Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дом, который сумашедший

ModernLib.Net / Лобов Василий / Дом, который сумашедший - Чтение (стр. 6)
Автор: Лобов Василий
Жанр:

 

 


      — Что такое «семья», Принцесса?
      — Группа людей… ну братцев, живущих вместе… А также многочисленные роботы, их обслуживающие. В нашем дворце, например, около сотни роботов. Моя мать говорит…
      — Что такое «мать»?
      — Пилатик, ты не знаешь? Мать — это женщина… это братец, несколько от тебя физиологически отличающийся, которая меня родила.
      — Братец, которая тебя… что?
      — Родила. Это как?
      — А как, по-твоему, появляются дети?
      — Маленькие братцы?
      — Ну да, маленькие братцы.
      Этот коварный вопрос в Нашем Доме обсуждать было не принято, считалось, что появление на свет маленьких братцев является одним из домовых таинств, правда, из разряда таких, о которых, согласно инструкции, все братцы имели ясное представление.
      Я услышал, как в моем желудке загудело от напряжения мысли в извилинах кишок.
      — Всем известно, хотя об этом и не говорят, — спокойно сказал я, — что иной раз братцам, несколько от меня физиологически отличающимся, через пупок в живот наши братцы мыслеводители из Кабинета Избранных надувают пепел покинувших этот Наш Общий Дом братцев, который не весь рассеивают по тому ярусу, где ушедший братец был последний раз прописан. Чтобы надутый в живот пепел мог оплодотвориться находящимися в нем мыслями Самого Братца Президента. Живот от этого начинает пухнуть маленьким братцем, которого через установленное Самим Братцем Президентом в специальном циркуляре «О набухании» время оттуда вырезают мыслеводимые Самим Братцем Президентом братцы кесари. Возродившись в новом братце, ушедший братец продолжает свое снисхождение вниз, причем именно с того самого яруса, которого достиг при прежней жизни, чем достигается полное равенство наших возможностей.
      Я замолчал. Братец Принцесса сначала кашлянула, а потом спросила:
      — Надувают и вырезают?
      — Конечно, надувают, а как же иначе мог бы проникнуть в живот маленький братец? Конечно, вырезают, а как же еще маленький братец смог бы выйти из живота? Опять через пупок, что ли? Это все неопровержимые факты, точно установленные нашей мыслеводимой Самим Братцем Президентом самой научной во всем Нашем Общем Доме наукой.
      — Иначе? Ну как… Вот если, например, мы сегодня трахнемся…
      Я протестующе замотал короной.
      — Это слово нехорошее!
      — Трахнемся?
      — Да. И я очень тебя прошу нехорошие слова при мне не произносить.
      — Почему же оно нехорошее?
      — Потому что оно плохое.
      — Почему плохое?
      — Потому что в приличном обществе его не принято употреблять.
      — А в твоем приличном обществе принято заниматься тем, что это слово обозначает?
      — Естественно. Хорошее это занятие? Еще бы!
      — Почему же тогда хорошее и принятое в приличном обществе занятие нельзя называть обозначающим это занятие словом?
      — Почему-почему… Да потому что оно нехорошее!
      — Само слово?
      — Да.
      — Скажи, звук «т» хороший?
      — Хороший.
      — Звук «р» хороший?
      — Хороший, «а»? Конечно.
      — Звуки: «х», «н», «е», «м», «с», «я»?
      — Вполне хорошие домовые звуки.
      — Т-р-а-х-н-е-м-с-я.
      — Я протестующе замотал короной.
      Это слово плохое.
      — Ну ладно, пусть будет так, пусть это слово плохое само по себе… Если эту ночь мы с тобой проведем вместе, занимаясь тем, что «еще бы!» и чем в приличном обществе заниматься принято, но только почему-то обозначено не принятым в этом обществе словом, то ровно через девять месяцев я рожу тебе ребенка, причем без всяких специальных циркуляров и указаний Самого Братца Президента!
      — Без циркуляров и указаний вообще ничего не бывает, — вставил я.
      — Рожу! Человека, а не братца! И никто мне его из живота вырезать не будет!
      — Через пупок он тебе явится, что ли?!
      — Не через пупок, а через кое-что еще, что также в твоем приличном обществе называть своим именем не принято!
      — Это через что же?
      — Да ну тебя, — махнула на меня рукой братец Принцесса, лицо которого вдруг сильно побелело.
      А я не отступал. Я знал, что все эти бредовые бредни можно опровергнуть только здравой логикой.
      — Пусть даже так, пусть даже ты его родишь, — ехидно заметил я. — В конце концов, как это будет называться — не столь уж и существенно. Но скажи, какая же тут связь между тем, что ты его родишь, и тем, что мы проведем эту ночь вместе? Да еще и без Самого Братца Президента? Я-то, без Самого Братца Президента, ко всему этому какое буду иметь отношение?
      Братец Принцесса, явно загнанная моим умом в полный тупик, снова кашлянула.
      — Помнишь, ты говорил, что я сынок… Пусть сынок, а не дочь. Что ты имел в виду, когда сказал, что я сынок?
      — Как что? Только то, что Сам Братец Президент взял тебя из детского дома и усыновил.
      — У меня начинает болеть голова, — вздохнула братец Принцесса. Я не могу больше с тобой спорить…
      — Ага, вот так, знай наших, обрадовался я.
      — Там, на девятом ярусе, когда ты… когда я… ты показался мне не таким, как все. В твоих глазах я увидела что-то такое… И вот…
      Он замолчала.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

      Он замолчала, и мы как раз поравнялись с группой братцев двадцатизубочников, которые стояли перед входом в шикарнейшую забегаловку и о чем-то оживленно переговаривались. Чтобы вернуть ко мне внезапно утерянное расположение духа братца Принцессы, я решил пойти на отчаянный шаг: я решил не снимать перед ними корону, как братец Принцесса, впрочем, мне и приказала. Я сказал братцу Пилату III, что это роботы, хозяева, счастливчики, и проехал, не коснувшись короны даже пальцем, мимо…
      — Эй, братцы! — послышался за моей тут же согнувшейся спиной грозный голос.
      Я сошел с самодвижущейся дорожки. Сошла и братец Принцесса. От группы отделился и направился прямо к нам очень высокий и очень грозный братец двадцатизубочник с крайне грозными глазами.
      — Почему не снимаешь корону перед по рангу?! — приблизившись, рявкнул он.
      — Нечаянно… — пролепетал я.
      — А ты, — он перевел крайне грозный взгляд на братца Принцессу, — почему ты вообще без Kopоны?! Да как ты осмелилась!… Что-то твое лицо мне знакомо, не тебя ли разыскивает Святая Экзекуция!
      Мы тихо молчали.
      — Как вы сюда проникли? Сюда, в нашу святую Великую Мечту?! Кто пропустил сюда эту шушеру? — Он повертел грозным взглядом в разные стороны. — С какого ты яруса? Ты! Тебя спрашиваю, антинашдомовская замарашка!
      Братец с крайне грозными глазами придвинулся к нам вплотную.
      — Вниз глаза! вниз! к полу! Не сметь на меня самого братца двадцатизубочника, смотреть! — кричал он братцу Принцессе, поскольку кричать эт| мне не имело ни малейшего смысла — я не то чтм смотрел в пол, я и сам уже вроде бы находился поя полом…
      — Эй, ревизор!
      Словно бы вынырнув оттуда, где я вроде бы был, рядом с нами возник пятнадцатизубый ревизор. Трепет, который меня колотил, стал колотить меня гораздо сильнее.
      — Надеть корону! — кричал, разбрызгивая слюни, братец с крайне грозными глазами братцу Принцессе. — Сейчас же надеть корону! Не сметь ее никогда-никогда снимать! Служить! Служить самозабвенно!
      Я уже было собрался служить самозабвенно вместо братца Принцессы, но тут братец ревизор спросил братца Принцессу:
      — Как твоя кличка, братец?
      И он наконец достала из сумочки и надела на голову корону.
      — Принцесса.
      Ревизор растерянно заморгал, его лицо сделалось пепельнее пепельного, что я сумел хорошо рассмотреть, так как надетая братцем Принцессой корона вмиг прекратила мой трепет и вытащила меня оттуда, где я до этого вроде бы был. А братец с прежде крайне грозными, но теперь крайне подобострастными глазами здорово уменьшился в росте, попятился было назад, однако тут же вытянулся в струнку и, сорвав с себя корону, подобострастно рявкнул:
      — Чего изволите?
      — Исчезни, — сказала братец Принцесса.
      Братец с прежде крайне грозными, а теперь крайне подобострастными глазами, колыхнувшись, растаял в воздухе. Все братцы из стоявшей возле забегаловки компании обнажили головы. Ревизор провалился под пол…
      Мы снова ступили на самодвижущуюся дорожку. Мне было очень весело. Вдруг я услышал рядом какие-то странные звуки… Посмотрел на братца Принцессу — он плакала.
      — Ты чего? — удивился я.
      — Стыдно… — сквозь слезы прошептала он.
      — Стыдно? — удивился я. — Я не понимаю.
      Он вытерла слезы. А когда он вытирала слезы, Он улыбнулась. Улыбнувшись и вытерев слезы, он сказала:
      — Представь себе, что ты случайно вошел в комнату, где полно людей…
      — Кого?
      — Братцев… Совершенно раздетый.
      — Ну?
      — Что бы ты тогда почувствовал?
      — А я бы был в короне?
      — Да.
      — А сколько бы было зубьев на их коронах?
      — Все равно сколько.
      — Все равно сколько не бывает. Если бы меньше девяти, почувствовал бы естественное желание отдать им какое-нибудь приказание.
      — А если бы больше? — спросила братец Принцесса.
      — Естественное желание мгновенно выполнить любое их приказание.
      — Ну а если у них были бы точно такие же короны, как и у тебя?
      — Не знаю… Наверное, мне было бы как-то не по себе…
      — Вот видишь, значит, тебе было бы стыдно! И мне было стыдно, когда все это случилось.
      — Да ведь ты же была одетая!
      — А чувствовала себя так, будто на мне ничего нет.
      — Да ведь если бы ты и была раздетая, ты могла бы заставить их отвернуться! Даже если бы только чувствовала себя так, будто на тебе ничего нет!
      — Не хочу я никого ничего заставлять, понимаешь? Просто не хочу! Мне стыдно, что в Нашем Доме те, у кого в коронах зубьев больше, имеют право сколько душе угодно издеваться над теми, у кого их меньше.
      — Когда ты раздетая?
      — Когда одетая.
      Я хорошенько обдумал умом сказанное и сказал:
      — Да ведь больше, чем у тебя, зубьев в коронах ни у кого не бывает!
      — А мне все равно стыдно! Стыдно за всех нас! Мне стыдно за себя, потому что я не смогла удержаться и надела корону. Мне стыдно за них, потому что, узнав, что я дочь Самого Братца Президента, они моментально изменили ко мне свое отношение. Я не хочу, чтобы меня уважали только за то, что я чья-то дочь, что ношу такую корону. Я хочу, чтобы во мне уважали человека. Понимаешь, человека!…
      Я не понимал. То есть слова-то, которые он произносила, я, в основном, понимал, но не понимал, что за ними крылось, а понять это мне очень и очень хотелось может, в этом стыдно была какая-то выгода. Или просто стыдно — мода двадцать первого яруса? Я представил себе, как красиво использую эту моду, когда в очередной раз поеду с братцем Малютой Скуратовым XXXII на какой-нибудь верхний ярус… Пятизубочный таможенник снимет передо мной корону, а я заплачу. Братец Малюта Скуратов XXXII спросит: ты чего? А я отвечу: стыдно! Вот будет потеха… Вспомнив о братце Малюте Скуратове XXXII, я вспомнил о братце Белом Полковнике, о братце Цезаре X и полученных от них спецзаданиях. Воспоминание о спецзаданиях заставило меня сказать:
      — Отношения между братцами в Нашем Доме справедливо регулируются количеством зубьев на коронах. На этом зиждется наш порядок. Да и как же иначе? Разве ты против порядка? Разве ты хочешь, чтобы гармония Нашего замечательного Дома была заменена хаосом и непредсказуемостью окружающей Наш Общий Дом ядовитой среды, порождающей в братцах различнейшие иллюзии?
      — Ну да, — улыбнулась братец Принцесса, — фрукты, выходит, тоже иллюзия?
      — Конечно.
      — Да ты же их, вероятно, ел!
      — Естественно, ел. Ну и что? Когда иллюзии фруктов попадают в Наш Дом, они перестают быть иллюзией и становятся просто фруктами. От заботы братцев мыслеводителей из Кабинета Избранных, возглавляемых Самим Братцем Президентом.
      — Ты это серьезно? — снова улыбнулась братец Принцесса. — В нашей дворцовой оранжерее…
      — Что это такое?
      — У нас во дворце есть такая комната, где растут деревья, цветы, трава…
      — Значит, эта твоя комната — оранжерея — заполнена ядовитыми испарениями, раз там могут расти иллюзии?
      — Нет, мы там гуляем…
      — В скафандрах же гуляете-то!
      — Нет.
      — Без скафандров? Во фраках?
      — Конечно.
      — Во фраках — где растут иллюзии?
      — Да. Да. Да. В любом дворце на двадцать первом ярусе есть оранжереи, и в этих оранжереях в совершенно обычной атмосфере растут и деревья, и цветы, и трава.
      — Значит, по-твоему, Сам Братец Президент врет?! Братцы наши славные из Кабинета Избранных врут?! — совсем не на шутку рассердился я даже несмотря на то, что сердиться на такую корону не имел ни малейшего права. — Сам Братец Президент врать не может! И братцы из Кабинета Избранных врать не могут! Они говорят только истины, поскольку знают истину, это знает каждый!
      — Кое-что они действительно знают, — взяв меня за руку, горячо зашептала братцу Пилату III в самое ухо братец Принцесса, — но тько не истину. Истину знать вообще нельзя. Они знают, что, если мы перестанем верить тому бреду, который они несут, придет конец их безграничной власти.
      …Совсем, совсем, ну просто окончательно чокнутая, решил мой ум, и мне стало так невыносимо тоскливо, что я даже подумал, что мне кажется, что я не очень счастлив. Если бы не спецзадание, даже несмотря на то, что братец Принцесса была Сынком Самого Братца Президента, я тут же положил бы конец нашему знакомству, сбежал бы, на самом бы деле сбежал, сбежал без всякого его на то разрешения — зараза она ведь и есть зараза! Бежать было нельзя. Я сказал:
      — Принцесса, да как же они могут не знать истину? О чем ты говоришь? Истина — это наша Великая Мечта, именно туда, то есть сюда, наши славные братцы мыслеводители нас и ведут. А раз они ведут нас сюда, то есть туда, куда надо, значит, они знают истину. В противном случае, мы бы уже давным-давно заблудились. Но мы ведь не заблудились! Я могу иногда чуть-чуть думать, что мне будто бы кажется, что я не очень счастлив, но я знаю, что скоро наш славный Кабинет Избранных сделает меня окончательно счастливым.
      — К счастью можно прийти только самому, — прервала мои рассуждения братец Принцесса. — Привести к счастью невозможно. К настоящему, естественному счастью… как все там, за Железным Бастионом, а не к искусственному, как все в Нашем Доме.
      Самому, опешил я! Скажет тоже! Самому… А зачем тогда братцы мыслеводители? Зачем тогда сам братец Пилат III, который ведь тоже кого-то за собой ведет, подумал я, и чтобы только больше не спорить, решил вернуться к тому, что по бредовым словам братца Принцессы растет в каких-то там оранжереях. Примирительно сказал:
      — Ну и ладно, растут, ну и пусть растут.
      — Кто? — спросила братец Принцесса.
      — Да твои иллюзии деревьев, — ответил я. И совсем мирно в целях конспирации добавил: — А раз ты утверждаешь, что в вашей дворцовой оранжерее нет никаких ядовитых испарений, пусть их даже не будет, мне-то что…
      — И за Железным Бастионом их тоже нет, — упрямо сказала братец Принцесса. — Там воздух самый, самый обыкновенный!
      — То есть как? — снова опешил я, так и не успев окончательно прийти в себя после того, как опешил до этого.
      — Да вот так. Точно такой же, а может, и лучше, чем в Нашем Доме.
      — Нет! — решительно возразил я. — Это я точно знаю. Как-то братец из группы поиска разорвал в ядовитой окружающей среде скафандр. Его прах давно возродился в новых братцах.
      — Он умер сразу?
      — В госпитале. В страшных мучениях.
      — Ясное дело. Так бы и выпустили его оттуда живым!
      — Не понял.
      — Когда-нибудь поймешь, надеюсь. Если бы мне предоставилась возможность, я бы навсегда ушла за Железный Бастион. Здесь они меня в покое не оставят, я знаю. Скоро им надоест смотреть на мои похождения, и меня запрут во дворце, как птичку в клетке.
      Как это… птичка? — спросил я.
      — Ну как тебе объяснить… Птицы — это такие маленькие пушистые существа с крыльями, при помощи которых они летают. В нашем дворце птицы живут в клетках, а за Железным Бастионом — на воле, то есть на свободе. Ведь там нет ни ярусов, ни таможен, у них никто не проверяет прописки. Летают куда им вздумается…
      Совсем свихнулась, бедняжка, подумал я. Забыв на мгновенье про все спецзадания и сказал:
      — Все эти твои нестройные мысли не что иное, как результат некоторого психического рам стройства.
      — Расстройства?… Послушай, а ты, случайно, не из Великой Ревизии?
      — Нет. Но как и всякая другая порядочная шлюха…
      — Хватит! К счастью, мы уже пришли.
      — Куда? К какому счастью?
      — К твоему. К Железному Бастиону.
      — Где Железный Бастион?
      — Прямо перед тобой, он зеркальный.
      Железный Бастион двадцать первого яруса на самом деле был зеркальный, и в нем, сияя всеми своими огнями, отражалась Великая Мечта, которая от этого отражения была еще более Великой Мечтою. Вечная песня радости нашей бесповоротной победы над дикостью ядовитой окружающей Наш Общий Дом среды была тут особенно радостной.
      Братец Принцесса прильнула к глазку — одному из множества расположенных на разных уровнях по всему Железному Бастиону, возле которого никого, кроме нас да наших радостных отражений, не было.
      — Луна, все видно…
      Я последовал его примеру. И увидел эту самую луну, которая большущим фонарем висела, вроде бы и на самом деле ни на чем не держась, прямо на потолке окружающей Наш Общий Дом ядовитой среды.
      — Полнолуние, — прошептала что-то очень за гадочное братец Принцесса. — Смотри, ка красиво…
      А я даже не смог спросить, что означает слова «полнолуние» — в горле у меня все пересохло, a глаза, напротив, отчего-то стали влажными. Я не отрываясь смотрел на луну, и мне представлялось, что она едет по потолку, словно автомобиль по асфальту, то и дело ныряя в полупрозрачный шлейф выхлопных газов. Ныряя и выныривая. И это было действительно красиво…
      У меня закружилась корона.
      А братец Принцесса сказала:
      — Звезды, ты видишь звезды? Вот эти маленькие сияющие камешки. Смотри на звезды…
      А я и сам уже смотрел на сияющие камешки, похожие на маленькие лампочки, которые были развешаны в полном беспорядке по всему потолку того, что находилось за Железным Бастионом. Моя корона кружилась все сильнее…
      — А прямо перед нами — деревья.
      Я перевел взгляд на деревья, которые торчали из пола в нескольких десятках метров от Железного Бастиона не с моей, а с той, враждебной стороны, где меня не было, а была только враждебная всему живому ядовитая окружающая среда, и от небратцевского беспорядка, мною увиденного, мне стало совсем плохо.
      — Когда за Железным Бастионом ночь, — продолжала говорить братец Принцесса, — почти все краски там гаснут, но даже сейчас ты видишь не только черный и белый цвет.
      — Иллюзии, прошептал я. — Вражеские галлюцинации…
      — Посмотри на небо.
      — Куда?
      — Вверх, туда, где звезды. Небо — темно-синее, луна — бледно-желтая. Завтра, когда ты выйдешь туда при свете дня, увидишь, что небо — голубое, трава и листья деревьев — зеленые… Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?
      Мои ноги еле держали тело братца Пилата III, он закрыл глаза и молча кивнул.
      — К этому нужно привыкнуть, там слишком красиво, — сказала братец Принцесса.
      — Иллюзии, — проскрипел я сквозь зубы. — Ядовитые испарения проникают к нам через глазки. Вот я и отравился…
      Он нежно коснулась нежной ладонью моей щеки.
      — Бедненький мой Пилатик… Не ядовитые испарения к нам проникают, а красота, чуть-чуть. Открой глаза.
      Я открыл. Глаза братца Принцессы были возле моих. Наши глаза были совсем рядом с глазком в Железном Бастионе. Глаза братца Принцессы были странными: не серыми, как обычно, а почти того же цвета, что и потолок окружающей среды рядом с луной, и в них я видел все то, что видел тут, но главное — там, за Железным Бастионом.
      — Ну, видишь?
      — Вижу, — выдавилось из меня.
      — Ты видишь мою душу. Я вижу твою. Видишь, там тоже есть небо, луна и звезды, там тоже есть свой Железный Бастион, даже свой Сам Братец Президент и Белый Полковник там есть… Все вокруг — только отражение наших душ. Мы свободны и счастливы, когда в наших душах нет Железного Бастиона…
      Тут мои ноги совсем отказались держать тело братца Пилата III на ногах, и я осел всем своим телом прямо на пол Великой Мечты Нашего Дома.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

      Всю дорогу в спецлифте наверх братец Принцесса рассказывала мне о жизни на двадцать первом ярусе, я молча слушал, все еще находясь в состоянии некоторого отравления, и не переставал удивляться слышимому. Когда в холле отеля «Черное яблоко» он на прощание пожала мне руку, я, сам того не очень желая, подумал и сказал:
      — Принцесса, братец Белый Полковник приказал мне бороться с твоими причудами, но сейчас я скажу тебе только то, что думаю сам, причем своим умом. Принцесса, ты действительно… Понимаешь, тебе только кажется. Только кажется — и все. Вот. На меня самого иногда это тоже находит, я тебе уже говорил. По утрам. И когда мне кажется, в мой странный желудок приходят разные странные мысли, я гоню их прочь, я всеми силами им сопротивляюсь. Потому что нельзя не сопротивляться. Ну вот, давай с тобой здраво разберемся: что же все-таки лучше — когда кажется что-то или когда так и есть на самом деле. Если мне кажется — значит, я сошел с ума. Если мне это не кажется — сошли с ума все остальные в Нашем Доме. Что же лучше? Лучше, если сошел с ума только я… Если мне не кажется, что я не очень счастлив, если на самом деле я несчастлив, тогда просто нужно взять веревку, привязать ее в дворцовом кабинете к крюку бачка и повеситься…
      Братец Принцесса не дала мне договорить, он прижалась ко мне всем своим маленьким, теплым и нежным телом и прошептала:
      — Я люблю тебя, Пилатик…
      — Как… люблю? — растерялся я.
      — Глупенький, ах какой же ты все же глупенький… — Он заглянула в мои глаза — мне показалось, что я снова увидел в его глазах то, что располагается за Железным Бастионом, — поцеловала в губы и, оттолкнув меня, побежала в свои апартаменты.
      А я вдруг понял, что он хотела сказать, когда сказала то, что сказала.
      Несколько минут я стоял посреди холла в полнейшей растерянности. «Люблю, люблю, люблю…» — звучало в моих ушах. Мне очень хотелось броситься вслед за братцем Принцессой. За братцем Принцессой мне хотелось броситься очень… За братцем Принцессой? Ты что это себе позволяешь, а, братец Пилат III, рявкнул я сам на себя, ведь это не просто братец, несколько от тебя физиологически отличающийся, — братец в двадцатиоднозубой короне! Братец Принцесса!! Сынок Самого Братца Президента!!! И все равно братец, которая меня любит и которая, можно не сомневаться, меня сейчас ждет… Ждет, в тоске размышлял мой ум, но ведь он не просто братец — братец Принцесса! Вон сколько зубьев в его короне! Столько же, сколько в короне Самого Братца Президента, которая на Самом Братце Президенте, дай ему Сам Братец Президент здоровья! Как же я туда пойду, если он мне этого не приказывала?! И как же я туда не пойду, если он меня ждет?! Ждет такая корона!!! Но ведь он ничего такого мне не приказывала…
      Если бы я мог разорваться на две половины, я бы немедленно разорвался, и одна моя половина пошла бы к братцу Принцессе, а другая осталась бы в холле. Но разорваться я, как ни пытался, не мог несмотря на то, что меня всего так и разрывало, так и разрывало, и поэтому решил: пойду туда, куда меня понесут ноги. Ноги понесли меня в ближайшую забегаловку, и братец Пилат III пошел в ближайшую забегаловку.
      В ближайшей забегаловке, куда я пошел после того, как меня понесли в ближайшую забегаловку ноги, я выпил ртом два бокала божественного нектара, заказал третий, но пить не стал, а направил себя искать какой-нибудь другой отель, но только не «Черное яблоко», где меня разрывало. Идти в свой шикарный дворец по причине воспоминаний о братце Моне Лизе мне почему-то не хотелось.
      Дежурный администратор отеля «Блаженство за три монеты» дремал за пластмассовой перегородкой. Я громко кашлянул. Он посмотрел на меня осоловевше-счастливыми глазами и проснулся.
      — Мне нужны апартаменты, — сказал я.
      — А мне нужны деньги, — сказал он.
      — Деньги у меня есть, — сказал я.
      — А у меня есть апартаменты, — сказал он.
      — Может, сдашь мне апартаменты за деньги? — спросил я.
      — Надолго? — спросил он.
      — На ночь, — сказал я.
      Он немного подумал, приметил на моей груди две медали, проснулся окончательно и сказал:
      — Орденоносцам и медалистам у нас без очереди.
      — Вот и хорошо, — подумал вслух я.
      — Придется тебе, братец медалист, подождать, пока образуется очередь. Нарушать инструкцию не имею права, сам знаешь, — не то сказал, не то подумал вслух он.
      Я вытащил из потайного кармана пятнадцатизубовик, который тут же бросил на стойку. Братец дежурный администратор поднял его со стойки и положил себе в потайной карман. После того, как он положил пятнадцатизубовик себе в потайной карман, он вышел из-за стойки, встал в очередь впереди меня, пропустил меня без очереди вперед, вернулся за стойку и сказал:
      — Тебе, братец медалист, апартаменты с непорядочной шлюхой или без?
      — Лучше — без.
      — В нашем отеле все апартаменты с непорядочными шлюхами.
      — Давай с непорядочной.
      — Платить придется за трое суток, на меньший срок не сдаем.
      — Хорошо.
      Я протянул ему три девятизубовика. Он вытащил из сейфа толстую тетрадь, сорвал с нее печать вписал в страницы мою прописку и кличку.
      — Двадцать первая комната, — сказал братец дежурный администратор с осоловевше-счаствыми глазами.
      А я вдруг вспомнил братца Принцессу в его двадцатиоднозубой короне. Мой ум зачем-то зашел за мой здравый разум, и мне стало казаться. Мне стало казаться, что мы идем с ним по синей иллюзии ядовитой окружающей среды без скафандров... Но уже через секунду мой ум вышел из-за моего разума, и я увидел коридор, а в нем — вышедшую меня встречать непорядочную шлюху. Я подошел нему и обнял за плечи.
      Он хохотнула и сказала:
      — Ласковый!
      И чмокнула меня в щеку, обдав шикарным зап хом дешевых духов и губной помады. Я прижал себе непорядочную шлюху крепче. Он застонала:
      — Ла-а-с-ковый…
      Когда мы вошли в апартаменты, я сел на к вать, которая была в апартаментах, где кроме кр вати и стула в апартаментах ничего больше не был Он остановилась около стула.
      — Как твоя кличка? — спросил я.
      — Непорядочная шлюха Инфанта.
      Я не знал, что говорить, и поэтому молчал.
      — Ну так что, раздеваться? — через минул спросила непорядочная шлюха Инфанта.
      — Как хочешь.
      Он пожала своими плечами и сбросила с себя свое полосатое платье. Чулки на братце непорядочной шлюхе Инфанте были в бело-черную, полоски подвязки на братце непорядочной шлюхе Инфанте были в бело-черную полоску, трусики на братце непорядочной шлюхе Инфанте были в бело-черную полоску. Братец непорядочная шлюха Инфанта была очень похожа на наш родной вполне порядочный домовой флаг.
      Чтобы больше не было порнографии, я отвернулся к окну. Почему-то снова вспомнил иллюзии увиденные за Железным Бастионом, и к моему горлу подкатил ком тошноты… В окне была белая ночь, а на окне кривилась моя собственная чем-то недовольная, хотя и безмерно счастливая черная физиономия, увенчанная шикарной девятизубой короной.
      — Чулки и подвязки снимать?
      — Выключи свет.
      Он щелкнула выключателем, а я, не поворачивая к нему лицо, зачем-то сказал:
      — Сегодня я видел то, что находится за Жел«зным Бастионом.
      Он оживилась:
      — О! Ты выходящий?! Ты бываешь в ядовитой окружающей среде?! Что-нибудь принес? Угостишь?
      Я достал из кармана тщательно завернутую целлофан фейхоа, которую так и не отдал братцу Принцессе.
      — Возьми.
      — О! — воскликнула он, непорядочная шлюха Инфанта, и спрятала фейхоа за щеку.
      — Нет, за Железным Бастионом я не был ни пазу. Я смотрел туда через глазок. Там очень красиво оттуда сюда чуть-чуть проникает красота…
      Он фыркнула и села рядом, прижавшись горячим бедром к моей опущенной на кровать руке.
      — Говорят, воздух ядовитой окружающей среды вовсе не ядовитый.
      — Шкажешь! — шепеляво заметила братец непорядочная шлюха.
      А мне вдруг захотелось убедить его в том, в чем еще совсем недавно пыталась убедить меня братец Принцесса.
      — Да. Говорят, воздух там даже лучше, чем в Нашем Доме. Там, например, живут птицы, выкрашенные в разные не белые и не черные цвета. Птицы — это такие маленькие иллюзии, они могут летать, куда им вздумается…
      — Шкажешь! — шепеляво возразила братец непорядочная шлюха Инфанта.
      — Да! А потолок ядовитой окружающей среды почему-то зовется небом. По небу красиво стелются автомобильные выхлопные газы. А ночью, я сам видел, на потолке светит луна, которая днем называется «солнце». Ну, луна — это такой большой фонарь, но без столба, она ни на чем не держится. Просто висит…
      Он отодвинула бедро от моей руки и пристально на меня посмотрела.
      — Послушай-ка, братец, а ты, случайно, не псих?
      Он вскочила с койки на ноги.
      — То-то, я шмотрю, какой-то штранный, — быстро зашепелявила он. — Ты что, не знаешь, как нужно вести себя в отеле с непорядочными шлюхами? Ты должен войти в апартаменты и сказать: «Раздевайся!» А я должна спросить: «Чулки и подвязки шнимать?» А ты: «Конечно». А я: «Чтобы снять чулки, подвязки и все прочее, мне нужны монеты». А ты: «Школько?» А я: «Три девятизубовика». А ты: «Хорошо». А я: «Какая ты душечка!» Вот. Вон на стене инструкция висит, не видишь, что ли? И после этого мы обязаны всю ночь заниматься тем, чем обязаны, а не разговоры разговаривать. Так что, мотай отсюда, я всякую заразу даже за деньги подцеплять не собираюсь.
      — Чем заниматься?! Трахаться?! — выкрикнул я.
      — Это слово нехорошее, — заметила братец непорядочная шлюха Инфанта.
      — Ну давай!
      — Что?
      — Раздевайся!
      Он сильно повеселела и прошепелявила:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12