ГЛАВА II. Семейство Массей

Между пассажирами «Дюранса», которые покинули свою родину, соединились здесь на некоторое время и, может быть, более никогда не встретятся, самым симпатичным было семейство Массей, состоящее из отца, матери и троих детей.

Мы уже познакомились с Колеттой и Жераром, упомянули о Генрихе и их родителях. Несколько слов об их жизни дадут нам возможность еще ближе узнать их.

Начнем с главы семейства, Александра Массея, бывшего начальника отделения большого финансового общества «Французского Кредита». Он вместе с женой и детьми эмигрировал в Трансвааль.

Массей, несмотря на свои сорок восемь лет, прекрасно сохранился. Он был очень высок, богатырского сложения, со смуглым цветом кожи и с волосами с проседью; черные и густые брови придавали лицу энергичный вид. Одевался он всегда элегантно, с изысканным вкусом. В общем, его лицо было открытое, решительное, в нем чувствовался «порядочный человек»; вся его внешность производила прекрасное впечатление.

И на госпожу Массей можно было залюбоваться. Ей было около сорока лет; ее прелестное лицо, голова с очень густыми и уже побелевшими волосами походили на портрет XVIII столетия. « Замечательная свежесть ее лица, темно-синие глаза, в которых, как в зеркале, отражалось каждое ее впечатление, тонкие и правильные черты и даже небольшая полнота ее талии, нисколько не мешавшая быстроте ее движений, — все внушало к ней доверие и невольное уважение. Между нею и детьми отношения были самые дружеские, задушевные. В этой женщине сразу видна была мать в полном значении этого слова.

Трое детей, поразительного сходства между собой, унаследовали от своих родителей грацию, густые вьющиеся волосы, прекрасные глаза и красивые зубы; все они, и молодая девушка так же, как и мальчики, обнаруживали в своих движениях необыкновенную легкость и гибкость благодаря тому, что с детства были приучены к физическим упражнениям. Старшему, Генриху, был двадцать один год. Он только что окончил центральное училище искусств и мануфактур и получил диплом инженера-металлурга. Его прямой взгляд, хорошо обрисованный подбородок и манера высоко держать голову выдавали гордость и самоуверенность.

Его сестре, Колетте, шел семнадцатый год. Трудно себе представить что-либо очаровательнее этого белоснежного личика с розовыми щечками, освещенного большими, сияющими глазами; фигура ее — безукоризненна; со всем этим в ней была еще особенная прелесть: она вовсе и не подозревала о своей красоте.

Наконец, Жерар, прехорошенький мальчик, очень живой и веселый. Его несколько вздернутый нос, открытая улыбка, блестящий и насмешливый взгляд его голубых глаз обрисовывали веселый и немного беспечный характер и любознательность. Взглянув на него, сразу было видно, что это открытая и дружелюбная натура.

Мы не обойдем молчанием и служанку их, редкой преданности, хотя и ворчливую; эта Мартина, здоровая тулузка лет сорока пяти, всюду сопровождала своих господ; у нее были черные блестящие глаза и усики на верхней губе. Она всегда, не стесняясь, громко высказывала свое мнение, считая себя членом семьи Массей, на что и в действительности имела право, так как поступила в дом своей госпожи с момента ее замужества и вынянчила всех трех детей; последние очень любили ее, а она в них просто души не чаяла.

Славная Мартина! Несмотря на целых двадцать пять лет, проведенных ею в Париже, она до сих пор сохранила свой прежний говор, свои присказки, свои — тэ, свои — ах ты грех! тьфу! — и так далее.

В путешествии она, понятно, всему очень удивлялась, но, чем дальше ехала, тем больше всего боялась; океан, огромное судно, эта страшная машина, — все это были в ее глазах ничего не стоящие вещи; только одна привязанность ее к господам и могла заставить ее бросить все, к чему она привыкла, и доверить свою драгоценную особу переменчивой стихии.

Утром, накануне благотворительного праздника, Мартина стояла на палубе и неодобрительно выслушивала восторги, радости и удивления «своих детей» по поводу всего нового, встречающегося в путешествии; она трясла головой и поджимала губы, устремляя глаза к небу: очень выразительная мимика, понятная без слов.

— Ну, зловещий пророк, что тебе не нравится? — спросил ее Жерар, подсевший к ней.

— Что мне не нравится?.. О, Господи!.. Если бы только зависело от меня!..

— Ну, что еще?..

Мартина подняла руки к небу.

— Может быть, «Дюранс» недостаточно велик для сударыни?.. Или мы двигаемся слишком медленно?.. Подумайте!.. только семнадцать узлов!.. Это ужасно, не правда ли?..

— Тэ! месье Жерар, что мне за дело, сколько он делает узлов, только бы мне-то не быть бы на нем, это все, чего я желаю!!!

— Ну, признайся, по крайней мере, что все дивно хорошо… Посмотри-ка на это необъятное море, на это небо! Ай! летающая рыба!.. вот она!.. вот! совсем около тебя, смотри же скорей!..

— Летающая рыба!.. Это еще что за новости!.. И рыбы теперь залетали?..

— Ты можешь сама убедиться!.. Ведь плавают же утки!.. Отчего же и рыбам не летать, скажи на милость?

— Тогда мир стал бы вверх ногами. Кстати, вы мне напомнили об утках. У меня сердце болит по моим уткам… Бедняжки, остались они там одни, в Пасси… Что-то с ними будет там без меня?..

— Их съедят другие вместо нас, — решил Жерар совсем спокойно. — Ты знаешь, что с их точки зрения им это все равно.

— Э! тьфу! очень может быть, что их и съели бы! Но когда пришлось продавать дом… эти бедные малютки… так и побежали за мной, точно люди.

— Не воображая, конечно, что в один прекрасный день ты им перережешь горло, жестокая женщина! А что касается дома, то мы можем опять купить его, когда возвратимся и у папы будут деньги… а пока нам предстоит прелестное путешествие… что ты там ни говори!..

— Когда возвратимся?..

— А разве ты думаешь, что мы навсегда застрянем в Трансваале?..

— Застрянем! сохрани Боже!

— Знаешь, Мартина, — вмешалась Колетта, — за папой осталось право выкупить дом в течение пяти и даже десяти лет…

— Да за такое время мало ли что может произойти!..

— Ох! какая ты несносная с твоими глубокими вздохами, — не стерпел Жерар. — Разве ты не знаешь, что в той земле, куда мы едем, очень легко нажить огромные деньги? Ты сделаешься миллионершей, дура ты этакая!.. будешь ездить в карете!!

— Что ж, я бы не прочь!..

— Ты знаешь, Мартина, — начала тихонько Колетта, — папа серьезно надеется. А он и Генрих редко ошибаются в своих расчетах. Правда, папа увлекается, но разве он не прав?.. Благодаря своей энергии и сильной воле он может преодолеть все препятствия. Надо было видеть, с каким мужеством он принял на себя дело, перед которым у других опустились бы руки.

— О! мужества-то у него много, так же как и у мадам! Да и вы все у меня храбрецы! — воскликнула с гордостью Мартина.

— Да и ты у нас молодец: не оставила нас, несмотря ни на что! — сказала Колетта, положив ей на плечо руку.

— Э! да разве я могла оставить вас?.. Что бы я стала делать без вас одна? У меня никого нет… только вы одни.

— Она бы стосковалась по мне! — прервал Жерар, не любивший трогательных излияний. — Я необходим для ее счастья, — прибавил он, ущипнув толстую руку Мартины, на что та взвизгнула: «Иес!». (Это восклицание постоянно употребляется женщинами юга; оно произошло, вероятно, от слова «Иесус».)

— Перестань, Жерар, не дразни Мартину! — сказала Колетта покровительственным тоном старшей сестры.

— Ба! да она это очень любит! ей это здорово!..

— Ах, какой ребенок! все тот же! — проговорила Мартина, следя глазами за своим питомцем, который стремглав бросился на другой конец судна, увидев там доктора.

— Второго такого нет! Но скажите, мадемуазель Колетта, вы вправду думаете, что барин наживет там капитал?

— Капитал не знаю; но, во всяком случае, будем надеяться, что он покроет все убытки.

— Увы!.. Боже!.. Приданое барыни!.. А ваше-то, родная моя… Ах! негодяи, отняли все добро!.. уж если бы они только попались ко мне в руки!..

Голос Мартины становился все сильнее, и наконец она стала так громко говорить, что на нее начали оглядываться.

— Тише! — прервала ее Колетта, сконфузившись. — Не кричи так, милая Мартина!

— Э! да разве я могу говорить спокойно, когда дело идет о наших деньгах, погибших из-за них… Да я бы готова задушить их!

Добродушная Мартина не знала, что в спекуляциях люди готовы рисковать всем и, в погоне за выигрышем, нередко теряют безвозвратно свое состояние.

Такая именно история и приключилась с самим Массеем.

Будучи начальником отделения «Французского Кредита», во время горячки с акциями золотых приисков в Трансваале, выпущенными Англией, он увлекся этой горячкой и стал играть, поставив на карту и свое собственное, и жены, и детское достояние; когда же случился крах, то все погибло и зажиточная прежде семья осталась почти без средств.

Но после первой минуты отчаяния, видя сочувствие и утешение своих близких, Массей пришел в себя и стал хладнокровно доискиваться до причины несчастья: вся беда произошла оттого, что его расчет оказался неправильным. Если бы он был хорошо знаком с обстоятельствами дела, то результат был бы другой. Следовательно, необходимо было изучить их. Ведь он спекулировал на золоте Трансвааля, не зная количества содержания металла в руде, не имея понятия о способах добывания его, не зная даже географического положения этой страны!

Впредь он будет умнее!

Между тем ему представился случай отправиться в Южную Африку для ознакомления с положением этих знаменитых золотых рудников за счет общества парижских финансистов. Можно себе представить, с каким восторгом Массей согласился на это предложение. Он решил взять с собой семью и поселиться в Претории. Не раздумывая долго, он продал свой домик в Пасси, собрался в дорогу и очутился на «Дюрансе».

Так как господин Массей неоднократно убеждался, что молодежь гибнет большей частью вследствие недостатка энергии и инициативы, то поставил себе задачей воспитать своего старшего сына Генриха как полезного общественного деятеля, а потому и определил его в училище искусств и мануфактур. Человеку с обширными практическими познаниями представлялось большое поле деятельности в новой неизведанной земле.

Он всегда скорбел, что французские прекрасные колонии прозябают вследствие недостатка рук и капиталов. Сколько раз он вспоминал слова знаменитого князя Бисмарка:

«Англия владеет колониями и колонистами;

Франция владеет колониями, но не имеет колонистов;

Германия, имея колонистов, не имеет колоний».

Чего бы не дал Массей, чтобы заселить французские колонии честными тружениками, которые, вводя там образование, и сами могли бы обогатиться. Он часто мечтал эмигрировать, хотя бы в Алжир, эту новую Францию; но ему все не удавалось; теперь же, когда представилась возможность применить свои теории на практике, на юге Африки, он не колебался ни минуты. Его сын Генрих вполне сочувствовал своему отцу, для которого, при своих технических познаниях, он мог быть незаменимым помощником. Что касается Жерара, то этот был в восторге променять сидение в классе лицея на путешествие по открытому морю! Мадам Массей, Колетта и верная Мартина и слышать не хотели оставаться одни. Вот почему все семейство теперь и неслось по синим волнам Индийского океана.

По правде сказать, у господина Массея были самые радужные надежды. Он рассчитывал найти в Трансваале целые груды золота; потом он полагался на Генриха как металлурга, думая, что теперь — все в их руках.

Надежды несколько химерные, так как до него перебывали двадцать инженеров и геологов в том округе, куда он направлялся, и нашли лишь весьма скудное содержание драгоценного металла в руде.

Одним словом, он дал ход своему пылкому воображению. Несомненно, действительность должна была разочаровать его.

Пока Колетта разговаривала с Мартиной, мадам Массей по обыкновению сидела с худенькой бледной девочкой лет двенадцати, с впалыми глазами и рассеянным, почти испуганным взглядом.

Этого ребенка звали Лина Вебер; она была одета очень бедно, в траурное платье. Ехала она со своим отцом, человеком пятидесяти лет, на лице которого отражались заботы, с ввалившимися глазами и рассеянным блуждающим взглядом. Казалось, он только изредка, как-то вдруг, вспоминал о своей дочери, и ребенок оставался один целыми часами; застенчивая и пугливая девочка настолько уходила в себя, что вздрагивала каждый раз, когда с ней заговаривали.

У мадам Массей сердце обливалось кровью при виде ее. Своими ласками и добротой она понемногу приручала к себе эту маленькую дикарку, и теперь за столом в зале Лина всегда пряталась под ее крылышко, как только ее близорукие глаза различали стройный силуэт ее покровительницы. Через несколько дней она уже относилась к мадам Массей с полной доверчивостью, но от прочих членов семьи, даже от Колетты, сторонилась. Отрывистыми фразами и пугливо оглядываясь вокруг, она рассказала ей свою грустную историю. Лина родилась в Париже от эльзасцев, которые после войны поселились во Франции. Ее отец был ученый, великий ученый, по ее мнению. Он сделал очень-очень много изобретений; еще когда она была совсем маленькой, об этом много говорили, и у них в доме была огромная комната, наполненная бумагами, чертежами, частями разных машин. Ее мать всегда лежала, всегда хворала… Лина не помнила ее здоровой; она умерла четыре месяца тому назад. Тогда отец, которому стало очень тяжело в Париже, решил поехать в Трансвааль испытать счастье. У него в голове был план, который, как он предполагал, обеспечит их жизнь.

«Что было бы очень кстати!» — думала про себя мадам Массей, видя старые и изношенные костюмы отца и дочери. Лина, по-видимому, нежно любила своего отца, но ее робость мешала ей быть к нему ближе, а он почти не обращал на нее внимания, поглощенный своими заботами и планами.

Ребенок мало-помалу так привязался к мадам Массей, что целыми днями не отходил от нее. Колетта с удовольствием иногда освободила бы мать от неотвязчивой девочки, но Лина отталкивала все эти попытки Колетты с каким-то упорством. Так как молодая девушка не привыкла ни в ком встречать к себе враждебность, то и она могла бы почувствовать неприязнь к маленькой дикарке, но ее великодушное сердце невольно заставляло ее жалеть эту несчастную и некрасивую девочку.

Мадам Массей, собственно говоря, и не тяготилась обществом Лины, она постоянно разговаривала с ней, заставляла ее читать, рассуждать, осторожно внушала ей любовь к порядку, чистоте, и девочка стала ее боготворить. Сам Вебер, выходя из своей рассеянности, заметил доброту мадам Массей к своей дочери и в трогательных выражениях выразил ей свою благодарность. Этот человек казался очень образованным, с возвышенным и незаурядным умом. Подстрекаемый рассказами жены, Массей заинтересовался им; и их теперь часто можно было встретить расхаживающими вместе большими шагами по палубе; но они представляли такую противоположность друг другу, что, глядя на них, все невольно улыбались: один был представителем физической и нравственной силы; другой же — разбитый бледный мечтатель с всклокоченными седыми волосами, погруженный в свои мысли, точно он был не от мира сего; несмотря на это, их соединяла одна идея, один мираж — нажить капитал.

Капитан Франкер давно знал этого несчастного изобретателя и очень жалел его; он часто рассказывал Жерару о незаслуженных обидах и огорчениях, которые всю жизнь преследовали этого страдальца; Жерар был в прекрасных отношениях с капитаном, который позволял ему приходить к себе даже на мостик, куда не всякий решился бы взобраться. Добрый моряк полюбил мальчика за его прямоту и веселость и с удовольствием посвящал ему свободное время.

Благодаря любознательности Жерара, которой не уступала неистощимая любезность капитана, мальчик живо освоился с устройством судна и мореплаванием; и в их разговорах стало попадаться столько морских терминов, что Колетта перестала понимать их.

Когда капитану и милому доктору Ломонду некогда было разговаривать с Жераром, то он отыскивал некоего Ле-Гуена, старшего матроса с темной кожей, вьющимися волосами и носящего в ушах круглые серьги, совершившего много плаваний, несколько раз терпевшего крушения в разных местах, словом, самого занимательного человека.

— Да, от этого молодца в полчаса узнаешь больше по географии, чем из целой книги в течение года! — в восторге восклицал Жерар. И он с интересом выслушивал самые неправдоподобные россказни славного матроса, который так увлекался, что сам не знал, где у него кончилась правда и начиналась фантазия.

— Я столько видал на своем веку! — говорил он, покачивая головой, когда его рассказы начинали казаться невероятными. И тут начинались настоящие сказки, от которых покраснел бы даже сам барон Мюнхгаузен.

Для Жерара, который переходил от одного своего друга к другому, это путешествие казалось волшебным праздником; и уже не один раз он объявлял Колетте, что решил сделаться моряком.

— Но тебе теперь уже поздно поступать в морское училище! — возражала Колетта.

— Ба! так что ж из этого! Я поступлю в купеческий флот!.. Это кажется странным… но зато гораздо полезнее… все видишь сам. Уверяю тебя, что в купеческом флоте гораздо легче сделаться хорошим моряком, чем на военных судах!

Колетта возмущалась. Ей вовсе не улыбалось, что ее брат удовольствуется ничтожным положением; ей хотелось видеть его командующим броненосцем во главе нескольких соединенных флотов. Но Жерар не любил, когда Колетта говорила на эту тему.

Он кончил тем, что обещал бросить мысль о поступлении в купеческий флот, но продолжал строить планы, что он снарядит свое собственное судно, когда их средства поправятся, и отправится на нем вместе с Ле-Гуеном и еще несколькими испытанными моряками. Тогда он совершит нападение на англичан. Ведь Ле-Гуен, уроженец Сен-Мало, сохранил до сих пор традиционную ненависть к англичанам; он готов был с пылом прежних корсаров погнаться за ними.

А пока, в ожидании этих набегов, Колетте стоило немало труда заставить его брать урок английского языка, которым она прекрасно владела, и элементарные понятия которого взялась преподать своему брату. Господин Массей находил, что глупо явиться в страну, где преобладает английский язык, не зная его, а потому усердно принялся за изучение. Генрих и Колетта отлично говорили по-английски, и молодая девушка каждый день стала заниматься с матерью, Жераром, Мартиной и даже с отцом. Надо быть справедливым, в этом классе слышалось больше смеху, чем английских спряжений!

ГЛАВА III. Яхта «Лили»

К вечеру на горизонте показалась шхуна. Сначала виднелись только верхние паруса; но, по мере приближения ее, увидели, что это было судно необыкновенной красоты и, судя по всему, очень быстроходное.

В одну минуту все разговоры замолкли, книги были оставлены; игры в карты, шахматы, домино и прочее — отложены в сторону; все столпились на палубе с лорнетами и подзорными трубами, чтобы лучше рассмотреть приближение шхуны.

Кто не бывал в открытом море, окруженный со всех сторон океаном, подобно огромной пустыне, тот не может себе представить всю радость новой встречи. Самые ленивые и апатичные вскакивают с мест, торопятся, не хотят пропустить ни одного момента; они ждут с замиранием сердца проезда незнакомца, пристально вглядываются в него, следят за каждым его движением, их взоры не могут оторваться от него.

Между тем как на суше мы остаемся совершенно равнодушными ко всевозможным зрелищам, к езде экипажей, к роскоши магазинов, к великолепию памятников; на суше мимо нас проходят тысячи людей, узнать которых у нас нет ни малейшего желания, они чужды, далеки настолько, как будто бы мы живем с ними на разных планетах, в море же совсем не то: здесь появившийся незнакомец делается для нас вдруг своим, другом, братом.

Пассажиры обмениваются ласковыми взглядами, дружественными словами и сердечными пожеланиями благополучия. И здесь играет роль не только удовольствие встретить человеческие лица, тем более, что на таком судне, как «Дюранс», народу было немало.

Нет, при виде незнакомого судна невольно чувствуешь симпатию к его пассажирам, как к своим собратьям, находящимся вне обыкновенных условий.

В море катастрофа всегда возможна, опасность постоянно угрожает нам. Но это легко забывают. Невзирая на непрерывное движение чудовища, готового ежеминутно поглотить нас, вами все-таки овладевает спокойствие. Привычка к долгому плаванию, не испытанное чувство крушения, наконец, свойственный человеческой природе оптимизм, — все это ослепляет нас. Но сознание опасностей только лишь дремлет; малейший толчок может пробудить его, достаточно показаться другому судну. Вам вдруг делается ясно, как вы были одиноки в бесконечных волнах; вы вдруг начинаете чувствовать, что вы можете погибнуть, так как во встречном судне вы видите самих себя; дрожа за эту скорлупку, ясно сознаешь и свою собственную слабость.

Замеченное судно шло не совсем в противоположную сторону с «Дюрансом»: оно направлялось к юго-западной стороне. Вскоре уже ясно были видны все его красивые паруса, затем боковые части, и наконец все могли полюбоваться на прелестную яхту средних размеров и прекрасной конструкции. Это было судно водоизмещением около пятидесяти тонн. Оно плыло точно лебедь по волнам Индийского океана; его белые паруса походили на огромные крылья, а медная оправа то показывалась, то исчезала в шипящей пене, точно чистое золото.

Расстояние между двумя судами было еще слишком велико, чтобы рассмотреть экипаж; но с помощью лорнетов можно было заметить, что яхта изменила свое направление, натянула паруса и легла на параллельный «Дюрансу» курс.

— Прекрасный ход! — воскликнул капитан, который с особенным интересом следил за движениями красивого судна. — Как оно быстро догоняет нас!

— Если бы я был на вашем месте, — проворчал Жерар, — я бы лучше взорвал «Дюранс», чем дал этой скорлупке догнать нас!

— В таком случае мы можем себя поздравить, что не вы командуете нами. Скажите, пожалуйста, какой для нас может быть стыд, если яхта, легкая как ласточка, и построенная специально для гонок, перегонит такое тяжеловесное судно, как «Дюранс»?

— Я сам не знаю. Но так неприятно быть побитым.

— Без состязания не бывают побитыми. У этого судна свои достоинства: красота и легкость, а за нами — опытность и прочность. Кто же из нас сильнее? Если бы с этим смелым бегуном приключилось несчастье, то нет никакого сомнения, что «Дюранс» мог бы спасти всех его пассажиров и, приняв к себе, одеть и накормить их. «Лили» же, как я полагаю, не в силах была бы оказать нам такие же услуги.

Между тем расстояние между двумя судами значительно уменьшилось. Теперь можно было видеть красивую яхту без лорнетов. На носу ее среди зелени выделялась белая лилия чудной работы, и на лодочке, висевшей с правого борта, значилось золотыми буквами «Лили». Ее палуба была выложена различным материалом, таким светлым и блестящим и такого любопытного вида, что можно было подумать, что это камчатная скатерть, закрытая наполовину богатыми восточными коврами. На корме были устроены разноцветные палатки, в которых, казалось, группами разместились пассажиры; но в эту минуту все повскакали со своих мест, и леди, и джентльмены устремились к решеткам и с любопытством смотрели на оживленную группу пассажиров на палубе «Дюранса». Только одна женщина пятидесяти лет, с властным видом и крупными орлиными чертами лица, осталась сидеть у стола, на котором кипел самовар и стоял сервиз из тонкого фарфора, сандвичи, пирожки и тартинки; все это показывало, чем занимались пассажиры «Лили», когда заметили появление трансатлантического судна.

Мужчины экипажа, в синих мундирах, были все как на подбор: сильные, рослые, выдержанные. Пассажиры и пассажирки, все молодые, здоровые, хорошо сложенные, в морских костюмах, составляли прелестную группу. Вся эта яхта казалась верхом изящества; всякая мелочь на ней была тщательно отделана и доведена до совершенства, точно драгоценная вещь в футляре.

Когда оба судна почти поравнялись, «Лили» вывесила британский флаг.

— Поднять и наш флаг! — скомандовал капитан

Франкер.

На мачте медленно взвился трехцветный флаг.

Высокий молодой человек, худощавый блондин, с беспечным видом подошел к носу и, устроив рупор из своих рук, спросил:

— Ваше имя? Мы не можем разобрать его.

— «Дюранс»! — ответил капитан громким голосом, так что его расслышали.

— Привет «Дюрансу»! Вы выступаете очень важно, но и «Лили» постоит за себя.

— Привет «Лили»! Она, конечно, перегонит нас в ходу, но зато «Дюранс» дольше выдержит…

— Вы далеко идете?

— В Дурбан, через Занзибар.

На «Лили» послышался веселый смех.

— Для нас это немножко далеко!

— А вы откуда?

— Из Адена; а теперь мы просто прогуливаемся.

— Это очень приятно! Кому принадлежит эта красивая яхта?

— Лорду Ферфильду.

— Его милость здесь? Молодой человек взялся за шляпу.

— К вашим услугам. Позвольте узнать ваше имя, командир!

— Франкер, также готов служить вам. Не прикажете ли передать от вас что-либо в Занзибар или в другое место?

— Нет, ничего особенного. Вот если бы я мог подойти к вам, то с удовольствием передал бы вам ящик шампанского.

— Благодарю за намерение и благополучного пути!

— И вам тоже!

С обеих сторон начали махать платками, посылать приветствия руками, прощаться.

Колетта положительно успела влюбиться в двух молодых блондинок, стоявших у решетки около лорда Ферфильда, которые ни на минуту не переставали ей улыбаться и махать платками, прельщенные, в свою очередь, ее красотой.

При отъезде ни те, ни другие не вытерпели и стали посылать воздушные поцелуи, между тем «Лили» переменила галс и взяла прежнее направление на юго-запад. Долго еще виднелся улетающий силуэт красивой яхты. Наконец она превратилась в мелькавшую точку и совсем скрылась. Тогда все пришли в себя и начали сообщать друг другу о своих впечатлениях, и только теперь заметили, что господин Брандевин был чем-то очень недоволен и взволнован. Краснее, чем обычно, со взъерошенными волосами, откинув левую руку назад, он, взявшись за шляпу, неистово кланялся вслед уходящему судну.

— Что это он?! — воскликнул Генрих Массей, удивленный его жестикуляциями.

— Он не переставал ни на минуту во время нашей беседы проделывать эту гимнастику! — сказал Жерар, имевший своеобразную способность видеть одновременно, что делается перед его глазами и за его спиной.

— Кому это он? — удивился Массей. — Он никак совсем ошалел!

— Вы, кажется, чему-то очень радуетесь, господин Брандевин, — вежливо обратился к нему капитан. — Не правда ли, какое у нас сейчас было приятное зрелище? Как хорошо устроена эта «Лили», просто наслаждение для моряка полюбоваться ею! Но я не знал, что вы такой знаток в этом деле.

— Я? Нисколько!.. Хотя, по правде сказать, я давно мечтаю завести собственную яхту, которой я бы сам командовал…

— Вот как? — не удержался от улыбки господин Массей, вспомнив страшные конвульсии этого человека при всяком незначительном волнении моря.

— Есть вещи просто невероятные! — возразил тот, выпрямившись. — Если есть средства, сударь, отчего же и не позволить себе этой роскоши?

— Конечно, отчего же, — вежливо ответил Массей, которого очень забавляло хвастовство марсельца. — Так вы, значит, увидев портрет вашей будущей яхты, так радостно приветствовали и раскланивались с «Лили»?

— Нет, сударь, — ответил Брандевин с достоинством. — Я кланялся своим знакомым.

— А! — сказал капитан, заметивший про себя, что эти поклоны остались без ответа. — Вы знаете лорда Ферфильда?

— Да, знаю; а также и его мать, вдову, леди Ферфильд, а равно и его сестру Феодору, — вы, наверное, заметили эту молодую особу, всю в белом, с большим красным зонтиком; а барышни, которые стояли около лорда Ферфильда, — его двоюродные сестры-близнецы мисс Амабель и мисс Миллисента Мовбрей; маленький же господин, рыжий, с цветком в бутоньерке, это — Альджернон Гиккинс, зять лорда Ферфильда. Скоро исполнится десять лет, как он женился на леди Феодоре. Она в то время была замечательной красавицей. Весь Лондон был у ее ног, и все были уверены, что она променяет имя Мовбрей только разве на корону маркизы или герцогини. И что же! она предпочла простого пивовара, да, сударь, такого же коммерсанта, как я!

— Но, быть может, этот коммерсант обладал особенными достоинствами? — спросил капитан, рассмеявшись.

— Конечно, громадным состоянием, сударь! Неужели вы думаете, что такая особа, как леди Феодора, согласилась бы выйти замуж за первого встречного без разбора?

— Однако вы действительно хорошо знаете их всех! — удивился господин Массей.

— Еще бы мне их не знать! — обрадовался Брандевин. — Я прожил шесть лет под одной кровлей с этим семейством; я знал покойного лорда, замечательную личность, высокого, сильного, такого же красавца, как я, — совсем не то, что его тщедушный сынок. И любил же он вкусно поесть…

— Но, — вскричал капитан, который, как истинный моряк, привык к откровенности, — что же вы там делали в этой стране… в их среде?

— Я служил у лорда Ферфильда поваром! — сказал с гордостью Брандевин. — И позвольте вам сообщить, господа, если вы этого не знаете, что у англичан в доме нет более почетного звания. С лакеями, камеристками и ключниками говорят отрывистыми фразами, высокомерным тоном, которого французский служитель не мог бы вынести.