ГЛАВА 4

Рэну повезло. Решившись-таки нарушить приличия и самостоятельно обувшись, его шеф как раз затягивал ремень. И долгожданное удовлетворение небольшой, но настоятельной потребности, так долго откладываемое, а от того еще более желанное, еще переполняло все существо сэра Фрогга легкостью, теплом и нежностью к жизни и ко всем ее проявлениям, даже самым несовершенным. И от того все наказание состоялось в виде ворчливого пожелания оруженосцу отправляться то ли в капусту, то ли к аистам.

Но вот когда Рэн помогал облаченному в легкий доспех сэру Фроггу изящно вскочить в седло, этот вонючка Амбрюзюайль чуть не испортил все дело невинным (на его взгляд) замечанием:

— Достопочтимый сэр Фрогг, а когда будут сечь Вашего нерадивого слугу? Не забудьте позвать и меня, моему оруженосцу весьма полезно будет поприсутствовать.

А на похотливой харе крупными буквами написано: «Я обожаю подобные мероприятия!».

Рэна передернуло, он едва не уронил не менее обалдевшего Фрогга. А физиономия паренька сама скорчила уроду в перьях рожу. Правда, юноша тут же пожалел об этом, ибо Амбрюзюайль нашел его вследствие такого поведения «Ах, какой прелестью!»и предложил Фроггу поменяться оруженосцами.

«О! Не-е-ет!»— прочел бы рыцарь на лице Рэна, если бы соблаговолил обратить на него внимание. Но свое внимание сэр Фрогг обратил в этот момент не на лицо, а на плотную крепкую фигуру своего слуги, его крупные кулаки и здоровую шею — все это было вполне недурственно для семнадцати лет и не шло ни в какое сравнение с хрупкостью и большеглазостью пажа Кру.

— О, нет-нет, любезный Кру. Такой дурной услуги я не оказал бы и врагу. Сам держу этого лентяя и недотепу лишь из дружеского расположения к его родственникам.

— Ну-у, милейший сэр, я, думаю, сумел бы найти применение и его скромным достоинствам, — и Кру так выразительно взглянул на Рэна, будто подцепил под подбородок пальцем как хорошенькую служаночку. Рэн поперхнулся, и стоило его господину произнести что-то вроде «пустое», изящно положил конец торгу, незаметно ткнув жеребца своего хозяина в брюхо острием кинжала. Получилось, будто сэр Фрогг сам прервал разговор и с места взял в карьер.

Задуманная поездка особой цели не имела. Через пару недель оба рыцаря были приглашены в Ланьежур, замок вдовствующей герцогини Хэллпутт. Раньше времени там не заведено было появляться, и Амбрюзюайль проводил время в соседнем с Ланьежуром поместье престарелого сэра Фэхри, с его вассалом Фроггом. Поэтому вскоре прогулка перешла в охоту и, соответственно, в ужин (невольно напрашивается сравнение с жизнью хищников).

Господа улеглись на предусмотрительно прихваченные с собой подушки, слуги занялись рябчиками и костром. Из-за отсутствия иной темы для размышлений, мысли невольно переходили на пресловутый обмен. И взгляды рыцарей невольно останавливались на юнцах, осуществляя их сравнительный анализ.

Оруженосец Фрогга Рэн О' Ди Мэй был высок, крепок и строен. Род О' Ди Мэев — обычный шансонский род, точнее, род изо всех сил старающийся быть обычным и шансонским, так как время от времени, но с пугающей регулярностью, происходило что-нибудь непонятное, и членом семейства становился буриец, или даже эльф, или шопленок со всеми вытекающими последствиями. Семья со стоном принимала в себя кровь чужаков и старательно возвращалась на круги своя, приучая отпрысков-метисов, что в мячик играют руками и ногами, а не взглядом; что камни кушать нельзя; и что хвостик — это дурной тон, и лучше прятать его от посторонних глаз в памперс. Естественно, сор старались не только не выносить из избы, но и в ней старательно прятать. Таким образом Рэн О' Ди Мэй и не задумывался, почему у него раскосые глаза, красивый прямой нос с легко начинающими трепетать от волнения ноздрями, ультрамариновый оттенок темно-русой шевелюры и миллион удивительных историй в голове.

Отец же его матери Дороп Бот О, Дри, едва взглянув на внука, схватил со стены арбалет и до ночи палил из засады на столетней сосне по пролетающим мимо кораблям. А муж, будучи истинным поместным шансонтильцем, только покачал головой и решил про себя, что наследником станет кто угодно, но только не это последствие стихийного бедствия, каковым род О' Ди Мэев считал эти внезапные рождения незаконнорожденных. И, кстати, решил так не из дурных чувств к несвоему ребенку, а просто предвидя, что этот малыш чаще будет пялиться в небо, чем в землю.

Впрочем, впоследствии, ко всеобщему, все-таки, успокоению выяснилось, что мать Рэна в этой фатовой ситуации виновата не была, и согрешила троюродная тетка по линии младшего кузена брата свекрови деда Рэна, а также отвратительное свойство чужеродной крови, подобно мышьяку, не выводиться из организма и, постепенно накапливаясь, давать вдруг бурную реакцию. Хотя, в случае с Рэном, коктейль в его жилах вел себя довольно мирно, и лишь изредка булькал, приводя к поступкам, подобным утреннему.

Оруженосец же сэра Кру имел вид не столь субтильный, сколько томный. Все окружающее, казалось, доходило до него не вполне ясно и отчетливо. И лишь приказы и, вообще, любое слово или движение его рыцаря вызывало мгновенную, очевидно рефлекторную, реакцию. Возможно такое поведение как-то связано было с головокружительно пахнущей жидкостью в маленькой серебряной фляжке, с которой этот юнец со странным именем Ханнибалл не расставался.

Имя это слегка раздражало Рэна, подспудно чувствовавшего в нем не истинное имя, данное при рождении, а позорное прозвище, вроде собачьей клички. И потому Рэн обычно обращался к «коллеге»без какого-либо обращения. Впрочем, тот был необщителен.

Рэн отмечал в Ханнибалле еще одну особенность: несмотря на юность, нежность и свежесть его лица и яркость нарядов, была в том какая-то потертость, что ли. Какая-то то ли несвежесть, то ли пропыленность. Может, это из-за неприятной черной пустоты в глазах. Вообще, для Рэна он был загадкой, но уж явно тонкой столичной штучкой, с хрупкой, как у цветка конституцией и изысканным воспитанием. Так что оруженосец Фрогга тщательно просеивал употребляемые в речи выражения, стараясь не ранить изнеженный слух.

И вот сейчас, когда он ломал голову над тем, как не грубо обозначить то, что у рябчика под хвостиком, оруженосец Кру повернул к нему свою красивую кудрявую головку и с мрачной ухмылкой заявил:

— Ну все, … тебе.

Рэн поперхнулся, слово, произнесенное Ханнибаллом употреблялось обычно в значении «конец», и еще означало, что зря он все это время напрягался, и в сквернословии ему еще очень далеко до пупсикообразного пажа. А тот, все так же скривившись, прокомментировал свою мысль:

— Теперь он от тебя не отстанет. Он же как ребенок: не успокоится, пока ему не дадут новую игрушку сломать.

И захихикал нервно. Без злорадства, скорее истерично:

— Все. Все, малыш. Влип. Не отстанет, — И испуганно заткнув рот горлышком фляжки, забулькал, заглотал судорожно.

Рэн, переваривая информацию, долго молчал, мрачнея. Потом протянул руку за еще одним рябчиковым трупиком и коротким движением отсек ему голову:

— Не отстанет — убью.

Ханнибалл качнул неопределенно кудряшками. Дальше готовка шла в молчании.

ГЛАВА 5

Из оцепенения зачарованности Битьку вывел вопрос, заданный чьим-то хрипловато-сипловатым голосом из-за плеча.

— Стопануть-то не догадалась? Ладно, давай по пиву.

Битька вздрогнула и, оглянувшись, едва не сбросила гитару от неожиданности: на грифе, щурясь холодноватым лучам солнца, потягивал из горла «Балтийское»Леннонообразный патлатый субъект в тельнике и видавших жизнь со всех ее сторон джинсах. Субъект лукаво щурился и ронял пену в патлы.

— Кстати, — поднял он палец, явно подражая Толику из «Черной розы»… — пиво гретое. Граждане! Пейте пиво! Оно вкусно и на цвет красиво!

Битька все еще молчала, уставившись на небольшого размера привидение (?).

— Ну-у… — протянул «некто», легко соскальзывая с гитары и перемещаясь по воздуху в сторону Битькиного носа, — Серафим Туликов. Музыка народная. Слова МВД. Песня о родинке, — и, словно нашаривающий контакт представитель иной цивилизации, закружил вокруг девочки, тыкая указательным пальцем в различные предметы, в том числе отсутствующие, — Шузы. Хайерсы. Тусня. Анархия, Металлика — пхай, пхай! Здравствуй, мальчик-бананан! А на столе стоит стакан, а в стакане — тюльпан. А с погодой повезло — Осень. В небе жгут корабли…

— Беатриче! — просиявшая Битька протянула пять брату по разуму.

— Можно подумать, я не знаю, как зовут тебя, родная. Повторяю вопрос: пиво будешь?

— Не нуждаюсь, — стеснительно, но принципиально отказалась Битька.

— Я тоже. Как говаривал Боб: не нуждаюсь, но регулярно употребляю.

— Ты, поди, и колеса употребляешь?

— Употребляю все, — блаженно побулькивая пивом, подтвердил нефор небольших размеров, — Мне не чужды все пороки порочного рок-энд-ролла, как отечественного, так и зарубежного.

— Может, у тебя и СПИД, и гепатит, и наркотическая зависимость?

— Скажите, пожалуйста, а вы случайно не корреспондент газеты «Комсомольская неправда»образца года 85 — 86?

Субъект небрежно отправил бутылку через плечо. Она разок перевернулась в воздухе и с легким хлопком испарилась:

— Заметила? Почему так? Потому что это — не пиво, а его духовная сущность. Его поэтический образ, можно сказать. Так и я — Дух. Дух этой кунгур-табуретки с наклейкой на брюхе.

Предупреждая дальнейшие Битькины расспросы, Дух пустился в «грузы», при данных обстоятельствах, правда, скорее, разгружающие:

— Дык вот, сестренка, не задавай тупого вопроса, почему ты меня раньше нигде не встречала. Козе понятно: нас с тобой забросило в Иное, и законы здесь — иные. Надеюсь также, что из всяких там миров Хайнлайна со Стругацкими, мы не в Кинговской виртуалке, и черви с облезлыми скелетами из земли на нас не полезут. Скорее всего (это я тебя благородно утешаю) — это какой-нибудь толкиенистский рай с хоббитами, хоботами и Хоттабычами типа меня. Хоттабыч из гитары… — тут Дух отвлекся, замурлыкав блаженно: «Пушкин, Пушкин, тебе подарю я электрогитару!..»

А Битька зависла в потоке мыслей и эмоций, переваривая услышанное. Как-то во все это с трудом верилось, и это было главным ощущением.

— Дошлындрала, бэби, без хайерса, похоже, приняли тебя за мальчонку с героическими наклонностями и закинули сюда, освобождать порабощенных принцесс и гномиков от какого-нибудь птеродактиля.

В подтверждение слов духовной сущности что-то довольно грубо проклюнулось под Битькиным ботинком, и из-под него появилась аккуратно присыпанная черно — и рыжеземом голова с бородой и громким пыхтением. Размером голова была с кокос недомерок из овощного ларька и цветом тоже похожа на этот заокеанский орех. Лицо на кокосе было пухлоносое и недовольное.

— Осподя-я-я… — пробормотало лицо, вытянуло из почвы ручку в пышных кружевах, пышно же присыпанных почвой и, отыскав в шейных складочках вишневый капюшончик, натянуло его на лысеющую макушку.

— Ой, гномик, — нежно проворковали Битька и духовная сущность кунгур-табуретки.

— Гнемик! — язвительно скорчилось лицо, — Вы тут что: ниточки красную и белую в стаканчик с ромовой конфеткой опускали и говорили: «Гномик — гномик, появись!»? — Детский са-ад! — донеслось уже из-под земли.

— Э-э-э-э! Эй! — отчаянно завопили Битька и Дух в дыру. Где-то в глубине поблескивало.

— Ну, что, Алиса, лезь туда. Там, в кроличьей норе, наверное, сад Королевы, где разговаривают лилии и розы… — меланхолично заметил Дух, когда ясна стала бесполезность криков, — Или хотя бы пирожок с надписью «Съешь меня»и бутылек с этикеткой «Выпей меня», — закончил он уже с глубоким вздохом.

Но Битька все не желала отчаиваться и, засунув в дыру руку по плечо, старалась нащупать там хоть что-нибудь. Что-то нащупалось, точнее, ткнулось в руку. С криком, в котором Битька безуспешно пыталась заменить инфантильное и устаревшее «Ой!»на более крутое и современно-молодежное «Вау!», рука была выдернута наружу. (Ружа была агентом польской разведки). На ладонь неизвестным доброжелателем была подсунута небольшая потертая монета и еще там был… (очередной гибрид «Ой!»и «Вау!», похожий на классический и более непосредственный первый вариант еще более) откровенно розовый червячок, настолько то ли липкий, то ли присосавшийся , что от Битьки совершенно не отклеивался.

Червячок широко и обаятельно, хотя не без навязчивости скалился и, выждав более спокойную в смысле тряски минуту, бойко затараторил:

— Милостивые господа нищие! Бесконечно милостиво одарил вас этой бесценной монетой в два шансонтильских шиша известный меценат, донатор и податель благ Вильгельм Жаб Кинъ, почтенный член Общины Милосердных, Сердобольных и Склонных К Самопожертвованию Гномиков имени Раскаявшегося В Момент Своей Смерти и Умершего В Слезах Скупого Рыцаря. Свои благодарные молитвы денно и нощно можете возносить с пожеланиями благоденствия по адресу …

Приписка: В мыре зказок тоже луби булочкы. Гнум.

Выпалив все это, жутко кривляясь, но без запинки, червячок вытянулся во фрунт и замер, сияя беззубой розовой пастью.

— М-м-м… — Битька поспешила задать практический вопрос: — А что, собственно, можно купить на два шиша?

Червячок в ответ готовно свернулся в изображение двух, собственно, шишков, то есть фигушек.

— Вылезают как-то из свежего перегноя два червячка… — мрачно прокомментировал события Дух.

— Эй! — из-под земли появилась все та же пухлая сизая ручка в кружевах: Визитку отдайте! — и ловко схватив тщетно пытающегося распутаться из двух фигушек рекламного агента, исчезла в дыре.

Правда, молниеносное появление микроконечности имело еще одно последствие: рядом с небезызвестной дырой оказалась аккуратная табличка в тяжелой раме с завитками, гласившая: «Внимание! Дырка в земле! Гнум.»Кроме того дощечка имела приписку: «(А не умеешь читать — смотри под ноги, болван!)»

—…»Меня зовут Вася», — говорит первый червячок»…— продолжил Дух.

Битька с тайной надеждой заглянула в глубь земли еще раз. А в ответ, как известно — тишина.

— …»А меня — твоя попа», — философски подытожил Дух.

— О! — вышел вдруг он из мрачной прострации, — О'кей! Хоккей!.. Эй! Достопочтимый меценат! Эге-ге-ге-гей! Эу-эу-эу-э! Посуду принимаем? Старье берем? Туземец! Махнем пушнину на стеклянные бусы?! Ломбард?! Скупка краденного?! Заклады?! Ростовщичество?! Ау!!!

— Ну, допустим, — обладатель вишневого колпачка вновь показался из отверстия и оказался владельцем еще и больших счет, потертого калькулятора с полустершейся наклейкой «Love is»на спине и больших весов, судя по размерам, стянутых, очевидно, у какого-нибудь скульптурного изображения правосудия. Глазки его на этот раз казались оловянными с медным отливом, а сжатый ротик напоминал попку ощипанной курицы.

— Вот. Достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза, — еще более широким, чем штанины жестом, в котором чувствовалась, однако, легкая, подспудная неуверенность (ведь трудно представить, чего можно ожидать от туземца с калькулятором, может, его и не удивит такая для предположительного средневековья диковина), дух изъял из провисшего кармана джинсов кефирную бутылку еще сохранившую воспоминания о бывшем содержимом. — Фамильная драгоценность. Память о покойной тетушке из Бразилии. О! Донна Роза! — Дух отчаянно зарыдал, обильно сморкаясь в колпачок гнома, — Я — старый солдат, и не знаю слов любви, но когда я вижу Вас — тьфу! — когда я вижу эту бутылку, я сразу вспоминаю о ней (в смысле, о тетушке)…

К счастью, стекло оказалось, хоть и не в новинку гному, но в этом мире, все-таки, ценилось.

— Больше пяти золотых за нее не дам. Она грязная! — категорически завопил скупщик.

— А что можно купить за пять золотых? На обед и ночлег хватит? — со становящимся традиционным вопросом влезла в торг Битька.

Гном дико вылупился на нее. Какими бы оловянными ни были его глазки, в них можно было прочесть: «Ну, олух! У этих лохов и за пять шишков можно было купить этот драгоценный стеклянный сосуд нетрадиционной формы! О! Горе!»А вслух он пробрюзжал:

— Если молодой господин привык каждый раз заказывать обед на двадцать персон, то на пару раз ему хватит!

«Yes!»— чуть не вырвалось у Битьки, но, взглянув на духа, она прикусила язык. Тот просто трясся от возмущения:

— Грязная?! — наконец завопил он — Грязная?!!!! — и так вцепился в обшлага гномовой куртки, что его (духа) ноги в сабо забултыхались в воздухе. Гном от этого не изменил своего положения, но видно было, что ему неприятно, когда что-то болтается у него на обшлагах и мнет жабо, — Это же — оденки кефира! Кефир — напиток богов!

— Ага. Данон. Классический. Вкус детства, — закивала Битька.

— Ах! Донна Роза! Донна Роза! Вот как дешева нынче твоя светлая память!!! Нет! Я не продам тебя…

— Шесть золотых и отцепись от куртки!

— Я не продам тебя так дешево!..

— Семь золотых.

— Никогда-а-а!!! — Дух выразительно засморкался.

— Десять золотых! И спрячь свои сопли! — заверещал гном, бросил деньги, схватил бутылку и… нет, не скрылся, а только выразительно глянул на духа.

— Могу продать еще одну, вместе с кефиром. Даже за пять золотых из уважения к Обществу Нежадных Гномиков.

Очевидно этого подземный житель и ждал.

— Айн момент, плиз, — и Дух зашептал Битьке на ухо: А ну-ка сбацай про полбатона…

Не задавая излишних вопросов, Битька взяла пару аккордов, убедилась, что «табуретка»в порядке и запела «Оранжевое настроение»«Чайфов»:

— Бутылка кефира, пол батона.

Бутылка кефира, пол батона.

А я сегодня дома…

А я сегодня дома…

А я сегодня дома один…»

Как это ни странно, гном не возражал. И, как это ни странно, результатом песни явилась бутылка кефира с крышечкой из зеленой фольги. Холодная. Даже запотевшая. Еще одним побочным результатом, возможно, только почудившимся девочке было легкое пооранжевение ландшафта, включая небо; видение весело проскакавшего по этому самому небу апельсинового цвета трамвая, в открытом окне которого смеялись нестарый еще мужчина в тенниске и девушка в легком платье; атмосфера пахнула фантой и сиренью.

— Да-а… — мечтательно пробормотал гном-кокос. — А моя все только обещается с детями к матери на выходные, а как до дела так: «Я тебя оставлю, а ты сразу — шасть по мавкам — по русавкам, или к разведенке какой!»Тьфу! Дура! Я бы по пивку с мужиками, в костяшки бы перекинулся, кладовки спокойно обошел… Эх… Душевная песня. Не слышал такой. А ты сам-то, парень, на турнир менестрелей? Хорошее дело… — рассудив так и пристроив бутылки под мышки, гном солидно направился в дыру.

— Господин Жабкинъ, а девушкам можно принимать участие в турнире?

Оставшиеся к этому времени над уровнем ямы глазки моментально вылупились, и из-под земли донеслось громкое визгливое хихиканье:

— Ну, явно не отсюда Вы ребята. Девицам петь на турнире?!! Спасибо за свежий анекдот! — Яма сама собой закопалась прямо на глазах. Табличка, кстати, исчезла еще раньше.

— И этот тип еще пробовал изобразить, что попал сюда случайно или по плану ГОЭЛРО. Коммерсант приграничный! — расхохотался Дух и, обернувшись к Битьке, заключил: Ну, что? Получается надо идти за призом. По закону Чехова. Если уж повесили ружье — придется стрелять.

ГЛАВА 6

Похоже, этот Ханнибалл еще и фискал. Вот ведь пакость какая.

До заката еще далековато, еда , набившая желудок уже не так тянет к земле, и вино в самой той стадии, когда самой приземленной и солидной субстанции хочется… ну, пошалить что ли.

Набор развлечений в лесу, в средневековье не богат. Конечно Фрогг предложил пострелять: стрелок он очень неплохой. В отличие от сэра Амбрюзюайля. И вскоре ясно это стало до неловкости.

Однако Кру вышел из положения, предложив игру в Вильгемина Тюля.

Этот столичный «фантазер его мать»по слухам стрелявший из лука даже ногами и целящийся спиной, выдумал трюк с раскалыванием напополам яблок стоящих на головах оруженосцев. Одно, конечно, дело, сколько он перепортил продукта, а другое — сколько перепортил подставок, целясь к примеру из —под —мышки или в позе «лягушки, возомнившей себя пьяным гарольдом».

Но довольно о нем, вернемся к нашим баранам, точнее, к нашим рыцарям, что актуальнее. Так как именно сейчас решается вопрос, чья голова станет тумбочкой. Собственно, претендентов двое, и это явно не представители старшего поколения.

Рэн не без дрожи прислушивался к спору, и лишь одна мысль грела его трепещущее, как пепел любовного послания сердце: мысль, что он как раз только что посетил кусты неподалеку, ибо… Ибо если уж умирать, то достойно, не подмочив репутации.

А скотина Кру все настаивает на его, Рэна, кандидатуре: мол, и нервы у паренька покрепче и голова поустойчивей, и, вообще, он (в данном случае Кру) в гостях, и, если что, где он себе нового оруженосца найдет. А у О' Ди Мэя возраст-то уже, кстати, и амбиции наверняка. Вот-вот сам рыцарем быть захочет, конкуренцию старшему поколению составлять начнет, земли, замки, привилегии урывать, женщин отбивать. Да и утренние события показали, какой он некудышный слуга…

О, насобирали, да?

Слава Богу, деве Марии, всем святым и ангелам и архангелам, Фрогг сказал: стреляй в своего, а я в своего.

У Рэна даже ноги дрожать перестали, только руки еще не перестали. И левая нога вообще-то еще подрагивает тоже. Изредка. Но все равно спокойнее. Может еще разок в кусты сбегать?

А Ган этот спокойнехонек, посасывает из своей бутылочки, и глазки — как у пупсика — стеклянные и безмятежные… Накапал шефу, вон как тот поглядывает, погладывает прямо, даже кости сводит.

Отошли шагов на сорок для начала. Яблок, кстати не нашлось, по пареной репе на головы поставили. «Спасибо, Господи, что не по „конскому яблоку“, — нервно и несколько богохульно хихикнул оруженосец Фрогга. „Пожалуйста, Рэн. Будут деньги, заходи,“— ответил Бог, а может это колокольчики в ушах отзвенели. «Представляю, что могут спеть по этому поводу трубадуры:

Он целился в репу,

Но мимо попал.

И в репу сраженный

О' Ди Мэй упал.

Правда, ударение не в том месте, но потомкам какая разница…»

Ну все, теперь точно то самое слово.

Нервы не выдержали, и когда натянули тетиву на луках, он бросился на землю. И не просто упал, а сбил с собою вместе этого угорелого Гана. Собственно, из-за него и упал, так как ясно видел, что Фрогг-то целит куда надо, зато Амбрю этот точнехонько парню в калган. Ну и сбил его, а сам — чтобы Кру не обидно было, а то еще начнет палить без разбора. Нет, ну правда, шутки шутками, но ради забавы убивать? Нет, Рэн про такое слыхал, конечно. Но не у него, О' Ди Мэя на глазах!

Ну и что? Теперь — все. Это самое слово. Влип. Орут. Странно, что не бьют. Очумели от наглости, очевидно…О!.. Блин!.. Первая ласточка! Прямо под глаз засветил родимый…

— Сэр Фрогг! Прекратите! Фу! Как не эстетично! — (Что это с ним? Заступается? Точно ведь какую-нибудь гадость удумал!) — Мальчик у Вас, сэр Фрогг — чисто святой! За малознакомого человека заступился, рискуя жизнью! Может, он всю жизнь мечтал о подобном подвиге? Может, он великомученик в душе? Нехорошо его в прямом и переносном смысле сбивать с пути истинного. Нехорошо…. — (Да… что-то мне нехорошо от его заступничества. О! Точно! Вот блин!) — Надо дать мальчику проявить себя. Не хочет играть в Вильгельмина Тюля, поиграем в святого Себастьяна.

(Ноги надо делать, Рэн! Ноги!)

— То есть как, сэр? — похоже Фрогг даже ошалел слегка, — Расстрелять? По-настоящему? Но…

(Нет! Конечно, блин, нет! Не расстрелять! Не просто взять и расстрелять! Как можно так просто! А поставить к дереву пошире и обстрелять от пяток до макушки по силуэту. Один — с правой стороны, другой — с левой. И «мальчик», то есть я, на всю жизнь (оставшуюся) запомнит. И, опять-таки, развлечение нам… ублюдкам. Ноги! Ноги! И что я не бегу?! Впрочем. Достаточно взглянуть на твою рожу О' Ди Мэй, чтобы понять. Почему ты не бежишь, а стоишь, даже еще не связанный, руки в боки, и даже не сопротивляешься. Только взглянуть на твои презрительно сузившиеся глазки и раскрасневшиеся щечки и трепещущие от гнева ноздрюшки. На этой злой и отчаянной роже написано крупно и разборчиво: «А пошли вы!». Справиться ты с ними, взрослыми, вооруженными не справишься, а бежать, петляя от стрел, как заяц, не хочешь. Вот и стоишь гордым тупым ослом… Ну, а , вообще-то, ты просто обалдел. Так ведь не бывает!?