Поэмы Оссиана

      Я отведу тебя с собой
      Под свод прохладный и крутой
      Пещеры кромльской - там с тобою.
      Покрытый сталью боевою.
      Три дня останусь под горой.
      Вождя Кальфона ожидая
      И деву Сельмы уважая.
      Пускай бестрепетный Кальфон
      Перед меня с мечом предстанет
      И в панцирь мой булатом грянет:
      Я жду его; но если он,
      Когда четвертый день наступит,
      Тебя железом не искупит
      Презрев и славу и молву,
      Я чолн мой с якоря снимаю,
      Гремучий парус развеваю
      И в замок мой с тобой плыву".
      Сказал - и, не смотря на слезы,
      На крики, вопли и угрозы,
      Комлат увлек ее с собой
      И скрылся в темноте ночной.
      Громады туч гремя неслися,
      Шумел и выл дремучий бор,
      Змеями молнии вилися
      И пламенели сосны горл
      И с тех, мой сын! заветных пор
      Уже четвертый день сияет,
      Прогнав с небес ночную тень..."
      XII
      "И я пришел в четвертый день!
      Ужасным гласом восклицает,
      Сверкая взорами, Кальфон.
      Клянусь, кульдей! не узрит он
      Ни звезд златых грядущей ночи.
      Ни дня, встающего из волн:
      Я наведу ему на очи
      Без сновидений вечный сон!
      Прости, отец мой! время биться
      И с сопостатом расплатиться.
      Прости - и мир тебе!.." - сказал
      И из пещеры побежал,
      Исполнен бешеной отваги.
      Все путь ему: ручьи, овраги,
      Покат стремнин и ребра скал.
      На Кромлу серной он взбегает
      И с высоты ее крутой
      Огромный камень низвергает,
      И звонко трубит и на бой
      Зовет могучего Комлата.
      И сын отважный Рельдурата
      Паденье камня услыхал
      И рог Кальфонов он познал.
      И рвется, гибельный, на сечу,
      Весь гневом пышет и кипит,
      Схватил свой пятигласный щит
      И вихрем он к врагу навстречу.
      Уже бойцы друг друга зрят;
      Сошлись, на миг остановились,
      В щиты секирами стучат
      И друг на друга устремились,
      Сверкая взорами, как два
      Степей ливийских грозных льва.
      XIII
      Секиры, грянув, сокрушились;
      Удара гул звучит кругом,
      И их мечи уже скрестились,
      И звонко сшибся щит с щитом.
      Уж крылья шлемов их орлины
      Колышет в прахе ветр пустынный;
      Усеян сталью злачный дерн;
      Уже их панцири разбиты
      И кровью яркою покрыты,
      И страшен бешеный Кальфон.
      Гремуч и быстр, как вихрь летучий,
      Уж он рукой своей могучей
      Врагу шлем медный сокрушил
      И щит огромный прорубил;
      Грызет очами сопостата,
      Обходит гибелью кругом
      И машет свищущим мечом;
      И сын бесстрашный Рельдурата
      Закрылся весь своим щитом:
      Поверх сей медяной ограды
      Одни его лишь блещут взгляды,
      Как две кровавые звезды,
      Как две кометы - весть беды.
      Разят, громят они друг друга;
      Уж их мечи иззубрены,
      Щиты в куски раздроблены,
      Звенит, распавшися, кольчуга,
      Кровь на кинжалах их стальных
      И страшно бьется сердце в них.
      Палящей жаждой грудь томится
      И градом пот с чела катится.
      XIV
      И торжествует вождь Кальфон!
      Комлат повержен; бледный он
      В пыли, скрежеща, протянулся
      И черной кровью захлебнулся.
      Кальфона блещущий кинжал
      Врагу сквозь сердце пробежал.
      Ужасен вид! глаза отверсты
      И клубом пена на устах,
      Остервенение в чертах,
      Глядит, не видя, он, и персты
      Окостенели, роя прах.
      И сельмский витязь, взгляд презренья
      На тело бросив, возопил:
      "Тебя, Комлат, я усмирил!
      И спи ты здесь - без погребенья,
      Костями в дебри сей истлей,
      Корысть пернатых и зверей!"
      Сказал - и в дол с горы спускаясь,
      Мечем булатным подпираясь,
      В пещеру к деве он спешит,
      Багряной кровию покрыт.
      XV
      И дева сельмская навстречу
      К вождю ей милому летит.
      Услышав гибельную сечу,
      Знакомый рог, знакомый щит,
      Она стрелой вооружилась
      И из пещеры устремилась
      На холм высокий и крутой,
      Где пламенел кровавый бой.
      Зефир в кудрях ее играет,
      Подъемлет легкой их волной
      И с персей девственных свевает
      Покров, блестящий белизной,
      И дева к другу упадает
      В объятия и восклицает:
      "Опять, о милый! ты со мной!
      Опять невеста я Кальфона!
      Ты спас меня, сын Турлатона!..
      Но что я вижу, о Кальфон?
      Ты весь... весь кровью обагрен!
      И шлем и панцирь твой разбиты,
      Ланиты бледностью покрыты...
      Прости надежда и любовь!..
      Вождь Иннисфала знаменитый!
      Чья на тебе дымится кровь?"
      XVI
      "То кровь... кровь сына Рельдурата,
      В пыли простертого Комлата.
      Ее до капли источил
      Кинжал мой гибельный... не златом,
      Но сталью острой и булатом
      Тебя я, дева, искупил!
      И ты моя - и до могилы!..
      Но я устал, слабеют силы,
      Свет из очей моих бежит...
      Воды! воды! мне грудь томит
      Несносной жажды лютый пламень...
      Позволь, склонясь главой на камень,
      У ног твоих мне отдохнуть...
      О, прохлади мне влагой грудь!"
      И близ тех мест, из лона скал
      Гремучий ключ, кипя, бежал
      И нес полям окрестным дани;
      И дева, в трепетные длани
      Студеный зачерпнув кристалл,
      Приносит, быстрая, к герою
      И светлой влагой ключевою
      Бойца ей милого поит
      И с страхом на него глядит.
      И влагу он, привстав, глотает,
      И жажды огнь лишь утолил
      Главу на перси опустил,
      Шатается и упадает
      И дух со стоном испускает.
      Погиб, увы! погиб Кальфон!
      В кровавой сече, исступленной,
      В тревоге чувств не чуял он
      Глубокой раны и смертельной,
      Врага булатом нанесенной!
      XVII
      Всходила ясная луна
      И тихое лила сиянье;
      И дева сельмская, одна,
      И неподвижна и бледна,
      Как мраморное изваянье,
      Как монумент, что бременит
      Почивших тлен, в немом страданье
      Над прахом милым ей стоит.
      Лишь дико взор ее блестит,
      Лишь белой груди колыханье
      Под тиховейным полотном
      Гласит о чем-то в ней живом.
      Есть арфа - славить наслажденья,
      О битвах песни заводить;
      Но как, увы! изобразить
      Души растерзанной мученья?..
      Вы испытали ль те мгновенья
      Без упованья и отрад,
      Когда объемлет сердце хлад,
      Как смерти мразное дыханье,
      Когда грызет его страданье,
      Уста безмолвие хранят
      И очи влагой не блестят?
      Их выразить - слова напрасны:
      Неизъяснимы и ужасны
      Они пребудут навсегда,
      Как смерти с жизнию боренье,
      Как духа с телом разлученье,
      Как за добро - страданий мзда:
      Молите, други! провиденье,
      Чтоб вам не знать их никогда!..
      XVIII
      Два дня, томясь, изнемогая,
      Очей дремотой не смыкая
      И ни на шаг от друга прочь,
      Несчастная Сальгара дочь
      Над женихом своим рыдала
      И плотоядных отгоняла
      От праха птиц. И в третий день,
      Когда холодной ночи тень
      С небес лазоревых сбежала,
      Погасли звезды и роса
      На мхах утесов заблистала,
      И солнце шло на небеса
      Ловцы оленей круторогих
      И горных ланей быстроногих
      В пустыне деву обрели,
      Без чувств простертую в пыли.
      И сердце в ней уже не билось!
      В ее руке сверкал кинжал
      И бледностью чело покрылось;
      И ветер, веющий от скал,
      По персям девы обнаженным
      И яркой кровью обагренным
      Златые кудри рассыпал.
      Склонясь главой на грудь Кальфона,
      Она, казалось, будто спит
      И будто сына Турлатона
      В своих мечтаньях сонных зрит.
      Ловцы могильный ров изрыли
      Булатом копий и мечей,
      И девы прах и прах вождей
      Под звуком песней схоронили.
      Курган насыпали над рвом
      Возвышенный и весь кругом
      Зеленым дерном обложили;
      И в вечно юной красоте
      Холма на самой высоте
      Младую сосну посадили.
      Повесили на ветви рог,
      Шелом и меч, броню стальную,
      Колчан и арфу золотую
      И дань красе - из роз венок.
      И с той поры, когда блистали
      Созвездия и озаряли
      Небес безбрежный океан,
      Три юных тени прилетали
      На погребальный сей курган;
      Доспехи ратные звучали,
      Рог бранный звуки издавал,
      Венок на ветви трепетал
      И струны арфы рокотали.
      . . . . . . . . . . . . .
      XIX
      Приятен дев волшебный взгляд,
      Приятен розы аромат,
      Приятны в летний зной зефиры
      И сон в тени при шуме вод:
      Но бардов вещих звуки лиры
      Приятней мне!.. И вот вам плод
      Моих бесед уединенных
      С полночной арфой и мечтой
      В часы досугов вдохновенных,
      Владевших минстреля душой.
      Я пел - и забывал, о други!
      Порывы бурные страстей
      И сердца тяжкие недуги,
      И радости... мелькнувших дней!
      Но арфа стихла, замолчала
      И он исчез, волшебный край!..
      А ты, о дева Иннисфала,
      Эвираллина! посещай
      Меня в моих ты сновиденьях:
      Когда засну - души в волненьях
      На легком облаке спустись
      И мне ты в образе явись
      Эльвиры вечно незабвенной!
      Пускай, восторгом упоенной,
      Пускай опять увижу я
      Уста коральные ея
      И очи ясно-голубые
      И кудри льняно-золотые;
      Пускай опять - в мечте моей
      Услышу звук ее речей!
      Тебя ль, о друг! поэт забудет?..
      Проснусь - и сердце полно будет
      Ему знакомой старины;
      Неизъяснимых наслаждений
      И тайных дум и тишины
      И новых Музы вдохновений!
      1824
      Трилунный (Д. Ю. Струйский)
      ЛИРА ОССИАНА
      Чернеется сосна над темем скалы,
      На сосне той лира златая висит;
      Крутую скалу опеняют валы,
      Пустыня безмолвна, и лира молчит.
      Когда же громовая туча нагрянет,
      И молния яркой змиею блеснет,
      И буря застонет, и море восстанет,
      Та лира печальный аккорд издает.
      И грозные тени парят в вышине,
      В сияющих бронях, при бледной луне,
      Спускаются к сосне, становятся в строй:
      И лира звучит им с полночной грозой.
      О чем же звучит им? о родине милой,
      Где камень положен над храбрых могилой,
      Где все опустело, лишь ветер порой
      Вздыхает, играя с могильной травой?
      Но бурное море сном мирным заснет,
      И лира замолкнет с полночной грозой;
      Над синею бездной Царь неба взойдет:
      И сосну осветит над голой скалой.
      Где ж грозные тени? - в чертогах эфира!
      В нетленных венцах там ликуют оне.
      Но помнят скалу, где знакомая лира
      Звучит им в грозу о родной стороне!
      1830
      III
      H. M. Карамзин
      ПОЭЗИЯ
      (ОТРЫВОК)
      Британия есть мать поэтов величайших.
      Древнейший бард ее, Фингалов мрачный сын,
      Оплакивал друзей, героев, в битве падших,
      И тени их к себе из гроба вызывал.
      Как шум морских валов, носяся по пустыням
      Далеко от брегов, уныние в сердцах
      Внимающих родит, - так песни Оссиана,
      Нежнейшую тоску вливая в томный дух,
      Настраивают нас к печальным представленьям;
      Но скорбь сия мила и сладостна душе.
      Велик ты, Оссиан, велик, неподражаем!
      1787
      Е. И. Костров
      ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ ГРАФУ АЛЕКСАНДРУ ВАСИЛЬЕВИЧУ
      СУВОРОВУ-РЫМНИКСКОМУ
      Под кроткой сению и мирта и олив,
      Венчанный лаврами герой, ты, опочив,
      Летаешь мыслями на бранноносном поле,
      Дав полну быстроту воображенья воле.
      Почил! но самое спокойствие твое
      Ужаснее врагам, чем прочих копие.
      Известно им, что ты средь мирныя отрады
      О средствах думаешь, как рушить тверды грады.
      Я, зря тебя, тебе в приличной тишине,
      В покое бодрственном, герою в сродном сне,
      Осмелюсь возбудить усердной гласом лиры.
      По шумных вихрях нам приятнее зефиры.
      Дерзну: ты был всегда любитель нежных муз,
      С Минервой, с Марсом ты стяжал себе союз.
      Позволь, да Оссиан, певец, герой, владыка,
      Явяся во чертах российского языка,
      Со именем твоим неробко в свет грядет
      И вящую чрез то хвалу приобретет.
      Живописуемы в нем грозны виды браней,
      Мечи, сверкающи лучом из бурных дланей,
      Представят в мысль твою, как ты врагов сражал,
      Перуном ярости оплоты низвергал.
      Враг лести, пышности и роскоши ленивой,
      Заслугам судия неложный и правдивый,
      Геройски подвиги за отчество любя,
      Прочти его, и в нем увидишь ты себя.
      1792
      Г. Р. Державин
      НА ПЕРЕХОД АЛПИЙСКИХ ГОР
      (ОТРЫВОК)
      Но что! не дух ли Оссиана,
      Певца туманов и морей,
      Мне кажет под луной Морана,
      Как шел он на царя царей?
      Нет, зрю - Массена под землею
      С Рымникским в тьме сошлися к бою:
      Чело с челом, глаза горят;
      Не громы ль с громами дерутся?
      Мечами о мечи секутся,
      Вкруг сыплют огнь - хохочет ад!
      1799
      К. Н. Батюшков
      МЕЧТА
      (ОТРЫВОК)
      Явись, богиня, мне, и с трепетом священным
      Коснуся я струнам,
      Тобой одушевленным!
      Явися! ждет тебя задумчивый Пиит,
      В безмолвии ночном седящий у лампады;
      Явись и дай вкусить сердечныя отрады.
      Любимца твоего, любимца Аонид, {1}
      И горесть сладостна бывает:
      Он в горести _мечтает_.
      То вдруг он пренесен во сельмские леса,
      Где ветр шумит, ревет гроза,
      Где тень Оскарова, одетая туманом,
      По небу стелется над пенным океаном;
      То с чашей радости в руках
      Он с бардами поет: и месяц в облаках,
      И Кромлы шумный лес безмолвно им внимает,
      И эхо по горам песнь звучну повторяет.
      1802-1817
      ПОСЛАНИЕ К Н. И. ГНЕДИЧУ
      (ОТРЫВКИ)
      Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях?
      И что в стихах
      Украдкой от друзей на лире воспеваешь?
      С Фингаловым певцом мечтаешь
      Иль резвою рукой
      Венок красавице сплетаешь?
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Так! сердце может лишь мечтою услаждаться;
      Оно все хочет оживить:
      В лесу на утлом пне друидов находить,
      Укравшихся под ель, рукой времян согбенну,
      Услышать барда песнь священну;
      С Мальвиною вздохнуть на берегу морском
      О ратнике младом.
      Все сердцу в мире сем вещает;
      И гроб безмолвен не бывает,
      И камень иногда пустынный говорит:
      _Герой здесь спит!_
      1805
      Н. И. Гнедич
      К К. Н. БАТЮШКОВУ
      (ОТРЫВКИ)
      Когда придешь в мою ты хату,
      Где бедность в простоте живет?
      Когда поклонишься Пенату, {1}
      Который дни мои блюдет?
      Приди, разделим снедь убогу,
      Сердца вином воспламеним,
      И вместе - песнопенья богу
      Часы досуга посвятим;
      А вечер, скучный долготою,
      В веселых сократим мечтах;
      Над всей подлунною страною
      Мечты помчимся на крылах.
      Иль посетим Морвен Фингалов,
      Ту Сельму, дом его отцов,
      Где на пирах сто арф звучало
      И пламенело сто дубов;
      Но где давно лишь ветер ночи
      С пустынной шепчется травой,
      И только звезд бессмертных очи
      Там светят с бледною луной.
      Там Оссиан теперь мечтает
      О битвах и делах былых
      И лирой тени вызывает
      Могучих праотцев своих.
      И вот Тренмор, отец героев,
      Чертог воздушный растворив,
      Летит на тучах с сонмом воев,
      К певцу и взор и слух склонив.
      За ним тень легкая Мальвины
      С златою арфою в руках,
      Обнявшись с тению Моины,
      Плывут на легких облаках.
      1807
      В. К. Кюхельбекер
      ПОЭТЫ
      (ОТРЫВОК)
      Я слышу завыванье бурь:
      И се в одежде из тумана
      Несется призрак Оссиана!
      Покрыта мрачная лазурь
      Над ним немыми облаками.
      Он страшен дикими мечтами;
      Он песней в душу льет печаль;
      Он душу погружает в даль
      Пространств унылых, замогильных!
      Но раздается резкий звук:
      Он славит копий бранный стук
      И шлет отраду в сердце сильных.
      1820
      ОССИАН
      ВОСПОМИНАНИЕ О КАРТИНЕ ЖИРОДЕ
      Пастух
      Сын отдаленной чужбины,
      Муж иноземный, - куда?
      В бездне лазурной пучины
      Теплится искра-звезда;
      Там же в парах белоснежных
      Спит золотая луна;
      Нет еще вихрей мятежных,
      Всюду еще тишина.
      Но уже пали на очи
      Брови седой полуночи;
      Бурь просыпается дух.
      Странник
      Жаждут и сердце и слух
      Песней Улина и Гала:
      Дом благодатный Фингала
      Близко ли, древний пастух?
      Пастух
      Хладный, немой, обгорелый,
      В сизой трепещущей мгле,
      Остовом дом опустелый
      Черный стоит на скале;
      Смотрит на синие волны:
      Из дружелюбной страны
      Уж не приносятся челны
      Шумно к подножью стены;
      Уж за трапезой Фингала
      Арфа давно замолчала:
      Рино и Гал и Улин,
      Да и мужей властелин,
      Сам он, отец Оссиана,
      Все они в царстве тумана;
      Сын только бродит один.
      Скорбью ведом и мечтами,
      Бродит унылый певец
      Между родными гробами,
      Сирый и дряхлый слепец.
      Строгой судьбой пораженный,
      Он полонен темнотой;
      Но его дух дерзновенный
      Мир созидает иной,
      Мир сладкозвучья и стона:
      Там еще дышит Минона,
      Юноша Рино не пал,
      Жив и Оскар и Фингал;
      Кровные барда обстали,
      Слушают песни печали
      Призраки с облак и скал.
      Пастырь умолкнул, и взоры
      Муж иноземный подъял
      С дола на мрачные горы:
      Камни мостов и забрал,
      Своды упавшей бойницы,
      Сельму и поле могил
      Змий быстротечной зарницы
      Белым огнем серебрил;
      Грома огромные струны
      Задребезжали; перуны
      Весь очертили обзор;
      Вздрогнул от ужаса бор,
      Скалы трепещут от гула...
      Чу! чья-то арфа дерзнула
      С арфой небесною в спор!
      Смелы и резки удары,
      Тверд повелительный глас,
      Грозны священные чары:
      С дивных и пламень угас
      И улеглися стихии;
      В лоно безмолвья и сна
      Пали воздушные змии,
      Снова на небе луна;
      Старца луна осветила:
      Будто широкие крыла,
      Вьется с рамен его плед;
      Молча и прадед, и дед,
      Сын, и отец, и клевреты,
      В лунное злато одеты,
      Слушают барда побед...
      Помню эфирное племя...
      Некогда зрел их и я
      В юное, мощное время
      (Где оно? где вы, друзья?).
      В райские годы, когда мы
      Из упованья и снов
      Строили пышные храмы
      Для небывалых богов!
      Часто я в светлые лета
      Вдруг из святыни поэта
      Гнедича, {1} сына Камен, {2}
      Несся ко гробу племен;
      Поли необъятного чувства,
      В дивном созданьи искусства
      Видел воскресший Морвен!
      Ах! и мой Дельвиг, {3} Вильгельму
      Он с вдохновенным челом
      В Лору вождем был и Сельму,
      В радостный, царственный дом.
      Рек же владыка: "Чужбина
      В Сельму послала певцов;
      Чашу привета, Мальвина,
      Дева, царица пиров!"
      Гнедич и Дельвиг! и оба
      В дверь безответного гроба,
      Оба и вдруг вы ушли!
      В глубь беспредельной дали
      Ухо вперяю напрасно;
      Все и темно и безгласно:
      Там они, высше земли!
      Тихо; по звездному своду
      Ходит немая луна;
      Ночь обаяла природу
      Маками мертвого сна;
      Дремлют и стоны и бури.
      Вдруг... по дрожащим лучам
      Что-то скользнуло с лазури,
      Зримое вещим очам...
      Холодно! млею; мой волос
      Весь поднялся, как живой;
      Всею моею душой
      Делятся радость и трепет;
      Песнью становится лепет...
      Братья! не вы ли со мной?
      1835
      (ОТРЫВОК)
      До смерти мне грозила смерти тьма, {4}
      И думал я: подобно Оссиану
      Блуждать во мгле у края гроба стану;
      Ему подобно с дикого холма
      Я устремлю свои слепые очи
      В глухую бездну нерассветной ночи
      И не увижу ни густых лесов,
      Ни волн полей, ни бархата лугов,
      Ни чистого лазоревого свода,
      Ни солнцева чудесного восхода;
      Зато очами духа узрю я
      Вас, вещие таинственные тени,
      Вас, рано улетевшие друзья, {5}
      И слух склоню я к гулу дивных пений,
      И голос каждого я различу,
      И каждого узнаю по лицу.
      1845
      Н. М. Языков
      ПОСЛАНИЕ К КУЛИБИНУ
      (ОТРЫВОК)
      Какой огонь тогда блистал
      В душе моей обвороженной,
      Когда я звучный глас внимал,
      Твой глас, о бард священный,
      Краса певцов, великий Оссиан!
      И мысль моя тогда летала
      По холмам тех счастливых стран,
      Где арфа стройная героев воспевала.
      Тогда я пред собою зрел
      Тебя, Фингал непобедимый,
      В тот час, как небосклон горел,
      Зарею утренней златимый;
      Как ветерки игривые кругом
      Героя тихо пролетали,
      И солнце блещущим лучом
      Сверкало на ужасной стали.
      Я зрел его: он, на копье склонясь,
      Стоял в очах своих с грозою,
      И вдруг на воинство противных устремясь,
      Все повергал своей рукою.
      Я зрел, как, подвиг свой свершив,
      Он восходил на холм зеленый
      И, на равнину взор печальный обратив,
      Где враг упал, им низложенный,
      Стоял с поникшею главой,
      В доспехах, кровию омытых.
      Я шлемы зрел, его рассечены рукой,
      Зрел горы им щитов разбитых!..
      1819
      П. Г. Ободовский
      К КАРТИНЕ, ПРЕДСТАВЛЯЮЩЕЙ ОССИАНА В ПУСТЫНЕ
      Поет дела своих отцов
      Слепец, герой осиротелый,
      Поет - и глас его средь вихря и громов
      Протяжно вторится в долине опустелой,
      Морвена! твой Гомер бессмертие стяжал
      Фингала подвиги он миру завещал.
      1830
      М. Ю. Лермонтов
      ГРОБ ОССИАНА
      Под занавесою тумана,
      Под небом бурь, среди степей,
      Стоит могила Оссиана
      В горах Шотландии моей.
      Летит к ней дух мой усыпленный
      Родимым ветром подышать
      И от могилы сей забвенной
      Вторично жизнь свою занять!..
      1830
      И. И. Козлов
      ПОЭТ И БУРЯ
      ИЗ ПОЭМЫ "JOCELYN" ЛАМАРТИНА
      О дивный Оссиан! мечтая о туманах,
      Об Инисторовых таинственных курганах,
      И песнь твоя в душе, и с арфою в руках
      Когда зимой бродил в дремучих я лесах,
      Где буря и метель, бушуя, слух страшили
      И, словно мертвецы, в поляне темной выли,
      Где, волосы мои вздымая, вихрь шумел,
      Над бездной водопад от ужаса ревел
      И, сверженный с небес над длинными скалами,
      Бил пеной мне чело и вопль бросал струями,
      Где сосны, сыпля снег, дрожали, как тростник,
      И ворон подымал над их снегами крик,
      И мерзлый где туман с утеса веял мглою,
      И, как Морвена сын, я был одет грозою,
      Там, если молния разрежет вдруг туман
      Иль солнце мне блеснет украдкой меж полян
      И влажный луч его, в усильях исчезая,
      Откроет ужас мне, пространство озаряя,
      То, им оживлена, и дикостью степной,
      И свежим воздухом, и святостью ночной,
      И сокрушенных сосн глухим под бурю треском,
      И на главе моей мороза снежным блеском,
      Органа звонкого душа была звучней;
      И было все восторг и упоенье в ней;
      И сердце, сжатое в груди, для чувства тесной,
      Дрожало вновь, и слез источник был небесной,
      И робко слушал я, и руки простирал,
      И, как безумный, я бор темный пробегал,
      Мечтая вне себя, во тме грозы летучей,
      Что сам Иегова несется в бурной туче,
      Что слышу глас его в тревоге громовой,
      Который мчит в хаос грозы протяжный вой.
      Я, облит радостью, любовью пламенею
      И, чтоб природу знать, живой сливаюсь с нею;
      Я душу новую, я чувств хочу других
      Для новой прелести восторгов неземных!
      1836
      Н. С. Гумилев
      ОССИАН
      По небу бродили свинцовые, тяжкие тучи,
      Меж них багровела луна, как смертельная рана.
      Зеленого Эрина воин, Кухулин могучий,
      Упал под мечом короля океана, Сварана.
      Зловеще рыдали сивиллы седой заклинанья,
      Вспененное море вставало и вновь опадало,
      И встретил Сваран исступленный, в грозе ликованья,
      Героя героев, владыку пустыни, Фингала.
      Схватились и ходят, скользя на росистых утесах,
      Друг другу ломая медвежьи упругие спины,
      И слушают вести от ветров протяжноголосых
      О битве великой в великом испуге равнины.
      Когда я устану от ласковых слов и объятий,
      Когда я устану от мыслей и дел повседневных,
      Я слышу, как воздух трепещет от грозных проклятий,
      Я вижу на холме героев суровых и гневных.
      1907
      О. Э. Мандельштам
      * *
      *
      Я не слыхал рассказов Оссиана,
      Не пробовал старинного вина;
      Зачем же мне мерещится поляна,
      Шотландии кровавая луна?
      И перекличка ворона и арфы
      Мне чудится в зловещей тишине,
      И ветром развеваемые шарфы
      Дружинников мелькают при луне!
      Я получил блаженное наследство
      Чужих певцов блуждающие сны;
      Свое родство и скучное соседство
      Мы презирать заведомо вольны.
      И не одно сокровище, быть может,
      Минуя внуков, к правнукам уйдет,
      И снова скальд чужую песню сложит
      И, как свою, ее произнесет.
      1914
      ПРИЛОЖЕНИЯ
      Ю. Д. Левин
      "ПОЭМЫ ОССИАНА" ДЖЕЙМСА МАКФЕРСОНА
      Осенью 1759 г. в курортный городок на юге Шотландии Моффат прибыл Томас Грэм (Graham), сын шотландского помещика, который в дальнейшем стал известным английским полководцем и отличился в войнах против Наполеона. Но это произошло полвека спустя, а тогда он был еще 11-летним юнцом, который странствовал в сопровождении матери и гувернера. Обязанности гувернера исполнял молодой Джеймс Макферсон, и пребывание в Моффате явилось переломным моментом в его жизни. Именно здесь было положено начало "Оссиану", ставшему эпохальным явлением в истории мировой литературы.
      Джеймс Макферсон (Macpherson) родился 27 октября 1736 г. в деревушке Рутвен округа Баденох графства Инвернес, расположенного на северном склоне Грампианских гор в Шотландии. {Наиболее обстоятельная биография Макферсона: Saunders В. The life and letters of James Macpherson, containing a particular account of his famous quarrel with Dr. Johnson, and a sketch of the origin and influence of the Ossianic poems. London, 1894. Биография написана пристрастно (автор стремится представить своего тероя в наиболее благоприятном свете), но по полноте сведений она остается непревзойденной и продолжает переиздаваться до сих пор. Последнее известное нам издание: New York, 1968 (ниже в ссылках: Saunders).} Сын простого фермера, он, однако, принадлежал к старинному клану, ведущему свою родословную с XII в. Вообще Северная Шотландия занимала особое положение в Великобритании начала XVIII века. Ее мало еще коснулась так называемая уния 1707 г., когда объединение Англии и Шотландии в одно королевство было осуществлено в основном за счет ущемления шотландских интересов. {См.: Ерофеев Н. А. Англо-шотландская уния 1707 года. - В кн.: Новая и новейшая история, т. VI. М., 1975, с. 55-68; Dand С. Н. The mighty affair. How Scotland lost her Parliament. Edinburgh, 1972.} На севере страны в труднодоступных горных районах во многом сохранялись старые патриархальные порядки, горцы объединялись в кланы, возглавляемые вождями, новые капиталистические отношения их почти не затронули. Даже гэльский язык, на котором они говорили, не имел ничего общего с господствующим в стране языком и был унаследован ими от кельтских предков, поселившихся на Британских островах в VIII-VII вв. до н. э., задолго до англо-саксов. В 1745 г. горные кланы восстали против английского господства в пользу претендента на королевский престол, потомка шотландской династии Стюартов. Разгром восстания имел роковые последствия: старая родовая систем" в Шотландии была разрушена. Макферсон еще ребенком был свидетелем этих событий.
      В 1752 г. он поступил в Абердинский университет и в течение трех лет учился в двух колледжах, но ни одного не закончил. Затем, намереваясь стать священником, он перешел в Эдинбургский университет, чтобы изучать богословие. Но и здесь он пробыл недолго, в 1756 г. вернулся в Рутвен, где получил место учителя в школе для бедных. Тогда же Макферсон начал пробовать свои силы в поэзии. В его ранних характерных для XVIII в. классических поэмах "Смерть" (Death), "Охотник" (The Hunter), "Шотландский горец" (The Highlander) ощутимо в то же время влияние произведений нового сентименталистского толка, таких как "Могила" (Grave, 1743) Роберта Блэра или "Времена года" (The Seasons, 1726-1730) Джеймса Томсона. В 1758 г. Макферсону удалось опубликовать в Эдинбурге "Шотландского горца" патриотическую поэму, посвященную борьбе шотландцев против вторжения датчан в XI в. Однако, сколько известно, никакого успеха поэма не имела. К этому времени Макферсон вновь поселился в Эдинбурге, теперь уже как гувернер в семействе Грэмов, занимающийся в свободное время литературным трудом.