Я позволил себе, за свой счет, заметьте, потому что никак не мог просчитать, шофер ли Володя или кассирша Маша слишком активничают, сообщают вам и Джурапову о том, что я эвакуировал семью, - слетать на Восток. У меня масса интересных наблюдений по поводу вашего бывшего заместителя. Я убежден в том, что даже то, чем я располагаю, вполне достаточно для того, чтобы посадить его за решетку. И я готов сделать это. Но не положено - это в компетенции других органов.
      Генерал молча встал, прошел по кабинету, сошел с ковровой дорожки, сделал шаг в сторону и открыл сейф, откуда достал толстую папку в коричневом переплете, и сказал:
      - Эта папка годится теперь разве что для вашего друга-сочинителя, хотя в ней в самом деле достаточно материалов, чтобы посадить не только Джурапова, но и многих из тех, кто ему потворствовал, в том числе и других сотрудников нашего главка. Но, к сожалению, в отношении Джурапова это уже невозможно.
      - Почему? - встрепенулся Нестеров. - Его что, выбрали депутатом Верховного Совета?
      - Потому что он умер, - сказал генерал. - Сегодня утром позвонила его жена.
      - В таком случае, - сказал Нестеров, - зачем же я столько рисковал?
      - Но ведь тебе за это деньги платят, - сказал генерал.
      Нестеров не нашел что ответить и тоже принялся прохаживаться по ковровой дорожке.
      - Болтать много разрешили, - сказал Нестеров, - и это прекрасно, но, вместо того чтобы болтать по делу, мы с какой-то особенной гордостью и сладострастием говорим о нашей нищете, расхлябанности, никчемности. Лень и пьянство уже стали выдаваться за русский характер... Никто не мешает жить вам в дружбе с Западом, но не получится ли так, как в коммуналке с богатым соседом? Еще, чего доброго, этот сосед приватизирует нашу комнату за бутылку.
      Минуту он ходил, размышляя, после чего сказал:
      - Вы не могли бы распорядиться, чтобы мне передали для ознакомления личное дело Джурапова? Ну и, конечно, вот эту папочку, которую вы мне сейчас продемонстрировали.
      - Ты хочешь скомпрометировать покойника? - прищурился генерал. - Забыл, что ли, римское право: "О мертвых ничего, кроме хорошего"?
      - Если так, то мы не сумеем воспитать живых, - сказал Нестеров, - и красные в моем представлении - справедливые, а не те, которые стоят под этим флагом. Мне просто нравится этот цвет. Вы знаете, в магазине "Ядран" иногда продается красная посуда. На ней вкуснее есть даже пельмени...
      - Кадровые вопросы в ведении заместителя министра, ты это прекрасно знаешь, - сказал генерал, не обратив внимания на "посуду".
      - Ну, так позвоните ему!
      - И что я скажу?
      Нестеров на секунду задумался.
      - Два варианта, - сказал он. - Первый: если заместитель министра по кадрам, как бывший партийный работник, ничего не понимает в нашем деле, то это прискорбно, конечно, но это-то нам и поможет, поскольку он наверняка не в курсе того, что в природе имеется вот эта коричневая папочка. Ведь Джурапов уволился по состоянию здоровья. А раз так, то вы всегда можете ему сказать, что мы хотим написать достойный некролог в журнал "Советская милиция". И, чтобы не напутать ордена и регалии, вы просите дать вам это дело на часок, Скажите, что один из ваших сотрудников, а именно Нестеров, сейчас же съездит за его делом на лифте.
      - А если он все же в курсе? - спросил генерал-лейтенант.
      - Ну, в таком случае, - сказал Нестеров, - все еще проще, ибо вы-то имеете право ознакомиться с делом негодяя, чтобы впредь не допускать людей подобного рода в свое управление.
      На этом и порешили. Генерал снял трубку АТС-1. А через полчаса довольный Нестеров, сидя в его кабинете, уже листал личное дело недавно скончавшегося ответственного работника.
      - Кстати, отчего он умер? - спросил Нестеров генерала.
      - Мне неудобно было спрашивать подробности, но она сказала, что сердце.
      - Удивительно, что у него не отказало сердце, когда его сын насиловал девчонку, - пробурчал себе под нос Нестеров. А вслух сказал: - Знаете, Вячеслав Кириллович, ведь родители этой девочки тоже не красные, в том смысле этого слова, как его понимаем мы. К ним ездил Джурапов домой. Привез им по путевке в Пицунду, повесил на стену ковер с верблюдами, отвалил золотишка и попросил не вякать.
      - Ну и что?
      - Они и не вякали. В деле нет даже заявления родителей потерпевшей.
      Генерал налил себе из графина воды, а Нестеров в этот момент отключился, потому что только что произнесенная им цифра пятьдесят тысяч показалось ему легкомысленной. Но именно она натолкнула полковника при прочтении документа, касающегося прошлогоднего выезда Джурапова в Италию, в служебную командировку для встречи с руководством сыскной полиции этой темпераментной страны, на еще не оформившуюся даже в сознании мысль.
      Но он уже встал, без разрешения подошел к аппарату ВЧ, взял трубку и набрал четыре только ему одному ведомые цифры.
      - Старик, - сказал он в трубку, не поздоровавшись, - а когда наши генералы ездят за границу, вы их обыскиваете на таможне?
      Генерал-лейтенант смотрел на своего подчиненного почти восторженно. А Нестеров в это время уже поговорил и, выпучив глаза, уставился на генерала.
      С минуту длилось их молчание.
      - Все, что в этой вашей папочке, - медленно сказал Нестеров, чеканя каждое слово, - а здесь немало, судя по отголоскам дел наших восточных коллег, - все уже находится в Италии, той самой, где Джурапов, быть может, учил итальянскую мафию приемам, ей доселе не ведомым, и, вероятно, в твердой валюте покоится в каком-нибудь одном из частных банков в красивом сейфе. Думаю, что в том, который дает большие проценты. Как открывать его будете? хитро прищурившись, спросил Нестеров генерала. - Ведь в том сейфе лежат наши с вами деньги, красных - справедливых и честных, а по закону Италии открыть такой сейф может только воскресший покойник или его наследники. Кстати, позвоните в ОВИР, может, на наше счастье, семья Джураповых как раз теперь оформляется в туристическую поездку, вдруг в Италию? Во всяком случае, магнитофоны и видики они уже распродали. Более того, чтобы не портить отношения со страной, имеющей твердую валюту, мы и Диму Джурапова выпустили из тюрьмы потому, что оттуда, из-за рубежа, его легче будет представить как пострадавшего борца за права человека. Вот довели Россию, что в ней даже кони перестали валяться...
      - Я устал, Вячеслав Кириллович, - сказал Нестеров без паузы. - Я хочу спать. Дайте мне трое суток на разграбление города. А во сне я подумаю, стоит ли мне продолжать носить милицейскую форму. За двадцать лет работы я вернул государству миллиарды рублей. Я имею право хотеть бутылку водки выпить?
      И побрел к выходу, не дожидаясь ответа. Не получилось разговора с генералом. И поэтому Нестеров до времени не стал огорчать его тем, что ребята из соответствующего отдела уже сообщили ему, что слухи о смерти Джурапова были несколько преувеличены.
      Но генерал окликнул его:
      - Ты знаешь офицера Гнеушева?
      - Нестеров задумался?
      - ...в этой коричневой папочке Джурапова мне попадалась его фамилия.
      Глава 14. Воспоминание
      Заместитель Генерального прокурора СССР,
      рассмотрев уголовное дело Джурапова М.С.,
      обвиняемого в преступлении, предусмотренном
      УК РСФСР, и ознакомившись с материалами
      следствия, постановил: передать дело в произ
      водство следователю госбезопасности.
      Наш Герой любил в себе ту долю преувеличенной, подчеркнутой галантности, которая всегда давала возможность притвориться перед самим собой, так. Чтобы при случае он всегда смог бы от нее отпереться. Хотя, как и все люди, использующие этот способ защиты от жизни, в душе он был нежен до сентиментальности. Сознавал это и даже со словом "сентиментальность" боролся тем же способом: разложил его на два "квазииностранных" слова - "сенти" и "ментальность" (причем "ментальность" - не от слова "мент") и решил, что это означает просто "сто способов думанья", а это означало, что по крайней мере сто женщин будут знакомы со ста разными нашими героями.
      Он поймал себя на том, что, гуляя, перекусывая, бреясь, прочитывает про себя своим изумительным баритоном письмо, которое он сегодня твердо сам себе обещал написать и отправить. Пора было излечиваться.
      Вся легкая и ехидная болтовня, звучавшая в его мозгу, все изящнейшие построения - письма, вид литературы, должны иметь чуткую структуру, таково было его убеждение, он не отступал от него, - в конечном счете приняли форму мальчишеского вопля, ибо даже циник и скептики когда-нибудь да расплачиваются настоящей болью.
      "Моя дорогая девочка!
      Как мне жаль, что ты так хорошо знаешь русский язык. Это значит, что мне не удастся утаить от тебя ни одного оттенка боли, которую я испытываю оттого, что ты не со мной. Ты, созданная, чтобы приносить радость, огорчишься, а я сейчас, мне кажется, забросил бы все, что до сих пор составляло смысл моей жизни, чтобы ты все время улыбалась, и если бы мое отсутствие заставляло тебя плакать - не уходил бы, даже чтобы нарвать для тебя твоего любимого чертополоха. Видишь, я помню даже такую мелочь, что в букетах ты радовалась именно этим колючим снаружи, но бесконечно нежным внутри цветам. Все-таки цветам. Я сам знаю, что пишу вздор. Ну почему, скажи мне, то, что начиналось так неисправимо телесно, закончилось такой мучительной тягой души? Ну почему мы так мало говорили? Сейчас я вспоминал бы наши разговоры, может быть, нашел бы какую-нибудь зацепку для спора с тобой, разозлился и постепенно забыл. Ну, скажи мне какую-нибудь глупость, отпусти, я не могу без тебя. Я и сам знаю, что я смешон. Как я завидую Каролинке, что она имеет право целовать тебя бесконечно.
      Ужасно тебя люблю!
      Очень связно написал, не правда ли?"
      И очередной вариант содержательного послания полетел в коробку из-под когда-то купленного пылесоса, заменившую корзину для бумаг, ставшую слишком тесной, ибо никогда еще Наш Герой не изводил столь дефицитной бумаги на черновики.
      Мамочка Нашего Героя гладила его по волосам и не уставала знакомить его с экстраочаровательными дамами, которые принуждены были выполнять роль того самого клина, который, как известно, легко выбивается им же подобным.
      Глава 15. Место для мужа
      В последнее время докатились до последней
      степени оголтелости. Как в свое время Ленина
      обвинили немецким шпионом, совершившим пе
      реворот по указке германской разведки (этот
      бред реанимируют), так теперь желтая наша
      пресса "вычисляет" среди инициаторов пере
      стройки агентов империализма, выполняющих
      замыслы западных спецслужб.
      М.Горбачев
      Наш Герой так много и славно писал об ОВИРе, что совсем не удивился, когда ему предложили провести недельку во Франции, в Экс-ан-Провансе.
      Он согласился, однако с условием, что там не будет никаких дел, и его оставят в покое...
      - Санта Мария! Се ту?..
      Наш Герой, который сидел и допивал последний глоток баварского пива, подслащенного нектаром провансальских полей, никак не думал, что сия реплика относится к нему.
      Он, конечно, уже второй месяц изучал итальянский, но, во-первых, сейчас как раз думал о другом и не расслышал, а во-вторых, не понял, потому что учил итальянский халтурно, в кооперативе на Преображенке. При этом было еще и "в-третьих". Слишком Это было бы хорошо, чтобы в Это можно было поверить.
      Он и не поверил. Продолжал допивать свое пиво с сиропом с таким видом, как будто бокал был еще полон, и играл в вальяжность, хотя наличность в кармане, не превышающая сорока сантимов, к этому не располагала.
      Святой Марии, однако, все-таки было угодно отвлечь Нашего Героя от его благостных занятий, поэтому она ниспослала ему нечто материальное, а именно прикосновение. И вот в ту секунду, когда незабываемый запах ее ладошек соединился с прикосновением к его шее, из дальних закоулков мозга всплыла еще одна фраза, но уже по-русски: "Святая Мария, это вы?". Сомнений быть не могло. Это была она.
      Наш Герой в далекой юности, еще до того, как стать офицером, писателем и юристом, работал на ферме искусственного осеменения скота. Поэтому он считал себя человеком с хорошим жизненным опытом. Сейчас, когда он ушел со службы и тем самым был выброшен из жизни, наполненной дисциплиной, в жизнь творческую, безалаберную, он, оставаясь по воспитанию своему все-таки человеком бдительным, в наваждение не поверил. Слишком оно показалось ему прекрасным. Хотя, если быть точным, в жизни бывает только то, чего не бывает.
      - Солнышко мое, - продолжала говорить она. - Я не поверю, что ты меня не узнал. Или ты хочешь, чтобы я выразила свои чувства по-русски? Изволь. И теперь уже по-русски она назвала его "чучелом" и притом "огородным". А он все еще не верил.
      - Два пива, гарсон, - бросила она официанту и, не отпуская его лохматую голову, притянула ее к своей груди, при этом удачно и осторожно села за крошечный столик, такой крошечный, что их колени естественным образом соединились и стали напоминать гениальное изобретение человечества застежку "молния".
      Вот тут-то он наконец поверил, но оторопело молчал, словно набрал в рот воды, вернее, пива, потому что именно в этот момент гарсон поставил перед ним полный бокал.
      Когда же возлюбленные окончательно перешли на русский, гарсон, как это ни странно в западных кафешках, стал проявлять к ним повышенный интерес. Все объяснилось очень просто. Как-то не принято в одном кафе заказывать больше двух бокалов, но русские бывают двух видов: бережливые - те не заказывают вовсе, и другие, которые, разойдясь, оставляют о себе прекрасные воспоминания в сердце гарсона, ибо даже три бокала подряд - это уже событие. Но она-то знала, что он любит пиво.
      Наш Герой был удивлен почти неприятно. Ему отчего-то стало жаль себя. Он-то поехал в Прованс, поддавшись на уговоры мамочки, считавшей, что он страшно утомлен из-за пережитого летом сильного потрясения. В таком случае, правда, логично было бы ехать в Италию, но это было сложно, да и неприлично, к тому же ему очень хотелось потом в Москве говорить себе, что он поехал во Францию для того, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к своей любимой.
      Сейчас он чувствовал себя так, словно у него отняли любимую игрушку плюшевую собачку, предложив, правда, взамен живую.
      Как она узнала, что он в Эксе? Очень просто, у нее хватило мозгов очаровать его мамочку.
      А мамочка справедливо решила, что не будет большой беды, если роман ее сына завершится вне территории Советского Союза.
      Четыреста километров дороги из Милана до Экс-ан-Прованса Винченца придумывала благовидный предлог, чтобы хотя бы формально объяснить свое появление. Однако ничего не придумала.
      Первые три дня они провели в гостиничной постели, где вместо того чтобы заниматься положенным делом, абсолютно потерявший всякое соображение русский строил планы на предпоследний день жизни, ибо собирался "умереть в один день".
      Тогда, видя его состояние, она напомнила ему его же любимую концепцию жизни - просто чтобы поддразнить. И он вдруг словно очнулся.
      - Я, как честный человек, - сказала она, - просто обязана на тебе жениться.
      "С одной стороны - практичная итальянка, конечно, должна думать об этом, - решил он, - но с другой - так, по-мужски, это может сделать только русская".
      Это его развеселило и сбросило с него пелену скованности, ибо во все остальное время. Когда он не работал, он предпочитал неистово и бездумно любить женщин. Но в эту минуту он уже любил жену.
      В постели им обоим что-то страшно мешало, тогда он отвлекся от чувств и сунул под одеяло руку, долго шарил там и выудил оттуда предмет, существенно помогающий ему в отношениях с обожаемой женщиной, по которой он скучал уже теперь, и очень сильно - когда она ненадолго уходила в ванную.
      Этот предмет, несмотря на то что он в принципе и не приспособлен для лежания в кровати влюбленных, тем не менее, имел в данном случае на это право. Это был итальянско-русский и русско-итальянский, толстый академический словарь. И надо отдать ему должное: в самый патетический момент он никогда не подводил эту парочку, а, следовательно, имел право лежать между ними, всячески намекая на то, что он не меч, но друг. Ибо обоим хотелось говорить друг другу неординарные вещи.
      После длительных перебрасываний словарем, изображением международного жеста, свидетельствующего о том, что он голоден, оба слегка оделись и отправились на кухню перекусить.
      Завтрак начался с макарон. Особо любознательному читателю следовало бы знать, что видов этих невероятных изделий имеется великое множество и, что важно, итальянские макароны - это вовсе не макароны в нашем представлении. Это, если еще помнят хозяйки, рожки, продававшиеся в магазинах до перестройки.
      Спагетти No 12, которые мы уже готовы покупать за макароны, на самом деле лишь длинная лапша, а спагетти No 11 - тоже лапша, и тоже длинная, но толще двенадцатой. Лингве ди пассэре - овальная, без дырки, еще бывает иногда у нас в продаже, а то, что мы покупали совсем недавно, называется просто "персиафелли". Они не имеют ни номера, ни - Наш Герой посмотрел на Винченцу - вкуса.
      Но, как бы то ни было, здесь ей кормить его было не трудно. Пошла и все сразу купила на неделю, заложила в холодильник.
      Винченца что-то давно уже говорила, и он слушал ее восторженно. Во-первых, она говорила экспрессивно, и оттого вибрировали некоторые аппетитные части ее тела, а во-вторых, она говорила на языке Ромула, Россини, Боттичелли, а последний, надо думать, понимал толк в женщинах и вряд ли их перебивал, даже если ему не нравились макароны, приготовленные какой-нибудь Беатриче.
      Макароны сменились, как вы легко можете догадаться, пиццей. И Наш Герой, устав в России от такого однообразного во всех забегаловках меню, стал думать о том, а какого ему, собственно, рожна надо?
      Вечерами он гулял со своей Винченцей в Дисней-ленде и там, собственно, ничему не удивлялся. Он предпочитал аттракционам свою возлюбленную и не обращал внимания на голографические шахматы. В которые играть было просто рискованно для психики, а когда в космическом павильоне невесомости Винченца пыталась поймать ртом летающее тут же яблоко, он просто поймал Винченцу и уже не отпускал ее долго.
      Как писывали в старину, "молодая чета счастливо стала жить..." в Провансе, потом в Милане - у Винченцы уже оказалась готова для него итальянская виза, а потом... В том-то и дело, что век нынешний от века минувшего как раз отличается тем, что концентрированный патриотизм взял верх, и молодая чета стала жить в Москве, снимая там за неимоверные еще совсем недавно деньги квартиру.
      Неделю примерно Винченца смеялась, неделю ходила грустной, потом у нее случилась депрессия. А потом наступило состояние неизбежности происходящего, в особенности, когда она всерьез поняла, что пьяные на улице, хулиганье в кино, в клубах и дискотеках, полное отсутствие еды в магазинах, беспросветность - это тоже уже часть ее и будущее ее Каролинки, на приезде которой так настаивал ее муж.
      Но Винченца хотела быть сильной и счастливой, а тут как раз ей подвернулась командировка, в которую она упросила всесильного Морони взять с собой мужа.
      После медового месяца, проведенного в Москве без меда, она думала, что с пересечением советско-итальянской границы (она не сильна была в географии) опять обретет его улыбку и спокойствие. Ее постоянная озабоченность, как выжить, от которой она избавилась с помощью Морони в последнее время, снова стала мешать ей.
      А про НГ и говорить нечего. Денег не было, книги перестали кормить.
      Когда ее муж узнал о том, что дорога их лежит на восточное побережье Адриатики, в город Сенигаллию, он взял с собой только перо, блокнот и собаку, решив, что это как раз то место, где он найдет время поиграть со своей любимицей.
      Глава 16. Посткравченковский ТАСС
      Генеральному директору ТАСС
      Докладная записка
      Сегодня в 11 00 московского времени мною,
      оператором В. Савельевым, на КВЭМ
      27ДКЛ7 принята передача, расшифрованная
      УКС. Передача тестировалась трижды. Прогностикаторы предсказали во всех случаях,
      что информация кодирована внеземными устройствами, предназначалась не на наши
      пульты и была направлена из иной галакти
      ческой системы. Сообщаю также, что в по
      добных случаях, а они известны, ТАСС изве
      щал правительственные круги.
      Резолюция заместителя Генерального директора ТАСС:
      "Оператора отстранить от занимаемой должности. Взять с него объяснение. Когда он придет в нормальное состояние. Передачу, как явную нелепицу и. Возможно, розыгрыш - уничтожить".
      Материалы передать Начальнику 5 управления.
      М.Шмаков
      Глава 17. Уздечка для президента
      Обычно в Советском Союзе неугодными
      лицами являются советские граждане, и чув
      ствуют это они зачастую очень хорошо. Но
      вот на протяжении нескольких месяцев в
      немилость попала сама милиция, включая
      тех, кто занимает там высокие посты... Пра
      вилом стали в этой среде коррупция и воро
      вство, использование служебного положения
      в корыстных целях, шантаж и "недозволен
      ные методы допроса"... В СССР началась
      кампания "за укрепление законности".
      "Вельт"
      Когда Винченца смогла немного проплыть, а это было уже довольно далеко от берега, потому что берег Адриатического моря в Сенигаллии пологий, она радостно засмеялась и оглянулась. Весь пляж был усыпан разноцветными пятнами, большими и маленькими. В больших легко угадывались солнечные зонтики, а в маленьких - купальные костюмы. Пятна двигались, и оттого создавалось ощущение удивительной гармонии.
      Где-то там же на пляже наверняка, как, впрочем, и всегда в то время, когда надо купаться и загорать и вообще - отдыхать, забыв снять с себя даже рубаху, что-то записывал в свою записную книжку ее муж.
      Винченца рассмеялась еще раз. Сегодня она была счастлива. Месяц в Москве был позади, и вот они наконец здесь, вдвоем, живут в превосходном отеле, за который и платить-то надо совсем чуть-чуть, потому что львиную долю затрат взял на себя муниципалитет. Кто туда звонил и почему, ей думать совершенно не хотелось, - кто же препарирует и объясняет счастье?
      Около мужа, Винченца знала это, лежит преданная маленькая собака, с неимоверными трудностями привезенная сюда через непостижимые нормальному человеку кордоны виз, регистраций в клиниках и таможенных уговариваний.
      Сейчас он кончит писать и наверняка возьмет в море собаку и приплывет к ней. Винченца ждала этого мгновения. Только муж будет наверняка брызгаться и еще, чего доброго, испортит ей такую дорогую здесь, на Западе, прическу, ну что ж, это можно вполне перетерпеть, особенно за то, что ей с ним хорошо. Если бы он еще не ворчал по пустякам и не ругал бы к месту и не к месту Запад - тогда все было бы окончательно в порядке.
      Винченца ощупала ногами дно. И, к удивлению своему, обнаружила, что даже и столь далеко от берега - все равно мелко. Она стояла теперь возле самого ограничительного флажка и с удовольствием смотрела сквозь прозрачную воду на свои наманикюренные пальчики ног, щиколотки, бедра. Она провела руками по животу, сильно сжала грудь, потом пальцы ее побежали по талии вниз, и она еще раз рассмеялась, но уже тише, потому что к ней в это время подгребал какой-то мужчина, которого она из-за темных очков и купальной шляпы не сразу узнала.
      - Здравствуйте, Винченца, - сказала он, - как всегда, я рад вас видеть.
      - Здравствуйте, Морони, - сказала Винченца, которая меньше всего именно теперь хотела с ним разговаривать. - Какими судьбами?
      Вопрос был нелеп, хотя бы потому, что уж кто-кто, а Морони в ее судьбе сыграл и продолжал играть весьма важную роль. К тому же он всегда имел обыкновение появляться неожиданно. Но, надо отдать ему справедливость, он держал свое слово. У нее еще не было, конечно, много денег, но все-таки она жила с любимым мужем здесь, на этом курорте, где люди оставляют миллионы. И чувствовала себя здесь не чужой.
      Так что вопрос действительно был неуместным. Ведь это Морони сделал ее счастливой, и кому, как не ему, предоставлено теперь право являться в ее жизнь тогда, когда он того захочет.
      Глупенькая Винченца прожила уже три года с того момента, как с ней проделали эту шутку с посвящением в Орден счастливых. Она до сих пор не поняла, отчего это ей вдруг открылась возможность поездок в Советский Союз. Смешно думать, что это только оттого, что она неотразима, хотя, конечно, ее обаяние тоже нельзя сбрасывать со счетов. Неужели и это - плод деятельности все того же таинственного Ордена, имеющего (хотя она этого так и никогда и не узнала) еще другое, весьма прозаическое название "Сервитсио секрето", один из отделов которого, финансируемый все той же, вечной как мир разведкой, был экзотически превращен в Орден, дабы ему легче было бы вербовать легковерных, особенно тех их них, кто верил в разного рода мистические вещи, нимало не задумываясь об истинной принадлежности того, чем он занимался.
      Выполняя отдельные поручения Морони, Винченца даже думать не могла о том, что Морони уже в то время, когда он вез ее на лодке с завязанными глазами, был майором, а сегодняшнее его появление, если, конечно, Винченца согласится на предложение, сулило ему полковника.
      Постепенно, очень постепенно Морони открывал ей истинную сущность ее работы. Но озарение, чем же она на самом деле занимается, для Винченца не наступало. Впрочем, Морони, великолепно знающий трудности с кадрами, мог только гордиться тем, что Винченца подходила к этой работе лучше, чем кто бы то ни было другой. Она не задавала вопросов не потому, что не хотела их задавать, а потому, что не знала, что спрашивать.
      А короткий срок с ее помощью Морони получил довольно большую информацию. И все это между делом: как живете да что нового? Но это, конечно, не были карты подземных городов и планы дислокации стратегических установок.
      Когда новое Советские правительство объявило курс "на интеллигенцию", когда в советском парламенте начались серьезные дебаты по поводу того, как голосовать, а не что есть, команда Морони стала изучать не военный потенциал большого, нищего и неповоротливого Советского Союза, а тех его представителей, которым история предоставила на мгновение право голоса.
      Морони нырнул, а Винченца попыталась еще проплыть.
      Когда он появился, то встал рядом с девушкой и заговорил с ней по-русски.
      Убедившись в том, что собеседница стала знать этот язык лучше, он похвалил ее усердие и снова перешел на ее родной.
      - Винченца, вы помните, конечно, кто такой Брежнев? - спросил он.
      - Конечно, синьор Морони, - рассмеялась Винченца, - очень симпатичный дедушка, и он был премьером Москвы.
      - Вы знаете, где он теперь? - задал второй вопрос Морони, пропустив мимо ушей ответ на первый.
      Винченца задумалась, и это не понравилось ее собеседнику, потому что то, что он намеревался сообщить ей теперь, строилось на том, что она знает, где Брежнев и кто он такой.
      - По-моему, он умер, - неуверенно сказала она, - а при чем здесь Брежнев?
      Морони умел сдерживать себя, но тут он разозлился. Неужели за три года болтания по Советскому Союзу она настолько ничем не интересовалась? А может быть, - он взял себя в руки, - это и хорошо, что она ничего не знает, кроме своей постели, в конце концов, шоковая терапия не предназначена для соотечественников, пусть то, что он ей дальше скажет, будет шоком для русских.
      Молчание затягивалось, а Винченца подумала, что она что-то не так сказала своему благодетелю. Она быстро поправилась:
      - Да, он умер лет десять назад, мне об этом говорил муж.
      - А вы сами об этом не знали?
      И Винченца поправилась еще раз:
      - Да-да, конечно, знала и сама.
      Морони еще раз нырнул, а Винченца еще раз провела руками по своей груди, потом по бедрам.
      Морони вынырнул совсем рядом.
      - Так вот, Брежнев не умер, - серьезно сказал он, - об этом, кстати, писали некоторые советские газеты, но они теперь столько пишут, что даже уже не рождают слухов. Вы не заметили, что в России уже никто ничему не верит и никто ничем не интересуется? Устали от вала информации, и выделить из этого вала правду или дезинформацию совершенно невозможно.
      "Поэтому и дезинформационные службы КГБ перестали быть нужны, не удивлюсь, если их разгонят, - закончил он про себя, - информация стала пожирать сама себя".
      - Ну, умер он, - сказала Винченца, слегка затуманиваясь и не понимая, отчего это так волнует синьора Морони в этих удивительно ласковых волнах.
      Но синьора Морони волновало совершенно другое, его беспокоило, что Винченца на этом восточном побережье Италии, как, впрочем, и во всех других местах, совершенно не была способна думать, разомлела на солнышке и практически что-либо втолковать ей теперь или когда-то в другой раз бесполезно.
      А Морони хотелось сказать ей многое: и про новую политику Советского Союза, и про то, что наступило время усиленного распускания слухов о том, что бывший генсек жив, и о том, что с помощью Андропова его тогда же, в восемьдесят втором, с какой-то девчонкой отправили на остров в Атлантическом океане, где теперь имеется господин, которому восемьдесят пять, но он бодр, и возраст не имеет никакого значения.
      Морони, родись в голове Винченцы хоть один вопрос, мог бы и продолжить, и даже объяснить то, что он от нее хочет, но, увы, она была очаровательным солдатом, который безропотно выполняет приказы, нимало не интересуясь ни причинами их возникновения, ни маневрами целого взвода.
      А маневр взвода был не только интересен, но и перспективен - Морони обиделся: Винченцу это настолько не волновало, что он не стал продолжать, хотя, для ее же пользы, для того, чтобы она могла чуть-чуть ориентироваться в том, что она делает, должен был бы ей сообщить, что все, что происходит теперь в политике СССР, - дело рук все того же Ордена счастливых и еще пары сотен таких же орденов во многих других странах.
      Он должен был объяснить ей, что политика этой великой страны уже окончательно с восемьдесят пятого идет так, как это надо Западу. Народу сунули понятие о собственности. (С налоговой полиции в придачу).