Павел Лукницкий
      Памир без легенд
      (рассказы и повести)
      Путешественники - родственные души... Тур Хейердал и Павел Лукницкий обмениваются своими книгами о путешествиях. Москва, 1961 г.
      У ПОДНОЖИЯ СМЕРТИ
      (повесть)
      Глава первая
      НА ПАМИР
      1
      Не раз убеждался я, что стоит только очень сильно чего-либо захотеть, как сами обстоятельства начинают помогать осуществлению желания. В молодости я всегда упорно искал возможности отправиться в любое дальнее путешествие. Так было и в тридцатом году. В марте того года я вдруг услышал телефонный звонок:
      -- С вами говорит начальник памирской геолого-разведочной партии Юдин. Вы поехали бы на Памир?
      Я, конечно, не раздумывал ни минуты.
      На все подробные расспросы Юдина я ответил с волнением. Нет, участвовать в экспедициях мне прежде не приходилось, но я много ходил по горам. Да, я здоров, да, сердце мое в порядке, и разреженного воздуха памирских высот мне можно не опасаться!.. Я готов ехать на любых условиях. Могу быть младшим коллектором. Рабочим? Да, хорошо,--рабочим!
      Ответы мои вполне удовлетворили Юдина.
      ...В Геолкоме меня встретил рослый здоровяк с узкими прищуренными глазами и такими мягкими интонациями в голосе, что, казалось, самое большое удовольствие для этого человека--забота о собеседнике, Я полагал, что Юдину не меньше тридцати лет. В действительности ему только что исполнилось двадцать четыре года.
      Судьба моя была решена. Из Геолкома мы вышли вместе и совершили прогулку по линиям Васильевского острова. Юдин привел к себе -- в маленькую, по-студенчески обставленную комнату, угощал меня виноградным соком, показывал фотографии Памира, дал мне толстый том Мушкетова.
      На изучение литературы о Памире у меня оставался месяц.
      В ту пору я мало знал о Памире. Я знал, что эту страну гигантских гор называют "Подножием смерти" и "Крышею мира", что до середины XVIII века сведений о ней вообще почти не было, они ограничивались лишь несколькими строками в дневниках путешественника Суань Цзана, кем впервые (в VI веке) упомянут Памир, и венецианца Марка Поло, прошедшего через Памир в XIII веке.
      В 1930 году эта область, вдвигающаяся на карте клином в Индию, Афганистан и Китай, была все еще мало исследована. Русские геологи, ботаники, этнографы проникали на Памир с семидесятых годов прошлого века, но им удавалось изучить лишь склоны тех хребтов, что высились над узенькими линиями их маршрутов. Чуть в сторону от этих маршрутов все горы оставались неведомыми науке.
      Первым европейцем, прошедшим (в 1878 году) с севера на Памир до Аличурской долины, был Н. А. Северцев. В 1882 году русский ботаник А. Э. Регель первым 13 европейцев посетил Шугнан -- ханство на Юго-Западном Памире (ныне Горно-Бадахшанской автономной области). Горный инженер Г. Л. Иванов был первым русским геологом, прошедшим по Восточному Памиру. Ряд других исследователей Памира позже совершали только отдельные маршруты, а начало систематическому всестороннему изучению Памира было положено лишь в 1928 году комплексной экспедицией Академии наук СССР, руководимой Н. П. Горбуновым. Ее участники прошли и изучили неведомую область самого большого на Памире "белого пятна" -- область исполинского современного оледенения. Дотоле никто не знал, что собою представляет высокогорный бассейн ледника Федченко, открытого и названного так энтомологом Ошаниным в 1878 году. Исследуя хребет Петра I, Ошанин увидел издали "язык" этого гигантского ледника и дал ему имя своего знаменитого предшественника, открывшего для науки Заалайский хребет и через несколько лет трагически погибшего в Альпах. Топограф Н. И. Косиненко в 1908 году поднялся на ледник Федченко, прошел вверх по нему километров тридцать, но дальше проникнуть не мог. И только в 1928 году экспедиция Академии наук впервые прошла и нанесла на карту все главные ледники этого бассейна и основной ледник -- ледник Федченко. Он оказался крупнейшим в средних широтах мира. Огромная работа, с опасностью для жизни, была проделана топографом И. Г. Дорофеевым и многими другими участниками экспедиции. Здесь были открыты десятки высочайших пиков, высотою от шести до семи с половиной тысяч метров над уровнем моря. Рухнули фантастические представления об этой дотоле загадочной области, созданные прежними иностранными путешественниками, иной раз даже близко сюда не подходившими. Ни выдуманного датчанином Олуфсепом "племени карликов", будто бы обитавшего здесь, ни других чудес в ледяных высях не оказалось. Появились первые точные знания -- географические, климатические, глациологические... Нужны были и точные геологические знания обо всем Памире, на котором и после 1928 года все еще оставались "белые пятна", хоть и меньших размеров.
      Мне предстояло работать сначала на Восточном Памире, пересеченном во многих направлениях уже значительным количеством исследователей, а затем углубиться в никем не исследованное хаотическое сплетение горных хребтов междуречья Пянджа и Шах-Дары. Долины Восточного Памира взнесены на четыре тысячи метров над уровнем моря, а гребни гор возвышаются над долинами еще километра на полтора, на два. Именно об этих местах писал Суань Цзан: "...царствует здесь страшная стужа, и дуют порывистые ветры. Снег идет я зимою и летом. Почва пропитана солью и густо покрыта мелкой каменной россыпью. Ни зерновой хлеб, ни плоды произрастать здесь не могут. Деревья и другие растения встречаются редко. Всюду дикая пустыня, без следа человеческого жилища..."
      Столь же унылым представал передо мною Памир и в описании Марко Поло:
      "...поднимаешься, говорят, в самое высокое место в свете... Двенадцать дней едешь по той равнине, называется она Памиром; и во все время нет ни жилья, ни травы, еду нужно нести с собой. Птиц тут нет оттого, что высоко и холодно. От великого холода и огонь не так светел и не того цвета, как в других местах..."
      Отправляясь на Памир в 1930 году, я знал, что мой путь верхом, с караваном, будет длиться несколько месяцев, что там, где не пройти лошадям, придется пробираться пешком, что в разреженном воздухе будет трудно дышать, что пульс у здорового человека на этих высотах достигает ста пятидесяти ударов в минуту...
      Отправляясь на Памир, я знал, что советская власть уже делает все возможное, чтоб развить народное хозяйство края и повысить культуру темного и отсталого местного населения. Но мог ли я себе представить в том 1930 году, что спустя всего лишь год мне в следующем моем путешествии придется совершить поход с двумя первыми в истории Памира автомашинами, что еще через год Восточный Памир пересечет первый автомобильный тракт? И что вскоре в селениях по рекам Памира возникнут многие десятки школ, амбулатории, кооперативов, клубов? Что в областном центре--Хороге--появятся кинотеатр, кустарные фабрики, своя областная газета, а затем и крупная гидроэлектростанция, которая даст ток многим жителям ущелий Гунта, Пянджа и Шах-Дары? Мог ли я думать, что самолет будет совершать регулярные пассажирские рейсы через высочайшие в Советском Союзе, обвешанные ледниками хребты? Ничего этого не было в 1930 году; тогда, изучая прошлое Памира, о его будущем я мог только мечтать. И я понимал, как трудны и опасны были путешествия первых научных исследователей--Северцева, Грум-Гржимайло, Громбчевского, Ошанина и других. Но, читая их дневники и отчеты, я не догадывался, что мне самому предстоят такие неожиданные и необычные происшествия, какие не выпадали и на долю тех пионеров русской науки на Памире, которыми я так увлекался. Описанию этих происшествий и посвящена моя небольшая повесть.
      В этой повести нет вымысла. Не изменены за одним только, единственным, исключением (Черноусов) и фамилии. Здесь автор лишь записал все то, что случилось с ним и чему он был свидетелем.
      3
      Все мои дни с утра до глубокой ночи я отдавал чтению геологических книг. Но времени было мало, и к моменту отъезда я никак не мог похвалиться знаниями. Кроме того, я не знал еще очень многого: я не знал, какая разница между узбекским и киргизским способами завьючивать лошадь, я не умел обращаться с эклиметром и удивлялся, почему восток и запад в горном компасе переменились местами? Неведомые мне геологические термины: синклиналь, флексура, грабен и другие, подобные им, казались мне иногда непостижимой премудростью, и когда вдруг на каком-нибудь повороте строки их смысл для меня неожиданно раскрывался, я видел, что погружаться в специальные знания и весело и интересно, и жалел только, что остается мало времени до отъезда.
      Юдин был по горло занят сметами, планами и расчетами. Мне он поручил два основных дела: добыть все, что нужно для снаряжения и экипировки экспедиции, и найти подходящего для путешествия топографа.
      После долгих поисков топограф нашелся. Гигантского роста юноша--Юрий Владимирович Бойе--вошел в мою комнату. Он был наивен и весел. С ним |вместе я поехал к Юдину. Юдин решил, что во веек кроме опытности, он человек подходящий, ну, а опытность... Она появится на Памире.
      Второе дело было труднее. В руках у меня был длинный список предметов, которые нужно было добыть: палатки, вьючные ящики, геологические инструменты, седла, оружие, посуда, одежда, фотоматериалы, рыболовные и охотничьи принадлежности, железные кошки для хождения по ледяным склонам, консервированные и сухие продукты, географические карты, и мало ли что еще? Продовольствия нужно было достать ровно столько, чтоб обеспечить себя на четыре месяца--ведь, кроме мяса и кислого молока, на самом Памире мы решительно ничего не достанем. Я рыскал по всему Ленинграду. Я обошел десятки магазинов, складов, снабженческих баз, учреждений и, наконец, достал почти все, что было обозначено в моем тщательно составленном, списке. Все приобретенное было зашито в мешки, упаковано в ящики и отправлено на вокзал.
      Восемнадцатого апреля 1930 года, обвешанные биноклями, полевыми сумками, фотоаппаратами, альтиметрами и всем, чем особенно дорожили, усталые от хлопот, полные радостных размышлении о будущем, мы--Юдин, Бойе и я--сели в поезд с билетами до Ташкента, Из Ташкента нам предстояло проехать по железной дороге в Андижан, а оттуда на автомобиле--в Ош.
      Мы ехали весело и спокойно.
      Ферганская долина--это огромный оазис, с трех сторон ограниченный отрогами гор Тянь-Шаньской и Памиро-Алайской систем, а с четвертой стороны--с запада--примыкающий к Голодной степи, которая дальше на запад переходит в знойную пустыню, простирающуюся до самого Каспийского моря. Ферганская долина -- это сплошные поля хлопчатника, абрикосовые сады, бахчи с дынями и арбузами, миндальные рощи, мудрая сеть оросительных каналов, питающихся водой горных рек. Сотни кишлаков, десятки маленьких, полных зелени городов. Три среднеазиатские республики--Узбекистан, Таджикистан и Киргизия--сплетают здесь свои неразличимые глазом границы. Летом здесь жарю и душно. Весна здесь мягка, тепла, невыразимо хороша. Тот, кто раз побывал здесь весной, всю свою жизнь будет стремиться сюда.
      В юго-восточном углу Ферганской долины расположен Ош--маленький древний город, который упоминали китайские летописцы и другие азиатские путешественники еще тысячу лет назад. Через этот город, выросший на пересечении больших торговых путей, монгольские ханы и китайские купцы возили свои товары в пределы современной Европы. -Через Ош проходили орды завоевателей. Из Оша начинается караванный путь на Памир. Здесь обосновываются исходные базы всех памирских экспедиций. На берегу реки Ак-Буры, в доме местного агронома Кузьмы Яковлевича Жерденко, организовали нашу базу и мы. Нам предстояло нанять лошадей для нашего маленького каравана, закупить сахар, муку, рис, овощи и другие продукты, которые не было смысла везти из Ленинграда. В Оше мы провели почти две недели.
      Полный сил и энергии, впервые пускавшийся в столь дальнее "настоящее" путешествие, я, конечно, был настроен романтически, а потом Ош в том, 1930 году представлялся мне городом необыкновенным.
      Казалось бы: какая особая разница между ним и другими известными мне городами? Я не говорю о Ленинграде и о Москве: в них, конечно, совсем другая, суровая, северная природа. Они провожали меня мутным апрельским небом, рыжим, тающим снегом улиц, каменными громадами многоэтажных домов...
      Но, например, Ташкент, Андижан,--чем отличались они от Оша? Пожалуй, только своими размерами. Те же аллеи зыблющихся тополей вместо улиц, такие же арыки, омывающие корни тополей и ноги прохожих. Такой же тонкий аромат цветущих абрикосовых деревьев, миндаля и акации, такие же холодные--наперекор дневному зною и ночной духоте--реки, такие же бледные, легкие очертания снежных гор по краям голубого, словно занемевшего неба.
      В чем же дело? Может быть, Ош вообще не был похож на город? Нет! В нем дымила длинная труба большой шелкомотальной фабрики. В нем, пересекая арыки, громыхали тяжелые тракторы, проезжая по кратчайшему пути от одного колхоза к другому. В нем было много мягких извозчичьих экипажей, запряженных парою лошадей, и были автобусы автопромторга. Может быть, Ош казался мне тише, спокойнее других городов? Тоже нет. В нем бродили толпы людей--узбеков, киргизов и русских, в нем по пятницам шумели многоголосые пестрые базары, такие, что автомобиль и арба одинаковыми вязли в гуще говорливых людей, а по другим дням шла и бойкая торговля на маленьком новом "Пьяном базаре". Физкультурники собирались на площадях городского сада, где по вечерам ревел духовой оркестр, кричали мороженщики; в другом саду шли спектакли.
      Может быть, в тридцатом году этот город еще сохранял в себе "экзотичность" древней Азии, превыше всего чтившей пророка -- того самого, который, устав от тяжелых странствий, будто бы остановил своих быков словом "ош" (в переводе на русский--стой) вот под этой скалистой грядой, что от века называется "Сулеиман-и-тахта"?
      Думаю, что не ошибусь, сказав еще раз: нет. Какая уж "экзотичность", если громкоговорители заливались соловьями над старинной крепостью и по всем углам города? Если с каждым днем все ближе подбирался к Ошу железнодорожный путь от станции Кара-Су? Если в школах мусульмане увлеченно читали книги Ленина, обсуждали план пятилетки? Если в сельсоветах столь же горячо обсуждались сроки тракторного сева? Если осаждали продавцов газет толпы покупателей в полосатых халатах; больные шли не к табибам, а в наркомздравовские аптеки и амбулатории, а в бывшей гарнизонной церкви библиотекарша перебирала книги, зачитанные до дыр?.. И над всем этим по вечерам, прожигая густую черную листву, висели яркие белые созвездия электрических лампочек?
      Природа в Оше была такая же, как и всюду в предгорных городах Средней Азии,--тихая, теплая, благодатная. И только изредка в ее тишину врывались черные грозы, гнувшие стройную выправку тополей, хлеставшие город струями теплой воды и замешивавшие в липкое тесто слои тончайшей лессовой пыли.
      И все-таки Ош казался мне необыкновенным.
      Почему?
      Потому что я сам пребывал в состоянии необычайного душевного подъема и мне было радостно все, все люди представлялись приветливыми, а если вдуматься, то и в самом деле были гостеприимными, заботливыми, внимательными и доброжелательными к нам--отправлявшимся на Памир.
      Слово "Памир" здесь звучало иначе, чем в Ленинграде и в других городах России. В Оше были люди, побывавшие на Памире. В Оше все знали, что те, кто отправляется на Памир, не должны терпеть недостатка ни в чем. Самое недоверчивое учреждение в Союзе-- Госбанк и тот отступил от всегдашних строгих своих правил, выдав Юдину деньги по переводу, в котором не были соблюдены все формальности. Банк сделал это, чтоб ни на один день не задержать наш отъезд. Все понимали, как трудна и как нужна стране научная экспедиция на Памир.
      Мог ли Ош показаться мне обыкновенным? Ведь он был воротами в те края, в которых так много еще было неведомого, неразгаданного!
      ...И, проверив все вещи и все записные книжки, я убедился, что экспедиция экипирована и снабжена превосходно. У нас были отличные, сытые лошади, караван с продовольствием и великолепное настроение.
      Глава вторая
      ОТ ОША ДО АК-БОСОГИ
      1
      Седьмого мая вместе с Юдиным и Бойе я выехал из Оша вдогонку нашему каравану, ушедшему вперед под водительством старшего рабочего нашей экспедиции Егора Петровича Маслова. Мы нагнали караван на следующий день. Он стоял лагерем под перевалом Чиль-Бели, у горного озерка Капланкуль.
      В этот день мы уже оставили большую дорогу и ехали по узкой тропе. Сразу за Ошем начался подъем в горы. Сначала они были гладкими, округленными, невысокими. Это, в сущности, были холмы--отроги системы тех горных хребтов, какие мы видели на горизонте перед собой и которые называются Кичик-Алаем -- "Малым Алаем". С водораздельной гряды Кичик-Алая берут начало реки, стекающие к Ферганской долине. Тысячи лет они выносили с собой размельченные ими горные породы. Холмы, по которым мы ехали в первый день, образованы этими выносами.
      Склоны холмов в эту пору покрыты ярко-зеленой травой. Здесь отличные пастбища, на которые местные жители веснами выгоняют свой скот. Перевал Чиль-Бели не высок и не труден--наши вьючные лошади легко спустились с него в долину Гульчи.
      Еще с гребня горы мы увидели маленький городок: белые дома старинного укрепления, просторы зеленых лугов по окраинам, заросли камыша по берегам шумливой реки Талдык; вдоль течения этой реки нам предстояло подниматься несколько дней до урочища Ак-Босога, о котором речь впереди. Здесь, в камышовых зарослях Гульчи, водятся кабаны--на них в этот раз мне не пришлось поохотиться. Через год, в 1931 году, во время второго моего путешествия на Памир, здесь несколько дней размещался наш лагерь, и тогда однажды я провел бессонную ночь, подстерегая при свете луны кабанье семейство, оставившее следы в хлипкой и вязкой почве, среди густых, почти непролазных зарослей. Но и этот раз нам было не до кабанов. Мы торопились и, переночевав в Гульче, утром двинулись дальше.
      Кто из нас мог предполагать тогда, что через немногие дни Гульча будет сожжена и разгромлена, а те из нашей маленькой экспедиции, кто останется жив, вернутся сюда в лохмотьях вместо одежды, еще не опомнившись от перенесенных бед?
      Сразу за Гульчой мы снова вышли на большую караванную дорогу, ведущую на Памир, но эта дорога вскоре превратилась в узенькую, крутую тропу, змеящуюся между скал, над рекой. Мы вступили в ущелье, в котором уже не было ни абрикосовых деревьев, ни тополей; мы незаметно поднялись на полторы тысячи метров над уровнем моря, и на склонах гор виднелись только узловатые стволы арчи--древовидного можжевельника. Заросли низкорослого тала, колючего кустарника--облепихи, шиповника разнообразили густо-зеленый цвет могучих ветвей арчи. Полевые цветы пестрели на узких прогалинах, воздух был чист и свеж. Река Талдык, называемая здесь Гульчинкой, нетерпеливо ворчала под нами, скалы ущелья становились все круче; мы подходили к мосту через Бель-Аули. Приток Гульчинки
      Бель-Аули за тысячелетия прорезал взнесенную под облака громаду горного хребта. Скалистые стены образованной водою теснины отвесны, по ним вьется тропа, уходящая за пределы СССР,--отсюда до границы не больше тридцати пяти километров по прямой линии. Но эта граница проходит по недоступным снеговым хребтам, через которые зимой вряд ли возможно перевалить. Отсюда, от Бель-Аули, уже виднеются далекие белоснежные шапки, впереди над горами тоже видны снега. Это снега Алайского хребта, к которому мы медленно приближались.
      Тринадцатого мая мы пришли на пограничную заставу Суфи-Курган, на месте которой в наши дни вырос большой поселок и которая тогда, в 1930 году, несла ту службу, какую ныне несут другие заставы, поставленные вдоль самой границы. Этой заставе Суфи-Курган предстояло сыграть большую роль во всех последующих событиях того, 1930 года.
      На следующее утро мы шли все по той же тропе вдоль реки Гульчинки к долине Ак-Босога -- последнему урочищу перед перевалом через Алайский хребет.
      Май. Последний "представитель" Тянь-Шаня -- Алайский хребет. Я говорю "представитель" потому, что основные хребты Тянь-Шаньской горной системы находятся далеко отсюда к северу. В глубоком геологическом прошлом на месте теперешней Средней Азии было огромное море Тетис, протянутое в широтном направлении. Это море впоследствии, по мере постепенного поднятия земной коры, исчезло. Позднее тектонические движения вспучили земную кору--громадные складки, расположившиеся дугообразно, стали прародителями современных гор. Понадобились миллионы лет, чтобы размытые водами, выветренные, эти складки приобрели современные формы рельефа.
      В теперешней Средней Азии есть две основные горные системы: Тянь-Шаньская и Памиро-Алайская. Хребты Тянь-Шаньской системы высятся дугами, выгнутым" в сторону юга. Хребты Памиро-Алайской системы выгнуты в противоположную сторону -- к северу. До нашего времени границей между этими системами многие геологи считают Алайскую долину, взнесенную на высоту в три тысячи метров над уровнем моря и протянутую на сто тридцать километров. По обе ее стороны возвышаются два мощных горных хребта: с северной стороны -Алайский хребет, принадлежащий к Тянь-Шаньской системе, и с южной стороны--Заалайский хребет, первый колоссальный барьер Памира. Средняя высота Заалайского хребта--шесть километров над уровнем моря. Он ощеривается в небо высочайшими пиками. Пик Ленина (7134 м), пик Пограничник, пик Архар, пик Якова Свердлова, пик Заря Востока, гора Дзержинского, гора Красина, гора Цюрупы, хребет Баррикады-- все эти названия даны вершинам Заалайского хребта только в 1928 году Памирской экспедицией Академии наук СССР. Дикая страна вьюг, туманов, снега и льда;
      страна, в которую даже птицы не залетают; страна грохочущих обвалов, снежных лавин, ураганных морозных ветров, разреженного воздуха,--эта безжизненная страна в ясный солнечный день снизу, с холмов Алайской долины, представляется человеку легкой и призрачной, блистающей и прекрасной. Она действительно великолепна. Тот, кто раз побывал здесь, вряд ли забудет ее непередаваемую красоту.
      Но на вершину пика Ленина--на высшую точку Заалайского хребта--в тридцатых годах удалось подняться только очень немногим людям--альпинистам, преодолевшим почти нечеловеческие трудности.
      Пики Заалайского хребта стоят длинной цепью, то ослепительно сверкающей в лучах восходящего солнца, то скрытой полчищами клубящихся облаков. Снизу даже трудно представить себе, какие дикие ураганы и бури, пурги и бураны бесятся в этих облаках, как будто бы легких и прозрачных.
      Первым из исследователей, кто увидел этот хребет, был известный талантливый ученый Алексей Павлович Федченко, проникший 20 июля 1871 года на перевал Тенгиз-бай и на гору, возвышавшуюся над ним.
      "...Перед нами открылась панорама исполинских снеговых гор...--пишет А. П. Федченко.--С этой горы я увидел еще больше снеговых масс на юге. Крайние из них, направо, были видны под углом 198°,--это была целая группа пиков, вздымавшихся гораздо выше снеговой линии, резко отделявшаяся от прилегающих гор. От них на восток виднелась уже целая линия снеговых громад, все-таки местами прерывавшихся, потому что их заслоняли близкие горы. Под углом 115°, т. е. почти на востоке уже, виднелся пик, который, несмотря на свое наибольшее отдаление, был все-таки выше других..." Этот пик ныне носит имя Ленина. Алайскую долину, издавна населенную киргизами, в свое время завоевал один из кокандских ханов. Кокандское ханство было присоединено к России и получило название Ферганской области. В 1876 году войска генерала Скобелева, преодолев высокогорные перевалы, вступили в Алайскую долину, и она была включена в состав Ферганской области. Первыми русскими учеными, исследовавшими Алайскую долину, были геолог И. В. Мушкетов, зоолог Н. А. Северцев, естествоиспытатель В. Ф. Ошанин и некоторые другие.
      Колонизаторские устремления мирового капитализма в Центральную Азию нашли свое выражение и в путешествиях различных иностранцев, среди которых было мало подлинных ученых. Гораздо чаще любители дальних странствий оказывались попросту авантюристами, агентами иностранных разведок. Царское правительство, генерал-губернаторы охотно предоставляли иностранным путешественникам различные привилегии, каких обычно не могли добиться от российского правительства русские ученые. С помощью царской администрации и под охраной казачьих конвоев через Алайскую долину прошли: швед Свен Гедин, датчанин Олуфсен, американцы Пемпелли и Хеттингтон, француз Ив, немец Шульц и другие. Но серьезными научными исследованиями занимались здесь только русские ученые. Среди русских ученых, посвятивших многие годы своей жизни исследованиям Алая, нужно прежде всего назвать географа и глациолога Н. Л. Корженевского.
      В первые годы Октябрьской революции Алай стал ареной ожесточенной классовой борьбы. Несколько лет здесь продолжалась гражданская война. Советская власть была установлена здесь в 1922 году, после ликвидации бандитских шаек местного "временного правительства Ферганы", сформированного на деньги зарубежных империалистов и находившегося в пограничном с Китаем укреплении Иркештаме. Первый революционный комитет был организован в Алае 9 декабря 1922 года.
      Планомерное научное изучение Алая началось с 1928 года, когда, участвуя в Памирской экспедиции Академии наук СССР, профессор Н. Л. Корженевский составил подробнейшее географическое описание этого района. В честь Корженевского его именем был назван большой, спускающийся с Заалайского хребта (от истоков реки Джанайдар) ледник...
      В 1930 году, когда направлялась на Памир наша экспедиция, научная работа профессора Корженевского еще только печаталась, и мы не знали ее...
      4
      Мы остановились лагерем в урочище Ак-Босога, перед Алайским хребтом, преградившим нам доступ в долину Алая. Алайский хребет значительно ниже хребта Заалайского, но и его высота над уровнем моря в среднем четыре километра. В мае месяце он был еще покрыт непроходимыми снегами. Местные кочевники киргизы сообщили нам, что с караваном перевалить хребет еще невозможно. Они сказали, что в Алайской долине даже телеграфные столбы скрыты под мощным покровом снега.
      Мы поставили палатки в Ак-Босоге и решили работать здесь до начала июня, когда стают снега и откроются перевалы. Мы знали, что июнь превратит дикую белую Алайскую долину в роскошное зеленое пастбище--богатейшее джайляу, протянутое на сто тридцать километров. Армия баранов, овец, яков, лошадей войдет в рай, ибо Алай в переводе--рай. Но сейчас--середина мая. Еще очень холодно в Алайской долине сейчас!
      Урочище Ак-Босога--небольшая долина. Ее высота над уровнем моря--2500 метров. Вся она--зеленый, узкий и длинный луг. Он врезался в горы десятками лощин, щелок, ущелий. Щелки, ущелья, лощины сейчас переполнены. В них -юрты киргизов, стада и отары. Скоро ли придет день, когда можно будет погнать скот через перевалы? Этот день будет праздничным днем, Киргизы ждут его с нетерпением.
      Сейчас--май, начало весны... Розовые, голубые солнечные пятна на горах. Гора за горой, хребет за хребтом--зубцы, купола, шапки и конусы поднимаются словно фантастическая лестница в неведомый мир. Ниже снежных массивов--заросли арчи и рябины, образующие темные пятна. Долина зеленеет мелкой молоденькой травкой. На этом "транзитном" пастбище еще не может отъесться изголодавшийся за зиму скот.
      Середина долины пуста и открыта. Горные киргизы не любят широких, плоских пространств. В середине долины две белые точки. На десятки, на сотни километров уже разносится весть об этих двух белых точках. Сотни глаз из юрт, из ущелий, из-под арчи, с вершин, с деревянных седел -- со всех четырех сторон, любопытствуя, наблюдают за ними. Белые точки в середине долины-- это палатки "урусов". Кто они--эти "урусы"? Зачем они здесь? Куда поедут? Разговорам о них нет конца.
      Тишина. Ослепительные снега. Никого и ничего нет среди великолепия сверкающих гор. По вечерам дождь и холодные, серые ползучие туманы. По ночам выпадает снег. Долина сбрасывает его в утренние часы, словно белую простыню, окутывается легким паром. Пар медленно всползает, отрывается от хребтов и плывет, сворачиваясь, в прозрачное синее небо. Так образуются облака.
      5
      "Дорогие мои!
      Вечер. Сижу в палатке, пишу при тусклом свете "летучей мыши". Температура минус 4° С. Мой чай в пиале замерз, но мне в свитере, в одеяле--тепло. А воздух-- замечательный. Завтра на рассвете отправляем киргиза со служебным пакетом на заставу. Дальше пакет пойдет с почтовой оказией. Пользуюсь случаем -- пишу. Мы находимся на линии снега. Высоту переношу отлично. Перевалы еще закрыты. Без вьюков, без груза можно бы попытаться пройти, но мы ведь связаны экспедиционным имуществом. Живем пока здесь. Низко над нами летают орлы, кругом бродят широкорогие яки. Каждую ночь кричат улары (дикие индюки) и голгочут косули. В чащах арчи по ущельям есть кабаны, мы их не видали еще, но, может быть, соберемся поохотиться. Здесь еще скверный корм, поэтому мы отправили до первого июня нашего старшего конюха и рабочего Егора Петровича со всеми лошадьми на пастбище, к озеру Капланкуль-- назад, за четыре перехода отсюда, а сами остались здесь вчетвером: Юдин, Бойс, Осман и я. Осман сторожит наш лагерь, а мы работаем в окружающих горах:
      Здесь много неисследованных хребтов -- высоких и снежных. Я веду альтиметрические наблюдения [прим. авт.: Альтиметр--прибор, который служит для определения высоты местности над уровнем моря,] и занимаюсь с Юдиным геологией. Бойе практикуется в топографической съемке. Осман--превосходный повар, а продовольствия у нас на полгода. Едим пловы, шурпу (суп из баранины) и кавардаки (варево из мяса и овощей). К нам приезжают киргизы, привозят кумыс, угощаются и зовут в гости. Превосходно живем: тихо, сытно, дружно и весело. Загорели, окрепли, полны энергии. Читаю дневники прошлых памирских экспедиций, они есть у Юдина. Превосходные дневники! Забавно: стоим у самых снегов, вплотную, а воды нет, ближайший снег не тает еще. Осман ходит на реку--километра за два отсюда. Ходит он и в арчовый лес--за дровами.
      Желаю Вам всего наилучшего. Больше почтовых оказий не будет. Следующее письмо получите с Поста Памирского--месяца через три. Не беспокойтесь, мы очень счастливы. Странно вспоминать Ленинград. Каким шумным кажется он отсюда!
      Ваш..." (моя подпись)
      Глава третья
      ТРЕВОГА
      1
      Из-под одеяла--и морозный воздух палатки... Но Юдина вызывает какой-то киргиз. Стуча зубами от холода, Юдин торопливо сует ноги в сапоги, руки в рукава альпийской куртки. Выходит. Я еще в полусне. Полог палатки откидывается, и Юдин спокойно, тихо и удивительно неожиданно: