— Да, — подтвердил догадку Яра Карл. — Это был наемный убийца.
      — Наемник мог и солгать, — нехотя предположил император.
      — Он вам так нужен? — Карл не считал свой вопрос неделикатным. Это был простой вопрос о достаточно простых обстоятельствах, и Евгений его понял.
      — Мне нужны все до единого, — ответил он и чуть заметная улыбка появилась на его губах. — Герцог Дороган тоже, просто потому, что он у меня уже есть.
      — Наемник не солгал, — равнодушным голосом повторил Карл, который, естественно, императора понимал, но от своих принципов никогда не отступал даже в угоду такому человеку, каким был Евгений.
      — Ну, что ж, — усмехнулся Яр, поднимаясь с трона. — Если вы так уверены, Карл…
      Император встал, и в Приемном зале тут же повисла тревожная тишина. Никто не знал, чего можно ожидать от столь неожиданного жеста Евгения Яра, который, надо отметить, умел удивлять своих подданных и делал это с нескрываемым удовольствием.
      — Между маршалом Ругером и герцогом Дороганом, — сказал император ровным, не выражающим никаких чувств голосом. — Возникло недоразумение, которое касается только их двоих. Однако я, как император и верховный судья, против судебного поединка. Герцог Дороган, потрудитесь заплатить маршалу виру , и мы будем считать недоразумение исчерпанным. Я думаю, тридцать тысяч золотом будет достаточно.
      При упоминании суммы выкупа зал вздрогнул, но Евгений не обратил на это никакого внимания, точно так же как за мгновение до этого, проигнорировал реакцию своих придворных на легко и непринужденно произнесенное им слово «вира».
      — … Тридцать тысяч золотом, — сказал он. — В течение трех дней. А теперь, дамы и кавалеры, я вынужден вас покинуть, — и коротко махнув на прощание рукой, Евгений повернулся и в сопровождении гвардейцев, сразу же оказавшихся рядом с ним, пошел прочь.
      — Составите мне компанию, маршал? — спросил он через плечо, уже сделав несколько шагов в сторону дверей, находившихся прямо за троном.
      — Ваше величество, — поклонился Карл спине уходящего императора.
      — Идемте, Карл! — на этот раз Евгений даже не обозначил попытки обернуться. Он уходил прочь, и Карлу оставалось только последовать за ним.
      Итак, Яр, как всегда, все решил на свой манер. Вира отменяла право Карла требовать судебного поединка, освобождая, одновременно, Дорогана от смертного приговора. Но, с другой стороны, только что — в присутствии многочисленных свидетелей — император обвинил герцога в покушении на убийство и объявил сумму кровавого пени, которую платили, если, конечно, вообще платили, только за особ королевской крови.
      Следуя за императором, который за всю дорогу так ни разу к нему и не обернулся и даже не обозначил своего интереса к тому, идет за ним кто-нибудь, или нет, Карл миновал несколько коридоров внутренней части дворца, и, наконец, вошел через оставленные открытыми — вероятно, все-таки именно для него — двери в знакомые уже спальные покои. При этом у него возникло впечатление, что, хотя император и ведет себя так, как если бы все, что он делает, являлось для него рутиной, бывает он в этой спальне не часто. Несколько застоявшийся, нежилой, воздух покоев как будто подтверждал такое предположение. Тем не менее, Евгений, судя по всему, предполагал лечь здесь сегодня спать.
      — Карл, — спросил император, когда двое слуг уже начали снимать с него парадное платье. — Почему вы не пошли на Новый Город?
      — Западная армия не велика, ваше величество, — Карл отошел в сторону и «деликатно» изучал оттуда гобелен на противоположной стене. — К тому же мы тоже понесли у Герлицких бродов не малые потери… И, если и этого мало, мы были слишком далеко от дома.
      «Дом? Империя успела стать мне домом? С чего бы вдруг?»
      — Продолжай мы двигаться вперед, — объяснил Карл. — Наши и без того растянутые коммуникации истончились бы до полного исчезновения.
      — Я бы пошел вперед, — Яр не лукавил, он действительно пошел бы вперед.
      — Я знаю, — согласился Карл. — Вы бы пошли на Новый Город. Нерис, вероятно, тоже.
      — А герцог Сагер не пошел бы, — сказал Евгений, и Карлу почудилось сожаление, прозвучавшее в голосе императора. Вот только, о чем сожалел Яр, Карл не знал.
      — Вероятно, вы правы, ваше величество, — Карл перевел взгляд со стены на потолок, расписанный на сюжет «Рождение Ойкумены». — Полагаю, маршал Гавриель к Новому городу не пошел бы.
      — Какого числа произошла битва? — слуги уже облачили императора в ночное платье, и теперь он стоял около кровати, внимательно и строго глядя на Карла.
      «Неужели я ему об этом не сообщил?» — Карл был удивлен. Такой забывчивости за собой он никогда не замечал, за Яром, впрочем, тоже.
      — Сражение у Герлицких бродов, ваше величество, — пожав мысленно плечами, сказал он вслух. — Произошло шестнадцатого октября.
      — А разве не двадцатого? — удивленно поднял бровь император.
      «Да, что он, смеется надо мной что ли?»
      — Нет, ваше величество, — покачал головой Карл. — Именно шестнадцатого. Через три дня после этого, то есть девятнадцатого, мы разгромили их ополчение на Сухой пустоши, а двадцатого армия отдыхала, и я тоже спал.
      — Спали, — задумчиво повторил за ним император и нахмурился. Его озабоченность по поводу даты сражения была Карлу совершенно не понятно. Во всяком случае, тогда. Зато теперь…
      «А что теперь?» — Карл, стоявший в старых императорских покоях и с печалью глядевший на успевшего с тех пор состариться и одряхлеть Дмитрия Яра, попытался вспомнить, что же такое, важное, он узнал за прошедшие пятьдесят лет.
      «Пятьдесят лет?»
      Неужели со времени того разговора прошло полстолетия? Интуиция подсказывала, что так оно и есть, но сердцу согласиться с этим простым фактом было совсем не просто.
      «Пятьдесят лет… А двадцатого октября было Серебряное полнолуние, и Евгений Яр метнул Кости Судьбы».
      Кости Судьбы. С этим было связано что-то еще, но вот что именно, вспомнить сейчас Карл не мог. А в ту ночь, когда в этих покоях они разговаривали с Яром, он и вовсе ничего не знал ни о Костях Судьбы, ни о том, что произошло двадцатого октября.
      — Значит, есть люди, способные совершать невозможное, — Яр отвел взгляд, постоял еще мгновение и, повернувшись, медленно пошел к кровати. И хотя внешне он был по-прежнему крепок, художественное чувство Карла утверждало, что император смертельно болен или, во всяком случае, уже ощутил приближение старости.
      — Садитесь, Карл, — каким-то пустым, неживым голосом сказал император, устраиваясь в постели. Слуга взбил подушки и подоткнул их Евгению за спину, так что тот не лежал, а скорее сидел. И это тоже наводило на мысли о болезни и немощи.
      — Вина мне и маршалу, — откинувшись на подушки, Евгений чуть повернул голову и снова посмотрел на Карла. Выражение его глаз изменилось. Как ни странно, в них вернулись спокойствие и ирония, свойственные императору.
      Чувствуя под этим взглядом некоторую неловкость, как будто подсмотрел нечто, не предназначенное для чужих глаз, Карл сел в придвинутое слугой кресло и приготовился слушать.
      — Как создаются империи? — неожиданно спросил Яр. Он был сейчас совершенно серьезен, и заданный им вопрос не был риторическим. Вероятно, Евгений полагал, что сможет получить от Карла ответ, однако тому нечего было ответить. Этот вопрос его совершенно не интересовал.
      «Вот если бы ты спросил Мышонка…», — но император спросил именно его.
      — Не знаю, ваше величество, — пожал плечами Карл. — Это вы построили империю, а не я. Кому же и знать, как не вам?
      — Не знаете, Карл? — в голосе Евгения звучало не прикрытое сомнение. — Ну что ж… Власть, Карл, власть, страх и жадность, вот что создает империи. Вы согласны?
      — Я думаю, ваше величество, — спокойно ответил Карл. — Что понимаю, что вы имеете в виду. Однако позволю себе заметить, что все, что вы перечислили — это всего лишь силы, порождающие волну завоеваний, но может ли возникнуть империя на таком зыбком фундаменте?
      — И да, и нет, — слуга подал Евгению кубок с вином, и император на мгновение замолчал, пробуя предложенное ему вино. — Не дурно, но мы, кажется, говорили не о вине, — он усмехнулся почти так же, как делал это раньше, но все-таки не совсем так. С ним явно что-то происходило, однако Карл не знал, что, и пока мог об этом только гадать.
      — Если откровенно, в начале пути тобой движет лишь жажда власти, ведь так? — император совершенно откровенно пытался разговорить Карла. Вопрос лишь, зачем?
      Карл счел возможным промолчать. В конце концов, вопрос императора мог быть и риторическим, или, как минимум, таковым ему, Карлу, представляться.
      — Что, Карл, никогда не испытывали этой жажды? — почти зло усмехнулся Евгений.
      — Нет.
      — И зря. Власть кружит голову и пьянит лучше вина, — император чуть приподнял кубок. — Ты молод. Кровь несется по твоим жилам подобно горному потоку. В душе сражаются духи небес и бездн, и тебе кажется, что ты можешь все. Все, Карл! Даже управлять судьбой. Это сладкое чувство, Карл. Сладчайшее! Вам, вероятно, трудно меня понять, но поверьте на слово, это чудо. Впрочем, правда и то, что на самом деле ты идешь, балансируя на острие меча. Любой неверный шаг чреват гибелью, но и это, в конечном счете, тоже дивное чувство. Опасность способна заставить человека совершать невозможное, однако страх постепенно становится твоим вторым Я. Правда, боишься ты уже не смерти, а поражения, а это, согласитесь, разные вещи. Ведь так?
      — Так, — согласился Карл, гадая, зачем Евгению понадобилось все это ему рассказывать. В приступ откровенности императора он не верил, а умысел — пусть пока и не явный — был вполне очевиден.
      — Вы не удивлены, — Евгений не спрашивал, он просто сказал вслух то, что было ему известно заранее.
      — Пожалуй, нет, — согласился Карл.
      — Вот поэтому я с вами об этом и говорю, — грустно улыбнулся в ответ Евгений, который демонстрировал сейчас пугающую быстроту смены настроений. — Вы, Карл, все это знаете и без меня, но, главное, не боитесь сказать об этом прямо. Кто еще при дворе способен на такое? Только вы, да еще, пожалуй, герцог Сагер. Больше никто.
      «Я и Гавриель, и больше никто. Но что из этого следует?»
      — Так почему же вы пригласили именно меня, ваше величество? — вопрос был не праздный. По общему убеждению, маршал Гавриель являлся едва ли не личным другом императора, что, между прочим, позволяло злым языкам, принадлежавшим не слишком умным головам, отпускать по этому поводу шутки вполне двусмысленного свойства. Однако Евгению на это было наплевать, Гавриелю — тем более.
      — Я посылал людей в Дарм и Пари, — вместо ответа сказал император и чуть прищурил глаза. — В Нево, Амст, Во и Линд, и много еще куда.
      «Весьма любопытно, — отметил про себя Карл, ничем, впрочем, не выдав своего удивления. — Столько усилий, и ради чего? Чтобы проверить мои слова? Но так ли уж это было необходимо?»
      — Если кто-то ловит мышей, ваше величество, мяукает и пьет молоко, так ли уж важно действительно ли это кот? — не скрывая иронии, сказал он вслух.
      — Ну, не скажите, Карл, — возразил император, по-прежнему, не сводя с него испытующего взгляда. — Вы знаете, например, что ваш внучатый племянник, Пауль Ругер, был городским головой Линда?
      — Нет, — покачал головой Карл. — Я не был в Линде много лет. Так, они преуспели, Ругеры из Линда?
      — Да, — кивнул Евгений. — Вполне. Мне докладывали, что на дом Ругеров проходится едва ли не половина всей торговли сахаром и пряностями на побережье.
      — Отрадно слышать, — на самом деле, Карл не испытывал по этому поводу ровным счетом никаких чувств. Из всей своей семьи он вспоминал иногда только Петра и Карлу, и больше никого.
      — В торговом доме Ругеров, — Евгений отпил немного вина и по-мужицки обтер губы тыльной стороной ладони. — Существует одна интересная традиция, Карл. — Каждые двадцать лет, глава дома возобновляет запись, по которой четвертая часть дела принадлежит некоему Карлу Ругеру сыну Петра и Магды Ругер…
      — Так я богат? — странно, но и эта новость его нисколько не взволновала.
      «Богат. Ну и что?»
      — Чрезвычайно, — Евгений все еще пытался прочесть что-то по лицу и глазам Карла, но ничего путного у него из этого явно не выходило. Впрочем, как знать? Возможно, равнодушие Карла и было тем, в чем хотел убедиться Яр? Что ж, если так, то выходило, что Карл ничего и не скрывал. Ему действительно было не важно, богат он или нет.
      — Чрезвычайно, — повторил Евгений. — Ваша доля, Карл, оценивается сейчас в пятьсот тысяч золотых марок. Но дело, разумеется, не в этом, а в том, что мы с вами, оказывается, родились в один и тот же год. Совпадает и месяц, и, возможно, даже день, если верить той записи, которую собственноручно сделал ваш отец в городской книге Линда.
      — Это имеет какое-то значение? — Карл подозревал, что они с Евгением ровесники, но что из этого следовало?
      — Возможно, — сказав это, император неожиданно замолчал. Молчание длилось долго, возможно, целую минуту, и было прервано так же неожиданно, как и возникло.
      — Я родился в Орше, — сказал император. — А вы Карл, по ту сторону Высоких гор. Большое расстояние,… Однако, Петр Ругер рассказывал, что родились вы по пути в Линд, когда он возвращался с войны, а война та, если я не ошибаюсь, происходила в Срединных землях. А это, согласитесь, уже не так и далеко от Орша.
      — И что с того?
      — Не знаю. Впрочем, это и не важно, потому что я хотел рассказать вам, Карл, совсем о другом. О своем рождении я знаю достаточно, чтобы быть уверенным, мы с вами не братья. Моя мать умерла, когда я был уже взрослым, отец тоже. Однако брат у меня все-таки был. Его звали Константин, и он родился на несколько секунд позже меня и, поэтому, считался младшим. Он был лучше меня, Карл. Говорю это не для того, чтобы покрасоваться. Все это чистая правда. Коста был способней меня, талантливей, энергичней…
      — Куда уж больше? — счел возможным усмехнуться Карл, ощущавший, тем не менее, как тревога входит в его сердце. Что-то было здесь не так. Что-то еще стояло за странными откровениями императора. Карл знал это почти наверняка, но пока никак не мог понять, что именно его тревожит.
      — Значит, есть куда, — со вздохом ответил Евгений. — Он был во всем лучше меня, Карл, и это правда. Идеальный рыцарь… Но, к сожалению, он погиб на войне. Стрела попала ему в бедро, но вот какое дело. Ее наконечник был смазан ядом негоды.
      «Яд Негоды?! Великие боги, но кто же стреляет отравленными стрелами? И потом, негода это ведь что-то очень редкое и дорогое!»
      — Сожалею, — сказал Карл вслух.
      — Пустое, — отмахнулся император. — Это случилось тридцать пять лет назад. Однако, поскольку Коста был тогда совсем еще молод, нам не дано теперь знать, не был ли он, как и вы, Карл, Долгоидущим. Вы согласны?
      «Долгоидущий?»
      — С чего вы взяли, ваше величество, что ваш брат был Долгоидущим?
      — Трудно сказать, — грустно улыбнулся Евгений. Его настроение по-прежнему менялось слишком быстро, чтобы не обращать на это внимания. — Знаете, Карл, как бывает. Ничего конкретного, но что-то здесь, что-то там… И потом, яд негоды… Я с трудом припоминаю два-три случая, когда противники использовали отравленные стрелы, но даже если допустить, что это был именно такой случай, то, причем здесь негода? Есть множество других, гораздо более дешевых и доступных ядов. Вы понимаете?
      — Да, — кивнул Карл. — Возможно, вы правы.
      — У меня сохранился его портрет, — неожиданно сказал Яр, и выражение его глаз снова изменилось. — Хотите взглянуть?
      «Это то, что я думаю, или у императора в голове свои собственные тараканы?»
      — Почту за честь.
      — Тогда, смотрите, — Евгений просунул свободную руку под подушку и достал оттуда большой — пожалуй, в ладонь величиной — серебряный медальон. Серебро потемнело от времени, потускнели вправленные в овальную выпуклую крышку камни.
      Карл поставил кубок с вином, к которому так и не прикоснулся, на пол и встал, чтобы подойти к кровати. Однако на самом деле брать в руки этот старый медальон, в котором, наверняка, по загорской моде была спрятана лаковая миниатюра, ему не хотелось. Не лежала душа, как говорится, но и отказываться было бы не вежливо. В конце концов, за сегодняшний вечер, император сделал в его сторону так много жестов вполне символического характера, что Карл потерял бы честь, отказавшись теперь от того, чтобы посмотреть на портрет Константина Яра. Он подошел к постели Евгения, взял из его руки тяжелую вещицу, и тут же, никуда не отходя, открыл крышку. Ну что ж, он ведь уже догадывался, почему Яр предложил ему посмотреть на портрет брата, выполненный тридцать пять лет назад. Догадывался, но не хотел впускать эту догадку в свое сердце, вполне резонно опасаясь, что это знание, бессмысленное в виду своей оторванности от всего контекста его жизни, тем не менее, способно не на шутку растревожить его бестрепетное сердце. Так и случилось. Карл откинул крышку и увидел под ней себя, точно такого же, каким видел и тогда, много лет назад, и теперь в иллюзорном мире зеркал.
      «Одно лицо!»
      — Я родился в предгорьях Высоких гор, — сказал он ровным голосом. — В трех днях пути от Великой, — воспоминания об истории его появления на свет были смутными, как сны, которых он никогда не видел, но, вроде бы, все так и обстояло, и он ничего не соврал, говоря это здесь и сейчас в присутствии императора. — Моей матери пришлось бы проделать невероятно длинный путь, чтобы попасть из Орша в долину Великой.
      — Я знаю, — Евгений забрал у него медальон, закрыл крышку, и спрятал обратно под подушки. — Я знаю, но оставим это. В конце концов, в мире случаются и не такие совпадения.
      «Тогда, к чему был весь этот разговор?» — Карл неторопливо вернулся к креслу и снова сел.
      — Почему вы не пьете вино, Карл? — спросил император, неожиданным образом успокоившись и даже, кажется, придя, наконец, в хорошее настроение. — Пейте, Карл, это хорошее вино, настолько хорошее, что я приказал, не подавать его моим собственным гостям, — улыбнулся Евгений. — Пейте, нам предстоит долгий разговор. Мне просто необходимо поговорить с кем-то о том, что лежит на душе. Душа просит, понимаете?
      — Какая ее часть? — ответно улыбнулся Карл. — Человеческая или монаршая?
      — Вы в это верите, Карл, или просто поддразниваете своего императора?
      — Не верю, — согласился Карл. — Душа у человека едина, даже если он император. А то, что Лев из Сегеры называл «божественным стержнем» не что иное, как обычная ответственность, осознаваемая монархом, как «долг властителя».
      В ту ночь, они оба, император Яр и Карл, не сомкнули глаз, до первых петухов обсуждая теорию и практику власти, тяжелую и кровавую науку, которой не учат ни в одном университете ойкумены.

6

7