Похлопает тебя по плечу, ну не физически, за это можно и в морду, а на словах: да, уважаю тебя, Ванюша, производственник ты неплохой, приносишь городу пользу, но чтобы управлять целым городом опыта у тебя еще нет. Когда страной правили кто постарше, так были застойные или, верней сказать, застольные времена, жил народ неплохо, а потом пришли реформаторы в коротких штанишках, отодвинули стариков и все развалили. Нельзя нам в Ирхайске допустить повторение эксперимента, который стране так дорого обошелся. Ты еще подрасти, наберись опыта, тогда тебе можно будет доверить город на триста тысяч жителей.

— Егорыч, я просто заслушался. Ты не шутишь? Может вы и вправду, своими силами его подслушали?

— Нет. Это я попытался следовать его логике. С этой линии тебе его не сбить, поэтому, придется применить лобовой удар. Он тебе будет колоть глаза твой некомпетентностью, а ты его некомпетентностью прикончишь на месте. Причем, начнешь разговор так, чтобы его ошеломить и просто тащить за рога. Вот тебе папка с необходимыми материалами, придется этой ночью пожертвовать. Почитай также между встречами. Еще это обсудим.

— Почитаю.

— Читай внимательно, если покажется информации мало, звони, даже не мне, а Анатолию Уздечкину, он для тебя этот бэкграунд составлял. Для кампании эти дебаты будут ключевым событием — мы уже десять тысяч листовок подготовили с анонсом вашей поединка. За два дня их расклеят.

— Еще одна морока! Чего он с этими дебатами затеял?

За прошедшую неделю Батька чуть осунулся, зато опухлость на лице немножко отошла: Шурыгин удерживал его от водки целую неделю. Кроме этого, с Батькой произошла серьезная и полезная перемена: он перестал срываться по первому капризу, зато стал слушать собеседников. Он даже ограничился сердитым ворчанием, когда Леваневский буквально на пальцах разложил ему все ошибки, сделанные во время дебатов с Валенсой.

— А завтра ошибиться нельзя тем более. Противник анонсирует дебаты направо и налево; «Наше радио» четыре раза в час говорит о «поединке века».

— Кто эту хрень слушает? — буркнул Батька.

— Кто слушает не знаю, но я среди своих бойцов провел фокус-группу, — (термин позаимствованный у Леваневского) сказал Шурыгин. — Половина чего-то слышала о дебатах, хотя их никто не информировал. Слухи пошли.

— Они хотят собрать у телевизора весь электорат, ради какого-то шоу, — задумчиво сказал Леваневский. Если Батька и Шурыгин сидели в креслах, то Леваневский ходил по кабинету, как молодой революционный маршал по штабу. От него за три метра разило пряными духами и мятной жевачкой. — То ли он подготовил какой-то мощный компромат, то ли готовит акцию, не исключено, прямо в студии. Вряд ли будет обливать минералкой, хотя…

— Да я его прямо там и порву, вот и будет шоу!

— Не советую, — резко сказал Шурыгин. — Я кое-какие справочки навел, так вот, он в институте занимался тяжелой атлетикой без дураков. Так что, Юрий Петрович, не надо нам второго акта Мерлизонского балета. Некрасивый будет балет…

— А что, если нам, как сказал бы великий стратег Конфуций, поставить свои паруса под вражеский ветер. Они собирают толпу, пусть они и получат шоу. Но не в студии, за пределами. Представьте, этак в разгар дебатов, этот гусь перечисляет ваши старые грешки, а вы его прерываете и говорить: час назад взорван наш штаб. Или, еще лучше, возле нашего штаба задержана машина со взрывчаткой, из гаража фирмы Савушкина.

Наступило молчание.

— Сильный ход, — неожиданно сказал Батька. — Только смотри, не промахнись, как с той бабкой.

— С бабкой, по правде говоря, промахнулся не я. Я свой квадрат выдержал до конца, это ваши люди сплоховали. На этот раз, все поведу сам, до финальной точки.

Подумав, Леваневский продолжил.

— Конечно, насчет взрывчатки я пошутил. Это уже совсем нехорошие статьи пошли, как бы самим не попасть в тюрягу. Надо чего-нибудь полегче, но столь же громкое и звонкое. Маленький пожар, битые стекла… Подумаю. Николай Борисович, — к Шурыгину, — подготовьте пока что две группы: ребят для самой акции, и группу «Перуна» для силового прикрытия. А может и не прикрытия. Подумаю.

— Подумай, Феденька. Если все будет хорошо, в смысле и завтра, и двадцать пятого, будешь моим пресс-секретарем. Или еще какую-нибудь должность для тебя введу.

— Лучше наличными, — неожиданно резко ответил Леваневский.

— Бабоньки, я сама в это не верила. Думала, ну это просто реклама. А когда вместе с экскурсией на этот завод попала… Ну ладно, я-то хоть была подготовлена. Народ просто балдел. Причем треть была тех, кто уже по второму разу. Уходить не хотели, искали начальство и все один вопрос: можно ли к вам устроиться? Или, можно к вам мужа привести? Он, дурень, на рыбалке сутками, на этом проклятом «Катке» числится. Пусть у вас заработает.

— Конечно, — ответила Софья Евгеньевна, — обалдеешь тут. Они, наверное, впервые, видели работягу, который пять-шесть тысяч получает. Ну, конечно, кроме нефтяников.

Производственные экскурсии не сразу, но пошли. Как ожидала пессимистка Елкова поначалу к месту сбора, в десять утра, приходили две-три старушки, да какой-нибудь гражданин, особенно любопытный с похмелья (таких решили тоже брать, просто, сопровождающий сразу же выдавал им две капсулы «антипохмелина»). Но уже через неделю, благодаря старушечьим рассказам, народ потянулся. Последние четыре дня уже не хватало «Газели», пришлось использовать «Икарус», а экскурсии проводить четыре раза в день. Ходили слухи, будто Батька хочет подослать провокаторов, но они себя не проявляли; то ли боялись, то ли были заворожены видом производства, равного которому им не приходилось встречать за всю жизнь. Если бы все и дальше пошло бы такими темпами, да по нарастающей, то до конца кампании, через экскурсии прошли бы тысяч пять горожан.

Последний обход оказался самым сложным — враг достаточно жестком блокировал Слободу и почти треть агитационного разноса была конфискована. Обход, между тем, был самым ответственным: разносили Народную программу, составленную по наказам. Срочно напечатали дополнительные экземпляры, рассчитали двадцать слободских агитаторов, отказавшихся рисковать; к последнему обходу готовили десант из Центрального района.

Сегодня в штабе были одни бригадиры — агитаторы отдыхали. Бригадиры, перед тем как разойтись, получали инструкцию на последнюю неделю.

— Привет, Инка, — крикнул Капитан с порога.

— Новый замер готов? — спросила Елкова.

— Готов. Сообщаю результаты: прорыв. Особенно в Заречье. Там наш двадцать пять, а Батька вообще — четырнадцать.

— Вот это меня удивляет, — сказала Елкова. — Ведь Заречье, в основном частный сектор, деревянные хибары. Чем им наш буржуин приглянулся? Странно.

— Чего странного? — заметила Мария Федосеевна, самый старый и при этом едва ли не самый жесткий и энергичный бригадир. — У нас в Заречье Ивана Дмитриевича своим считают, зареченским. А слободских у нас никогда не любили. Мальчишки до сих пор ватага на ватагу дерутся.

— Забавный момент, — сказал Капитан. — Стыдно сказать: в опросе я это проглядел, а то могли бы сами адресно дожать. Кстати, о хижинах: у коммуниста в Заречье двадцать процентов, больше, чем в среднем по городу. Ладно, Заречье, это хорошо, но есть новость поважнее. Мы подняли нашего и в Центральном — двадцать четыре процента. А Батьку втоптали до девятнадцати.

Ура, радостный визг, возглас: «Это уже заявка на победу» бригадира мужского пола (редкое явление, кстати сказать).

— А вот расслабляться пока не надо. Завтра будет новый замер по Слободе. Он может съесть результат по Центральному. Нет, не перебивайте, сам понимаю, оговорился, Слобода вдвое меньше. Он и съест наполовину. Еще через три дня замер по Ленинскому. Тогда будет что-то ясно в среднем.

— И вообще, мужички и бабоньки, не забывайте, наша главная задача — отрыв в семь процентов. На следующей недели, когда подведем итоги замеров, будем составлять планы, по каждому участку — индивидуальный. Помните, о каких премиях мы говорили? Так вот, они — только если выполнен план. Какой смысл в нашей работе, если весь подъезд «за», а пришел на выборы один дядя Егор, потому, что он сам агитатор?

— Инна Сергеевна, но ведь агитация в день выборов запрещена, — несмело сказала одна из агитаторш-учительниц. — Нарушение федерального законодательства.

— А кто предлагает нарушать? Ты просто звонишь в квартиру, где-нибудь в полдень. «Тетя Катя, вы еще на улице не были? Ах, фильм смотрите? Хорошо, только потом советую прогуляться — смотрите, какая погода хорошая (у природы нет плохой погоды). Не забудьте только взять паспорт и зайти в школу: там проходит важное мероприятие.

— Феденька, ты знаешь результат последнего опроса? Ихнего опроса.

До последнего момента Батька был равнодушен к социологии, однако месяц назад заказал опрос «Красному катку», затем приказал провести опрос своему штабу и, под конец, приказал службе безопасности выйти на вражеских агитаторов и просто узнать результаты за наличный расчет. Как и полагается, информатора нашли без проблем.

— Конечно, я им не верю. Тем более, разница с нашим — пять процентов. Но все равно, хорошего мало. А ты какому опросу веришь, Феденька?

— Я верю, — бодро ответил Леваневский, — если мы проведем сегодняшнюю акцию как надо, будет великий перелом.

— Ты давай, объясняй свой план.

— План такой. Сегодня вечером неизвестные хулиганы обязательно разобьют окна в нашем штабе Центрального района. Он, как вы помните, квартируется в особняке купца Изюмова, а этот особнячок — памятник архитектуры и бить в нем стекла — плевок в душу истории нашего города. Напротив, как вы помните, церковь Ильи-пророка, настоящий шедевр 18-го века. Так вот, на стенах храма те же самые подонки обязательно напишут разную гадость: «Назаренко — козел», «Назаренко — в гроб!», еще чего-нибудь похуже. И непременно, на стене штаба, на стене церкви и на асфальте напишут: «Савушкин — сила!». Ну кто мог это сделать кроме его агитаторов?

— Круто. Но мутно, — задумчиво сказал Батька. — Ведь его агитаторы, это в основном бабы, одной ногой на пенсии, из учительниц. Кто поверит?

— А еще есть молодняк, из старшего класса Первого лицея. Вот эти могут запросто. Причем, признаются в этом сами.

— Как?

— Тут уже пошел квадрат Николая Борисовича. Мы проявили инициативу, с утра за пацанами установлена наружка. Сегодня пятница, они вечером непременно пойдут в какой-нибудь клуб. Вот здесь их можно будет вытащить — вытащит «Перун», спишем на омоновское «Маски-шоу». Потом отвезем их на нашу загородную базу — прежний эмвэдэшный санаторий. Мальчики и девочки к этому времени уже дойдут до полной кондиции, будет достаточно им кулак под нос сунуть — это же лицеисты, будущая интеллектуальная элита, на них такие штучки должны действовать особо эффективно. Дать им одну затрещину, так они подпишут заявление, с каким соседом их мама спала. Будут долго выбирать из предложенного списка.

— Так. Дальше?

— Вы же, в это время будете вести дебаты. Их надо на час перенести, я уже договорился на канале. Дебаты можно затянуть, программа это позволяет. Ну, а когда Савушкин расслабится, вы говорите: только что поступило сообщение о дерзком хулиганстве в историческом центре города, я после этого вам руку не подам и говорить мне с вами не о чем. Потом вы переходите в другую студию, делаете заявление, тут же в прямом эфире показываем и чистосердечные признания, и запись, как Савушкин лично приказал им кидаться камнями. Без перерыва давим до полуночи, утром то же самое, плюс пускаем фильм про побитую старушку. От такой связки они уже не отобьются.

— Проект принят, — сказал Батька после долгого молчания. — Исполнителем будешь ты, Шурыгин. И ты, Федя. От начала и до конца. Заявление мое уже готово?

Хотя сегодня была еще пятница и впереди — целых семь агитационных дней, в Пансионате медленно воцарялась атмосфера трудовой расслабленности. Если Куклинсу, Капитану и, тем более, начальникам полевых штабов, дел хватало, больше того, прибавилось, то Егорыч хоть пока не отдыхал, то готовился отдыхать. Что же касается Толика и Олега, они вяло дописывали обращения последней недели. Толик предложил даже зарубиться по сети в «Героев» или в «Казаков», пригласив присоединиться Тараскина и Антона; те не возражали. Капитан на это заметил, что когда будет ясно с последним замером, то сам примет участие в кубке Пансионата, но играть без звука — неинтересно, а со звуком — пока нельзя.

Впрочем, еще один признак близящегося финала, с утра в штабе начали включать и телевизор, правда почти без звука. Повод был серьезным: вражеский студия, с утра начала сообщать о переносе теледебатов на час: с девяти вечера до десяти.

— Странно, — сказал Егорыч. -Может, они хотят разогнатьпрогнать зрителей, — и тут же поправил себя сам, — нет, тогда они просто бы без предупреждения его перенесли. Причем, на час раньше.

— Кстати, — заметил Капитан, вводивший первые данные, полученные из Слободы. — В последний замер был включен вопрос: «смотрели ли вы дебаты, и будете ли смотреть в дальнейшем? Так вот, поначалу их смотрело десять процентов, сейчас уже тридцать пять и это данные замера по Центральному району, без учета последствий нашей рекламной акции.

— Какой-то спецпроект готовится, — заметил Тараскин. — Пока непонятно, какой.

— За всеми спецпроектами противника не уследишь, — заметил Капитан. — Главное, выполнить свои. Владимир Геннадьевич, не в курсе, как с карачаевцами? Савушкин был в гостях?

— Был. Успешно. Ему, правда, пришлось покушать свежего барашка, в том числе и сохту [6] — брр. Но ничего, зато теперь вся мусульманская община будет голосовать за нас.

Пришел Толик, завершивший очередную листовку.

— Народ, кстати, послезавтра выходит последний «Ирхайский комсомолец». Вы, как хотите, я это буду отмечать. Такого шедевра клеветы и пакости не помню уже года два. Тони, возьми свои рисунки, спасибо. Ты себя превзошел. Давай, давай, красней еще больше, мало краснеешь. Я местных редко хвалю, иначе они понты начинают кидать. Тебя можно.

— Еще будут нужны иллюстрации?

— Может, только для листовки какой-нибудь, на последней неделе. Да еще, когда будем уезжать, не забудь на нас на всех шаржи нарисовать.

Антон чуть не забросил Лицей (что никак не сказалось на его сентябрьских оценках), трудясь на выборах. Он взял на себя заодно и обязанность учета труда своих одноклассников, рекрутированных Юлей на агитационную работу — это принесло еще одну ставку, хотя и дополнительные заморочки. Его толстый блокнот превратился в гибрид гроссбуха с художественным альбомом.

Со своей непредставимо-огромной премии, Антон, помня Танин совет, пошел в бутик «Венеция» и купил шикарный черный костюм, выглядевший очень элегантно, разве размер чуть больше необходимого. В этом костюме, он выглядел столь сногсшибательно-элегантно, что Елкова и Капитан, в разное время, не сговариваясь, обозвали его маленьким лордом.

— Эй, лорд, — сказал Тараскин. — Я в центр еду, тебя завезти куда-нибудь?

— В «Бастилию», если можно.

— Чего? — удивленно спросил, присутствовавший в штабе Игорь Вилорович.

— Вы такой добропорядочный работник, — рассмеялся Капитан, — что не знаете все злачные заведения родного города. «Бастилия» — как принято говорить у молодняка, прогрессивный клуб, в подвале старых казарм.

— Пошел в разгул мальчик, — усмехнулся Куклинс.

— Нет. Там ребята собираются, я должен с ними рассчитаться за работу, — смущенно сказал Антон.

Перед дебатами Савушкин заглянул в Пансионат — забрать Егорыча и попрощаться с остальными. Он чем-то напоминал нервного студента, перед экзаменом: то и дело заглядывал то в папку, то в блокнот. Между тем, экзамен или генеральная репетиция уже состоялись — утром.

— Иван Дмитриевич, — сказала Елкова, — мы все тебя будем ругать. Последними словами. Или как ты меня ругаешь, что на встречу мало народу пришло.

— Спасибо, — ответил Савушкин, опять заглядывая в папку.

— Ваня, спокойно, — Егорыч излучал такое спокойствие, хоть делись. — Все будет в порядке. Ты все запомнил, ты ему сразу врежешь между рогов, а потом за рога и будешь валять, как хочешь.

— Он тоже готов чего-то валять, — задумчиво молвил Савушкин. — На час перенесли дебаты, а кроме того, мне только сообщили, он уже в студии, а этот главный «Перун» — Шурыгин и его новый пиараст, с ним не приехали. Они последние дни втроем таскаются, еще с этим новым технологом. Сейчас же эта парочка куда-то подевалась.

— Все в порядке. Сколько их — какая разница. Ты сильнее, ты умнее, а главное — ты все знаешь. Если бы ты был его слабее, то сейчас бы его по всем замерам, кроме Слободы, не обгонял бы.

— Поэтому и тревожно. Весь город смотреть будет. А если что случится?

— Ты броник надел?

— Чего?

— На случай, если он в тебя начнет стрелять? Шутка. Других сюрпризов для тебя быть не может.

— Ладно, успокоил.

Савушкин махнул рукой, вышел из здания. Его машина взревела, и рев пропал почти тотчас же. Это был серьезный знак: хозяин Фирмы приказывал шоферу гнать что есть сил только лишь в том случае, если серьезно волновался.

В этот вечер Юля, принцесса со вздернутым носиком, в очередной раз обманула охранника и сбежала в «Бастилию». Клуб, открытый лишь год назад, считался одним из самых приличных в городе: стильно, не очень дорого и без бандитов. «Катки» пару раз наезжали на ди-джея, требуя сменить репертуар, однако ничего не добившись, оставили клуб в покое, ограничившись стандартной данью; кабаков, чтобы провести вечер в привычной для них стилистике, в Ирхайске хватало.

Как правило, к полуночи «Бастилия» заполнялась так, что свободного столика уже не найти, если не заказать. На этот раз проблемы не было: Юлины одноклассники пришли к восьми вечера, в почти пустой зал, после очередного агитационного обхода. Они решили тут и остаться, до начала музыкальной программы в одиннадцать.

Это был самый хороший день недели: день зарплаты. Поэтому, Антона, появившегося почти одновременно с Юлей, встретили почти с таким же энтузиазмом.

— Давай поэт-бухгалтер, отворяй переносной сейф, — весело заявил Серега Брусницын. Антон достал свой блокнот, наличку, пробормотав, что поэтом-бухгалтером обзывали покойного Бродского.

Когда расчеты уже почти завершились, подошел официант. Начали обмывать получку: кто брал какую-нибудь банальность, вроде джин-тоника, кто — местный изысканный коктейль «последний каприз королевы», Паша Аржанин, чтобы грубо польстить Юле, приказал принести продукцию пивоварни ее отца: пиво «Дружинное», действительно, неплохое пиво. Антон взял «Айришь-кофе», заявив, что надо же попробовать такое, хоть раз в жизни.

Юля с любопытством глядела на Антона, сама с собой заключая пари: когда он расстанется с компанией? В принципе, какой смысл оставаться на ночь в музыкальном клубе парню, который не танцует.

Хотя нет, однажды Антон танцевал. Год назад, когда она, обидевшись на друзей, отомстила всем, сама пригласив на танец одноклассника, который об этом и не мечтал. А он, в общем-то неплохо перебирал ногами и говорил о чем-то неожиданно интересном, не о литературе точно. Она даже пригласила его на день рождения.

А на другой день в классе, когда он попросил уточнить, когда, она, неизвестно почему смутившись столпившихся вокруг друзей («новый фаворит у принцессы») сказала ему: «Приходи. Для комплекта». А он не пришел. А она почему-то почувствовал, что вечер испорчен.

Официант принес напитки. Мартини для Юли было безо льда.

— Официант, — грозно сказал Паша, — это что, приличное заведение или колхозная столовая «Свинарка и свинарь»?

Официант извинился и помчался исправлять упущение. Антон взял салфетку, ручку, стал быстро что-то набрасывать.

Антона в классе, в общем-то, любили, даже считали главной ценностью (после Юли, естественно). Когда он только пришел в класс, то через месяц выиграл областные олимпиады по литературе и физике, причем почти одновременно. За успехи ему персонально вручили музыкальный центр, а он тотчас же продал его и разделил деньги между всей командной (это при том, что мама из райцентра посылала ему двести рублей в месяц, на продукты для тети и собственные карманные). Антона полюбили и прощали то, что другому простили бы вряд ли, даже в Первом лицее; шутил он редко, но очень обидно. В иные времена он должен был уже погибнуть на дуэли десять раз.

Юля все обожали еще больше. В первую очередь за то, что она не так давно отказалась учиться где-нибудь кроме Ирхайска: «в Лондон могу съездить и на каникулах, а здесь друзья. Условия? Создай их здесь.» Юля была единственной дочкой в семье — мама умерла шесть лет назад и отец, выполнявший все просьбы дочери, потратил чуть ли не месячный доход на обустройство Первого лицея (сколько при этом отхапала мэрия!).

За Принцессою увивалась мужская часть обоих классов, поэтому, у тихого, не танцующего Антошки не могло быть никаких перспектив. Пока рядом такие орлы, как лидер лицейской баскетбольной сборной Пашка. Или лучший танцор Серега. Или…

Официант принес исправленный заказ. К этому времени Антон закончил свою работу и, как бы невзначай, отодвинул салфетку. Юля взглянула и прыснула. На троне сидела принцесса (почему он меня только так рисует) с гневным личиком. Перед ней на коленях стоял лакей, похожий на официанта, а над несчастным возвышался стражник с огромной алебардой и туповато-решительным выражением лица, еще больше похожий на Пашку. Все рассмеялись, причем добродушный Пашка даже расплескал пиво.

Все равно, ничего ему не светит — подумала Юля. А жаль, может быть что-нибудь бы и обломилось как-нибудь. Если он для начала останется на ночь вместе со всеми, а не уйдет через полчаса. Ведь было бы интересно…

Узнать, обломилось бы чего-нибудь Антону или он действительно ушел бы через полчаса, Юля так и не смогла.

Дверь распахнулась и в зал вломилась толпа каких-то гиббонов в масках и камуфляже.

— Всем-на-хуй-бля-на-пол-бля-стоять-бля-мордой-к-стенке-на-хуй!!!

— Как его Егорыч накачал! Класс! Парад! — Елкова чуть не прыгала от восторга.

Савушкин действительно вошел в студию, едва ли не как генерал, приехавший инспектировать образцовый гарнизон. Он подошел к столу, уже хотел сесть, как вдруг досадливая гримаса исказила лицо — в кармане зазвенела мобила.

— Зря он ее не оставил, — огорченно сказал Гулин.

— У него почти все номера заблокированы, — с тревогой сказал Капитан. — Оставлены пять или шесть, как горячая линия на неотложный случай.

— Садись, Ванечка, — презрительно сказал Батька, — или еще не все указания получил?

Савушкин, успевший сделать шаг назад и что-то сказавший невидимому в кадре Игорю Вилоровичу, вернулся за стол. Его лицо было спокойным. Почти спокойным.

Зазвонил мобильник, теперь у Куклинса.

— Что-что? Да, сейчас буду звонить. Понял.

— Что стряслось?

— Дочь Баринова позвонила по мобильнику отцу — тот сейчас в Москве. Говорит: ее и ребят-агитаторов, какие-то неизвестные схватили и куда-то везут. Отец позвонил нашему, не знает что делать.