Ашот был абсолютно не готов к подобному разговору.
      - Карен... ты серьезно? - прошептал он, чувствуя, что теряет почву под ногами.
      - Серьезнее не бывает! - отозвался сын. - Так когда я могу жениться?
      Ашот и понимал, и отказывался понимать. Никакие строгие приказы успокоиться, взять себя в руки и хладнокровно, обстоятельно убедить сына в его заблуждении не помогали. Да он и не сможет ни в чем убедить уверенного в себе и целиком поглощенного первым и, видимо, серьезным чувством мальчика. Карен неожиданно самостоятельно распорядился своей жизнью. Она была его личным достоянием, а он сам никогда не был ничьей собственностью, в том числе и родительской.
      Ашот искренне пожалел жену: как она перенесет чудовищное известие? И как он сумеет ей все рассказать? Чуткий Карен догадался обо всем и предложил с подкупающей добротой и заботой:
      - Маме я могу рассказать все сам. Так будет, наверное, лучше. Но вы, в свою очередь, должны предоставить мне полную свободу в обмен на мое обещание учиться.
      Джангиров-старший мучительно размышлял, что теперь делать. Прежде всего, ни в коем случае не разрушить дружеских отношений с сыном, не потерять его доверия, найти компромиссное бескровное решение. Какое? Не разрешить же ему в самом деле спать с учительницей, а потом преспокойно на ней жениться?! Ни он, ни Маргарита никогда не согласятся на это, как бы они ни любили Карена. Где же подходящий вариант? Такая нелепая честность старшего сына... Лучше бы он обманул, соврал что-нибудь... Что за дикие мысли приходят ему в голову!
      - Давай позовем сюда маму, - продолжал Карен. - Пусть она тоже все узнает от меня сейчас.
      "Пусть, - равнодушно подумал Ашот. - Теперь совершенно безразлично, когда, кто и как все узнает..."
      Он встал и открыл дверь в коридор. Марго бродила от стены к стене и, увидев мужа, остановила на нем испуганный вопросительный взгляд.
      - Не волнуйся, рыжая, - сказал Джангиров, чтобы хоть что-нибудь сказать. - Будем надеяться, все образуется... Карен хочет сам тебе рассказать обо всем.
      - Обо всем - это о чем, Ашот? - прошелестела Маргарита. - Что-нибудь очень страшное, да?
      - Ничего страшного, - вздохнул муж. - Кроме того, что мальчик вырос, а мы с тобой почему-то не заметили. Как большинство родителей... Только, умоляю, не впадай в панику, этим ты ничем и никому не поможешь, здесь нужно все решать как-то иначе...
      Окончательно замороченная, перепуганная Рита робко вошла в кабинет и с тревогой взглянула на сына. Он широко улыбался, полностью убежденный во взаимопонимании.
      - Мама пришла, как ты хотел, - сказал Ашот, усаживая жену рядом с собой. - Расскажи ей... как-нибудь... поосторожней...
      Предостережение отца Карен проигнорировал. Он не желал понимать ничьих тревог.
      - Мама, я хочу, чтобы ты больше ни о чем не беспокоилась, - с безрассудной смелостью начал Карен. - Со мной все хорошо и даже отлично. Учиться я не брошу и поступлю, как ты мечтаешь, в университет. Только параллельно с университетом я собираюсь жениться. Весной я окончу школу, и тогда...
      Маргарита содрогнулась от ужаса. Ее ребенок, ее крохотный мальчик с теплыми лапками, ее самая дорогая частичка уходит от нее! Куда, к кому, для чего? Неужели она теряет его сейчас - почему, зачем? Нет, так просто и легко она его ни за что не отдаст, она его не отпустит от себя ни на шаг - своего маленького мальчика, темноглазого и привязчивого, как щенок. И Маргарита нанесла первый удар, заодно подставив и мужа, который явно не хотел решительных действий.
      - Разве папа согласился на твой новый образ жизни? А вопрос о браке просто рано обсуждать: тебе еще только пятнадцать.
      Карен нахмурился, улыбку сразу стерло с его лица.
      - Мне надоело без конца слышать о том, сколько мне лет. Я и сам прекрасно это знаю. Кстати, вашего согласия ни на что не требуется: я просто поставил вас в известность - и больше ничего.
      Такой наглости не выдержал даже Ашот.
      - По-моему, ты чересчур много на себя берешь, - заметил он, поглаживая вздрагивающие пальцы Маргариты. - И несколько рановато. Ты просишь не говорить больше о твоем возрасте, и это справедливо. Но все же, прости, Карен, сколько же лет твоей избраннице? Просвети нас с матерью.
      - Двадцать семь, - небрежно уронил Карен, делая им великое одолжение. - Прекрасный бальзаковский возраст...
      Ладонь Маргариты в руках Джангирова стала ледяной. Он в тревоге посмотрел на жену и увидел побелевшее и сразу осунувшееся постаревшее лицо.
      - Тебе плохо, рыжая? Что-нибудь дать?
      - Ничего не нужно, Ашот, - прошептала она. - Тут уже ничем не поможешь...
      Маргарита сказала правду. Карен смотрел непроницаемо и равнодушно. Он был сделан из камня, в сравнении с которым проигрывал даже несгибаемый журналист.
      Ашот встал и начал отмеривать шагами кабинет.
      - Давай все же определимся. Я не разделяю твоего настроения и не думаю, что для тебя полезно и разумно продолжать вести подобный образ жизни, который ты нам с мамой сейчас предлагаешь одобрить.
      Карен удивленно поднял брови, вновь непроизвольно и незаметно для себя повторив манеру Олеси.
      - Всегда вести себя разумно невозможно. А иногда просто необходимо стать очень неразумным и совершенно неуправляемым. На время, конечно. О вашем согласии я уже говорил, зачем повторяться? Оно мне не требуется.
      Когда-то Маргарита гордилась, что у нее такой умный, талантливый, целеустремленный сын. Теперь ее колотила нервная дрожь от его холодного, трезвого ума, от его ледяного тона. Ашот молчал. Дипломат от природы, он привык не отступать, даже натыкаясь на глухую стену, и обычно всегда настойчиво и вежливо ломал сопротивление, не применяя грубой силы. Но здесь действие было равно противодействию, словно журналист боролся сам с собой, пытался победить свою волю... Он продолжал молча ходить по комнате из конца в конец. Маргарита следила за ним с последней робкой надеждой: ведь должен же муж придумать что-нибудь! Ашот покусывал губы, изредка посматривая на замкнувшегося, мрачного Карена. Еще совсем недавно мальчик был так безмятежен... Как легко погасить человеческую радость! И имел ли Ашот право грубо и неосторожно вмешиваться в жизнь сына? Но разве можно с ходу, запросто разрешить ему делать все, что заблагорассудится?
      Размышления прервал Джангиров-средний. Он молча встал и пошел к двери, прямой, независимый, отгородившийся от мира и, прежде всего, от родителей, своей первой любовью.
      - Ты куда? - спросил, закипая, Ашот. - Мне кажется, мы не договорили...
      Он чувствовал себя совершенно беспомощным.
      - Мы вполне договорили, не договорившись ни о чем, - прохладно отозвался Карен. - И я теперь полностью свободен и никаких замечаний на мой счет, когда бы я ни вернулся домой, прошу не делать. А вообще, я могу не возвращаться. Если вам удобнее, чтобы я переехал, я отчалю немедленно.
      И сын вышел. Маргарита сидела неподвижно, глядя в одну точку.
      - Ашот... надо ведь что-то делать... Какая-то женщина, намного старше его... Эти постоянные ночевки у нее... Не оставлять же все как есть...
      Джангиров в бессильном отчаянии стукнул кулаком в стенку.
      - Только этого еще не хватало, - простонала Марго. - Что с тобой?
      - Ты можешь помолчать, рыжая?! - вспылил муж. - Хотя бы пять минут! Сначала один, теперь - другая! И все на мою голову, которую я совершенно с вами потерял! Все чего-то от меня хотят, чего-то ждут! Какого-то чуда, очевидно, волшебства!
      Он кричал, утратив всякий контроль над собой. Маргарита смотрела растерянно и недоуменно. Она действительно ждала от мужа решений и конкретных действий, но, не дождавшись ни того, ни другого, начала придумывать свои.
      - Тебе нужно съездить в школу, Ашот... Поговорить с директором...
      - Нет, рыжая, только не это, - категорически отказался муж. - Такая афиша ни к чему.
      - А его учительница? - закричала Рита. - Пусть директор знает о ее поведении! В конце концов, это имеет вполне определенное название, и мы можем подать в суд!
      Конечно, громкий судебный процесс оказался бы очень кстати в блестящей биографии Ашота Джангирова! Маргарита уже совсем ничего не соображала.
      - Я прошу тебя, - снова повысил голос Ашот, - я очень прошу тебя не выдумывать ложных и бессмысленных ходов. А главное, оставь, пожалуйста, сейчас в покое Карена, не трогай его, даже если тебе очень хочется. Я все улажу.
      Но Рита чувствовала, что это маловероятно: Ашот сам в полной растерянности, в замешательстве мечется в поисках единственно верного и столь необходимого им сейчас выхода. Он цеплялся за любую соломинку, и такой соломинкой оказался совершенно неподходящий совет Маргариты съездить к директору школы.
 
      Валерий снял телефонную трубку. Услышал голос старшего Джангирова и досадливо поморщился. Кажется, начинается...
      - Это Джангиров, добрый день. Я хотел бы увидеться с вами, если возможно.
      - Да, конечно, Ашот Самвелович, - ответил Валерий. - Вам удобно будет в пять вечера?
      Ашот уважал директора школы и слышал о нем только хорошее. Сейчас Джангиров опрометчиво рассчитывал, что разговор с ним может разрядить ситуацию, хотя с трудом себе представлял, как все получится. Соблюсти определенный предел искренности и откровения здесь очень трудно, и надо постараться найти предельно точную интонацию, тема достаточно скользкая: собственный любимый сын... До чего низко пал блестящий Ашот Джангиров, просто не хочется жить! Поймав себя на этой кощунственной для него мысли, родившейся на грани душевного надлома, Ашот понял, что дальше идти некуда. Он дошел до предела, еще немного - и последует настоящий срыв, за которым только болезни, тяжелые перемены, постоянная боль, способная изглодать душу и превратить человека в ничто за несколько месяцев. Быстренько он докатился!
      Соберись с силами, Ашот! Иначе будет плохо! Маргарита не выдержит одна, она без тебя погибнет, и есть еще маленький Левон, и Карен, наконец, его любимый, дорогой, родной Карен, который все равно вернется к отцу...
      Малахов, подтянутый и безупречно одетый, поднялся навстречу Джангирову. Они с нескрываемой симпатией осмотрели друг друга.
      - Я слушаю вас, - Валерий усадил визитера и сел за стол напротив. - Что-то случилось? Карен прекрасно учится и по этому поводу у вас не должно быть ни малейших тревог.
      - По этому - нет, - вздохнул Ашот. - Мне очень трудно говорить с вами, Валерий Семенович, и повод моего визита совершенно другой. Значительно неприятнее, чем мне бы хотелось. Но Карен - очень честный мальчик, даже, я бы сказал, чересчур... - Джангиров невесело усмехнулся. - Он сам нам с женой все рассказал...
      - О чем? - бесстрастно осведомился Валерий.
      Ему стоило немалых усилий выдерживать все подрастающее напряжение. Ашот не мог даже на секунду себе представить, что Малахов в деталях знает весь предстоящий рассказ Джангирова-старшего. В отличие от журналиста директор был в лучшем положении.
      С трудом составляя фразы, Джангиров добрался наконец до самой сути, которую директор давно прекрасно знал. Он искоса глянул на Ашота: тот сидел неловко, на краешке стула, постукивая пальцами по колену и глядя в стену. Валерий искренне посочувствовал ему.
      - Я понимаю и разделяю ваши чувства, Ашот Самвелович. У меня тоже растет сын. Но мне кажется, что и для вас, и для меня самое лучшее - не вмешиваться. Ну, посудите сами: что мы можем сделать? Допустим, я уволю Водяную - разве это нам чем-нибудь поможет? Только вызовет страшное озлобление мальчика, который может без всяких рассуждений, просто в отместку вам, бросить и учебу, и вас, и уйти куда угодно, лишь для того, чтобы уйти. Это наихудший выход.
      Ашот прикусил губу. Зачем он сюда приехал? Что он ищет, чего добивается: мести, правды, справедливости? И кто теперь в состоянии вернуть ему душу сына? Вот что ему единственно нужно: душа любимого ребенка, немедленно, сейчас, безвозвратно... Напрасно он послушался Маргариту, в ее рыжей голове иногда рождаются самые невообразимые проекты.
      Валерий тихо вздохнул. Знал бы Джангиров-старший, чего стоит директору его выдержка!
      - Я очень хочу помочь вам, Ашот Самвелович, но пока не знаю как. Остановить горный поток невозможно, он рвет даже плотину.
      Журналист молчал, по-прежнему глядя в стену. Зачем он приехал в школу? Всегда несгибаемый, бесстрастный, железобетонный Джангиров...
      - Я постараюсь все обдумать, - попытался смягчить положение директор. - Возможно, решение придет само собой. Одно я могу вам обещать абсолютно твердо: в школе никто ни о чем знать не будет, и Карен сможет спокойно ее окончить. Если, конечно, вы не захотите его перевести, чего я вам настоятельно не советую делать.
      - Я очень благодарен вам, Валерий Семенович, - сказал Ашот, вставая. - Простите за нелегкий и довольно бессмысленный разговор. Но жена так просила об этом, она страшно переживает...
      - Всегда рад вас видеть, - ответил, тоже поднимаясь, Малахов. - Поверьте, мне искренне жаль...
      Он не закончил фразу, внимательно взглянув Джангирову в глаза. Мужчины улыбнулись друг другу.
      - Передайте Маргарите Петровне, что в школе все очень довольны Кареном. Убедите ее, что все будет прекрасно. Я искренне в это верю и хочу, чтобы вы тоже разделили мою уверенность.
      - Спасибо, - тихо сказал Ашот.
      Никогда еще он не чувствовал подобного бессилия и беспомощности.
      Дверь за Джангировым едва слышно захлопнулась. Малахов откинулся на спинку стула и устало закрыл глаза. Боль слева снова напомнила о себе. Нет, долго так не продержаться. Олеся, потаскуха, дрянь! Сколько места заняла она в его жизни, эта маленькая учительница! Учила его когда-то, теперь вот обучает ребенка...
      - Чему ты можешь научить, моя девочка? - с ласковой иронией часто интересуется Глеб.
      О-о, многому! Она многому может научить, эта маленькая Олеся, шлюха с разлетающимися волосами! Твоя дочь, Глеб!
      Валерий открыл глаза и тоже уставился в стену. Нет, видно, и правда, пришло время уходить... Скоро Рождество, недавно овдовевшая тетушка Лиза, которая вышла когда-то замуж за немца и без малого сорок лет живет в Германии, настойчиво зовет его к себе. Вот и повод поехать. Эмме ничего объяснять не придется, она поймет, что ему нужно отдохнуть и развлечься. Валерий решительно встал со стула. Дожить бы только до конца декабря...
      В коридоре ему на глаза попалась Олеся, потому что очень старалась попасться. Странно, подумал Малахов, что она тут делает в этот час и почему ее больше не караулит верный мальчик?
      - У тебя был Ашот Джангиров, - утвердительно сказала Олеся.
      - Был, - согласился директор. - А почему ты беспокоишься? Просто честный ребенок рассказал все родителям и теперь вашу волшебную тайну будем хранить не только мы втроем, но и они тоже. Вполне порядочные и достойные люди. В отличие от тебя.
      - Валерий... - пролепетала Олеся. - За что ты так меня?..
      - И ты еще спрашиваешь за что? - возмутился Малахов. - Прямо верх издевательства! Кстати, это твоя идея - снять караул у школы?
      Олеся молча кивнула.
      - Умница! - похвалил директор. - Просто золотая голова! Вы свободны, госпожа Водяная! Можете спокойно ехать домой и ни о чем не горевать.
      - Валерий, - заторопилась вдруг Олеся, - я хочу тебе кое-что объяснить... Понимаешь, это настоящее безумие, это амок, как у Цвейга, понимаешь? Я просто ничего не соображала тогда...
      - А сейчас ты что-нибудь соображаешь? - вежливо поинтересовался директор. - Боюсь, что нет. И не нужно мне ничего объяснять, я сам все прекрасно понимаю. Езжай домой. И передай привет Полине. Я очень скучаю без нее.
      - А без меня? - спросила вдруг Олеся, подняв на него светлые глаза.
      Это был запрещенный прием. Олеся ударила так больно, как умеют делать одни только женщины около тридцати, которым нечего терять.
      - Ну, ты и дрянь! - с тихим ожесточением сказал Валерий. - Настоящая стерва! Я и не знал...
      - Теперь знай! - с торжеством выпалила Олеся. - Знай, что любил дрянь и стерву! И будешь любить ее вечно! И расплачиваться за свою любовь, потому что до этого ты еще за нее не платил!
      И она, повернувшись, пошла по коридору, маленькая учительница с рассыпающимися волосами, которые она вечно тщетно поправляла...Любимая во веки веков... Мерзавка, шлюха, негодяйка... Малахов прислонился к стене и осторожно потер левый бок. Боль опять напомнила о себе. Как хорошо, что тетушка Лиза живет в Германии! Только бы дотянуть до Рождества... Сгруппируйся, Валерий! Осталось не так уж много времени.
 
      Олеся тихо вошла в квартиру. Полина у себя в комнате спокойно измалевывала очередной лист. В гостиной с книгой сидел Карен. Он не слышал, как открылась дверь. Олеся опустила сумку на пол. В косметичке что-то тихонько звякнуло. Карен поднял голову и просиял.
      - Почему ты сегодня так долго?
      - Работа, - неопределенно ответила Олеся и скользнула в гостиную. - Вы ели?
      - По-моему, мы уничтожили разом все твои недельные запасы. И Полина, и я были страшно голодны. Потом она мне рассказывала о своей школе, которая ей не нравится.
      Олеся вздохнула.
      - Это прямо беда...
      - Ну почему? - не согласился Карен. - Левон тоже терпеть не может заниматься, просто каждому свое. Полина вот рисует...
      - Не хочешь ли ты сказать, что она собирается стать художницей? В ее рисунках нет таланта ни на йоту.
      - Все равно, - не сдавался Карен, - она может быть дизайнером, оформлять книжки, журналы. Ты устала, Леся? Я сейчас тебя накормлю.
      И Карен отправился на кухню. Олеся задумчиво посмотрела ему вслед. Мальчик умел делать абсолютно все, что было странно для ребенка, выросшего в семье Джангировых. И освоился он в чужом доме чрезвычайно быстро.
      Полина действительно не любила школу, но не это беспокоило Олесю. С возрастом девочка становилась все равнодушнее и безразличнее к окружающему. Утром стоило невероятных усилий ее растолкать. До машины Полина тянулась еле-еле, то и дело останавливаясь и отвлекаясь. Ее совершенно не волновало ни возможное опоздание, ни полученные оценки, ни собственный вид. Олеся с большим трудом научила дочку смотреться в зеркало, причесываться, чистить одежду и обувь. Олеся пыталась привить Полине вкус, развить в ней кокетство, разбудить интерес к тряпкам, украшениям, краскам. Но ее по-прежнему интересовали только краски на бумаге.
      Кроме того, уход Валерия как-то странно повлиял на Полину. То ли она действительно к нему искренне привязалась, то ли стала значительно больше понимать, но на Карена она иногда бросала угрюмые взгляды и уходила в себя. Оживала Поля лишь с приходом деда. Иногда Олеся со страхом смотрела на дочь: что она знает, что понимает? А вдруг - все?! И в груди неприятно холодело, словно под блузку попала ледышка и долго-долго там не тает.
      Карен принес из кухни поднос. Олеся глянула и поразилась.
      - Ты просто клад!
      Темные глаза блестели таинственно и загадочно. Олеся взяла вилку, но едва лишь поднесла ее ко рту, как замурлыкал телефон. Звонила Мэри.
      - Как поживаешь, училка? Мальчуган с тобой? А ты не могла бы одолжить его мне на пару деньков? Скучно чего-то...
      - У вас разные ростовые категории, - проворчала Олеся. - Не говоря уже о несовпадении желаний.
      Мэри хихикнула.
      - Это верно, но очень несправедливо. А как там Глеб?
      - Как всегда прекрасно, - вздохнула Олеся. - А вообще я не очень интересуюсь его делами и настроением. Свои замучили.
      - Он все еще с прибалтийской девкой? - поинтересовалась фотомодель. - Она не умеет ни стоять, ни ходить. Я подкараулила их на днях у старого Федора.
      - Надеюсь, ты не устроила папочке скандал? - обеспокоенно спросила Олеся. - Это было бы глупо...
      - А я вообще дурочка. От природы! - объявила Мэри. - Ты разве до сих пор не знаешь? Но до скандала я не опустилась, вот еще, унижаться перед девкой из занюханного вшивого Вильнюса! Какая-то певичка в баре по имени Юрате. Тьфу! Крашеная блондинка, неестественная, ненатуральная до мозга костей и манерная без меры. Литовская кукла, купленная за доллары. Ты ее видела?
      - Не имею ни малейшего желания, - пробормотала Олеся. - Кстати, ты оторвала меня от еды...
      - Хорошо, что не от другого, гораздо более увлекательного занятия, - хохотнула манекенщица. - Привет грузинчику!
      - Он армянин! - буркнула Олеся и положила трубку. Вошла в комнату. - Мэри совсем ополоумела. Но в моем папочке на самом деле есть нечто роковое, чего я никогда не могла до конца понять. Тебе он, кажется, тоже понравился?
      - Очень оригинальный характер, - сказал Карен. - Поэт - и этим все сказано.
      - Этим еще абсолютно ничего не сказано, - Олеся снова уселась за стол. - Поэты - они тоже разные.
      - Да нет. Есть всего лишь два типа: поэт для окружающих и поэт для себя. Господин Витковский относится к первому.
      Олеся задумчиво посмотрела на Карена. Что может дать ей этот мальчик? Не по возрасту умный, рассудительный, логичный... Что может он принести Олесе, кроме коротенького мига счастливого забытья, которое быстро сменится тяжким сознанием его кратковременности... И начнется боль, давящая, постоянная, избавиться от которой на время можно, лишь вновь проваливаясь в это короткое забытье...Что может она дать ему, не слишком юная, с дочкой на руках, бесталанная, бестолковая...
      Пока Карен не понимает опасной разницы возрастов. Потом он очнется от своего безумия...
      - Ты все равно бросишь меня, - ни к селу ни городу объявила Олеся. - Раньше или позже, но обязательно... Разве тебе не нравятся девочки?
      - Опять! - закипел Карен. - Ты снова об одном и том же! Это когда-нибудь прекратится?! Какие девочки? И почему все так отлично могут предсказать и предугадать мое будущее? Все, кроме меня самого! Почему нельзя спокойно жить и любить друг друга? Ты изобретаешь несуществующие, ложные проблемы, просто высасываешь их из пальца! Это издержки и недостатки твоей богатой фантазии! Лучше бы ты ничего не выдумывала!
      - Я ничего не выдумываю. Это правда жизни.
      - Жизни?! - закричал Карен. - Чьей жизни?! Твоей?! Моего отца? Моей матери?! Господина Малахова? Но есть еще моя правда, правда моей собственной жизни, и я полагаюсь только на нее!
      - Правда одна! - попыталась объяснить ему истину Олеся. - Одна, а не множество!
      - А вот это как раз неправда и стереотип мышления! И даже не пробуй меня переубедить! Правда у каждого своя: выстраданная и осмысленная! И у каждого - свое плохо и свое хорошо! У одного беда - случайность, а у другого она закономерна, всегда стоит в своей графе, на своем определенном месте. Именно поэтому люди делятся на пессимистов и оптимистов.
      - А кто ты? - пробуя погасить его вспышку, спросила Олеся. - Мне кажется, не пессимист...
      - Как раз он самый, - буркнул Карен. - Только я подразумеваю под пессимизмом нечто другое. Это скорее попытка трезво разобраться во всем. Оптимизм ни в какие детали и подробности не вникает. А всего лишь попытка потому, что никому еще не удалось понять все на свете до конца. Но к нему, конечно, приближались, были совсем рядом...
      - К концу познания? Но ведь это смерть живого! Такого конца нет!
      Карен улыбнулся.
      - Вероятно... Ну тогда стоит вернуться назад! Пойдем немедленно?
      - Да, - засмеялась Олеся.
      На столе все давно остыло.
      - Боюсь, что ты чересчур далеко ушел от меня в своих анализах и наблюдениях. Поймем ли мы с тобой друг друга?
      - Попробуем? - очень серьезно спросил Карен и доверчиво протянул ей руку.
      Олеся вложила в нее свою ладонь, мальчик уверенно и крепко стиснул тонкие пальцы и усмехнулся.
      - Сколько ты можешь промолчать на тему "старая Олеся и маленький Карен"?
      - Мало, - честно ответила Олеся.
      Карен снова улыбнулся в ответ.
      - Ну, мало так мало... Все же попытайся растягивать промежутки между своими нелепыми выступлениями.
      - Хорошо, - пообещала Олеся. - И ты тоже постарайся не слишком громко кричать на меня в следующий раз в случае такой необходимости.
      - Постараюсь... Но ты ведь знаешь, я сумасшедший.
      - Знаю, - спокойно отозвалась Олеся.
      Карен засмеялся. Что может быть счастливее их одиночества вдвоем? Ее волосы разлетались по плечам, и над всем миром - лишь один чистый запах ее духов...
      - Есть информация - я собираюсь сюда переехать.
      Олеся прикусила губу. Вместе ходить в школу по утрам?.. Что и говорить, перспектива заманчивая... Карен угадал ее мысли.
      - Я буду уходить раньше, прыгать в автобус, и никто ни о чем не догадается.
      Ужин пропал окончательно. Олеся отодвинула в сторону сыр и спагетти.
      - Карен, - с трудом сказала она, - твой отец приезжал сегодня в школу...
      - Отец?! - неприятно изумился мальчик. - Что ему там было нужно?
      - Можешь спросить у него. Он довольно долго сидел у директора. Вероятно, ввел Валерия в курс дела...
      Карен хмыкнул.
      - Оригинально... Как можно ввести в курс дела человека, который давно обо всем знает?
      - Не иронизируй, пожалуйста, - взвинтилась Олеся. - Сейчас это ни к чему. Все очень нехорошо...
      Карен быстро пересел поближе к ней.
      - А я так не думаю. Директор достаточно благороден и умен. А моих родителей бояться смешно, они меня обожают.
      - Но ведь отец поехал в школу... - Олесе ситуация не нравилась все больше и больше.
      - Он доверяет порядочности, опыту и уму Малахова, - объявил Карен. - И он прав, несмотря на мое сложное отношение к директору.
      - Значит, ты полностью доверяешь родителям... Поэтому рассказал им все...
      - Ну да... Сказал себе, как всегда: "Сейчас я буду честным..." Не вижу никакого смысла держать их в неведении. Пусть все знают, что я люблю тебя! И ты обязательно будешь моей женой, как только я окончу школу! Ты ведь будешь моей женой, Леся?
      Ответа ему не требовалось. Просто было необходимо еще раз подчеркнуть непреложность и неотвратимость грядущего события.
      - Женой на какое-то время, - грустно уточнила Олеся. - Потом ты неожиданно прозреешь и увлечешься более молодыми...
      - Опять!! Леся, ты опять?! Ты же мне пять минут назад обещала! - заорал Карен. - Почему я должен ими увлечься, объясни, в конец концов, если сама понимаешь!
      - А Дина? - хитро спросила Олеся. - Не ее ли ты совсем недавно так нежно брал за ручку?
      Карен заразительно расхохотался.
      - Ты подсматривала? И ты ревнуешь меня к Дине? Знала бы она об этом! Просто замечательно! Не знаю, почему, но мне жутко нравится твоя ревность! Теперь я специально буду брать ее за ручку, чтобы подразнить госпожу Водяную. Отошли Полину спать, в конце концов...
      Удивительное, волшебное, неповторимое одиночество вдвоем... Разлетевшиеся по плечам волосы Олеси, и над всем миром - только чистый запах ее духов...
 
      Дина буквально приросла к Карену. Один его опрометчивый поступок совершил невероятное: девочка начала ходить за Кареном, как он когда-то - за Олесей. Причем за Диной постоянной тенью следовала Люда. Идиотическая ситуация раздражала и злила Олесю и очень забавляла Карена, играющего с девичьей влюбленностью неосторожно и безжалостно.
      - Это изумительная развлекалочка для жизни, - хохотал он. - И ты, Леся, не мешай мне радоваться.
      Можно ли было ему в чем-то помешать?!
      Но самое интересное заключалось в том, что Люда и Дина неожиданно подружились. Их крепко спаяла общая неразделенная и бессмысленная влюбленность - прочная основа внезапной симпатии и жалости друг к другу. Девочки уходили теперь после занятий только вместе и вместе приходили утром, иногда даже держась за руки. Было смешно и грустно наблюдать со стороны тяжеловесную некрасивую Люду, которой надеяться было не на что, и хорошенькую, нежную Дину, продолжавшую верить в свои силы и абсолютно не подозревавшую, что надежд и у нее нет никаких.
      Мальчик требовал во всем полной свободы действий, и дипломатия Олеси исподволь становилась дипломатией особого рода: как скажет - так и будет.
      ...Сон был цветной, увлекательный, с детективным сюжетом. Вероятно, в нем предполагалось две серии, но на самом интересном месте Олеся провела рукой по щеке Карена.
      - Просыпайся, засоня... Пора... Вот если бы ты ночью спал, а не безумствовал, тогда бы тебе не пришлось так мучиться по утрам...
      - Тогда мне пришлось бы мучиться по ночам, - бормотнул в полусне Карен. - А это значительно хуже. Каждый сам выбирает свои муки. Холодный душ - и все пройдет, я проснусь окончательно. Только бы доползти до ванной...
 
      8
 
      Поздно вечером Валерий добрался до аэропорта. Весь в огнях, он словно светился изнутри, как светлячок. Какие длинные, прекрасные тела у самолетов... Позади осталась предрождественская Москва, яркая, переливающаяся, радостная в допраздничной суете. Город покупал елочные игрушки, конфеты и вино. Все позади...
      Позади прощание с Эммой и Семеном будто бы только на рождественские каникулы, а на самом деле - навсегда... Позади - брошенная на произвол судьбы школа, Глеб, Олеся, Джангировы... И теперь уже совершенно безразлично, что ждет его в Европе, как он устроится в Германии, чем будет жить и заниматься...
      Малахов стоял, прислушиваясь и привыкая к неровной, неритмичной, слишком громкой мелодии, привязавшейся к сердцу. Еще одно Рождество, последнее на этой проклятой московской земле, где он ничего для себя не нашел. Теперь он сможет наконец остаться наедине со своей душой, которой давно не владел. Чувство к Олесе было сильнее его, потому что росло с каждым днем, незаметно становилось огромным, а Валерий совсем не менялся. Он словно остановился рядом с Олесей и с тревогой следил за нею. И чем дальше уходила она от него, тем оказывалась нужнее. Что он сделал для нее? Что он должен был сделать? И что он знал о ней? Да ничего... Поэтому ждал необыкновенного и надеялся на лучшее... Почему он не мог жить спокойно и безмятежно, как учил Глеб?..
      Вчера директор заехал к поэту попрощаться. Вот без кого Малахову будет плохо в Европе... Глеб встретил Валерия с искренней радостью. Юрате была прелестна в шелестящем, серебряном платье. Тонкие ручки, которые она явно не знала, куда деть, неловко свисали по бокам.