Глава 21

Осень, 1996 год

Баланду она нашла на помойке. Бывший «грамотный» редактор и ловец политических ошибок рылась в железном контейнере в поисках пустых пивных бутылок и еще бог знает чего, о чем не хотелось бы даже думать. К ногам, обутым в нелепые сапоги на низком каблучке, какие лет десять назад расхватывались на бойких распродажах в Останкино, притулилась большая холщовая сумка, заполненная халявной стеклотарой. При виде экс-коллеги поисковая работа заглохла, а работница растерялась, отвернулась, повернулась и с вызовом заявила:

— Сколько лет, сколько зим! Привет, Поволоцкая! А я вот корм для птиц ищу. — Потом, сообразив, что пернатые стеклом не питаются, добавила: — И попутно бутылки собираю. Чего уж добру пропадать, верно? Соседка у меня — пенсионерка. Пенсии еле на хлеб хватает, так я наберу посуды, сдам да куплю ей кусочек масла. Ближнему надо помогать, само собой.

Наивная ложь была такой откровенной и неумелой, так выпирала из маленьких, прищуренных глаз, что Васса почувствовала к бедняге жалость. За свои прежние пакости та, конечно, заслуживала наказания, но только плеткой, не бичом. Она приветливо улыбнулась, игнорируя мягкую тару.

— Здравствуй, Тамара! Очень рада тебя видеть!

— С чего бы? — недоверчиво хмыкнула Баланда. — Мы вроде с тобой не дружили.

— На память не жалуюсь, — пояснила Василиса, — а в памяти — до сих пор вкус твоих пирожков и чая на травах. Помнишь, когда я болела, ты угощала меня домашними пирожками и мятным чаем?

— Там еще зверобой был с ромашкой, — добавила Баланда, деловито выудила пару бутылок, протерла грязной тряпкой и сунула в серую обтрепанную сумку с вылинявшей надписью «Анапа». Потом сняла с рук дырявые вязаные перчатки, аккуратно свернула, вытащила из кармана пальто полиэтиленовый пакетик, положила туда свою оборону от грязи и приткнула в боковой кармашек линялой «Анапы», сколола английской булавкой сломанную молнию и, довольная, выпрямилась. — На сегодня хватит! Сейчас сдам, зайду в магазин, куплю соседке молока с хлебом и двину домой. — Внимательно оглядела стоящую перед собой знакомую незнакомку. — А ты здорово изменилась, прекрасно выглядишь! Ухоженная, красивая, богатая. Замужем?

— Нет.

— А кто ж тебя так наряжает?

— Сама, — улыбнулась Васса. Непосредственность Баланды забавляла. В ее поведении теперь было больше детского интереса, чем нахального любопытства склочницы.

— Ну и правильно! — одобрила та, наклоняясь к упакованной добыче. — Сама о себе не позаботишься — никто не позаботится. — И, пыхтя, приподняла сумку. — Черт, тяжелая!

— Подожди, — остановила труженицу Василиса, — я помогу.

— Давай, — охотно согласилась та, — в два кулака сподручней.

У низкого окошка выстроилась очередь. Последним оказался небритый, помятый тип с мутными глазами и перегаром за версту.

— Мать, — засуетился он вокруг Баланды, — ты, это, присмотри за моими-то, я на минутку. Лады?

— Иди уж, — вздохнула «мать», — только учти: не успеешь — ждать не буду.

— Как штык, мадам! — обрадовался помятый. — Пять минут — и я опять у ваших ног!

— Фигляр, — презрительно фыркнул пожилой мужчина в тирольской вязаной шляпе, — не успел пустые сдать, а уже побежал за полной.

Баланда промолчала, видно, дискуссии в очереди сегодня не привлекали.

— Ты работаешь? — спросила Васса.

— Нет. — И с горечью добавила: — Сократили, само собой, и до пенсии не дали дожить. Теперь у них там в почете молодые и ретивые. Как в той песне: судьба ласкает молодых да рьяных. Помнишь «Собаку на сене»? Какой фильм, какие актеры и что за чудное было время! — На ее глазах вдруг выступили слезы. Она досадливо вытерла их кулачками и беззастенчиво соврала: — Аллергия, глаза чешутся. Ладно, Василек, иди, что тебе тут со мной торчать? Спасибо за помощь.

От этого неожиданного, забытого «Василек» перехватило горло. В коме, который не давал дышать, скаталось все: молодость, обласканная дружбой и любовью, посиделки в Останкинском баре, бесконечные «сценарии эфирного дня» и прозрачная вертушечная дверь второго дома на Королева, 12. Перед Вассой, пытаясь сохранить достоинство, стояла не жалкая немолодая женщина — привет из прошлого. И этот «привет» заслуживал участия.

— Нет, — улыбнулась она, — подожду. Потому что хочу пригласить тебя на чай. Когда-то я пробовала твой мятный, попробуй теперь мой жасминовый.

У Баланды полезли на лоб глаза. За всю жизнь это был первый случай, когда ее звали в гости. Не снисходительно, нехотя, заодно с другими, а уважительно, персонально, с просительной интонацией. Она покраснела как маков цвет и принялась тщательно снимать с рукава старомодного драпового пальто налипшие в трудовом процессе соринки.

— Не знаю, — бормотала в сторону, — у меня еще столько дел. Соседка ждет. Кота завела, тоже ждет.

— Пойдем, Тамара, — тихо позвала Васса, — чайку попьем, повспоминаем, поговорим о жизни. Ничто не посылается без смысла, может, и наша встреча не случайна. А коты — не собаки, они вполне самодостаточны и легко справляются с одиночеством.

— Только не мой! — загордилась Баланда. — Базиль терпеть не может, когда я ухожу, и вечно пакостит: то порвет, то нальет, то расцарапает.

Она с охотой переключилась на кота, и к тому времени, когда они переступали порог квартиры, Василиса знала об этом домашнем тиране все.

— Раздевайся, проходи, устраивайся. Я сейчас!

Стол был накрыт за пять минут. Все честь по чести: и вино, и закуска, и чай с конфетами. Выпили за встречу, посплетничали о нынешних телезвездах — жалкой пародии на прежних. Через час гостья оттаяла и разоткровенничалась.

— Знаешь, когда меня турнули, я была в большой обиде и злилась страшно. На Гаранина, его, кстати, тоже «ушли» на пенсию, на эту перестройку дурацкую, на демократов, на Ельцина, которому, как идиотка, в рот заглядывала. Жалела, что вовремя на Российский канал не слиняла, туда ведь многие переметнулись. А потом думаю: кой черт на весь мир злиться? В конце концов, я тоже не подарок — ко всем придиралась, считала себя умнее других, а тексты писала, как и остальные, не лучше. Но, правда, и не хуже. Таких, как я, не любят и при любом удобном случае от нас избавляются.

— Ты не ошибаешься?

— Нет, — вздохнула Баланда, — я себе цену знаю. Чего уж там, надо хоть на старости лет быть перед собой честной. Я после телевидения многое перепробовала: и объявления расклеивала, и чужие полы мыла, теперь вот дворником на соседнем участке пристроилась, — доложилась она. — А ты знаешь, как трудно туда попасть? Меня знакомая привела, а так хрен прорвешься.

— И много платят?

Дворничиха назвала сумму, намекнув, что заработок — эластичный и зависит от удачи. И тут Васса себе удивилась.

— Я буду платить в полтора раза больше, пойдешь ко мне работать?

Прикрепленная к ДЭЗу уставилась на нового работодателя.

— К тебе?! Ты что, новая русская?

— Нет, — успокоила с улыбкой та, — просто я больше года не была в Москве, выпала из жизни. Мне нужен помощник, грамотный, толковый, на которого можно положиться. — Плела она, изумляясь себе все больше. — Необходима информация: газетная, радийная, телевизионная. Всякая! Какова конъюнктура на рынке труда, чем сейчас выгодно заняться человеку моей квалификации. — Гостья слушала бредовый экспромт с разинутым ртом. — Короче, я собираюсь открыть свое дело, и мне нужен секретарь. Пойдешь?

— Ага! — выдохнула без колебаний Баланда, не сводя с возвращенки восхищенных глаз. — Только не надо — в полтора, плати столько же, но с премией. — И поспешила добавить: — Если заслужу.

Заслужила. Первый порыв, основанный на нелепой жалости, оказался верным и оправдывал себя с лихвой. Именно благодаря бурной деятельности помощницы фикция с открытием собственного дела превращалась в реальность. Ландрэ засыпала своего «босса» ворохом газетных вырезок, докладных записок и устных сообщений. Этот информационный поток принес эгоистичную идею пополнить себя еще одной каплей. Попросту говоря, перебрав все возможные варианты будущей трудовой жизни, Васса остановилась на единственном: создать газету. В абсурдной, на первый взгляд, мысли было немало разумного. Во-первых, образование: это на телевидении выпускница Полиграфического института оказалась залетной птицей, готовили-то ее для газетного дела. Во-вторых, наличие кругленькой суммы, положенной в банк после продажи магазина. В-третьих, Вадим, муж Лариски, прожженный газетчик, который, хоть и далеко, всегда подскажет, если что. И на пару с Баландой, пришедшей в восторг от авантюрного замысла, они рьяно принялись за дело. Перво-наперво следовало узнать: сколько стоит. Узнали. Узнанное повергло в шок. Даже если продать квартиру и себя (?!) — денег не хватит. С другой стороны, сдаваться не хотелось, и, поахав денек, на другой неугомонная пара продолжила теоретическую разработку. В конце концов, не всегда практика утирает нос теории, часто случается и наоборот. Приличная базовая сумма имеется, а горшки обжигают не боги. Васса не сомневалась, что варианты денежной минимизации отыщутся, на худой конец, возьмут кредит в банке. Стали определяться с концепцией, здесь пришлось поломать голову. В итоге решили велосипед не изобретать, а сделать газетный вариант дамского чтива: мода, погода, немножко о культуре, полезные советы, чуток о политике и, конечно, сплетни. Словом, информационная солянка, приправленная пряным соусом толков. При виде этих ингредиентов, заполнивших три печатных страницы, Васса пришла в ужас: кто же сможет переварить такое немыслимое блюдо!

— Васенька, — с жаром развеивала ее скептицизм Баланда, — ты напрасно сомневаешься! В Москве сейчас полно нуворишей, а на их содержании еще больше глупых бездельниц, праздных сучек, которые изображают друг перед другом светских леди. Чтобы быть в курсе событий — политики и культуры — им достаточно поскакать по верхам. Наша газета станет для них палочкой-выручалочкой: и с претензией, и обо всем, и понемногу. И мозги свободными ум при деле.

— Думаешь?

— Уверена!

— Хорошо, а как назовем?

— Что?

— Газету!

От перевеса своей правоты помощница загордилась и взмыла в небеса, а потому не сразу сориентировалась в вопросе.

— А-а-а, — разочарованно протянула она, не успев насладиться «полетом», — так это мы сейчас сообразим, в две минутки выдадим.

Не помогли и сто двадцать две. Название вредничало, пряталось, мелькая молнией на задворках лексической памяти, и никак не хотело осчастливить собой двух «асов» газетного дела. Наконец первая скрипка не выдержала.

— Все! Сейчас моя разбухшая голова лопнет и…

— …мы останемся без мозгового центра, — подхватила на той же ноте вторая и задвигала стулом. — Ладно, пойду я. Утро вечера мудренее, авось завтра придумаем.

После ее ухода Васса заварила чай, включила торшер, приудобилась в кресле и уставилась перед собой с полной чашкой в руке. Фоном для белых, вышитых шелком штор на окнах служила темнота, которая прятала человека. Живого, не придуманного, необходимого — единственного. Кто никак не хотел ее отыскать и не находился сам. Смешно! В одной из крупнейших столиц мира, напичканной разного рода службами, техникой и людьми, словно в выжженной жаром пустыне, живут двое. Безголосые, бестолковые, беспомощные. Среди миражей и собственных теней — и никого, и ничего больше. Одна память да разум, который готовится к бунту. Почему все случилось так поздно? Так внезапно и так быстро оборвалось? Как будто столкнул вечный хаос пару частиц — и тут же оттолкнул друг от друга, словно испугался их будущей мощи. Эти редкие встречи десяти лет, оказывается, упали семенами не на бесплодную почву — проросли, дали всходы и теперь требовали собрать урожай. Но собирать, похоже, некому. Некому брать в охапку, теребить, заботливо поглядывать, подправлять, отдавать и требовать — чтобы жить. Не обязательно под одной крышей, без нужды ежедневно, не посягая на свободу — просто знать, для чего придуман телефон, и зачем вечера длинные, и откуда берутся силы, и как вкусно вино в бокале, когда пьешь вдвоем. Борис Глебов отличался от остальных, как восковая свеча от лучины: и та, и другая освещают, но одна горит с трепетом, другая — с треском. Чувство к человеку, спасшему когда-то жизнь, было совсем не похожим на пылкую влюбленность в мужа. Первая любовь пробуждает чувственность, последняя — будоражит ум и не дает заснуть телу.

Тишину квартиры нарушили резкие звонки. От неожиданности Васса вздрогнула, теплый чай пролился на светлый халат. Она досадливо смахнула капли и сняла трубку.

— Да!

— Привет, Василиса Егоровна! Это я. — После возвращения своего идеала Стаська зациклилась на превосходстве загадочной русской души над скучной предсказанностью прочих и, отыскав где-то значение звучного «Василиса», уверяла, что это означает «царица». Про отчество умалчивала, видно, оно не отвечало высоким духовным запросам «лингвиста», и, произнося с придыханием имя, коротко пробегала наименование по отцу. — Пожалуйста, приедь ко мне завтра! — Таинственный голос обещал сюрприз.

— Что-то случилось?

Трубка солидно покашляла, информацией не раскололась и после секундной паузы ответила, что новостей нет, но Василиса Егоровна непременно — просто кровь из носу — должна появиться.

— Хорошо, — улыбнулась Васса, — когда?

— Ой, спасибочки! Вечером можно, часиков в семь?

— Договорились.

Парой часов позже ночная дрема подарила название газеты: «коробейник». И по-русски, и со смыслом, и трудяга: что потопает, то и полопает. А в том, что их будущий хлеб не окажется легким, засыпающая провидица не сомневалась ни на йоту.

Продираясь в автобусе через чужие головы и куртки, Васса решила на психике не экономить, а купить машину: муниципальный транспорт выбивал из колеи, расшатывая нервную систему.

Дверь не открывалась, и после третьего звонка припороговая гостья, испытывая тихий ужас от скорой обратной дороги, приготовилась дать задний ход. Жалобно дзинькнув напоследок кнопкой, развернулась к лифту.

— Куда?! — Из распахнутой настежь двери беглянку втащили за руку в знакомую прихожую.

— Лариска! — ахнула Васса, не веря собственным глазам. Перед ней, расплываясь во весь рот, стоял роскошный сюрприз. Загорелый, по-прежнему красивый, все так же любимый и такой же нужный. — Ты в отпуск?

— Насовсем! Я что, ненормальная — вечно торчать в Риме?

За столом Василиса была четвертой. Слушая вполуха сказки об Италии, только сейчас начинала понимать, как не хватало ей этой теплоты, неподдельного интереса, бескорыстия, искреннего участия — дружбы. Без которой человек — всего лишь коробка передач для регулировки различных функций.

— А ты чем собираешься заняться? — Хозяйка заботливо подложила на тарелку гостьи новую порцию лобио.

— Газетой, — не лукавя, призналась та. И вздохнула: — Только не знаю пока, с какого боку подступиться.

— А в чем проблема? — весело поинтересовался Вадим, разливая по бокалам вино. Веселиться можно, когда за плечами многолетний журналистский опыт. — Лара говорила, у тебя хороший слог.

— Я не собираюсь писать в чужие, — пояснила будущая «акула» бизнеса, — а хочу создать собственную.

— Здорово! — восхитилась Настя.

— В партнерах не нуждаешься? — спросил газетный дока.

— Пока нет, — скромно ответила начинающая.

— Уверена? — хитро прищурилась Лариса.

Настя прыснула и уткнулась в бокал с «Мукузани». Гостья подозрительно уставилась на веселую хозяйскую парочку, чутким носом чуя подвох.

— Вадим тоже собирается организовать свой бизнес, — просветила Лариса. И с намеком добавила: — Информационный. — Потом не выдержала и без церемоний заявила: — Васька, подтягивайся к нам, вместе мы горы своротим! Правда, Вадик?

— Правда, — серьезно ответил тот.

Воистину, хочешь насмешить Бога — расскажи ему о своих планах. А потом борись с искушениями, которые вдогонку за Божьим смехом посылает судьба. Согласиться на это заманчивое предложение — значит, застраховаться от ошибок и шишек, пристроиться под надежное крыло, которое и прикроет, и защитит, и укажет путь.

— Только не тяни долго резину, Василек, — посоветовала Лариса, — через пару недель Вадим уже регистрируется.

И она не потянула.

— Спасибо! — поблагодарила от всей души, признательная за близость чудесного, что уже явилось чудом. — Нет, я сама. — Сто сот стоит тот, кто сумеет растолковать этот бессмысленный ответ.

— Васька…

— Она права, — остановил жену Вадим. Потом внимательно посмотрел на отказчицу. — Будет нужна помощь — с удовольствием помогу.

А неплохого мужа выбрала себе Лариска!

И закрутились белки в колесе — пара. Неугомонная, неуемная, настырная, где одна всегда восхищается другой и заводит постоянно одну и ту же пластинку.

— Васенька, какая у тебя светлая голова! И жилка творческая, и деловая хватка — тебе бы страной руководить, в момент навела бы порядок!

Баланда уверенно превращалась в Тамару. Преданную, надежную, готовую разорвать любого, кто обидит ее кумира. Такое поклонение утомляло, но разлад не вносило, и деловые леди довольно слаженно тянули свою лямку. Зарегистрировались, сняли маленький офис, наняли фотокора, заключили договор с типографией и выпустили первый тираж. Дебют прошел не ахти как. Но сложа руки никто не сидел, и шаг за шагом тощий «Коробейник» упрямо топал по газетной дорожке. А если откровенно, новое дело осваивалось очень трудно: не хватало навыков, знаний, времени. Но кто же откровенничает в бизнесе? Молчи, улыбайся, не сдавайся и верь! Так они и карабкались три месяца, поддерживая друг друга и не оглядываясь назад.

А на исходе четвертого случилась беда. Ранним утром она позвонила в дверь и вежливо доложилась:

— Телеграмма. — На пороге стояла маленькая худенькая девушка в курточке, брючках, сапожках, на голове — черный беретик, в глазах — восторг напополам с испугом. Такое сочетание Васса видела впервые. Почтовый «беретик» ткнул ноготком с облезшим лаком в галочку. — Распишитесь, пожалуйста. — И, подхватив подотчетную бумажку, сиганул вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.

Все прояснилось в следующую минуту, когда черные буквы сообщили о гибели Ива. А потом резанули по сердцу и хватили с размаху совесть. И снова та же мысль: останься рядом, может, и был бы Ванечка жив. Почему она все время уходит от тех, кто любит? Сначала — к Богу, потом — к себе. А оставленные отбывают навсегда. Из жизни — не из дома. Васса всмотрелась в текст. Буквы прыгали, но читались и предлагали приехать. Чтобы проститься с мужем и разобраться с формальностями.

До официального развода оставалось чуть больше месяца.

— Он говорил со мной по телефону, сказал, что собирается купить Катрин подарок к Рождеству и… — Жак замолчал, судорожно двигая кадыком.

— И что случилось? — осторожно спросила Васса.

— Взрыв. У меня чуть ухо не оглохло. — Растерянно уставился на свои сцепленные руки. — Полицейские сказали, что в урну была подложена бомба. Это дерьмо взорвалось, когда мой отец проходил мимо. Именно тогда, ни минутой позже. — Потом поднял изумленные, полные боли глаза. — И ты представляешь, никто до сих пор не взял на себя ответственность!

Этот разговор случился по приезде, а накануне отъезда был другой. Ив погиб женатым, согласно завещанию жена наследовала роскошную яхту и миллион франков.

— Жак, я не могу это принять, — убеждала» сына вдова. — Мне ничего здесь не принадлежит.

— Нет, — твердо возразил младший де Гордэ, — мы не вправе оспаривать отцовскую волю. — Поколебался, словно не знал, продолжить ли мысль, и все же решился: — Я знаю, у вас были проблемы. Но отец любил тебя и был с тобой счастлив. Он знал, что делает.

— Может, есть другое завещание, — предположила нечаянная наследница, — более позднее?

— Нет, — отмел нелепое предположение Жак, — это — последнее. — Внимательно всмотрелся в сидящую рядом красивую женщину и тихо, с сочувствием добавил: — Отец… как это говорят у вас в России… — наморщил лоб, подбирая нужное слово, — …жалел тебя. — И отвел глаза.

Последнюю точку поставил Ванечка. И ушел, захлопнув за Ивом дверь.

— А сегодня ровно год, как я позвонил в твою дверь, помнишь? — Стоя перед зеркалом, Борис пытался повязать галстук. — Черт, ненавижу официоз!

— Не чертыхайся, — она отставила недопитую чашку и вышла в прихожую, — как ребенок, честное слово! — Перехватила концы, ловко сплела узел. — На носу пятьдесят, а галстук повязывать не научился.

— Хамите, Василиса Егоровна? — весело прищурился неумеха. — До полтинника еще дожить надо! — Васса молча улыбнулась. — Так как насчет торжественного ужина? Куда вас пригласить, моя прекрасная леди?

— А вот до ужина еще дожить надо, — не осталась в долгу «леди», — созвонимся.

— С женщиной спорить — век коротить. — Борис чмокнул подставленную щеку, накинул куртку и, прихватив ключи, выскочил за порог.

— Застегнись, — напутствовала Васса, — холодно.

— Машина у подъезда, — ответил Глебов и вошел в лифт. — Доброе утро! — Двери сомкнулись, и серая коробка покатила соседей вниз.

Этот год пролетел безумным днем и растянулся сладкой ночью. О сладости знали только двое, в безумие были посвящены многие. Лариса, потрясенная гибелью Ива, Вадим, давший дельный совет, как с толком вложить деньги, Баланда, ошалевшая от финансовой подпитки их бизнеса. Тощий «Коробейник» располнел и увереннее открывал свой короб, зная, чем заманить. Безобидные рецепты домашней выпечки потеснились, уступая место острым статьям. О газете заговорили, заспорили — кто плевался, кто пел дифирамбы.

— Васенька, — опасалась Баланда, — может, мы зря в это лезем? Нас ведь могут закрыть. Сама знаешь: чья власть, того и сила. — Помощница явно намекала на последний материал о наркотиках. — Мы задели депутата, а это уже не шутка. Как ты думаешь?

— Я думаю не так, — улыбнулась главред.

— Хуже всего, что такие статьи ничего не меняют, — гнула свое ответсекретарь, — плетью обуха не перешибить.

— А я думаю иначе. Без правды, Тамара, не житье, а вытье. Я этой волчьей стае подвывать не хочу.

— Может, оно и так, — сдалась Ландрэ, — тебе виднее, Васенька. Ты — босс.

«Босс» умолчал, что после тех двух статей воздух вокруг сгустился. Нет, никто не угрожал, не преследовал, не ставил в колеса палки. Но кто-то дышал в затылок, и дыхание это грозило бедой. В свои ощущения она не посвящала никого, даже Бориса. Зачем? У Глебова и без того головной боли хватает. Васса перестроилась в правый ряд и переключилась на их отношения. Что мешает принять его предложение? Создать семью, купить большую квартиру, сделаться профессоршей и жить-поживать да добра наживать. Ведь она любит, жизнь может за него отдать. Что же тогда останавливает?

Впереди, у перекрестка отчаянно размахивала руками девушка. Приглядевшись, Васса узнала Настю.

— Привет, Василиса Егоровна! — В открытую дверцу заглянула сияющая физиономия. — Как здорово, что я тебя встретила! — затараторила, плюхаясь рядом с водителем.

— Ты почему болтаешься по улицам? — попыталась сделать строгое лицо Васса.

— У меня — выходной.

— А у меня — рабочий. Что собираешься делать в моей машине?

— Просить. — Анастасия умоляюще сложила руки, пара карих миндальных орехов заглянула в самую душу. — Василисушка свет Егоровна, умоляю, потрать на бедного несмышленыша пяток минут, помоги выбрать платье, а? Новый год на носу, а я раздета, несчастна и не пристроена! — Веселая форма никак не вязалась с жалостным содержанием. — Поддержи мудрым советом бестолковую!

— Уничижение паче гордости, — хмыкнула Васса. — Короче!

— Здесь на углу симпатичный бутик, зайдем, а? Пара взглядов, один совет, о'кей?

— Спекуляция обаянием — свидетельство корысти, — назидательно заметила потенциальная советчица.

— Ага, — проигнорировала намек «спекулянтка», — вот здесь тормозни, пожалуйста!

Она крутилась перед зеркалом, когда на улице рвануло. От взрыва вылетели стекла и заскулили осколками.

— Господи, что это?! — ахнула продавщица. Настя в ужасе застыла у зеркала. Васса открыла магазинную дверь. На месте ее «восьмерки» горела груда искореженного металла, неподалеку успели скучковаться зеваки. А там, где пять минут назад беспечно болтали двое, плавился подарок — мужские часы с надписью, о которой будет знать теперь только даритель. У Вассы потемнело в глазах, и она опустилась на ступеньку модного магазина.

— Ты написала статьи, где утверждаешь о причастности депутата к наркотикам?!

— Нет, — спокойно возразила Василиса, — я выдала материал, где говорится только о знакомстве Баркудина с наркоторговцами. Но третья статья будет содержать более полную информацию.

Борис побелел.

— Ты назвала эту фамилию?

— Пока нет.

— Ты соображаешь, что делаешь?

— Думаю, да.

— Думаю, нет! — Он яростно сжал кулак, потом разжал, на тыльной стороне левой ладони проявились набухшие вены. — Ты кичишься своей храбростью, хотя это элементарная глупость, и суешься туда, куда бабам ход заказан!

— Не поняла? — На Глебова смотрели спокойные, прозрачные глаза. Чересчур спокойные.

— Ты лезешь на рожон, — он уже не сдерживал свой гнев, — безоружная, прешь на бандитов, для которых убить человека — что два пальца обмочить!

— Это говоришь ты?

— Именно! — Дрожащими пальцами вытащил из пачки сигарету. — Мужик вправе рисковать собой, но он не может спокойно наблюдать, как играет с огнем женщина.

Васса молча поднялась из кресла.

— Ты куда?

— Я, пожалуй, поеду домой. Завтра важная встреча, мне нужно выспаться.

Борис привлек ее к себе.

— Васька, прости, — уткнулся лицом в шею, — я, может, и потерял контроль, но очень за тебя боюсь. Ты плохо представляешь, против кого затеяла войну. Это не люди — нелюди.

— Все будет нормально, — мягко выскользнула она из рук, — не волнуйся. Мне пора.

— С таким упрямством и жаждой справедливости впору партию создавать, а не сидеть в газете! — не выдержал Глебов. — По крайней мере не будешь одиночкой.

— Это — мысль, — улыбнулась она, — я подумаю. — И вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Так закончился вечер первой годовщины их совместной жизни: со свечами, шампанским и полным непониманием друг друга.

Болело все: правый бок и локоть, оцарапанная щека, подвернутая в щиколотке нога, голова. Но больше всего ныла душа. Ныла и звала Бориса. Которого так не хватало рядом. Зачем она тогда стала в позу и уехала? Обиделась, что Глебов причислил ее к глупым бабам? Она и есть баба! Упрямая, самоуверенная, прущая на рожон, так и не сумевшая стать трепетной, осторожной, разумной женщиной, у которой хватает ума не таскать самой каштаны из огня голыми руками. Как он сказал? «Ты путаешь глупость с храбростью»? И здесь был прав! Какой умник прямым путем по кривой ездит? Только такой же безумец, которого, как и ее, учить — что лес боронить.