Когда забудешь, позвони

— Через дорогу.

— Ой, как хорошо! — обрадовалась Изотова. — Примешь меня на полчасика? Пожалуйста, я очень рада тебя видеть! Общнемся по-людски, не на ходу.

Настоятельная просьба, честно говоря, озадачила, но повода отказывать не было никакого, и Васса пригласила к себе. Причина визита прояснилась сразу, как только гостья ринулась в туалет.

— Ох, Васька, спасибо, выручила! — вошла в кухню счастливая Тина.

— Чай, кофе? — улыбнулась хозяйка.

— Кофе. А курить у тебя можно?

— Дыми.

— А ты совсем не изменилась, — похвалила старая знакомая. — Только строже стала. Замужем? — Она придвинула к себе дымящуюся чашку. — Молочка нет?

Василиса налила молоко в молочник и поставила на стол, выложила в плетеную корзиночку пирожки, достала коробку конфет.

— Угощайся.

— Хорошо живешь, — одобрила достаток гостья. — Так ты замужем?

— Нет.

— Что так? Разошлась?

— Умер.

— Прости, не знала. Трудно одной? Васса неопределенно пожала плечами.

— А я тоже одна, — беззаботно доложила Тинка. — Развелась со своим олухом три года назад. И не жалела ни одного дня! Детей Бог не дал, а терпеть такое «сокровище» — виселицу себе строить. — Возмущенно надкусила конфету и с ненавистью уставилась на шоколадный огрызок, как будто это он сосватал ее за «олуха». — Хороший муж ведь какой? — враждебно спросила разведенка у безвинной «свахи». И сама же дала ответ: — Тот, кто не пьет, не курит, не гуляет. Для мужского «плюса» этот набор трех отрицательных частиц обязателен. Согласна? — На этот раз вопрос относился к хозяйке дома. Та весело кивнула, гостья положительно начинала нравиться. — Ну вот! — обрадовалась пониманию «аналитик». — А мой придурок все эти «не» перетащил к другому знаку и стал чистым минусом! Не зарабатывает, не трахается, не чистит зубы перед сном — и кричит, что хороший муж. «Плюс»! — презрительно фыркнула она. — Как тебе эта перестановочка? — и торжествующе посмотрела на «аудиторию»: ясно же, с таким дня не выдержишь — Я потерпела десять лет и сказала: баста! Сейчас живу одна, сама зарабатываю деньги, езжу за рубеж и на отдыхе позволяю себе глупости. Жизнью очень довольна! Бросила вместе с мужем и свой чертов НИИ, и свою кандидатскую степень, выпившие у меня всю молодую кровь.

— А чем занимаешься?

— Челночу! Сначала моталась в Турцию, теперь — в Италию.

— И как?

— Я ж говорю: вполне! На первых порах, правда, по-всякому было. И обворовывали, и «кидали». Однажды чуть не убили, — рассмеялась она. — Но ничего, выстояла. Я же русская баба — гранит, ходячий памятник! Хрен меня снесешь! При жизни цветочки покупаю и к подножию кладу. Сама себе и скульптор, и монумент, и смотритель, — подмигнула многоликая и задумчиво оглядела аппетитный пирожок. — Слушай, Вась, я, может, поведу сейчас себя бестактно, но скажи честно: этими пирожками торгуешь?

— Да.

— Васька, бросай ты свою кастрюлю к чертовой матери и переходи ко мне! Вместе будем конкурировать с госторговлей. — Пирожница удивленно уставилась на челночницу с кандидатской степенью. — То есть не ко мне, конечно, — смутилась та, — а вместе со мной. Обучишься быстро, наука нехитрая. Я тебя под свое крыло возьму. Ну как?

— Надо подумать. Мне кажется, там совсем другой размах.

— Это правда, — рассмеялась Изотова, — помахать крыльями придется. Но ведь и мы — не курицы бескрылые. Это у тех вся мечта — на насест к петуху забраться. Взмахнула своими суповыми, подскочила — и под бочок к хозяину. А мы — сами себе хозяйки, и не скакать будем — парить! — Вербовщица зарумянилась, потянулась к сигарете. — За границу станешь кататься, как к себе на дачу. Мужичка отхватишь! Графа какого-нибудь итальянского, их там — что песку морского. Ты, Поволоцкая, красотка, тебе мужика заарканить — что мне бигудину с челки снять: р-р-раз — и готово!

Хозяйка, не вникая, пропускала бредни гостьи мимо ушей и уже собралась выпроваживать энергичную фантазерку, как зазвонил телефон.

— Алло.

— Василинка, радость моя, это я! Прости, если отвлекаю, но очень хочется услышать твой голос! Чем занимаешься?

— Здравствуй! — улыбнулась она. — У меня Тина. Чай пьем.

— Как я ей завидую, — вздохнула трубка. — Василинка, я через пять дней буду уже дома. Можно позвонить?

— Конечно, — удивилась «радость» очередному приступу робости.

— Спасибо! — обрадовался мореплаватель. — Все, моя хорошая, до встречи!

— До свидания. — Васса слегка растерялась. До какой встречи? Она ни с кем не собирается встречаться, даже с милым Алешей.

— Опоздали итальянские аристократы! — пропела Тинка, с интересом изучая потолок. — Я всегда говорю: красивая зрелая женщина — что хорошая вещь на распродаже: хоть и уцененный товар, а не залеживается.

— Мышление торговыми категориями, Изотова, не способствует развитию интеллекта, — заметил с улыбкой «уцененный товар». — И прекрати льстить, ответной похвалы не дождешься.

— Интеллект, Поволоцкая, кормилец плохой! — рассмеялась от души «товаровед». — Моя кандидатская на «ура» прошла, а что толку? Пылится на полке, а за те копейки, что нам платили, и день рождения не отметить. Нет, я нынче пытаюсь овладеть другим, что переплюнет всякий интеллект, — мудростью, — пояснила назидательно забавная гостья.

— Тема, конечно, интересная. Но мне завтра рано вставать.

— Ох, Васька, извини! И правда, заболтала я тебя. Еще раз спасибо! Телефон-то дашь или я бесповоротно надоела?

— Кокетка, — усмехнулась Васса и написала на листке свой номер.

— А ты мой запиши! И подумай над предложением. Тебе будет гораздо легче, чем мне. Меня конкуренты «закопать» хотели, а я помощь предлагаю. А потом уж, когда на белы ноги станешь, сама пойдешь. Надумаешь — звони, буду рада.

Не успела закрыть дверь, как снова кто-то позвонил. «Тинка, — решила Васса, — забыла что-нибудь». Но это была не Изотова. На пороге стояла Настя, и за две недели, что они не виделись, девушку словно подменили. Вместо жизнерадостного, очаровательного создания на лестничной клетке маячила унылая бесплотная тень с темными огромными провалами глаз. Казалось, какой-то страшный упырь высосал из нее всю кровь, оставив жалкую телесную оболочку.

— Настя, — перепугалась Василиса, — что случилось? С мамой что?

— Здрасьте, теть Вась, — пробормотала «оболочка». — С мамой все нормально. Ваша гостья отчалила. Можно я вместо нее пришвартуюсь?

— Конечно, заходи! А почему вдруг такая лексика?

«Оболочка» молча вздохнула, вползла в прихожую, с явным усилием, словно пудовую гирю, закинула на вешалку легкую куртку и поковыляла в комнату.

— Настенька, ты в порядке? — осторожно спросила Васса сгорбленную спину.

— Нет. Чаю можно? С жасмином.

— Конечно, милая! Может, поешь?

— Нет, только чай.

Через пару минут на стол вернулись пирожки, конфеты и заварочный чайник. Настенька, точно слепая, обшарила тонкими пальцами пузатый чайничек, нашла ручку, налила в чашку душистый дымящийся напиток. И заплакала. Молча, горько, как-то очень по-бабьи. Давным-давно Васса уже видела и такие слезы, и такое лицо. Как же она похожа на свою мать!

— Спасибо. — Отплакавшись, Анастасия высморкала в носовой платок остатки горестей. — Простите за дурацкие сопли. Ненавижу кваситься! И себя ненавижу! — с яростной силой ударила кулачком о кулачок.

— : Руки не виноваты, что голове — муки, — спокойно заметила хозяйка, догадавшись, что объект ненависти в этой комнате отсутствует.

— В том-то и дело, что не голове, — глубокомысленно возразила Настя, скрестив на груди без вины виноватые. Потом помолчала и задумчиво повторила: — Не голове. — Бережно подцепила ложечкой разбухший жасминовый цветок, внимательно изучила и со вздохом добавила: — Душе.

Когда в восемнадцать, отплакав, заговаривают о душе — дело ясное. Ситуация прояснилась, но не стала от этого управляемой.

— Не хочешь сказать, кто он? — мягко спросила Васса.

Настя независимо пожала плечами и храбро нырнула в ответ, как в прорубь.

— Ему сорок с хвостом. Женат. Преподает у нас французский. Дассен, Лелюш, Саган, Роден и прочие сопли. Кроме того, десять языков в багаже и докторская степень. — На глаза навернулись слезы, она захлопала ресницами и с возмущением уткнулась в потолок.

— Красивый?

— Не-а, метр с кепкой! Азнавур в очках и с лысиной. Впрочем, меня красивые мужчины давно не интересуют. Красавец уже был, в десятом классе. На выпускном даже целовались пару раз. Метр девяносто, греческий профиль, бицепсы, как у качка, задница, как у дога, и синие глаза. Умереть — не встать! По нему все девчонки сохли. Но это же ужас! — Стаська даже про потолок забыла. — Представляете, у него дважды два — всегда четыре! Тысячная в сторону — расстрел! Все знает, ни в чем не сомневается и уже сейчас думает о пенсии. Тоска зеленая!

— А зачем целовалась? — улыбнулась Васса и незаметно придвинула корзинку с пирожками.

— На спор! Поспорила на «Макдоналдс», что отобью у Ирки Новоселовой.

— И как?

— Филе о-фиш, коктейль клубничный и пирожок с вишней.

Васса внимательно слушала простодушную исповедь, где отчаяние подшивалось бравадой, а уважение рядилось в любовь. Она поняла, что пришло время влюбиться, и равнодушная к ровесникам Стаська сунулась в воду, не зная броду. И, кажется, стала тонуть. Ей надо было помочь, но у Вассы не было опыта в подобных делах, а собственный здесь явно не годился. Она не знала, что посоветовать, не собиралась поучать, ей и в голову не приходило возмутиться. Стаська, похоже, ошиблась с объектом, но это было первое чувство, и оно требовало уважения.

— Он тоже любит? — Она боялась услышать «да».

— Ага! — усмехнувшись, подтвердила опасение Настя. — Свою жену, наследника и языки. А меня он даже не замечает. — И, выудив из корзинки румяный лепесток, принялась сосредоточенно его изучать.

У Вассы отлегло от сердца. Слава богу, полиглот и впрямь оказался умным. Она поднялась выключить торшер, у которого собиралась почитать на сон грядущий, и посмотрела в окно. За стеклом уныло хлюпал осенний дождь. Порывистый ветер срывал желтые листья, и они, беспомощно барахтаясь, падали в лужи и на мокрый асфальт. При жизни эти потомки почек радовали собой глаз и освежали легкие; отмирая, оберегали обувь прохожих от грязи. Они распускались для чужой радости и помогали людям жить. Настя подошла к окну и стала рядом.

— Посмотри! — Васса показала на большое раскидистое дерево. — Какие красивые листья, правда? Желтые, багряные, даже зеленые есть. Я давно хочу увидеть, как распускаются на деревьях почки — и всегда пропускаю этот момент. Ночью ложишься спать — почки, утром просыпаешься — листья. Тебе когда-нибудь удавалось подловить, как почки распускаются?

— Нет.

— Вот и мне тоже. — Она помолчала, вглядываясь в освещаемое фонарем дерево. — А сейчас уже и листья почти все опали. Остались только самые крепкие, могут до первого снега продержаться… Настенька, — Васса обняла девушку и повернула лицом к себе, — в жизни всегда пропускаешь приход любви. И ее уход — тоже. Она проклюнется в любую минуту, беспричинно, незаметно — от слова, от взгляда, от прикосновения. И задержаться может до зимы. Она — непредсказуема и почти всегда — с болью. Иногда — это боль обмана, иногда — потерь, случается, и заблуждений. Какая боль твоя — жизнь покажет, но увидишь это только ты, никто другой. А когда увидишь — вспомни, как падали листья с этого клена, и не забудь, что весной из почек проклюнутся новые. — Она улыбнулась и сняла руку с плеча. — А сейчас давай чайку попьем?

— Я люблю вас! — вырвалось вдруг у Насти. — Можно мне обращаться на «ты»?

— Можно. Можешь сегодня и переночевать у меня. Уже поздно, на улице дождь, а ты без зонта.

— Спасибо! — Настенька просияла и звонко чмокнула ее в щеку. — Какая мама счастливая, что у нее такая подруга!

Они сели за стол и разлили по чашкам теплый чай.

— А этот капитан тоже проклюнулся вдруг? — невинно поинтересовалась Настя, запихивая в рот пирожок, и чуть не поперхнулась, наткнувшись на Вассин взгляд. — Ох, прости, пожалуйста! Конечно, это не мое дело… Но он такой красивый, и вы так хорошо смотрелись вместе… Я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты была счастливой… А ты одна, это несправедливо и… — Она окончательно запуталась и замолчала, виновато помешивая ложечкой остывший чай.

— Это потому ты заговорила морским языком?

— Ага, — призналась Настя. — Я приходила две недели назад. Но увидела, как вы вошли в подъезд, и не захотела мешать.

— Если б ты сразу не ушла, могла бы увидеть и как он выходил из подъезда.

— Но почему? Вы так подходите друг другу!

— Я думаю, сама смогу это решить, — спокойно заметила Васса.

Лежа в темноте, она долго не могла уснуть. Вспоминалась их дружба с рыжей Юлькой и Лариской, общие детские секреты, взрослые радости и беды. А теперь повзрослела Ларисина дочка и пришла со своей проблемой к ней, как когда-то в баре телецентра ее мать. Но находить нужные слова стало гораздо труднее, потому что прожито больше и больше сомнений в праве учить другого. А главное — больше любви к этой когда-то маленькой девочке с вечно ободранными коленками…

Заснула она под утро.

И потянулись будни. Торчать на морозе с кастрюлей стало сложнее: от холода не спасали ни горячий чай в термосе, ни словоохотливая Анна Иванна. Пропал Федя-мент. Капитан Мортиков стремился стать майором и ради этой цели все силы и время бросил на борьбу с бандитами. Что, конечно, заметно ощущалось: преступность в столице выросла. По-прежнему частенько наведывалась Стаська. Она потихоньку освобождалась от сердечной тоски и усердно готовилась к сессии. Каждую неделю исправно звонил загорелый капитан, звал к себе. Интересно, он зимой такой же смуглый, как и летом? Та ночь все больше уходила в прошлое и казалась сном, а идея с замужеством — и вовсе бредом. Изредка напоминала о своем предложении Тина. Вот эта идея была более разумной, и бывшая сокурсница все больше склонялась к ее реализации. Благо, и начальный капитал есть — спасибо «румяной гвардии». Настойчивее становился завлаб из аббревиатуры, друг Бориса. Но Александр Семенович не вызывал эмоций. Васса сторонилась таких: никогда не солжет, но и всей правды не скажет — ускользающий. «Коллега» пренебрежения завидной партией не одобряла, но Василису это заботило мало. Старушка принесла сплетню о Борисе: бывший замдиректора уволился из аббревиатуры, громко хлопнув дверью. Но «семечковая» опоздала. Васса прознала об этом раньше, когда увидела ученого в заляпанных краской джинсах рядом с бригадиром Васильичем. И тогда подошла ее очередь «не узнать» Етебова, как не признал физик редактора в торговке пирожками. Зачем ставить человека в неловкое положение?

Так прошло больше двух месяцев. Близился Новый год. Тридцать первого декабря она решила устроить себе выходной. Торговли сегодня — никакой, народ спешит домой, к праздничным деликатесам, которые не чета ее выпечке. В двенадцать, в разгар уборки позвонила Тина.

— Привет, Поволоцкая! С наступающим!

— Привет, тебя тоже.

— Новый год где встречаешь?

— Дома.

— С кем?

— С елкой.

— Я имею в виду одушевленные предметы, — жизнерадостно поддела Изотова.

— А она — живая, — не осталась в долгу Васса.

— Слушай, приезжай ко мне, а? Отличная компания собирается! Будет очень интересный господин, — многозначительно пообещала «ходячий памятник», — иностранец. Приедешь?

— Нет, но за приглашение спасибо. — Новогодняя ночь в компании незнакомых людей, да еще разбавленной зарубежным залетным, сулила одну головную боль. Лучше отказаться сразу и без колебаний, чтобы неугомонная «сваха» не названивала каждый час.

— Васька, ты живешь как монашка, так нельзя! Надо наслаждаться жизнью в полную силу! Бабий век короток, сколько нам осталось? — Жизнелюбивая Тина била прямо в цель, но по этим мишеням Васса уже отстрелялась.

— Нет, спасибо, — повторила она. — Я не могу.

— Ну как знаешь, — разочарованно протянула Изотова. — Надумаешь — приезжай.

И хорошо, что не поехала! В девять позвонила из Стамбула Юлька и поздравила с наступающим.

— Рыжик, — обрадовалась Васса, — ты не могла мне сделать подарок лучше! Как у вас?

— Замечательно! Здесь плюс десять, только дождь. Васька уже во втором классе, отличник. Юра передает тебе привет. Мы все тебя очень любим!

Потом позвонила Лариса и тоже объяснилась в любви. В одиннадцать поздравила по телефону Стаська и обещала завтра заскочить. Васса грелась в признаниях и обещаниях, похваливая себя за мудрое решение остаться дома. А ровно в двенадцать раздался еще звонок. По телевизору громко били куранты, и поэтому она услышала его не сразу. А услышав, не поверила, что звонят в ее дверь. Но звонок дребезжал, не хотел угомониться и требовал впустить гостя. Хозяйка нашарила под столом тапочки и открыла дверь, задним умом сообразив, что не худо бы спросить, кто там.

Вначале кроме огромной охапки светлых роз она ничего не увидела. Потом заметила ноги в брюках, обутые в сверкающие черным глянцем туфли. Еще через пару секунд — руки. Смуглые, с белоснежными манжетами, выглядывающими из-под рукавов дубленки, сильные, вцепившиеся в острые шипы длинных стеблей, темнеющие загаром даже на зеленом фоне. Крупные лимонные головки, не стиснутые целлофаном, слегка качнулись, и знакомый голос робко произнес:

— С Новым годом!

Ранним новогодним утром, когда захмелевшая столица крепко спала, из двери однокомнатной квартиры вышел высокий загорелый мужчина в дубленой куртке, вызвал лифт и спустился на первый этаж. Сел в припаркованную рядом с домом машину и поехал на Казанский вокзал. Покупать два билета «СВ» на поезд «Москва.

Февраль, 2003 год

«20 февраля.

Судьба точно решила покуражиться! Погиб Женя Ленточкин, наш водитель. Двадцать семь лет, жена — в роддоме. Кошмар! Вересов ходит мрачнее тучи. Еще бы! По приметам — так впору всю группу распустить, а на картине поставить жирный крест. И если убийство Баркудина прошло по касательной, то от вчерашней трагедии не отвертеться. Женя — член съемочной группы. А как известно, смерть одного из нас — худшая примета для будущего фильма. Я уж не говорю о том, что парня безумно жаль. Веселый, безотказный, полный сил и жизни. Какая-то пьяная сволочь в джипе выехала на встречную полосу и врезалась в Женькину «семерку». Что за чудовищная несправедливость?!

Через три дня вылетаем в Симферополь — я, Самохин, Вересов, оператор Сима, продюсер, Анечка и директор Эдик Кривогоров. Остальные — поездом до Севастополя послезавтра. Могут оказаться на месте и раньше нас. Если погода будет нелетной, застрянем в аэропорту.

Я так радовалась возможности погреться на крымском солнышке, но что-то мне подсказывает; не радуйся. Не дай бог сработать поговорке: пришла беда — отворяй ворота. А они уже открыты, и беды не идут — валом валят».

Глава 10

Осень, 1993 год

— Оля?! — Борис не верил своим глазам. — Как вы меня нашли? И что вы здесь делаете?

— Может быть, впустите меня? Хотя бы на порог? — невозмутимо поинтересовалась она.

— Да, конечно, заходите!

Девушка вошла в прихожую и с ходу повторила:

— Так вам нужна помощница по хозяйству, Борис Андреич?

Деловитая, собранная Ольга ничем не напоминала ту беспечную кокетку, которая «стреляла» в него зелеными глазами год назад. Она похудела, черты лица стали резче, взгляд — серьезнее. Рыжие волны, хлеставшие его по щекам, собраны в тугой узел на затылке. Одета в узкие черные джинсы, серый свитер и клетчатый черно-белый пиджак. Красивая, строгая, не допускающая фривольностей. Резкая перемена удивляла, радовала глаз, вызывала уважение. Она очень повзрослела и, похоже, набралась ума-разума. Но как здесь оказалась и для чего?

— Конечно, Оля, помощница мне нужна, на быт времени нет совсем. Но я уже договорился. Сейчас должна подойти женщина, чтобы обсудить детали. В принципе, думаю, проблем у нас не возникнет.

— Елизавета Никитична?

— Да, — растерялся Борис, — а вы откуда знаете?

— Она не придет.

— Почему? — Женский голос по телефону не мог принадлежать пустышке, нарушавшей свои обещания. — Вы ее знаете?

— Это — моя бывшая учительница.

— Проходите, Оля! — спохватился хозяин, сообразив, что разговор затягивается и припороговым стоянием здесь не обойтись. — Извините, что сразу не пригласил, и не обращайте внимания на беспорядок.»

Глебов первым сунулся в комнату, на ходу подхватывая разбросанные вещи. А сгребая на край стола рабочие бумаги, вдруг разозлился: что это на него нашло? Ведет себя как юнец! Это же просто Ольга, девчонка, которая пыталась играть с ним во взрослые игры. «Одичал», — решил он, поворачиваясь к нежданной гостье лицом.

— Присаживайтесь! Так что случилось с Елизаветой Никитичной?

— Ничего страшного, — успокоила девушка, примостившись на краешке стула. — Неделю назад мы случайно встретились на улице, и она поинтересовалась, как мои дела. Я ответила, что все хорошо, но хочу найти какую-нибудь работу, чтобы не клянчить у родителей деньги на мороженое и бензин. В идеале — на пару-тройку часов в день, в свободное от учебы время. Лизавета поделилась, что тоже ищет работу. Пенсия небольшая, а жить как-то надо. В школе подрабатывать — годы не те, да и здоровья нет. Вот она и ищет возможность пополнить свой скромный бюджет — так и сказала. Она же сорок лет учительницей оттрубила — русский язык и литература. Не говорит — изъясняется, — пояснила бывшая ученица. — На том и расстались. А вчера вечером Лизавета позвонила. Сообщила, что сломала руку и спросила: не хотела бы я ее заменить. Дала телефон. Когда она назвала ваши имя и отчество, я подумала: совпадение. Но оказалось, мир и вправду тесен, — спокойно заключила протеже учительницы. — Так что причина моего появления здесь довольно банальна. И за ней ничего не стоит, кроме желания получить работу. А ваше предложение подходит мне по всем статьям.

Борис молчал, не зная, что ответить. С одной стороны, домработница действительно нужна. А с другой — не Ольга же!

— Что вас настораживает, Борис Андреич? Я не белоручка. Больших денег не затребую. Мозолить глаза не стану, потому как прекрасно понимаю: вы много работаете, устаете и мелькающая чужая тень с тряпкой в руках вам ни к чему. Меня вы не будете видеть совсем. Назначьте испытательный срок. Если будут претензии, просто укажете на дверь. — Она оторвалась от созерцания бумажной кипы на столе и тихо добавила: — И не надо что-то усложнять.

И Борис согласился. Почему бы нет? Прошел испытательный срок. Квартира сверкала чистотой, отглаженные рубашки спокойно дожидались своей очереди в шкафу, холодильник не пустовал. А главное — помощница умудрялась не попадаться ему на глаза, что в принципе очень устраивало. Правда, в редкие минуты релаксации у телевизора он иногда задумывался о причине такой безукоризненной ненавязчивости. Но что-то мешало до конца додумать эту мысль, и скоро никчемные попытки анализа прекратились. В самом деле, усложнения никому не нужны, эта девочка ведет себя абсолютно верно.

Так прошла осень. Отстреляли по Белому дому пушки. Те октябрьские дни дались не просто. Был момент, когда ситуация здорово раскачалась, и они с Сашкой, поверив ночному Гайдару с испуганными глазами, вышли на улицу — защищать молодую демократию и свое право на свободу. Потолкались в возбужденной толпе, набрались противоречивой информации, растащили дерущихся оппонентов. Хотели проехать в Останкино, где телецентр захватили путчисты, но не пропустило оцепление. Попытались прорваться к мэрии — тоже безуспешно. И, получив изрядную дозу адреналина, вернулись к Борису домой. Уткнулись в молчащий телевизор и, щелкая кнопкой пульта, бессмысленно зашарили по каналам. Потом распечатали бутылку коньяка, устроились за кухонным столом и врубили приемник, пытаясь отыскать наиболее правдивую радиостанцию.

— Старик, если победят путчисты, накроется наш бизнес! И вообще, все накроется медным тазом, — мрачно прогнозировал Попов, потихоньку опустошая коньячную бутылку. — И что они все никак поделить не могут, сволочи?! Грызутся за власть, как собаки за кость! А народу покоя нет! Вот уж точно: паны дерутся — у хлопцев чубы летят.

— Помнишь Иваныча? У него коронная фраза была: абы лыха нэ знаты, трэба своим плугом на своий ныви ораты.

— Так они ж все нивы перепашут, мать их за ногу! — возмутился Попов. — Свой сев начнут! Хрен прорвешься! Нет, старик, если чечен с трубкой победит — конец всему.

Они проговорили до утра, а утром, накачав себя кофе, Борис поехал на работу, размышляя о новой, открывшейся у Сашки черте: способности впадать в панику.

И пошел скакать по настенному календарю красный квадратик, отмечая дни. Пережили путч, преодолели наплыв заказов, подступал новый год — девяносто четвертый от Рождества Христова, как модно стало говорить. Однажды Глебов по пути в медицинский центр заехал в офис. Зама на месте не оказалось, и он, не желая передавать информацию через Танечку, решил оставить Сашке записку. Разыскивая чистый лист, случайно зацепил локтем папки на столе. А когда, чертыхаясь, наклонился подобрать с пола бумажный ворох, в глаза бросился документ — договор на поставку комплектующих деталей для прибора, который они выпускали. Договор как договор — ничего особенного. Все честь по чести: подписи, печати. Только с фирмой «Квант» он не знаком, да и поставщик у них уже есть, зачем другой? Заинтересовался, пробежал глазами текст. Вот это новость! Миллион долларов на производство комплектующих перечислены фирме «Квант» Баркудиным Георгием Рустамовичем, их инвестором. Борис внимательно перечитал две неполные странички. Ошибки нет: и цифры не обманули, и буквы в фамилии те же. Распахнулась дверь, в ее проеме возник Сашка — верный друг и надежный партнер.

— Привет, старик! А ты же… — и осекся, наткнувшись на взгляд Глебова.

— Не хочешь объяснить, что это? — Борис подошел почти вплотную, поднес к чужим глазам «выгодный» договор.

Сашка захлопнул дверь.

— Старик, я все объясню!

— Как отмывает деньги этот Баркудин? — процедил сквозь зубы, еле сдерживаясь, Глебов. — Ты соображаешь, что делаешь, «финансист» хренов?! За моей спиной используешь для грязных махинаций нашу фирму?

— Борька, остынь, я все объясню.

— Не надо держать меня за идиота! — Борис уже не сдерживался. — Ты же меня подставляешь, сволочь! Ты дело наше предаешь! Ты всех нас подставляешь, идиот!

— Глебов, угомонись, дай сказать.

— Будешь лапшу на уши вешать? Юлить? Изворачиваться?

— Да заткнись же! — заорал Сашка. — Дай хоть слово сказать!

В кабинет заглянула перепуганная Танечка.

— Александр Семенович, Баркудин звонит. Вас…

— Нас нет! — рявкнул Борис. Танечка испарилась под дверной хлопок. И это подействовало как ледяной душ. — Я слушаю. У тебя две минуты.

— Да, он отмывает деньги через нашу фирму, — устало сообщил соучредитель. — Как — объяснять не буду, не мальчик, сам знаешь. Суммы небольшие, эта — первая солидная. Накладок не будет, там все схвачено: и налоговая, и банк. А что я мог поделать?! — взорвался вдруг Попов. — Это было его условием с самого начала! Бежать за советом к Борису Андреевичу? Так ты же у нас максималист хренов! На твоей палитре всего два цвета: черный и белый! Послал бы ты этого Баркудина — и что тогда? Профессору — клеить обои, а его бывшему заму — гнить в НИИ и целовать начальству ручки?! А ты, дорогой, когда хлопнул дверью в институте, думал о деле? О всех нас, кто поверил в тебя и пошел за тобой, помнил? Нет! Для тебя важнее оказались твои долбаные принципы, а на людей и дело ты наплевал. Так какое же право имеешь судить меня сейчас?! Только потому, что я предпочитаю морали — реальность? Да, я согласился на сделку. С этим нуворишем, со своей совестью. Но зато у нас теперь собственное дело, мы помогаем людям, даем зарабатывать ребятам, и сами хлеб кушаем, иногда даже с маслом. А что касается «подставы», так я все ходы просчитал и законы изучил не хуже юриста: риска никакого.

— Но ты не юрист.

— Я больше чем юрист — цыган на ярмарке. И старого мерина за молодого коня выдать — для меня что два пальца обмочить! — Попов бросил куртку на вешалку и прошел к столу.

— Соедини меня с Баркудиным!

— Борька, не делай глупостей. Даю слово: эта сделка — последняя, на которую я согласился. Мы уже крепко стоим на ногах, можем и послать его. Варианты есть.

— Соедини! И не беспокойся: дров не наломаю. Сашка вздохнул и потянулся за записной книжкой.

— Не устраивай комедию! — усмехнулся Борис. — Ты же его телефон наизусть знаешь.

Но заместитель упрямо пролистал листки и, уткнувшись носом в один из них, набрал номер.

— Добрый день, Георгий Рустамович! Попов. С вами хочет поговорить Борис Андреевич, — и передал трубку.

— Слушаю. — Мягкий баритон обволакивал и принадлежал скорее дамскому угоднику, чем жулику.

— Добрый день, я хотел бы с вами встретиться. Есть тема для разговора.

— Нет проблем! — без запинки согласился баритон. — Одну минуту. Так, — он забормотал себе что-то под нос, — тридцатое вас устроит? Семнадцать часов? У меня в офисе?

— Хорошо! Тридцатого, в пять, в вашей конторе.

— Всего доброго, до встречи! — вежливо попрощался Баркудин и, не дожидаясь ответа, положил трубку.

— Старик, прошу тебя: будь поосторожнее. Он не такой мягкий, как его голос. И честно говоря, иногда я боюсь эту «темную лошадку».

— Ты же говорил, что хорошо знаешь его! Помнится, уверял, что дружите домами.

— Моя тетка дружила с его матерью, — уточнил Семеныч. — Но чутье подсказывает мне, что Баркудин опасен. Поэтому и готовлю запасные варианты. Потому и струсил тогда, — вздохнул он, — в первый раз. Да и отказываться от шанса было жаль. Думал, вывернусь. Тебя тревожить не хотел, надеялся сам разобраться. Хотя и сейчас уверен: не все так плохо, ты зря паникуешь.

— В твоих рассуждениях слишком много противоречий, для ученого это непозволительно. — Борис бросил на стол ненужный договор. — Нельзя, Сашка, за хорошее дело грязными руками браться. — Направился к двери, но остановился, резко повернулся и спросил в упор: — А кстати — только не юли — с главбухом делился?