Слева от тракта, за редкой рощицей каких-то невысоких хвойных деревьев, виднелись приземистые строения дворянской усадьбы или, быть может, большого хутора. Туда уводила хорошо утоптанная тропа, петлявшая между придорожным кустарником, по сжатому кукурузному полю и исчезавшая среди деревьев, окружавших постройки. Однако, оценив на глаз расстояние, отделявшее его от человеческого жилья, Карл решил не тратить время на поиски иллюзорного комфорта. Он расседлал коня, стреножил и пустил щипать пожухлую траву чуть в стороне от тракта. А сам уселся в тени старого ореха прямо на землю, съел гречишную лепешку с куском козьего сыра из своих небогатых дорожных запасов, бросил в рот горсть золотистого войянского изюма, запил красным — с запахом дёгтя — вином с северного берега Флорианского моря, и раскурил трубку.
      Разговор с Гавриелем оставил у него неприятный осадок. Любой, кто не знал маршала так, как знал его Карл, мог счесть их беседу вполне обычной, и даже более того, весьма содержательной. И в самом деле, Гавриель рассказал Карлу немало интересного, однако, все, что сказал маршал, несло на себе отпечаток недосказанности, фрагментарности, и незаконченности. Как ни посмотри, но и вполне связным этот разговор тоже не выглядел. Во всяком случае, таково было ощущение самого Карла.
      За все время, что он сидел под деревом, по тракту прошло лишь несколько местных крестьян, вряд ли направлявшихся дальше, чем в соседнюю деревню, да проехал в ту же сторону, куда двигался и сам Карл, крытый дерюгой фургон. Но преследователь Карла так и не появился.
      «Нет, — мысленно покачал головой Карл. — Преследователь — слишком сильное слово».
      Он выбил трубку, присыпал пепел сухой землей, сделал еще один — последний — глоток из бурдюка с вином, и хотел уже продолжить свой путь, когда на тракте появилась одинокая всадница. При виде стройной черноволосой наездницы в голубых и синих шелках и ее серой в яблоках кобылы, у Карла болезненно сжалось сердце. Но терпеть боль давным-давно стало для него настолько привычным, что ни один мускул не дрогнул на обращенном к дороге лице, однако отвести глаз от женщины он уже не смог. Так и сидел под деревом, глядя на дорогу и приближающуюся неспешной рысью всадницу.
      Наконец, она достигла того места, где ожидал ее Карл, съехала с тракта и направилась прямиком к нему. Он встал и, шагнув ей навстречу, протянул руку, чтобы помочь спуститься из седла.
      — Здравствуй, Карл, — сказала Стефания, принимая его руку, и соскальзывая с высокой кобылы на землю. Проделала она это настолько легко и грациозно, что, казалось, будто и не человек она вовсе, а пришедшая из старинных сказаний лесная фея. И так же, как феи осенних лесов, Стефания блистала незнакомой Карлу, изысканной, но несколько холодной красотой.
      — Здравствуй, Стефания, — поклонился Карл, приглашая ее жестом в тень.
      — Этот человек идет за тобой, или мне показалось? — спросила Стефания. Она не уточнила, кого именно имеет в виду, но Карл ее понял и без этого.
      — Да, он идет за мной.
      — Странно, — голос Стефании звучал холодно и едва ли не отчужденно. — Он не похож на шпиона и на наемного убийцу он не похож тоже.
      — Ты имеешь в виду, что он великоват для того, чтобы быть «тенью»?
      — И это тоже, — подобрав пышные юбки, она опустилась на землю, и посмотрела на Карла. — У него нет страха в глазах, Карл. Это важнее.
      — Ты права, — кивнул Карл, садясь напротив нее. — Его зовут Март, он аптекарь из Семи Островов, — мозаика сложилась, и он мысленно покачал головой, представляя себе причины, побудившие Марта выступить в путь вместе с ним. — Он мой друг, и таким необычным образом проявляет свою обо мне заботу.
      — Почему же он следует за тобой в отдалении?
      — Потому что я вышел в дорогу один.
      — У тебя больше нет друзей, Карл? Нет слуг и домочадцев? — казалось, она удивлена, возможно даже, обескуражена.
      — Они у меня есть, Стефания, — тихо ответил Карл, не в силах оторвать взгляда от ее лица. — У меня все есть, милая. Нет только тебя.
      Стефания подняла взгляд и посмотрела ему в глаза. Несколько мгновений длилось молчание, потом тень грустной улыбки коснулась ее изысканных губ, но это было единственное выражение чувств, которое он теперь увидел.
      — Как ее зовут? — спросила после паузы Стефания.
      — Дебора.
      — Просто Дебора? — ее голос был ровен, лицо спокойно.
      Стефания всегда умела находить то главное, что скрывалось за звуками слов. Не утратила она этой способности и теперь.
      — Дебора Вольх, — ответил Карл.
      — Кажется, — чуть нахмурилась Стефания, и это было уже второе чувство, которое отразилось на ее лице. — У Гедеона Чалого есть дочь. Ей должно быть теперь год или два.
      — Уже тридцать один, — мягко сказал Карл.
      — Значит прошло так много лет… — ее лицо снова было безмятежно. — Как ты жил все эти годы?
      — Я шел, — сердце снова было полно боли и черной крови. Боль, ненависть… К кому? К чему? И ярость, которую было не на кого обрушить.
      — Ты шел, — повторила она за ним. — Куда?
      — Никуда.
      — Тебе было жаль меня, Карл?
      — Жалость неподходящее слово, — возразил Карл. — Мне тебя не хватало.
      — Извини, — чуть улыбнулась Стефания, и ее лицо на мгновение ожило, так что Карл едва не задохнулся от чувства узнавания. Прежняя боль становилась новой болью.
      — Извини, — сказала Стефания. — Я знаю, но женщины… Ты должен знать, какими мы можем быть.
      Карл молчал, ему нечего было сказать.
      — Это она? — неожиданно спросила Стефания, поднимая глаза к небу. Вот теперь в ее голосе появилось настоящее чувство.
      «Почти настоящее».
      — Возможно, — ответил Карл, тоже посмотрев в небо. — Я не могу различить отсюда. Слишком высоко.
      На самом деле, он не был уверен, что смог бы отличить настоящую птицу от оборотня, даже летай она много ниже, а на такую удачу, чтобы орлан подлетел к нему совсем близко и оставался рядом так долго, как надо для уверенного узнавания, он и вовсе рассчитывать не мог. И все-таки, сердце говорило, «да», а своему сердцу он привык доверять.
      — Слишком высоко, — повторил он.
      — Я тоже не могу, — с сожалением в голосе сказала Стефания. — Но хотелось бы думать, что это она.
      — Ты знала, — Карл не спрашивал, сомнений после ее слов остаться не могло.
      — Да, — не отрывая взгляда от высокого неба, сказала Стефания. Ее голос звучал ровно. — Я хотела тебе рассказать, но, видимо, не успела.
      — Жаль, — что еще мог сказать Карл?
      «Судьба».
      — Не жалей, — Стефания опустила взгляд, и теперь ее синие глаза снова смотрели в глаза Карла. — Что случилось, то и случилось. Ведь так?
      — Это мои слова, — признал Карл.
      «Судьба».
      — Твои, — ее губы чуть дрогнули, намекая на улыбку. — Куда ты направляешься?
      — Я иду к Воротам Саграмон.
      — Зачем?
      Зачем? Отличный вопрос. Зачем он идет к Саграмонским воротам? В чем смысл этого поступка?
      Однажды Иннокентий Мальца спросил своих учеников, рассевшихся перед философом на застеленном соломой земляном полу: «Откуда мы знаем, что то, что мы знаем, истинно?» Возник диспут, но профессор в него не вмешивался, позволив студиозусам говорить все, что они хотели и могли сказать. Он лишь сидел молча на скамье, поставленной на невысокий помост, кутался в свой изношенный плащ, едва ли способный согреть немощное тело — стояла зима, и было очень холодно — смотрел и слушал, и, возможно, обдумывал услышанное. Во всяком случае, много времени спустя, кое-что из сказанного в тот день Карл нашел в последней книге Мальца. Впрочем, философ подверг наивные разглагольствования студиозусов столь изощренному анализу и интерпретации, что узнать исходные мысли было совсем не просто, но память не подвела Карла и на этот раз.
      Сам он в споре не участвовал. Он так же, как и мэтр Мальца, молча наблюдал за другими диспутантами, слушал их внимательно, однако ему самому нечего было сказать. Означало ли это, что Карл не умел облечь свои мысли в подобающие случаю слова? Или, что у него наблюдался недостаток самих мыслей, или его воображение было недостаточно развито? Вероятно, нет. Дело было в другом. Мнение Карла было удручающе тривиально, чтобы высказывать его вслух. В этом смысле, Карл мало чем отличался от тех простых людей, которые, как и животные, жили, полагаясь лишь на свои чувства, и не задавались вопросами, само существование которых отнюдь не вытекало из опыта их жизни. Тепло и холод, боль и довольство, солнце, луна и земля, вода и огонь — что могло быть материальней и естественней этих сущностей? Какие сомнения в правдивости знания, дарованного человеку его пятью чувствами, могли возникнуть, пока хозяин этих чувств оставался в тех пределах, где ничто не подвергало сомнению тяжелый опыт поколений? Следовало ли, в таком случае, заменять устоявшуюся картину мира, сложными теориями, в которых сущее представало то грезами богов, то эманациями тонких сущностей?
      Диспут длился с полудня до полудня и завершился самым естественным образом, когда истощившиеся физически диспутанты просто не могли уже продолжать его далее, но истина, которая, по уверениям мудрецов, должна была родиться в споре, так им и не открылась. Возможно, ответа на вопрос Иннокентия Мальца не существовало вовсе.
      «Вероятно, — подумал тогда Карл. — Существуют вопросы, ответы на которые, следует искать не разумом, а душой. Что говорит сердце, то и есть истина».
      Эта давняя история вспомнилась теперь Карлу неспроста. Стефания задала вопрос, который и сам он не раз и не два задавал себе за прошедшие четыре месяца. Зачем? Для чего он теперь идет к Воротам Саграмон, и должен ли он вообще туда идти? Много вопросов. Однако, на самом деле, всего один, зато из тех, ответить на которые разум бессилен. Существует ли для него, Карла Ругера, свобода воли?
      В тот момент, когда он усомнился в справедливости утверждения, что его судьба — дорога, что в свою очередь, всегда предполагало, что лишь Хозяйка Судьба направляет его по бесконечным тропам ойкумены, Карл оказался один на один с какой-то иной, неведомой ему силой, которую заподозрил — и не без причин — в некоем не известном ему еще умысле. Ирония, однако, заключалась в том, что, бросив — вольно или нет — Кости Судьбы, и обретя, благодаря этому, казалось бы, абсолютную свободу, Карл обнаружил себя идущим по неверной земле, где всюду, куда он мог бы захотеть поставить ногу, могли оказаться зыбь или топь. В результате, он нашел себя в ситуации полной неопределенности. Разум не в силах был определить, что верно, а что нет. Где заканчивается случай и начинается план? Где собственная воля Карла торит путь к цели, которую выбрал себе он сам, и когда его, Карла, ведет вперед невидимый кукловод, продвигая, как шахматную фигуру, к собственной, этого тайного врага или, напротив, доброжелателя, цели? Но там, где оказался бессилен разум, Карл решил, как и в прошлом, довериться своему художественному чувству. И решение созрело само собой, как зреют сыры в чанах или вино в бочках, и интуиция приняла его без возражений. Карл решил не спрашивать себя, зачем он идет к Воротам Саграмон, но тем не менее пойти туда и посмотреть, что из этого выйдет. В тоже время, он положил не спешить с путешествием, предоставив случаю и стечению обстоятельств определить, когда ему следует отправиться в дорогу. И еще, он понял, что пойдет один, а почему так, и зачем, он спрашивать свое сердце не стал.
      — Зачем? — спросила Стефания.
      — Пока не знаю, — искренно ответил Карл. — Видишь ли, у меня было что-то вроде видения или предсказания. Что-то, связанное с Воротами Саграмон. Я был там однажды, но не припомню, чтобы дорога на перевал была отмечена чем-то особенным, таинственным, или необычным. Не знаю, есть ли там хоть что-нибудь, ради чего стоило предпринимать это путешествие. Впрочем, я плохо знаю эти места. Возможно, что там все-таки что-то есть. Или там меня ожидает встреча с кем-то, о ком я еще не знаю или о ком успел позабыть? Все возможно.
      Кажется, Стефанию заинтересовали его слова. Она задумалась, будто пытаясь что-то вспомнить, и Карл ее не торопил. Кто знает, не откроется ли ему сейчас еще что-то из того, о чем он никогда даже не слышал, как случилось это несколькими часами ранее в разговоре с Гавриелем?
      — Геррид, — вдруг сказала Стефания. — Ульмо Геррид, отец Августа Герра — родоначальника нашей семьи, жил где-то там. Возможно, в долине Пенистой, или выше, на Волчьем плато, или еще выше, на Ступенях. Я точно не знаю, но в нашей Домашней книге это должно быть записано.
      «Вот только книга та осталась во Флоре… Впрочем, Кершгерид, Герст, Геррид… К чему бы такое сходство? Или это опять случайное совпадение?»
      — Домашняя книга? — переспросил Карл.
      — Да, — кивнула Стефания. — Спроси Ахилла, он тебе не откажет.
      — Ахилл погиб на охоте четыре года назад, — сказал Карл.
      — Женат он, естественно, не был, — она задумчиво сдвинула брови. — Или все-таки?
      — Нет, — покачал головой Карл. — Он не женился, и не озаботился даже тем, чтобы усыновить кого-нибудь из своих «друзей».
      — Значит, теперь герцог Герр ты?
      — Да.
      — А Валерия?
      — Она, естественным образом, моя наследница. В данный момент, ей перешел титул графов Ругеров, но ее собственный титул стоит во Флоре выше.
      — Она замужем? За кем? — оказалось, что этот вопрос Стефанию заинтересовал по-настоящему.
      — Она вышла замуж за бана Конрада Трира. Конрад…
      — Я помню Конрада. Что ж, это хорошая партия.
      Карл неожиданно для себя поднял глаза к небу и увидел двух больших птиц, паривших на волнах теплого воздуха высоко над землей. Когда он опустил взгляд, Стефании рядом с ним уже не было. Не было и ее лошади.

      После полудня подул слабый восточный ветер, но облегчения не принес, потому что зной достиг уже максимума, а ветер прилетел оттуда, где наверняка было немногим прохладнее. Зато теперь по тракту поползли неторопливые песчаные змейки, переходившие при резких порывах ветра «на бег». Еще через полчаса, в небе появились редкие размазанные облачка и резво побежали над головой, но зато больших птиц Карл там больше не видел.
      Таборги он достиг, когда солнце спустилось уже к пятичасовой линии, но световой день еще не закончился, и Карл решил в городе не останавливаться, а заночевать у костра, сделав за сегодняшний день еще три-четыре лиги.
      Вблизи Таборги, во всяком случае, с северной ее стороны, тракт ожил, что было вполне ожидаемо. Теперь на нем появились многочисленные пешие и верховые путники, проезжали — в разных направлениях — телеги и фургоны, попадались гурты овец и стада коров. Все спешили засветло добраться до города, или, напротив, выехав из него, возвращались к себе домой, в разбросанные по окрестным холмам деревни, хутора и дворянские усадьбы. Однако, когда Карл миновал этот крохотный городок, имевший, впрочем, достойные крепостные стены, как и все остальные торговые города во Флоре, Гуртовая тропа быстро опустела, и в ранних сумерках, Карл снова оказался на дороге один, если не считать, конечно, аптекаря Марта, по-прежнему следовавшего за ним в уважительном отдалении.
      — Что это значит?! — голос женщины, внезапно возникший в вечерней тишине, нарушаемой лишь стуком копыт, звенел от возмущения. — С какой стати?!
      Карл повернул голову и не удивился, обнаружив, что на дороге он уже не один. Слева от него на превосходном игреневой масти жеребце ехала дивной красоты женщина. Впрочем, красота обращенного к Карлу лица была холодной и, пожалуй, даже отталкивающей, тем более, что сейчас на нем отражались весьма противоречивые чувства — возмущение, удивление, страх и ярость— которые женщину отнюдь не красили. Она была, по-видимому, высока и прекрасно сложена. Во всяком случае, дорожное платье из изумрудного бархата и зеленоватого прошитого золотой нитью шелка, украшенное золотистыми кружевами и скромными по размерам, но яркими самоцветными камнями, не скрывало, а, напротив, подчеркивало ширину ее бедер и пышность груди. Волосы, полускрытые темно-зеленой шляпой, были очень светлыми, почти седыми, но, вероятно, правильнее было считать их льняными. Прозрачные глаза полные ярости и страха смотрели прямо на Карла.
      — Зачем?! — голос женщины поднялся едва ли не до крика.
      Она не была похожа ни на великолепную Сабину — супругу лорда Томаса Альба, ни на роскошную и наглую Галину Нерис, ни на изысканную Софию Цук, ни на царственную княгиню Клавдию, и все-таки что-то от каждой из этих женщин в ней присутствовало.
      — Не надо так волноваться, моя госпожа, — поклонился Карл. — Позволено ли мне будет узнать ваше имя?
      — Зачем тебе, Карл? — ее оскал, по-видимому, должен был считаться улыбкой. — Неужели тебе мало имен? Выбирай любое!
      — Но я настаиваю, — улыбнулся Карл, почувствовавший, что находится на верном пути.
      — Я… — было видно, что женщина изо всех сил борется с силой, которую ей, впрочем, было не одолеть. — Мое…
      — Смелее, сударыня, — насмешливо предложил Карл. — Я жду. Итак, как вас зовут?
      — Норна, — выдохнула женщина.
      — Просто Норна? — уточнил Карл.
      — Чего ты хочешь, Карл? — по лицу женщины было видно, что она все еще пытается противостоять неизбежности.
      — Я хочу знать ваш титул, сударыня.
      — Лунная… — слово далось ей с трудом, но в следующее мгновение лицо женщины разгладилось, и на губах появилась довольная улыбка. — Достаточно, Карл. На этом месте мы должны остановиться, — теперь в ее голосе слышалось торжество. — Должна признать, что я тебя недооценила, но кто не ошибается?
      Она помолчала секунду, с интересом рассматривая Карла.
      — Ты оказался хорошим учеником, Карл, — сказала она, наконец, ровным, ничего не выражающим голосом. — И достойным противником. Тем сладостнее будет моя победа. А теперь, прощай, Карл. Твое время истекло.
      В следующее мгновение всадница и ее конь в богатом уборе исчезли, как будто их никогда здесь и не было.
      «Значит, ее зовут Норна, — устало подумал Карл. — А „лунная“, скорее всего, предполагает следующее за ним слово „дева“, не так ли? Лунная Дева Норна…Так просто?»
      Некоторое время он медленно ехал по пустынной дороге, размышляя над множеством вещей, которые открылись ему в этот день. Если откровенно, то как бы странно ни выглядело произошедшее с ним сегодня на Гуртовой тропе, по-настоящему удивительным представлялся Карлу именно визит Норны. Содержание разговора не оставляло сомнения в том, что женщина эта жива и явилась к Карлу помимо своей воли. Какие-то мгновения, она, по-видимому, всецело находилась в его власти, вернее, во власти неких чар, о которых он, Карл, к сожалению, ничего не знал. Однако сила неведомого колдовства — «Кто ворожит сегодня на старом тракте?» — не смогла удержать ее надолго и Лунная Дева, которая и сама, вероятно, обладала не малым Даром, смогла освободиться от наброшенных на нее пут. Карл так и не узнал, была ли она его единственным врагом, и почему, зато, он знал теперь наверняка, что нападение крылатых людей организовала именно она, ведь ярхи поклонялись Лунной Деве, а Лунную Деву, оказывается, звали Норной.
      «Итак, люди луны», — что ж, о ярхах, благодаря расследованию, предпринятому Иваном Фальхом, Карл знал теперь гораздо больше, чем в утро после их нападения. Откровенно говоря, теперь он знал о них хоть что-нибудь, потому что раньше он не знал о них ничего. Однако следовало признать, что и он, и Норна совершили одну и туже ошибку: они недооценили один другого. Эта женщина — кем бы она ни была на самом деле — не являлась мелкой авантюристкой, как полагал Карл еще несколько месяцев назад. Она была полна честолюбия, это так, но цели ее были куда как сложнее, чем могло показаться при поверхностном рассмотрении фактов, а ее возможности… Карл пока знал слишком мало о том, на что способна Норна, но было очевидно, что она обладает Даром, чего он ранее не предполагал, многое знает, и умеет тоже многое.
      «Она умеет смотреть сквозь тьму», — напомнил он себе.
      Собственно, это было очевидно. Как бы ей не уметь «искать во тьме», если сама же она его этому и научила?
      «Умеет», — и значит, всегда может узнать, где находится Карл. Впрочем, верно и обратное. Карл тоже может узнать, где она находится, и, если подумать, то не только это.
      Еще около часа он ехал по тракту, наблюдая, как стремительно вытесняет свет ночная мгла, и, размышляя о том новом, что довелось ему узнать таким странным способом. Когда сумерки сгустились до такой степени, что продолжать путь стало невозможно, Карл выбрал удобное место близ дороги, на опушке небольшой кедровой рощи, и, съехав с тракта, в считанные минуты разбил немудреный лагерь. Расседлав коня и сняв с него дорожные сумки, Карл напоил его водой из бурдюка, обтер, и отпустил щипать траву, пообещав себе, впрочем, устроить Гектору завтра же — в первой деревне, которая встретится им на пути — «званый обед» с зерном. А пока Карл отправился собирать среди деревьев валежник, чтобы разжечь костер. Ночная тьма, разреженная лишь слабым светом восходящей луны и яркими искрами звезд на вновь очистившемся от облаков небосклоне, ему не мешала. Он видел достаточно хорошо, чтобы не заблудиться среди деревьев и не спутать сухую ветку с притаившейся во мраке змеей. Впрочем, змей он так и не обнаружил, зато валежника здесь оказалось столько, что уже через четверть часа, он сидел перед ярко горевшим костром, устроившись прямо на земле, и лишь бросив на нее свой старый дорожный плащ.

      Леон вышел из мрака и остановился в круге света, отбрасываемого костром.
      — Не доехал, — в голосе Мышонка не было печали, одно только раздражение. — И никакие мои фокусы не помогли.
      — А что ты умеешь? — спросил Карл, вставая. Он вдруг понял, что Леон уже никогда к нему не приедет, во всяком случае, настоящий, живой Леон.
      — Много чего, — отмахнулся Мышонок. Чувствовалось, что он все еще находился во власти последнего в своей жизни настроения. — Да, почти все. Им, Карл, тоже досталось. Не сомневайся. Но мне-то что с того? Месть сладка, как мед, Карл, пока ты жив. А если уже нет?
      — Расскажи, — предложил Карл.
      — Рассказать? — было такое ощущение, что Леон неожиданно очнулся от забытья, или проснулся, как это бывает с сомнамбулами, и теперь растерянно озирался вокруг, ни на чем, впрочем, не задерживая своего взгляда надолго. — Рассказать? Впрочем, да. Потому что, если не я, то, может быть, ты… Пожалуй, я сяду.
      Однако не сел. Еще какое-то время, он неуверенно потоптался на месте, потом пожал плечами, и хотел, было, уже сесть — во всяком случае, таково было движение, которое обозначило его тело — но остановился и стал снова беспокойно оглядываться вокруг.
      — Что это за место? — спросил он, беспомощно таращась во тьму.
      — Это Флора, Мышонок, — стараясь не повышать голоса, ответил Карл. — Три-четыре лиги южнее Таборги.
      — Вот, как… — Леон был растерян. Прежнее его раздражение куда-то улетучилось, и вообще создавалось впечатление, что сила его эмоций стремительно убывает. Он все еще стоял на месте, переступая время от времени своими короткими ногами, похоже на то, как делают это застоявшиеся лошади, но теперь Леон смотрел уже на Карла, и выражение лица у него было такое, как будто он пытается вспомнить что-то важное, например, что он здесь делает и как сюда попал?
      — Холодно, — неожиданно сказал он. — Камни холодные…
      Леон перевел взгляд на огонь, помолчал.
      — Тепло, — снова заговорил Леон. — Мне нужно тепло, но полтораста лиг… тебе не успеть. К утру я совсем закоченею.
      — Садись, Мышонок, — предложил Карл. — Садись, и я сяду. Поговорим.
      — Сесть? — Леон быстро взглянул на Карла. — Да, пожалуй. Торопиться уже некуда.
      То, как он сейчас говорил, совершенно не походило на изысканную манеру речи кавалера и полномочного министра. Мышонок неуверенно опустился на землю рядом с костром, поерзал худым задом, устраиваясь поудобнее, и посмотрел на Карла:
      — Спрашивай, Карл, спрашивай…
      — Кто это был? — спросил Карл, тоже опускаясь на землю.
      — Ярхи… Ты знаешь, кто такие ярхи?
      — Да, — кивнул Карл. — Знаю. Когда это случилось?
      Леон хотел, было, ответить, но не произнес ни слова, озабоченно рассматривая ночное небо, к которому поднял голову.
      — Сейчас… Подожди… До полуночи еще часа два, я полагаю… Значит,… Да. Да, Карл, они напали на нас около часа назад.
      — Где?
      — На Второй ступени, — пожал плечами Леон. — Кажется, это место называется Вторая ступень.
      «Вторая ступень! Ворота Саграмон…»
      — Постой, — сказал Карл. — Саграмонские Ворота? Но как ты — именем богов! — оказался в Мраморных горах?! Ведь Неминген…
      — Я был в Орше, — перебил его Мышонок, впрочем, не повышая при этом голоса, и никак не выразив нетерпения или какого-либо иного чувства. — А в Немингене… Видишь ли, в конце концов, я поссорился с протектором и мне пришлось уносить ноги. Впрочем, это не важно. Я решил ехать через Сегед. В Сегеде оставил свой возок, и мы пересели на лошадей. Проводник говорил, что в это время года, дорога через перевал не будет трудной, и мы быстро доберемся до Флоры…
      — Сколько же вас было? — спросил Карл.
      — Десятеро, — удивленно поднял брови Мышонок, как будто не мог понять, как это Карл не знает таких простых вещей. — Я, пятеро телохранителей, двое слуг, повар… И проводник, разумеется. Он обещал, что дорога будет не трудной, но он или врал, или она действительно была легкой… Для него. А я, Карл, плохой наездник, и потом я привык к комфорту, но какие удобства могут быть в диких горах?
      — А сколько было нападающих?
      — Много, Карл, — Леон почесал свою лысину, как бы пытаясь вспомнить, сколько именно врагов напали на него в ущелье Второй ступени. — Много, и они знали… Да, Карл! Они знали, что со мной шутки плохи. Они подстерегли нас… Уже смеркалось… Пожалуй, я тебе соврал. Два часа назад… Мы как раз искали место для лагеря, когда… У них были арбалеты, Карл… Я «услышал» и успел предупредить остальных, но «злая речь» требует времени… Половина моих людей погибла раньше, чем я смог убить первого из нападавших. И моя лошадь тоже… Я упал, потом встал, выставил «щит», но, видимо, поспешил… Грудь и голову я прикрыл, но болт попал мне в бедро и перебил кость… Очень больно… Но я «заморозил» ногу и даже смог пройти на ней несколько шагов, чтобы укрыться за скалой. Оттуда я убил еще одного… Он был крылатый… Только ярхи… Но почему ярхи, Карл? Я никогда не имел с ними дела…
      — Что ты с собой вез, Леон? — вопрос напрашивался сам собой.
      — Да, нет, Карл, — отмахнулся Мышонок. — Ты не понял. Это были не разбойники. Это были ярхи.
      — Я не о деньгах, — покачал головой Карл. — Что у тебя было с собой, кроме денег? Какая-то вещь? Архив?
      — Архив? — переспросил Леон рассеянно. — Нет, Карл, мой архив остался в Немингене. Он слишком велик, чтобы брать его в дорогу…
      Он вдруг остановился на полуслове и задумался, склонив голову чуть набок, как будто к чему-то прислушиваясь.
      — Да, Карл, — сказал он после недолгого молчания. — Ты прав. Два сундука с самыми важными бумагами я все-таки с собой взял, но в ущелье их со мной не было. Они остались в Орше, а с собой я взял только сундуки, но в них лежали книги.
      — Что это за бумаги? — спросил Карл, стараясь не думать о том, что произошло с Мышонком, что происходит с ним сейчас.
      — Разные, — пожал плечами Леон. — Я всего и не помню. Там находится, кажется, черновик «Наместнической Войны»…
      — Черновик? — удивился Карл. — Ты же уже опубликовал эту книгу.
      — Опубликовал… — Леон беспомощно посмотрел на Карла и снова почесал лысину. — Ох, Карл, и хороший стрелок однажды промахивается… В рукописи… Ну, я не все опубликовал, да только и того, что напечатано, вполне достаточно. А с собой у меня был только один пергамент — расшифровка Женевского пророчества.
      — Так, — кивнул Карл, чувствуя, как знакомый непокой овладевает его бестрепетным сердцем. — Женевское пророчество.
      — Ну, да, — тоже кивнул Леон, но, если не обращать внимания на вполне уместные жесты, по его виду трудно было понять, какие чувства он испытывает. Скорее, следовало предположить, что он не испытывает теперь ровным счетом никаких чувств.
      «Равнодушие».
      — Ты дал мне когда-то копию пророчества, — продолжал говорить Мышонок. — Лет десять назад я о нем вспомнил. Читал что-то и вспомнил… В общем, я стал над ним думать… Ты знаешь, Карл, оказывается, только ленивый не брался за его расшифровку, но я… Я единственный, Карл, смог понять, о чем говорил этот бедняга… Кожаный футляр… Я… Я сунул его в какую-то щель между камнями… Не помню. Было уже темно. Я спрятал его и перебрался в другое место. Вокруг… Все были убиты, и друзья, и враги… Нет, подожди… Один с крыльями был жив. Он долго еще ходил там, а я уже не мог… Не мог. Он ходил там, искал, нюхал камни… Не думаю, чтобы он что-нибудь нашел…
      — А ты? — спросил Карл, просто потому что уже не мог не спросить.
      — Я… — Леон равнодушно пожал плечами и посмотрел на Карла. Его взгляд был безмятежен и пуст, как у младенца. — Он слушал мое сердце, но я его остановил. Наверное, он решил, что я мертв. Впрочем, я, и в самом деле, мертв. Кровь уходит слишком быстро, и у меня нет сил ее остановить. Холодно… Очень холодно, Карл. До утра я не дотяну, а может быть, я уже…
      Его голос звучал ровно, монотонно, а речь утратила плавность и связанность. Время уходило, и следовало спешить, тем более, что ничем другим Карл Леону помочь уже не мог.