Искатели золота

— Нет, — ответила девушка, — я никогда не соглашусь прибавить ни одной былинки к их и без того непосильной ноше. Оставь меня; я пойду сама, пока у меня хватит сил, а если смерть вырвет меня из твоих рук, тем лучше для меня! Довольно! Я тебе не отвечу больше ни слова.

Она отвернулась от него, и пристыженный торговец невольниками замолчал.

Между тем уже несколько минут за путешественниками слышался какой-то шум среди деревьев и сильное хриплое дыхание. Колетта услышала эти хорошо знакомые ей звуки.

— Голиаф! — воскликнула она, остановившись. Слон, расталкивая ветки и кустарники, торопливо прочищал себе дорогу; подбежав к Колетте, он начал ласкать ее хоботом, махать хвостиком и ушами и радостно кряхтеть; потом вдруг он ее поднял и осторожно усадил к себе на спину.

Рурук в ярости схватился за ружье, чтобы выстрелить в животное, но Гассан остановил его:

— Оставь, дурак! — закричал он. — «Звезда» согласится ехать на своем слоне и больше не будет уставать!

— А если он убежит с ней? — возразил Рурук.

— Чего же легче, как перевязать ноги слону так, чтобы он не мог бежать? Это уже мое дело. За эту девушку мы выручим больше, чем за всю нашу кость. Разве ты хочешь испортить ее здоровье, заставив ее идти, и лишиться такой редкой наживы? К нашему сокровищу мы присоединим еще клыки этого слона! Ну, нечего рассуждать, пускай «отец ушей» остается!

Рурук заворчал, как сварливая собака, но принужден был склониться перед неоспоримыми доводами Гассана, и запутав ноги слона ремешком из верблюжьей шерсти, позволил ему идти рядом с караваном. Мало этого, Гассан придумал устроить из полос материи и жердей гамаки, которые повесили по бокам животного и в которых Колетта, Лина и Мартина могли продвигаться, не особенно утомляясь.

Колетта, сильно страдавшая от лихорадки, с удовольствием воспользовалась этой импровизированной постелью; убаюканная равномерными шагами своего верного друга, она впала в полузабытье, сопровождаемое грустными сновидениями.

Жерару стало полегче на душе, когда его сестре не пришлось больше тащиться пешком; он шел около нее со своими невеселыми думами; иногда слон обертывал своим хоботом шею бедного мальчика, точно хотел успокоить его, напомнить, что у него есть друг, и Жера-ру было приятно чувствовать присутствие доброго животного.

На вечерней остановке услужливый Гассан выделил большую палатку для Колетты, Лины и Мартины. Кроме того, он предложил Жерару передать сестре пузырек с сернокислым хинином, который мальчик на сей раз принял с благодарностью, так как весь день мучился, не зная, чем облегчить страдания бедной Колетты.

Драгоценное лекарство и свежий ночной воздух благотворно подействовали на больную. Когда на другое утро опять двинулись в путь, Колетта чувствовала себя гораздо лучше, хотя была еще очень слаба. Но скоро перемена климата совсем восстановила ее здоровье.

Мало-помалу все приноровились к установившемуся распорядку этого странного путешествия: к ежедневным регулярным остановкам, к обеду, к ночному лагерю и утренним сборам. Караван проходил по гористой местности, без сомнения, направляясь к юго-востоку. Попадались навстречу долины среди высоких гор, в которых дул легкий ветерок; вообще эти места не имели ничего общего со страной моеров.

Столетние деревья возвышались громадными колоннами. Смоковницы, пальмы, мимозы с золотистыми цветами, акации красовались, точно громадные букеты, среди папоротников и всевозможной зелени, в изобилии встречавшейся по пути.

Конечно, при других обстоятельствах это разнообразие восхитительных пейзажей доставило бы большое наслаждение хотя бы тем, кто не тащил на себе цепей.

Но вид нескончаемых страданий отравлял всякое эстетическое удовольствие. Никто не мог без содрогания смотреть на эту толпу негров, которых ежеминутно хлестали кнутом и всячески истязали. Сколько раз Колетта, несмотря на свое отвращение к Гассану, умоляла его сжалиться над ними. Но всякий раз она наталкивалась на его упрямство и возмутительное презрение к человеческим страданиям. Жерар, со своей стороны, просил освободить Мреко от цепей, но Гассан не согласился, и бедный негр, по доброте сердца, утешался тем, что его белым друзьям не так тяжело, как ему. Он даже шутил при случае и пел песни, которые его спутники подтягивали за ним, и пытка казалась ему менее мучительной.

Абруко шел молча, мрачно опустив голову. По вечерам, когда караван останавливался, Колетта обходила все ряды пленников, утешая их ласковыми словами и сочувствием; она приносила им свежей воды, фруктов, брада к себе на руки их малюток и качала их. Несчастные, плача, целовали ее руки. В таких случаях вождь моеров отворачивался от нее, будучи не в состоянии вынести ее взгляда. Кара, постигшая его за алчность, была слишком жестока, даже в его сердце появлялось сострадание.

Видеть себя, своего сына в цепях, видеть похищение и плен своего народа, о, это было ужасно! И негодяй сознавал в бессильном бешенстве, что он оказался игрушкой в руках арабских торговцев, что они теперь смеялись над ним, а он-то думал, что сам обманул их, предложив им иностранцев, чтобы спасти своих.

Доброта Колетты не ограничивалась одними людьми.

Необыкновенно любя животных, она подружилась со страшными сторожевыми псами арабов. Торговцы костью, и сами-то боявшиеся своих собак, могли их принудить к послушанию только кнутом: они были поражены, увидев, как эти свирепые животные окружали Колетту, как они молча опускали перед ней уши, ложились на землю и изъявляли радость, когда она гладила их страшные головы.

Чтобы их усмирить, она действовала только добротой, ласковыми словами да кусками, которые уделяла им по очереди из своего скудного обеда.

Хотя доги инстинктивно понимали, что белые были во власти их хозяев, но не могли устоять перед магнетическим влиянием молодой парижанки. Жерар потешался, глядя на испуганные лица арабов, когда те смотрели на Колетту, окруженную собаками, слушающимися каждого ее приказания.

Здесь было какое-то колдовство! Рурук поговаривал о том, что следовало бы убить эту чародейку, одаренную такой сверхъестественной силой. Чтобы его успокоить, Гассану приходилось то и дело напоминать ему о том куше, который они получат за нее, так как араб был настолько же жаден, как зол.

Таким образом дни и месяцы продолжалось это монотонное шествие, настоящая цель которого была известна только одному Гассану. Было заметно, что арабский начальник всячески старался избегать населенных мест. Первое время это было нетрудно, так как в той гористой местности, по которой проходил караван, совсем не было жителей. Но к концу третьего месяца, спускаясь с южного склона одной из гор, пленники стали замечать на холмах дым от деревушек туземцев, и тогда всем становилось ясно, что Гассан намеренно обходил их.

Если же встречался какой-нибудь человек, то он, бедняга, сам же старался улепетнуть, увидев цепи невольников, из боязни, чтобы и его не забрали.

Такое долгое и трудное странствие не обошлось, конечно, без человеческих жертв. Часто носильщики, изнемогая от усталости и лишений, падали как снопы. Тогда Рурук с невозмутимым равнодушием отмыкал цепь, бросая несчастных на дороге, а на других наваливал двойную ношу. Потом, при всяком удобном случае, он забирал новых невольников. Иногда караван останавливался дня на два. Карлик отправлялся на охоту с дюжиной бандитов, вооруженных с головы до ног, и вскоре возвращался с новой цепью пленников, застигнутых ночью в какой-нибудь деревне.

Колетта обычно не говорила ни слова в таких случаях, но трудно описать нравственное возмущение бедной девушки при виде этих зрелищ.

Все эти зверские лица, окружавшие ее, казались ей страшным сном, кошмаром. Минутами, вспоминая свою прошедшую жизнь, ежедневные занятия в Париже, курсы в Сорбоннском университете, свои первые выезды в свет, молодая девушка не могла верить, она ли это теперь? Неужели это та самая Колетта, которая любила одеваться с изысканной простотой, которая считала большим несчастьем надеть старые башмаки или потасканные перчатки?.. Бедная Колетта!.. Конечно, благодаря Мартине она и теперь была далеко не в лохмотьях: ее ситцевое платье красиво облегало ее стройную фигуру, и волосы были убраны, как в былые дни. Но она казалась самой себе дикаркой, видя себя и своих спутников в таких костюмах.

Она не могла видеть, что ее наружность нисколько не изменились, она даже совсем не загорела, и Мартина с Жераром гордились свежестью и белизной ее нежного личика.

Что же касается их самих, а также Ле-Гуена, их лица приняли темно-красный оттенок, совсем, как у краснокожих индейцев. Лина тоже загорела; ее щеки округлились и волосы потемнели; она почти доросла до Колетты. Но это все, что было утешительного в путешествии, а помимо этого сколько ужасов, беспокойств! Какая нестерпимая неизвестность о судьбе всех близких! Колетта боялась даже произносить вслух имя отца и матери, чтобы не растравлять всеобщую рану. Только засыпая, она иногда в забытьи повторяла: «Мамочка!» таким голосом, что верная Мартина так и заливалась слезами.

Жерар же, этот добрый и беззаботный мальчик, превратился во взрослого мужчину по своим чувствам и рассудку. Он поддерживал во всех бодрость своей неистощимой веселостью и внушал надежду.

— Все обстоит прекрасно! Мы идем к югу, значит, приближаемся к Трансваалю! — повторял он всякий раз, когда кто-нибудь начинал жаловаться и отчаиваться.

И маленькая группа кончала тем, что смеялась над этим афоризмом, звучавшим, как заученный мотив рожка.

Если бы с ними не было Голиафа, который вез на себе девушек, они, наверное не вынесли бы этого тяжелого путешествия. Жерар был хорошим ходоком и ни разу не согласился подняться на слона, хотя благородное животное с удовольствием приняло бы его к себе на спину. Голиаф не забывал и бедного Мреко. Он часто гладил хоботом его лохматую голову, приподнимал его и раскачивал в воздухе, от чего тот приходил в восторг; а иногда, заметив, что негр страдает от жары, слон набирал в хобот воды из первого попавшегося ручейка и затем, подойдя к Мреко, пускал на него холодный душ.

Из нескольких названий, произносимых изредка их сторожами, и, сопоставляя их со своими скудными сведениями, Колетта с Жераром пришли к заключению, что они миновали гору Ельго с запада и Кенид — с востока; потом оставили позади себя озеро Укеруе и вершину Килиманджаро; наконец, караван вступил на плоскогорье Обоимауэзи, где его шествие замедлилось вследствие крутизны подъема.

В один прекрасный день, — это было уже на четвертом месяце пути, — при выходе из одной долины путешественники увидели огромное синее озеро, окруженное горами.

Арабы, которые уже за несколько часов начали волноваться, остановились с радостными криками:

— Танганьика!.. Танганьика!..

И это имя наэлектризовало пленников так же, как и их тиранов. Так вот оно, это знаменитое озеро, которого не знали целые столетия и которое так недавно открыли великие европейские путешественники!.. При одной мысли о таком соседстве Колетте с Жераром казалось, что они вступили в цивилизованную землю.

Конечно, их положение нисколько не изменилось.

Они продолжали оставаться во власти этих людей, жестокость которых не уменьшилась; и, несмотря на все это, уже один звук знакомого названия, воспоминание о прочитанном из истории этого озера, призывали их к жизни, отрывая от страшного кошмара.

Гассан прекрасно понял, почему они вдруг повеселели, и, подойдя к ним, со злой усмешкой сказал:

— Да, здесь живут белые интриганы, втершиеся к нам, чтобы вмешиваться в наши дела и отравлять нашу жизнь! Но не беспокойтесь, мы сумеем избежать их! Мы не допустим нежелательной встречи! Гассан крепко держит в руках свое добро!

Колетта с презрением отвернулась от него и стала смотреть на озеро, как бы призывая его в свидетели злости этого человека. Каково же было ее удивление, когда она увидела вдали, на его зеркальной поверхности, какой-то темный предмет, казавшийся детской игрушкой, над которой возносилось облако дыма…

Корабль!.. Корабль!.. Там белые, образованные… Значит, возможна свобода… Может быть, в эту самую минуту взоры этих белых обращены на неподвижную гору, откуда несчастные, нравственно разбитые от унижения, напрасно простирали к ним руки!.. О! если бы они могли услышать их! Если бы они могли вывесить флаг, привлечь их внимание!.. Они все окаменели при виде этого дыма, уменьшавшегося в прозрачном воздухе и удалявшегося к северу. Колетта, потеряв все свое самообладание, так долго поддерживавшее ее, упала на колени и, подняв обе руки к небу, отчаянно закричала:

— Помогите!.. Помогите!.. Не покидайте нас!

По ее щекам текли горячие слезы; она вся съежилась, упала на землю и со страхом глядела на маленькое судно, терявшееся вдали.

На всех свидетелей этой сцены напала безмолвная тоска. Даже Гассан не проронил ни слова, тронутый отчаянием этой гордой натуры, мужество которой внушало ему невольное почтение.

Наконец, Жерар употребил все усилия, чтобы стряхнуть с себя эту тоску, и, поцеловав Колетту, поднял ее и вытер ей слезы.

— Не плачь, дорогая моя сестра, — утешал он ее. — Наше дело еще не проиграно! Ведь мы не рассчитывали так скоро встретить европейцев, и вот, не успели мы еще прийти к озерам, как уже увидели их. Это доказывает, что мы теперь уже не в пустыне. Ну, потерпи… Все обстоит прекрасно, раз мы продвигаемся к югу…

— Ты прав, — ответила Колетта, овладев собой. — Но видеть, как они проплыли мимо, не подозревая даже о нашем присутствии… о! это жестоко!..

— А я так убеждена, что они сделали это нарочно! — вздохнула бедная Мартина.

— Нет, не говори так, дорогая Мартина! — воскликнула Колетта. — Жерар прав: это хороший знак, что мы увидели белых. Мы еще встретим других!

ГЛАВА XI. В Маюнге и Мадагаскаре. Мать и сын

Пусть Колетта, Жерар и их верные спутники продолжают это тяжелое путешествие по экваториальной Африке, мы же пока перенесемся на большой остров Мадагаскар, эту жемчужину Индийского океана.

Маюнга, расположенный на западном берегу его, только недавно приобрел большое значение как морская гавань, чему служили доказательством верфь на сваях, большие магазины и публичные здания. По берегам Бетсибока виднелись многочисленные постройки и паровые заводы. Знаменитая дорога, начатая французской армией, прокладывается к югу. Колонисты в белых костюмах и пробковых касках толпятся около таможни, ожидая прибытия писем из Европы с «Бенуэ», вышедшего из Занзибара.

Среди публики, собравшейся сюда, обращала на себя всеобщее внимание изящная дама с грустными и добрыми глазами. На нее все показывали, пропуская ее вперед с почтительным шепотом и сочувствием.

— Кто эта дама, месье Валентин? — спросил вновь пришедший. — Она не похожа ни на кого из этих зевак…

— Как! разве вы не знаете, месье Диедоннэ? Это мадам Массей!

— Мадам Массей?..

— Да, мадам Массей, с «Дюранса»… Неужели вы ничего не слышали о крушении этого судна?

— Вы сами знаете, что я целыми днями на заводе, мне некогда следить за новостями.

— Но это удивительно. Здесь только об этом и говорят целых полтора месяца.

— Ну, так в чем же дело? Расскажите, пожалуйста, историю этого «Дюранса».

— Это было прекрасное марсельское судно, шедшее в Дурбан, по ту сторону Мозамбикского пролива, с капитаном Франкером, настоящим морским волком, о котором все очень хорошо отзываются. Запасшись углем в Обоке, «Дюранс» направлялся к Занзибару, как вдруг ночью опустился густой туман; в это время на «Дюранса» наскочило другое судно и распороло его так, что оно пошло ко дну. Встречное судно затем ушло, бросив несчастных на произвол судьбы.

— Это чудовищно! Морской суд расследует эту историю?

— Без сомнения. Но что он может теперь сделать? Неизвестно, кто виновник катастрофы, никто не знает даже национальной принадлежности этого судна. Не осталось ни одного свидетеля, который мог бы дать какие-либо сведения по этому поводу.

— Но вы говорите, что вот эта дама…

— Да, но она из тех, которые потерпели крушение. Я говорю, что нет ни одного человека, который бы подробно изложил факты. Невежественные пассажиры и обезумевшие женщины в таких случаях совсем теряют голову. Их разбудил страшный толчок, потом их побросали в лодки, где они, ошеломленные и дрожащие от испуга, остались на долгие часы среди темной, ужасной ночи. На другой день французское судно «Иравади» заметило на море одну из этих блуждающих лодок, приняло на борт ее пассажиров, которых там было около тридцати человек, и привезло их сюда.

— И между этими несчастными была эта дама?

— Да, — ответил добрый коммерсант, сочувственно посмотрев на мадам Массей, которая не принимала участия ни в каких разговорах; ее взгляд впился в «Бенуэ», контур которого становился все яснее и яснее.

— Эта бедная женщина ехала со всем своим семейством: с мужем, дочерью, двумя сыновьями и прислугой. Она ни о ком из них не имеет известий; только о старшем сыне узнала, что он спасен и выехал из Адена.

— Может быть, она теперь ждет его?

— Вероятно, а также и каких-нибудь известий от остальных.

— Мадам Массей остановилась в резиденции. Все наперебой стараются оказать почтение и сочувствуют ее горю. Все следят за газетами и депешами, чтобы найти какое-либо известие, утешительное для нее. Таким образом три недели тому назад узнали, что ее сын прибыл в Аден.

«Бенуэ» входил на рейд и бросил якорь в нескольких кабельтовых от верфи. Тогда живо были спущены лодки, в одну из которых поместилась госпожа Массей, не отрывавшая глаз от палубы судна.

Вдруг раздался крик, отозвавшийся во всех сердцах.

— Мой сын!.. Мой Генрих!..

Высокий, худощавый молодой блондин спустился с лесенки парохода, вскочил в лодку и сжал бедную женщину в своих объятиях.

Тут полился целый поток слез и восклицаний.

— Генрих!.. сын мой!.. дитя мое!.. Я уже думала, что больше не увижу тебя!.. Какое горе!.. Но как я теперь счастлива!.. Но другие?.. где они?.. Ты ничего не слышал?.. Ничего не узнал?..

Во всех лодках, подъехавших к судну, не было ни одного человека, который бы не плакал. Между тем лодка возвращалась к верфи. Диедоннэ подошел со шляпой в руке.

— Извините меня, милостивый государь, — сказал он Генриху Массею, — за эту вольность, но здесь все французы считают себя как бы принадлежащими к одной семье, а потому позвольте сказать вам, что мы все разделяли беспокойство вашей матушки и теперь все радуемся вместе с ней. Я хотел передать вам, что мадам Массей остановилась в резиденции; теперь ваша матушка слишком взволнована, чтобы показать вам дорогу. Если она позволит, разрешите мне сопровождать вас!

— Тысячу раз благодарю вас!.. — ответил молодой человек, еще не вполне пришедший в себя от удивления и волнения.

— Мама, вы можете идти? — спросил он ее, видя побледневшее лицо матери.

— Конечно! Я чувствую себя прекрасно. Теперь у меня много сил, раз ты со мной, мой Генрих! Я очень страдала, но ты возвратил мне здоровье!

Хотя бедная мать и говорила так, но она пошатывалась; такие переходы от долгого отчаяния к внезапной радости не проходят бесследно. Рука доброго коммерсанта оказалась не лишней опорой, чтобы помочь ей пройти расстояние, отделявшее гавань от резиденции.

Здесь так же, как и у верфи, мать с сыном встретили самые дружеские симпатии. Французский агент в Маюнге, господин Хаган, отнесся к потерпевшим крушение на «Дюрансе» с большим вниманием и заботливостью, — одних он тотчас же отправил на родину, для других нашел подходящие занятия. Его семья вместе с ним просто влюбилась в мадам Массей; оказав ей гостеприимство, она разделяла с ней ее тревоги и надежды. Приезд Генриха был для них настоящим семейным праздником. На весь день мать с сыном оставили одних, предоставив их родственным излияниям. Но вечером они непременно должны были принять участие в обеде и скромном торжестве, устроенном по случаю этого свидания.

К искреннему участию всех примешивалась доза любопытства. Всех интересовали приключения Генриха, о которых он с удовольствием согласился рассказать.

— О причинах катастрофы, — сказал он, — я знаю не более других: внезапный толчок, всеобщее смятение, ужас, смутное ощущение столкновения с паровым судном, пробившим нас и затем отталкивающимся, потом взрыв, организация помощи… Я собирался спуститься в последнюю лодку, как вдруг раздался сверху голос капитана Франкера:

— Торопитесь!.. спасайтесь!.. Мы тонем!..

Я только успел машинально схватиться за пробковый круг, висевший передо мной. Не успел я опомниться, как почувствовал себя охваченным водяным ураганом, и, судорожно уцепившись за спасательный круг, потерял сознание.

Когда я пришел в себя, было уже светло и туман исчез. Я был один на поверхности моря и держался со всей силой утопающего за спасательный круг, который приходился мне под подбородок, как хомут. Счастливый случай спас меня. Иначе не знаю, чем бы окончилось это приключение. Не успел я ничего сообразить, как со мной повторился обморок. Я точно сквозь сон смутно сознавал, где я. Я не помню, сколько времени я блуждал таким образом, переходя то к сознанию, то к забытью, как вдруг надо мной послышались голоса:

— Стой!.. он здесь!..

— Где?

— Налево от вас!

— Хорошо!

Я почувствовал, что меня взяли под руки, начали мять, катать и трясти. Я снова лишился чувств и пришел в себя от жгучего ощущения спирта, который мне влили в рот. Меня уложили на мягком диване в большой каюте. Какой-то маленький человечек, с рыжими бакенбардами, тщательно выбритыми усами, с сияющим лицом, вливал в меня из ложки коньяк. Мне приятно было увидеть такую добрую физиономию. Два дюжих матроса изо всех сил растирали меня щетками.

— Ну! — воскликнул доктор, — все идет прекрасно! Глаза хороши, пульс ритмичный. Я отвечаю за утопленника. Довольно, оставьте его теперь, ребята. Как вы чувствуете себя, милый господин? Вы понимаете по-английски?

Когда я наконец мог пошевелить моим парализованным языком, я сказал ему, что понимаю, что я оживаю и нахожу даже, что меня больше не нужно поить коньяком.

— Так! так! Но лишняя капля бренди никому не принесет вреда!.. Когда наглотаешься столько морской воды, как вы, необходимо хорошенько прополоскать гортань. Но если вы больше не хотите — отлично. Не утомляйте себя разговором. Теперь вам надо выспаться, и тогда вы будете совсем здоровы. А для вашего спокойствия знайте, что вы находитесь на яхте «Лили», под наблюдением доктора Мак-Ивора.

После этого маленький человечек укрыл меня теплыми шерстяными одеялами и оставил одного.

Почувствовав приятное ощущение теплоты, я крепко заснул и проснулся через несколько часов совершенно здоровым и с волчьим аппетитом.

— А! бьюсь об заклад, что вы желаете позавтракать? — тотчас же послышался веселый голос доктора Мак-Ивора.

— Но, уверяю вас, что эти девять часов, которые вы проспали, накормили вас лучше всякого мяса. А как вы крепко спали, сударь! Я с завистью смотрел на вас! Точно беззаботный ребенок, право.

Затем основательная закуска совсем подкрепила меня. Завтракая, я рассказал свою историю. Доктор смотрел на меня с большим удовольствием.

— Все прекрасно! Все отлично! — повторял он, потирая руки, как будто я рассказал ему что-либо очень веселое. — Теперь вам остается только одеться, чтобы представиться нашему хозяину, лорду Ферфильду…

— Лорду Ферфильду! — воскликнул я. — Значит, эта яхта — та самая, которая обменялась приветствиями с «Дюрансом»?

— Совершенно верно, это «Лили». Я в то время сидел за обедом. Но я много слышал о «Дюрансе»… Ну-с, а теперь я вас оставлю и пойду доложить о вас.

К неприятным воспоминаниям, овладевшим мной по пробуждении, присоединилась неловкость представиться дамам в моем непрезентабельном костюме. Но я скоро успокоился на этот счет. В изящной каюте, куда меня уложили, были не только все необходимые принадлежности туалета, но еще и полная пара морского костюма из белой фланели, лежащего на диване, у меня в ногах. Я примерил его. Он оказался мне почти впору. Как я был благодарен доктору Мак-Ивору за такое гостеприимство и предусмотрительность!

Я заканчивал одеваться и не успел еще надеть на себя мой костюм с чужого плеча, как доктор опять пришел сказать мне, что меня ждут, и я тотчас же последовал за ним.

Проходя по яхте, я любовался ее внутренним убранством: двери были сделаны из редкого дерева, прелестные обои, бархатные ковры, занавески от москитов. В рубке, служащей курительной комнатой, мы нашли лорда Ферфильда. Я сразу узнал его по непринужденным манерам, которые заметил при встрече.

Он принял меня так мило, что я сразу почувствовал себя хорошо. Первым долгом он начал расспрашивать меня о моем приключении. Под его холодной наружностью скрывается страстный любитель всего, что касается морских происшествий. Он сам командует своей яхтой, совершил на ней много поездок, и больше всего его интересуют морские вопросы. Он слушал с большим вниманием мой рассказ о крушении, останавливая меня время от времени для более точных сведений. Потом он задумался и посмотрел в судовой журнал, который приказал принести с палубы.

— Мы все время были в этих краях, — сказал он наконец, — и мне кажется, что ничего выдающегося не могли упустить из виду. Судя по вашим рассказам, «Дюранс» мог получить повреждение только от большого судна. А между теми пароходами, которые нам попадались приблизительно в это время, только два судна по своей величине и скорости хода могли произвести такую катастрофу: это «Дриднут» и «Гамбургер». Первый из них — английский крейсер, превосходно устроенный, и я убежден, что он не способен на такую подлость.

— О! я тоже уверен, — воскликнул я, — что ни английское, ни французское судно никогда не скрылось бы, не оказав помощи в несчастье, в котором оно само было виновником.

— Это и мое искреннее убеждение. Хотя я не более, как моряк-любитель, но за все время моих странствований видел всегда со стороны французов примеры героизма, самозабвения и преданности, без всяких фраз, и в этом отношении французский флот, подобно нашему, — вне всяких подозрений. Но есть суда, так же, как и люди, для которых совесть не существует. И мне кажется, что «Гамбургер» принадлежит именно к таким.

— Его приемы показались мне очень подозрительными, а его капитан, с которым я раскланялся по неизменному обычаю, произвел на меня самое неприятное впечатление. Он сказал, что его зовут Лупус и что он едет в Занзибар с грузом земледельческих машин. Но я уверен, что в действительности он ехал в Мозамбик для обмена оружия и снарядов на невольников. Весь вечер после этой встречи меня не оставляли подозрения на его счет. Теперь же я больше не сомневаюсь. Вы потерпели крушение из-за «Гамбургера» и его капитана Лупуса, если это его настоящее имя, в чем я сомневаюсь.

— Ах, если вы говорите правду, — воскликнул я, — и если найдутся доказательства, клянусь, что я немедленно приступлю к преследованию негодяя, убежавшего в тумане, чтобы не протянуть руку помощи своим жертвам!.. Но доказательства, как найти их?..

— Это может быть легче, чем вы думаете. От такого сильного столкновения виновник непременно имеет повреждения. С другой стороны, матросы не особенно молчаливы по своей природе, даже и тогда, когда они участвуют в темном деле. Ненависть, личное недовольство могут их заставить выдать тайну. А потому, как только мы приедем в Аден, мы с вами сделаем заявление со своей стороны. Но я этим не ограничусь. Я надеюсь провести свое собственное расследование и буду очень удивлен, если не добьюсь желаемых результатов. Поживем — увидим!..

— Что же касается меня, — сказал я, — то, прежде чем преследовать этого подлеца, я должен сначала разыскать своих близких, ради чего готов пожертвовать своей жизнью, которой я обязан исключительно вам!

При этом я выразил моему хозяину глубокую благодарность, на что он мне ответил со свойственным ему юмором.

— Я не могу, да и не желал бы уничтожать в вас чувства, достойного благородных сердец, к тому же нет дара драгоценнее нашей жизни!.. Но в данном случае я совершенно ни при чем. Я ненавижу больше всего на свете прикрываться чужими добродетелями: вас увидела моя кузина, мисс Мовбрей, матрос Картер выудил вас, а доктор Мак-Ивор вылечил вас; мое участие здесь состоит лишь в том, что я слушаю рассказ, весьма интересующий меня; полагаю, что мне не за что получать пальму первенства за филантропию!..

— Хорошо, милорд, — сказал я ему, — в таком случае, чтобы доставить вам удовольствие, я постараюсь забыть, что воздухом, которым я дышу, пищей, которую я принимаю, кровом, который меня защищает, — я обязан только вам; я даже постараюсь убедить себя, что одежда, прикрывающая меня, выросла на мне сама собой…

Он рассмеялся от души.

— Я очень, очень рад, — сказал он, — что мы с вами оказались почти одного роста. Ну, а что вы теперь думаете насчет того, чтобы пойти поздороваться с нашими дамами?

Конечно, я с удовольствием согласился с его предложением и минуту спустя сидел в их милом обществе, на которое мы так любовались с «Дюранса». Так же, как и тогда, вдова сидела за самоваром на председательском месте, две блондинки, мисс Мовбрей, хлопотали около своей тетки, красивая леди Феодора Гиккинс, сидевшая поодаль, мечтала о чем-то… Они встретили меня очень радушно; тотчас же налили мне чашку чая и с любопытством стали расспрашивать меня обо всем, так что мне пришлось в третий раз рассказывать о моем приключении.

Жизнь на яхте очень однообразна, а потому, естественно, что все обрадовались появлению среди них нового человека.

Вскоре к нам присоединились и мужчины. Кроме доктора и хозяина яхты тут были господин Альджернон Гиккинс, его зять, полковник Гутвайт, лет тридцати, и еще двое-трое, имен которых я не помню.

Меня по всем правилам вежливости представили той блондинке, мисс Мовбрей, которая заметила меня. Она очень мило приняла мою искреннюю благодарность. Потом она и ее сестра осведомились, кто была та очаровательная особа, которая выделялась из всех путников на «Дюрансе» и с которой они обменялись улыбками и поклонами. Они очень подробно описали ее лицо, костюм и фигуру. Трудно было ошибиться; я ответил им, что это, должно быть, моя сестра, Колетта, гордость и радость нашей семьи, что неизвестно, где она теперь, — может быть, мучается и страдает. Обе девушки залились слезами — искреннее доказательство сочувствия, которого я никогда не забуду и за которое всегда буду им благодарен!