб седую щетину на подбородке и, щуря водянистые глаза, покосился в сторону моей конторы.
      — А может, и черная у него была голова-то, — задумчиво протянул он.
      Я молчал, пытаясь представить мужика с отвратительной черной головой. Потом, правда, сообразил, что Рабочие Штаны говорит о цвете волос. Если так, то речь идет о Бойде. Правда, у меня возникли большие сомнения: неужто можно перепутать блондина с брюнетом? Как, впрочем, и женщину с мужчиной?
      Но оказалось можно, раз оба старичка умудрились это сделать. Рабочие Штаны ещё немного поскреб подбородок и добавил:
      — Да, или черный, или белый. — Потом глубоко вздохнул и спросил у приятеля: — А может, рыжий?
      Так! Теперь он, видимо, перепутал грабителя со мной.
      Словом, они так и не пришли к окончательному выводу, кого видели у моих дверей. Оба, однако, сошлись на едином мнении: что у аптеки слишком густая тень.
      — Ни черта не видно! — прошамкали они в один голос.
      Напротив аптеки растет одно-единственное дерево, и тень его не дотягивается до входа в мою контору. Я кивнул и поблагодарил старичков за помощь. И тут же пожалел о содеянном. Они наградили меня широченными улыбками. Я неуверенно улыбнулся в ответ и пошел к себе.
      Да, опрос свидетелей был на удивление результативным.
      А через каких-то пятнадцать минут появился и Верджил.
      Он вошел в кабинет, поправил ремень и угрюмо огляделся.
      — Ну, что ж… Особых изменений я тут не вижу.
      Море сочувствия!
      Пока криминалист посыпал комнату порошком для снятия отпечатков, Верджил поведал (в качестве светской беседы), что, по словам следователя, смерть Филлис произошла между часом и тремя дня, и наступила в результате выстрелов из пистолета 38 калибра. Еще он сказал, что проверил версию Орвала насчет того, что его партнерша — та самая Фло.
      — Я прослушал пленку целиком, и Орвал действительно произносит её имя несколько раз.
      Это прозвучали так, будто к голове Верджила приставили ружье, чтобы заставить слушать кассету. Шериф отчаянно покраснел. Наверное, из-за того, что вынужден был совершить позорный поступок. Ну, меня на мякине не проведешь. Я не сомневался, что старина Верджил прослушал запись далеко не один раз. Черт возьми, да он наверняка может на память её продекламировать, дословно. Со всеми вздохами и хихиканьем в нужных местах.
      Верджил сказал, что Орвал произносил имя Фло в основном к концу пленки, когда они немного поспорили насчет того, сколько Орвал, по мнению Фло, должен ей за хихиканье и некоторые другие таланты. Столковались на 150 долларах. Да, профессиональное хихиканье нынче дорогого стоит.
      Я не мог избавиться от мысли о пустых вешалках в гардеробе бедняги Филлис.
      Верджил рассказывал о споре Орвала и Фло совершенно беспристрастно. Словно мы вели разговор о погоде. Но когда речь зашла о взломе в моем кабинете, тон его переменился.
      — Похоже, как будто что-то искали, правда? — заметил шериф. К уголкам его губ от носа пролегли два глубоких каньона.
      Не было смысла отрицать. Я пожал плечами.
      — И впрямь, похоже.
      Верджил подступил ко мне вплотную и спросил почти шепотом, хотя криминалист в эту минуту находился в ванной комнате и слышать нас не мог. Либо бедный парень все ещё возился со своим порошком, либо его тошнило от вида царящего вокруг бардака.
      — Знаешь, Хаскелл, — прошипел Верджил, — я бы страшно расстроился, если бы узнал, что мальчонка Уилла что-то от меня скрывает.
      Уилл — мой отец. Я, по-моему, уже рассказывал, что он умер почти девять лет назад, и что они с шерифом были закадычными друзьями. Раз Верджил выудил на свет божий имя моего родителя, значит он решил, что настало время пустить в ход тяжелую артиллерию. Я вздохнул.
      — Верджил, ну нет у меня этих кассет. Честное слово.
      Может, я слишком много чувства вложил в эти слова. Верджил испустил такой глубочайший, длиннющий вздох, что я испугался, не истратит ли он весь запас воздуха в комнате. Потом шериф с тоской взглянул на меня и сказал:
      — Ну, как знаешь.
      Это что ещё значит?
      Криминалист наконец-то вывалился из ванной и сообщил то, что я и ожидал услышать:
      — Это, конечно, только предварительная версия, но, по-моему, в этой комнате, ничьих отпечатков, кроме Хаскелла, нет. Я ещё сверюсь по компьютеру, но, думаю, машина подтвердит, что здесь чисто.
      Верджил повращал глазами. Наверное, слово «чисто», на его взгляд, не совсем годится для описания моего кабинета даже в его лучшие времена. Но поскольку вслух шериф ничего не сказал, я сделал вид, что не заметил его упражнений.
      Перед уходом Верджил пригвоздил меня к месту очередным мрачным взглядом и изрек:
      — Так вот, вопиющий позор падет на мои седины, если выяснится, что мальчонка Уилла скрывает то, к чему ни под каким видом не должен был даже пальцем притрагиваться.
      — Верджил, у меня нет кассет, — четко выговорил я, глядя ему прямо в глаза, и чуть было не добавил: «Читай по губам!», но в последний момент удержался.
      Уж если Верджил что вбил себе в голову, не стоит и пытаться его переубедить. Он испустил парочку душераздирающих вздохов, вышел на лестницу, вздохнул ещё разок, и наконец удалился.
      Стоило шерифу исчезнуть, как у входных дверей внизу появилась другая фигура. Создалось впечатление, что она давно топталась на улице, поджидая, когда Верджил уйдет.
      Это была Лиза Латтимор, официантка из Гриль-бара Фрэнка. Помните, та самая, что предпочла встречаться с женатым мужчиной, а не со мной. Если бы не этот горестный факт, я бы, без сомнения наслаждался, любуясь, как она всплывает по лестнице, плавно покачивая бедрами.
      Лиза прибыла все в той же облегающей черной юбочке, которая открывала длинные голые ноги по самое дальше некуда. Кроме того, на ней была белая шелковая блузка с пышным рукавом и кудрявыми оборками по всему фасаду.
      Я почти не дышал, глядя, как она поднимается. Есть женщины, которых я называю «что надо». Где-нибудь в других краях они, может, были бы не совсем «что надо», но только не здесь, в Пиджин-Форке, где добрая половина представительниц слабого пола до сих пор щеголяет «пучком с начесом», а остальные дамы выглядят так, будто собрались выступать на соревнованиях по вольной борьбе. Лиза, однако, была «что надо» в соответствии с запросами мужского населения любого города-гиганта, а не только Пиджин-Форка.
      Светлая коса ниже пояса, маленький вздернутый носик, большие голубые глаза, обрамленные длинными ресницами. Все как обычно. Вот только лицо её сегодня немного порозовело, а веки чуть припухли.
      Лиза явно плакала.
      Вот черт! Говорил ли я, какой из меня умелый утешитель? Я быстро оглядел кабинет. Если здесь и затерялись бумажные платки или салфетки, то сейчас их никак не найти. Правда, на крайний случай под рукой есть туалетная бумага.
      Хотя даже мысль об этом была почему-то неприятна.
      Глотая слезы, Лиза одолела последнюю ступеньку лестницы, заглянула в кабинет и решила не заходить.
      — Боже! — прошептала она. — Что тут стряслось?
      Я принялся объяснять, но Лиза не стала слушать, махнула рукой и прервала меня на полуслове:
      — Какой ужас! Какой ужас, Хаскелл! — и выудила из сумочки кружевной носовой платок, которому я обрадовался, как родному. — Знаете, и со мной ведь беда приключилась! То-оже…
      Последнее слово, казалось, жило собственной жизнью. Оно длилось и длилось, не желая кончаться. То-о-о-о-оже. Когда же закончилось, Лиза Джо промокнула слезы платком и посмотрела на меня. В её прекрасных глазах почему-то промелькнуло враждебное выражение.
      — Уинзло только что порвал со мной! Он сказал, что вы ищете убийцу Филлис Карвер и подозреваете его, а потому мы никогда больше не увидимся!
      Так. И что я должен на это сказать? Что это даже к лучшему?
      Но Лиза придерживалась другого мнения. Вид у неё был сейчас очень и очень сердитый. Видимо, Уинзло доложил ей о шантаже, как только ему позвонила Филлис с требованием денег.
      — А я ему и говорю: плевать мне, пусть все знают.
      Я смотрел на неё во все глаза. Ну как, как, скажите на милость, Уинзло удалось обзавестись двумя — двумя! — красивейшими женщинами, готовыми смириться с чем угодно, лишь бы удержать его при себе. Господи, а ведь я не смог примирить Клодзиллу даже с Рипом! За четыре года нашего замужества она раза два, не меньше, грозилась отравить его.
      Со слезами в голосе Лиза торопливо продолжала:
      — А теперь выясняется, что ему-то как раз не наплевать, что про него люди скажут. И все из-за вас!
      О, да! Лиза во всем винила меня. Вот что примерно сказал ей Уинзло: если они будут продолжать встречаться, все подумают, что у него был повод для убийства Филлис. Знаете какой? Чтобы оградить Лизу от грязных слухов. А если люди увидят, с какой легкостью он с ней расстается, тогда никто не заподозрит, что он готов пойти на убийство ради того, чтобы защитить её репутацию.
      Теперь мне все ясно. Боюсь, старине Уинзло абсолютно наплевать на Лизу Джо. Может, Джун Рид лучше знала своего мужа, чем мне показалось, определив «отношения на стороне» как ничего не значащие?
      Но Лиза таких тонкостей явно не понимала. Она всхлипывала и всхлипывала, а когда наконец взяла себя в руки, сказала:
      — Но вы не правы, Хаскелл, подозревая Уинзло! Не мог он убить Филлис Карвер! Он весь день пробыл у меня в квартире. Мы с ним… ну, это…
      Лиза осеклась, но мне и так все было ясно. Я облизал пересохшие губы. Весь день? Она говорит о часах, проведенных в постели? Ну, все, приехали. Вот теперь у меня разыгралась настоящая депрессия.
      Мне страшно не хотелось спрашивать, но нужно было выяснить наверняка.
      — Сколько часов у вас пробыл Уинзло? — голос у меня был слабый-слабый. Наверное, из-за сухости во рту.
      Лиза задумалась, прежде чем ответить. Она кинула взгляд на дверь моего поруганного кабинета, потом в окно — на здание городского суда, у которого коротали день Рабочие Штаны и Атлас Автомобилиста. Старички, кстати, насторожились, как два цепных пса и таращились на мои окна. Наверное, стоит исключить Лизу из возможных претендентов на роль взломщика моего офиса. Лизу наверняка запомнил бы и Атлас, и Штаны. На секунду я подумал, что они сейчас помашут ей, но нет. Они лишь восторженно глазели и блаженно улыбались.
      Зрелище не для слабонервных, должен вам доложить.
      Но Лиза, похоже, даже не заметила стариканов. Она обернулась ко мне, вздернула упрямый подбородок и сказала:
      — Уинзло пробыл у меня весь день, а потом всю ночь!
      Очевидно, она не знала точного времени убийства Филлис, и на всякий случай исключила целые сутки.
      Я молчал. Лиза ведь не знала, что Джун похвасталась, какой Уинзло замечательный муж, ибо каждую ночь возвращается домой. Из них двоих врала, скорее, Лиза.
      Видимо, она сказала все, что хотела, и собралась уходить. Но напоследок произнесла ещё одну убийственную фразу: — Так что если вы решил повесить убийство на моего Уинзло, то лучше найдите себе кого-нибудь другого. Он был со мной!
      Это прозвучало гордо.
      Я смотрел плывет вниз прекрасная Лиза, и сердце мое переполняла горечь. Почему-то я не горел желанием броситься убирать кабинет. Куда я горел желанием броситься — так это с чертовой лестницы вниз головой, на асфальт.
      Ну как, черт подери, Уинзло — а тем более Орвалу — это удается?
      Подумав об Орвале, я вспомнил, что до сих пор не перезвонил Имоджин. А ещё я вспомнил все, что сказала Джун. На поиски телефона в этом чудовищном разгроме ушло минут пять. Аппарат обнаружился под горой книг в углу комнаты. Трубка валялась в метре от него, улетев на всю длину провода. Не удивительно, что Мельба не слышала звонков.
      К счастью, я был в тех же джинсах, что и вчера, так что долго искать домашний телефон Имоджин не пришлось. Я выудил из заднего кармана сложенный листок, сел на пол и набрал номер.
      Имоджин сняла трубку после первого же гудка.
      — Ой, Хаскелл, слава Богу, вы застали меня! Я спешу на похороны. Думала, это опять кто-то звонит с соболезнованиями. Весь день только и делаю, что трубку поднимаю. По-моему, уже весь город позвонил.
      Имоджин протараторила все это на одном дыхании. Как же они с Филлис похожи.
      — Ну как, удалось выяснить что-нибудь интересное у Руты или Уинзло?
      Или подозрительное, подумалось мне. Я рассказал все, что посчитал интересным, но на неё это особого впечатления не произвело. По поводу «маленькой договоренности» между Джун и Уинзло она сказала:
      — Ой, Хаскелл, ну вы ведь ей не поверили? Надо же, никогда не слыхала большей чепухи! Неужели вы считаете, что Джун Рид действительно будет спокойно сидеть и смотреть, как муж ей изменяет?
      Я с сожалением признался:
      — Не знаю. На мой взгляд, прозвучало это довольно искренне.
      Имоджин испустила вздох, смахивающий на верджиловский.
      — Хаскелл, вы верите всему, что скажет красивая женщина?
      Если бы я хотел пустить Имоджин пыль в глаза и показать себя учтивым и галантным кавалером, я бы непременно поймал её на слове и спросил:
      — Разумеется, а что вы хотите мне сказать?
      Но никогда я не был ни слишком учтивым, ни слишком галантным. Вместо того, чтобы превратить слова Имоджин в комплимент, я сидел как истукан, не в силах произнести ни звука. У меня засосало под ложечкой. Я с самого начала ждал возможности незаметно повернуть разговор на Орвала. А теперь, когда такая возможность подвернулась, едва мог языком пошевелить от смущения.
      — Хаскелл? — наконец напомнила о себе Имоджин.
      — Э-эм-м, да, так вот, раз уж об этом зашла речь, — пробормотал я, Джун, э-эм-м, обмолвилась мне ещё об одном… одной мелочи. — О господи, я стал разговаривать прямо как Уинзло. — Что у вас было с Орвалом?
      Да уж, тактичнее некуда.
      — С Орвалом? — не поняла Имоджин. — У меня с Орвалом?
      Я откашлялся и судорожно облизал губы.
      — Джун сказала, что вы, э-эм-м, с Орвалом, ну-у-у… встречались.
      — Что?! — воскликнула Имоджин. — Господи, и где только Джун услышала такую глупость! Разве что в школе… Ну да, в школе я пару раз сходила с Орвалом в кино, но быстро поняла, что это не для меня, — она помолчала, потом полувздохнула-полувсхлипнула. — Жаль только, что мне не удалось Филлис переубедить.
      От этого разговора ни мне, ни ей легче не стало.
      — Послушайте, Хаскелл, — продолжала Имоджин. — Мне, наверное, следовало сказать об этих свиданиях с самого начала, но, честно говоря, это дела давно минувших дней, и мне просто не пришло в голову…
      Как было мне хотелось ей поверить!
      — Кстати, Хаскелл, а что у вас с телефоном? Я раз десять набирала ваш номер, и все время показывало «занято». Трубка плохо лежала?
      Уж не знаю, намеренно Имоджин сменила скользкую тему, или просто посчитала её исчерпанной. В любом случае, было бы странно приставать и дальше с расспросами по поводу Орвала, иначе она может решить, будто я страдаю навязчивыми идеями.
      — Ну, да, в общем, можно и так сказать, — промямлил я и поведал о происшествии. Когда я сказал, что взломщик перевернул все вверх дном и не оставил ни одного отпечатка, Имоджин даже присвистнула.
      — Ох, Боже мой, Хаскелл, уж не искал ли он записи Филлис?
      — Я в этом уверен.
      — Но, Хаскелл, но это же странно! Если Филлис убили ради того, чтобы забрать пленки, то почему преступник до сих пор за ними охотится?
      Этот вопрос уже приходил мне в голову. Ответ напрашивался сам собой.
      — Значит, мой кабинет взломал не убийца.
      В трубке послышался долгий, разочарованный вздох.
      — Тогда поиски взломщика нам совсем не помогут.
      Я обнаружил, что киваю, как будто Имоджин могла видеть это по телефону.
      — По крайней мере, исключим кого-то из списка.
      И чуть было не добавил: А поскольку список включает Уинзло, Лизу Джо, Джун, Руту, Бойда, Ленарда, Орвала, и даже вас, дорогая, то если исключить хотя бы одного, будет намного легче.
      Имоджин взяла с меня обещание позвонить как только узнаю что-нибудь новое, и на этом мы распрощались. Я бы с удовольствием ещё разок-другой спросил, как же Имоджин умудрилась позабыть о свиданиях с Орвалом в школе, но вряд ли мне удалось бы сделать это менее заметно, чем пустить поезд под откос.
      Что ж, оставалось заняться тем, чем мне меньше всего хотелось сейчас заниматься. Уборкой. Но едва я положил на рычаг трубку, как сообразил, что с утра у меня маковой росинки во рту не было. А на часах почти два часа пополудни. Может, живот крутило вовсе не оттого, что я боялся заговорить с Имоджин об Орвале, а из-за элементарного голода?
      Я отложил уборку и поспешил вниз, к машине. Не скажу, чтобы с большим огорчением.
      Минутка-другая наедине с четвертинкой цыпленка куда приятнее, чем многочасовая уборка. С этой мыслью я и отправился в гриль-бар Фрэнка. Еда там не то чтобы дрянная, но и не шикарная. Просто еда.
      На самом деле, заведение Фрэнка — бывший магазин кормов. Когда торговля стала приносить сплошные убытки, Фрэнк приспособил помещение под ресторанчик. Здесь до сих пор витает дух крестьянских будней, а на голых деревянных стенах красуются пожелтевшие плакатики, призывающие кушать «Вискас» и прочие деликатесы. А ещё Фрэнк набрался наглости повесить единственную неоновую вывеску во всем Пиджин-Форке. Маленькая, красная, она гласила: «Будь здоров!» Вывеска торчала в витрине и, на мой непрофессиональный взгляд, совершенно не вязалась с общей декорацией. Но Фрэнк ею страшно гордился.
      Фрэнк обосновался в семи милях от Пиджин-Форка, на перекрестке, где Главная улица переходит в автомагистраль. На ходу вытаскивая из кармана ключи от машины, я обогнул аптеку. И тут заметил красный «кадиллак» Далтона, примостившийся возле моего пикапа. Так-так. Значит, жулик прискакал на свидание. Наверняка с единственной целью — самолично оценить костюм Мадонны. Действительно, это необходимо видеть собственными глазами, иначе не поверишь.
      И ещё кое-что я заметил. Рядом с сияющим, новеньким «кадиллаком» моя машина — недавно выкрашенная в небесно-голубой цвет, прошу заметить, выглядела бедной сироткой.
      С минуту, наверное, я пребывал в столбняке, пялясь на этого красавца и вспоминая утреннее повествование Мельбы.
      У меня и четверти часа не заняло вскочить в пикап, заехать в магазин электротоваров Туми, купить диктофон наподобие того, что использовала Филлис, клейкую ленту хорошего качества, и вернуться обратно к аптеке.
      «Кадиллак» стоял на том же самом месте. Я выбрался из пикапа и как следует огляделся. Никого.
      Озираясь, я вразвалочку подрулил к шикарному авто. И принялся разглядывать его так и сяк, качать головой и причмокивать, чтобы случайный очевидец решил: малый в полном отпаде от этой сверкающей красоты.
      Мистер Далтон, видимо, очень доверчив, или забывчив, ибо дверцу он оставил незапертой. Нужно ему намекнуть, чтобы впредь был поаккуратней. Мало ли что.
      Менее минуты потребовалось мне, чтобы юркнуть в салон и вынырнуть обратно как ни в чем ни бывало.
      Клейкая лента отлично сработала, намертво прилепив диктофон под передним сиденьем.
      Наверное, я должен был ощущать страшные угрызения совести, когда чуть позже сидел у Фрэнка в отдельной кабинке и расправлялся с цыпленком. Ну, может, я и вправду слегка укорил себя. Так, самую малость. Но, честно говоря, я был уверен, что поступил правильно — только так можно было выяснить, что за птица этот Далтон. Я надеялся успеть до того, как Мельба вручит прохиндею свои сиротские денежки.
      Проглотив коронное блюдо Фрэнка — четверть цыпленка, а также стакан кока-колы и полную тарелку жареной картошки, я вернулся на работу и приступил наконец к ненавистному занятию. Вы, конечно, догадались. К превращению Аллеи Торнадо в обыкновенный Бермудский Прямоугольник.
      Пока я распихивал книги по полкам и расставлял вещи в одном только мне ведомом порядке, мозг мой вяло гадал: кто — главный кандидат на роль Разрушителя.
      Если принять за аксиому, что взломщик искал кассеты Филлис, то кандидатов только двое — Рута и Бойд. И Бойд — безусловный лидер на роль возможного громилы.
      Но, с другой стороны, Бойд слишком ленив для столь нелегкого предприятия.
      Правда, был ещё один претендент. Страшно не хотелось бы так думать, но это Имоджин. Теперь мне вовсе не казалось, что она на сто процентов поверила, будто у меня нет кассет. Могла ли Имоджин попытаться отыскать записи, чтобы отвести от Филлис позор?
      Если задуматься, то и Орвал мог охотиться за пленками. Может, он предположил, что существует больше одной пьесы с ним в главной роли?
      Кстати, Уинзло и Джун наверняка в курсе, что я первый обнаружил тело, А потому запросто могли решить, что пленки у меня. Может, поэтому Джун сама выложила о любовной связи мужа, мол, все равно я уже знаю? Короче говоря, практически весь город мог считать, что после убийства Филлис роль шантажиста отошла ко мне.
      К пяти вечера я уже подозревал всех и вся. На ум даже взбрела шальная мысль, что это дело рук братьев Гантерманов. Почему бы и нет? Близнецы, как и их шеф Верджил, поверили, что я припрятал кассеты, и задались целью — во что бы то ни стало заполучить столь увлекательный материал.
      Ну, сами понимаете, раз дошло до близнецов, значит, я действительно устал. Следующим вполне может оказаться сам Верджил. Нет уж, хватит! Я кое-как запер дверь и поплелся к дому. Уборку я до конца не довел, но по крайней мере, передвигаться по кабинету стало безопасно.
      По дороге я старался ни о чем не думать. Хотел дать отдых мозгам. Для этого пришлось притвориться одним из братьев Гантерманов.
      И все-таки одна заблудившаяся мыслишка прорвалась в воспаленный рассудок. Это произошло на полпути к вершине моего холма. Мне вдруг показалось: что-то сегодня не так. Это «что-то» крутилось рядом, но не давалось, я никак не мог придать ему отчетливое очертание. Что же это?
      Дошло до меня только когда я добрался доверху.
      Рип не лаял!
      Я доехал почти до крыльца, а этот псих не собирался приступить к процедуре «облаем-парня-который-тут-живет». Приятно думать, что после стольких лет совместного проживания случилось маленькое чудо, и моя собака начала узнавать хозяина. Или старина Рип наконец решил, что это дурной тон — облаивать человека, который тебя кормит?
      Думать-то, может, и приятно, но я прекрасно понимал, что чудес на свете не бывает. Если вдруг потребуется доказать поговорку, что старого пса новым фокусам не научишь, то Рип как раз для этой цели подойдет. Он, честно говоря, не мог выучиться новым фокусам даже в юном возрасте.
      Я вышел из пикапа и поспешил к веранде. На душе у меня было неспокойно.
      Рипа наверху не оказалось! А ведь он сидел здесь каждый божий день, нетерпеливо ожидая, когда я отнесу его в сад.
      Что-то стряслось…
      Куда же, черт подери, запропастился этот пес? Я в два прыжка одолел последние ступени, и увидел его.
      Он лежал без движения, в углу веранды.
      Я кинул на него взгляд и…
      Боже мой, Боже мой, Боже мой, — закрутилось у меня в голове.

      Рип лежал на боку, глаза закрыты. На груди — маленькая темная дырочка. Кровь сочилась из раны, пропитывая шерсть. Не обязательно становиться детективом, чтобы понять, что произошло.
      В Рипа стреляли.
      Не помню, как я опустился на колени. Слава Богу, теплый. Но дыхание такое слабое… такое слабое!
      Почувствовав прикосновение, Рип открыл глаза.
      — Все в порядке, мальчик, — забормотал я, лихорадочно осматривая его. — Все в порядке, Рип.
      Он попытался вильнуть хвостом, но сил не хватило. Еле шевельнул кончиком и снова глаза закрыл.
      У меня пересохло во рту.
      Рана казалась страшной, но не кровоточила. Я не знал, хорошо это или, наоборот, плохо. Вокруг пасти тоже была засохшая кровь, но совсем немного, и явно не оттого что он зализывал рану на боку. Рип сейчас и голову-то не мог от пола оторвать. Скорее, он кого-то укусил.
      Очень надеюсь, что тот орган, до которого дотянулся Рип, был жизненно важным.
      Переносить Рипа было очень опасно, но я мог не успеть слетать за ветеринаром. А сам он ни за что не доедет. Некоторые мои друзья больше часа скитались по пустынным пригородным шоссе в поисках моего жилища — и это после того, как я дотошно объяснял им и показывал дорогу по карте.
      Одно я знал наверняка. Сидеть и смотреть, как Рип умирает, я не собираюсь.
      Я боялся оставить его одного даже на секунду, но нужно было принести одеяло. Распахнув дверь, я остолбенел. Квартира казалась однояйцовым близнецом моего кабинета — до того, как я там прибрал.
      Голубая полукруглая софа валялась, разобранная на составные части. Книги, газеты, журналы расшвыряны, лампы перевернуты, проволочная бобина, которую я использовал вместо кофейного столика, опрокинута на бок.
      Правда, я только краем глаза отметил разруху. Все это могло подождать. В отличие от Рипа.
      Единственное, что меня сейчас беспокоило, это как в таком бардаке найти одеяло. Шкафы, куда я сложил на зиму теплые вещи, пустовали, все их содержимое разметало по комнатам. Схватив, наконец, подвернувшееся под руку покрывало с дивана, я бросился к Рипу.
      Ветеринарная клиника округа Крейтон находится в восьми милях от моего дома, напротив школы, дорога туда занимает минут двадцать. Конечно, если не гнать на такой скорости. Но обычно гнать и не удается. Я вожу туда Рипа только на прививки, поэтому каждый раз, как я затаскиваю его в пикап и сворачиваю на эту дорогу, он мгновенно соображает, какой сюрприз ему уготован. И начинает выть.
      Наверное, поэтому было так непривычно ехать с Рипом, молчаливо лежавшим на сидении рядом со мной. Я взглянул на него и прибавил газу. Никогда бы не подумал, что мне будет не хватать истерики этого старого дурачины, но сейчас я бы все на свете отдал за его противный вой.
      Я домчался до клиники за четырнадцать минут. Сердце мое мчалось быстрее машины.
      Клиника закрывалась. Приемный покой был пуст, и девушка в застекленной будке уже заперла квадратное окошко, сквозь которое она разговаривает с посетителями.
      — Эй! — заорал я, вваливаясь в двери. Рип и в здоровом состоянии весит немало, а когда висит на руках мешком, то кажется килограмм на десять тяжелее. — Эй, помогите! У меня собаку застрелили!
      Я выпалил эти страшные слова и похолодел.
      Слава Богу, не пришлось долго объяснять, что случилось. Врач, пятидесятилетняя Дарлин Кармайкл, выбежала мне навстречу вместе с медсестрой. Она взглянула на Рипа и выхватила его из моих рук.
      Доктор Дарлин, с темными вьющимися волосами, тронутыми сединой, в строгих очках в роговой оправе — как раз из тех женщин Пиджин-Форка, которые могли бы сделать себе карьеру в вольной борьбе. Ростом она метр восемьдесят, не меньше, а весит, наверное, килограмм сто, и мышцы у неё как у настоящего борца. Она подняла Рипа с такой же легкостью, с какой другая женщина подхватывает ридикюль. И все трое исчезли за белой дверью, ведущей в операционную. Напоследок доктор Дарлин бросила мне успокаивающий взгляд, но лицо её было встревоженным. После дикой спешки мне ничего не оставалось, как сидеть сложа руки и ждать.
      Это оказалось самым трудным испытанием. Я оседлал неудобный, но прочный стул и тупо уставился в одну точку — на свои ботинки. Через некоторое время, просто чтобы не думать о том, что происходит за белой дверью, я принялся блуждать взглядом по стенам. На стенах ветеринарной клиники округа Крейтон были развешаны произведения искусства.
      Когда я заглядывал сюда прежде, мне никогда не приходилось ждать подолгу. По причине дурного воспитания Рипа. Нас никогда особо не задерживали, выпуская на волю почти в ту же секунду, как я втаскивал моего упиравшегося, рыдающего пса в двери. Поэтому раньше я этих произведений не замечал.
      Сегодня, к сожалению, у меня была целая вечность в запасе.
      Я пялился на картину слева от меня добрых пять минут, не в силах оторвать взгляд. Такое не каждый день увидишь. И слава Богу. Это было изображение собачьего клеща в полметра высотой, да ещё в разрезе. Полотно достоверно, до мелочей, живописало внутренности клеща, да ещё в ярчайших красках пурпурного, бирюзового и лилового оттенков… Сомневаюсь, чтобы у какой-то там букашки внутренние органы переливались всеми цветами радуги.
      Хотя, конечно, в кишки я ей не заглядывал.
      Левее гигантского клеща красовалась гигантская модель блохи. Однако, блоха впечатляла меньше, чем клещ. Даже близко ни в какое сравнение не шла. Ее внутреннее содержание было дано в аскетичной черно-белой графике.
      Почему-то у меня никогда не вызывало ни малейшего любопытства, что и в каком порядке расположено внутри у этих паразитов. Больше скажу: я бы мог прожить всю жизнь в неведении, так и не увидев кишечника блохи. И ничуть не пожалеть об этом. Даже наоборот.
      Я отвел взгляд. На правой стене, прямо напротив красавца-клеща, висело несколько скрепленных наподобие перекидного календаря плакатов с разновидностями, пардон, глистов-филярий, распространенных в округе Крейтон. Вводный плакат был прост, но драматичен. Он гласил, что в результате примерных подсчетов этих самых глистов здесь «22!!» разновидности.
      Боюсь, доктора Дарлин никогда не причислят к тонким ценителям искусства.
      Единственным произведением из её коллекции, при помощи которого я мог отвлечь себя от мыслей, оказался заботливо забранный в рамку плакат на стене за моей спиной. Красочное описание жизненного цикла ленточного червя.
      Теперь вы представляете, в каком я был состоянии?
      Я вывернулся на своем металлическом стуле, и изогнув шею под немыслимым углом, прочел этот чертов плакат целиком, дословно. Причем дважды, и дополнительно вернулся к месту, где говорилось, что личинки ленточного червя заботливо устраивают себе норы, вгрызаясь в тела собак, кошек, свиней, коров и — рыб! — и тут, наконец, вышла доктор Дарлин.
      — Ну, Хаскелл, — негромко сказала она. — Операцию он перенес.
      Наверное, в эту секунду из моих легких вышел весь воздух, и я сдулся, как воздушный шар. Доктор Дарлин продолжала, как будто не заметив моей реакции. Наверное, она, как и я, чувствовала себя не очень уютно, когда дело доходило до эмоций.
      — В вашу собаку стреляли из пистолета 22 калибра. Что стряслось? Какой-то идиот-охотник принял его за оленя?
      Я ответил не сразу.
      — Идиот — да. Но сомневаюсь, что охотник.
      Дарлин непонимающе вздернула бровь, но расспрашивать не стала. Она привыкла довольствоваться тем, что люди сами хотели сказать. Из-за этого в наших местах её считали немного странной.
      — Рано ещё говорить, что Рип поправится, — продолжала она. — Он потерял много крови, и вытащить пулю оказалось довольно трудно. Ваша собака все равно может умереть.
      Доктор Дарлин — очень прямолинейная женщина, даже слишком. Наверное, оттого, что она привыкла иметь дело с существами, не требующими умения вести вежливые беседы и находить подобающие эвфемизмы. Общение же с человеческими особями явно давалось ей с трудом. Пока она говорила, глаза её за толстыми стеклами очков были прикованы к спасительному ленточному червю у меня за спиной.
      Я кивал, но, честно говоря, на меня слишком сильно подействовала её последняя фраза. Значит, Рипу все ещё грозит смертельная опасность.
      — А высиживать вам тут нечего. Помочь вы все равно не можете. Звоните завтра, и я скажу, как дела, ясно? — Как будто так просто — взять и оставить Рипа. Ему же не ногти постригли, из него вырезали пулю!
      Но спорить с доктором Дарлин бесполезно. Она стояла, сложив борцовские руки на борцовской груди, и смотрела на меня. Делать нечего. Пришлось покориться.
      Я уселся в машину, и тут понял, что до сих пор не позвонил Верджилу.
      А уж как мне не хотелось ему докладывать об очередном взломе, даже передать трудно.
      С другой стороны, я все равно не усну.
      Я вернулся в разгромленную квартиру, и через полчаса поисков телефона позвонил шерифу. Он не замедлил явиться в сопровождении все того же криминалиста.
      Я смотрел, как его машина поднимается по холму, и с тоскою думал, что Рип сейчас заливался бы на всю округу.
      Верджил поднялся по ступеням, окинул взглядом разруху и сказал:
      — Ох, Боже, Боже, Боже. — Потом повернулся ко мне. — Похоже, опять что-то искали, да?
      Я постарался выразить восхищение его гениальной дедукцией. После чего процедура пошла по накатанному пути. Включая ссылку на моего родителя.
      — Жаль, конечно, что это случилось с мальчонкой Уилла, — сказал Верджил минут через десять. — Кто-то никак не хочет отбросить мысль, что у тебя кое-что есть.
      И пригвоздил меня взглядом. Я молчал.
      — Наверное, это «кое-что» очень им понадобилось, раз стреляли в твою собаку, — добавил шериф. — Ох, Боже, Боже, какая досада!
      — Верджил, — сказал я. — У меня нет пленок.
      — У-у-гу, — промычал он, входя.
      Этот человек не верит ни единому моему слову.
      В отличие от предыдущих посещений, на Верджила напал чих. У него чуть голова не оторвалась, когда парень из криминалистической лаборатории посыпал комнату порошком для снятия отпечатков.
      — Кажется, у меня разыгралась аллергия на этот чертов порошок, задумчиво и гнусаво проговорил Верджил. В его печальных глазах появилось обвиняющее выражение. — У тебя в доме не водится случайно платков?
      Думаю, вы сами догадались, каков был мой ответ. Верджил, ворча, спустился к своей машине и выудил из бардачка пачку одноразовых платков. Потом вернулся и стал бродить по развалинам, чихая, как ненормальный.
      Он в десятый раз исторг громкое «Ай-чххи!», когда позвонила Имоджин. Я, наверное, с минуту преодолевал баррикады, отделявшие меня от телефонного аппарата. И только снял трубку, как Имоджин затараторила, даже не дождавшись моего «Алло!».:
      — Хаскелл, у меня гениальная идея, я знаю, как вывести на чистую воду убийцу Филлис!
      Верджил стоял у меня за спиной, поэтому кроме «Как?» я сказать ничего не мог.
      — А вот как: я скажу Уинзло и Руте, что Филлис прислала копии записей мне. Навру, что кассеты прибыли сегодня по почте. Тогда убийца решит, что существует больше одной копии, и будет охотиться за мной!
      Так, минуточку! Стоп! Уж не предлагает ли Имоджин себя в роли наживки? Она что, шутит? Тогда не только убийца станет её преследовать, но и все, кого Филлис записывала.
      — Послушайте, это не просто плохая идея. Это опасная идея. Вы меня поняли? — я говорил тихо, поскольку Верджил, вытянув шею, прислушивался к каждому моего слову. Мало того, он вдруг перестал чихать. Какое чудесное излечение! Просто мистика!
      — Глупости, Хаскелл! — воскликнула Имоджин. — В кино это проделывают постоянно!
      Я снизил голос почти до шепота.
      — Имоджин, в кино и людей убивают, и банки грабят, и по всему городу на машинах носятся как сумасшедшие, но в жизни все не так просто, — и я рассказал, что случилось с Рипом. — Так что не делайте этого, понятно? Даже не вздумайте!
      На том конце трубки повисла тишина. Потом Имоджин сказала:
      — Хаскелл, мне очень жаль Рипа. Правда.
      Я бы с удовольствием подольше поболтал с ней и выслушал ещё несколько сочувственных слов, но краем глаза заметил некое движение в комнате. Верджил усердно делал вид, что сморкается, а сам украдкой подбирался поближе ко мне, хрустя россыпью вещей на полу.
      — Мне пора. У меня в доме полиция.
      Имоджин сразу все поняла.
      — Да-да, конечно, — сказала она. — Позвоните, если я чем-то могу помочь. И, знаете, Хаскелл, я очень надеюсь, что с Рипом все будет в порядке.
      Повесив трубку, я понял, что Имоджин ведет себя совсем не как человек, которому есть что скрывать. Я не знал теперь, что и думать. Мне не понравилось, что она умолчала о своем давнем увлечении Орвалом, но её настойчивость и самоотверженность в розыске убийцы могли убедить кого угодно. Если Имоджин действительно была замешана в смерти Филлис, то одно из двух: или она лучшая из актрис, или совершенно ничего не соображает.
      И еще. Этот её милый телефонный звонок — лучший способ снять с себя все подозрения.
      Верджил встретил меня выжидающим взглядом, будто я должен немедленно доложить, кто звонил и по какому поводу. Но я молчал, а он не посмел приставать с расспросами. Еще несколько раз упомянув моего отца, они с криминалистом наконец засобирались.
      Криминалист этот тоже следовал недавно вошедшей в обиход схеме.
      — Я так думаю — хотя это пока всего лишь предположение — что здесь отпечатки только Хаскелла, — повторил он почти слово в слово фразу, произнесенную чуть раньше у меня в офисе.
      Мы столько раз виделись за последние дни, что я начал испытывать к нему почти родственные чувства.
      — Ну что ж, — сказал я, протягивая руку. — Все равно спасибо. Крайне признателен.
      Парень ответил на рукопожатие, но особого дружелюбия в его лице я не приметил.
      — Постарайся хотя бы несколько часов обойтись без взломов, — сказал он на прощание. — Я хотел бы закончить ужин.
      А я-то уже собрался спросить, как его зовут… Теперь не стану. Нет, ни за что не стану. Отныне он будет проходить у меня под кодовым названием Стервец из Криминалистической Лаборатории.
      Перевалило за девять, когда они ушли. Я был совершенно без сил после такого насыщенного событиями дня и с трудом держался на ногах. Как и Стервец, я пропустил ужин, но голода не чувствовал. Чувствовал я только желание позвонить врачу. И страх услышать её ответ.
      Но останавливало меня другое. Даже если Рип в порядке, боюсь, мне не понравится то, что скажет доктор Дарлин, если я позвоню прямо сейчас. За ней закрепилась слава женщины принципиальной и твердой, и если вы посмели ослушаться, гнев её был страшен. Говорят, моему соседу она устроила взбучку только за то, что он на два дня опоздал принести своего кота для ежегодного осмотра.
      Доктор Дарлин четко велела звонить завтра. И я не стал злить человека, от которого зависела жизнь Рипа.
      Я вздохнул, стоя посреди гостиной и оглядывая поле брани. Если нельзя справиться о самочувствии Рипа, то я могу хотя бы попробовать узнать, кто в него стрелял. У меня было два подозреваемых: Бойд и Рута. Только им двоим я персонально сказал, что владею пленками. Значит, они, скорее всего, и взялись за их поиски. По крайней мере, надо с чего-то начать. Я не знал, где живет Бойд, зато найти Руту не составляло труда.
      Это оказалось не только просто, но и быстро. Спустя двадцать минут я стучал в дубовую дверь Липптонов. Она открылась. В дверях стояла нежная супружеская пара, оба в купальных костюмах, Господи ты Боже мой, в полдесятого вечера, с красными полотенцами на шее, на паркет огромной прихожей капает вода.
      — А теперь какого черта тебе здесь надо? — рявкнул Ленард, нервно потирая огромной лапищей короткий ежик на голове. — Нам с женой уже нельзя спокойно горячую ванну принять без того, чтобы нас не дергали?
      Нет, я должен вам описать их. Ленард был в красных клетчатых плавках, а Рута — в таком же клетчатом эластичном купальнике. Купальник этот так же не справлялся с возложенной, точнее вложенной в него задачей — удерживать массивную Рутину грудь в заданных рамках — как и её розовая форменная блузка. Могу с уверенностью сказать, что эта синтетическая ткань могла справиться с любой нагрузкой, после того, как выдержала испытания на Рутиной груди.
      Ленард тоже достоин особого внимания. С этой болванкой-головой, торчащей поверх квадратного, приземистого, коренастого тела, он походил на человечка, собранного из конструктора «Лего». Из очень волосатого конструктора «Лего».
      Слава Богу, я сразу увидел, что ни у того, ни у другого на теле нет ничего похожего на собачий укус.
      Я улыбнулся и сказал:
      — Ты прав, Ленард, с моей стороны было непростительной грубостью прерывать вашу горячую ванну, — и повернувшись на 180 градусов, ретировался, предоставив им любоваться моей удаляющейся спиной и думать, что я совсем рехнулся.
      Я остановил машину по дороге у телефонной будки на углу супермаркета и поискал в справочнике Бойда Арнделла. Странно, но рядом с его именем значился адрес антикварной лавки.
      Старина Бойд, вероятно, жил над магазином. Или так и валялся всю ночь на черной лентяйке.
      Хотя было уже почти десять часов вечера, антикварный скарб, включая велосипед и горбатый столик на колесах, до сих пор перегораживал тротуар. Легко было догадаться, почему. Сам Бойд растянулся в одном из кресел с подголовниками, глаза закрыты, подбородок безжизненно упирается в грудь. Вероятно, Зик велел брату все убрать, и Бойд набросился на работу с обычным энтузиазмом.
      Однако, вниманием моим завладели вовсе не пожитки, живописно разбросанные по тротуару. Я впился взглядом в правую руку Бойда, покоившуюся на подлокотнике. На руке белела аккуратная, свежая повязка.
      Бойд даже не попытался её спрятать. Или понял, что уже слишком поздно. Он поднял голову и смотрел, как я ставлю машину у тротуара и направляюсь в его сторону.
      — Что у тебя с рукой? — спросил я вместо приветствия.
      Бойд с таким удивлением посмотрел на свою кисть, будто до сего момента даже не замечал, что она с ней что-то не так.
      — Ну… что-то зацепило.
      Что-то типа зубов Рипа?
      — Да ну! Ай-ай-ай! — покачал я головой. — И что же это было?
      Бойд опять взглянул на руку, как будто не узнавая.
      — Знаешь, я чего-то и не помню.
      Я проглотил готовое сорваться с языка ругательство.
      — На мой дом было сегодня совершено нападение, и Верджил повсюду нашел твои отпечатки, — я не собирался этого говорить, само вырвалось.
      Может, зря я так необдуманно поступил. Бойд вскочил и фыркнул:
      — Фигня! — губы его сложились в подобие высокомерной ухмылки, так, по крайней мере, считал он сам. Мне же ухмылка показалась не слишком уверенной.
      — Не могли они там найти моих отпечатков, — медленно проговорил он. Потому что я никогда не бывал в твоем доме, Хаскелл.
      «Докажи обратное, если сможешь» — говорили его глаза.
      Я понимал, что даже этот кретин способен запомнить, в перчатках он обыскивал мою квартиру или нет. Но неудача меня не обескуражила.
      — Тогда, конечно, ты не станешь возражать, если врач осмотрит твою руку? Может, ты тогда вспомнишь, что тебя зацепило?
      Пухлые губы Бойда дрогнули и слегка сжались. Он заморгал, как крот, внезапно застигнутый солнцем.
      — Ну ладно, черт с тобой, это твоя псина меня цапнула, доволен?
      Наверное, при этих словах у меня на лице ясно нарисовалось все, что происходило в душе. А именно — жгучее желание вмазать этому негодяю кулаком прямо в его толстые губищи. Бойд проворно отскочил за кресло и захныкал:
      — Ага-а, Хаскелл, я вообще могу на тебя в суд подать! Я проехал такой путь, чтобы поговорить с тобой, поднялся на веранду, и тут твоя чертова псина набрасывается на меня как озверелая!
      Я сам готов был наброситься на него как озверелый.
      — Скажи-ка, Бойд, а почему это вдруг моя собака ни с того ни с сего на тебя набросилась?
      Голос у меня был спокойный-преспокойный, я продолжал медленно приближаться к Бойду.
      Наверное, он сообразил, что это спокойствие перед штормом. Он отодвинулся ещё дальше, между нами оказалось уже два кресла с подголовниками.
      — Да потому что псина у тебя бешеная, вот почему! Эта дрянь целилась мне прямо в глотку! Пришлось пристрелить её, в целях самозащиты, вот так-то!
      Я отчетливо услышал, как скрипнули мои зубы.
      — Так ты признаешь? Признаешь, что ворвался ко мне в дом? Признаешь, что стрелял в мою собаку? — я обогнул первое кресло.
      — Ничего я не признаю! — просипел Бойд, глаза его шарили в поисках пути к отступлению. — Я вынужден был защищаться, вот и все. Но ни в какой дом я не врывался. Это сделали, наверное, уже после моего ухода. — Да, Бойд основательно все продумал. Теперь видно, что он умеет доводить дело до конца, если захочет. — И с Филлис Карвер я тоже ничего не делал!
      Я двигался к нему, сжав кулаки.
      — Так ты, значит, выстрелил в мою собаку и просто бросил её там валяться и подыхать?
      Бойд пятился, пока не уперся в горбатый столик.
      — Слушай, Хаскелл, — быстро-быстро заговорил он, — я бы отвез его к ветеринару, да испугался, что он меня снова цапнет.
      Ну, силен, придумывает на ходу.
      — Я… я даже пытался тебе позвонить, сказать, что случилось, но тебя не было на работе.
      Ну, конечно, звонил он, как же.
      До этой минуты я не понимал, как можно просто взять и убить живое существо. Теперь, слушая его бормотание, я понял. Бойд пришел ко мне в дом с намерением завладеть пленками Филлис. И прихватил с собой пистолет на случай, если ему кто-то помешает. Кто-то вроде меня, например. Но вместо меня подвернулся бедолага Рип. Он укусил мерзавца, и мерзавец выстрелил в него. Хладнокровно, без долгих раздумий.
      Этот тупой засранец выстрелил в умственно отсталую собаку, чтобы она не мешала ему рыться в моих вещах. Господи, хорошо, что у меня с собой нет оружия. Не то я не смог бы противиться соблазну.
      Я нисколько не сомневался, что именно Бойд взломал и обыскал мой офис.
      Но это уже другая история.
      Бойд быстро обогнул столик и пятился к двери в магазин, не спуская с меня настороженных глаз.
      — Я поехал к тебе домой, Хаскелл, чтобы попросить никому не рассказывать о нас с Рутой, — снова заканючил он. — Все, что я хотел — это спасти её репутацию. Правда!
      — Конечно, Бойд, чистая правда, — солгал я. — Верю, — а сам продолжал медленно приближаться к нему. — Я понимаю, как важно для тебя было спасти репутацию бедной Руты.
      Его глупое лицо просияло. Этот кретин принял мои слова за чистую монету.
      — Не сердись на меня за псину, Хаскелл. Ты ведь можешь другую завести, правда?
      Это он так меня успокаивал. Судя по всему, Бойд не сомневался, что убил Рипа. Я старался восстановить дыхание и успокоиться. Пусть этот подонок мелет языком.
      — Знаешь, Хаскелл, — говорил Бойд, глаза у него стали хитрыми. Опасное это дело — прятать кассету, на которой мы с Рутой записаны. А ведь я мог бы отвалить тысчонку. — Бойд имел наглость улыбнуться мне. Исключительно чтобы спасти красотку Руту, прошу заметить.
      Разумеется! Да Бойд и гроша ломаного не даст за красотку Руту. Это он о собственной шкуре печется. Потому что если Ленард случайно пронюхает, что Бойд крутил шашни с его женушкой, он из него отбивную сделает. И только потом прикончит.
      Неплохая идея, кстати, подумал я, лавируя меж рухлядью, и попытался улыбнуться в ответ, но, видимо, улыбка больше походила на оскал, потому что Бойд мгновенно насторожился. И решил, что нужно срочно возвести между нами преграду в виде запертой двери. Он рванулся к магазину, выпалив:
      — Просто держи это в уме, Хаскелл. Тысяча долларов — чертова уйма деньжищ, если ты не в курсе. И единственное, что от тебя требуется в обмен на эту уйму — отдать ту дурацкую кассету!
      С этими словами он юркнул за дверь и с невероятной быстротой захлопнул её за собой, запер на ключ и на задвижку. А я ведь почти схватил его. Но «почти» не считается. Бойд оказался проворнее. Просто не верится, что столь неповоротливый олух умудрился обогнать меня!
      Трусливый мерзавец со страхом пялился на меня сквозь витрину. Должно быть, опасался, как бы я не швырнул кресло в стекло и не бросился за ним в погоню. Признаюсь, у меня возникло такое желание. Но я сдержался, сплюнул, сел в машину и отчалил.
      Ведь я мог вернуться и завтра, правда? И ещё немного поболтать с малышом Бойдом.
      В случае, если Рип умрет, Бойда ждет приятная беседа.

      Было почти одиннадцать, когда я добрался до дому. Там царили хаос и разруха. Открыл я дверь и с трудом поборол желание развернуться, вернуться в город и как следует заехать по физиономии этому негодяю Бойду.
      Да что же это за человек! Признался, что пристрелил собаку, и не признался, что был в доме. Посчитал, что стрелять в собаку — преступление меньшее, чем взламывать чужую дверь. Хотя, конечно, Бойд понимал, что всегда может сослаться на самозащиту. Наверное, если бы он мог пожаловаться, что дом напал на него первым, он бы и во взломе признался.
      Я стоял, озирая побоище, и изо всех сил старался не скрипеть зубами. Если Рип не выживет, я покажу Бойду, что значит, когда на тебя нападают.
      Кажется, я уже не раз упоминал, как ненавижу уборку. Ладно, главное сейчас — отыскать в этом бедламе постель и завалиться спать. Если, конечно, удастся уснуть. Сна не было ни в одном глазу, несмотря на поздний час. Я был слишком взвинчен.
      Вздохнув, я пробрался сквозь дебри гостиной в кухню, налил колы, сделал пару глотков и вернулся в комнату, чтобы зарыться с головой в работу.
      Стоило, может, и сэндвич соорудить, но есть хотелось не больше, чем спать. Забавно. До сегодняшнего дня я был уверен, что с радостью соглашусь отдохнуть от постылого вечернего ритуала выноса и вноса по лестнице тяжеленной туши Рипа.
      Как я ошибался.
      Последующие три часа я потратил на приведение окружающей среды в божий вид. Собирал диванные подушки, переворачивал лампы, распихивал вещи по полкам, и тому подобное. Второй раз за день! Кажется, уборка становится моим хобби.
      Не самая веселая разновидность хобби, доложу я вам.
      Странно, но не считая треснувшей стеклянной крышки миксера и нескольких порванных книжек, ничего не пострадало. Бойд не стал вспарывать подушки и потрошить матрасы, как он поступил с креслами в офисе. Небось, лень взяла свое.
      Я бы с удовольствием повесил на Бойда ещё и убийство Филлис Карвер, но, к сожалению, он был здесь явно ни при чем. Иначе он не стал бы до сих пор разыскивать злосчастные кассеты. Должно быть, старина Бойд стреляет только в тех, кто не принадлежит к роду человеческому.
      Мерзкий ублюдок!
      Тогда кто же убийца? Человек, застреливший Филлис, забрал две кассеты. А запись с Орвалом оставил, чтобы возбудить против него подозрения? Но зачем ему понадобились обе кассеты? Ответ пришел мне в голову как раз когда я боролся с простыней, скрутившийся в клубок.
      Убийца прикарманил пленки на тот случай, если Филлис проигрывала их кому-нибудь еще. Иначе он выдал бы себя, забрав только ту, на которой его голос.
      Я расправился с простыней и занялся одеялом. Если мы исключили Бойда из-за того, что он до сих пор охотился за записями, значит, остаются Уинзло и Лиза Джо. Хотя, если верить словам Джун, будто ей наплевать, с кем крутит шашни её муженек, то с какой стати Уинзло убивать Филлис?
      Да, ничего не прояснилось.
      Нельзя, конечно, снимать со счетов ещё одного человека. Мне бы не хотелось так думать, но она до сих пор под подозрением. Имоджин. Джун предположила, что семерка Филлис могла быть заглавной «И». Просто не верится! Неужели Филлис пыталась сказать, что её убила собственная сестра? И вообще, зачем Имоджин понадобилось убивать Филлис? Ради того, чтобы завладеть записями Руты и Уинзло? Но к чему они ей? Может, она убила Филлис, чтобы заполучить Орвала — а пленки забрала, чтобы всех ввести в заблуждение? Тогда непонятно, зачем она оставила кассету с Орвалом. Или она обнаружила его связь с Фло, и решила отомстить неверному ухажеру столь изощренным способом? Бог мой! Неужто я в ней так ошибался?
      Покончив со спальней, я переместился в ванную комнату. Поставил на место лампу, рассовал по шкафчикам умывальные принадлежности, подобрал полотенце и остальные причиндалы… и кое-что вспомнил.
      Реакцию Джун, когда я показал записку Филлис.
      В памяти всплыло лицо школьной красавицы. Испуг — и узнавание — вот что отразилось на нем в первые мгновения. Теперь я отчетливо осознал это. Так почему же Джун опознала эту пометку?
      И тут меня словно током прошибло. Ведь Джун — секретарша, так же как и Филлис!
      Существует ли здесь какая-то связь?
      Если да, то у меня на примете есть ещё одна секретарша, который поможет пролить свет на это дело.
      Если, конечно, мне удастся хотя бы на секунду отвлечь её от рисования сердечек.
      Я захлопнул шкафчик и выпрямился. Завтра же первым делом покажу Мельбе записку Филлис. Я поймал себя на том, что улыбаюсь — впервые с того момента, как обнаружил Рипа. Неужели именно Мельба, а не кто-нибудь другой, поможет мне найти разгадку?
      Или у меня просто помутился рассудок?
      Когда я наконец лег спать, было уже больше двух часов. В доме, конечно, по-прежнему царил бардак, но, по крайней мере, если здесь все перевернут ещё раз, я замечу.
      На следующее утро, проспав целых пять часов, я проснулся и потянулся к телефону, прежде чем мои ноги коснулись пола.
      — Да! — голос на том конце провода нельзя было назвать приветливым. Может, я слишком дословно принял рекомендацию бывалой ветеринарши позвонить утром?
      — Доктор Дарлин?
      — Да! — голос стал ещё менее приветливым.
      Я быстро заговорил:
      — Э-мм, доктор, это Хаскелл Блевинс, я звоню насчет Рипа, моей собаки. Я принес его вчера вечером. В него стреляли, и я подумал, может быть, вы скажете…
      У меня кончился воздух в легких. Не знаю, почему я столько болтал боялся услышать ответ Дарлин, или боялся, что она пошлет меня подальше.
      Она все равно не дала мне договорить.
      — Черт бы вас побрал, Хаскелл. Вы соображаете, сколько сейчас времени?
      Я не ответил. Кроме того, доктор Дарлин наверняка посмотрела на часы.
      — Семь утра! Вы совсем сбрендили? Я всю ночь с вашим псом пропрыгала, и когда опасность, наконец-то, миновала, решила прилечь хоть на пару часов. И что же? Вы трезвоните… Ну, знаете…
      Она продолжала в том же духе, используя выражения не вполне печатные, но кроме того, что опасность миновала, я ничего не услышал.
      — Ваш пес теперь выкарабкается, Хаскелл, — сказала под конец доктор Дарлин. — Но будить его телефонным звонком было совершенно ни к чему. Как, впрочем, и меня! — на этом она бросила трубку.
      Наверное, у неё было плохое настроение. Мое же, наоборот, резко подскочило.
      Я принял душ, оделся и отправился на работу, свеженький как огурчик и полный сил. В кабинет подниматься не стал, решив сначала заглянуть к Элмо. Мельбу, — удивительное дело — я заметил сразу. На самом деле, её трудно было не заметить. Сегодняшний наряд нашей секретарши превзошел все мыслимые и немыслимые фантазии.
      Помидорного цвета декольтированное платье с блестками и золоченым металлическим ремнем — подходящая рабочая одежда, правда? Туфли на высоченной шпильке были под стать золоченому ремешку, а губы и ногти — под цвет платью. Да, и ещё серьги. Красные. Длинные. Огромные. Таких броских сережек я вовек не видал. Несколько цепочек со сверкающими красными камнями оттягивали мочки, издавая столько сияния, что хотелось зажмуриться.
      Правда, такое желание возникало и без этого блеска.
      Как и вчера, в довершение Мельба пришпилила на вершину «пучка с начесом» бант, только на этот раз — из красного атласа.
      Интересно, кого она пыталась изобразить сегодня? «Женщину в красном»?
      Разумеется, Мельба уже слышала по Рипа. В нашем городе слухи распространяются со скоростью ветра. Наверное, доктор Дарлин или её ассистентка кому-то проговорились, а тот сказал другому, а другой третьему… И не успел ты глазом моргнуть, как система тайного оповещения города Пиджин-Форка донесла слухи к Мельбе.
      — Хаскелл, миленький, ну как ваша собачка? — прокричала Мельба, стоило мне войти. Я начал привыкать к её новому ласковому голосу. И только от слова «миленький» до сих пор вздрагивал.
      Не успел я ответить, как Мельба начала качать головой. Серьги её отозвались барабанной дробью. По всему залу замельтешили красные отсветы, как на дискотеке. Я даже подумал, что к стеклянным дверям аптеки подкатила кавалькада полицейских машин с включенными мигалками.
      — Ах бедная, бедная собачка! Какой кошмар! Какой кошмарный кошмар!
      — Доктор Дарлин сказала, что Рип пошел на поправку.
      Глаза Мельбы расширились.
      — Вы уже позвонили Дарлин? Утром?!
      Я кивнул.
      — Боже! — выдохнула Мельба. Такими же глазами смотрели люди на Дэвида Копперфильда, когда он показывал свои сногсшибательные трюки. — Ну надо же! Позвонить утром доктору Дарлин! — Должно быть, только я не знал, что ветеринаршу не стоит беспокоить в первой половине дня. Мельба благоговейно похлопала меня по руке. — Рип поправится, Хаскелл, обязательно поправится.
      Она прямо-таки излучала сочувствие. Ресницы, отягощенные комьями туши, часто моргали, серьги тряслись, но за всем этим я угадывал ещё и необычайное возбуждение.
      — Вот увидите, дорогуша, к моей свадьбе Рип будет здоров как бычок.
      — Свадьбе? — Я вытаращил глаза.
      Мельба не удержалась и хихикнула.
      — Вот именно, к свадьбе! — Она схватила блокнот и принялась бешено обмахиваться. Красные серьги — громыхнули. — Представляете?! Я уже готовлюсь. Вчера вечером мы назначили день!
      Я закашлялся и еле выдавил:
      — Ну, знаете, Мельба… Рад за вас…
      Она снова хихикнула.
      — Далтон мне, конечно, кольца-то ещё не подарил. Заказал только, его специально для меня делают, но официально мы уже помолвлены. Через три недели обвенчаемся! — Тут Мельба не смогла больше сдерживаться и залилась оглушительным смехом. — Хаскелл, миленький, надеюсь, вы не откажетесь быть моим посаженным отцом? — спросила она, угомонившись.
      Ошеломлен — пожалуй, слово слишком слабое для того, чтобы выразить охватившие меня чувства. У меня перехватило дыхание, рот приоткрылся. Молчал я неприлично долго. И вдруг вспомнил о диктофоне в «кадиллаке». Нужно его срочно вызволить. Может, это прояснит намерения Далтона в связи с надвигающейся, как туча, свадьбой.
      — Мельба, я очень польщен, — наконец родил я. — Это большая честь для меня. — Надеюсь, мои слова прозвучали достаточно искренне.
      Так, наверное, и было, или Мельба ничего не заметила из-за бурного прилива счастья. Она так и сияла.
      Мне было совестно встречаться с ней глазами. Она непременно прочла бы мои тайные мысли. Я блуждал взглядом по столу и вдруг наткнулся на блокнот. Верхняя страничка была покрыта знакомым подчерком Мельбы вперемешку с какими-то закорючками, напоминающими птичьи следы.
      Как будто целый выводок цыплят прошелся по листку.
      — Что это? — спросил я, чтобы переменить тему.
      Мельба проследила за моим взглядом.
      — А-а, это… Список покупок к свадьбе. Вот почему я прибежала чуть свет, — её радостный голос подрагивал от волнения.
      Судя по списку, Мельба собиралась приобрести целый магазин. Здесь были стулья, пластмассовые стаканы для шампанского, бумажные салфетки с инициалами новобрачных и прочая ерунда.
      — Вы не представляешь, сколько всего нужно продумать и сделать, чтобы устроить свадьбу.
      — А что это за цыплячьи следы?
      Мельба пожала пышными плечами.
      — Ах, это… Это не следы. Просто я когда тороплюсь, то путаю нормальные буквы со стенографией. Многие секретарши так пишут.
      Я почти не слушал. Потому что в этот миг увидел пометку, напоминающую перевернутую семерку. У меня пересохло во рту.
      — А это… вот это что такое?
      Мельба растерянно глянула на меня.
      — А это как раз и есть дата нашей свадьбы. Двадцать седьмого мы с Далтоном станем единым целым!
      Я ткнул в перевернутую семерку.
      — Вот это твоя дата?
      Мельба смотрела с полным непониманием, но ответила:
      — Это обозначение месяца на языке стенографии, Хаскелл. Так принято сокращать слова, которые часто используешь. Дни недели, например, или месяцы…
      Не дослушав, я выскочил за дверь и через две ступеньки взлетел по лестнице в свой кабинет. Там схватил телефонную трубку и лихорадочно набрал домашний номер Имоджин.
      В отличие от доктора Дарлин, Имоджин явно обрадовалась, услышав мой голос.
      — Ну как там Рип?
      Я торопливо пересказал ей слова доктора и поспешил сказать, что знаю, как вывести на чистую воду убийцу Филлис, а затем нерешительно проговорил:
      — Имоджин, я обещал попытаться сохранить в секрете планы Филлис, но, похоже, мне не удастся. Очень жаль, но я хотел вас предупредить, прежде чем правда выйдет наружу. Прямо сейчас я собираюсь проверить свою версию.
      Повисло напряженное молчание. Наконец Имоджин вздохнула:
      — Спасибо, что предупредили, Хаскелл.
      И все. Обрадовавшись, что меня не разорвали в клочья, я с легким сердцем ответил согласием на просьбу Имоджин отправиться вместе со мной.
      Через десять минут я подобрал её у дома. В джинсах и белой рубашке с коротким рукавом, она выглядела вполне обыденно, лишь на бледном лице застыло напряженное выражение. Ну вот и наступил час расплаты, уныло подумалось мне, но Имоджин молча забралась в машину. И уставилась прямо перед собой. Лицо её было бледным.
      Вскоре мы вырулили на подъездную дорожку, ведущую к особняку Уинзло и Джун. Было начало десятого. Джун, видимо, до сих пор не оправилась от той хвори, что они с Уинзло подхватили на пару, ибо она оказалась дома.
      Как ни странно при виде мня хозяйка не выказала особой радости.
      — Хаскелл, — холодно заговорила Джун, — Уинзло на работе, а я не желаю, чтобы ты являлся в его отсутствие и… — Тут она увидела Имоджин и осеклась.
      — Представляешь, Джун, — как ни в чем ни бывало сказал я, — мы разгадали, что накарябала перед смертью Филлис.
      После секундного замешательства Джун бесстрастно спросила:
      — Да? И что же она означает?
      Голос её был спокойным-преспокойным, но с губами что-то происходило. Они ходили ходуном, а огромные карие глаза метались между Имоджин и мной.
      — Все, Джун, — сказал я. — Мы знаем, что это стенографическая запись.
      И я объяснил. Понимаете, глядя на список свадебных закупок Мельбы я сообразил, что смотрел на записку Филлис вверх ногами!
      — Но ты и без меня это знала, правда? Ты стояла как раз напротив, когда я показывал записку Уинзло, и увидела её под нужным углом. Вот почему ты сразу поняла, что там написано. Ты ведь и сама работала секретаршей и прекрасно знаешь, что знак, напоминающий перевернутую семерку, в стенографии обозначает слово июнь. Так же, как и твое имя.
      Имоджин ахнула за моей спиной и шагнула вперед.
      — Ты! Это ты убила Филлис! — в голосе её слышалось недоверие. Словно она и представить не могла, что кто-то способен на столь дикий поступок.
      Джун даже бровью не повела.
      — Не понимаю, о чем это вы, — сладостный бальзам в её голосе превратился в лед, рука теребила ворот халата. — Чушь! — губы её дрожали. Это закорючка может означать все, что угодно!
      — Брось, Джун, — сказала Имоджин. — Мы знаем, что это ты убила мою сестру.
      Вместо ответа Джун захлопнула дверь перед нашими носами и щелкнула задвижкой. Похоже, они с Бойдом не сговариваясь нашли отличный выход из любой неприятной ситуации — в сердцах хлопнуть дверью.
      Имоджин набросилась с кулаками, на дубовую преграду, но я оттянул её от двери… К сожалению, у нас не было никаких доказательств. Какой-то закорючки недостаточно, чтобы Джун арестовали.
      — Пошли, Имоджин. Мне кажется, я знаю, где мы можем найти доказательства.
      Мы отправились к школе Пиджин-Форка. Секретарша с огромной рыжей башней на голове и в очках, перевязанных проволочкой, вызвала Уинзло. Увидев нас с Имоджин, он чуть не дал деру, но вовремя заметил секретаршу, которая навалившись грудью на стол, с неподдельным интересом наблюдала за происходящим. Мигом сориентировавшись, Уинзло протянул мне руку и ослепительно улыбнулся.
      — Хаскелл, дружище, рад тебя видеть. Что привело тебя сюда в столь ранний час?
      Я сделал вид, что не заметил протянутой руки.
      — Просто заскочил сообщить тебе, что Джун арестована по подозрению в убийстве Филлис Карвер. И она уверяет, что это сделал ты.
      И тут, как ни странно, Уинзло напрочь забыл о мисс Проволочная Оправа.
      — Стерва! Это все Джун! Джун!!! Дьявольщина, я ни черта об этом не знал!
      — Но ты же покрывал её, правда?
      Какую-то долю секунды Уинзло смотрел на меня во все глаза, а потом сделал то, что хотел сделать, как только нас увидел. Он побежал. Быстрее Бойда, быстрее ветра, через холл, по коридору, к широким дверям на улицу.
      — Эй! Уинзло! Вернись!
      Как думаете, он вернулся? Вот-вот.
      Пришлось броситься следом. Напоследок я крикнул Имоджин:
      — Позвоните Верджилу!
      Уинзло классный бегун, вот только ноги у него подкачали — у меня они куда длиннее. Мы выскочили во двор, промчались по стоянке, обогнули здание школы, и четыре школьных автобуса, пересекли асфальтированную площадку, где я мальчишкой гонял мяч. Уинзло свернул в аллею между школой и гимнастическим залом из красного кирпича. Дальше открывался заросший бурьяном пустырь, за которым начинался жилой район.
      Но до конца аллеи он не добежал.
      То ли малоподвижная работа ослабила его мышцы, то ли я здорово натренировался, таская по лестнице стопудовую псину, как бы то ни было, но Уинзло я догнал. Сделал подножку и повалил на землю.
      Если бы мы играли в футбол, мне бы уже показали красную карточку.
      Но сейчас судьи поблизости не оказалось. Зато оказалась чертова прорва мусорных баков. Десять, а то и двенадцать. В них-то мы и влетели.
      Знаете, я бы не задумываясь предпочел удаление с поля.
      Эти десять-двенадцать баков, выстроенные вдоль всей аллеи, были наполнены — чем бы вы думали — объедками школьного завтрака. Сегодняшнего и, быть может, вчерашнего. А, судя по аромату, и позавчерашнего.
      К тому моменту, как появился Верджил с близнецами Гантерманами, мы с Уинзло как следует извалялисьв школьных объедках, стараясь вышибить друг другу мозги.
      Верджил, увидев нас, ухмыльнулся. Надеюсь, потому, что я восседал верхом на пойманном преступнике, а вовсе не потому, что в моих волосах запутались ошметки капусты вперемешку с помидорными шкурками, а рубаху на груди украшали разводы подгнившей каши.
      Я и по сей день уверен, что в той схватке вышел победителем, но Уинзло, наверное, со мной не согласился бы, потому что под глазом у меня красовался фонарь, а на щеке — след подошвы Уинзловского ботинка.
      Верджил выхватил пистолет и издал леденящий душу вопль:
      — НЕ ДВИГАТЬСЯ!
      На мой взгляд, он мог бы и не возиться так долго, а так Уинзло ухитрился ещё раз заехать мне в глаз.
      Странно, но на физиономии Верджила мировой скорби как не бывало. Один из близнецов Гантерманов заковал Уинзло в наручники, и шериф довольно проговорил:
      — Молодец, Хаскелл!
      Думаю, довольство Верджила объяснялось тем, что ему не пришлось самолично кувыркаться во вчерашних помоях. Следом за шерифом примчалась и Имоджин. Она кинулась ко мне с явным намерением броситься на шею, но тут заметила мои украшения. Я прекрасно отследил мгновение, когда она углядела капусту, помидорные шкурки и осклизлую кашу — Имоджин затормозила так резко, словно кто-то дернул её за поводок. И не просто остановилась, а ещё и отшатнулась и сморщилась.
      Верджил из последних сил пытался скрыть ехидную улыбочку, тщетно кривя физиономию в скорбной гримасе. Он не позволил мне сесть в его машину, да и вообще велел держаться подальше, так что я не видел, как арестовали Джун. Правда, позже Верджил в красках расписал, как все произошло. К приезду полиции Джун оделась, упаковала вещи и как раз отъезжала от дома.
      Разумеется, обе кассеты оказались спрятанными у неё в багаже. Удивительно другое. Оказывается, Уинзло на пленке развлекался вовсе не с Лизой, а содной одной из своих малолетних учениц.
      Теперь понятно, почему Джун решилась на убийство. Весь её удобный и уютный мирок оказался на грани краха. Если бы кто-то услышал эту запись, Уинзло не просто с треском вылетел бы с работы, но и наверняка угодил бы под суд.
      Джун сказала Верджилу, что собиралась хранить эти пленки для того, чтобы Уинзло больше не бегал по девочкам. Услышав это, я даже присвистнул ага, значит, Джун решила прикрыть эту лавочку с открытым браком.
      Верджил также рассказал, что в подвале нашли пистолет 38 калибра, из которого убили Филлис. Ну наконец-то Стервецу из криминалистической лаборатории хоть что-то найти удалось, подумалось мне.
      Узнал я обо всем этом, конечно, не сразу. Единственное, о чем я мог думать после того, как вывалялся в помойке, был душ. На полпути меня догнал красный «кадиллак» и принялся немилосердно сигналить. Через затемненные стекла мне не удалось разглядеть, кто сидит за рулем.
      Поэтому не нашел ничего лучше, чем остановиться.
      Я был уверен, что из «кадиллака» выйдет Далтон, но представьте мое удивление, когда дверца со стороны водителя распахнулась, и из машины выскочила Мельба. Лицо у неё было такое же красное, как сережки, платье и машина.
      Я допустил ещё одну ошибку, опустив стекло.
      — Далтон позволил мне покататься, и знаешь, что я нашла под сиденьем? — прокричала Мельба. Долго гадать не пришлось. Моя верная секретарша потрясала диктофоном, который я подложил в машину Далтона.
      — Послушай, Мельба, — начал я, и тут-то сообразил, что опускать стекло было непростительной ошибкой. Потому что она запустила диктофон точнехонько мне в лоб.
      — Ты что о себе возомнил, а? Кто ты такой вообще?! — завизжала Мельба.
      — Ваш друг, — пробормотал я.
      Но Мельба не слушала. Пошатываясь, она поцокала на своих шпильках обратно к «кадиллаку».

      Целую неделю я пытался поговорить с Мельбой, но все напрасно. Чаще всего она делала вид, что не слышит и не видит меня, а когда снисходила до того, чтобы отозваться на мои призывы, то тут же приходилось пожалеть об этом. Мельба в таких случаях в выражениях не стесняется.
      Она не отвечала не только мне, она и на телефонные звонки не отвечала. Хотя нет, если уж быть честным, то отвечала — поднимала трубку и тут же швыряла обратно на рычаг.
      А это значит, что я не имел возможности поговорить с Имоджин. Сам я никак не мог набраться смелости и позвонить ей, а преграду в виде Мельбы преодолеть не так-то просто: Имоджин несколько раз пыталась связаться со мной, но всякий раз натыкалась на секретаршу. Дома она меня тоже не могла поймать — все вечера я пропадал в ветиринарной клинике, у Рипа.
      Старина Рип довольно долго не мог в себя придти. Теперь-то он здоров. Почти здоров. За исключением одной ма-а-аленькой детали. К лестницефобии прибавилась ещё одна фобия. Теперь Рип боится не только лестницы, но и всей веранды. Каждый раз, как я выпихиваю его за дверь, он начинает жалобно скулить и испуганно озираться.
      Ну что ж, удивляться не приходится.
      Удивило меня другое. А именно — ответ Имоджин, когда я в прошлую субботу наконец набрался мужества и пригласил её пообедать. Между прочим на такой подвиг я отчаялся исключительно благодаря Мельбе. Нет-нет, она вовсе не сменила гнев на милость, просто до меня вдруг дошло, что несмотря на все свои недостатки, Мельбе хватило храбрости ухватить свой последний шанс. Может, Далтон и негодяй, но по крайней мере, ей не приходится просиживать вечерами дома.
      Или в ветеринарной клинике с умственно отсталым псом.
      Через две минуты после того, как до меня дошло, что у Мельбы больше мужества, чем у вашего покорного слуги, я сидел в пикапе и мчался в сторону дома Имоджин. Едва она приоткрыла дверь, я выпалил:
      — А что ты скажешь, если тебе предложит дружбу человек на два года моложе тебя?
      Так вот, Имоджин улыбнулась!
      — Ну, вообще-то я выгляжу довольно молодо.
      Я так широко улыбался, что у меня заболели щеки.
      А через три дня я услышал, что несмотря на объявленную любовь до гроба, Мельба выставила Далтона из дому. И в тот же день прискакала в мой кабинет со словами:
      — Хаскелл Блевинс, я вовсе не такая дура, как вы думаете!
      Возразить тут, разумеется, было нечего.
      Оказывается, Мельба подвергла проверке хвастливую болтовню Далтона о его бесконечных успехах по части организации супермаркетов и выяснила, что это блеф чистой воды. А ещё она призналась, что не последнюю роль сыграл мой диктофон, спрятанный в «кадиллаке».
      — Друзьям нужно доверять, вот что я вам скажу, — и Мельба нежно меня обняла.
      Правда, для меня так и осталось загадкой, с помощью какого трюка мой старый друг Уинзло влюбил в себя двух красивых женщин. Зато у Имоджин нашлось для этого простое объяснение:
      — Как ты не понимаешь, Хаскелл, — сказала она мне вчера ночью. Уинзло просто конфетка, пальчики оближешь. Ну да, в школе-то он выглядел тошнотворно, зато потом превратился в настоящего самца. Разве ты не заметил?
      Ну не знаю. Может, и мне стоит отрастить косицу? Но тут Имоджин прижалась ко мне и промурлыкала:
      — Знаешь, Хаскелл, бывают самцы, а бывают самцы.
      Уж не знаю, что она имела в виду, но прозвучало это очень ласково, так что спорить насчет терминологии я не стал.
      Кое-чего Мельба мне не сказала. Но я и без неё услышал. Говорят, когда Мистера Далтона видели в городе в день отъезда, под глазами у него были огромные фингалы, каждый размером в аккурат с Мельбин кулачок.
      А ещё до меня донеслась весть, что собакоубийца Бойд Арнделл тоже спешно покинул город, почти день в день с красавчиком Далтоном. Насколько я понял, какой-то доброхот позвонил Ленарду и выложил правду о Руте и Бойде.
      Помните, что я говорил вам в самом начале? В маленьких городках слухи распространяются быстро.
      Особенно когда у тебя есть телефон.