Расстояние до места схватки было велико — воздушный поединок разгорелся едва ли не над серединой озера — но не для глаз Карла, которые даже через привычную уже серую пелену видели лучше любых других глаз. Во всяком случае, обычно он видел все, что хотел, а сейчас он хотел смотреть на птиц. Нельзя сказать, чтобы перипетии боя увлекали его по-настоящему, однако, и то правда, что красота в любом ее проявлении по-прежнему пробуждала в нем интерес. И сейчас, стоя на обрывистом берегу Зеленого озера, он с нежданно проснувшимся интересом следил за стремительными эволюциями птиц, вписанными в пронизанное солнечными лучами голубое пространство неба.
      Цапля была крупная и, если бы не ее снежно-белая окраска скорее напоминала размерами больших голубых цапель севера. По оценке Карла, размах ее крыльев должен был достигать двух метров. Соколы рядом с ней казались совсем маленькими, но они были отчаянными охотниками, «уловчатыми» и дерзкими, и хотя для каждого из них в отдельности добыча была, что называется, не по зубам, вместе они с цаплей должны были, в конце концов, справиться. Впрочем, на охоте, как и в бою, многое зависит от «улыбки богов». Пока цапля держалась на редкость уверенно, настолько хорошо, что на какое-то мгновение Карл подумал даже, что это оборотень, но тогда оборотнями должны были быть и сокола, а это, как он хорошо знал, было не так. Охотники были самыми настоящими, и белый кречет уже получил струю помета «в лицо», а шарг герцога Сангира, первого воеводы принципата, едва смог уклониться от стремительного и смертельного, если быть справедливым, удара мощным клювом, неожиданно выброшенным цаплей под совершенно невероятным углом.
      — Хороша, — сказал рядом чей-то выразительный и сильный голос. Карлу послышалось в нем гортанное клекотание, не выраженное, но присутствующее в обертонах.
      — Кого вы имеете в виду, Конрад? — спросил он, не оборачиваясь.
      — Разумеется, цаплю, — в голосе бана Трира прозвучало вполне понятное Карлу уважение к достойному противнику.
      — Согласен, — кивнул Карл и чуть обернулся к собеседнику. — Она…
      Ни с того, ни с сего, в голубом бездонном небе почудился вдруг уловленный, как бы краем глаза, тяжелый орлиный мах, и сердце дало сбой. Карл замолчал, не закончив начатой фразы, с внезапно проснувшейся в душе тревогой вглядываясь в небо, но там, куда он смотрел, никакого орла, естественно, не было. Там вообще не было ни одной птицы.
      «Валерия…» — имя всплыло само собой, и Карл даже растерялся, совершенно не понимая, что с ним происходит, что с ним произошло.
      «Валерия… Стефания… Конрад…» — что-то важное содержалось в этих именах, но оглушенный внезапно вошедшим в его душу непокоем, не привычным, неожиданным, он никак не мог вспомнить, что за мысль — вернее, тень мысли — мелькнула у него мгновение назад.
      «Валерия… Валерия Сонза?»
      Но какое ему было дело до старой фаворитки цезаря Михаила?
      «Стефания…» — вот тут, возможно, что-то и могло быть, потому что герцогиня Стефания Герра ему очень нравилась, впрочем не настолько, чтобы начинать здесь, во Флоре, очередной утомительный роман.
      «Конрад… Ну, да! Он ведь оборотень… Он…»
      Болт, выпущенный из войярского стального арбалета, ударил его в спину, всего на несколько сантиметров ниже сердца, и свет померк в глазах Карла Ругера.
 

* * *

 
      Где-то совсем рядом, едва ли не прямо за стеной дома, гулко и протяжно ухнуло, словно в замкнутом пространстве подземных казематов подал голос исполинский филин. «Сафойя!» Пол под ногами дрогнул и заходил ходуном, и снова — в который уже раз за эту длинную ночь — тисками сжало виски, и кровь волной пролилась то ли и впрямь перед его глазами, то ли сразу за их орбитами.
      «Боги!» — на этот раз, Карл удара не выдержал. Он упал на колени, с силой ударившись о каменные плитки, которыми был выложен пол, но боли не почувствовал, как не обратил внимания и на просыпавшиеся с дощатого потолка прямо на голову пыль и мусор. Его качнуло вперед, но Карл все-таки не упал совсем, а лишь тяжело оперся на левую руку и с трудом выдохнул из пылавших легких горький, утративший свою жизненную силу воздух. На секунду или две он застыл в этой унизительной, выражающей полную беспомощность позе, ничего толком не понимая и не воспринимая, кроме боли, разрывавшей голову и грудь. Впрочем, даже едва не утратив себя, меча из руки он все же не выпустил. Рука и меч давно уже стали едины, и пальцы, сжимавшие рукоять Шарка , не разжались бы, вероятно, даже если бы Карл Ругер умер теперь здесь, так и не успев завершить начатого им дела. Но он не умер, и меч тем более не покинул его руки.
      Из состояния болезненного забытья Карла вывел раздавшийся за распахнутым на улицу окном звон мечей. Басовито «закричал» Шарк и протяжно отозвался откуда-то, из-за спины, парный мечу Нош . Голоса «стальных братьев» ударили по туго натянутым нервам, как молот стражника в набатный колокол. Карл встрепенулся, с трудом возвращаясь в себя, возвращая себе едва не утраченную связь с внешним миром. И сразу затем, где-то там, на улице, раздался нечеловеческий рев, от которого задребезжали стеклянные плитки в свинцовом переплете окна и заметался между каменных стен переполненный смертельной магией воздух. Медлить было нельзя. Мысль эта окончательно стерла остатки беспамятства, и, преодолевая ненавистную и непривычную слабость тела, Карл начал подниматься с пола. И в этот момент, Тьма, пришедшая на смену кровавой пелене, всего лишь мгновение назад застилавшей его взор, открыла ему «правду последнего часа», показав сразу всех, и врагов Карла, и союзников, сцепившихся сейчас в смертельном поединке сил, и ту единственную, которая была необходима ему сейчас, и ради которой он, собственно, и сотворил с городом весь этот ужас. Бой шел теперь везде, в домах и во дворцах, в замках Великих Мастеров, на улицах и площадях Сдома. Везде. Однако силы сторон были примерно равны, и перевеса никто пока не имел, и, значит, наступило самое подходящее время, чтобы, воспользовавшись хаосом, в который были ввергнуты Семь Островов, совершить последний бросок.
      Отбросив «за спину» исполнившую свою службу Тьму, Карл бросил взгляд через плечо на Анну, вспомнив теперь и о ней. Но Анна, разумеется, никуда не делась, просто потому, что сделать этого никак не могла. Несчастная девушка скорчилась в углу около изразцовой печи, не в силах бежать от Карла, и не способная смириться с неожиданно обрушившимся на нее рабством, оказавшимся во сто крат ужаснее той подлой зависимости, в которой жила она до сих пор. Ее прежний хозяин лежал тут же, широко раскинув руки и ноги и устремив мертвый взгляд в содрогающийся от мощных ударов волшбы потолок. Кровь из раны в груди больше не вытекала. Ян был уже два часа как мертв, к тому же после ударов Шарка и Ноша, кровь обычно сворачивалась на удивление быстро. Вот только пользы от этого тому, кого они сразили, не было никакой. В руках Карла и меч, и кинжал никого и никогда не ранили. Они умели только убивать.
      — Пойдем! — сказал он, с трудом проталкивая слова через пересохшее горло, и окончательно утвердился на ногах. — Пойдем, женщина!
      Карл хотел, было, отвернуться, чтобы посмотреть в окно, Там, на озаряемой вспышками «проклятий» улице, продолжали яростно сражаться неведомые ему бойцы. Он бросил последний равнодушный взгляд на плененную дочь Кузнеца и начал медленно оборачиваться, и в это мгновение — самое обычное мгновение, одно из множества, успевших кануть за эту ночь в бездонный колодец вечности — все, случившееся здесь, в этой комнате, несколькими часами раньше, внезапно вернулось к нему, обрушившись с силой штормовой волны.
      «Как?! — гнев сжал его холодное сердце, и ярость кровью ударила в виски. — Зачем?!»
      Снова, как это случалось уже с Карлом много раз в прошлом, его душа как будто распалась на две независимые, но, тем не менее, связанные между собой части. И одна половина его Я была ошеломлена абсурдной реакцией другой, не понимавшей, не желавшей понимать и принимать такие очевидные вещи, как необходимость, или надобность. Ведь ему нужна была Анна. Что могло быть здесь непонятно? Он в ней нуждался, и, коли так, то и взял. Так что же такого исключительного случилось здесь два часа назад, чтобы это неизвестно откуда и зачем взявшееся второе его Я пылало, теперь столь нестерпимым гневом? Но и вторая половина его души, та, что испытывала теперь совершенно незнакомые Карлу чувства — гневи ужас— была ошеломлена и совершенно не понимала того, что безупречно, во всех мыслимых деталях, сохранила и воспроизвела, «вернула к жизни» великолепная память художника.
       Отчаяние в агатовых глазах прекрасной Садовницы, скованной арканами огня и железа, и смертельный ужас, плескавшийся в синих, еще недавно таких холодно-надменных глазах Брата Кузнеца…
      «Как?!» — Карл увидел себя как бы со стороны. Уставший, измученный, с мокрым от пота лицом, но все еще полный решимости довести до конца начатое дело, он стоял посередине просторной комнаты в каком-то городском доме Сдома, где, собственно, и произошли в течение первых часов ночи те события, за которые он, Карл Ругер, готов был лишить жизни любого другого человека. И, тем не менее, случившееся являлось уже состоявшимся фактом, принадлежавшим прошлому, и теперь, в настоящем, объятый гневом Карл пытался понять, как такое было возможно. Его сердце, его художественное чувство увиденного не принимали, отвергая и полагая неправдой. Однако другая часть его Я очевидным образом не была способна понять, откуда вообще могли произрасти этот гнев, граничащий с ненавистью, и это неприятие, подвергавшее сомнению истинность событий, которые на самом деле уже произошли, и хотя бы поэтому, являлись истинной правдой.
      Он так и не отвернулся. Стоял, смотрел на Анну, в руке которой явственно подрагивал его кинжал, постоянно выцеливавший своим острым жалом ее открытое для удара горло. Смотрел и пытался сбросить с себя внезапно и так не вовремя обрушившееся на него наваждение. Он знал, что время неумолимо уходит, утекая, как песок, просыпающийся сквозь пальцы, и медлить нельзя, но с другой стороны никак не мог изгнать из своей собственной души чужой и непонятный ему гнев.
       Холодные, как лед, глаза Великого Мастера, безумие в полных слез глазах Анны…
      — Ну! — с силой выдохнул Карл, и Анна, наконец, отвела от лица свободную руку, которой, то ли пыталась скрыть от него свои слезы, то ли закрывалась от приводящей ее в животный ужас картины смерти и разрушения. Ее черные глаза были и сейчас полны слез и отчаяния, лицо утратило свою обычную прелесть, распухшие губы беззвучно шептали проклятия, которые, впрочем, бессильны были причинить ее новому господину хоть какой-нибудь вред.
      «Как?!»
      А как еще это можно было сделать? Как? Великие боги! Ему нужны были две женщины. Две, и отнюдь не любые, потому что те «двери», которые предстояло открыть, по-другому не открываются. Конечно, идеально было бы взять Анну и Викторию, но Карл, как ни пытался, не нашел способа подчинить себе сразу двух владеющих огромной силой волшебниц. Проще, оказалось, заполучить эту Дочь Кузнеца и затем уже с ее помощью, захватить Норну. Вот и будут у него, тогда, два Ключа, тем более, что второй находился сейчас едва ли не у самого Порога. Впрочем, и тот план, на котором он, в конце концов, остановился, был совсем не прост и требовал серьезной подготовки. Чтобы справиться с этим головоломным делом, Карлу потребовались вся его власть, едва ли не все собранные за столетие несметные богатства, опыт всей предшествующей жизни и еще три месяца тяжелого кропотливого труда в придачу. Но зато сегодня ему хватило всего трех часов, чтобы совершить то, что казалось совершенно невероятным еще год-полтора назад. Однако если он брался за какое-либо дело, то уж, верно, не за тем, чтобы его не завершить. И на этот раз, все произошло точно так же, как неоднократно случалось в прошлом. Карл нарисовал в своем воображении, как все это должно будет выглядеть сегодняшней ночью в Сдоме, и достаточно быстро — всего за каких-то жалких три месяца — добился того, чтобы его «рисунок» обрел плоть и кровь, превратившись из замысла в реальность. Самым трудным оказалось подготовить вспыхнувшую этой ночью войну, но не потому, что это было невозможно в принципе — зерна раздора давно уже проросли и дали крепкие всходы — а потому, что Карл не мог все это время показываться в Семи Островах, где его могли легко узнать. Более того, ему пришлось сделать нечто такое, чего он не делал никогда в жизни. Последние полгода, он был вынужден скрываться от ищущего взгляда Норны, но только потому, что, как выяснилось, Карл был ей нужен не меньше, чем она ему. Вот только цели у них были разные. А Анна…
       «Так ли было необходимо ломать еще и эту судьбу?»
       «Что ты знаешь о необходимости?!»
      Карл все-таки оглянулся на окно, но то что происходило сейчас на улицах Сдома было ему и так хорошо известно, а через окно увидеть это было невозможно.
      « Что ты можешь знать?» — гневно воскликнул он, как будто ведя спор с реальным, живым противником.
      И тогда пришло понимание. Едва ли не с удивлением, на которое он, впрочем, считал себя уже не способным, Карл осознал, что определяло его поступки сейчас и здесь, и три месяца назад, и годы и годы, которые предшествовали сегодняшней ночи.
      « Жажда…»
      Тогда и теперь, это была Жажда, чувство сильнее страсти и непреклонней страха смерти, и именно она, эта жажда, вела его по последней человеческой дороге из всех, по которым ему приходилось идти в своей жизни длинною в век.
      «Последняя дорога».
      Что ж, возможно, что и так. Последняя. Его это уже не пугало.
      « Залитая кровью и слезами…»
      А если и так?!
      Анна была достижима именно потому, что находилась в кабале. Это было древнее проклятие всех, кого боги наделили своим волшебным Даром. Первый мужчина или первая женщина несущего Дар обретали над ним огромную власть. Впрочем, только в одном единственном случае: если тоже обладали Даром, притом не Даром вообще, а тем же самым. На самом деле, именно поэтому волшебники и волшебницы, которые о силе первого соития были осведомлены, опасались себе подобных, во всяком случае до тех пор, пока не потеряют девственность. Однако Анне не повезло. Она была крестьянской дочерью и тайн магического искусства знать, естественно, не могла. Ян нашел ее раньше, чем кто-либо другой, и своего шанса не упустил. Его собственный Дар был сродственен Дару Анны, но исчезающе мал, однако силы — обыкновенной мужской силы — чтобы изнасиловать девчонку, еще не вполне владеющую своей силой, ему хватило с лихвой. И в Сдом, в семью Кузнецов, он пришел не один, а с Анной, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы не только быть принятым в Братья, но и чтобы, не смотря на молодость и вздорный нрав, занять в клане выдающееся положение. Все так и случилось, и никто, казалось, уже не мог ему помешать, ни Игнатий, прямо скажем, его не любивший, но вынужденный считаться с мнением других Братьев, ни Виктория, которая была бессильна разорвать возникшие между Яном и Анной узы, ни тем более сама Анна.
      Однако Ян не знал — он вообще много чего не знал, этот самоуверенный, но глуповатый Ян — что способ уничтожить его власть над волшебницей все-таки существует. Впрочем, начиная игру, Карл тоже не знал всех подробностей, зато он знал того, кто мог помочь ему эти тайны узнать. А еще Карл мог заплатить за запретное знание такую цену, которую вряд ли был способен предложить кто-нибудь другой. Игнатий его предложения не оценить просто не мог, и, разумеется, принял, хотя — видят боги — старика корежили (особенно поначалу) те же чувства, которые пытались проникнуть сейчас в холодное, как мертвый камень, сердце Карла. Великому Мастеру Кузнецов было наплевать на Яна, но Анну он любил, как дочь, или внучку, впрочем, желание увидеть Высокое Небооказалось все-таки сильнее. И все случилось именно так, как и нарисовал задолго до этого в своем воображении Карл, потому что « силой взятое кровью и силой может быть отнято другим».

5

Глава 6
Зеркало Дня