8

Тренировки делали свое дело. Я видел это по своим товарищам, видел по себе. Мы начали смахивать лицом на индийских факиров. Щеки все туже обтягивали скулы. Последние килограммы жира обращались в пот и замещались мышцами. Нас можно было принять за спортсменов высокого класса, и самочувствие соответствовало внешности. Не скажу, чтобы меня это огорчало.

Непрестанная муштра на «Конни» тоже наложила свою печать. Соленые брызги и солнце выдубили кожу лица, руки совсем загрубели. Губы трескались от поцелуев волн, уподобляясь мятым помидорам. Носы лупились от едкой смеси морской воды и солнечных лучей. Каждое утро из рук в руки передавались баночки с цинковой мазью, толстый слой густого снадобья хоть как-то защищал покрытые болячками губы и носы.

С белыми, как у клоуна, губами мы на «Конни» выходили преодолевать всевозможные капризы погоды.

На Билла солнце и соленая вода никак не действовали. Соль белила инеем его брови, расписывала обветренное лицо, а он знай себе негромко, монотонно отдавал одну команду за другой. Не ведая усталости. Выплюнет разжеванную спичку – принимается за следующую.

– Поворот.

– Поворот.

– Ставить спинакер.

– Убрать спинакер.

– Выбрать фал.

– Перекинуть гик.

– Перекинуть…

После очередного выхода в море он уединялся и прилежно писал что-то в своем блокноте.

– Не иначе, сочиняет автобиографический роман, – заключил Ян Таннберг как-то вечером за чашкой кофе. – Под названием «Когда дьявол отправился в море».

За другим столиком Мартин Графф беседовал с Артуром Стефенсом. Когда рослый американец, пожелав нам спокойной ночи, вышел на террасу, Мартин пересел к нам. Проводив собеседника взглядом, заговорил:

– Потрясающий мужик этот Стефенс. Он рассказывал о своей службе на флоте в войну. Два раза нарывался на торпеду – один раз у берегов Исландии, другой в Тихом океане. А описывает так, будто речь идет о пустяках, вроде туристского аттракциона на круизном судне.

Будь Артур Стефенс лет на тридцать моложе, наверно захотел бы плавать вместе с нами на «Конни». И уж он не подкачал бы.

Новые паруса для умеренных ветров хорошо себя показали. Мы сконструировали грот с большим «пузом» внизу, предусмотрели также высокий горб у задней шкаторины.

– Похоже, это «пузо» прибавляет яхте ход на толчее, – заключил Билл.

– Так и задумано, – сказал я. – Глядишь, окажется, что наш комплект для умеренных ветров будет работать лучше, чем паруса Теда Худа. В следующем году, когда у нас будут две яхты.

– По «Конни» видно, что с этими парусами ей лучше идется, – подвел черту Билл, не желая забегать вперед.

Дальше мы с Георгом взялись за конструирование двух спинакеров для легких ветров, один – для полного, другой – для крутого бакштага. Половину ночи проводили у чертежной доски, не снимая кофейник с плиты на маленькой кухоньке. Каждый набросок обсуждали часами, и моя «Библия», черная записная книжка со всевозможными данными о парусах, грозила вот-вот рассыпаться. Большинство набросков кончало свой путь в корзине.

Тем не менее, мало-помалу на бумаге возникли контуры спинакера, в который мы оба верили.

Поздно ночью после очередных трудов в мастерской я проводил Георга до дома, затем не спеша побрел к гостинице, проветривая легкие. На календаре уже 3 сентября, однако ночь была еще по-летнему теплой. О том, что лето миновало, говорила густая тишина. Почти все курортники покинули остров, школьники днем сидели за партой, родители занимались своими делами. Летние месяцы не знали беззвучных ночей, непременно из какого-нибудь переулка доносился смех, где-то стучали сабо по булыжникам мостовой. Теперь я слышал только собственные шаги.

Я остановился, наслаждаясь безмолвием и покоем. От пристани доносилось шуршание кранцев – там терлись о бетон суда, покачиваясь на зыби. Колыбельная песня моря… Вдалеке глухо блеял звуковой буй, установленный в пяти морских милях к западу от маяка «Отче Наш». Это блеяние и шуршание кранцев – такие типичные звуки нашего края… Я наслаждался ими.

Это был один из моих лучших вечеров на острове Марстранд, и я вдруг ощутил себя неописуемо счастливым. Операция «Отче Наш» повернулась ко мне еще одной гранью.

Завтрак на другое утро ознаменовался четвертым попаданием в яблочко. До сих пор за весь тренировочный сезон повару только три раза удавалось сварить яйца «в мешочек». Ян Таннберг сделал своим моряцким ножом четвертую зарубку на ножке стола.

Подошел Палле Хансен и присоединился к трапезе. Его загорелый лоб украшала белая метина лесенкой. Память о несчастном случае с обрубленным шкотом. Положив сыр на хрустящий хлебец, Палле дал работу зубам и поморщился: громкий хруст явно отозвался болью в голове. Накануне вечером датчане налегли на виски, отмечая день рождения Ханса Фоха.

Вообще же в нашей группе очень редко нажимали на спиртное. Слишком много сил отнимали тренировки, чтобы еще оставалось для гулянок. Стаканчики, которые нам подносили супруги Стефенс, были таким пустяком, что называть это пьянкой было бы смешно.

Но я не завидовал Палле Хансену, когда после завтрака нас и «Конни» встретил в море неприветливый крепкий вест.

А спустя десять дней пришел конец и даровым стаканчикам. Сэлли и Артур Стефенс покинули нас и Марстранд. Простились с начинающейся шведской осенью ради встречи с продолжающимся летом в западном приморье США.

– Счастливчики, – сказал Петер Хольм. – Что значит знать, где черпать золото.

Мы кивнули, с завистью представляя себе солнечную Калифорнию. Нам давно стало ясно, что у Артура Стефенса все в порядке с финансами. И не только потому, что он так щедро нас угощал.

На прощание Сэлли и Артур обошли все столики и обменялись с нами рукопожатиями.

– Спасибо за чудесное лето, – сказал Артур.

– Не плачьте, мальчики, – сверкнула глазами Сэлли. – В следующем году снова увидимся. Если здоровье позволит. И вы еще будете здесь.

– Будем, – коротко ответил Билл. «Папенькины мальчики» и «Маменькины сынки» будут здесь. Как часы.

Обещание пожилой супружеской пары вернуться через год позволяло и в следующем сезоне надеяться на стаканчик-другой…

Провожая взглядом Сэлли и Артура, я вдруг подумал, что эти супруги только ради нас приезжали в Марстранд.

Со стороны Британских островов на маяк «Отче Наш» накатывались чередой циклоны вкупе с первыми осенними штормами. Бабье лето точно смело огромной метлой.

В одну морозную ночь кусты и древесные кроны городского парка заболели желтой лихорадкой, и на шиферных плитах набережной стали вырастать шуршащие сугробы сухой листвы. Буйные шквалики посвистывали в такелаже «Конни».

Местные жители принесли с чердаков вторые оконные рамы.

Билл до предела использовал последние тренировочные дни сезона. Пятнадцать дней мы выходили в море при скоростях ветра 11–18 м/сек. В основном оттачивали работу со спинакером. Трудились как проклятые. Никакие твердые мозоли не спасали наши ладони – за несколько часов работы при волнах высотой с половину мачты они размокали и обдирались, наподобие апельсиновых корок, шкотами, брасами и прочими снастями. У большинства ладони превратились в кровоточащие раны. Шкотовым во главе с братьями Таннберг доставалось особенно тяжело, каждый маневр был для них мукой.

– Проклятие, – сказал Ян Таннберг Биллу, – неужели нет другого способа выбирать шкоты.

– Я уже попросил Мону Лизу подумать над этим, – ответил наш предусмотрительный Билл.

– А то ведь так недолго и руки вывихнуть, – продолжал Ян.

– Ну, я-то обратился к Моне Лизе по другой причине, – разъяснил Билл. – Слишком много времени уходит на маневры.

Наши тяготы не заботили Билла. Изменения делались только затем, чтобы ускорить тот или иной маневр. Мозг Билла Маккэя был запрограммирован на выигрыш Кубка «Америки».

Вечером 15 ноября мы устроили праздник в честь окончания первого тренировочного сезона. Казначеи операции «Отче Наш» – адвокаты Марк и Леффлер – финансировали торжественный прощальный ужин. Кроме них на почетных местах сидели Билл, Мона Лиза, Анетта и представитель правления Гётеборгского королевского общества парусного спорта. Последний не сводил глаз с несравненной Анетты, которая оживленно беседовала с ним, явно довольная таким вниманием.

Когда дошла очередь до кофе, Билл поднялся, взял свою рюмку с коньяком и подошел к бару. Небрежно откинулся назад, опираясь на стойку локтями, и произнес речь:

– Ну так, ребята, первый акт окончен. Пройден самый легкий этап на пути к цели. В конце учебного года принято ставить отметки. Не буду нарушать эту традицию. Вы не разочаровали меня. Продолжайте в том же духе. Второй акт начинается в следующем году десятого апреля.

Билл приветственно поднял свою рюмку, и мы последовали его примеру, довольные высокой оценкой.

– А ты, Билл, не такой уж изверг, как о тебе говорят… Ты гораздо хуже.

Ян Таннберг произнес благодарственную речь от имени обоих экипажей, после чего «Папенькины мальчики» и «Маменькины сынки» выпили за здоровье своего мучителя, сердечно улыбаясь.

– Подождите до следующего года, – отозвался Билл. – Когда начнутся настоящие тренировки.

На другой день большинству членов группы предстояло разъехаться по домам. Буксировать «Конни» на верфь Яльмара Юханссона должны были кроме меня Билл Маккэй, Чиннмарк, Мартин Графф и Петер Хольм. Георг, естественно, оставался у себя на острове.

– Слава богу, один этап позади… – заметил Чиннмарк, когда мы принялись готовить «Конни» к последнему переходу перед зимним отдыхом.

– Согласен, – сказал я. – От парусного спорта в таких дозах тоже устаешь.

– Говори уж, как есть, – от таких доз мутить начинает, – вступил Мартин, сердито орудуя шваброй.

Последняя уборка сезона.

Включив транзисторный приемник, мы слушали прогноз погоды. Он не сулил ничего хорошего.

– Завтра – свежий ветер, – произнес Чиннмарк, глядя на низкие тучи, плывущие в небе над башней крепости Карлстен.

– Добавь к этому туман и шугу, – кисло предсказал Мартин.

Лицо его напоминало ландшафт с крутыми возвышенностями и глубокими долинами. Темные круги оттеняли глаза под высоким лбом. Из-за густой щетины казалось, что щеки совсем ввалились под выступами скул. Быстрые нервные движения вполне сочетались с манерой говорить. Слова порой, что называется, наступали друг другу на пятки. Могло даже показаться, что Мартин сам себя перебивает. Во всей его щуплой фигуре было что-то упрямое. «Яхтсмен без упорства и воли не годится на роль победителя», – сказал я себе. Вся наша группа годилась на эту роль.

На другое утро радиопророчество, увы, оправдалось с лихвой. Врываясь в гавань через южный вход, шквалы несли каскады соленых брызг, подхваченных над шхерами, где бушевал прибой.

– Ох, уж эти синоптики со своим «свежим ветром», – пробурчал Мартин, надевая непромокаемую куртку поверх спасательного жилета.

Зато мы впервые обошлись без желтых фуфаек. А то всё номера да номера.

Группа отъезжающих в полном составе пришла проводить нас. Кто ежился на пристани, прячась друг за другом от ветра, кто укрылся под палубой «Конни».

Никто не завидовал участникам предстоящего перехода до Гётеборга.

– Да тут и до шторма недалеко, черт побери, – отметил я, глядя через фальшборт «Конни».

Над головой у меня ветер свистел и выл в стальном такелаже. Я поспешил нырнуть в каюту.

Барометр нашего настроения упал еще больше, когда барабанная дробь по палубе возвестила о том, что крепкий ветер сопровождается дождем.

К частой дроби добавились гулкие звуки шагов.

– Отличная погода для плавания под парусами!..– провозгласил с ухмылкой Билл Маккэй, спускаясь по трапу.

Похоже было, что он и впрямь так считает.

Ян Таннберг, Палле Хансен, Мона Лиза, Ханс Фох и Эрик Турселль решили, что пришла пора покинуть чрево «Конни», и один за другим, чертыхаясь, выскочили на пристань. Вместе с остальными «Папенькиными мальчиками» и «Маменькиными сынками» они сгрудились у подветренной стороны ближайшего сарая. Мона Лиза пытался закурить, прячась за широкую спину Пера Таннберга.

– Идут!..– крикнул Петер Хольм.

Я поспешил подняться на палубу, надежно защищенный непромокаемой курткой и спасательным жилетом от дождя, который хлестнул меня по лицу.

У входа в канал Альбректсунд крутую волну бодал тупым носом малый буксир. Там, у начала фарватера, зюйд-вест позволил морю хорошенько разгуляться.

Следом за мной поднялся Билл.

– Точно, это «Торд»… – отметил он. – Приготовиться к буксировке… Все наверх!..

Он повысил голос, чтобы Чиннмарк и Мартин услышали его сквозь шум дождя и ветра.

– Сию секунду!..– прокричал из-под палубы Мартин. – Только застегну спасательный жилет!..

– Олл райт, приготовить буксирный конец, – скомандовал Билл.

Мы с Петером вдвоем распустили полутораметровую бухту – сто метров дакронового троса толщиной с запястье.

Тем временем Чиннмарк и Билл отдали швартовы «Конни».

– Длинный буксир… пойдем на длинном буксире!..– крикнул Билл.

После чего он, Мартин и Петер прыгнули на борт буксира. Я бросил им конец, и они жестами подтвердили, что все готово.

На «Конни» оставались мы с Чиннмарком.

«Торд» потянул яхту прочь от причала, и мы начали медленно потравливать трос.

На пристани «Папенькины мальчики» и «Маменькины сынки» махали нам вслед. Сквозь дождевую завесу мы едва различали их.

– До свидания весной!..– донесся оттуда чей-то голос.

Я стоял на руле, не позволяя «Конни» рыскать. Стальной штурвал холодил ладони.

Выйдя из гавани, у пляжа Калькебергет мы ощутили первый силовой прием штормового ветра. Многотонный корпус привстал на дыбы, весь такелаж вздрогнул. Яхта с грохотом врезалась в высокую волну, дрожа как от лихорадки.

Несколько секунд единоборство «Торда» и стихий не давало преимущества ни одной из сторон, затем «Торд» взял верх, и «Конни» медленно заскользила вперед по бурной поверхности моря. Взяв за ориентир вышку на пляже, я убедился, что дело идет на лад.

– Билл предпочитает не спешить… – сказал я.

– Незачем рисковать в такую погоду. Я кивнул.

– Похоже, они решили выйти за шхеры…

– С нашим такелажем ветру есть за что ухватиться. Нелегко будет буксировать яхту в такую погоду.

– Там в море будет попросторнее!

Нам приходилось основательно напрягать голосовые связки, чтобы перекричать симфонию шквалов. Ветровой орган гудел в полную силу своих труб. Уходя от волны, «Торд» прижимался к скалистому берегу Клёверэландет. Хотя ночь давно отступила, маяк на утесе перед заливом Бликст монотонно отстреливал свои световые послания. Вблизи берегов волны не так бушевали, но дождь с темно-серого неба больно хлестал лицо, мешая всматриваться в даль. Я прикрывал ладонью глаза.

– Тебе бы сейчас мотоциклетные очки с «дворником»!..– крикнул мне на ухо Чиннмарк, ухмыляясь.

Справа на берегу показались красные сараи и желтый каменный дом одной из баз лоцманской службы. На площадке перед домом лежала груда вех, которые предстояло подновить за зиму и снова выставить в море, когда растают льды.

Оставив позади остров Эрсхольмен, мы очутились в открытом море. Скальные банки по обе стороны фарватера тормозили сильный накат. Море, что называется, выворачивалось наизнанку. Перед бульдожьим носом «Торда» громоздились высоченные волны. В семидесяти пяти метрах впереди нас буксир пахал белопенные гребни, нырял в глубокие ложбины. От каждой волны, дубасящей форштевень «Конни», буксирный трос вибрировал, точно гитарная струна в руках испанского цыгана.

Я вел яхту по борозде, проложенной «Тордом». Мачта «Конни» качалась, подчиняясь ритму волн. Топ мачты рассекал дождевую завесу.

– Надо что-то подложить под трос на носу! – крикнул я Чиннмарку.

– Боишься, не выдержит?.. Перетрется?..

– В такую погоду лучше не рисковать!.. Мы кричали друг другу в рупор ладоней. Чиннмарк скатился вниз по трапу.

На палубе «Торда» не было ни души. Непрестанный соленый душ не позволял его экипажу высунуть нос. Когда буксир врезался в могучие валы, каскады, взлетающие над рулевой рубкой «Торда», обрушивались водопадом перед форштевнем «Конни».

Чиннмарк поднялся наверх, держа в руках рулон толстой парусины и линь.

– Пойду вперед, подложу парусину!

– Крепче держись, черт дери!..

Прижимаясь к палубе и приноравливаясь к качке, Чиннмарк начал осторожно пробираться к цели. Последние метры до узкого носа он преодолел на четвереньках. Лежа на животе, принялся обматывать трос парусиной.

«Конни» прорезала форштевнем одну высоченную волну, за ней – вторую. Чиннмарк ухватился обеими руками за винтовой талреп штага. Волны захлестнули бак, приподняв Чиннмарка сантиметров на тридцать над палубой. Давление воды бросало его из стороны в стороны, точно вымпел. Только руки соединяли его с яхтой. Наконец поток отпустил Чиннмарка, и его колени стукнулись, будто шасси, о твердые доски палубы.

Он оглянулся на меня с кривой ухмылкой и фыркнул, выплевывая соленую воду. Я ухмыльнулся в ответ, отлично представляя себе его состояние. Мокрый насквозь, Чиннмарк был зол как черт. От таких каскадов никакие куртки не спасают.

«Торд» двигался малым ходом, чтобы ослабить рывки буксирного троса. Курс – на береговой знак на шхерах. Сам знак с его черно-белыми клетками я не мог еще рассмотреть, но мне все сказал компас.

Чиннмарк то и дело вынужден был прерывать работу и хвататься за что-нибудь, чтобы не смыло волной. Поработал несколько секунд – перерыв. Держись за талреп. Потом опять работай.

Наконец он управился и ползком вернулся в кокпит.

– Готово…

– Хорошо.

– В гидрокостюме было бы легче.

– Спустись, поменяй белье.

– Нет смысла, все равно опять промокну.

– Как знаешь.

– Подожду часа два, пока не укроемся за шхерами. Но за добрый совет – спасибо.

Загорелое лицо его осветила белозубая улыбка. Щеки и лоб усеяли капли воды. Прилипший ко лбу клок темных волос придавал ему сходство то ли с Наполеоном, то ли с Юлием Цезарем. Или еще с кем-нибудь в этом ряду.

Буксир медленно, но верно прокладывал себе путь через шторм со своим благородным прицепом. А ветер знай себе крепчал. Дул, не жалея сил. Думаю, скорость его превысила двадцать два метра в секунду.

Мы сменяли друг друга на руле, держа «Конни» в кильватерной струе «Торда». Порой деревянный корпус у нас под ногами вскрикивал от рывков буксирного троса.

Спустившись на палубу, Чиннмарк закурил две сигареты и сунул одну из них мне. Я успел сделать пяток затяжек, прежде чем очередной каскад превратил сигарету в кашицу. Я выплюнул табак и отвел душу бранью.

Сквозь завесы дождя слева по борту я разглядел наконец береговой знак. За два часа и двадцать пять минут мы прошли всего четыре мили по беснующемуся морю.

Нёбо и глотка уподобились присыпанному солью наждаку. Я вспомнил шоколадки, которые захватил с собой на борт.

– Смени меня на несколько минут, – попросил я Чиннмарка.

– В гальюн собрался?

– Не угадал!

Я спустился по трапу в каюту. Шоколадки лежали в шкафчике слева от прокладочного стола. «Конни» так лихо отплясывала польку на волнах, что я с трудом удерживал равновесие.

Под палубой царил полумрак, и прошло полминуты, прежде чем мои глаза стали что-то различать. Вдруг яхту качнуло с такой силой, что я упал на колени, выставив руки вперед.

– Что за черт!..– вырвалось у меня.

В самом деле: по тиковым доскам взад и вперед каталась вода. Я приподнял одну доску и заглянул под нее.

– Да в трюме воды наполовину!..– продолжал я говорить сам с собой.

Люки! Я рванулся вперед, ударяясь локтями и коленями о части деревянного набора.

Вокруг ног плескалась вода. Перед шпором мачты сапоги задели всплывшие куски настила.

Крышки носовых люков бьии прочно задраены.

Ящик спинакера?

Ящик плотно закрыт парусиной.