По дороге нам навстречу неслось такси. В полном маразме, ничего уже не соображая, я попытался сделать разворот. Раздался резкий скрежет тормозных колодок, громыхнул отборнейший мат, я увидел у своих глаз искаженную злобой маску и услышал свой голос:
      -- Ради Бога: как попасть на "TWA"?
      Буря стихла, таксист отдышался и проворчал:
      -- Поезжай за мной...
      Вот так: благодаря еще одному "доброму самаритянину" мои пассажиры все-таки не опоздали к самолету и, промямлив в который уж раз жалкие свои извинения, я последовал за одним из разгрузившихся возле аэровокзала кэбов и вскоре оказался на таксистской стоянке: в большом загоне, где за проволочным ограждением скопилось не менее сотни желтых машин и где сто водителей курили, болтали друг с другом, ковырялись в перегретых моторах, а над всем этим стоял неизбывный смрад.
      Поставив свой чекер в ряд, который указали шоферы, я мгновенно почувствовал, как меня, всего целиком, захватило то самое желание, которое испытывает каждый кэбби, въезжающий на стоянку в аэропорту после того, как целый день мотался по городу.
      -- Где здесь уборная? -- спросил я таксиста, с которым случайно встретился взглядом.
      Таксист пожал плечами и отвернулся.
      -- Где тут уборная? -- обратился я к другому, и он иронически-гостеприимным жестом указал под ноги.
      Весь асфальт загона для желтого стада, -- разглядел теперь я, -- был испещрен потеками; в выбоинах стояли зеленоватые, видимо, с примесью антифриза, "озерца", но никто, кроме меня, не обращал на эту мерзость внимания: таксисты жевали сандвичи, пили колу и кофе. "Скоты!" -- с отвращением думал я о своих товарищах.
      Я взглянул на свои руки, они были черного цвета.
      -- Эй -- крикнул я водителю, который только что пригласил меня не стесняться. -- Тут у вас хоть можно где-нибудь руки помыть? -- однако на этот раз ответа не удостоился.
      "Что за морды'" -- бесился я, пробираясь по узкому проходу, сам не зная куда и зачем, лишь стараясь ступать осторожно. Ни единого человеческого лица... Я прислушался, о чем говорят таксисты, столпившиеся возле киоска-фургончика, бойко торговавшего булочками, сигаретами, водой:
      -- Рахат-ахарам, Лагадия, -- издавал гортанные звуки араб, а собравшиеся вокруг арабы -- развесили уши.
      -- Фьюить-фьюить джей-эф-кэй, -- шебетал китаеза, окруженный китайцами.
      -- Ора-тора-аэропорто, -- галдели пуэрториканцы. Внезапно я понял, что ищу. Находясь в смрадной этой клоаке, я был не в состоянии ни есть. ни пить. Чтобы не опуститься до уровня окружавшего меня сброда, подавил в себе потребность сходить по нужде; но тем сильнее жгло меня третье неутолимое желание каждого, дорвавшегося до стоянки кэбби. Я не мог больше носить в душе все то, что случилось со мною за день. Я должен был немедленно и подробно кому-нибудь все-все-все рассказать: и про то, что сейчас впервые приехал в "Кеннеди", и про то, как привез своего пассажира в ангар, и про то, как обидел меня раввин, и про свои необыкновенные трофеи -- бифштексы и виски.,. Но, попадись мне сейчас столь желанный слушатель, мои приключения наверняка послужили бы лишь поводом для самого бесстыдного хвастовства -бесшабашной моей таксистской удалью, смекалкой и прочими доблестями. Небо, что ОБ ЭТОМ я мог рассказать?' Но ведь так нестерпимо хотелось...
      И тут я сделал то, из чего потом родилась эта книжка. То. что придавало мне силы. когда подступало отчаяние. То, что подарило мне со временем десятки друзей среди таксистов, на которых я не выплескивал все, что бурлило и кипело в груди, не отпугивал их, а слушал...
      Я вернулся к своей машине, взял шариковую ручку, которой дел записи в путевом листе, нашел клочок бумаги, уселся поудобнее и задумался: "Записки таксиста" -- ну, с чего бы начать?.. Но сосредоточиться мне так и не удалось; дверца чекера открылась, и в кабину заглянул Ежик. Не дожидаясь приглашения, он плюхнулся рядом со мной на сиденье и сказал:
      -- Господи, как я ненавижу эту страну!
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      Глава четвертая. ССОРА С РУССКИМИ
      1.
      Глубокоуважаемый читатель: из тех, кто практического склада, из тех, кто всегда стремится почерпнуть из книжки хоть какую-нибудь, хоть на что-то пригодную мудрость! Если ты знаешь, что это за пытка: "один слон, другой слон, два слона" -- метаться ночами на смятой постели, часами глядеть на стынущие синевой окна, вставать, курить, искать в старом журнале скучную статью, пробегать глазами по строчкам, совершенно не понимая, что там написано, и опять гасить свет в полной уверенности, что заснуть все равно не удастся, -- не таскайся по врачам, не выпрашивай у них омерзительные -- брр! -- голубые таблетки, а садись-ка за баранку такси и увидишь: все пройдет, как семь баб пошепчет!..
      Лет десять терзала меня бессонница. Последние годы я и не ложился, не приняв снотворного. В течение одного лишь месяца такси полностью излечило меня! А потому не спеши отмахнуться от добросердечного моего совета, он совсем не нелеп. Во-первых, работа в такси для тебя будет только лечебной процедурой (вроде упражнений в гимнастическом зале) -- тебе ведь не придется "вламывать" наравне с теми, кто зарабатывает в желтом кэбе на жизнь. Во-вторых, лечение не будет стоить тебе ни гроша. Словом, мужайся! Оденься поплоше, подскачи в гараж, сунь диспетчеру парочку долларов, чтобы он не засадил тебя в колымагу, у которой не крутится руль и -- валяй! Ну что в том такого особенного или страшного? Город ты знаешь, за рулем -- не новичок; покатаешься сам, покатаешь людей, которые о том тебя попросят, а как набежит в кармане долларов пять чаевых,-- ни в коем случае не больше, чтоб не переутомляться, -- считай, что сеанс "терапии" закончен, и скорей отправляйся домой. Ручаюсь: едва голова твоя коснется подушки, ты провалишься в сладостно-непробудную пустоту; так сплю теперь я...
      Желтый кэб вошел в мои сны... Мне снится белый Днепр в предутреннем тумане, сгущающемся у прибрежных ракит. На допотопном, времен моей юности, пароходе-колеснике мы плывем в село, на родину моей няньки. Я стою за штурвалом и проскочил мимо устья Десны.
      Теперь надо возвращаться. Но в узкой, обмелевшей реке, развернуть пароход невозможно. Возвращаться нужно задним ходом,а этого я не умею. Пароход не слушается меня, точь-в-точь, как и чекер, который при том же маневре всякий раз выходит из повиновения! Мне страшно, что все вокруг: команда, матросы, которые и раньше подозрительно на меня поглядывали, теперь наверняка догадаются, что я не умею по-настоящему управлять пароходом.
      Вот какой-то свирепого вида матрос -- догадался, шагнул ко мне; ужас сдавил мне горло... Пронзительный звон взрывает видение. Я вскакиваю и, шаря по тумбочке, пытаюсь заглушить привезенный из России будильник; я все еще сплю и не сразу могу вспомнить, что нахожусь в своей спальне, и где расположено окно, а где -- дверь... 2.
      Выезжая на рассвете из гаража, я не направляюсь теперь в непроснувшийся Манхеттен. Что мне сейчас там делать? Хотя я вполне могу за утренние часы и три, и четыре раза выиграть "гонку", это отнимает слишком много сил и приносит слишком мало денег.
      Попав на главную магистраль Квинса, я сворачиваю в сторону, противоположную от моста, за которым меня поджидает бездомная "регулировщица", и гоню свой кэб навстречу встающему над Лонг-Айлендом солнцу: я еду в "Кеннеди".
      Двадцаточка "забытого папы" настолько пришлась мне по вкусу, что, разузнав у таксистов, когда приходит первый самолет, я каждое утро отправляюсь его встречать... Ветер листает на тротуарах страницы вчерашних газет. На мне лишь рубашка с короткими рукавами, но я не чувствую прохлады. А в Манхеттене уже сейчас жарко, да еще дышит жаром в лицо раскаленный мотор... И потому мне особенно приятно предвкушение отдыха на открытом, обдуваемом со всех сторон пространстве аэропорта, а в манхеттенское пекло я попаду часа на два позднее и к тому же -- не с пустыми руками.
      Я еду и думаю: уймой благ одарило меня такси! И работу на радио мне теперь потерять не страшно: без куска хлеба моя семья не останется. И машину вожу я с каждой неделей все лучше и лучше; и забыл о бессоннице. Только зарабатываю я пока совсем мало...
      Появилась у меня эдакая неумная повадка, изо дня в день снижающая мой заработок: я подбираю пассажиров, которых не берут другие таксисты. Например, голосует прохожий, и идущий впереди кэб с включенным сигналом "Off duty"23 останавливается. Мне бы проехать мимо, а я притормаживаю: может, таксист возвращается в гараж и сейчас выяснится, что этот клиент ему не попутчик? Так и есть. Кэбби открыл окно, о чем-то спросил -- и уехал.
      Сознавая, насколько оскорбителен для человека, склонившегося к окошку желтого кэба, беспардонный этот вопрос развалившегося на сиденье "шефа": "Куда ехать?" -- я не позволяю себе допрашивать стоящего передо мной пассажира, а прежде всего приглашаю его в машину.
      -- Большое спасибо, -- благодарит меня пассажир. -- Полчаса уже здесь торчу: никто не хочет меня везти. Вы поедете в Бруклин-Хайтс?..
      Минут через семнадцать мы на месте. На счетчике 3.65. Казалось бы: грех жаловаться. Но возвращаться в Манхеттен мне придется порожняком, и, если в Бруклине я очутился утром, когда ведущие в центр города дороги забиты пробками, едва ли что-нибудь еще заработаю я за этот неудачно сложившийся час...
      Сидя в кресле-каталке, голосует инвалид. Таксисты -- не останавливаются. Однако же, не останавливаются они не потому, что все подряд -- мерзавцы, а потому, что кресло-каталка не влезет ни в "форд", ни в "додж" и ни в какую другую машину -- кроме чекера...
      Инвалид подкатил, к распахнутой дверце, а подняться с кресла не в состоянии: ему нужно помочь. Зайдя со спины, я беру клиента под мышки и пытаюсь подтолкнуть тяжелое, словно из чугуна, тело. Мои мышцы напряжены до предела, но только тогда, когда я совсем уже выбиваюсь из сил, до меня доходит, что, на самом деле, я не помогаю бедняге, а мешаю ему. Оказывается, мне нужно встать спиной к чекеру и лицом к инвалиду, нагнуться, чтобы он мог взяться за мою шею обеими руками и, пятясь задом, войти в салон и втянуть за собой беспомощную тушу.
      За старания мои инвалид по собственной инициативе платит мне вдвое больше, чем показывает счетчик. Но проехали-то мы всего милю. А процедура высадки при неумелом помощнике еще сложнее посадки, и мы расстаемся недовольные друг другом: он из-за меня ушиб ногу, я из-за него потерял время...
      В Нижнем Городе, на улице Диланси, на достославной барахолке, куда людей заманивает азарт выискать по дешевке модную тряпку, у края тротуара над горкой картонных ящиков часто стоят евреи в лапсердаках с печальными, как сумерки в Вильямсбурге24, глазами и поднятой, подзывающей такси рукой.
      Стоят они подолгу. Водители-гои, водители-аиды не хотят возиться с ящиками. Какого лешего я нажимаю на тормоз? Чтобы услышать это: "Ты хороший человек. Ты понимаешь на идиш?".
      Мы уже погрузили все стоявшие на тротуаре картонки, но они прибывают! Их несут и несут -- из убогой лавки под покосившейся вывеской. Широко расставляя слоновьи ноги, топает супруга неудавшегося негоцианта, пыхтит мальчишка с болезненным нервным лицом, а за ними хромой негр катит на тележке еще целую гору.
      -- Все поместится! -- уверяет меня лапсердак, -- только счетчик, пока мы стоим, не надо включать: пусть лучше мои деньги пойдут твоей семье, а не -- этим... Ты меня понял?
      Хотя клиент оказался прав, и все коробки удалось втиснуть, мой чекер загружен от пола до потолка, я лишен заднего обзора и вынужден вести машину очень медленно, включив аварийные огни.
      Попетляв по улочкам-нищебродам за вильямсбургским мостом, мы останавливаемся у такой же пыльной витрины за треснувшим стеклом... 3.05. Я помогаю разгружать, чтобы поскорей освободиться. Наконец бизнесмен, которого осенила счастливая мысль, что именно в этой лавке его товар пойдет нарасхват, достает из кармана деньги. Он отсчитывает второй, третий, ЧЕТВЕРТЫЙ -- где наше не пропадало! -- доллар, глядит на меня орлиным взглядом и ждет благодарности... Но каким-то загадочным образом вся печаль из глаз правоверной, обритой наголо еврейской мамаши, из глаз ее худосочного ребенка и хромого негра -- перелилась в мои. Минут десять я искал пассажира. Минут десять мы ехали. Десять минут гужевались с ящиками. Раньше, чем через десять минут я не попаду в Манхеттен. Когда же я получу следующего клиента? Сколько я могу заработать за этот час?..
      Остановившись у тележки с горячими бубликами, я заглатываю -- мне больно жевать -- безвкусное тесто и наблюдаю, как шагах в десяти от меня пытается остановить кэб грузная черная старуха.
      Мимо проносятся пустые такси. Черные водители, белые водители -- в упор не видят черной старухи.
      -- Эй, леди, садитесь в мой кэб! -- кричу я: -- Сейчас поедем! Насупленная старуха ковыляет к машине и бормочет (вроде бы себе под нос, но так, чтобы и я слышал):
      -- Ишь, какой умник выискался! Хочет, чтобы клиенты ждали, пока он ест свой ланч...
      Дернула меня нелегкая позвать ее! Едва она опустилась на сиденье и счетчик клацнул -- взвилась:
      -- Сейчас же убери эти 65 центов! Он еще за руль не сел, а я уже должна ему чуть ли не доллар. Я не собираюсь платить эти деньги. Ты все подстроил!
      -- Что я "подстроил"? Счетчик включается автоматически.
      -- Посмотрите на него -- "автоматически"! У меня племянник в полиции служит, он тебе покажет!
      Проучить старуху несложно. Можно кликнуть людей, застыдить, довести до слез. Тем более, она этого заслуживает. Но сколько нервов у меня вымотает свара? Разве не лучше обратить все в шутку:
      -- Леди, прошу вас, не жалуйтесь на меня в полицию!..
      -- Отберут у тебя права, тогда будешь знать! -- гордо подняв голову, она удаляется.
      Смешно получилось? Не очень...
      Съесть бублик я остановился не потому, что был ужасно голоден (вполне можно было еще потерпеть), а потому, что уже минут пятнадцать не мог найти работы. Ел я минуты три, еще две занял эпизод со старухой. 65 центов я потерял. Если следующий пассажир сядет в мой кэб минут через десять, сколько за этот час я заработаю?
      Впрочем, ссоры с пассажирами происходили не чаще, чем раз в неделю. На какой работе, в каком обществе один из ста встреченных вами людей не доставит вам неприятностей? К тому же во многом я виноват сам. Сколько раз я себе говорил: не подбирай тех, кого не берут другие таксисты. Они ведь лучше знают. И зарекался, и клятвы себе давал, но какой-то бес все толкает и толкает меня: если кто-то в твоем присутствии незаслуженно обижает человека, игнорирует его, неужели и ты тоже должен его не замечать?
      Не будем, однако, преувеличивать ни свои горести, ни свои добродетели. Пассажиры, которых заведомо не следовало впускать в кэб, отнимали у меня не так уж много времени: ну час, ну два в день, не больше. Почему же в остальные часы я не мог наверстать упущенное?
      Хоть кровь из носу -- мне необходимо было доискаться: как же все-таки кэбби делает деньги? Вот за этим, а не только за "легкой" двадцаткой: за пассажиром из аэропорта в город -- ездил я на рассвете в Кеннеди. Там, на стоянках, я общался с таксистами, я -- учился... 3.
      Как и любое другое место, где мы привыкли видеть скопление публики, впервые увиденный безлюдный аэропорт, как безлюдная, скажем, станция метро, вызвал смутное ощущение тревоги. Проехав мимо нескольких пустых полутемных вокзалов, мимо пустых стоянок такси, я оказался перед небольшим, напоминавшим своими очертаниями полумесяц, загоном, наполовину заставленным желтыми кэбами, свернул туда и пристроился за машиной, у которой были включены мигающие аварийные огни. В таксистской очереди это означает- "Я последний".
      Выйдя из чекера и осмотревшись, я почувствовал себя как бы не в своей тарелке: все собравшиеся на этой стоянке кэбби были черные. Решив, однако, вести себя как ни в чем ни бывало, я подошел к группе водителей, громко разговаривавших на каком-то незнакомом языке. Когда я приблизился, они потеснились: мне дали место в общем кружке. Я поздоровался, и мне ответили, а тот, кто говорил, переключился на английский.
      Речь шла о том, что происходит с таксистами здесь, в "Кеннеди", когда, возвращаясь в Нью-Йорк после отпуска, они превращаются в пассажиров и становятся добычей своих собратьев по бизнесу. Оказывается, самое веселое приключение для кэбби-клиента -- это попасть в машину кэбби-прохвоста.
      -- Входим в аэровокзал, -- рассказывает молодой пуэрториканец, -- я предупреждаю жену: ни слова по-английски! Ночь, диспетчера нет, полиции нет; обращаюсь по-испански к разбитному таксисту, который уже успел вырвать у жены чемодан: "Сеньор, вы можете отвезти нас в Асторию, графство Квинс?"
      Байку рассказывает мастер. Произнеся последнюю фразу, он втянул голову в плечи, погасил в глазах блеск остроумия, и лицо его стало тупым и наглым.
      -- Графство Квинс? Это неблизко... Но за сорок долларов я тебя, так уж и быть, отвезу.
      Подскакивает второй жулик, рвет из рук второй чемодан:
      -- Amigo25, я тебя отвезу за тридцать!
      -- Нет, сеньор. Ваша цена, конечно, выгодней, но ведь этот сеньор предложил свою помощь раньше...
      Поездка из "Кеннеди" в Асторию стоит около десятки. Жох катает оказавшегося на заднем сиденьи таксиста вокруг всего Нью-Йорка -- 37.55!
      Таксист заплатил десять долларов и сказал:
      -- Парень, если бы ты сделал кружок монет на пять, я бы слова тебе не сказал, но ты -- переборщил...
      К сожалению, финал истории скомкан, поскольку каждый из слушателей торопится сам что-нибудь рассказать: "А вот я!.. А вот мы!..". Право рассказывать достается седому, лет шестидесяти, негру. Опять ночь, опять "Кеннеди", к возвратившемуся с женой из Атланты черному таксисту подходит черный "шеф".
      -- Куда ехать, братишка?
      -- Мне нужно в Гарлем, сэр. Вы знаете туда дорогу?
      -- Дорогу-то я знаю, но это далеко. Аж за рекой...
      -- Сколько же мы будем вам должны, сэр?
      -- Смотря по какому мосту поедем...
      -- Мне бы как-нибудь подешевле...
      -- Ну, если подешевле -- 59.75.26
      Садимся, рассказывает неф, моя старушка достает очки, авторучку...
      -- Леди, вы хотите записать мой номер? В чем дело?
      -- Не обращай внимания, -- успокаивает пассажир всполошившегося жулика. -- Она со странностями. У нее муж, знаешь, лет тридцать водит кэб в Нью-Йорке...
      -- Братишка, что ж ты мне сразу не сказал?!
      -- Я тебе покажу 59.75! -- взрывается жена таксиста. -- Я тебе покажу "братишку"!
      -- Вы же меня просто не поняли, -- выкручивается угорь. -- Я сказал, что, если мы поедем по мосту Пятьдесят девятой улицы, вы сэкономите 75 центов, которые платят за мост Трайборо...
      Целый день я думал об этих историях, вспоминал расправу над японцами, учиненную "Твел-Долла-Линчем". Если квалификация кэбби, действительно, заключается в том, чтобы выискивать доверчивых людей и обжуливать их, то я, пожалуй, не гожусь в таксисты... 4.
      Хотя черные водители запросто приняли меня в свою компанию и отнеслись ко мне вполне дружелюбно, на следующее утро я все же проехал мимо черной стоянки "Британских Авиалиний" и сделал круг по безлюдному аэропорту. Миновав несколько пустых "загонов", я увидел желтый хвост, высунувшийся из бетонного, уходившего куда-то вниз туннеля, мигающие огни последнего кэба и через минуту уже знал, что нахожусь на стоянке "Британских Авиалиний", куда примерно через час прибудет самолет из Южной Африки. Еще минуту спустя выяснилось, что попал я на какой-то слет или симпозиум таксистов высшего класса, асов!
      Один из них вчера ездил в Коннектикут за полтораста долларов, другой отхватил Филадельфию и привез домой двести...
      -- Зачем мне ваши "филадельфии", -- сказал третий таксист со строгим мужественным лицом. -- Я по городу сделал больше.
      -- Больше? -- изумился я.
      -- Представь себе: 287 монет! -- отвечал кэбби, и его лицо стало еще мужественней.
      -- Сколько же ты проработал часов? -- вмешался в разговор черный кэбби, с которым мы как-то познакомились и поболтали на Пенсильванском вокзале. Родом из Британских колоний, он жил в Лондоне, был одним из лидеров профсоюза цветных рабочих, теперь почему-то оказался в Нью-Йорке.
      -- Я никогда не работаю больше десяти часов, -- сказал чемпион таксистов.
      -- Как же ты сделал триста долларов?
      -- 287...
      Послушать, как зашибаются бешеные деньги, было интересно не только мне; чемпиона окружили. Скромность, однако, не позволяла ему хвастать перед другими водителями своим исключительным профессиональным мастерством. Заработал он так много просто потому, что вчера ему по-сумасшедшему везло! Он подобрал пьяного. Пьяный заплатил двадцать долларов вперед, а когда приехали, забыл об этом и дал еще двадцать. Так ведь на том не кончилось! Вылезая из кэба, пьяный попросил проводить его к лифту -- еще двадцатка...
      Слушатели были в восторге. Как они радовались за этого кэбби! Меня и моего знакомого совсем оттеснили, а чемпиона перебил таксист, которому накануне повезло еще больше! Он вез в Вайтстоун невероятно щедрую семейку: папу с мамой и дочку с мужем. Папа дал 16, мама 18, дочка 20, а муж 25!..
      -- Зачем они врут? -- тихо спросил я.
      -- Так легче жить. Хочется, чтобы хоть кто-нибудь и им позавидовал, -комментировал парень из Лондона, а врун заливался:
      -- Я вообще везучий!..
      -- По-моему, не очень, -- громко сказал мой знакомый. Все неприязненно уставились на него, но он не смутился:
      -- Те, кому в жизни везет, не водят такси. Те, кому везет, сейчас еще спят. Они проснутся, когда мы вернемся в город, и поедут в наших кэбах в свои офисы -- продавать дома, нефть, кока-колу, акции. Бывают везучие бизнесмены, везучие актеры, адвокаты, а везучих кэбби не бывает. Здесь все неудачники...
      Потупились, никто не сказал ни слова. Мне тоже стало не по себе. Бочком, бочком отодвинулся я в сторонку и по проходу между желтыми машинами спустился в бетонный, продуваемый ветром туннель.
      Туннель этот вывел меня к вестибюлю аэровокзала, у входа в который тоже собрались таксисты. Они стояли полукольцом, в центре которого находились двое: один, с зубами из нержавеющей стали, сидел на гранитном выступе стены, а над ним громоздился буйвол, рот которого сверкал золотом, как сокровищница Алладина. Именно по этим зубам: золотым и железным, я догадался, что оба -мои земляки.
      Острием булавки "Алладин" тыкал сидевшего перед ним кэбби в щеку:
      -- Здесь и здесь -- одинаково?
      Медицинский осмотр (?) в такой необычной обстановке сопровождался еще более необычным для врача и больного разговором:
      -- Ты же идиот! -- приговаривал врач, постукивая пациента по колену небольшим гаечным ключом, а пациент дрыгал ножкой и огрызался:
      -- Так сделай меня умным!
      -- А кто это может?.. Ты человеческий язык понимаешь: тебе нельзя работать.
      -- А кто за меня будет платить?
      -- Ты сдохнешь!..
      Ко мне подошел грузин в кепке, промышлявший у отеля "Мэдисон":
      -- Самолет уже приземлился, сейчас поедем.
      Вровень с нашими лицами поднялся назидательный палец:
      -- Не будем забывать, товарищи, что рейс международным: пассажиры должны пройти таможню...
      Габардиновый, хоть и с бахромой на концах рукавов, макинтош. Такая же, видавшая виды, но некогда подобранная в тон велюровая шляпа.
      -- Вы его знаете? -- спросил я таксиста в велюровой шляпе, указав взглядом на "невропатолога" с золотыми зубами. Чуть приспустились веки, и это означало -- "да"...
      -- Он врач?
      Последовал едва заметный кивок. Очевидно, Габардиновый Макинтош привык к тому, что окружающие улавливают его ответы...
      -- Почему же он работает в такси?
      -- А что еще ученый человек может делать в этой вонючей Америке?
      "Вонючей"?
      Я не рискнул противоречить вслух, но и согласия с категорическим таким суждением не выразил. Это было расценено, как дерзость. Царапающий взгляд измерил мой рост:
      -- Когда ты приехал?
      -- Года три назад...
      -- И до сих пор ничего не понял! -- Габардиновый Макинтош закинул рукава за спину и зашагал прочь, а грузин в кепке покачал головой, осуждая меня.
      -- Кто это? -- поинтересовался я.
      -- Балшой человек! -- с печалью ответил грузин и вернул разговор в заглохшее было русло: -- Земляк, я тоже не сразу раскусил этих американцев.
      И он добросовестно, обстоятельно принялся растолковывать мне разницу между обманчивым первым впечатлением, которое американцы производят на доверчивого эмигранта поначалу, и тем, что они собой представляют на самом деле.
      Трудолюбивый грузин начал водить желтый кэб на второй день по приезде, хотя по-английски не понимал ни слова, а Нью-Йорка, разумеется, тоже не знал:
      -- Пассажиры, ты же сам знаешь, смеются, дорогу показывают, "типы"27 хорошие платят. Но я тогда еще глупый бил, думал: какие добрые, какие хорошие люди!
      Поумнел грузин примерно через неделю, когда его с женой пригласила на обед чета волонтеров, помогавших новоприбывшим из России:
      -- Абикнавэны абет. Суп -- из пакетика, турка28 -мороженая. Павериш, я это кушат нэ мог. Варенья немножко скушал, чаю выпил, гаварим спасибо и пошли в синагогу...
      Однако, вовсе не обед -- скромный или неудачный -- задел грузинское самолюбие, а то, что после службы в синагоге, когда евреи столпились на крылечке, -- и тут я своему приятелю вполне поверил, -- стали волонтеры отчаянно хвастаться своим гостеприимством. Познакомьтесь, это семья евреев из Советской Грузии; мы их только что обедом угощали... Рассказ сопровождался подмигиваниями и перешептываниями: можете, дескать, представить себе, какой это был обед и как наши гости, дай им Бог здоровья, уписывали американские вкусности!.. Именно тогда у грузина в кепке открылись глаза, и он понял, что Америка -- ванючая, и народ в ней живет -- ванючий!
      -- Приходим домой, я говорю жене: сделай стол!
      -- Какой стол?
      -- Абикновэны! Ты видел когда-нибудь грузинский стол? Я поддакнул, и грузин продолжал:
      -- Делает жена стол, я звоню этим валантерам: приезжайте!.. Пачиму праздник? Просто покушаем вместе. Вчера мы у вас кушали, сегодня ви у нас покушаете. Только, пожалуйста, позвоните своим друзьям и пригласите их тоже.
      -- Каких друзей пригласить?
      -- Каких хотите! Пригласите десять человек, двадцать человек, а еще лучше будет, если пятьдесят человек!
      -- Нет у нас столько друзей, -- удивляются волонтеры.
      -- А вы позовите соседей. Позовите своих детей. Дети у вас ест, соседи ест -- всех зовите!
      Ни детей, ни соседей волонтеры не привезли, но сами приехали. Зашли -ахают: "У вас, наверно, свадьба. Почему же вы не сказали, мы бы привезли подарки...". А жена-грузинка, провозившаяся в кухне, не приседая, добрых часов двадцать, хохочет:
      -- Какая свадьба? Ми каждый день так кушаем...
      -- А что НЭ скушаем, -- сверкнул глазами глава кавказской семьи, -- в помойное ведро вибрасываем! К нам присоединился еще один кавказец:
      -- Им трудно понять, как ми жили...
      Эти "им" относилось вовсе не к волонтерам и вообще не к американцам. Незнакомый грузин имел в виду меня. В отличие от остальных эмигрантов, кавказцы не считали себя "русскими". "Мы не из Советского Союза. Мы из ФРГ, -- шутили грузины, -- из Федеральной Республики Грузии".
      -- Маленький пример, -- сказал вступивший в наш разговор грузин, поясняя свою мысль: -- Допустим, я захожу в парикмахерскую. Побрили, сделали компресс, массаж, я встаю, ничего не плачу, говорю спасибо. Мне отвечают: пожалуйста, уважаемый!.. Прихожу в другой раз, сделали маникюр -- "Спасибо".
      -- Пожалуйста! Заходите к нам...
      -- А ты, значит, опять не платишь?
      -- Ни капейки! Прихажу в третий раз. Постригли, уложили волос, я небрежно кидаю сто рублей, парикмахер говорит:
      -- Больше спасибо. Заходите к нам, уважаемый!.. Тут, наверное, мне бы самое время, воспользовавшись дружеской беседой, расспросить таксистов, сколько они заработали накануне и поподробнее выяснить, как вообще делает деньги водитель желтого кэба, но вместо этого я зачем-то сказал:
      -- Не знаю, какую ты получал зарплату, а я из своей не мог платить по сто рублей парикмахерам. На сто рублей моя семья должна была жить дней десять.
      Лица грузин расцвели, так приятно им было слышать мои слова:
      -- Чтоб моя мама была так здорова, -- побожился любимец парикмахеров. -- Никогда в жизни не получал я никакой зарплаты!
      -- Как же ты жил?
      -- Я хорошо жил. Красиво.
      -- Я имею в виду, кем ты работал?
      -- Скульптором я был, -- с горечью ответил грузин. -- Понимаешь: скульптором...
      Но я не понимал:
      -- Почему же ты водишь такси?
      -- А что еще скульптор может делать в этой паскудной Америке?!
      Над сонной стоянкой пронеслось движение: стеклянные двери аэровокзала отворились, взревели пять-шесть одновременно включенных моторов, кэбби спешили к своим машинам. Промелькнул таксист с железными зубами; он бежал, прижимая к груди, словно раненую, левую руку... 5.
      Хорошо в аэропорту на рассвете! Тишина, ветерок... Нас пятеро или шестеро заспанных русских водителей. Всей компанией, заперев машины (кое-кто из ребят еще сунет электронный счетчик под мышку, чтоб, часом, не свистнули), -- мы отправляемся в буфет пить кофе. По дороге опять начинаются таксистские байки. Хотите послушать еще одну? Ну, хотя бы о том, как Доктор получил свой первый доллар на чай...
      Он тогда только-только провалил медицинский экзамен, и его благоверная велела ему либо идти работать, либо убираться из дома ко всем чертям. Старый знакомый, с которым они вместе работали в Одессе в таксомоторном парке, научил Доктора, как купить за сто долларов "лайцен"29, и вчерашний врач стал кэбби.
      Нужно ли упоминать, что разговорная речь таксистов отличается от учебных текстов, по которым иммигрант изучает язык. Куда ни приедет Доктор: в аэропорт, к гостинице, в ремонтную мастерскую -- всюду слышит: "фак-ю! фак-ю!". Спросил своего кореша: что это значит? Тот объяснил: -Жаргончик... Вместо thank you30 таксисты в Нью-Йорке обычно говорят fuck you31.
      -- А почему они так говорят?
      -- Почему да почему. Они так говорят в шутку...