Время перемен

К тому же, как только средства массовой информации заинтересуется методами ведение дел нашей страховой компании в Шатли, совет директоров мигом отречется от меня.

Они не могли не знать того, как я здесь действовал, и всецело одобряли мои методы. Но так будет только до Большого Пожара в Шатли.

Да, я начал понимать, что меня ждет. Всегда находится человек, которого можно во всем обвинить – и я был самым подходящей кандидатурой.

– Самое несправедливое, – тихо проговорила Миранда, – это то, что они обвинили тебя в том, что произошло в Тринити Холл. Некий чиновник из пожарной инспекции по фамилии Кристи осматривал здание год назад и составил отчет…

Я простонал. Я помнил об этом случае, просто не сумел сразу связать его с тем, что говорила Миранда.

Теперь я все понял.

– Ты встретился с Кристи и показал ему заключение вашего собственного инспектора о состоянии противопожарной безопасности Тринити Холл. В нем говорилось, что хотя здание и не отвечает новейшим требованиям и содержит в своей структуре много дерева, все-таки большая часть требований безопасности выполнена…

– Вполне достаточно, – пробормотал я. Более того: этого хватало с большим запасом.

Теперь мне хотелось узнать о другом, с этим вопросом наступила полная ясность.

– Что произошло с тобой? – спросил я.

– Грег сильно ударил меня, – ответила Миранда, – но все же не достаточно сильно. Я маленькая, но крепкая.

Когда я упала в реку, то успела сильно нахлебаться воды.

Потом течение вынесло меня к развалинам моста. Там я выбралась на берег. В кустах у меня, на всякий случай, был спрятан запасной костюм – я подозревала, что Грег собирается сделать что-то страшное.

– Что я никак не могу понять, – начал я и остановился. Я хотел сказать, что не понимаю почему Грегу разрешили саботировать все, что делали остальные, почему Миранда и другие великаны вообще взялись за такое сложное дело, когда среди них находился такой человек, как Грег, который мешал им на каждом шагу, а в результате не убил Миранду только по чистой случайности и из-за излишней самоуверенности.

Но это была лишь одна из многих вещей, которые я не понимал. Мне хотелось задать так много вопросов, что я никак не мог выбрать какой-нибудь один.

Миранда, что было совсем не удивительно, перестала иметь прежний безукоризненный вид. Две тонкие розовые полоски, надетые на ней, носили чисто утилитарный характер, у них не было ничего общего с хорошо продуманными бикини, в которых я видел ее в прошлый раз.

Видимо, Миранда и великаны надели на себя подобные вещи только для того, чтобы не смущать жителей Шатли.

Ее великолепное тело было в нескольких местах поцарапано, я уже не говорю о громадном синяке, оставшемся после удара Грега. Глядя на нее, я еще раз вспомнил, как чудесно выглядели все великаны.

– Все-таки вы пришли из будущего, – сказал я.

– Из того, что вы называете будущим, – согласилась она. – А для нас оно настоящее.

– Это всего лишь игра слов.

– Нет. Время не может происходить одновременно.

Написанного не воротишь, а перо идет дальше и дальше.

Сейчас 2297 год.

– Это у вас – 2297.

– Нет, не у нас. Сейчас 17 апреля 2297 года, суббота, если ты не поленишься проверить. То, что произойдет после 17 апреля 2297 года – будущее, совершенно недоступное будущее. А до 2297 года находится частично доступное прошлое.

Ее уверенность ужасно разозлила меня.

– Вот это-то и делает всех вас такими жестокими и бесчеловечными – иллюзия, что ваше время, это единственное время, которое имеет значение.

Она была такой же уверенной, как палачи святой инквизиции.

– Сейчас 17 апреля 2297 года.

– Значит, я был рожден в реальности, которая никогда не существовала, и жил всю свою жизнь, как тень, мертвый с момента рождения?

Мои слова заставили ее призадуматься.

– Метафизические проблемы, – наконец, ответила она, – всегда были от меня очень далеки. Может быть, ты действительно прожил свою жизнь во второй половине двадцатого столетия… и вас всех восстановили, чтобы вы еще раз прожили ее в конце двадцать третьего века. С твоей точки зрения я не могу объяснить тебе ничего. Я твердо знаю только одно: стрелка, указывающая время, застыла на отметке 2297…

Когда я собрался возразить ей, она перебила меня.

– Вэл, ну подумай немного. Я родилась в 2267 году, а теперь я здесь. Нужно же было как-то попасть сюда…

Значит ей было тридцать. Это удивило меня, и в некотором смысле даже разочаровало. Ей могло бы быть от восемнадцати до восьмидесяти – судя по тому, что я о ней знал. Тридцать лет – этот возраст показался мне совсем не подходящим для Миранды. Это было слишком просто.

Она продолжала пытаться убедить меня, что время всякий раз должно находиться в определенной точке, и как будильник что-нибудь показывать, даже когда оно останавливается. Дата, единственная дата, которая имела какой-нибудь смысл и значение – 17 апреля 2297 года. Все, что было до этого – прошлое, а после него наступит будущее.

Наконец, она поняла, что попусту тратит время и прекратила свои попытки.

– Это не имеет значения, – вздохнула Миранда, садясь на землю и прислоняясь спиной к механизму стасиса. – Ты хочешь, и в то же время не хочешь знать. Ты думаешь, что хочешь узнать правду, а на самом деле, ты хочешь услышать то, что хочешь услышать.

– Нет, я хочу узнать правду, – возразил я. – Что все это значит? Это класс историков в колледже?

В ее глазах промелькнуло удивление.

– Ты почти угадал, – признала Миранда. – Я учительница, а остальные ученики. Но это не просто класс.

Мы должны сделать изменения.

– Изменения? Значит, ты совершила самоубийство?

Изменить прошлое – ваше прошлое, если ты настаиваешь – значит изменить все.

– Нет, – терпеливо продолжала объяснять она. – Время невозможно изменить в целом, но отдельные эпизоды нам вполне подвластны. Думай о времени, как о реке. Это ведь очень древняя идея – река времени. Но эту аналогию возможно продолжить и дальше. Это река. А это 17 апреля 2297 года – запомним это, или хотя бы предположим в качестве гипотезы, раз ты до сих пор со мной не согласен.

Так вот, предположим, что мы из 2297 года вмешиваемся в прошлое. Что произойдет?

– Ты перестанешь существовать, – ответил я. – Ты исчезнешь в мгновение ока, словно тебя никогда и не было.

– Нет, возразила она. – Вспомни – прошлое есть река.

Перекрой реку и что произойдет? В большинстве случаев то, что произошло здесь. Река течет в море. Перегороди ее, и оно просто изменит русло. И будет продолжать течь в море – разве можно представить себе что-нибудь другое? И если исключить непредвиденные обстоятельства, рельеф местности постепенно заставит реку вернуться в прежнее русло. И она потечет так, словно никогда его и не покидала. Представь себе – сам факт существования реки означает, что тяготение заставляет всю лишнюю воду собираться и течь в определенном направлении. Останови этот поток – и вода, обойдя препятствие, потечет в прежнем направлении.

То, что говорила Миранда, было в достаточной степени разумно, но только до определенного предела. Аналогии ничего не доказывают. Она утверждала, что из поведения реки в определенных условиях, следует, что время должно подчиняться аналогичным законам.

Я сказал ей об этом.

Миранда согласилась.

– Так происходит не всегда. Река может течь по одному склону холма. Стоит изменить ее русло всего на несколько ярдов в определенном месте, и она будет течь уже по другому склону холма. И тогда, будет вполне возможным, что река уже не вернется в прежнее русло. Со временем может произойти тоже самое, но такое случается еще реже, чем с рекой. Стоит сделать незначительные изменения в прошлом, и твое время окажется затронутым… но изменения не будут носить катастрофический характер.

Река уходит немного в сторону, а потом возвращается в прежнее русло.

Миранда немного помолчала, а потом добавила:

– Я это хорошо знаю, ведь уже не один раз мне доводилось поступать подобным образом.

– Ты уже это делала? Изменяла прошлое?

Она встала и начала нетерпеливо расхаживать туда и обратно. Огонь начал потихоньку стихать, его многочисленные отсветы плясали на коже Миранды желтыми, оранжевыми и красными бликами, но его сила заметно уменьшилась, по сравнению с тем моментом, когда мы дрались с Джотой.

– Около двадцати пяти лет назад было обнаружено, что возможно делать небольшие изменения в будущем, не вызывая катастрофических последствий. В настоящий момент вся сила временного потока сосредоточена на субботе, 17 апреля 2297 года. Всякое изменение прошлого, сделанное где бы то ни было, приносит свои последствия в 2297 год, но в этом новом, измененном мире, я продолжаю существовать, остаюсь учителем и совершаю те же поступки в то же время.

Парадоксы, возникающие при путешествии во времени, ужасно занимали некоторых людей, но я никогда не принадлежал к их числу. Я просто решил для себя, как и многие другие люди, что если изменить даже малейшую деталь прошлого, последствия этого шага начнут приумножаться, и уже через несколько лет мир станет совсем иным.

Если девушка задержится на десять секунд, из-за чего не встретится с человеком, за которого потом должна была выйти замуж, и у нее не будет от него детей, внуков, правнуков… то тогда, будущие станет совсем другим. Да и другие, куда менее значительные изменения могут привести к существенным переменам.

– Какого рода изменения вы делаете? – резко спросил я. – И как вы узнаете, что они, в конечном счете, произошли?

Она улыбнулась и снова присела на землю. Беспокойство не покидало Миранду. Она была чем-то встревожена – чем-то гораздо более важным, чем Большой Пожар в Шатли, который для нее, и в самом деле был лишь историей.

– Всякий, кто перемещается во времени, помнит все, что с ним происходило, – сказала она. – Ты ведь уже однажды побывал во временной петле, так что испытал это на себе. Ты помнишь все: события, какими они были в первом варианте, новый вариант и последствия.

Джота и я вошли в лагерь, дрались на дуэлях, и Джота был убит, а я вышел победителем. А потом мы были отброшены назад и пережили другой вариант будущего.

Все происшедшие осталось в наших воспоминаниях.

– Что мы изменяем, – продолжала Миранда. – Извини, Вэл, но я не могу ответить на твой вопрос. Ведь все изменения касаются твоего будущего. Это самая далекая точка, в которой разрешены изменения…

– Значит, вы получаете разрешение? Ваш парламент, или сенат, или что там еще, хладнокровно решает играть с…

– Подожди, пожалуйста, – она положила на мою руку свою ладонь. – Успокойся. Теперь ты уже знаешь достаточно, чтобы я могла рассказать тебе честно прямо зачем мы прибыли сюда, что собирались сделать, и как добиться искомого результата.

* * *

Она не торопилась начинать. А мне вдруг расхотелось торопить Миранду.

Нам всем нравится спокойный, упорядоченный мир. Мне даже больше, чем другим. Сама мысль о том, что кто-то наблюдает за тобой, вмешивается в твои дела, была немного жутковатой. И все же, в этом конкретном случае, если великаны пришли сделать нечто и сделали это, если даже сейчас их можно было заставить довести дело до конца, я был даже рад, что они пришли. Хотя впоследствии, мне бы очень не хотелось, чтобы они снова вмешивались в нашу жизнь.

– Мы пришли сюда, чтобы спасти двух людей, – сказала, наконец, Миранда. – Один из них Гарри Карсвелл… по правде говоря, он не погиб в прежнем варианте пожара. В противном случае, мы никогда бы не узнали о его значимости. А произошло следующее: он выжил, но на всю жизнь остался ужасным инвалидом – с разумом гения, но этот гений получил тяжелейшую психологическую травму от пожара в Шатли; ему так до конца его дней и не удалось избавиться от последствий этой травмы. Мы верим, что спасая его – дать ему погибнуть привело бы совсем к иному варианту будущего – мы сумеем избежать… – Она замолчала. – Нет, я не буду рассказывать тебе о нашем времени – твоем будущем. Никто не должен знать своего будущего. Могу лишь сказать, что ваш мир будет гораздо лучше, если Гарри Карсвелл не станет в нем гением зла.

Кроме того, мы спасли его родителей, Джила и Барбару, чтобы они могли жить с ним в нашем мире. В прежнем варианте прошлого они погибли в пожаре – и это тоже отрицательно сказалось на Гарри… Ты больше никогда не увидишь никого из них.

Это меня совершенно не огорчило: большинство людей предпочли бы жизнь в 2297 году смерти. А многие с удовольствием согласились на такой скачок во времени даже и без угрозы немедленной гибели.

– А второй человек, которого вы собирались спасти – Джота, – сказал я. – Ну, тут у вас не должно было возникнуть особых проблем. Сделайте еще одну петлю, как вы это называете, и дайте ему третью, четвертую, или пятую жизнь – я уже сбился со счета.

– Если бы не Грег, то это было бы вполне возможно.

– Да, все опять сходится на Греге, не так ли?

Она вздрогнула, при мысли о Греге и том, что он еще может сотворить, а может быть, еще и потому, что в стасисе было довольно прохладно. За последнее время мы все привыкли к куда более высокой температуре. Вскочив на ноги, Миранда потянула за розовые полоски материи, и через мгновение она оказалась одетой в обтягивающий купальник, на котором невозможно было разглядеть ни единого шва. Это было совсем тривиальное чудо, о котором и упоминать не стоило.

– Временные петли, – сказала Миранда, – разрешены законом. Для этого требуется совсем небольшое устройство, причем эффект, который оно производит, имеет локальное значение. Он действует всего на несколько людей, остальной мир остается незатронутым.

– Это разрешено законом? – удивленно переспросил я.

– С того момента, как была открыта возможность путешествия во времени, общественность беспрерывно настаивала на разрешении массового использования временных петель.

Она снова уселась на землю и прижалась ко мне, чтобы согреться. Я для нее не был любовником – в лучшем случае, другом.

– Ты только представь себе, как сама возможность применения петель может изменить мир. Большую часть несчастных случаев удается предотвратить. Разбилась замечательная ваза… переведи стрелки часов, и ваза простоит еще тысячу лет. Или шофер слишком поздно затормозил, и машина падает в реку. Кто-то, оказавшийся рядом, делает петлю, и погибшие люди спасены…

– Как Джота и Вэсли, – пробормотал я себе под нос.

– Именно. Подобная техника работает в ограниченном временном спектре – всего несколько минут, и охватывает совсем небольшое пространство. Но петли спасают тысячи жизней, ценное имущество и позволяют предотвратить многие катастрофы. А теперь тебя интересует Грег…

– Да, Грег, – сказал я. – Расскажи мне о Греге.

Объясни необъяснимое.

– Почему он здесь? Ну, у него есть Дар.

– Какой дар?

– Он ведун. И его колдовство работает.

Введение новых немыслимых понятий разозлило меня. И это в тот самый момент, когда мне показалось, что я начал понимать происходящее вокруг. Тут-то Миранда и заговорила о каких-то фантастических вещах.

Прежде чем я успел ей что-нибудь сказать, Миранда быстро проговорила:

– Послушай еще немного. Вэл, ты не проявил особой проницательности. Ты сам можешь рассказать о Даре гораздо больше, чем я. Ты знаешь о нем все. Или знал бы, если хоть раз внимательно посмотрел бы вокруг.

Я сумел придумать лишь одно объяснение.

– Я им обладаю? – воскликнул я.

– Нет не ты – Джота.

Шаг за шагом Миранда заставила меня вспоминать. И я прожил свою жизнь, год за годом, с каждым мгновением все больше убеждаясь в том, что она была права.

ГЛАВА 10

Хотя Джота и был моим кузеном, я познакомился с ним только когда ему исполнилось три года. Его мать была сестрой моего отца, но они никогда не были близки.

Когда Муллинеры переехали в соседний от нас дом, мне тоже было три года. Родственные чувства не имели никакого отношения к выбору дома – просто он оказался удобным для Муллинеров во всех отношениях, вот и все.

Я никогда не знал миссис Муллинер, как тетю Джейн.

Между нашими семьями не было никаких контактов, но Джота и я, будучи единственными детьми одинакового возраста, не могли не играть вместе.

Нас часто оставляли играть в нашем или их саду, но если в нашем мы могли вытворять все, что нам заблагорассудится (потому что ни моя мать, ни отец совершенно не интересовались садом, и постепенно наш сад превратился в настоящие джунгли), то должны были сохранять величайшую осторожность в саду у Муллинеров, потому что отец Джоты был ученым-садоводом любителем. Во всяком случае так он себя называл, и даже, когда нам было еще по три года, мы с Джотой пытались выговорить это слово, без особого, правда, успеха, и не слишком понимая, что оно значит, кроме того, что в нашем саду нам нравилось играть гораздо больше.

(Миранда вела меня через воспоминания осторожно, ничего не объясняя. Она мало что мне напоминала и совсем не навязывала свою иногда куда более точную информацию.

Миранда сумела обратить мое внимание на факты, которые я старался никогда не брать в голову – ведь в противном случае пришлось бы поверить в невозможное.

Невозможное тогда! И в тоже время, иногда, в моей памяти оказывались вещи, о которых Миранда ничего не знала.)

Джоте и мне было около четырех, и мы вскоре должны были пойти в школу, когда случилось наше первое жесткое столкновение с реальным миром. То, что происходило у нас дома, я воспринимал как данность, тем более что ничего такого уж плохого никогда не случалось, ну, разве что странное. Я любил свою мать и зависел от нее, как и всякий маленький ребенок, и девяносто пять процентов времени она вела себя, как самая обычная мать. Лишь изредка, все в нашем доме переворачивалось вверх дном, двери начинали громко хлопать, раздавались истошные крики и истерические рыдания – в таких случаях у меня хватало здравого смысла делать вид, что я не существую и не попадаться ей на глаза.

Сад, соседний с нашим, принадлежал мистеру Сильвестру, толстому, краснолицему человеку, который мне очень нравился. Он часто угощал нас анисовым драже, при этом мистер Сильвестер всегда кидал его нам и ужасно веселился, когда мы не могли поймать маленькие шарики.

Со временем, мистер Сильвестер изменился.

Джота (который тогда еще был Кларенсом – это имя в те времена еще не казалось нам странным) и я не понимали, почему он изменился. Только когда Миранда заставила меня немного задуматься, я сообразил, что причина заключалась в том, что мистер Сильвестер просто завидовал садовым успехам отца Джоты. Он больше не кидал нам анисовых конфет. Только раз за разом спрашивал, почему мы не бегаем в саду у Джоты так, как бегаем здесь.

Потом он начал жаловаться по поводу нашего сада – мол, наши сорняки лезут к нему через ограду. Для Джоты и меня это было полнейшей чепухой – ведь мы никогда не видели, чтобы растения куда-нибудь лазали.

Начиная с какого-то момента между мистером Сильвестром и отцом Джоты, и между мистером Сильвестром и моим отцом, и даже между нашими отцами, начались постоянные скандалы, потому что, среди всего прочего, отец Джоты сказал, что семена сорняков и в самом деле могут переходить через ограду, и что пришло время моему отцу начать заниматься своим садом.

Джота и я так и не поняли, что же все-таки произошло, если не считать того, что мы больше не могли играть ни у него, ни у меня в саду без того, чтобы кто-нибудь из них не начинал на нас орать. Между собой, мы без особых проблем разобрались, что во всем виноват мистер Сильвестер.

На самом деле, для четырехлетних детей, это был самый настоящий кризис. Нам не разрешали без присмотра болтаться по городу, играть на улицах, или просто исчезать куда-нибудь на несколько часов. В саду, до тех пор, пока мистер Сильвестер не испортил все дело, мы прекрасно проводили долгие часы, если только не шел дождь. Нам было просто необходимо убежище, и хотя тогда я об этом, конечно, не думал, Джота, тоже, предпочитал пореже бывать дома – потому что между его родителями шло постоянное сражение за власть. До тех пор, как мистер Сильвестр не начал свою необъявленную войну, мы с Джотой никому не мешали в нашем саду.

И вот, однажды, мистер Сильвестер перестал беспокоить нас. Он умер. Ни я, ни Джота не понимали тогда, что это значит, кроме того, что мы опять имели возможность играть в нашем саду сколько нам захочется, а в саду у Джоты, соблюдая некоторую осторожность. Я и Джота были ужасно довольны, что мистер Сильвестер перестал отравлять нашу жизнь, и до того, как мы пошли в школу, наше жизнь была совершенно безоблачной.

* * *

В тот день, когда мы пошли в школу, я и Джота в первый раз серьезно поссорились. Нет, мы конечно, не раз ругались и дулись друг на друга и раньше, но до этого момента мы слишком зависели друг друга, чтобы дело могло зайти достаточно далеко. И мои, и его родители относились к нашей дружбе положительно – ведь это избавляло их от множества хлопот. Так что если мы с Джотой ссорились, то прежде всего страдали от этого сами.

Другие дети крайне редко попадали в наши дома. Обе наши семьи не слишком стремились к тому, чтобы в дом попадали посторонние люди – даже дети, ведь за ними обязательно появляются взрослые.

Поэтому Джота и я, будучи весьма неглупыми детьми, давно поняли, что ругаться между собой уж очень невыгодно.

В школе, среди ужасного гама, громкого смеха, странных запахов, непривычных запретов, девочек (ни я, ни Джота еще ни разу не имели с ними дела, и сразу решили, что никогда и не будем), огромных окон, бесконечных коридоров, электрического света в дневное время, лестниц, пугающих больших мальчиков и девочек, и еще более страшных в черных куртках и квадратных шапочках, взрослых со строгими голосами, которые делали вид, что они на нашей стороне – среди всех этих новых, удивительных впечатлений, мне больше всего запомнился взрыв смеха, когда Джота сказал, что его зовут Кларенс.

Учительница тоже засмеялась, хотя пыталась сделать вид, что ей совсем не смешно.

Они рассмеялись снова, только еще громче, когда Джота сообщил, что его фамилия Муллинер.

Мне хотелось вскочить на ноги и отколотить их всех сразу. Никто не смеялся, когда за несколько секунд до этого я сказал, что меня зовут Вэл Матерс. Мое полное имя Валентин, но меня всегда называли Вэл, поэтому я так и сказал. А теперь все смеялись над Кларенсом, моим другом.

Я не вскочил на ноги потому что… ну, не вскочил и все тут.

Странное дело – когда мы возвращались домой, свободные до конца дня (первый день занятий был совсем коротким) я сам рассмеялся, когда вспомнил их смех по поводу имени моего друга. Это очень по детски – когда они смеялись над ним, я был готов подраться с каждым, хотя и не сделал этого. Но потом… я смеялся так, что едва мог идти.

Кларенс – а тогда я называл его Кларенс, и так продолжалось до тех пор, пока он навсегда не стал Джотой – не сразу потерял терпение. Он еще некоторое время подождал пока я не успокоюсь. Но я не уже мог остановиться. Чем больше я смеялся, тем смешнее мне становилось.

Тогда он ударил меня кулаком в грудь – всего один раз – и убежал.

Мой смех медленно прекратился, но совсем не потому, что мне было больно и даже не потому, что мне стало стыдно – просто, когда Джота убежал, мне стало не над кем смеяться, и мой смех сразу перестал иметь смысл.

Я пошел домой. Несколько раз я пытался увидеть Джоту, но никто не открывал дверь.

Мне совсем не хотелось есть, когда пришло время чая.

Потом мне стало нехорошо. Мой отец и даже мать начали беспокоиться. Меня уложили в постель с грелкой.

На следующее утро мне не стало лучше, и ко мне вызвали врача. Доктор тщательно осмотрел меня, а потом они что-то тихо обсуждали с моим отцом. Позднее отец присел на край моей кровати, и негромко поговорил со мной.

Тогда я ничего не понял, мне даже и в голову не приходило, что тут есть что понимать, кроме того, что я заболел.

Теперь, много лет спустя, было легко догадаться, что врач сказал моему отцу, и о чем отец думал, разговаривая со мной.

Доктор не смог обнаружить у меня никакой болезни, но все же, было совершенно очевидно, что я серьезно болен.

Так как это был молодой, думающий врач, он сразу предположил, что я перенес какую-то психологическую травму. Все сходилось – я жил в странном доме, а он, будучи нашим семейным врачом, хорошо знал, что у нас здесь происходит. Я в первый раз пошел в школу. Он столкнулся с довольно интересным случаем, когда пятилетний ребенок, в остальных отношениях совершенно нормальный, неожиданно получил некое психическое расстройство.

Джота пришел навестить меня только во время ужина (на второй день в школе были уже полные занятия). Он казался тихим, удивленным и очень расстроенным. Видимо, Джота считал, что я заболел из-за того, что он ударил меня в грудь.

Я сказал ему, что это глупо, у меня там не осталось даже отметины, и что мне жаль, что я смеялся над ним.

Я болел три недели, и так до конца не оправился до конца первой четверти.

* * *

Два года спустя произошел еще один небольшой эпизод…

Мы с Джотой еще раз серьезно повздорили. Миранда, судя по всему, ничего об этой ссоре не знала. Я так и не смог вспомнить из-за чего мы поссорились, забылись все детали, но я помню, как Джота вдруг помрачнел, жестко посмотрел на меня и сказал:

– Я с тобой разберусь… – таким угрожающим тоном, какого трудно было ожидать от семилетнего мальчика.

Этим все кончилось. Ничего не произошло…

* * *

Миранда выглядела удивленной. Она помогла мне вспоминать, не подсказывая детали определенных эпизодов, обращая мое внимание на ситуации, в которых Джота мог проявить свой Дар.

Это случай явно смутил ее. Миранда старалась заставить меня вспомнить детали. Ей хотелось узнать действительно ли Джота так рассвирепел, или он быстро преодолел свою злость и успокоился.

На самом деле, наша дружба прекратилась тогда на целых три месяца, и все это время Джота совершенно не скрывал, что ненавидит меня.

Надо сказать, что я был гораздо более нормальным мальчиком, чем Джота, и быстро подружился с другими ребятами. Он же оставался в одиночестве, на школьном дворе держался особняком и домой ходил один.

Именно поэтому мы, в конце концов, начали дружить снова.

Одним из моих новых друзей стал Джил Карсвелл, который прекрасно учился, но далеко не всегда вел себя тихо. В те дни в нем было что-то от юного Джекила и Хайда. Обычный, с точки зрения учителей, он был образцовым учеником, умным и вежливым, старательным, хорошо успевающим по всем предметам – короче, образец для подражания. Но время от времени, он выкидывал такие номера…

Тем не менее, этот инцидент был мало связан с Джилом, во всяком случае, пока все не кончилось.

Это случилось во время перерыва между утренними и дневными уроками. Мы были вместе с Джилом на школьном дворе, возле куста, отделяющего участок, предназначенный для младших мальчиков, от участка, где гуляли девочки.

Джота, как обычно, стоял один, погруженный в какие-то свои мысли.

Около дюжины мальчишек играли в футбол неподалеку от Джоты. Как и следовало ожидать, мяч подкатился к Джоте, и один из мальчиков побежал за ним.

Между Джотой и мальчиком сохранялось некоторое расстояние, о чем они говорили мне не было слышно. Я довольно равнодушно наблюдал за происходящим, пока вокруг Джоты не начали собираться другие мальчики, и я начал смутно понимать, что там сейчас произойдет.

Дикие животные не бывают такими жестокими, как дети – они просто не знают как.

Джота, который постоянно стоял один, всегда являлся потенциальной жертвой. Мальчики (они были старше нас) издевались над ним, стараясь превзойти друг друга в остроумии и изощренности.

Совершенно автоматически Джил и я двинулись через двор в их сторону. Ничто не привлекает мальчиков больше, чем перспектива хорошей драки.

И мы не были единственными. Почти все школьники начали стягиваться к тому месту, где в окружении старших мальчиков стоял Джота. Даже некоторые девочки из-за забора начали поглядывать в ту же сторону, маленьким даже пришлось подпрыгивать, чтобы разглядеть что-нибудь за густой изгородью.

В старой Средней Школе было три игровых двора. Школа была переполнена, дворы стали слишком маленькими для такого количества учеников. По другую сторону от здания школы, отдельно, находился двор для старших мальчиков. Но все девочки, от пяти до восемнадцати лет, должны были гулять на одном дворе. Предполагалось, что старшие мальчики могут обижать маленьких, а среди девочек это не принято.

Один из парней, поддразнивающих Джоту, начал подскакивать к нему, тихонько подталкивать и тут же отскакивать назад. Еще двое или трое последовали его примеру.

Джота пытался выбрать одного из них, чтобы весь эпизод перешел в обычную драку один на один. В девятнадцати случаях из двадцати этим все и заканчивалось. Но на этот раз, парень, с которым Джота попытался сцепиться, оттолкнул его, а сам отошел в сторону, давая возможность остальным продолжить игру.

Всякий раз, когда Джота бросался на кого-нибудь, его отталкивали назад.

Теперь вокруг Джоты столпились все мальчишки со двора. Я лишь изредка мог увидеть его лицо, скрытое за спинами и головами других ребят. Джота побледнел, а гнев на его лице сменился ужасом. Полдюжины парней могут быстро довести одного. Джота оказался в одиночестве против всей младшей школы. И было уже слишком поздно, чтобы пытаться изменить что-нибудь.