Поэмы Оссиана

      Как слетаются, ветром подхвачены, два ширококрылых орла на шумную распрю, так на Мой-лене ринулись два вождя в зловещую брань. Короли,* то один, то другой вперед продвигались на скалах своих, ибо теперь уже сумрак войны, казалось, сошел и на их мечи. Кахмор на мшистом своем холме чувствует радость бойцов ту потаенную радость, когда встречают они опасность, равную их отваге. Не на Лубар он взор устремляет, но на грозного короля Морвена, ибо узрел, что Фингал восстает во всеоружии на вершине Моры.
      * Фингал и Кахмор.
      Фолдат пал на свой щит; ** Филлан копьем пронзил его. И не взглянул на павшего юноша, но дальше погнал сражения волны. Сто голосов раздалось, грозящих смертью. "Стой, сын Фингала, сдержи стремленье свое. Ужель ты не видишь сей сверкающий образ, ужасное знаменье смерти? Берегись короля Алнекмы. Вернися, сын синеокой Клато!"
      {** Гибель Фолдата, если верить преданию, была ему предсказана перед тем, как он покинул свой край, чтобы помочь Карбару захватить ирландский престол. Он пошел в пещеру Момы и там вопросил духов своих праотцев, успешно ли будет предприятие Карбара. Ответы оракулов всегда темны и допускают двойное толкование. Поэтому Фолдат счел предсказание благоприятным для себя и продолжал осуществлять свои замыслы, рассчитывая возвыситься вместе с династией Аты. Здесь я приведу ответ _духов предков_, каким он сохранился в предании. Не берусь судить, является ли эта легенда действительно древней или она вымысел позднего времени, хотя, судя по ее слогу, я склоняюсь к последнему мнению.
      Фолдат, обращаясь к теням праотцев
      В неведеньи я стою перед вами, внемлите, праотцы Фолдата. Должно ли мне перейти через Ату в Уллин олений?
      Ответ
      Ты перейдешь через Ату к зеленой обители королей. Там возвысишься ты над павшими, словно столп грозовых облаков. Там, ужасный во мраке, ты будешь стоять, покуда не явится _луч отраженный_ иль _Клонкат_ с Морху - с Морху многих потоков, что рокочут в дальнем краю.
      Cloncath или _луч отраженный_; согласно преданию, так назывался меч Филлана. Следовательно, истинный смысл предсказания скрывался в тайном значении слова Клонкат. Я привел это примечание главный образом для того, чтобы подчеркнуть: если упомянутое предание имеет такое же древнее происхождение, как и поэма (в чем я, между прочим, сомневаюсь), то оно показывает, что верования фирболгов и каледонцев различались, поскольку последние никогда не вопрошали духов своих умерших предков о будущем.}
      Малтос узрел, что Фолдат повержен.* Угрюмо склонился он над вождем. Ненависть душу его оставила. Он казался скалою пустыни, где по темному склону влага сочится, когда покинул ее неспешно плывущий туман и ветер срывает листву с деревьев. Он спросил умирающего героя о тесном жилище: "Где воздвигнуть тебе серый камень - в Уллине или в Моме,** лесистом краю? Там солнце смотрится тайно в синие воды Далруто.*** Там живет твоя дочь, синеокая Дарду-лена".
      * Характеры Фолдата и Малтоса выдержаны последовательно. Оба они были угрюмы и грубы, но каждый в своем роде. Фолдат был запальчив и жесток, Малтос - упрям и недоверчив. В своей приверженности к династии Аты они были равны, в военной доблести - также. Фолдат был тщеславен и хвастлив; Малтос нетерпим, но великодушен. Его поведение здесь по отношению к своему врагу Фолдату показывает, что угрюмый и хмурый нрав нередко лишь прикрывает доброе сердце.
      ** Мома - древнее название страны на юге Коннахта, некогда прославленное пребыванием там верховного друида. Считалось, что в пещере Момы обитают духи вождей фирболгов и потомки вопрошали их как оракулов об исходе своих войн.
      *** Dal-ruath - _выжженное или песчаное поле_. Этимология Dardu-lena не вполне ясна. Возможно, дочь Фолдата была так названа по имени того места в Ольстере, где ее отец разгромил часть приверженцев ирландского короля Арто. Dor-du-lena - _темный лес Мой-лены_. Поскольку Фолдат был гордым и кичливым, не исключено, что он дал своей дочери имя места, где одержал победу.
      "Не затем ли ты о ней вспоминаешь, - молвил Фолдат, - что я не оставлю сына, не оставлю юного воина, который погнал бы брань пред собой и отомстил за меня? Малтос, я отомщен. Не с миром вступал я на поле брани. Воздвигни ж могилы мною убитых вокруг моего жилища тесного. Часто, покинув ветер, я тешиться буду, глядя на камни могильные, рассеянные вокруг в длинной свистящей траве".
      Его душа понеслась к долинам Момы и в сновиденье явилась к Дарду-лене, что почивала у струй Далруто, воротясь с охоты на ланей. Спущенный лук лежит возле девы, ветерок разметал по груди ее длинные волосы. Юной красою облечена, лежала любовь героев. Отец ее раненый, мрачно согбенный вышел из чащи лесной. То появлялся он перед нею, то, казалось, скрывался в тумане. Рыдая, она поднялась; теперь она знала, что вождь погиб. К ней являлся луч души его, в бурях сокрытой. Ты последняя отрасль рода его, синеокая Дарду-лена!
      Широко простершись вдоль гулкозвучного Лубара, племя Болги бежало. Филлан преследовал их по пятам, устилая мертвыми вереск. Фингал веселился, глядя на сына. Поднялся лазоревощитный Кахмор. Сын Альпина, возьми свою арфу, поведай ветрам хвалу Филлану; * громче воспой ему хвалу в чертоге моем, покуда еще он блистает в сражении.
      * Такие внезапные переходы от одного предмета к другому не редки в сочинениях Оссиана. Данный переход особенно красив и уместен. Тревожное ожидание, не покидающее читателя, больше говорит об опасности, нависшей над Филланом, чем любое описание, какое поэт мог бы ввести. Уместное умолчание по-своему красноречиво. Между тем подробное описание обстоятельств в важном эпизоде бывает обычно холодно и скучно. Человеческий ум, свободный и склонный к самостоятельной мысли, испытывает отвращение, обнаружив, что все уже сказано поэтом. А потому задача последнего - лишь наметить основные черты и предоставить воображению читателей самому довершить картину.
      Заключающее эту книгу обращение к Клато, матери Филлана, в оригинале по своему стихосложению является одним из самых красивых мест поэмы. Дикая простота и гармония размера неподражаемо прекрасны. Многие на севере до сих пор поют этот отрывок, известный под названием Laoi chaon Chlatho, т. е. _Благозвучный гимн Клато_. - Книга заканчивается в полдень третьего дня с начала поэмы.
      Оставь, синеокая Клато, оставь свой чертог. Взгляни на ранний сей луч, тобою рожденный. Он испепеляет войска на своем пути. Но не смотри больше виденье померкло. Легкий трепещущий звук извлеките из арфы, о девы. Уже не идет он с ловитвы, с росистых пастбищ серн быстроногих. Не напрягает он тетивы, не посылает окрест серых стрел оперенных.
      Погруженный в кровавую сечу, он ее прибой отражает. Или, ступая по гребням сражения, на тысячи насылает он смерть. Фийан подобен небесному духу, что нисходит с порывов ветра. Океан смятенный дрожит под его шагами, когда он ступает с волны на волну. За ним его стезя пламенеет. Острова сотрясают главы свои посреди пучины морской.
      КНИГА ШЕСТАЯ
      СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ШЕСТОЙ
      Книга открывается речью Фингала, который видит, как Кахмор сходит с холма, чтобы помочь своему бегущему войску. Король посылает Оссиана поддержать Филлана. Сам же он удаляется за утес Кормула, не желая видеть сражения своего сына с Кахмором. Оссиан отправляется. Описывается спуск Кахмора с холма. Он собирает войско, возобновляет битву и, прежде чем Оссиан успевает подойти, завязывает бой с Филланом. Когда Оссиан подходит, единоборство двух героев прекращается. Оссиан и Кахмор готовятся к поединку, но наступает ночь, и они расходятся. Оссиан возвращается к месту, где бились Кахмор с Филланом. Он находит Филлана; смертельно раненный, тот стоит, склонившись на утес. Их разговор. Филлан умирает; Оссиан относит его тело в соседнюю пещеру. Каледонское войско возвращается к Фингалу. Он спрашивает у них о сыне и, узнав, что Филлан убит, молча удаляется на утес Кормула. После отхода Фингалова войска фирболги переходят в наступление. Кахмор видит Брана, одного из Фингаловых псов, лежащего на щите Филлана перед входом в пещеру, где покоится тело героя. Его размышления по этому поводу. Печален и задумчив, он возвращается к своему войску. Малтос пытается утешить Кахмора, ставя в пример его отца Борбар-дутула. Кахмор удаляется на отдых. Песнь Суль-малы заключает книгу, которая кончается посреди третьей ночи с начала поэмы.
      "Кахмор восстал на своем гулкозвучном холме.* Не поднять ли Фингалу меч Луно? Но что же станет с твоею славой, сын белогрудой Клато? Не отвращай очей от Фингала, дочь Инис-тора. Не угашу я раннего луча твоего, он сияет в моей душе. Но восстань, осененная лесом Мора, восстань между бранью и мною. Для чего смотреть Фингалу на битву, да не узрит он, как падет его темно-русый воин! Соедини свою песнь, о Карил, со звуками трепетной арфы; здесь разносятся скал голоса и сверкают, спадая, воды. Отец Оскара, подъемли копье, защити ратоборца юного. Сокрой от очей Филлана свое приближение. Да не ведает он. что я усомнился в силе его булата. Не омрачу я, мой сын, этой тучей пламя твоей души!"
      * В предыдущем примечании я указывал, что отрывистый способ изложения у Оссиана имеет много общего с драмой. Начало этой книги подтверждает справедливость моего указания. Вместо того, чтобы самому длинно и подробно излагать, как спускается Кахмор с холма, где он сидел, наблюдая за битвой, поэт вкладывает рассказ в уста Фингала. При этом образ говорящего придает особую значительность повествованию. Тревога, проявляемая Фингалом, когда он наблюдает, как _восстает Кахмор_, необычайно возвышает наши представления о доблести этого_ героя. Громоздящиеся друг на друга обращения выражают смятение Фингаловой души и его страх за сына, который уступал в силе королю Ирландии. Поэт весьма предусмотрительно уводит Фингала с места, откуда видна схватка, ибо в противном случае король, обнаружив, что силы Филлана и Кахмора в поединке не равны, мог бы сам вступить в бой, а это вызвало бы преждевременную развязку поэмы. Устранение Фингала дает поэту возможность сразу же ввести последующие трогательные сцены, которые принадлежат к прекраснейшим в поэме. Те, кто стал бы отрицать искусство, с каким Оссиан вводит развязку в "Теморе", несомненно более предубеждены против века, в котором он жил, чем это сообразно со здравым смыслом. Не могу закончить это примечание, не отметив тонкости чувства, столь уместно проявленного Фингалом в обращении к Оссиану. Называя его отцом Оскара, он сразу же открывает ему всю свою озабоченность опасностью, грозящей Филлану, столь сходную с той, какую испытывал сам Оссиан, когда его собственный сын вступил в последнюю роковую схватку.
      Сокрылся он позади скалы под звуки песни Карила. Просияв и воспрянув душой, я схватил копье Теморы.* Я увидал на Мой-лене смятение дикое битвы, побоище смерти в сверкавших рядах, расторгнутых и разбитых. Филлан огненный луч; от крыла до крыла сраженья простерся его истребительный бег. Военные строи тают пред ним. В дыму исчезают они с полей.
      * _Копье Теморы_ - то самое, которое Оскар получил в дар от ирландского короля Кормака, сына Арто. Оно и послужило Карбару предлогом для ссоры с Оскаром на пиру, о чем рассказано в первой книге. После смерти Оскара мы псе время видим это копье в руках Оссиана. В одной поэме говорится, что со времен первого ирландского короля Конара, сына Тренмора, оно всегда хранилось как реликвия в Теморе.
      Но вот выходит Кахмор в королевских доспехах,** Темное крыло орла развевается на огненном шлеме. Беззаботно шествует он, как на охоту в Ате. Иногда возвышал он ужасный свой голос. Смущенные копны Эрина сгрудились вокруг него. Сила духа потоком к ним возвращалась; дивились они прошедшему страху, ибо король им явился, словно рассветный луч на равнину, где тени витают; озирается путник испуганным оком на поле призраков жутких.
      ** Появление Кахмора великолепно. Его беззаботная походка и то действие, какое один его голос оказывает на бегущее войско, суть обстоятельства, рассчитанные на то, чтобы вызвать у нас представление о его высоких достоинствах и доблести. Оссиан весьма беспристрастен по отношению к своим врагам, чего, однако, нельзя сказать о других великих и несомненно достойных поэтах. Мильтон, первоклассный поэт, бесспорно наиболее безупречен в этом отношения, потому что мы всегда жалеем дьявола, восхищаемся им и редко клянем его, хоть он и вековечный враг нашего рода. Люди всегда принимают сторону несчастного и бесстрашного. Именно поэтому многие читатели, во всех прочих отношениях добрые христиане, почти всегда желали успеха Сатане в его отчаянном и дерзком странствии из ада через владения хаоса и ночи.
      Вдруг со скалы Мой-лены сходит неверным шагом Суль-мала. Дуб вырвал копье из ее руки; споткнувшись, она отпустила древко. Но очи ее из-под вьющихся кудрей смотрели только на короля. Пред тобою не дружеский спор, не состязание мирных луков, как тогда, когда юноши Клубы *** сходились пред взорами Конмора.
      *** Clu-ba - _извилистый залив_, морская" губа в Инис-хуне или на западном берегу южной Британии. Когда в этом заливе Кахмор был задержан ветрами, к нему пришла Суль-мала в одежде молодого воина, чтобы сопутствовать ему в его странствии в Ирландию. Конмор, отец Суль-малы, как мы узнаем из ее слов в конце четвертой книги, погиб перед побегом дочери.
      Как утес Руно, что облачает себя в проходящие тучи и, мнится, растет в сгустившейся тьме над многоводной равниной, так и вождь Аты, мнилось, становился все выше, когда вкруг себя собирал свой народ. Как порывы ветров, пролетая над морем, гонят каждый свою волну темно-синюю, так Кахмора речи вперед устремляли рассеянных по полю ратников. Не молчит и Филлан на своем холме, соединяя речи со звоном щита. Он казался орлом шумнокрылым, что скликает ветры к своей скале, завидя косуль, сходящих на злачное поле Луты.*
      * Лутою во времена Оссиана называлась долина в Морвене. Там жил Тоскар, сын Конлоха и отец Мальвины, которую поэтому часто называют девою Луты. Lutha означает _быстрый поток_.
      Вот они бросились в битву; сотнею голосов возопила смерть, когда тот и другой король воспламенили души своих бойцов. Я поспешил вперед; высокие скалы, поросшие деревами, воздвиглись меж мною и бранью. Но сквозь бряцанье моих доспехов я уже слышал грохот булата. Сверкающий, я поднялся на холм и узрел отступление войск, обоих войск отступление и ратников дико раскрытые очи. Сошлись в ужасной схватке вожди, два короля лазоревощитных. В сверканье булата я различил, как сражались друг с другом герои, величавы и мрачны. Я кинулся вниз. За Филлана страх обжег мне душу.
      Я к ним подбежал. Кахмор не бросился прочь и не пошел мне навстречу, стороною он шествовал мимо. Он казался скалой ледяною, высокой и хладной. Я обнажил свой булат. Молча мы шли вдоль берегов противных бурливой реки, потом, обратясь внезапно, подняли разом острые копья. Мы подняли копья, но тут опустилась ночь. Темно и тихо вокруг, лишь временами над вереском слышится поступь далеких ратей.
      Я пришел туда, где сражался Филлан.** Ни шума, ни голоса не слышалось там. Шлем разбитый лежал на земле, рядом щит, расколотый надвое. Где ты, Филлан, где же ты, юный вождь гулкозвучного Морвена? Он слышал меня, но молчал, прислонившись к скале, что клонила седую главу над потоком. Он слышал меня, но стоял, угрюмый и мрачный. Наконец, я увидел вождя.
      ** Место, где сражался Филлан, и поза самого героя изображены ярко и выразительно. Возникающее далее горестное чувство усилено тем, что Оссиан некоторое время не подозревает, что брат его ранен. Такого рода неизвестность часто встречается в поэмах Оссиана. Чем неожиданнее наступает событие, тем большее впечатление оно производит.
      "Зачем ты стоишь, облеченный мраком, чадо лесистой Сельмы? Сияет твоя стезя, мой брат, на этом сумрачном поле. Долго ты бился на нем. Но вот уже слышится рог Фингала. Взойди к своему отцу на скрытый облаком холм его пирований. Он сидит в вечернем тумане и внемлет пению арфы Карила. Доставь же отраду старцу, юный крушитель щитов".
      "Какую ж отраду доставит ему побежденный? Оссиан, у меня уже нет щита. Разбитый, лежит он на поле, и вырвано из шлема крыло орла. Отцы лишь тогда сынам своим рады, когда пред теми бежит супостат. Но втайне вздыхают они, когда уступают врагу их юные ратники. Нет, Фидлан уже не узрит короля. Для чего печалить героя?"
      "Сын синеокой Клато, зачем пробуждаешь ты скорбь мою? Ты ль не сверкал пред ним ярким пламенем, как же ему не обрадоваться? Оссиан не снискал такой славы, и все же король, завидя меня, всегда сиял, словно солнце. С радостью он взирал на поступь мою, тень никогда не мрачила его лица. Взойди, о Филлан, на Мору, пир его уготован под исчезнувший луч синеглазой Клато?"
      "Оссиан, подай мне мой щит разбитый, эти перья, гонимые ветром. Рядом с Филланом их положи, чтобы меньший урон понесла его слава. Оссиан, изменяют мне силы. В пещере того утеса ты меня упокой. Не воздвигай надо мною камня: да не спросит никто о славе моей. Пал я в первой же брани, пал, не успев прославиться. Пусть единый твой глас отлетевшую душу утешит. Для чего слабосильному ведать, где затаился исчезнувший луч белогрудой Клато?" *
      {* В основной текст этой книги, как и предыдущей, я включал только полные поэмы или самостоятельные вводные эпизоды; сохранившиеся же отрывки сочинений Оссиана я предпочитал помещать при случав в примечаниях. Здесь я приведу перевод части поэмы, относящейся к смерти Филлана. Это диалог Клато, матери героя, и его сестры Босмины.
      Клато
      Дочь Фингала, восстань, ты, свет, осененный кудрями. Подъемли от сна лицо свое ясное, нежно-скользящий солнечный луч Сельмы! Я зрела, как белые руки твои тревожно метались по персям меж спутанных кудрей, когда шелестящий утренний ветер примчался с пустынных потоков. Не увидала ль ты предков, Восмина, сошедших в твои сновиденья? Восстань же, дочь Клато; не поселилось ли горе в твоей душе?
      Босмина
      Легкий призрак прошел предо мной, на лету расплываясь, словно сумрачный ветер, клонящий волнами траву полевую. Арфа, сойди со стены и назад призови душу Босмины; она унеслась, как поток. Я слышу твои согласные звуки. Я слышу тебя, о арфа, и вот зазвучит мой голос.
      Доколе вы будете в битву бросаться, вы, что живете в сердце моем? Далек ваш путь, короли мужей, он в лазоревоструйном Эрине. Южный ветер, расправь крыла над темным вереском Клоно. Направь Фингаловы паруса к берегам родимого края.
      Но кто там в силе своей восстал, мрачнея при виде брани? К врагу простерта десница его, как луч мертвящий солнца, когда, корою мрака запятнано, оно по тверди стремит свой губительный бег. Кто ж он, как не отец Босмины? Но разве воротится он, покуда не миновала гроза?
      Филлан, ты словно луч рядом с ним; прекрасен, но страшен твой свет. Твой ыеч пред тобою - синий огонь ночной. Когда же воротишься ты к своим косулям, к потокам злачных полей? Когда же я с Моры завижу тебя и ветры развеют длинные кудри мои? Но разве воротится юный орел с полей, где гибнут герои!
      Клато
      Нежен, как песня на Лоде, голос девы из Сельмы. Имя твое услаждает мой слух, крушитель щитов. Зрите, король идет с океана; барды проносят Морвена щит. Враг расточился пред ним, как легкий туман. Но я не слышу крыл моего орла, сына Клато не вижу. Ты мрачен, Фингал; ужель не воротится он?..}
      "Твой ли дух уносится в вихре, синеглазый властитель щитов? Да сопутствует радость герою в полете сквозь облака. Тени предков твоих, о Филлан, склонясь, принимают потомка. Я вижу, их пламень простерся по Море; струятся лазурные волны тумана. Да встретит радость тебя, мой брат! Но мы мрачны и печальны. Я вижу врагов, окруживших старца, я вижу закат его славы. Одинокий ты в поле остался, седовласый король Сельмы".
      Я его упокоил в пещере утеса под ропот ночного потока. Одна лишь звезда багровая на героя смотрела; временами ветер вздымал его кудри. Я прислушался: не раздалось ни звука, ибо воин почил. Словно молния в туче, мысль пронизала мне душу. Взор загорелся огнем, я зашагал, бряцая булатом.
      Я отыщу тебя, вождь Аты, в сонме твоих тысяч. Ужели я дам сокрыться туче, что погасила рассветный наш луч? Зажгите, о праотцы, метеоры, чтоб осветить мой шаг дерзновенный. В ярости я истреблю...* Но не должен ли я вернуться? Король остался без сына, седовласый среди супостатов. Его десница уже не та, что была в старину: слава его тускнеет в Эрине! Да не увижу его с высоты холма, в последней битве сраженного. Но как я могу к королю воротиться? Не спросит ли он меня о сыне? "Ты должен был встать на защиту юного Филлана". Нет, я пойду на встречу с врагом. Зеленодолый Инис-файл, радует слух мой шумная поступь твоя; я нападу на строи твои боевые, чтобы взора Фингала избегнуть. Но я слышу глас короля на туманной вершине Моры! Он призывает обоих своих сыновей. Исполненный скорби, я возвращаюсь к тебе, мой отец. Я возвращаюсь, подобно орлу, что встретил в пустыне ночной перун, ему крыла опаливший.
      * Здесь поэт сознательно оставил предложение незаконченным. Смысл состоит в том, что он решил, уподобившись всепожирающему огню, истребить Кахмора, убившего его брата. Но когда он принял такое решение, ему внезапно весьма живо представилось положение Фингала. Он уже намерен вернуться, чтобы помочь королю вести войну. Но тут его снова охватывает стыд за то, что он не защитил брата. Он решает опять идти и отыскать Кахмора. Мы можем предположить, что он уже направлялся к вражескому стану, когда на Море прозвучал рог Фингала, созывая все войско предстать перед королем. Монолог Оссиана безыскусен, решения, следующие внезапно одно за другим, отражают состояние ума, крайне взволнованного несчастьем и угрызениями совести; однако, исполняя приказания Фингала, Оссиан вел себя столь безупречно, что нелегко понять, в чем же он отступил от долга. Дело заключается в том, что, когда людям не удается совершить то, чего они страстно желают, они, естественно, порицают самих себя как главную причину неудачи. Сравнение, которым поэт завершает монолог, весьма своеобразно и вполне согласуется с представлениями тех, кто живет в стране, где молния - обычное явление.
      Вокруг короля по вершине Моры рассеялись строп разбитые Морвена.* Бойцы от него отвращали очи, каждый мрачно склонялся на ясенное копье. Молча стоял посредине король. Дума вздымалась за думой в его душе, словно вспененные волны на неведомом горном озере. Он озирался окрест: ни один из сынов его не появился, сверкая длинным копьем. Стесненные вздохи из груди исторглись, но он сокрыл свое горе. И вот наконец я под дубом встал. Но не раздался мой голос. Что я мог бы сказать Фингалу в этот час его горя? Наконец он прервал молчание, и воины прочь отпрянули.**
      * Эта сцена торжественна. Поэт всегда помещает главного героя в обстановку, вызывающую возвышенные чувства. Дикая местность, ночь, разгромленное и рассеянное войско и более всего поведение и молчание Фингала - все эти обстоятельства рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление ужаса. Оссиану более всего удаются ночные картины. Мрачные образы соответствуют меланхолическому складу его ума. Все его поэмы были сочинены после того, как деятельная часть его жизни осталась позади, когда он ослеп и пережил всех спутников своей молодости. Поэтому мы обнаруживаем, что все его творения окутаны пеленой меланхолии.
      ** Смущение Фингалова войска объясняется скорее стыдом, чем страхом. Король не был тираном. Он, как Фингал сам заявляет в пятой книге, _никогда не был для них чудищем, мрачным во гневе. Глас его не поражал громами их слуха, очи не извергали смерти_. Для первых веков существования общества деспотизм но характерен. Когда запросы рода человеческого скромны, он сохраняет свою независимость. Только развитая цивилизация воспитывает в душе ту покорность правительству, пользуясь которой честолюбивые начальники обретают абсолютную власть.
      Мнение, будто бы простонародье горной Шотландии находилось в полном рабстве у своих вождей, является грубо ошибочным. Их глубокое почтение и привязанность к главам рода - вот исток этого невежественного заблуждения. Когда бывала затронута честь племени, оно безоговорочно подчинялось повелениям вождя. Но если кто-нибудь считал, что его притесняют, он мог перейти в соседний клан, принять новое имя и обрести покровительство и защиту. Угроза такого перехода несомненно побуждала вождей к осмотрительности в осуществлении своей власти. Коль скоро их значительность в общем мнении прямо зависела от числа их подданных, они старательно избегали всего, что могло бы это число уменьшить.
      Власть законов распространилась в горной Шотландии значительно позже. А до тех пор кланы руководствовались в мирных делах не словесными приказаниями вождя, но тем, что они называли Clechda, или обычаями, перешедшими к ним по традиции от предков. Когда между отдельными лицами возникали споры, из старейшин племени избирались третейские судьи, чтобы решить дело согласно Clechda. Вождь, опираясь на свою власть, неизменно утверждал решение. Во время весьма частых войн из-за родовых распрей вождь пользовался своею властью не столь сдержанно, но даже и тогда он редко простирал ее до того, чтобы отнять жизнь своего соплеменника. Ни одно преступление не каралось смертью, за исключением убийств, а они были редки в горных местностях. Никто не подвергался какому-либо телесному наказанию. Память об оскорблении такого рода сохранялась бы веками в семействе, и члены его воспользовались бы любой возможностью, чтобы отомстить, если только наказание не исходило от самого вождя; в таком случае оно воспринималось скорее как отеческое поучение, нежели кара по закону за преступление.
      "Где же сын Сельмы, предводитель во брани? Я не зрю его среди воинов, воротившихся с поля боя. Ужели погиб молодой олень, что на моих холмах выступал величаво? Да, он пал, ибо вы безмолвны. Расколот щит войны. Пусть принесут Фингалу доспехи его и меч темнолицего Луно. В эту ночь я бодрствую здесь на холмах, а утром сойду на битву".
      Высоко на утесе Кормула * дуб разгорелся под ветром. Серая пелена тумана клубится окрест. Туда удалился в гневе король. Он всегда ложился от войска вдали, когда дух его жаждал битвы. Высоко на двух копьях повесил он щит - сверкавшее знаменье смерти; в тот щит он привык ударять по ночам, перед тем как ринуться в бой. И тогда его воины знали, сам король поведет их в сраженье, ибо звон щита означал, что вздымается ярость Фингала. Неровны шаги короля на вершине, где он сверкал, озаренный пламенем дуба; ужасен он был, словно призрак ночной, что на холмах облачает свирепый свой облик туманами и, стремясь к океану бурному, всходит на колесницу ветров.
      * Утес Кормула часто упоминается в предшествующей части поэмы. На нем стояли Фингал и Оссиан, наблюдая битву. Согласно старинному обычаю, неизменно соблюдавшемуся каледонскими королями, они удалялись от своего войска в ночь накануне битвы, в которой им предстояло участвовать. Тренмора, самого прославленного из предков Фингала, называли первым, кто ввел этот обычай, который, однако, последующие барды приписывали герою более позднего времени. В одной древней поэме, начинающейся: Mac-Arcath na ceud frol [Сын Арката ста знамен (гэл.)}, обычай удаляться от войска перед сражением причислен к мудрым установлениям первого шотландского короля Фергуса, сына Арка, или Арката. Я помещаю здесь перевод соответствующего отрывка; в каком-нибудь другом примечании я, возможно, приведу все, что осталось от этой поэмы. _Фергус, властитель сотни потоков, сын Арката, что воевал в старину, ты первый в ночи удалился, когда враг наступал пред тобой в гулкозвучных полях. Но Король не почиет покойно: битвы теснятся в его душе. Беги, сын чужеземца: утром он бросится в бой_. Неясно, кто и когда сочинил эту поэму. Она проникнута духом древних сочинений шотландских бардов и, по-видимому, является довольно точным подражанием Оссиану.
      Не улеглось после бури море войны Эрина: дружины, как волны, под луною сверкали и с гулом глухим катились по полю. Кахмор одиноко шагал перед ними по вереску, во всеоружии он стремился за бегущими ратями Морвена. Вот подошел он ко мшистой пещере, где покоился Филлан в ночи. Дерево там склонялось над ручьем, сверкавшим в ущелье скалы. На траве блистал под луною щит расколотый сына Клато, а рядом лежал мохноногий Бран.* Он потерял вождя на вершине Моры и по ветру сыскал его след. Он думал, что спит синеглазый охотник, и лег на его щите. Ни одного дуновенья не пролетало над вереском, чтобы его не учуял Бран быстроногий.
      * Этот эпизод, связанный с любимым Фингаловым псом Браном, является, пожалуй, одним из наиболее трогательных мест в поэме. Помнится, мне попалась одна старая поэма, сочиненная много позже времени Оссиана, где очень удачно введен рассказ такого же рода. Во время одного из вторжений датчан Уллинклунду, почтенный вождь одного из племен на западном берегу Шотландии, был убит в стычке с убегавшим отрядом противника, который высадился неподалеку от его местопребывания. Немногие сопровождавшие его воины были тоже убиты. Молодая жена Уллин-клунду, не зная о его гибели и крайне обеспокоенная долгим его отсутствием, подняла тревогу среди воинов, оставшихся дома, и те отправились искать вождя вдоль побережья. Они не нашли его, и прекрасная вдова была безутешна. Наконец, его отыскали благодаря псу, который несколько дней сидел на скале возле тела хозяина. Сейчас этой поэмы нет в моем распоряжении, иначе ее поэтические достоинства, возможно, побудили бы меня представить читателю ее перевод. Строфа, относящаяся ко псу по имени Du-chos или Черная нога, весьма выразительна.
      "Темнобокий Ду-хос! ноги, как ветер! зябко сидеть на скале. Он (пес) видит косулю: уши торчком, и он готов уже прыгнуть. Он смотрит вокруг, но Уллин спит, и он опускает голову. Ветры свистят, Ду-хосу мнится: он слышит Уллина голос. Но видит он: Уллин недвижно лежит на волнистом вереске. Темнобокий Ду-хос, уже не пошлет его голос тебя по вереску!"
      Кахмор узрел белогрудого пса, он узрел расколотый щит. Мрак застилает душу его, он вспоминает о бренности жизни. Словно поток прибывают люди и уносятся прочь; их сменяет другое племя. Но, проносясь, иные оставят на бранных полях след своей доблести. О них вспоминает вереск долгие темные годы, виясь, источник лазоревый их прославляет. Да будет таким же вождь Аты, когда он поляжет в землю. Пусть не раз до Кахмора донесется по воздуху голос грядущих времен, когда он будет шагать с ветра на ветер или сокроется в крыльях бури!