«Время», — Карл выбил трубку о камень, спрятал ее в карман, и не торопясь, встал.
      У колодца встрепенулся, уловив его движение, часовой — кто-то из людей Георга — но, увидев, что это Карл, сразу успокоился и затих.
      «Вот так они все и спят», — усмехнулся про себя Карл, почувствовав, как сбоку от него поднимается с земли Дебора и, видя, как синхронно с ней встает по другую сторону костра Валерия.
      «Женщины…»
      — Не возражаете, отец, — высокий гортанный голос Валерии разрезал ночь, как острее меча туго натянутый холст палатки. — Если на этот раз с вами пойду и я?
      — А что на это скажет мой брат Конрад? — Карл был невозмутим, тем более что чего-то в этом роде давно уже от нее ожидал. Случившееся лишь подтверждало ту бесспорную истину, что хотя пророческим Даром Карл и не обладал, интуиция его была по-прежнему безупречна.
      — Что скажешь, Конрад, мой муж и господин? — она не шутила и не иронизировала. Интонация ее вопроса, безусловно, свидетельствовала, что каждое произнесенное ею слово — истинная правда.
      — Иди, — коротко ответил бан Трир, поднимаясь со своего импровизированного ложа и садясь у костра. — Но помни, дорогая, пока ты не родила мне сына, ты не имеешь права умереть.
      — Я помню, Конрад, — она смотрела сейчас на своего мужа. Лицо ее было бесстрастно, во всяком случае, таким оно казалось в неверном свете костра. Однако Карл увидел другое, то, что наблюдал уже несколько раз за прошедшие месяцы. Эти двое любили друг друга, как отец и дочь, но одновременно и как яростные любовники, звериная страсть которых друг к другу прорывалась даже сквозь зимнюю стужу формализованного до полного окостенения флорианского «закона и обычая».
      — Извините, Конрад, — развел руками Карл. — Я не могу ей отказать. И ей тоже, — он обернулся к Деборе и улыбнулся, зная, что в темноте она теперь видит не намного хуже его самого. — Но вас, Конрад, я, к сожалению, пригласить с собой сейчас не могу. Может быть позже…
      — Пустое, Карл, — глядя на него поверх огня, серьезно ответил Конрад Трир. — Идите, и да прибудет с вами благословление нашихбогов.
      « Наших…» — Карл был уверен, что не ослышался. Бан имел в виду именно то, что сказал: не богов вообще, и не каких-то особых богов-покровителей Принципата Флоры. Но, тогда, кого он имел в виду?
      «Хотел бы я знать, о чем ты сейчас промолчал, Конрад, но всему свое время под луной и солнцем, и на каждый вопрос рано или поздно приходит ответ».
      — Если мы задержимся, — сказал он вслух ровным голосом, чувствуя при этом направленные на него «ищущие» взгляды Августа и Марта. — Скажите мастеру Марту, что ему следует пройти сквозь стену.
      — Непременно, — кивнул Конрад, ничего, впрочем, к этому не добавив, ни вопроса, ни тени его.
      — Пойдемте, дамы, — пригласил Карл Дебору и Валерию и, не оглядываясь, пошел к донжону.
      В спину ему смотрело столько пар глаз, что в пору было и удивиться. Не тому, разумеется, что так много людей в их немногочисленной компании, как оказалось, бодрствовали в эту ночь, а тому, что ни Март, ни Август, ни дамы волшебницы, которые тоже не спали, не сказали по поводу его ночной прогулки ни единого слова.
      «Жаль, что боги не наделили меня Даром читать чужие мысли», — подумал он отстраненно. — «Впрочем, не жаль. Зачем мне это?»

      Случайны ли совпадения? По-видимому, не все и не всегда. Во всяком случае, после всего, что случилось с ним и вокруг него за последние полгода, Карл полагал, что и случайности не всегда происходят по внезапному капризу богов, и у совпадений могут найтись свои отнюдь не случайные причины. Однако так или иначе, но копию женевского пророчества, сделанную его же собственной рукой и благополучно забытую среди давным-давно потерянных вещей, Карл обнаружил именно там и тогда, где и когда Убивец и Синистра указали на цель его нынешнего путешествия. Случайно ли это, или все-таки закономерно? Но все так и случилось: нашлась неожиданно среди старых рисунков маленькая книжечка, переплетенная в выцветшую от времени шагреневую кожу, и всего через несколько минут после этого Карлу напомнили — «Кто? Зачем?» — о существовании Саграмонских ворот. И вот он здесь, у ворот Саграмон, в замке полузабытого властителя прошлого, и в кармане его старого кожаного камзола лежит шагреневый — «Снова шагреневый!» — футляр с расшифровкой того самого пророчества. Так случайны ли совпадения, и, если нет, то, что должен найти Карл в недрах замковой горы?
      Нет, он больше не верил в такие совпадения, и спокойствие его не было уже родом равнодушия, которое, как сон или оцепенение смерти, владело душой Карла долгие годы после смерти Стефании. Он очнулся от забытья длинною в иную человеческую жизнь, и свежесть восприятия вернулась к нему точно так же, как и нешуточный интерес ко всему, что происходило теперь с ним, Карлом Ругером, и вокруг него. Кто затеял эту странную игру? В чем ее смысл и какова цель, и кто он тот, кто способен на такиеигры? Ответов на эти и многие другие вопросы у Карла пока не было, но зато он твердо знал теперь, что оказался в самом центре, боги ведают, кеми зачемзатеянной интриги, корни которой, однако, уходили в далекое прошлое. И не в его, Карла, прошлое, которое, и само по себе, было отделено от настоящего не одним десятком лет, а в совсем уже давние времена, когда безумствовал на улицах и площадях Женевы — «Или все-таки это был Пари?» — безымянный и безумный пророк. Когда это было?
      «Триста лет назад…»
      Карл неожиданно споткнулся о дату, хотя хронологически точным определение «триста лет назад» назвать было трудно. Впрочем, время легко и охотно стирает границы лет и дней, особенно если речь идет о событиях, происходивших задолго до твоего рождения. Но каково, однако, совпадение, если не затруднять себя поисками точности, которая в данном случае все равно была недостижима. Так что, одно из двух: или совпадение или всего лишь его иллюзия. Однако примерно в то же самое время, когда впервые прозвучали пророчества, произошла на Севере Наместническая война, о которой так хорошо написал в своей проклятой книге Леон, и Гавриил Рудой женился на Арине Нове и стал княжить вместе с ней в Семи Островах. Все бы ничего, и мало ли кто и с кем тогда воевал, или кто и с кем сочетался браком три сотни лет назад, но если произнести имя первого князя Сдома на загорский лад, то не тот ли это был Габер Руд — герой «Чумной войны» — о котором мимолетно упоминал Пауль Рыбарь, перечисляя тех, кто родился под Голубой Странницей? Габер ведь, если верить Рыбарю, как раз лет за полста до Наместнической войны и родился. Родился, жил, воевал, и женился, в конце концов, и не на ком-нибудь женился, а на Арине Нове, которая…
      Карл страстно захотел обернуться и посмотреть на Дебору, но все-таки этого не сделал, чтобы не выдать ей волнения, неожиданно охватившего его теперь, когда перед его внутренним взором сложилась еще одна, казалось, навсегда утраченная мозаика, яркие краски которой не потускнели за давностью лет и событий. А, между тем, наяву, глаза Карла видели лишь темный камень стен и ступеней, освещенный тревожным пламенем факела, который он нес в руке. Только камень и огонь. Темный грубо обработанный камень, кое-где влажный, а кое-где сухой, как мертвые кости, недвижный и немой, и, напротив, живой и нервный, не знающий покоя огонь. Простые честные вещи, природа которых неизменна, что в том веке, что в этом, здесь и сейчас или где-то и когда-то.
      Карл и отправившиеся с ним в этот ночной поиск женщины находились сейчас в глубине замковой горы, и, хотя сам по себе лабиринт, состоявший из узких и широких галерей, прорезанных в твердой скальной породе, был любопытен, ничего таинственного или волшебного в нем не было. Во всяком случае, ничего из того, что предполагал найти здесь Карл, откликнувшись на дошедшее к нему через века приглашение Мертвого Волшебника, они здесь пока не обнаружили.
      Винтовая лестница, на которую они попали, открыв хитроумно, но без использования магии устроенную, потайную дверь на четвертом ярусе башни, была упрятана в узкую вертикальную шахту, врезанную в толщу стены донжона. Далее, насколько мог судить Карл, лестница шла строго параллельно колодцу с подъемным механизмом. Во всяком случае, дважды на пути вниз, им попадались короткие ответвления, которые вели в крошечные каменные каморки со смотровыми щелями, забранными железными, насквозь проржавевшими пластинами. По-видимому, метал, в отличие от дерева, не был защищен древней волшбой от безжалостного воздействия времени и природы. Впрочем, возможно, так же, что дело было не только в этом, но и в том, где Карл видел сохранившее свои природные качества дерево, и где встретил теперь столь очевидным образом пострадавшее от дыхания вечности железо. Однако если Карл и заинтересовался этой странностью, то только потому, что проржавевшие заслонки невозможно было теперь отодвинуть в сторону. Но, с другой стороны, и отодвигать их было незачем. Нетрудно было догадаться, что если бы это все-таки оказалось возможным, то из узкой щели, прорезанной в твердом камне стены, на них равнодушно посмотрела бы давным-давно поселившаяся в колодце глухая тьма. Не на что там было смотреть, вот в чем дело. И не надо, потому что мертвую пустоту огромной шахты Карл чувствовал и так, как будто и не было разделяющей их каменной стены.
      Лестница, однако, уводила их все дальше в глубь горы, и, чем дальше, тем больше, становилось очевидно, что ведет она не к ущелью Второй ступени, что в принципе было бы логично для потайного хода, но слишком просто для такого сложного сооружения. Между тем, бесконечная череда ступеней действительно вывела их не к выходу наружу — хотя наличие такого выхода художественное чувство Карла и не отвергало вовсе — а привела к началу запутанного каменного лабиринта, состоявшего, как вскоре выяснилось, из множества узких и широких галерей, малых и больших залов и камор, и, естественно, лестниц, на этот раз, в большинстве своем коротких. Ориентироваться здесь было не просто, если возможно вообще, не имея к тому же никакого представления ни о плане самого лабиринта, ни о его назначении, ни о том, что они здесь, в конечном счете, ищут. Вероятно, Карл мог бы прибегнуть к помощи Тьмы, хотя искать во тьме неизвестное, как он хорошо знал, был крайне трудно и даже опасно. Кроме того, не смотря на то, что присутствия магии Карл по-прежнему совершенно не ощущал, он чувствовал, что место это особое, и игры со Тьмой здесь могут стоить им всем слишком дорого. Рисковать же Деборой и Валерией Карл не мог. Однако «дорогу», то есть, маршрут, предназначенный именно для него, как ни странно, великолепно чувствовали обе женщины, и художественное чувство Карла ни разу не усомнилось в правильности выбранного ими пути.
      Они медленно шли по коридорам, поднимались или спускались по лестницам, пересекали залы и каменные мостики над подземными ручьями, и Карл, размышлявший, пользуясь воцарившимся в их маленьком отряде молчанием, над разными тревожившими его воображение вопросами, неожиданно подумал о том, сколько труда и средств было вложено в прокладку этих подгорных путей. Впрочем, если быть последовательным, то считать следовало сверху, с самой крепости, построенной в таком труднодоступном месте, как отвесная скала, вздымающаяся над затерянным в диких горах ущельем Второй ступени. Сколько же власти и богатства должно было быть у князя Кершгерида, если он мог позволить себе такое грандиозное строительство? Каково было его могущество? Однако вопросы эти были второстепенными, потому что, как бы ни был сложен и оригинален лабиринт, через который они теперь шли, это никак не объясняло того, почему Дебора решила, что «эта дверь» предназначена именно для Карла.
      «Что же ты оставил мне, Кершгерид?»
      Или того человека все-таки звали Ульмо Геррид?
      Однако, как бы ни звали того, кто все это построил — а ведь это мог быть и кто-то совсем другой и в совсем уже древние времена — одно было очевидно, случилось это много раньше, чем триста лет назад. Герцоги Герр гордились — среди прочего — и тем, что могут назвать поименно всех глав своего рода за последние четыре сотни лет. А в то время, когда на Северном побережье кипела кровью Наместническая война, ворота Саграмон снова уже были диким заброшенным краем, и память о Мертвом волшебнике успела поблекнуть до такой степени, что правду уже трудно было отличить от вымысла.
      «Зачем? — подумал Карл вдруг. — Зачем я сюда пришел?»
      И в самом деле, зачем он пришел сюда сейчас в сопровождении двух самых близких ему людей?
      «Женщины…» — воспоминание это медленно всплыло из глубин памяти, как усталая сонная рыба к поверхности пруда. Всплыло и обрело плоть, превратившись из смутной тени в четкий и ясный образ. Нет, недаром, он так легко согласился с тем, чтобы в этом ночном — вполне возможно, чреватом опасностями — поиске, его сопровождали Дебора и Валерия, а не Август и Март. И мастер Василий Вастион вспомнился ему неспроста… И Сдом… Художественное чувство подсказывало Карлу нечто с того самого момента, как Дебора сказала, что это дверь предназначена для него. Но чувство не обременено необходимостью четко формулировать причины тех или иных действий, и в ясном знании оно не нуждается, питаясь лишь смутными воспоминаниями, случайными смыслами, размытыми временем, как льдины на реке весенней водой. Чувство подсказывало, но сознание, занятое поиском ответов на совсем другие вопросы, еще не готово было воплотить предзнание в знание, смутные догадки в конечное понимание.
       Есть врата, которые открываются только в присутствии свидетелей, — голос Молящегося за всех Ишеля звучал чуть напевно, как будто он читал вслух стихи, а не раскрывал перед Карлом сокровенные тайны «Путей и Дверей». — Есть и такие, открыть которые можно лишь в присутствии определенных свидетелей…
       Свидетельство женщины — свидетельство души… Ключи сердца надежнее отмычек разума.
      Так говорили в земле убру, а не далеко от убрских степей — всего шесть дней пути верхом — в Цейре, что с незапамятных времен сторожит излучину Данубы, в старой части дворца Ноблей, сохранились две фрески работы мастера Вастиона, и на одной из них Василий изобразил рыцаря, отворяющего врата в «Замке Последней Надежды». Карл вспомнил сейчас эту фреску во всех подробностях, так, что смог бы — если бы таково было его намерение — воспроизвести ее на бумаге или полотне, не упустив ни одного штриха, ни единого цветового контраста. Однако из всего богатства, что предложила ему услужливая маркитантка-память, по-настоящему заинтересовала сейчас Карла всего лишь одна деталь. По обе стороны от рыцаря стояли, «свидетельствуя», две женщины: алая и лиловая дамы Василия Вастиона. Случайно или нет, но мотив этот считался таким же характерным для работ мастера, как и его автопортреты, с внушающим уважение постоянством возникавшие на всех его картинах. Алая дама — женщина в алых одеждах, которые время и копоть превратили в бордовые, и лиловая дама, чье одеяние со временем стало черным. Даже на той фреске, что неожиданно для себя обнаружил Карл в цитадели Кузнецов, тоже можно было увидеть две темные женские фигуры, застывшие за спиной окутанного плащом тьмы вождя иных.
      Означало ли это что-то, и если да, то что?
      «Ишель говорил про парные ключи…»
      Ключи, а не отмычки, понял сейчас Карл. Душа, а не разум, женщины, а не мужчины.
      Но тогда, картина событий случившихся за эти полгода, обретала новые черты.
      «Я вошел в Сдом…»
      Он вошел в Семь Островов, встретив на дороге трех женщин, и с ними же, в конце концов, покинул город. Три не два, это так, но три — счастливое число почти в любом уголке ойкумены. Счастливей — только семь. Но и то правда, что две из трех этих женщин образовывали естественную пару.
      «Парные ключи? Свидетельницы… Свидетельницы чего?»
      Если все на самом деле так и обстояло, как он увидел это сейчас, то тот, кто сплел этот вычурный узор, должен был, кроме всего прочего, предполагать, желать или даже знать наверняка, что Карлу, попавшему в паутину его замысла, придется открывать двери, требующие особого свидетельства. Однако сейчас, приближаясь к той самой «двери», которую ему, по-видимому, предстояло открыть — если, конечно, такая «дверь» существовала на самом деле — Карл был не один. Его сопровождали две женщины. Впрочем, по силам ли кому-нибудь предугадать то, что могло или должно было произойти через три или даже четыре сотни лет?
      «Он и не знал, — это был следующий шаг в постижении истины. — Потому что не я цель интриги, но тогда…»
      Тогда, выходило, что Карл являлся всего лишь инструментом для достижения этой неизвестной ему пока цели. Не цель, а средство, как любой другой подходящий для этого человек. Но каковы, тогда, должны были быть условия? Являлся ли таким инструментом любой рожденный под Голубой странницей? Возможно. Во всяком случае это звучало вполне логично, однако, Карл чувствовал, что если это и так, то восход звезды — условие при выборе «кандидата» пусть и обязательное, но недостаточное. Не единственное условие.
      Что ж, вероятно, все так и обстояло, и что-то из того, что пытался понять теперь Карл, «выявляя неизвестное в известном», уже являлось достоянием других людей, откуда бы ни взялось их знание. Определенно что-то обо всем этом, или, во всяком случае, о нем самом знали и Михайло Дов, и его племянник Март, и Великий Мастер Клана Кузнецов Игнатий, и даже бан Конрад Трир. Знали… Тем более интригующим был вопрос, почему ничего об этом не знает он, Карл Ругер, которому, казалось бы, следовало знать об этом если и не все, то хотя бы что-то? Не менее интересным казалось и то, что ни один из них не хотел — «Или не мог?» — с ним об этом говорить. Почему? Неизвестно, но, пожалуй, именно последнее обстоятельство тревожило Карла более всего. Даже то, что кто-то пытается им теперь управлять, или использовать его в своих целях, беспокоило Карла гораздо меньше, чем молчание посвященных. В конце концов, тот неопределенный, едва уловимый за давностью лет и неясностью намерений, кукловод, кто задумал когда-то весь этот балаган, ничего о Карле знать не мог, просто потому, что Карл Ругер в то время еще не существовал.
      «Или все-таки мог?»
      Карл чуть замедлил шаги — они как раз проходили по широкой и высокой сводчатой галерее — он уловил в своих рассуждениях некую дисгармонию, которая заставила насторожиться его художественное чувство.
      «Мать…»
      Вот о ней он почему-то сразу не вспомнил, выстраивая сейчас в уме цепочку доводов и рассуждений. А между тем, кроме его собственного чувства правды, ничто, казалось бы, не подтверждало его веры в то, что женщина, являвшаяся ему во снах — которые и сами по себе были для Карла большой редкостью — что женщина эта на самом деле приходилась ему матерью. Сомнения могли бы быть тем более справедливыми, что рассказ Петра Ругера напрочь разрушал любые иллюзии по поводу этой женщины. Но и то правда, что если какая-то женщина его все таки родила, естественно было предположить, что должен был существовать на свете и мужчина, который Карла зачал. Впрочем, и это, в конечном счете, было пока не важно, так как ничего определенного ни относительно своей матери, ни по поводу своего отца, Карл не знал. И Кукловод, как бы могуществен он ни был, не имел над Карлом той власти, которую, не покривив душой можно было назвать предопределенностью. На каждом шагу, в каждом узле паутины, сплетенной этим древним пауком, Карл находил ту степень свободы, которая позволяла ему поступать по-своему. Ведь и войдя в Сдом, он не стал участвовать в состязаниях, и ушел он из города тогда и так, как посчитал правильным он сам. И расшифровку пророчества, за которую его друг отдал жизнь, Карл читать пока не стал, хотя желание это сделать было столь велико, что собственным его желанием быть никак не могло. Но нет, не стал читать и, отправившись в лабиринт под горой, взял с собой не Анну и Викторию, пригласить которых подсказывали здравый смысл и логика событий, этому походу предшествовавших, а Дебору и Валерию, на которых указало ему сердце. И поэтому, даже ощущая недовольство тем, что вполне логичными и непротиворечивыми его рассуждения не были, Карл в очередной раз утвердился в мысли, что он все делает правильно. Карл Ругер никогда и ни за что не будет ничьим средством, и орудием чужим не будет тоже, и если мало на то его собственного желания, то можно вспомнить и о том, что полгода назад, в Сдоме, он окончательно стал хозяином своей судьбы, метнув — пусть и без намерения — Кости Судьбы.

      «Кто ты, Карл?» — спросила его однажды Дебора.
      «Кто ты? — спрашивали его Виктория и Людо. — Куда ты идешь и зачем?»
      «Кто я?» — спросил он себя сейчас, не в первый раз и, вероятно, не в последний, потому что это и был самый главный вопрос, и ответ на него был способен разогнать туман тайны и недосказанности над всем тем, что происходило сейчас и здесь, и над тем, что случилось когда-то где-то, за много лет до его рождения.
      Однако додумать эту простую мысль, пришедшую ему в голову как раз тогда, когда они начали спускаться по очередной лестнице, Карл не успел. Сжало виски, и кровавый занавес внезапно упал, застилая взор. Карл остановился, переводя сбившееся дыхание, и, как оказалось, вовремя. Раскаленные иглы пронзили все его тело, заставив испытать мгновенную, но от того не менее жестокую боль. Он почувствовал выступившую на лбу и висках испарину, и подавил рвущийся из груди крик, медленно — слишком медленно — приходя в себя после испытанного им потрясения. Но воля, на которую Карл мог положиться даже тогда, когда вовсе себя не сознавал, заставила его сделать следующий шаг. Движение — один единственный шаг вперед — вернуло ему некоторую ясность мысли. Взор очистился, и Карл увидел под ногами язычки поднимавшегося снизу, из глубины лестничной шахты, неярко светящегося белесого тумана.
      — Надо было взять с собой твоих волшебниц, — голос Валерии развеял остатки морока, наведенного творящейся вокруг Карла волшбой, и он окончательно пришел в себя.
      «Нельзя», — хотел объяснить он дочери, но его опередила Дебора.
      — Этого нельзя было делать, — сказала она. Голос Деборы звучал сейчас почти так же, как в самые волшебные мгновения их взаимной страсти. Он стал низким и чуть хрипловатым, поднимаясь из самой глубины ее груди.
      — Почему? — а вот голос Валерии, напротив, поднялся еще выше, и гортанный клекот, который и всегда-то чудился в нем, усилился, стал отчетливым, обретя к тому же напряженный носовой оттенок.
      — Да, потому что эта волшба имеет иную природу, — сказал Карл, удивляясь тому, как просто пришло к нему понимание происходящего, и сделал следующий шаг. Теперь он вступил в стелющийся по ступеням, но уже не поднимающийся выше, туман — Обычной магии здесь нет места.
      «Нет места… Почему?»
      Откуда пришло это знание? Карл затруднился бы ответить на этот вопрос, но знание пришло сразу же как только прозвучал вопрос Валерии.
      «А что знает об этом Дебора? Или она просто чувствует? Дебора…»
      Гавриил Рудой и Арина Нова, Карл Ругер и Дебора Вольх… Возможно, кто-то еще, когда-тои где-то? Или все-таки такое случилось только дважды?
      «Еще одно условие», — ноги Карла уже погрузились в туман по колени, но он бестрепетно шел дальше. Шаг, еще шаг, туман поглотил его целиком, и ступеней под своими ногами и самих ног он уже не видел, а пламя факела превратилось в размытое кровавое пятно.
      В таком тумане могло произойти все что угодно. Во всяком случае, пока они медленно — едва ли не на ощупь — спускались вниз по заколдованной лестнице, даже Карлу, видевшему в жизни и не такое, мерещились ужасы, поджидающие в сплотившейся вокруг них сизой мгле. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Если бы Карл был здесь один, то и сердце его было бы спокойно, но сейчас он вел за собой тех, забота о ком легла на его плечи тяжким грузом. О, нет, он ни разу не пожалел, что взвалил на себя эту ношу. Напротив, он был благодарен добрым богам за этот великий дар. Однако и цена такому сокровищу была под стать. Почти незнакомое до сей поры чувство тревоги теперь прочно поселилось в его некогда бестрепетном сердце.

      Лестница закончилась, и они оказались в узком и низком коридоре, который уводил их теперь все дальше и дальше в недра замковой горы. Плотный, поглощающий все внешние звуки, но при этом какой-то «звонкий» туман по-прежнему не позволял им ничего видеть вокруг. Тем не менее, хотя Карл и женщины находились в его плену уже порядочное время, ничего особенного, кроме того, что двигаться вперед приходилось вслепую, с ними не происходило. А туман… что ж туман, в любом случае, не был природным феноменом, и неожиданным образом оказался для Карла обретшей материальность поэтической метафорой. Его жизнь, если взглянуть на нее с этой точки зрения, являлась ничем иным, как движением сквозь густой туман неопределенности. Из неизвестного прошлого к непредсказуемому будущему сквозь стремительно меняющее свои формы настоящее.
      «Но если так…»
      Если так все и обстояло, то Карл мог, наконец, вздохнуть с облегчением: никакой предопределенности в его жизни не было и не могло быть. Предопределенность и предсказуемость просто не уживались с Карлом Ругером, идущим по жизни своей дорогой. Дорогой, которая в каждый момент времени возникала перед ним в результате случайного, а значит, свободного выбора и могла быть с легкостью оставлена идущимради любой другой дороги.
      — Карл! — предупреждающе окликнула его Дебора. В ее голосе прозвучали настороженность и тревога, но Карл и сам уже почувствовал возникшую перед ним преграду.
      «Ну, вот и конец дороги, — подумал он, осторожно приближаясь к тому, что закрывало им путь. — Или почти конец».
      Предполагать можно было все, что угодно. Однако достоверно ему было известно только то, что туман пропустил их, признав достойными, а значит…
      «Значит…» — у него возникла, было, мысль о Гавриэле, но в тот момент, когда Карл коснулся кончиками пальцев запиравшей галерею деревянной панели, ему уже стало понятно, что, по всей видимости, рукопись Кершгерида искать в этой части лабиринта было бесполезно. Маршал Гавриель читал ее в каком-то другом месте, потому что вряд ли был способен пройти через «туманные врата». Впрочем, возможно, он тоже был не один?
      «Да, нет, — решил Карл, исследуя между тем преграду. — Маршал здесь не был. Замок велик, и подземелья его обширны. Наверняка, здесь существуют и другие укромные места, где так удобно скрыть от чужих глаз ценную для тебя вещь. А здесь… здесь скрыты секреты совсем иного рода».
      Однако думать об этом и выяснять, откуда вдруг взялась у него такая уверенность, Карл не стал. Это было неважно сейчас, а времени на неважные мысли у него совершенно не оставалось, потому что деревянная панель, как он и предположил, оказалась дверью, и теперь, если уж они сюда пришли, ее следовало открыть. Рука Карла нащупала, наконец, дверную скобу и, подчиняясь лишь голосу своей интуиции, он толкнул дверь от себя, и, сразу за тем, шагнул в открывшийся перед ним, но все еще невидимый, проем.
      Туман, в котором он только что находился, обрезало, как ножом. Здесь, по другую сторону двери, никакого тумана не было и в помине.