ГЛАВА 3

Звезды — везде звезды. И в траве везде кто-нибудь да свиристит старинную песенку. И, если рядом река, то костер в ней отражается.

Но, все-таки, в небе здесь не бывает летучих кораблей, и, кроме бездомных кошек, никто не шуршит в кустарнике. Как это понять: Там — вся Вселенная, весь огромный мир — мой. А тут — Битькин. Ведь Битькин же, однако, какой чужой! Какой пустой и казенный. Ни у одной лягушки не обнаружилось человеческих глаз, сколько он не заглядывал. Да и у людей с этим напряженка. А ведь, Господи, сколько здесь людей!

Их столько, что они уже не рады случайному спутнику, или друг другу.

Положа руку на сердце, двадцать раз пожалел, что не воспользовался помощью Вики. Этот мир так велик, можно тут всю жизнь искать тебя, Битька!

«Похоже, я в отчаяньи,»— подумал Рэн, —»Значит, пора спать. А если тебе, Вика, очень хочется, то можешь мне присниться. Со всеми своими щекочущими нервы намеками. Но…»— спохватился, стесняясь своей девчоночьей суеверности Рэн, — «Завтра. А сегодня, на новом месте, должна сниться невеста. То есть Беатриче».

Во сне Рэну приснился летучий корабль, огромный, в грозовом небе, с парусом как туча. Корабль летел над спящим Битькиным городом, похожим на серебристо-серую раковину холодными выростами домов, закрученных в спирали улиц. Тихо, но неумолчно, как море, шумели в этой раковине черные тополя, и перламутром вспыхивали витрины и окна.

Улицы были пусты, и песок на них шуршал Рэну о том, что Битьки здесь нет. Пахло полынью и рекой. На палубе стояли Санди, Шез и вся компания. Они качали головами и говорили, что зря Рэн отправился один. А Шез стучал пальцем по лбу и твердил про какие-то блага цивилизации, про плейер, про альбом Бутусова-Каспаряна «Не Закон, Но Рожденный».

Потом они начали прыгать за борт, и рубашки за их спинами с хлопком разворачивались, как парашюты. Попав на землю, они, к удивлению Рэна, превращались в ежиков. И эти ежики все пыхтели и пыхтели Рэну на ухо.

Рэн приоткрыл глаза. Как ни странно, все еще была ночь. Но очень светлая, молочно-голубая. Над узкой речкой, задевая лимонным брюхом репейник и лопухи, висела луна. У костра он был не один. И пыхтение было вполне реальным. Трое личностей самого юного возраста в ночной тишине поглощало сыр, помидоры, хлеб и другие припасы из его сумки. Четвертая личность, несколько крупнее, а соответственно, старше, настороженно следила за его сном.

Едва заметив дрогнувшие ресницы объекта наблюдения, личность вскочила, оказавшись девицей лет десяти, в длинном, как положено, но уж больно широком кримпленовом платье неопределенного цвета с заношенной кофточкой поверх. Личность завопила: «Колька, беги!»— и, замахав грязными кулачками, набросилась на Рэна. Тот из троих, поглощавших припасы, что покрупнее, вскочил и заметался в попытке объять необъятное, то есть подхватить на руки оставшихся двоих, да еще и утянуть с собой полбатона и штук пять помидоров.

— Колька, не беги! — скомандовал Рэн, захватив в охапку отчаянно сопротивляющуюся предводительницу ночных воров.

— А-А-А! — завопил новоиспеченный Буриданов осел, — Урод …нутый! Оставь Томку, б..! Замочу! Гнида …вая!

Одна из брошенных на полпути личностей заревела басом.

— Я тебе говорила, килька сраная! Сумку взять и тикать! А ты:»Погреемся! Погреемся»!!! — злобно шипела придавленная Томка, выискивая на теле Рэна местечко для укуса, — Только снасилуй! … оторву! — это, очевидно, относилось уже к Рэну.

Где-то на противоположном берегу взвыла сирена повозки стражников. К удивлению Рэна, вместо того, чтобы заверещать еще громче, малышня затихла и прижалась к земле.

— Разорались! — просвиристела сквозь зубы Томка, — В ментовку захотели! — и тут же залопотала шепотом, сопливля и ломая язык , — Дядюлечка, ты прости нас…. Отпусти своей дорогой! Только не убивай и в ментовку не сдавай!

— Ка-а-злы, — сплюнул Рэн сквозь зубы, обращаясь к кому-то, еще не ведомому, но уже нарвавшемуся на его, Рэна кровную месть, — А вы куда? Я, что, у вас еду отбираю? Сидите. Лопайте. Чтоб вас. Надеюсь, ты, змеюка, не ядовитая? — он потер укушенный бок и с удивлением обнаружил на пальцах кровь, — Что за мир?!!

В процессе теперь уже степенного и размеренного поглощения еды выяснилось, что компания новых знакомых Рэна связана общей целью и мало понятными кровными узами.

Команда была в пути уже сутки, утром предыдущего дня покинув где-то у черта на куличках расположенный поселок Нижние Вакунихи.

Население этого географического объекта составляли в большинстве своем хронические алкоголики из освободившихся зеков и прочий затерянный во времени и пространстве и потерянный для общества люд. Были, конечно, там и вполне нормальные люди. Но их наличие мало отразилось на горемычной судьбе десятилетней Томки, девятилетнего Кольки, шестилетнего Славика и трехлетки Таньки.

Томкина мать наблудила ее в городе, где пыталась учиться в Автодоре. Однако, живот ей ветром свободы надуло еще в течение первого курса. Вернувшись в Вакунихи, она сошлась с Витькой Безе, прозванным так за то, что в пьяном виде не мог правильно расставить буквы в своей фамилии Зебзеев. Родили Кольку, и весело пили вместе, пока Витька не приревновал Надежду спьяну бутылкой по голове. Хотя, возможно, и не из ревности, и не Витька, так как на роковой попойке присутствовал еще и некто Хазбулат, вполне когда-то приличный мужчина из города Солнцекамска, наивно возжелавший стать фермером, но спившийся и помешавшийся на черной магии и исполнении одноименной с ним песни. Во всяком случае, посадили именно Хазбулата, а несчастного вдовца пригрела Алка из сельпо, в результате чего родился Славка.

Что или кто послужил причиной появления на свет рыжей кудрявой Таньки — неизвестно, так как ровно за год до ее рождения Витька мирно помер, классически отравившись бодяжной водкой.

Алка рвала на себе волосы, проклиная свою «экономичность»и рассеянность Витьки, перепутавшего продукцию для своих и для покупателей. Потом начала рвать волосы на голове попадавшихся под руку ребят. При этом она постоянно пыталась покончить с собой, причем, тем способом, какой сгубил ее возлюбленного. Но смертельная бутылка все не попадалась, хотя, видит Бог, Алка старалась вовсю. Естественно, поглощенная священным долгом своей совести, она не могла уделять внимания Томкам, Колькам, Славкам и Танькам.

Нет нужды знакомить читателя, живущего в Битькином мире, с подробностями «многотрудной, полной невзгод и опасностей»жизни четверки. Достаточно пристальнее приглядеться к реалиям обитания соседей по подъезду, тех, что ночью мешают спать, а утром сдают бутылки.

Неизвестно какими путями дошла до Вакуних весть о том, что в большом и красивом, где-то за Солнцекамском расположенном поселке Родники 25 июня состоится торжественное открытие Приюта для сирот и тому подобных детей, который размещаться будет в чудесном двухэтажном особнячке, украшенном изнутри мягкими коврами, подарком дяди-спонсора. Московского бизнесмена, родившегося как раз в этих самых Родниках, и оперившегося, можно сказать, на Родниковской птицефабрике.

Обладающая поистине политическим умом Томка тут же породила план. И вот рано утром двадцать четвертого запасшись водой в пластиковых бутылках и хлебом и, решив-таки взять с собой Танюху, которая по счастью бойко двигалась на своих двоих, ходоки отправились навстречу иной судьбе.

Томка совершенно правильно рассчитала, что их появление именно в этот день и час, в присутствии телевидения (областного, кстати,) и прессы произведет мощный слезовышибательный эффект. К тому же будет донесено до широкой общественности. И тогда уж, какое ни будь в приюте начальство, никто их на проклятую историческую родину не отправит.

Потихонечку, пешочком, преодолев большую часть пути, добрались они до города. И здесь соблазнил их огонь костра, а затем и Рэнова сумка.

— Ты, дядя Рэн, не думай про Томку плохо, она не гулящая какая. У Алки всяких слов наслушалась, вот и несет невесть что со страху, — солидно оправдывался Колька, а глаза его слипались, и речь то и дело прерывалась зевками.

— У меня есть деньги. Давайте довезу, — предложил было Рэн.

— Нет, — твердо отказалась Томка, — Все должно быть честно. Я загадала: дойдем сами — ну не смогут они нас не взять. А возьмут… там счастье будет. Еда… Кровать своя, — железная Томка мечтательно зажмурилась и прикорнула у Рэна на коленях.

ГЛАВА 4

Пешком так пешком. Еще не рассвело. Точнее, в светлое всю ночь небо не выкатилось заспанным яблоком солнце. А они были на ногах.

В странной лавке, отчего-то называемой «Самый огромный рынок на земле», очевидно, в силу свойственной местным жителям самоиронии, из съестного им предложили только какие-то приторные сласти; засушенные и жирные кусочки неизвестного Рэну овоща в ярких пакетиках и нечто очень отдаленно похожее на простоквашу с фруктами. Все в бессовестно мелких упаковках. И еще совсем маленькие, твердые подушечки, которые и есть нельзя было, только жевать. Однако, несмотря на абсолютную бесполезность и не особую сладость, подушечки обрадовали малышню.

Что интересно, фактически на всех упаковках писалось, что то, что внутри, является «райским удовольствием»или «чудом», или еще каким-нибудь «источником вечного наслаждения». Впрочем, для Рэновых юных знакомцев это так и было. Все жевалось и проглатывалось в сосредоточенном и священном молчании.

А перед глазами молодого человека, пристроившего Славку на плечи, а Танечку взявшего на руки, разворачивался смотрящий самые сладкие, предрассветные сны Солнцекамск. Кое-кто из вдруг да заглянувших в это повествование мужчин усомнится, скептически усмехнувшись, в геркулесовых способностях Рэна. Но, во-первых, необходимо учитывать, что физическое воспитание оруженосца Рэна О' Ди Мэя значительно отличается от уроков физкультуры в одиннадцатом классе или на первом курсе Вуза. А ведь именно в бесцельном беганьи кругами и редких встречах с оправдывающим свое наименование «козлом»зачастую и состоит подготовка современного мужчины к жизненным невзгодам. Несправедливо будет также не упомянуть универсальное и обязательное качание пресса, которое загодя готовит всех девочек к родам, а всех мальчиков к получению ударов в живот. Конечно, существует еще такой популярный вид физического самовоспитания как «качание»или «закачивание». Но при учете параллельных с этим процессов курения, выпивания и прочих несовместимостей со здоровьем, результатом является чисто внешний эффект.

Оруженосцу же по штатному расписанию не полагается конь, зато полагается хозяйский меч, килограмм десяти-пятнадцати, копье метров трех и какие-нибудь еще сумки с припасами. И все это «бегом, бегом, салага». Существо он в результате выносливое, как верблюд.

Да и весу-то в шестилетнем белобрысом Славке с вечной соплей как «заячьей губой»значительно меньше, чем в любом его благополучном ровеснике.

А, да, город.

После моста начинался известный уже рынок, по счастью, пустой и тихий. С одной лишь, заторможенной с бессонной ночи девушкой — продавщицей супермаркета. И спящим здесь же охранником. Девушка долго еще потом пыталась раздумывать над происхождением странной группы ночных покупателей, но мысли текли лениво и все в сторону горячей ванны и чашечки кофэ или, на худой конец, что неизменно ассоциируется с предыдущим, какавы с чаем. Читай девушка В.П. Крапивина, в голову ей пришли бы образы Хранителей, Юкки и его сестренки и так далее. Но девушка читала только «СПИД-инфо», и легкие, зыбкие образы, возникающие в ее утомленном сознании в результате все равно вели к ванне и кофе, хотя и окольными путями. Пути эти терялись где-то в темно-синих глазах юноши, с трудом разбирающегося и в покупках и в деньгах. То ли придуряется, то ли хочет познакомиться.

А Рэн думает о том, что рынок тих и чист. Спят странные рыжие железные палатки, и нелепыми кажутся деревянные настилы, днем богато засыпанные товаром. И нет тут Вики. Что само по себе уже чудесно.

А храмы, пусть в них и находится неведомый «музей,»и живет этот, то ли Сталин, то ли кто, все-таки красивы и заставляют сердце петь и молиться.

С рынка они вышли на дорогу. Если долго идти по ней, по словам Томки, можно было выйти в эти самые, благословенные Родники.

Дорога Рэну понравилась, хотя в песчаных пыльных дорогах его родины была своя, томящая сердце прелесть. Но о ней как-то забывалось в дождливое время. На мостовой же того и гляди, чтобы верхние зубы нижними не выбить.

Эта же дорога была гладкой и, пусть и твердой, но какой-то эластичной. Ни особых колдобин, ни рытвин. Рэн даже присел и потрогал ее рукой. От сизо-черного «асфальта», как называли это Томка с Колькой, исходил тонкий ни на что не похожий аромат. Он освежал в памяти те Битькины песни, где присутствовал верный «Харлей», и где храбрые байкеры увозили далеко в поющий и цветущий Вудсток своих юных, длинноволосых подружек — хиппи. В общем. Это был запах рок-энд-ролла, и Рэн сразу полюбил его.

По правую сторону дороги тянулся ряд кирпичных красных магазинов с красивыми белыми окошечками и прозрачными стенами, в некоторых из которых были выставлены напоказ большие картины. Выполнены картины были искусно: людей на них очень трудно было отличить от настоящих. Только сюжеты были выбраны странные. На одном, например, изображался мужчина по имени Деним, который, глядя идущим мимо людям прямо в глаза, с довольно заигрывающей улыбкой расстегивал на себе рубашку. Штаны на нем так же были несколько расстегнуты, и из-под них торчали нижние рейтузы, красные в белый горох, подвязанные веревочкой.

На соседнем плакате две девушки по фамилиям Кевин и Кляйн, ставшие, очевидно, свидетелями безобразного поведения юноши, громко (судя по их широко раскрытым ртам) хохотали, высоко подпрыгнув и болтая ножками в воздухе.

Сомнительные товары предлагают лавки на главных улицах города! Рэн настороженно обернулся на детей. Но тем, очевидно, подобное было не в новинку.

«It's a wonderful, wonderful life!»— промурлыкал себе под нос Рэн, но слово «wonderful»не несло в себе восхищения.

По левую сторону находился мини-лес, опять-таки неприятно связанный в воспоминаниях с Викой. В глубине этого искусственного леса, который, по мнению Рэна, действительно имел в городе свою прелесть, спали на скамейках бездомные. Их храп был слегка слышен, наподобие шума отдаленного водопада. В глубине этого леса так же, как было уже известно Рэну, находилась могила героев. Правда, что несколько шокировало, без креста. Статуя одного из героев, стоя на пьедестале, выходящем лицом на дорогу, твердо направленным пальцем указывала направление, в котором следовало искать подлого убийцу погибших. Возможно, конечно, это был полководец или царь, но почему тогда даже без коня или этой их повозки-чудовища? Позади статуи шли ступеньки, по которым можно было сразу нескольким людям, даже небольшому отряду, подняться и посмотреть в указанную сторону, для того, чтобы разглядеть врага. Очень полезная вещь для внуков героя. Не нужно слушать кого попало, искать полезную литературу. Подошел и посмотрел, кто дедушку обидел. (Действительно, изображен был не очень молодой человек, с бородкой). Кстати, бронзовый перст указывал на один из портретов, выставленных в огромных окнах. На нем довольно красивая, но, очевидно, злобная дама поглаживала бриллиантовое колье на своей груди. Отравила, небось, мужа и радуется наследству… Да. Все тут и просто и сложно.

Дорогу пересекала еще одна. На перекрестке она была разрисована белыми полосами, а на столбах мигали желтые маяки.

— Нам наверх, — Томка деловито заправила за невидимки разлетающиеся неопределенно подстриженные волосы, — Я у тетки Раи спросила, у нее крестница в Родниках. Тяжело Вам, наверное? — Томка постоянно хмурилась и облизывала острым розовым язычком болячку в углу губы.

— Думаешь, надо идти быстрее?

Томка скорчила неопределенную гримасу:

— Из города надо бы скорее выйти. На ментов еще напоремся.

Рэну почему-то показалось, что дело не столько в милиции, сколько в кримпленовом балахоне и рваных туфлях.

Дома карабкались наверх вместе со спутниками.

— Вон, кстати, детприемник, — Томка кивнула на двухэтажный обшарпанный особнячок в акациевом палисаднике, — Если дело не выгорит — сюда отправят. Не знаю, куда уж лучше: сюда или домой.

— А что, здесь сильно плохо?

— Да здесь-то нет, — вмешался в разговор запыхавшийся Колька, — Здесь, говорят, нормально. Только это ведь так, пересылка. Отсюда не домой, так в интернуху. А там… — Колька, похоже на сестру поморщившись, махнул рукой, — Могут даже и в разные распихать. Не в тюрьмы разные, так в камеры. Ну, не прямо так: в тюрьмы, — засмеялся над вытянувшимся от такого заявления лицом Рэна мальчишка, — Просто интернат — тоже дерьмо хорошее, та же тюряга. Кормят, конечно. С голоду не сдохнешь. Но между ребятами законы просто зоновские…

— А приют в Родниках?

— Ммм… — Колька мечтательно зажмурился, — Ты вон у Томки газетку попроси. Она за пазухой носит. Там это… семейного типа. Ну… воспитатели вроде как папкой с мамкой прикидываются. Всего живет человек пятнадцать-двадцать. С сестрами-братьями можно. В школу ходишь обыкновенную…

— Тише ты, размечтался, — шикнула Тамарка, — Ментовка впереди. Проскочить надо. Детдом — как детдом. Может, режим помягче. Все равно, Алка сопьется — тогда уж точно раскидают… Как мелкотня-то без меня, — добавила она уже шепотом, тяжело, по-бабьи вздохнув и ссутулив худенькие плечи.

— Да, кстати, а в этот детприемник кого вообще отправляют? — поймал за хвост очень важную, вертевшуюся в голове мысль Рэн.

— Да всех и отправляют: кто осиротится, чьих родаков права лишат, ну бегунков, конечно. Тех, в смысле, кто из интерната линяет.

Рэн еще раз обернулся на светло-салатовый домик (так, двухэтажные здания — для него уже домики) — запомнил. Может, здесь в курсе Битькиной судьбы? Хотя пункт номер один, это, конечно, «Миф». Не могла Битька не навестить корпорацию.

Милиция оказалась простым, серым, пятиэтажным зданием с названием «Милиция», каждая буква которого помещалась на отдельном кружочке голубого цвета. Рядом со входом стояло несколько патрульных машин. А вокруг цвела акация и одуванчики. Мирно стрекотали ночные цикады. Никакого вооруженного патруля, как это представлял себе молодой человек, не было и в помине. А Рэн-то уж думал, придется воспользоваться мечом. Но, видимо, самые ранние утренние часы — во всех мирах самые тихие.

Мимо продребезжал стеклами порожний длинный монстр. Рэн уже знал, что эта штука называется «автобус»и занимается извозом. У местных отношение к «автобусам»странное. Они их ненавидят и постоянно клянут. Однако, огромными толпами собираются в местах их стойбищ и ждут, пока наконец какой-нибудь смельчак не плюнет, не оседлает свое чудовище и не подъедет к людям. Они же, только что стоявшие с видом чинным и надменным, тут же бросаются с ревом и воинственными воплями на отбившееся от стада животное.

Но как ни странно, избиению не подвергается ни всадник, ни его повозка (что же это такое: бронированное прирученное чудовище или магической наукой управляемая карета — Рэн не решил пока окончательно). Люди со звериной дикостью набрасываются друг на друга, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков.

Впрочем, и те не остаются в долгу. Не один раз Рэн становился свидетелем сцен, когда резвые и прыткие, несмотря на преклонный возраст, пожилые дамы, осыпая проклятьями молодежь, ловко спихивали эту молодежь худенькими телами с железных ступенек, клюками прокладывали себе путь к победе. Было дело: две дамы, по виду, строгому и чванливому — знатные, вцепились друг другу в волосы, ломая искусные прически.

Конечно, позорнее всего вели себя мужчины: плечистые и крепкие, они разбрасывали все на своем пути, стремясь занять места получше. Первоначально, когда Рэн думал, что толпы собираются для нападения на ненавистные «автобусы», мужчины в первых рядах казались естественным явлением. Немного же разобравшись в целях и последствиях штурмов, Рэн вынужден был сделать по поводу здешнего сильного пола неутешительные выводы…

Жилые дома закончились. И пейзаж по сторонам стал совсем уже странным. Серые безжизненные горы, изрытые мелкими норами (будто карапуз-великан играл здесь в песочек). Гигантские трубы на малюсеньких домиках, из которых валил клубами разноцветный дым. Высокие дома без окон, окутанные паутиной лестниц. Странные мельницы и скелеты железных чудовищ. Все едва заметно, но неуклонно, двигалось.

Рэн почувствовал, как по спине струйкой течет холодный пот. Однако, спутники его не пугались, а только любознательно выворачивали головы, пальцами указывая друг другу на диковины.

Приходилось так же переходить огромные мосты, где до земли нельзя было долететь, не разбившись и не переломав костей. До земли потому, что реки под ними не было, а были дороги из железа и дерева, по которым с лязгом и грохотом проносились гигантские змеи, тело которых состояло из огромных деревянных и железных же ящиков, полных бревен и руды. А, может, эти ящики были привязаны у них к спинам. Ребятня при виде змей радовалась, прыгала и кричала: «Поезд! Поезд!», хотя даже ветер, поднимаемый таким несущимся чудовищем был настолько силен, что трепал волосы им, стоящим высоко наверху.

Деревьев здесь было меньше. Хотя удивительно, как они вообще жили в таком чуждом для них месте. Рэну тут явно не ужиться.

Хотя… Все эти страхи и неудовольствия местным устройством не могли перебить в душе и во всем существе Рэна дерзкого, на свежий ветер похожего подъема.

Он видел такое, какого никогда не видел, и все вокруг было самым захватывающим приключением на свете. Дорога упруго пружинила под молодыми ногами, и небо было ультрамариново-синим. И даже пот, пропитавший рубашку, потом будет вспоминаться преображенным в мурашки священного ужаса.

Кругом обошли пост с бдительными и суровыми, хотя и юными совсем стражами ГИБДД и вскоре вошли в лес, где от ставшего привычным пути отворачивала более узкая дорога, и у поворота стояла чугунная статуя огромной курицы с яйцом и надписью: «Родниковская птицефабрика», туда и повернули.

ГЛАВА 5

Дойдя до околицы Родников, спутники разделились. Рэн смотрел вслед удаляющейся четверке в резиновых сапогах не по ноге и в одежке не по плечу. Оруженосец поднял руку и перекрестил «сирот по собственному желанию».

Когда его бывшие спутники отошли на достаточное расстояние, молодой человек последовал за ними, производя фурор среди местных собак.

Местных же жителей удивить в этот день было фактически невозможно: и телевидение, местное и пермское, и журналисты, и всякие шишки, и разодетые городские, и сам Костик Ванинский в блестящем прыгучем джипе.

—Спонсер…— протянул дядя Леня-Аккордионщик вслед пыльному смерчу, прокатившемуся по дороге и затмившему на минуту солнце, на которое с таким смаком и жизнелюбием последние полчаса щурился дядя Леня, — О! И эти, папы с рациями тоже туда, как за принцессой Дианой скачут. От ведь, папы-сранцы!

Дядя Леня, на его взгляд вполне справедливо, полагал, что будь газетчики менее продажными звериному мурлу капитализма, они бы признали гораздо большую значимость и интересность для рабочих масс его неоднозначной фигуры. Судьба самородка и умельца, непонятого таланта с загадочной русской душой всколыхнула бы и выбила слезы. Да и гонорар позволил бы дня три не собирать бутылки…

Дядь Лень деловито поднялся с завалинки у сельпо и, перекинув через плечо потертый ремень старого аккордеонного чехла, заспешил к месту презентации. В чехле одиноко стукнуло и звякнуло. «Ничего, „— подумал дядя Леня, — «Свято место пусто не бывает. И презентация без бутылок тоже.“

Протрюхивая мелкой рысцой мимом местной школы Искусств, из окон которой, как и положено, летели чуть покалеченные детскими руками гаммы, мужчина от всего сердца плюнул в ее сторону — конкуренты!

На его счастье большая часть молодых талантов находилась на открытии, где пела о своем счастливом, в отличие от новоселов, детстве песни: «Угнала тебя, угнала», «Ты скажи, че те надо»и более современную «Голуби»(со словами «Голуби летят над нашей зоной»). Там же был дуэт домристки и балалаечника с неизменной «Степью, да степью», и особо презираемые дядей Леней аккордеонисты. Отцу одного из них в тяжелый для себя час и загнала бывшая звезда района свой блестящий полировкой инструмент за пять бутылок «Столичной»и одну с пошло подмигивающим бородачом.

Когда беда отошла, дядя Леня, обливаясь горючими слезами пририсовал Распутьину рога и пятачок (так как усы и борода у него уже были), и теперь часто, проходя мимо клуба надрывно орал: «Васька, все прощу, верни мою гитару!». И, рыдая на крыльце, поминал серебряные струны и серые глаза. Почему гитару, а не аккордеон? Так дяде Лене казалось романтичнее.

Дети в своих ответах были разнообразны. В осиротевший чехол он собирал бутылки.

Нет нужды описывать торжественную церемонию и ощущения Рэна О' Ди Мэя по ее поводу. Томка нашла его глазами в толпе и подмигнула — очевидно, все было в порядке. Ребятишек тормошили и то и дело перетаскивали от одного важного дядьки к другому и пыхали коробочкой. Рэну, конечно, было бы спокойнее, если бы он мог подойти и поговорить с людьми, на которых остаются дети. Но Томка сказала: «Нельзя», а в этом мире она понимала больше.

«Я зайду», — одними губами шепнул новым знакомым Рэн из толпы. Томка хлопнула ресницами: «Заходи», и оруженосец пошел прочь.

Где-то по дороге вперед встречалась ему маленькая площадь с сарайчиком, с боку которого приколочена была железная вывеска с буквой «А». Найдя ее, Рэн сел рядом на песок, обхватив колени руками, и принялся ждать грохочущую повозку. Когда-то надо начинать на них ездить, хотя и страшно.

ГЛАВА 6

Сонечка Ясюкова задержалась на работе по нескольким причинам. Во-первых, это делало ее более значимой в собственных глазах. Во-вторых, она Писала Этюд (вот именно так, с большой буквы, ведь это, можно сказать, был ее единственный этюд со времени окончания института, а было это лет двадца…, тут Сонечка даже мысленно прикусила язычок, назад). В-третьих, к ней приходила стилистка, покрасившая Сонечку в лазурно-лиловый цвет (не всю Сонечку, а только ее белокурую шевелюрку). А, в-четвертых, Сонечка из своих собственных тайных соображений задержалась в лаборантской, громко именуемой «мастерской», а дверь-то и захлопнулась.