Операция «Отче наш»

– Так ведь осенью что пережил, – сказал я, вспоминая поведение Чиннмарка, когда его откачали после аварии «Конни».

– Потом обсудим, – вмешался Билл. – Стаксель-шкот выбрать!

«Папенькины мальчики» поспешили занять свои места. Хотя экипаж сократился на одного человека, надо было продолжать тренировку.

– Поехали, черт возьми! – Сочная английская речь Яна Таннберга с его певучим финским произношением сопровождалась звяканьем велосипедной цепи. Стаксель-шкот быстро намотался на лебедку, и боут ударился в блок.

– Выбрать грота-шкот, проверить шкотовые углы, «Конни» ждет нас. – Билл повел «Леди» в сторону ожидающего нас «зайца».

– Четвертый, подсоби мне с рельсом, подай наветренный блок вперед на тридцать сантиметров, – сказал я.

Эрик Турселль тотчас взялся за дело. Сам я наладил подветренный блок.

Билл подошел к «Конни» с наветренной стороны и привелся, когда мы оказались бок о бок.

Приближалось время старта, и хотя это была всего лишь тренировка, я волновался не меньше, чем во время настоящих состязаний.

– Сорок пять секунд, курс сто пятьдесят пять градусов, – громко доложил Мартин.

– Выбрать грота-шкот, полный ход, – сказал Билл.

Я энергично заработал руками. «Викинг Леди» накренилась и прибавила ход.

– Тридцать секунд.

– Двадцать пять.

– Двадцать.

– Пятнадцать.

– Десять… девять… восемь…

Под ветром от нас «Конни» с шипением разрезала волну.

– Пять… четыре… три… два… один – выстрел! – Последнее слово Мартин выкрикнул. Затем добавил: – Курс – сто пятьдесят три градуса.

– Всему экипажу откренивать, – негромко скомандовал Билл.

Только губы его шевелились, все внимание было сосредоточено на мелкой встречной волне и «пузе» стакселя. Происшествие с Чиннмарком – забыто. Сейчас его заботило одно: как развить наибольшую скорость.

– Экипаж – на наветренный борт!..– передал я команду Билла.

Уже через пять минут мы увидели, что «Конни» уходит от нас. Она шла круче к ветру и быстрее.

– Придется нам поработать, – сказал Билл. – «Леди» идет недостаточно круто.

Ответственный труд по настройке парусов шел полным ходом.

– Четвертый, опусти скобу грота-шкота на два деления, десятый, уменьшить просвет стакселя на десять сантиметров, – скомандовал я.

Ханс и Эрик не мешкая приступили к выполнению.

– Курс сто пятьдесят три градуса, – доложил Мартин. – Минута до поворота на другой галс.

Мы привелись чуть круче. То ли благодаря настройке парусов, то ли из-за перемены ветра – сразу не понять.

– Минута до поворота! – крикнул я.

– Приготовиться к повороту, – сказал Билл.

– «Конни» поворачивает, – доложил Мартин.

– Поворот, – скомандовал Билл.

Единоборство двух морских нимф продолжалось. Порой казалось, что «Леди» берет верх и мы настигаем «Конни». Но тут же она вновь уходила от нас. Сколько мы ни крутили, настраивая паруса во время этой первой тренировки, нам никак не удавалось поспевать за «Конни». С каждым новым галсом она все больше удалялась от нас. Я записывал все наши действия в блокнот, отмечая галочкой те, которые не производили заметного эффекта и не заслуживали плюсика.

Когда «Конни» уходила совсем уж далеко, экипаж потравливал шкоты и ждал, когда мы догоним. Чтобы тут же опять с дразнящей легкостью уйти вперед.

– Придется нам во время перерыва изменить проводку штагов, – заключил Билл.

– О'кей, – отозвался я, мысленно прощаясь с ленчем, и передал его команду остальным: – Во время перерыва продолжаем работу!..

Когда приблизилось время ленча, обе яхты пошли обратно в гавань. Что говорить, первая встреча «Леди» и «Конни» повергла нас в легкое уныние. С подавленным настроением возвратились мы к причалу.

– Я послежу, чтобы вам принесли поесть, – сказал Билл. И добавил с улыбкой, похлопав меня по плечу: – А уж вы постарайтесь прибавить «Леди» прыти к следующей лавировке.

После чего зашагал вверх к гостинице, к ожидающему его ленчу. Славный наш старина Билл…

Мы подали топ вперед и ослабили верхние ванты, чтобы мачта лучше гнулась. С помощью братьев Танн-берг я под палубой подал шпор на три дюйма вперед, чтобы «Леди» лучше приводилась к ветру.

Во время второй лавировки нам удалось, меняя натяжение вант и штагов, добиться того, что «Леди» метров на двадцать приблизилась к «Конни», сократив тем самым на одну шестую общий отрыв. И только. В конце десятиминутного галса «Конни» по-прежнему опережала нас на сто метров.

Сто метров – изрядный отрезок…

Чиннмарк не спустился к обеду. Заглянув к нему в номер, я увидел, что он лежит на кровати, уставившись в потолок.

– Как самочувствие? – спросил я.

– Паршиво… Не понимаю, что на меня нашло, – тихо ответил он.

– С кем не бывает.

– Все равно не понимаю, – еле слышно произнес Чиннмарк, отворачиваясь к стене.

– Пройдет… Скоро будешь в полном порядке опять, – сказал я.

Он промолчал. Я оставил его. В тот же вечер у Билла и Чиннмарка состоялся разговор один на один.

На другой день Чиннмарк спустился, неся свои чемоданы, и в столовой сел за отдельный столик. Молча позавтракал. Нам всем было не по себе. Перед тем как спуститься на пристань, мы попрощались с ним. Он вяло, без слов, отвечал на наши рукопожатия, только раз-другой попытался улыбнуться. И мне снова вспомнилась песенка про десять негритят.

Следующие тренировки на этой неделе проходили успешно, «Леди» все ближе подбиралась к «Конни». Мы крутили, изменяли, настраивали, и метр за метром разрыв сокращался. Под конец проигрывали только тридцать метров на десятиминутном галсе.

– Черт бы побрал эти тридцать метров – тягучие, словно жвачка… – уныло произнес я спустя еще несколько дней, когда мы снова и снова передвигали мачту и меняли натяжение штагов, а отрыв не сократился ни на один сантиметр.

– Не сдавайся, Морган, – подбадривал меня Билл. – Не забывай, что мы состязаемся с 12,5-метровкой. «Леди» еще покажет себя.

Все разговоры «Маменькиных сынков» и «Папенькиных мальчиков» в эти дни вращались исключительно вокруг одной темы: как прибавить прыти «Леди». В предложениях недостатка не было.

И вот две недели спустя настал долгожданный день. В один прекрасный, дождливый, ветреный, холодный, во всех отношениях отвратительный вторник «Леди» Моны Лизы под водительством Билла обошла «Конни». На борту «Викинг Леди» началось нечто вроде буйной пляски пьяных викингов после кровавого жертвоприношения.

– Наша взяла!

– Мы идем быстрее!

– Наконец!

Билл ничего не сказал, но уголки его рта раздвинула такая широкая улыбка, что спичка улетела в море, оставшись без опоры. Мы прыгали и орали, давая выход своей радости, словно десятилетние мальчишки.

Галс за галсом Биллу удавалось повторить успех. Никакого сомнения, наша лодка шла быстрее «Конни». Билл малость смутился, когда счастливые братья Танн-берг кинулись его обнимать.

– Не говори «гоп», пока черта не перепрыгнул… – сказал он.

– Уже перепрыгнули, на несколько корпусов, – возразил Ян.

– Это еще надо посмотреть, – заключил Билл Маккэй.

На другой день мы поняли, что он подразумевал. На доске объявлений в вестибюле гостиницы появился новый текст:

«Папенькины мальчики» оснащают «Конни». «Маменькины сынки» оснащают «Леди».

Билл

– Нет, вы поглядите: Билл задумал сегодня поменять лодки… – удивленно произнес Эрик, когда мы вместе прочли приказ.

Билл вышел в море на «Конни» суровый и сосредоточенный. Тщательно проверил все детали рангоута и такелажа. Ворчливо отметил кое-какие мелкие погрешности, пока мы готовились к встрече с «Леди», на которой работали «Маменькины сынки» во главе с Петером Хольмом.

Если накануне, когда нам наконец удалось обойти «Конни», Билл озарил наши души радостью, то теперь он не менее эффективно сумел ее притушить. Под его управлением «Конни» шутя обошла «Леди», и снова между лодками возник тот самый тридцатиметровый разрыв. Проклятие! Значит – опять вкалывать, занимаясь настройкой парусов.

– Папочка свое дело знает… – с нескрываемым восхищением прошептал Мартин.

Благодаря мастерству нашего рулевого «Конни» опять шла быстрее, чем «Леди» под командой Петера. На сей раз переиначенная Биллом поговорка не требовала специальных пояснений:

– Вот что бывает, парни, когда судишь по масти о недоделанной собаке!..

В конце мая мы наконец могли сказать себе, что дело сделано. Трижды в разную погоду Билл менял лодки, и ни разу «Конни» не смогла обойти «Леди». Лучшего доказательства того, что «Викинг Леди» быстрее на лавировке, нельзя было получить.

К этому времени мы больше месяца прилежно подгоняли тысячу и одну деталь. До чего же приятно было видеть, что «Леди» обрела боевую готовность. Какой бы ветер ни дул над Марстрандским фьордом, какой бы ни была волна, на все случаи у нас были отработаны нужные маневры. Во время очередных поединков «Леди» уже после двух-трех галсов уходила от 12,5-метровки «Конни».

– Я знал, что все будет в порядке… – пробурчал Билл. – Точно знал. Хорошо поработано, Морган.

– Скажи спасибо Моне Лизе и Анетте, – ответил я. – Без их съемок мы бы не справились.

Раз за разом изучая ленты, на которых были запечатлены наши тренировки, я находил новые варианты, когда казалось, что больше невозможно что-либо придумать.

– Все равно молодцом, Морган, – сказал Билл.

Слегка смущенный похвалой, я перелистал свою записную книжку. Для непосвященного она была испещрена таинственными иероглифами, мне же они говорили все о поведении «Викинг Леди» при ветрах различной силы.

Двадцатого мая, вернувшись после долгого трудового дня к причалу, мы увидели на набережной две знакомых фигуры. Сэлли и Артур Стефенс вновь удостоили Марстранд своим присутствием. Состоялся сердечный обмен рукопожатиями с каждым из нашей компании.

– Мы всю зиму так по вас скучали, – заверили нас американские друзья.

С их появлением в гостинице воцарилась особая атмосфера. Словно лето началось всерьез – и с ним каторжная работа. Спиртное приобрело более американский оттенок. Не вкусом, а количеством. Против чего мы вовсе не возражали.

12

Наступила пора настоящих тренировочных гонок. Интенсивного упражнения в маневрировании. «Леди» и «Конни» бок о бок гонялись вокруг буев, расставленных «Бустером» по периметру равностороннего треугольника. От буя до буя – одна морская миля.

Мы вкалывали по восьми часов в день. Вечером совершенно измотанные валились на кровать. Слова Яна Таннберга насчет крови, пота и слез оправдались с лихвой. Наши ладони натирались и раздирались тросами, кровавые мозоли сменялись твердыми наростами. Плечи ныли, колени болели.

Кинокамера в кокпите «Бустера» стрекотала без перерыва, и каждый второй вечер в аудитории демонстрировались ленты, сопровождаемые нелицеприятной критикой. Ни одна, даже самая малая деталь не была обойдена вниманием. Билл коршуном обрушивался на малейшие промашки, и его короткие негромкие замечания били подчас больнее ударов плети.

Ко всему этому добавлялась наша с Георгом особая проблема. По-своему – самая каверзная. Проблема спинакеров.

Последние тренировки ясно показали, что спинакеры Теда Худа тянут лучше наших на полных курсах. Стоило «Маменькиным сынкам» поставить на «Конни» спинакер Теда Худа, как она стрелой уходила от «Леди». Не помогало и то, что его спинакеры были на обеих лодках, все равно «Конни» шла быстрее. Если же мы ставили наши спинакеры, гонка заканчивалась вничью. Чистейшая загадка. Все говорило за то, что спинакеры Теда Худа пошиты с учетом формы корпуса «Интрепида», которая явно была близка к форме «Конни». Но в чем именно?

– Надо обдумать все заново, Морган… – сказал Георг. – Мы изготовили наши спинакеры для «Конни», а не для «Леди».

– Пожалуй, ты прав… Различие корпусов бросается в глаза.

Георг верно рассудил. Но решение проблемы от этого не приблизилось. Как изменить покрой наших спинакеров, чтобы лучше тянули «Леди»?

– Великое не рождается на свет без мук, – произнес Георг, глядя на мою унылую физиономию.

– О'кей, новые ставки – новые надежды.

В тысячный раз мы разложили свои чертежи и начали все сначала.

В тот вечер нам удалось-таки приблизиться к цели. При испытании нового спинакера «Викинг Леди» развила такую же скорость, как «Конни».

– Вы на верном пути, парни, – заключил Билл в конце рабочего дня.

Все же он не был совсем доволен. И предложил нам с Георгом продолжать эксперименты. А чтобы мы сосредоточились на них, на два дня освободил нас от выходов в море. Чему мы даже были рады: за это время ладони успели подзажить. Правда, глаза опухли от недосыпа и табачного дыма.

У напряженной работы со спинакерами был один важный плюс – она не оставляла времени для других забот. Некогда думать об Учтивом господине, диверсии и прочих пакостях. К тому же после набега фотографа никаких новых происшествий не было. Может быть, в конечном счете наши противники отступились? Между тем каждый день приближал нас к гонкам за Кубок «Америки».

Билл то и дело наведывался в мастерскую, чтобы справиться, как идет работа. Глазом специалиста квалифицированно оценивал наши идеи. Однажды вечером, склонясь над чертежной доской, после долгих раздумий произнес:

– В этот спинакер я верю.

– Мы тоже, – сказал Георг.

– Он приподнимет носовую часть, – добавил я. Билл кивнул и поднял глаза на потолок. Казалось, среди балок он видит «Леди» на ходу. Еще кивнул раз-другой, что-то соображая.

– Мы добивались прироста подъемной силы, – пояснил Георг.

– За счет усиленной тяги, – уточнил я.

– Чистый фордевинд бывает редко, – негромко заметил Билл.

– Если поднимем носовую часть, сократится смоченная площадь корпуса, – продолжал Георг.

– Когда парус будет готов?

– Через три дня и три ночи, если привлечь всю бригаду, – ответил я.

– О'кей, – подытожил Билл.

Этот спинакер себя оправдал. На курсе фордевинд мы обгоняли «Конни» со спинакерами Теда Худа.

– Проблема решена, – радостно сказал я Георгу во время ленча после первого испытания новой конструкции.

– Любую задачу можно решить, стоит как следует постараться, – улыбнулся Георг.

Товарищи по экипажу поздравили нас и похвалили за отличную работу. Один только Билл никак не реагировал. Он воспринял наш успех как нечто само собой разумеющееся.

Во второй половине того же дня выяснилось, что поздравления были преждевременными. Когда мы снова вышли на дистанцию, ветер успел перемениться, на место чистого фордевинда пришел полный бакштаг. Снова спинакер Теда Худа развил лучшую тягу, и «Конни» обошла «Викинг Леди».

– Черт, я чего-то не понимаю… – сказал Георг, когда мы вечером возвратились к причалу. – Бог с ним, с обедом, пойду в контору, поразмышляю.

– Приду к тебе, как только поем, – пообещал я. Спинакеры успели мне осточертеть, и сейчас никакие паруса не понудили бы меня отказаться от свинины с горохом, горячего пунша и блинов. Четверговые обеды воистину были одним из отрадных моментов операции «Отче Наш».

Явившись, довольный и сытый, в контору, я застал Георга в отличнейшем настроении.

– Порядок, Морган, – приветствовал он меня. – Билл растолковал, в чем недостаток нашего спинакера.

Он таинственно улыбнулся.

– Ну?

Интересно, до чего там додумались они с Биллом.

– Я тут работаю, а ты знай себе прохлаждаешься и брюхо набиваешь… Теперь уж потерпи немного.

Георг смотрел на меня с веселым прищуром. Ясно, решил поддразнить. И я промолчал, не стал нажимать. Понимая, что он хочет проверить свою идею, прежде чем делиться со мной. Вполне естественно: нам столько раз казалось, что мы достигли цели, – и каждый раз терпели неудачу. Теперь мой друг предпочитает основательно продумать следующий шаг, нежели тешить меня новыми надеждами. Наверно, и я сам поступил бы так же.

– Тогда я пошел в гостиницу, лягу спать, – сказал я.

– Валяй, Морган. Завтра утром увидимся, как обычно.

Мы покурили, поболтали о том о сем и расстались. Слово «спинакер» больше не произносилось.

На другой день, двадцать четвертого мая, мы опять выходили с Георгом в море, так что задуманная доводка паруса была отложена. Когда наконец добрались до берега (Билл немилосердно погонял нас), я, как обычно, поднялся в гостиницу, переоделся, воздал должное отменному обеду и решил отдохнуть за чашкой кофе в обществе своих товарищей по экипажу. Георг, как у него было заведено, пошел домой обедать. Мы условились встретиться у чертежной доски в половине десятого. Эта доска успела стать нашим жертвенником, на который мы вновь и вновь возлагали плоды умственного и физического труда. Я уже ненавидел ее больше всего на свете, но в этот вечер с волнением предвкушал свидание в мастерской, надеясь, что мой друг решится наконец посвятить меня в свой новый замысел.

Как обычно, с нами сидели супруги Стефенс (и как обычно, перед нами стояли оплаченные ими стаканчики), и первой на необычные звуки реагировала Сэлли Стефенс.

– Что это? – сказала она, прислушиваясь.

Мы смолкли, напрягая слух. Сквозь гам и смех в ресторанном зале пробивался извне настойчивый вой сирен.

Пожар!

Да нет, не может быть…

– Похоже на пожарные сирены… – произнес я. Прошлым летом я слышал их завывание во время какой-то учебной тревоги. Но вроде бы на сегодня не намечались никакие учения?

Мы тревожно прислушивались к пронзительному жалобному звуку. Сэлли прижала обе ладони к груди.

Неужели пожар? Не дай Бог такое бедствие. Я живо представлял себе, чем оно могло обернуться для Мар-странда, деревянные дома которого стояли чуть ли не друг на друге. Пламя станет быстро перебрасываться с крыши на крышу.

Мы вскочили со своих мест и поспешили во двор. Вой то прибывал, то убывал, предельно несовместимый с прелестью теплого весеннего вечера.

– Где это горит, черт возьми? – сказал Билл, глядя на небо.

На темно-синем небосводе не было никаких намеков на зарево.

Под неотступный вой сирен Билл, Мартин и я направились к парку с его просторной открытой площадкой. Но и оттуда не увидели зарева, только еще более темное небо.

Тем временем город кругом оживал. Люди уже готовились отойти ко сну, но теперь вновь поднимались шторы, и в окнах возникали испуганные вопрошающие лица. На улицах звучали торопливые шаги. Возле аптеки с грохотом распахнулись ворота, и двое в пожарных шлемах, майках, брюках и сапогах побежали вверх к площади с серебристым тополем. У одного подтяжки были кое-как обмотаны вокруг пояса, у другого, более тучного, болтались и шлепали по животу, отбивая такт, словно на барабане. Он не успел даже застегнуть ширинку. На бегу пожарники силились натянуть на себя длинные белые плащи. Местная пожарная команда в полном составе поднялась по тревоге.

Еще двое – судя по всему, члены добровольной дружины – появились из-за угла магазина Гюлина, волоча в гору тележку, нагруженную бухтами канатов.

Окна домов на их пути открывались, испуганные голоса вопрошали:

– Где горит?

– Сильный пожар?

Но пожарники не отвечали. Трудный подъем с тяжелым грузом отнимал у них все силы. Мы услышали громкое сопение, когда они поравнялись с нами.

Следом за ними легко и пружинисто бежали два подростка.

– Пожар в курзале!..– крикнули они встревоженным жителям.

И помчались дальше, хлопая расклешенными джинсами.

– В курзале… – откликнулся я, словно эхо. У меня перехватило дыхание.

– Проклятие! – воскликнул Мартин.

– Вперед, парни! – сказал Билл, бросаясь вдогонку за пожарными, которые в эту минуту, одолев Долгую улицу, огибали здание гостиницы.

Курзал был окутан дымом. Пламени не видно, но в неподвижном воздухе густые клубы дыма заволокли нижний конец улицы.

– Паруса!..– вырвалось у меня.

Услышав слово «курзал», я сразу понял, что наши паруса в опасности. Дым валил из двух окон первого этажа. И уж я-то отлично знал, какое помещение находится за этими окнами: там хранились паруса «Интре-пида», «Констеллейшн» и «Викинг Леди».

Сбежав на пристань с моторной помпой, пожарные опустили патрубок в море у выхода из гавани, по соседству со старой синагогой. Сильные руки потащили толстый пожарный рукав через площадку к северу от курзала.

У меня отлегло от сердца.

– Повезло вам, – сказал пожарник.

Надев опять противогаз, он знаком дал понять товарищу, чтобы тот передал ему рукав, зажал наконечник под мышкой и протиснулся в дверь, чтобы продолжить единоборство с пламенем. Огонь злобно зашипел, через дверь наружу вырвались клубы пара. Но дыма стало заметно меньше, люди явно брали верх в поединке с огнем.

Последние черные от копоти, мокрые мешки упали на землю возле крыльца. Мы живо оттащили их в сторонку.

– Последний!..– выдохнул один из пожарников, выбираясь на волю с мешком, в котором лежал один из спинакеров «Конни».

Освободив его от ноши, я забросил мешок на самый верх скопившейся горы. Он поблагодарил меня взглядом и перенес свое внимание на кучу мокрых полотенец. Я от души сочувствовал ему.

Билл и Мартин сели на один мешок, чтобы отдышаться. Слезы от едкого дыма прочертили дорожки на их закопченных щеках. Билл протер глаза рукавом, и на одной щеке чистые дорожки исчезли под свежей порцией грима.

– Что скажешь, Морган? – спросил он.

– Тысяча чертей.

– Но паруса все же спасли, – устало произнес Билл.

– Вот только Георг… – тихо сказал Мартин. Билл молча поднялся и на время оставил нас. Я тоже молчал, уподобляясь страусу, который прячет голову в песок, чтобы не видеть опасность. Не в силах ничем помочь Георгу, я заставлял себя вообще не думать о нем.

– Сигарета найдется? – спросил я Мартина.

Он извлек из кармана джинсов помятую пачку и протянул мне кривую сигарету.

– Как ты думаешь, ему здорово досталось? – тихо спросил он.

Я даже не стал отвечать и направился к Биллу, который разговаривал с пожарниками.

– Полиция из Кунгэльва уже едет сюда, – сообщил один из них.

– Хорошо еще, Георг раньше нас успел вытащить столько мешков, – сказал другой, повыше ростом.

Я узнал его, встречался с ним раньше здесь в Мар-странде. Он явно был знаком с Георгом.

– Что вызвало пожар? – спросил я.

– А черт его знает. Приедет полиция, вместе посмотрим, может, что-нибудь выяснится. Но похоже, что сперва загорелось около окна.

– У окна? – переспросил Билл.

– Ну да, в фанерном, ящике, где лежала промасленная ветошь. Георг мог обронить там сигарету или еще что-нибудь, и пошло…

Я кивнул. Звучит вполне логично. Я знал, о каком ящике речь. Оттуда пламя могло переброситься на старые выцветшие занавески. И в несколько секунд Георг очутился в аду.

– Георг сказал, что пойдет заваривать концы… – произнес незаметно подошедший к нам Мартин.

– Своей зажигалкой?..– спросил Билл.

– Наверно, – отозвался я, зная излюбленный способ Георга.

– Я встретил его, – продолжал Мартин, – когда шел из табачной лавки в гостиницу обедать.

Мы посмотрели на почерневшую стену курзала. Из двери и разбитых окон еще вырывались редкие струйки дыма.

Отойдя в сторонку, я сел на ближайший мешок. Почувствовал вдруг, как устал. После горячки со спасанием парусов наступила реакция. Все окружающее казалось до жути нереальным. Хотелось поскорей подняться в гостиницу и лечь в постель, отключиться от всего на свете. Я смотрел в пустоту, замкнувшись в себе.

Знакомый голос вернул меня к действительности:

– Спросите Моргана Линдберга.

Подняв глаза, я увидел перед собой Билла Маккэя и молодого полицейского в кожанке, который держал в руке записную книжку.

– Вы ведь работали вместе с пострадавшим… – вежливо обратился он ко мне.

Я кивнул и встал.

– Пострадавший пользовался огнем для заваривания тросов?

Я еще раз кивнул.

– Всегда?

– Пожалуй что да.

– Спички, зажигалка, что-нибудь в этом роде?

Я кивнул. Было очевидно, что Билл уже рассказал полицейскому, как вообще накладывают марки. От меня он хотел услышать подтверждение.

– Наверно, синтетический трос легко загорается, когда его оплавляют? – Он говорил приветливо, дружелюбно, понимая, что мы тревожимся за Георга.

– Да, легко, – согласился я.

– И с него падают расплавленные капли?

– Точно, падают.

Полицейский записывал все мои ответы, хотя по сути они лишь подтверждали то, что ему уже было известно.

– Что ж, у меня все, спасибо за информацию. – С довольным видом он убрал свою записную книжку, козырнул и зашагал к пожарищу. Его товарищ, постарше возрастом, беседовал там с командиром пожарников.

Пока я сидел на мешках, размышляя, огонь совсем потушили. Последние струйки дыма стелились над газоном. Пожарники приготовились уходить. Они с честью выполнили свои обязанности. Быстро прибыли на место и спасли все, что можно было спасти. Я знал, что многие снисходительно посмеиваются над добровольными пожарными дружинами и их учениями. Впредь мне не быть в числе насмешников.

Вернулся Билл.

– Пошли, Морган, – сказал он, положив руку мне на плечо. – Работа ждет.

Мы проследовали в парусную мастерскую. Там стоял запах дыма, но огонь туда не проник. Только кладовка пострадала от пожара. Мартин притащил со склада огромный брезент. Втроем мы вышли на газон и накрыли гору мешков. Края брезента придавили к земле тяжелыми каменюгами, чтобы его не унесло ветром.

Полицейские сочли свою задачу выполненной и собрались возвращаться в Кунгэльв, чтобы там написать рапорт. Поборов нежелание думать и говорить о Георге, я осторожно взял молодого полицейского за рукав:

– Вам известно что-нибудь о пострадавшем?

– Знаем только, что врачи колдуют над ним в больнице.

Билл, Мартин и я направились в гостиницу. Члены экипажей и супруги Стефенс молча ждали нас в конце Долгой улицы. Они наблюдали пожар на почтительном расстоянии. Уже знали, что нам удалось спасти паруса. И что Георга отвезли в больницу.

Ева и Андерс предложили нам горячий кофе. Супруги Стефенс добавили по рюмке коньяку.

Ночью, в двадцать минут третьего, наш друг Георг умер, не приходя в сознание.

13

На другой день все тренировки были отменены. Смерть Георга выбила нас из колеи. «Маменькины сынки» и «Папенькины мальчики» бесцельно бродили по городу в одиночку и маленькими группами. Время от времени хождение прерывалось и мы заходили в кондитерскую или на гостиничную веранду выпить чашку кофе. Говорили мало, тщательно избегая касаться того, о чем все думали.

Швейные машины в мастерской не стрекотали, мастера сидели дома. Кронпринц утром спустился к флагштоку возле статуи Оскара II и поднял флаг до середины. Потом на «Бустере» сходил к барже и так же поднял флаг на испытательной мачте. Выше флага развевались привязанные к грота-фалу две черные ленты.

Захватив пачку сигарет, я уединился со своими мрачными мыслями на скалах к западу от крепости.

Через несколько часов, продолжая размышлять над безумной затеей, именуемой «Операция „Отче Наш“, я взял курс обратно на гостиницу. Наше предприятие потеряло для меня всякий смысл. Слишком высокой оказалась цена Кубка „Америки“.

Надо было собраться с духом и навестить Астрид. Много ли ей проку от моего участия? И все же я должен побороть себя и пойти к ней.

По пути к ее дому – самому тяжелому в моей жизни пути, мимо верфи и рыбозавода, вверх по вымощенной шифером дорожке – я зашел в овощной магазин и купил одиннадцать белых тюльпанов.

Астрид сама открыла дверь. Каменное лицо, опухшие от слез глаза. Она смотрела на меня невидящим взором. Я пытался что-то сказать, но не нашел нужных слов. Молча протянул ей тюльпаны. Астрид взяла их не глядя.

– Спасибо, Морган… – еле слышно произнесла она.

На большее ей недостало сил. Я и вовсе оставался нем. Астрид медленно затворила дверь, и я спустился по каменным ступеням крыльца.

Дойдя до гостиницы, я закрылся в своем номере, выпил бокал коньяка и погрузился в сон.

На другое утро я проснулся голодный как волк, поскольку проспал вчерашний обед. Быстро оделся и спустился вниз.

Доска объявлений призывала в военном стиле:

10.00 Общий сбор в аудитории.

Билл

Я позавтракал вместе с братьями Таннберг и Эриком Турселлем.

– Что-то нас ждет теперь… – произнес Ян Таннберг, срезая макушку яйца.

Яйцо оказалось «трехминутное», в его вкусе. Новая зарубка на ножке стола.

– А черт его знает, – отозвался Эрик. – Скоро услышим все от Билла.

– Теперь тебе одному маяться с парусами, – сказал Пер Таннберг.

– Мог бы не напоминать, – огрызнулся я.

Мой голос прозвучал достаточно резко, и разговор на этом оборвался. Мы молча одолели завтрак. Смерть Георга омрачила наше содружество.

Все были в сборе в аудитории, когда ровно в десять туда вошел Билл. Лицо его выдавало глубокую усталость, под глазами были темные круги. И в голосе появились нотки, каких я раньше не слышал. Хотя Билл говорил медленно, сдержанно, чувствовалась какая-то приглушенная агрессия. Вместо обычного «Олл райт, парни» сегодня свою речь он начал обращением «Товарищи-парусники». Помолчав, продолжил, поочередно обводя нас взглядом:

– От нас ушел парусник… Не говорю ни «друг», ни «товарищ», потому что для меня в слове «парусник» содержится и то и другое. Операция «Отче Наш» понесла тяжелую утрату. В наших рядах образовалась зияющая пустота. Не собираюсь произносить длинную речь, но хочу поделиться с вами своим убеждением. А именно, я убежден, что Георг мечтал завоевать Кубок «Америки». Вот почему, парни, мы просто обязаны выиграть этот Кубок… Чтобы этим отдать почесть Георгу. Вы согласны со мной?