— Листья деревьев зеленые, — прошептал я вчерашний шепот братца Принцессы. У меня закружилась корона. Может быть, корона у меня закружилась потому, что я был в насыщенной ядом атмосфере, а может быть, потому, что я вспомнил о братце Принцессе, от воспоминаний о которой у меня теперь уже всегда кружилась корона. Но, может быть, моя корона кружилась и потому и поэтому.
Скоро неопрятные линии и объемы иллюзий перестали меня раздражать. Я повернулся налево… и что-то жутко яркое обожгло мне два глаза. Из правого оппозиционного и даже из левого неоппозиционного глаза брызнули слезы, забрызгав пуленепробиваемое стекло скафандра, и я подумал, что я уже сильно тоскую по Нашему замечательному Дому, по родному департаменту и его знаменам, по братцам таможенникам, по портрету Самого Братца Президента… Потом я подумал, но не умом уже, а будто бы чем-то совсем другим, будто бы со стороны, что эта окружающая среда, вероятно, таит в себе еще много разных страшных опасностей, но эту мою постороннюю думу вдруг прервала мысль, которую я вдруг вспомнил, которую было начал уже думать, а потом почему-то бросил, да так и забыл, а вот вспомнил. А мысль эта была вот какая: «Да ведь это же дневной фонарь! Солнце, которое ночью луна, которую я уже видел! Солнце должно быть теплым и ласковым, как рука братца Принцессы!» И вот эта самая мысль мгновенно разогнала все мои страхи.
Мои ноги по колени ног обвивали тонкие иллюзии прутиков, совсем не железных, похожих и не похожих на деревья. «Трава…» — сказал я себе, нагнулся и потрогал иллюзию перчатками скафандра. Мне показалось — да, именно показалось, — что иллюзия была не-иллюзией. Потом я присел на корточки, снова потрогал… и увидел, как по одной траве шло длинное, мохнатое, с множеством ножек. Мне стало весело, и я засмеялся.
Кто-то коснулся плеча моего скафандра. Я как раз вовсю поражался красивости мохнатости с множеством ножек. От касания я упал. А как упал, посмотрел вверх — надо мной стояли два братца охранника из отдела контриллюзий Ордена Великой Ревизии. Один из них пнул меня носком скафандра в бок и показал куда-то рукой, видимо, сказав по-глухонемому, что нам пора идти. Я поднялся на ноги и очутился с ним пуленепробиваемое стекло к пуленепробиваемому стеклу. Его глаза были того же цвета, что и купол неба, но только такими не братцевски полоумными, как у сумасшедших. Видимо, даже несмотря на то, что его психика бьиц самой лучшей психикой во всем Нашем Доме, эта психика не выдерживала дикий натиск всех диких иллюзий.
Охранники встали слева и справа от моего ск фандра братца Пилата III. Мы направились к группе, которая расположилась перед раскрытыми настежь воротами ангаров, полосатыми металлическими коробками приткнувшихся к громаде Нашего Общего Дома. Я знал, что, если я сделаю хоть четверть шага в сторону, меня расстреляют на месте.
Тут, возле самой громады Нашего Общего Дома, уходящего высоко-высоко вверх и далеко-далеко в стороны, на полу ядовитой окружающей среды лежали кучи чего-то сильно знакомого. Приглядевшись, я понял, что в них лежат старые рваные фраки, поломанные телевизоры, поломанные стулья, бумага, какие-то железки… и много чего еще, от одного взгляда на которое родное мое сердце заныло в невыносимой тоске обо всем остальном родном, оставленном дома…
Из ангаров вывели танки. Их было два. Построенную в шеренгу группу охранники взяли в кольцо, направив на кольцо автоматы. Нс всех и себя всех самих пересчитали, разбили на две подгруппы, и братцев из группы поиска направили в танки, а братцев охранников — на танки сверху.
Я сидел около небольшого иллюминатора и не отрываясь смотрел на деревья. Их цвет был зеленым, но не однообразно. Тут и там в пятна зеленого цвета вкрасили уже не зеленые, а какие-то совсем другие цвета, от цвета которых у меня постоянно кружилась корона. Я подумал о братце Принцессе… Вот бы было радостно совершенно, если бы он находилась рядом, здесь, в танке, возле иллюминатора! Он верила, что ядовитая окружающая среда неядовита. Но если не ядовитые испарения, то откуда же тут взялась эта невозможная иллюзорная красота?
Танки остановились на площади. На площади росла только трава, деревья на площади не росли. Люки открылись, мы вышли на площадь.
Рядом с нашими танками стояли два вражеских клетчатых танка разваливающегося Верха. Я было решил, что сейчас между нами вспыхнет теплая война, но вдруг с удивлением обнаружил, что наши истинные братцы пожимают руки псевдобратцам.
Один из псевдобратцев приблизился ко мне. Я стал держать себя начеку, но он похлопал меня рукой по плечу братца Пилата III и достал из кармана скафандра пригоршню вражеских конфет, на обертках которых по-ненашдомовски было написано что-то ненашдомовскими буквами. Я догадался, что он предлагает мне вражескую сделку с моей братцевской совестью, но я не знал, что он требует от меня взамен, да к тому же у меня при себе ничего не было, только скафандр, который я было и решил обменять, но потом вспомнил, где нахожусь, и менять братцу Пилату III стало совсем нечего.
От этого я развел руками, и братец, который был псевдобратцем, перешел к другому нашему братцу.
После всего происшедшего мы опять забрались в танки, на этот раз — и охранники, люки задраили, танки и все, кто в них был, поехали. Минут через пять все повстречали на своем опасном пути большую группу счастливчиков, которые под дулами взятых наизготовку охранниками автоматов собирали с деревьев и складывали в контейнеры иллюзии каких-то странных фруктов.
Когда мы опять остановились, ни псевдобратцев, ни их вражеских танков рядом не было. Группу поиска выгнали наружу, чтобы тут же поставить в шеренгу, которую тут же взяли в кольцо и разбили, всех как следует пересчитав, на несколько маленьких групп.
Мои прямые обязанности никакими инструкциями пока установлены не были, и я не знал, что мне делать. Все разошлись, кто куда, в разные всякие стороны, которых в ядовитой окружающей среде было гораздо больше, чем в Нашем Доме, около танков остались только я да два моих персональных охранника. Один из них повел меня к иллюзии дерева, подведя к которой, показал рукой, обутой в скафандр, на иллюзии фруктов, похожих на обыкновенные деликатесные груши, но только не очень груши, поскольку эти иллюзии были странного цвета. Они висели прямо в деревьях. Охранник со злобой начал их рвать и складывать в большой полосатый мешок, Я перевел взгляд, который был у меня, на другого охранника; он рвал со злобой с другого дерева висевшие на нем иллюзии не очень персиков.
Я сорвал две иллюзии не очень груш, полосатого мешка у меня не было, и я положил их в карман скафандра. Потянулся за третьей, но тут невдалеке приметил расположившееся на одном из множества листьев странное нечто с тонкими разноцветными листиками по краям, с длинными шевелящимися усами и мохнатым белым животом. Я протянул к нему руку — оно дрогнуло листиками и… перелетело выше.
Птица, решил я, ага, вот, значит, она какая! А эти листики крылья. Вот она, птица, какая… Птица, которая не знает ни таможен, ни ярусов, ни охранников, поскольку она — всего лишь иллюзия. Мне стало очень и очень весело. Я приподнялся на цыпочки и протянул руку к птице — она полетела, красиво так полетела, плавно, совсем не так, как ходят, или бегают, или ползают, или прыгают братцы, даже красивее и плавнее, чем плавающие автомобили на двадцать первом ярусе, где я уже как-то бывал. Я стал провожать ее взглядом своих удивленных глаз и вдруг увидел на ветке другое странное нечто: больших размеров, мохнатое, с невообразимо смешным крючковатым совсем не братцевским носом. Оно смотрело на меня круглыми от удивления нашей встречей глазами.
«А это еще что такое?» — удивился я тоже.
Мохнатое нечто с крючкообразным носом сорвалось с ветки и полетело к головам деревьев. Тоже птица, подумал мой ум. Как же красиво птицы летают…
Мне было очень жарко во враждебном ядовитом окружении, все мое тело покрылось потом, плечи сдавливала усталость. Я лег отдохнуть в иллюзию травы и стал смотреть в небо. В небе было глубокоглубоко, но совершенно не было пузырей отслоившейся штукатурки, и от этой глубины у меня опять закружилась корона. А может быть, она закружилась потому, что я вспомнил о братце Принцессе, о его глазах, в которых возле Железного Бастиона отражалось все то, что теперь я видел воочию… По небу плыли неполосатые клочья пены, плывя, они меняли свои очертания, и одно из них было похоже на бескоронную голову какого-то забавного братца, другое — на шикарный дворец, третье — на персональный автомобиль братца министра… Скоро я понял, что на небо можно смотреть как угодно долго — никогда не надоест. Совсем как в театре на братцев актеров, которые пересказывают братцам зрителям, как им хорошо живется в Нашем замечательном Доме.
Фонарь солнца висел на небе за листьями деревьев, его свет пятнами ложился на лежавшего меня, и мне представлялось, что меня касаются нежные, ласковые, теплые ладошки братца Принцессы. Мы будто бы вместе были за Железным Бастионом, мы будто бы превратились в птиц и летели по небу, задевая крыльями иллюзию синего цвета…
Кто-то пнул меня в бок. А так как этот бок был боком братца Пилата III, я подумал, что мне приказывают подняться. Вскочив на ноги скафандра, я увидел, что все уже собрались возле танков и рядом с каждым из собравшихся на полу стояли мешки.
Нас построили в шеренгу, шеренгу взяли в кольцо, шеренгу и кольцо пересчитали… Взревели двигатели, которых я не слышал из скафандра, а только видел по дыму, и мы поехали назад, то есть вперед к Нашему Общему Дому.
Вдруг, за одно какое-нибудь мгновение, без всякого заката, положенного в Нашем Доме по инструкции после завершения каждого трудового дня, наступил вечер. Закачались иллюзии деревьев, задергались иллюзии листьев, что-то застучало в танк… И словно из душа на ядовитую окружающую среду обрушились потоки воды, размывая, смазывая очертания всех иллюзий. Мне захотелось вдруг, разодрав на себе скафандр, выбежать из танка наружу, чтобы подставить под капли обезумевшее свое лицо…
Когда мы подъехали к Железному Бастиону, душ неба закрыли. Вечер внезапно закончился, и снова пришел день. На всем в окружающей Наш Общий Дом среде теперь лежали, светясь и переливаясь различными невообразимыми красками, солнечные капли, похожие на осколки не переставшего гореть фонаря. Я было хотел снова улечься в иллюзию травы, чтобы вглядеться в небо, но братцы из группы поиска начали строиться в шеренгу, а братцы из отдела контриллюзий Ордена Великой Ревизии эту шеренгу окружать. Нас всех пересчитали и повели к Шлюзу в Железном Бастионе, от одного только взгляда на который всего меня охватил жутко священный трепет перед могуществом нашего братцевского духа, сумевшего возвести в хаосе ядовитой окружающей среды непреступную твердыню Нашего Общего Дома.
Тут, прервав мой трепет, какой-то братец из группы поиска, тронул меня за плечо скафандра и показал всем своим видом в сторону иллюзий деревьев. Над ними висело огромное, невозможно-невероятное, нереальное, небратцевское семицветное полукольцо, которое навело меня на мысль, что я точно сошел с ума и теперь в ум уже никогда войти не сумею…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Поднявшись на пятнадцатый ярус, мы прошли дезактивацию и дезинфекцию, сдали на обработку принесенные иллюзии фруктов, которые от вноса в Наш замечательный Дом перестали быть иллюзиями и стали просто фруктами, и только после этого сняли с себя скафандры.
Лично у меня еле хватило сил раздеться. Перед моими глазами все еще стояло все то, что было за Железным Бастионом, особенно висевшее над лесом полукольцо, и ото всех этих воспоминаний собственных глаз я никак не мог отвязаться. Смотри у меня, братец Пилат III, сказал я себе, немедленно же прекращай это дело, а то вот напишу на тебя предложение в книгу жалоб и предложений, чтобы тебя отправили на арену гладиаторов, тогда враз все отвяжется.
После того, как я себе это сказал, во мне расцвела вызванная возвращением радость, которая тут же выступила на мои две щеки двумя слезами.
С этими слезами на щеках я прошел таможенный досмотр, поцеловал знамя и получил уложенные в пакет две груши. Смахнув слезы на плац, я направился прямо к поджидавшей меня на краю плаца братцу Клеопатре II, которая была секретарем пятого зама.
В моем персональном кабинете пятого зама я сел на край стола и набрал несколько цифр на телефонном диске, которые были на телефонном диске благодаря заботе Кабинета Избранных.
— Пятнадцать дробь седьмой участок Ордена Святой Экзекуции…
— Это ты, братец Малюта Скуратов XXXII?
— Так точно! Чего изволите, братец Пилат III? — Служить!
— Так точно!
Из трубки в мой персональный кабинет просунулась корона братца Малюты Скуратова XXXII, снятая с головы, чтобы служить. Корона радостно попискивала и пошевеливала всеми своими зубьями.
— Ну что, — сказал я короне, — отметим мое понижение?
— Так точно! — рявкнула корона.
— Но сначала сходим на арену гладиаторов. Прихвати с собой братца Мадонну…
Купив билеты, мы разошлись по своим законным местам: я — на трибуну для одиннадцатизубочников, братец Клеопатра II — для семизубочников, братец Малюта Скуратов XXXII — для десятизубочников, братец Мадонна — для восьмизубочников.
Цирк был заполнен до отказа вмещать еще кого бы то ни было. Рядом со мной сидел какой-то толстый братец в узком не по размеру тела фраке. Он весь вспотел, ерзая по скамейке от нетерпения, и то и дело вытирал большим полосатым платком широкое радостное лицо.
— Прошу, братец, прощения! — восклицал он, толкнув меня очередной раз в бок локтем.
Наконец я не вытерпел и сказал:
— Нельзя ли, братец, покультурнее?
Он повернулся ко мне лучшей стороной, расплылся в культурной улыбке и ответил:
— Извиняюсь, братец! Я, знаешь ли, братец, всегда сильно волнуюсь перед началом матча, слава Самому Братцу Президенту… Выложил на бывшего братца Ивана Грозного XVIII двадцать монет, а теперь сомневаюсь в содеянном. Говорят, бывший братец Бисмарк VII тоже братец не промах. Несмотря на то, что бывший братец Иван Грозный XVIII уже в полуфинале, а этот проводит только первый бой, боюсь, как бы не плакали моими слезами мои драгоценные денежки. В бывшем братце Бисмарке VII на восемь кило больше, и он на десять лет моложе…
В ложу номер двадцать один, отгороженную от цирка толстым бронированным и пуленепробиваемым стеклом, вошли братцы мыслеводители из Кабинета Избранных, которых возглавлял сам Сам Братец Президент. Пуленепробиваемое стекло ложи было затемненным, и братцы зрители братцев мыслеводителей в ложе не видели, а только слышали через микрофоны и динамики. Сам Братец Президент захлопал в ладоши, аплодисменты тут же подхватили и понесли в массы братцы мыслеводители. Братцы на трибунах повскакали с трибун и разразились овациями. Овации стали бурными, послышались радостные возгласы:
— Сплотившиеся возле ложи номер двадцать один братцы едины!
— Ура! Ура! Ура!
— Слава Самому Братцу Президенту!
— Ура! Ура! Ура!
— Сплотимся возле ложи номер двадцать один еше теснее!
— Ура! Ура! Ура!
Все стали сплачиваться еще теснее. От этого сплочения и еще от того, что наши овации превратились в настоящую бурю, северная трибуна рухнула. Братцы, выкрикивая разные лозунги и провозглашая здравицы в честь Самого Братца Президента и братцев мыслеводителей из Кабинета Избранных, не обратили на это никакого внимания, так как к обвалам трибун все давно привыкли. Перед каждым матчем всегда обваливалась какая-нибудь трибуна: то ли северная, то ли южная, то ли восточная, то ли западная, короче — любая, кроме ложи номер двадцать один, которая была бронированная. Мы продолжали сплачиваться и кричать «ура!», аплодисменты Самого Братца Президента транслировались и печатались всеми орудиями массовой информации. Из-под обломков рухнувшей трибуны к санитарным машинам понесли убитых и раненых, которым за это полагались медали «За сплочение» и которым я очень завидовал, так как о такой медали давно мечтал, а у меня ее не было.
Когда убитйх и раненых вынесли и аплодисменты затихли, под куполом цирка стало звучать эхо аплодисментов, звучавшее до самого конца матча. Сам Братец Президент махнул не видимой нами за пуленепробиваемым стеклом левой рукой. На арену вышли бывшие братцы Иван Грозный XVIII и Бисмарк VII, одеты они были в короткие серые фраки, в руках они держали отточенные мечи и полосатые пуленепробиваемые домовые флаги, на головах у них были бумажные короны без зубьев.
Все зааплодировали снова, на этот раз — с возмущением в аплодисментах. Мой сосед ткнул меня в живот кулаком и даже не попросил прощения. Я отодвинулся от него подальше, он тут же сплотился со мной поближе.
Бывшие братцы прошлись по арене кругом позора, остановились в центре позора и опустили на бумажные опилки древки флагов.
Из динамиков на всех нас полился торжественный домовой гимн. Все братцы, вскочив с трибун, его подхватили и понесли. На всех лицах несущих братцев было написано торжественное выражение.
С последними тактами торжественного домового гимна противники порядка разошлись в разные стороны, кто куда, и встали в боевые торжественные стойки. Сам Братец Президент через микрофон провозгласил:
— Закон есть закон!
И поединок начался.
Я стал сравнивать противников порядка. Бывший братец Иван Грозный XVIII, хотя и был на восемь кило легче и на десять лет старше другого противника порядка, но у него не было такого круглого живота, как у бывшего братца Бисмарка VII, да и вообще на нем была лучшая спортивная форма. Я пожалел, что с подачи братца Клеопатры II поставил на бывшего братца Бисмарка VII, шансы которого на победу в этом матче были явно невелики. С другой стороны, если бы он все же выхватил из тела бывшего братца Ивана Грозного XVIII победу, мой выигрыш на тотализаторе составил бы кругленькую сумму, поскольку большинство братцев поставило на лучшую спортивную форму. Я заглянул в программку. Бывший братец Иван Грозный XVIII был приговорен к десяти матчам за строительство канализации, семь он уже выиграл, а сейчас проводил восьмой. Бывший же братец Бисмарк VII, приговоренный к двадцати матчам за разглашение какой-то священной домовой тайны, участвовал только в первом.
Бывшие братцы начали сходиться. Чуть перегнув ноги в коленях, опустив дальний конец знамени на бумажные опилки и вытянув колющий край меча вперед, бывший братец Иван Грозный XVIII обошел для знакомства вокруг бывшего братца Бисмарка VII, который, не сходя с отведенного ему инструкцией места, знакомился с другим противником порядка только взглядом. Неожиданно бывший братец Иван Грозный XVIII сделал резкий выпад: отклонил флаг в сторону и кольнул вперед сверкающим в лучах юпитеров мечом. Бывший братец Бисмарк VII легко парировал меч и, в свою очередь упав, но не совсем, а только на колено, попытался нанести резкий мстительный удар братцу Ивану Грозному XVIII в грудь живота. Такой мстительной прыти от него, видимо, никто не ожидал. Братцы на трибунах одобрительно засвистели и закричали: «Слава Самому Братцу Президенту! Да здравствует Кабинет Избранных!» Но бывший братец Иван Грозный XVIII ловко увернулся и ударил древком флага бывшего братца Бисмарка VII по тому месту, где у всех не бывших братцев находится корона, а не беззубая бумага. Бывший братец Бисмарк VII вскочил и ошалело завертел ударенным местом. Раздался свисток, братец судья сделал бывшему братцу Ивану Грозному XVIII первое предупреждение.
Трибуны закричали:
— Судью на мыло!
На арену вышел новый судья.
Поклонившись ложе номер двадцать один, гладиаторы встали в стойки. На этот раз сразу же после свистка вперед кинулся бывший братец Бисмарк VII, обрушив на бывшего братца Ивана Грозного XVIII сверху вниз грозный удар. Тот прикрылся древком флага и лишь слегка покачнулся, согласно правилам, а потом выбросил меч вперед, правда, как-то уж слишком не по правилам вяло, отчего меч остался в руке. Бывший братец Бисмарк VII спокойно парировал выброс и рассек правое предплечье другого противника порядка выше пояса.
Черные бумажные опилки арены окропила бывшебратцевская кровь, трибуны стали провозглашать здравицы в честь Самого Братца Президента и братцев мыслеводителей из Кабинета Избранных…
Но тут бывший братец Иван Грозный XVIII, издав домовой клич, кинулся на бывшего братца Бисмарка VII, древко знамени в руке которого переломилось от страшного клича. Воспользовавшись переломом знамени, бывший братец Иван Грозный XVIII пихнул соперника головой на пол и мгновенно приставил острие обоюдоострого меча к горлу поверженного бывшего братца.
Сам Братец Президент провозгласил в микрофон:
— Венец — делу конец!
Кашлянул, прочищая горло для последующих гениальных провозглашений, и изрек:
— Делу — конец венца!
Немного помолчал и высказал следующую re-га ниальную мысль:
— Конец венца — делу!
Братцы зрители, затаив дыхание, не говоря уже обо всех остальных жизненных процессах, с благоговением следили за титанической работой гениальной мысли.
— Венец дела — конец!
— Два конца, два венца, посередине — дело!
— Делу — два конца!
В динамиках послышался треск. Так каждый раз в завершении матча гениально трещала гениальная мысль Самого Братца Президента от титаничности напряжения.
— Конец — делу венец!
Динамики разразились громом аплодисментов братцев мыслеводителей. Гром аплодисментов подхватили принявшиеся сплачиваться братцы мы-слеводимые. Гром аплодисментов перемешался с эхом грома предматчевых аплодисментов. От всего этого рухнула западная трибуна, на которой сидел я. Я было обрадовался, что наконец получу заветную медаль, но меня не убило и даже не ранило, а только чуть-чуть прищемило корону обломком трибуны, за что полагалась именная благодарность Кабинета Избранных.
Убитых и раненых понесли в машины. Бывший братец Иван Грозный XVIII изящным ударом отсек верхний конец бывшего братца Бисмарка VII. Все троекратно прокричали «ура!» и стали расходиться.
Когда я вышел на прицирковую площадь, ее уже красиво украшали красивые транспаранты с гениальными мыслями Самого Братца Президента, только что произнесенными в ложе номер двадцать один. Я перечитал их несколько раз и несколько раз поразился гениальности.
На площади меня уже поджидали братец Клеопатра II, братец Малюта Скуратов XXXII и братец Мадонна. К их глубочайшему огорчению, они на этот раз не получили даже именную благодарность.
Братец Мадонна была высокая братец блондинка с крайне стройными двумя ногами, двумя бедрами, одним телом и с восьмизубой короной на голове. Он посмотрела на меня так, будто бы тут же
очень хотела сделать со мной то, что хотела. % было тоже очень захотел, но мы пошли к братцу Великану.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Братец Малюта Скуратов XXXII, прихватив с собой братца Мадонну, отправился на кухню составлять меню, а мы с братцем Клеопатрой II прошли в кабинет.
Сев за стол, мы с минуту молчали. Братец Клеопатра II повертела в пальцах черную салфетку, по углам которой были вышиты миниатюрные белые братцы Великаны, и спросила:
— Тебя устраивает синекура пятого зама?
— Устраивает.
— Нет, не устраивает. Если бы ты поменял доминанту полушарий желудка Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья, братец Цезарь X стал бы Великим Ревизором, а Великому Ревизору ничего не стоит устроить тебе синекуру начальника департамента.
Придав выражению лица крайне таинственный вид, я как следует навострил корону и спросил:
— Ты знаешь про смену доминанты? Откеда?
— От велосипеда, — загадочно ответила братец Клеопатра II.
Намек я понял и, придав выражению лица крайне незаинтересованное выражение, спросил:
— Ты член полулегального отдела активных акций правосторонних? Пароль?
— Я — начальник отдела активных акций правосторонних на полставки. Пароль: сегодня тень. Отзыв?
— Отзыв: завтра — день.
На наших глазах, согласно инструкции, выступили слезы, мы поднялись из-за стола и немножко, согласно инструкции, обнялись.
— Планы? — прошептал я.
— Ситуация может в любую секунду измениться до полной неузнаваемости, ответила братец Клеопатра II. — Она может измениться и после домового переворота, когда сегодняшняя оппозиция, завтра ставшая не оппозицией, послезавтра снова окажется в оппозиции. Братец Белый Полковник заботится не только о сегодняшнем, не только о завтрашнем дне, он уже заботится о послезавтрашнем! Точно так же, как братец Цезарь X… Зубья так и посыплются, так и посыплются в наши короны!
— Постой, братец Клеопатра II, я что-то совсем запутался в твоих мыслях. Ты на чьей стороне: левой или правой? В чью корзину ты играешь?
— Вот еще! — воскликнула, позабыв о конспирации, братец Клеопатра II. — В чью… Не строй из себя идиота, конечно, в свою. Каждый в этом Нашем замечательном Доме играет только в свою корзину!
— Домовые интересы превыше всего! — гордо сказал я.
— Плевать на все домовые интересы! Мы будем играть сразу в две корзины, играя только в свою. столкнем их всех так, чтобы от них ничего не осталось, а потом создадим свою, истинную партию: партию праволевосторонних, в которой станем на пару Самим Братцем Президентом. Понимаешь? А сначала нужно поменять доминанту полушарий желудка нынешнего дурачка Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья. Потом — еще раз. Еще и еще… С каждым разом мы будем опускаться все ниже и ниже…
На этой заманчивой перспективе опускания, от которой у меня похолодело в мыслях, наш разговор оборвался — в кабинет вошли братец Малюта Скуратов XXXII и братец Мадонна, которая все еще очень хотела, сопровождаемые братцем Великаном и братцами официантами, сопровождавшими подносы с разнообразными закусками и бутылями с божественным нектаром.
Переставив закуски и бутыли с подносов на стол, братцы сопровождающие удалились. Я провозгласил тост за лишние зубья в корону Самого Братца Президента и наших славных братцев мыслеводителей. Мы выпили. В нашей среде повеселело. Когда повеселело, я сказал:
— Ну-ка, братец Малюта Скуратов XXXII, налей-ка нам в бокалы божественного.
Мы выпили. Повеселело веселее. Чтобы повысить веселье, мы выпили снова. Потом стали есть. А когда стали есть, стали пить. Веселье крепчало…
Когда оно достаточно окрепло, мы стали петь песню о том, как нам всем радостно живется в Нашем замечательном Доме. Еще в этой веселой песне пелось о том, что в других Домах Нашего Общего Дома братцы не умеют петь так радостно, как умеем петь мы… Но в этом самом месте песни братец Пилат III вдруг подумал умом о том, что никто из нас ни в одном другом Доме Нашего Общего Дома никогда не бывал и не имел ни малейшего представления о том, насколько где радостно поют. От этой вражеской думы мое веселье чуть потускнело.
Братец Мадонна, которая продолжала хотеть, наступила мне под столом шпилькой туфли на мой ботинок. Видимо, ее хотение стало нетерпеливым. Мне тоже чего-то захотелось такого, и я наступил ей ботинком на шпильку. Но было не место. К тому же тут к моему правому уху нагнулся братец Малюта Скуратов XXXII и зашептал в его дырку:
— Надеюсь, наши деловые отношения теперь войдут в новую фазу. Теперь перед нами открылись совершенно новые, я бы сказал, грандиозные возможности.
— Одиннадцатизубочникам разрешено провозить в Наш Дом не более одиннадцати килограммов фруктов.
— Э… Все привозят больше, тележками привозят. Но нам одной тележки мало! Нам нужно много тележек, очень много! Миллионы тележек! С братцами спецтаможенниками я договорюсь, ты будешь провозить в Наш Дом тонны и тонны фруктов. Да что там… ух… монеты в наши карманы так и посыплются, так и посыплются…
Я представил себе, как в мои карманы сыплются монеты. Потом представил себе, как в мою корону сыплются зубья. От этих представлений мне захотелось утолить жажду, возникшую в горле.
Мы выпили. Братец Малюта Скуратов XXXII протянул каждому из нас и из них по пакетику с пыльцой. Я разорвал свой, закрыл глаза братца Пилата III и вдохнул аромат пыльцы. По телу, которое было на мне, что-то разлилось. Оставив в забегаловке братца Великана сыплющиеся в мои карманы и в мою корону монеты и зубья, я полетел, плавно размахивая крыльями, в синее небо ядовитой окружающей среды, туда, где рядом со светящимся над лесом полукольцом меня ждала братец Принцесса. А где-то далеко-далеко была сытая физиономия братца Малюты Скуратова XXXII, который, откинувшись на спинку стула, пускал изо рта пенные пузыри, где-то далеко-далеко была братец Клеопатра II, наклонившаяся к столу так низко, что прядь его волос лежала в тарелке с салатом, где-то далеко-далеко была очень хотевшая братец Мадонна… В синеве неба я достал из фрака часы, щелкнул крышкой, и над деревьями заиграла, заискрилась чудными звуками музыка, заглушая, уничтожая нудный скрип Железного Бастиона…
В общем, я дошел от нашего веселья до ручки, открыл дверь и стал переступать порог. Но меня взяли руки братца Малюты Скуратова XXXII, братца Клеопатры II, братца Мадонны и усадили на положенное место. Братец Клеопатра II стала наставлять меня на путь:
— Ты куда это собрался? С минуты на минуту тебя захочет увидеть братец Цезарь X.
Мой язык сказал:
— Плевать на братца Цезаря X!
— Что такое? — поразились все моему языку.
— Плевать на братца Белого Полковника! Я хочу к Принцессе, я хочу за Железный Бастион.
— Вражеские иллюзии действуют на некоторых выходящих братцев самым странным образом, — констатировали все, а потом провозгласили: — Пять зубьев в корону самого братца Пилата III!
И влили мне в глотку целую бутыль божественного нектара.
Все иллюзии из меня вышли, в меня вошла темнота, а когда она вдруг рассеялась, я увидел удивленными глазами, что лечу по Великой Мечте…
