7

Следующий день тренировок был почти копией предыдущего. Такая же погода, разве что ветер не такой ровный. Три часа мы резво ходили курсом бейдевинд, отрабатывая оверштаг. Один поворот за другим. Билл гонял нас в том же немилосердном темпе, что и накануне. Маневр выполнялся все более гладко, и братья Таннберг уже не ругались по-фински, крутя лебедки. Вечно хмурое лицо Ханса Фоха стало менее хмурым. Мы делали успехи.

Лично я то и дело вспоминал травмированного датчанина. Его на время оставили в больнице, и я мучился угрызениями совести. Когда мы днем вернулись на берег, я воспользовался телефоном Андерса и позвонил Монике.

– Привет, любимая, это Морган.

– Слышу. Рада слышать твой голос.

– Обоюдно.

Мне в самом деле нравился ее низкий голос и легкая картавинка. А еще меня радовало, что Моника уже смирилась с тем, что я обитаю не дома.

– Как вам там живется? – спросила она.

– На отдых непохоже. Но это было известно наперед.

– Парни симпатичные?

– Мы еще толком не узнали друг друга. Не успели.

– А что делаете по вечерам?

– Каждый вечер танцы, ухаживаем за дамами. Пауза. Моника явно поверила. Я улыбнулся про себя.

– Шутка… Мы с Георгом колдовали над парусами, а другие члены экипажей приехали только позавчера. Грешить было некогда. Даже будь такое желание, не до того.

– Смотри у меня.

– Можешь оказать мне важную услугу?

– Смотря какую.

Я рассказал ей, что один из парней угодил в больницу в Кунгэльве и я чувствую себя виноватым перед ним. Был бы жутко благодарен, если бы она навестила его там и передала от меня ящичек сигар.

– А сам не можешь? – спросила Моника.

– Не могу… Я должен бегать кроссы и выполнять гимнастические упражнения.

– Это полезно для твоего здоровья… Конечно, сделаю, Морган. Я свободна вечером, охотно съезжу. Как его звать?

– Это яхтсмен из Копенгагена, Палле Хансен. Ты видела его в прошлом году во время Марстрандской регаты.

– Положись на меня. Я подбодрю его.

– Только в меру, не перестарайся.

– Парни, нуждающиеся в утешении, – мой конек. Слушая ласковый низкий голос, я проклинал разделяющие нас сорок километров. Перед внутренним взором возникали картины наших встреч у горящего камина.

Кладя трубку, я надеялся, что Моника скучает по мне столько же, сколько я по ней.

Атлетическая тренировка в этот день была сплошной мукой. Мышцы еще не отошли после вчерашних упражнений и отчаянно ныли. Билл заметил, как трудно дается нам работа с штангой, и прекратил занятия на полчаса раньше. Старина Билл… Большинство из нас готово было поверить, что под черным облачением кроется человеческое сердце. Зато теоретические занятия начались на полчаса раньше.

Продолжалась отработка поворота оверштаг. В заключение – вопросы и ответы по пройденной теме. Мы тщательно записывали детали, касающиеся каждого лично.

– Чтобы к завтрашнему утру все было выучено и освоено, – распорядился Билл.

Папа Билл Маккэй позаботился о том, чтобы у нас было что почитать на ночь. Сказочки про тросы, блоки, лебедки и всякие приемы.

Наша команда становилась все более слитной, сплоченной. За обедом датчане, финны, шведы и норвежцы весело болтали друг с другом. Андерс и Ева подали на стол дивную камбалу с жареным картофелем.

Когда дошла очередь до кофе, в самый разгар оживленной беседы Билл вытащил свой красный блокнот и полистал его.

– После кофе – небольшое развлекательное мероприятие в лекционном зале… – сообщил он.

– Оркестр будет? – осведомился Пер Таннберг.

– Или нам сходить за штангами? – добавил Ян.

– Нет, сегодня вечером штанги отдыхают, – ответил Билл. – Лучше поберечь их, чтобы совсем не износились. Потому и кончили сегодня на полчаса раньше.

Мы оценили иронию.

Трапеза еще не закончилась, когда появились неожиданные гости. Первой в зал вошла Моника, следом за ней – Палле Хансен. Номер восемь. Пятна на желтой фуфайке из красных стали коричневыми.

Блудный сын вернулся к нам с марлевой чалмой на голове и ящичком сигар под мышкой.

Я представил Биллу Монику.

– Билл Маккэй, номер один… – объяснил я ей. Билл слегка поклонился и одобрительно улыбнулся.

Моника улыбнулась в ответ.

– Жена? – спросил он меня.

– Не совсем…

– Ясно.

Тут же Билл словно сразу забыл про нас.

– Общий сбор через пятнадцать минут!..– крикнул он.

И пригласил жестом Томаса Марка, Анетту Кассель и Мону Лизу следовать за ним. Они послушно встали и удалились в лекционный зал.

– Кто это? – осведомилась Моника, провожая их взглядом.

– Мозговой центр.

– Она тоже?

– Она секретарь в адвокатской фирме.

– Недурна собой.

– Не знаю, не приглядывался.

– А здесь какие у нее обязанности?

– Заботиться о том, чтобы парни не хандрили.

– Не слишком утомительно? При таком обилии парней.

– Извини, Моника, но ты сама слышала – мне надо быть в лекционном зале через четверть часа.

Настало время расставаться, и я проводил Монику на пристань.

– Спасибо, что приехала…

– Ну что ты.

– Сколько заплатила за сигары?

– Поговорим об этом в другой раз, Морган.

Что правда, то правда, сигары – не слишком романтическая тема. Катер уже приближался, сейчас Моника уедет. Хотелось так много сказать ей о чувствах, обитающих в районе сердца, но я не находил нужных слов. Вечная проблема. Вместо этого я притянул Монику к себе, надеясь, что моя сильная правая рука скажет все за меня. Я обнял ее так сильно, что она захлебнулась смехом.

– Хватит, Морган…

Думаю, до нее дошло, что было у меня на уме.

– Когда увидимся? – спросила она.

– А черт его знает.

– Будешь звонить?

– Каждый день.

Катер причалил, и Моника легко прыгнула на палубу.

– Чудесный вечер!..– воскликнула она, указывая рукой вдаль.

Я кивнул. Вселенная даровала острову и морю светозарный апрельский вечер. Поэт, наверно, сказал бы что-нибудь про мед и нектар. Мои поэтические способности свелись к еще одному кивку. Вечер был несказанно хорош. Вечер для влюбленной пары…

Но моя подруга удалилась на двести метров через море на катере.

Сам же я поднялся к отелю, где в большом конференц-зале собралась вся наша группа.

– Добро пожаловать, маменькин сынок, – приветствовал меня Ханс Фох, освобождая проход к свободному стулу.

– О'кей, сегодня будем смотреть кино… – начал Билл Маккэй, как только я сел.

Тотчас стих шум в зале.

– Братья Мерке, – предположил Ян Таннберг и мотнул головой, отбрасывая с лица длинную светлую прядь.

– Не совсем так, но, на мой взгляд, местами фильм не уступает их шедеврам в занимательности. Давайте сразу прокрутим ленту один раз. Вы скоро поймете, в чем дело.

Билл подошел к стене и растянул большой белый экран, подвешенный к потолку. Томас Марк погасил свет. Сзади нас застрекотал проектор.

После нескольких пустых кадров и опрокинутых цифр на экране появилась «Конни». Ага! Очевидно, старые съемки состязаний, когда «Конни» завоевала Кубок «Америки» 1964 года.

Но что такое? Яхта шла с новым генуэзским стакселем, который сконструировали мы с Георгом? Или мне это чудится?

Камера увеличила изображение яхты. Вот так сюрприз: на борту находился наш экипаж! Все «Папенькины мальчики» собственной персоной. Никакого сомнения. Лента только что снята, на ней запечатлена наша первая тренировка. Вот зачем «Бустер» таскался за нами, это с него велись съемки.

Полчаса «Папенькины мальчики» и «Маменькины сынки» заново переживали все тяготы первого дня. И что хуже всего: во всем великолепии предстала моя неуклюжесть, когда я обрубил стаксель-шкот. Меня терзал жгучий стыд. Но зрители были снисходительны, и никто не комментировал, даже Билл и Палле Хансен промолчали. И видит Бог, не один я отличился в тот день. Каждый хоть в чем-то дал промашку. Кинопленка увековечила многочисленные ляпсусы экипажа.

Когда лента кончилась, Анетта включила свет. Билл снова вышел вперед и обратился к нам:

– Ну, чем не потешное кино? Вы согласны? Мы пробурчали нечто неразборчивое.

– Зато теперь вам, может быть, ясно, почему на ваших фуфайках такие большие номера. Мы снимем не одну тренировку в море. Номера позволяют оценить действия каждого. Камера фиксирует все ваши движения. Это позволяет затем, сидя в зале, спокойно, не торопясь, вносить поправки. И вообще увидеть все, что происходит на борту во время отработки маневров.

Я не уставал восхищаться тем, как Билл спланировал операцию «Отче Наш». Съемки тренировок – гениальная идея. Мы будем вместе оценивать свои действия со стороны. Отличное подспорье к тому, чтобы оттачивать выполнение маневров. К тому же мы с Георгом, что исключительно важно, увидим, как ведут себя в море наши паруса. Каждый парус от топа до палубы, с наветренной и подветренной стороны предстанет нашему взгляду, мы оценим все детали его формы.

Билл снова пустил ленту, на этот раз с замедлением. И отмечал каждую оплошность экипажа:

– Номер десять, мы собрались здесь не виноград топтать, а гоняться под парусами, учись мягко двигаться на борту… Номер пять, не жалей сил, шкот выдержит… Вот номер два включает гильотину, а номер восемь не замечает опасности… Вот шкот обрублен, и один человек выведен из строя… Попытайтесь думать на один ход вперед… Вот гик огромным серпом летит над палубой… Мы поклялись перековаться и запросили отпущения грехов.

– Все начинают детьми, – сказал Билл. – Но берегитесь, если не исправитесь.

– О'кей, папенька!

Весенние штормы не обошли губернию Бухюслен. Так что нам представилась возможность испытать «Кон-ни» при крепких ветрах. Билл неуклонно проводил в жизнь намеченную программу тренировок как на море, так и на суше. Мы чувствовали, как упорный труд помогает нам все лучше соответствовать требованиям поставленной задачи. Мы свыкались с яхтой, мышцы крепли с каждым днем, и маневры выполнялись все более гладко.

Сверх того мы с Георгом ежедневно занимались выхаживанием парусов. Шаг за шагом изучали поведение парусного вооружения двенадцатиметровки. Паруса – что люди, важно познать их нрав. Тогда с ними легче общаться.

Пошив новых парусов тоже шел по плану. В мае был готов новый большой грот. Он превзошел все ожидания, Кронпринц и его бригада потрудились на славу. Приятно было в заключение снабдить соответствующий чехол штемпелем «Большой грот».

По правде говоря, майские тренировки нередко становились подлинной мукой. Но ведь я с самого начала знал, на что иду, и твердо настроился довести дело до конца. Никто не заставил бы меня изменить точку зрения. Какой бы безумной она ни казалась.

Где-то в середине мая получил я новое напоминание, что жизнь идет своим чередом не только на Марстранде. В служебном конверте пришло краткое извещение о том, что Гётеборгским судом принято исковое заявление о взыскании долга. Сумма и имя ответчика были мне хорошо знакомы. Сообщалось также, что в печати предложено другим кредиторам в трехмесячный срок представить в суд свои претензии.

Моргану Линдбергу грозила вскорости принудительная распродажа имущества за долги.

Черт подери! Я смял письмо и швырнул бумажный мячик в корзину. Три месяца дается мне…

Ощущая свое полное бессилие, я решил махнуть на все рукой. Буду плыть под всеми парусами, покуда плывется. Вплоть до самого крушения.

Июнь явился на остров Марстранд в облике по-летнему теплого юго-западного ветра. И наша гостиница преобразилась. По случаю летнего сезона штат обслуживающего персонала пополнился восемнадцатью студентками из Гётеборгского университета. Жизнерадостные девушки были не прочь сочетать труд на кухне и на этажах с солнечными ваннами на берегу.

Девичье нашествие врезало озабоченную складку между косматыми бровями Билла Маккэя. Был объявлен внеочередной сбор в лекционном зале. Войдя туда, мы прочли большие буквы на черной доске:

Суть речи, произнесенной Биллом, сводилась к тому же. Сначала мы подумали, что он шутит, но Билл Мак-кэй говорил совершенно серьезно. В наш проект вложены большие деньги. Наши силы нужны для тренировок, и мы не вправе растрачивать их на ночные гулянки. Это приказ.

– У монахов-кармелитов разлюли малина по сравнению с нашей жизнью… – пробурчал Ян Таннберг.

Билл услышал его.

– Не забывай, что ты женат, – улыбнулся он. – Женат на «Конни».

Мы с Георгом через день были свободны от физических упражнений, и не скажу, чтобы меня это сильно огорчало. Билл считал, что нам нужно время для разработки новых конструкций парусов. Мы не возражали, штанга нас не манила. К тому же радовала возможность продолжать работу над парусами, видеть, как одно полотнище за другим обретают нужную форму. Паруса для слабых ветров уже вполне удовлетворяли нас. После небольших доделок они всецело оправдали наши ожидания. По нашим чертежам искусные мастера Георга начали шить плоский генуэзский стаксель для умеренных ветров. Тем временем на чертежной доске рождались контуры грота для таких же ветров, скоростью 5–8 м/сек.

Общение с плечистым, коротко стриженным уроженцем губернии Бухюслен вылилось в тесную дружбу.

Часто Георг после рабочего дня приглашал меня к себе домой. Единственный из нашей группы он жил не в гостинице, и я с удовольствием проводил время в домашней обстановке. Тем более что скупая на слова жена Георга, рыжеволосая уроженка Исландии Астрид знала толк в стряпне. За изысканной вечерней трапезой следовала неторопливая беседа. Покуривая на террасе, мы смотрели, как вспышки маяка «Отче Наш» озаряют фиолетовый бархат летней ночи над морем.

Говорили не так уж много. Мы с Георгом понимали друг друга без слов. Молчание подчас не менее содержательно, чем речь.

Уже к середине июня в «Гранд-Отеле» не осталось свободных номеров. Как первый постоялец сезона я шаг за шагом наблюдал ход заселения. Словно на моих глазах оживал муравейник. Как всегда, к середине лета Марстранд превратился в интернациональный курорт. Целыми роями прибывали гости издалека, и на пристанях звучала лингвистическая какофония.

Неизменно в центре событий находился толстяк Лидере. Порой он носился по гостинице с такой скоростью, что подвергался серьезному риску похудеть. Длинный полосатый фартук его развевался точно парус.

– Эти надолго приехали… – заметил он как-то, провожая взглядом пожилую чету, когда я задержался возле стойки в вестибюле. – Артур и Сэлли Стефенс, американцы.

Я тоже посмотрел на них. Мужчина – рослый, плечистый. Серебристые волосы гладко причесаны. Веснушчатое лицо с глубокими морщинами, следы молодого задора во взгляде. Чем-то внешность его мне понравилась. Он производил впечатление надежного и честного человека. Одет в широкие белые брюки и яркий клетчатый батник. На плечи накинута легкая куртка. Энергичная упругая походка.

Жена являла собой прямую противоположность. Маленькая, сутуловатая. Седые у корней волосы покрашены в голубой цвет. На запястьях позвякивали массивные золотые браслеты. Передвигалась она с трудом, опираясь на руку мужа и палку. Лицо морщинистое, словно изюм, но главной чертой его были сверкающие в окружении морщин яркие голубые глаза. Сгорбленное тельце облачено в платье с чрезмерно крупными красными и синими цветами. Вырез на груди скреплен тяжелой золотой брошью в виде бабочки. Палка – с красивой ручкой и чеканным серебряным наконечником.

Наша группа скоро познакомилась с этой четой. Выполняя распоряжение Билла, мы разговаривали между собой по-английски, и новые постояльцы заметили это. Они первыми заговорили с нами и явно чувствовали себя хорошо в нашем обществе.

– Артур, дорогой, закажи мальчикам что-нибудь выпить… – призывала маленькая американка своего супруга, когда нам подавали кофе после обеда.

Супруг Артур безропотно раскошеливался.

В первый вечер нашего знакомства миссис Стефенс обратила внимание на большие цифры на желтых фуфайках.

– Почему вас пронумеровали? – удивилась она.

– Мы яхтсмены, – на редкость учтиво и кротко ответил Билл Маккэй. – Готовимся к состязаниям на Кубок «Америки», и номера нужны, чтобы отличать зерна от плевел…

На этом Билл посчитал разговор оконченным и удалился в свою комнату. Мы же остались сидеть за столом.

Мистер Артур Стефенс помолчал, обдумывая высказывание Билла Маккэя, потом осведомился:

– Кубок «Америки»?.. Тот самый?..

– Тот самый, – подтвердил я.

– Черт возьми!

Его удивление было велико и неприкрыто. Почти на грани притворства.

Мы были только рады обществу новых людей. Что говорить, «Папенькины мальчики» и «Маменькины сынки» успели поднадоесть друг другу. Тяжелый труд на море и нескончаемые тренировки на берегу были непростым испытанием для души и тела. И на долю деликатной американской четы выпала роль умеряющего напряжение буфера.

Однако Билл явно не разделял моей симпатии к Артуру и Сэлли Стефенс.

– Хотел бы я знать, Морган, зачем, собственно, мистер и миссис Стефенс находятся здесь… – задумчиво произнес он однажды.

– Что ты подразумеваешь?

– Очень уж много вопросов задают. И слишком щедры на выпивку.

Но ведь все пожилые люди любят задавать вопросы? И кто из нас откажется пропустить стаканчик?

В конце июня нам стало не до даровой выпивки. Билл, Мона Лиза, Георг и я устроили совещание в узком кругу. Предстояло разработать конструкцию палубы яхты-претендента. Мы посчитали, что достаточно хорошо изучили «Конни», чтобы сделать конечные выводы на основе полученного опыта.

Пять вечеров и ночей шло тщательное обсуждение всех деталей. Ведущая роль в этой дискуссии принадлежала не Биллу, а Моне Лизе. Его записи и слова весили больше. Я восхищался способностью Билла в конкретной ситуации подчиниться чужому авторитету. Это лишний раз доказывало его величие.

В итоге мы постановили, что палуба претендента в основном должна быть такой же, как палуба «Конни». Однако с некоторыми важными поправками.

– И такие же поправки надо зимой внести в конструкцию «Конни», – заметил Мона Лиза.

Мы согласно кивнули. Лучше всего, если «механический заяц» во всем будет подобен претенденту. Тогда мы получим достойного соперника.

– На здешней верфи можно это сделать? – спросил я.

– Вряд ли, – сказал Билл. – Придется просить дядюшку Яльмара.

На том и порешили. Перед зимним перерывом отбуксируем «Конни» в Гётеборг, где судостроитель Яльмар Юханссон займется модернизацией. Старая благородная леди станет еще благороднее.

После наших ночных дискуссий возобновилась обычная работа. Тренировки и пошив парусов.

Вечер шестого июля, двадцать минут восьмого. Я сидел в одиночестве за столиком под навесом перед кондитерской Берга, наслаждаясь чашкой кофе и свежим пирожным. Отдохну немного, а затем – к чертежной доске в парусной мастерской. Солнце стояло еще высоко над горизонтом, даруя тепло отдыхающим.