Что мне делать без тебя?

      - Сто раз тебе надо повторять?! - рассердился тот. - Зачем ты изображаешь склеротика? Сам только что втолковывал Поле про десять дней!
      Витковский усмехнулся.
      - Действительно, страшно глупо. Мне кажется, с возрастом я дурею. Но и ты, извини, умнее не становишься. Какие-то скоропалительные выводы, необдуманные решения и совсем уж мальчишеская выходка с отъездом... Или ты правда думаешь, что все так серьезно?
      - Думаю, - тихо отозвался Малахов. - Даже уверен в этом... Безумие всегда очень серьезно.
      - А я говорю - дурь! - заявил Глеб. - Дурь - и ничего больше! Нужно только немного переждать, вот и все! Но страдать из-за минутных увлечений - тьфу! Из вас троих главный сумасшедший все-таки ты! Вчера, признаюсь, я еще надеялся, что ты передумаешь улетать, но, видно, ошибся. Передать что-нибудь Олесе?
      Валерий отрицательно покачал головой. Сердце предостерегающе стукнуло.
      - Ничего не надо, Глеб. Впрочем, можешь объяснить ей - чтобы она не слишком мучилась - что я давно не видел тетю Лизу и очень по ней соскучился.
      - Тетя Лиза... - пробормотал поэт. - Как вовремя всегда находятся эти спасительные тетушки... Она богата, твоя тетя Лиза? Ты хоть получишь от нее приличное наследство?
      Малахов пожал плечами.
      - Понятия не имею. Выясню на месте. Вон бежит Полина! Что ты еще выдумал с подарком?
      Девочка подлетела к Валерию и ткнулась головой ему в живот.
      - Это тебе, Валерий! С Рождеством!
      Малахов взял пакет у нее из рук. Пора было садиться в самолет. Табло уже не раз помаргивало, напоминая о времени.
      - Спасибо! - сказал он. - Спасибо вам обоим за все... Ну, пока! Я скоро вернусь...
      И медленно, поминутно оглядываясь, двинулся вперед. Две фигуры - большая и маленькая - дружно махали ему вслед. Валерий в последний раз оглянулся. Две уменьшающиеся фигурки вдалеке... И широкое, ровное поле аэродрома впереди, с которого через несколько минут рванется в воздух его последний на этой проклятой московской земле самолет...
 
      9
 
      - Ашот! - пошевелилась рядом Маргарита. - Да когда это кончится наконец?
      Муж удивился ее вопросу и проснулся. Часы показывали пять минут третьего. Карен, конечно, дома опять не ночует. Если Рита спрашивает о нем, то это не кончится никогда.
      На улице под окнами кто-то беспрерывно с отчаянием выкрикивал:
      - Я хороший, а она меня бросила! Я хороший, а она меня бросила!
      - Сумасшедший! - шепнула Маргарита. - Так кричит уже очень давно.
      - И что я должен делать? - спросил Джангиров.
      - Ну, Ашот! - закапризничала Маргарита. - Я хочу спать!
      Муж лежал, глядя в потолок и вспоминая темноглазого сына с его заносчивым и вызывающим видом.
      - Что же делать? - повторил Джангиров.
      Словно ему в ответ распахнулось окно этажом ниже.
      - Молоток твоя баба! - заорал басом сосед. - Ты, видно, ей надоел так же, как нам!
      "Хороший" растерялся и замолчал. Ашот улыбнулся. Наступила долгожданная тишина. И в этой тишине Джангировы ощутили неестественную, угнетающую пустоту в комнате Карена.
      - Все-таки ты напрасно разрешил ему не ночевать дома, - жалобно посетовала Маргарита. - Я понимаю, у тебя не было другого выхода...
      - Что я должен сделать? - в третий раз повторил Ашот. - И почему ты совершенно не спишь по ночам? Ведь тебя разбудил не этот страдалец, ты просто еще не засыпала.
      - Да, правда, - виновато согласилась Рита. - И ты ничем не можешь мне помочь... Неужели мы совершенно бессильны?
      Джангиров уже примирился с этой мыслью: у него дьявольски упорный ребенок. Ашот погладил жену по плечу.
      - Боюсь, что так, рыжая... И это очень хорошо. Карен сейчас счастлив, зачем ему мешать? Любовь - всегда испытание, и нужно радоваться, что он оказался к нему готовым. А вот мы слишком плохо знали его. Думали, мелочи, переходный возраст, то да се. Переходили, переходили и наконец перешли... Прямиком к любви... Человек всегда начинается с мелочей, чтобы проявиться по-настоящему в чем-то большом и серьезном. Все-таки лучше обмануться в ребенке позже, чем не поверить вначале. Я всегда и во всем доверял Карену. И сейчас доверяю. Он вряд ли ошибается в себе.
      - Спорно и неоригинально! - заявила Рита, прежде никогда не спорившая с мужем. - Ты чересчур идеализируешь Карена! Всегда и во всем. А мы не такие уж тупые!
      - Возможно... Но не это главное. Просто нам не стоит лезть в его жизнь. Пусть любит, учится понимать другого, сострадать... Да и Малахов, вспомни, не советовал нам вмешиваться в личные дела Карена...
      Марго возмущенно села.
      - Ах, Малахов? Ты и его представляешь себе совсем не таким, каков он есть. Уже прошло несколько месяцев после его отъезда, но никто до сих пор ничего не понял! Куда он уехал, почему, зачем? Бросил все, ни слова не сказал на прощанье, не прислал никому ни полстрочки! Здесь какая-то нехорошая тайна, а его жена почему-то предпочитает все оставить как есть и даже не пытается что-либо предпринять и изменить. Все секреты да секреты! Твой загадочный и любимый Валерий Семенович ужасно, страшно нас подвел! Он непорядочный!
      - Да чем он нас подвел, рыжая? Скорее, мы сами себя подвели. А его загадочность не такая уж необъяснимая. По всей вероятности, он просто не мог жить дальше по-прежнему, вот и все.
      Маргарита повернулась к Ашоту, отбросив назад густые, не редеющие с возрастом, тяжелые волосы. Рыжий ангел, насквозь земной и давно позабывший о своих небесах...
      - Ты договорился до абсурда! Я тоже не могу больше жить так, как живу: я не могу не видеть Карена неделями и знать, что он ночует у старухи и трахается с ней, мой ребенок! Прости меня, Ашот! Может, мне тоже теперь все бросить и бежать отсюда куда глаза глядят?
      - Рыжая, - в который раз попытался найти веские, убедительные доводы Джангиров, - ты преувеличиваешь! Мне тоже многое не нравится, но, тем не менее, у Карена серьезное чувство, и она вовсе не старуха, а очаровательная женщина.
      - Ах, вот как! - взвилась Маргарита. - Значит, ты ее видел и был очарован?! Замечательно! Тогда нам с тобой больше не о чем разговаривать! Ты можешь и дальше поощрять страсть мальчика и уверять, что это серьезное чувство! Заодно я разрешаю тебе самому влюбиться в нее и тоже там ночевать! Если Карен тебе позволит! Кстати, она моложе меня, что же ты не сообщил мне об этом?
      Ашот постарался, чтобы жена не увидела его улыбку. Как вызывающе чужое счастье и как легко люди поддаются его вызову!
      - Рыжая, - шепнул он, - а я даже не подозревал, что ты умеешь ревновать! Ведь я ни разу в жизни не давал тебе повода. И, знаешь, у меня еще никогда не было ни малейшего желания тебе изменить! Почему бы это?
      - Еще не было? - продолжала взбешенная Маргарита. - Хорошее заявление! Еще не было! Значит, будет? Прекрасно, что ты меня порядочно и честно предупредил!
      - Опять ты со своим "хотелось"! Ты слишком часто стала предъявлять свое желание как неопровержимый аргумент. Но я согласен принять его целиком и полностью с одним условием: ты тоже всегда будешь делать то, что хочется мне!
      Рита так удивилась, что тотчас потеряла большую часть воинственного запала.
      - А разве я делаю иначе? По-моему, я всю жизнь только и выполняю твои желания!
      - Да?! Что ты говоришь! - притворно изумился Ашот. - Ну, тогда выполни одно из них, но немедленно. По крайней мере, потом ты будешь спать. Могу поклясться.
      И пока Марго пыталась самостоятельно понять, что он имеет в виду, Ашот начал целовать роскошные рыжие волосы, белый, до сих пор такой гладкий лоб, любимые, сейчас такие разгневанные глаза... Жена притихла, пытаясь, правда, проворчать что-то в ответ, но ее попытки все слабели и слабели, а губы все крепче прижимались к сделанному из металла Джангирову, оказавшемуся вдруг совершенно бесхарактерным перед собственным сыном, созданным из значительно более прочного материала.
 
      Валерий действительно не сообщил о причинах и мотивах своего отъезда и, по меньшей мере, странного поведения. Невразумительная открытка из Германии, написанная неразборчиво, наспех, ничего не объяснила Эмме. Единственное, что она хорошо поняла - он не вернется никогда. Ни после Рождества, ни весной, ни летом, ни через год... Он вообще к ней не вернется, не вернется в Россию, в Москву. Он хочет жить в Европе, и пусть остальное не тревожит Эмму: как он собирается существовать - его личное дело.
      В воздухе настойчиво запахло весной, и молодые, неразумные юноши, не боясь весенней сырости и рискуя простудиться, бродили по ночам до утра, обнимая своих юных спутниц за худенькие плечи.
      Семен спросил об отце на ходу, и, выслушав довольно пространное и неопределенное объяснение матери, вполне им удовлетворился.
      Валерий и Олеся были очень наивны и жестоко заблуждались: Эмма все о них знала. Но предпочитала не вмешиваться. Малаховы давно жили, как соседи, по странному капризу судьбы соединенные под одной крышей. Любовь в их доме никогда не зимовала, но Эмма все же старалась сохранить едва теплящиеся, почти не греющие ощущения молодости, когда погруженный в книги юноша казался ей олицетворением всего самого лучшего на Земле. Он работал, работал, работал... Сидел ночами. Валерий не любил никуда ходить, все вечера, выходные и праздники просиживал дома. И как же он, умный, рассудительный директор школы, не смог догадаться, насколько подозрительными и странными будут для Эммы его вечерние отлучки?
      Люди удивительно слепы. И почему-то всегда уверены, что окружающие тоже лишены зрения.
      За годы довольно безрадостного существования рядом с Малаховым Эмма сумела так притерпеться к своей беде, так с ней свыкнуться, что смогла не по-женски мужественно вынести новый поворот судьбы. Эмма понимала, что все равно у Валерия с непутевой Олесей ничего не получится - просто не может получиться! - а поэтому лучше всего затаиться и переждать это позднее увлечение мужа.
      Но Малахов поступил слишком неожиданно... Он бежал от своей любви. Значит, и от Эммы.
      Она почти забыла, что такое мужчина в постели. Рассчитывать на других мужчин не приходилось - не та внешность, а интимные общения с Валерием давно стали эпизодическими. Их нельзя было принимать всерьез. И муж раньше не придавал им большого значения. Потом у него все изменилось... Но не у Эммы. Никто никогда не интересовался ею - душа кажется прекрасной, загадочной и глубокой только у красивой женщины.
      Но Эмма продолжала преданно любить Олесю и хранить добрые воспоминания о Валерии. В конце концов, никто не хотел сделать ничего плохого. Люди просто мечтали быть счастливыми. Естественное и законное желание... И сложилось так, как сложилось...
      Олеся обладала странной особенностью, переданной, очевидно, ей по наследству Глебом: ее почти все любили, в том числе и женщины. Трудно сказать, почему: то ли из-за ее предельной искренности, то ли из-за вечной неудачливости даже в самых удачных вариантах. Люди тяготеют к несчастным: их можно жалеть и опекать, им нужно помогать и сострадать. А женщины способны забыть и простить что угодно, кроме счастья - оно не прощается никогда и никому.
      Порой Эмма подозревала, что ее дорогая и любимая подружка умело и тонко играет на самых податливых и нежных струнах человеческих душ. Она легко добивалась сочувствия несколькими фразами и постоянно пользовалась своим положением разведенной женщины с ребенком.
      Были ли Олеся и Валерий жестоки к Эмме? Этот вопрос ей даже не приходил в голову. Добрая, безотказная и доверчивая, Эмма рассматривала их встречу как непреложный, свершившийся без всякого их участия факт. Что они могли сделать? Не любить? Не мечтать о счастье? Да кто на такое способен...
      Люди должны искать гармонию. Обязаны. Не получится с одним - ищите следующего... До бесконечности. И у каждого в жизни бывает свой, иногда единственный шанс на любовь. Он был у Валерия с Олесей. Что поделаешь, если они не сумели им правильно воспользоваться...
      Эмма не хотела быть виноватой ни в чем. Не желала брать на себя ответственность за чужие несчастья.
      После внезапного отъезда, скорее, бегства Валерия, когда его школа оказалась на грани катастрофы и родители уже всерьез подумывали о переводе детей, Эмма, неожиданно для многих, сумела все сохранить. В школе Малахова остался высокий, известный всему городу уровень преподавания, прежняя удивительно теплая, на редкость дружеская атмосфера, свобода и легкость отношений... Правда, никто не подозревал о степени такой свободы, втайне добравшейся до самого предела... Но это частность.
      Эмму любили ученики и учителя. Понимая, что никто лучше нее не сможет сейчас продолжить дело, начатое Малаховым, они просили утвердить на место директора его жену. Пока хотя бы временно. В округе сначала согласились на подобную замену с трудом, в порядке эксперимента. Но он вполне удался. И только один Семен знал, каких нравственных и физических усилий это стоило его матери.
      Внешне Эмма осталась все той же неаккуратной и заботливой толстухой, искренне привязанной к детям и Олесе, которая бродила в первые дни после Рождества по школе как потерянная, глядя перед собой ничего не видящим взглядом. Казалось, она не замечала Полины и Карена, выбивавшегося из сил, чтобы разрядить обстановку. С Глебом Олеся не виделась, Эмму пыталась избегать, хотя сделать это было невозможно.
      "Она не может больше плакать, - с жалостью глядя на Олесю, думала Эмма. - Значит, с ней совсем плохо. Может быть, позвонить Витковскому?"
      К телефону подошла Юрате, которая явно насторожилась, услышав незнакомый женский голос. Она немного поколебалась, но ступить на путь обмана не решилась и позвала Глеба.
      - Витковский слушает! - пророкотал в трубку поэт.
      - Глеб Иванович, - не очень уверенно начала Эмма, - это Малахова... Я прошу прощения за неожиданный звонок, но я хотела бы с вами встретиться. Дело касается Олеси. Она очень меня беспокоит.
      - Олеся... - недовольно повторил Глеб. - Она тоже меня беспокоит, но, в конце концов, каждый должен прожить свою жизнь! Олеся никогда не желала меня слушать, а теперь расплачивается за собственные ошибки. Эмма, дорогая, не нужно запрещать искупать свои грехи! Ты ведь прежде никогда не лезла в чужие дела. Я уважаю тебя за это безгранично, хотя отказываюсь иногда понимать - нельзя быть до такой степени безропотной! Ну, и теперь тоже не стоит мешать Олесе страдать, пусть в полной мере насладится, до конца насытится своим страданием - таков характер! Только тогда она сможет успокоиться и заняться собой, дочкой и работой. Иначе ничего не получится, так что ты даже не пробуй что-то изменить, Эмма, дорогая! Вон моя литовочка надула губки, услышав слово "дорогая". Она всегда обижается, когда я общаюсь с женщинами. По ее мнению, самое лучшее, чтобы она представляла прекрасную половину человечества в единственном числе. Что-нибудь слышно от Валерия?
      - Ничего, - отозвалась Эмма. - Я думаю, он больше не будет писать. Я послала на адрес тети Лизы два письма, но никто не ответил. Продолжать нет смысла.
      Глеб невесело хмыкнул.
      - Да, наверное... Ну, а как этот ваш мальчик... - Витковский выразительно и недобро помолчал, - Карен Джангиров, кажется? Он все еще ходит за Олесей?
      - Карен прекрасно учится, - ответила Эмма. - Он гордость школы. Весной он ее окончит. Все остальное меня не касается.
      - А напрасно! - неожиданно взорвался поэт. - Совершенно напрасно тебя это не касается! Нельзя быть такой безответной, робкой мокрой курицей! Так можно дойти до любой глупости! А Семен тебя касается? И тогда почему тебя так трогают переживания Олеси? Пусть и они тоже тебя не волнуют! Это будет лучше и для тебя, и для нее! Уж поверь моему богатому жизненному опыту!
      Эмма его опыту верила, но у нее давно был свой собственный, и тоже довольно богатый.
      - Я думала... - попыталась она объяснить, но Витковский не дал ей сказать больше ни слова.
      - А ты не думай, дорогая! И тогда все будет в полном порядке! Олеся не нуждается ни в спасении, ни в облегчении, ни в утешении! Да и чем ты можешь помочь? Вот этот твой блестящий ученик - может! И предоставь это делать ему и только ему одному! Вы все надоели мне со своими надуманными проблемами и нелепыми мировыми трагедиями! Это не трудности, не вопросы - это дурь! Как ты, разумная, рассудительная женщина, не понимаешь таких простых вещей! Не вмешиваешься - и чудесно! Не вмешивайся дальше, но уж ни во что, понимаешь, Эмма, ни во что! А моей девочке просто нужно надрать уши, вот и все! Это самое правильное! Мальчики, красавчики! Каждый по-своему с ума сходит! Только не иронизируй про себя, что я за всеми вижу, а за собой нет! Я прекрасно все вижу и за собой! Но у меня это нормальный, спокойный образ жизни, а у Олеси - какие-то немыслимые, невероятные страдания и муки! То ли дело мои свистушки: подулись себе часок-другой - и все в порядке! Через два часа забыли любые огорчения и неприятности! Передай Олесе, Эмма, что она дура! И ты тоже, прости меня, дорогая! Если хочешь, приезжай, я тебя познакомлю с Юраткой, она прелесть - вон сидит улыбается! А не хочешь - извини, я очень плохой мальчик и терпеть не могу выяснять отношения: ни свои, ни чужие! Так ты едешь, Эмма?
      Говорить дальше было бессмысленно.
      - Нет, к сожалению, я сейчас не смогу, - отказалась Эмма. - У меня сегодня много дел. Может быть, в другой раз...
      - Вот и чудненько! - одобрил поэт. - Занимайся себе делами и школой. И никогда не пытайся нарушить естественный ход событий - он ненарушаем! И еще, я очень тебя прошу, если что-нибудь будет от Валерия - дай мне тут же знать!
      - Хорошо, Глеб Иванович, - пообещала Эмма. - Если что-то будет...
      Но ничего не было. Валерий сгинул в Европе, а лететь его разыскивать у Эммы не было ни желания, ни времени, ни сил. И денег, кстати, тоже. Лишние расходы ей были ни к чему, да и Семена не на кого оставить. Раньше она могла бы понадеяться на Олесю, но не сейчас. Неизвестно, насколько бы растянулась ее депрессия, если бы не беда с Кареном.
 
      Маргарита позвонила Ашоту в редакцию и, поскольку Джангиров уехал по делам, передала секретарю, что просит мужа приехать домой пораньше. Жена редко звонила Ашоту на работу, и он насторожился, почуяв недоброе.
      - Маргарита Петровна просила передать, что ничего не произошло, - объяснила секретарь, видя его встревоженное лицо.
      - Да, да, я понял, спасибо, - отозвался Ашот. - А много у нас на сегодня запланировано?
      Заранее назначенные встречи отменить было нельзя, и Ашот постарался не думать о том, что ждет его вечером. Только сев в машину, он попытался себе представить, почему Маргарита звонила ему, и откинулся на спинку сиденья. Нет, лучше ничего не воображать.
      Дома, на первый взгляд, было тихо и спокойно. Суетилась Дуся, звучала музыка в комнате Левона, царила привычная тишина у Карена...
      "Мальчик совершенно здесь не живет, - грустно подумал Ашот. - Я его очень редко вижу. Неужели так будет и впредь? Как-то уж слишком быстро выпорхнул он из гнезда..."
      Маргарита вышла в переднюю.
      - Прости, никак не мог освободиться раньше, - целуя ее, сказал Ашот. - Что-то очень срочное?
      - Нет, - замялась Рита. - Ничего особенного. Просто... Ты поешь и отдохни, а потом мы поговорим.
      Ашот ослабил узел галстука.
      - Опять о Карене? Как только тебе не надоест... Ну, хорошо, подожди немного.
      Через час он плотно закрыл дверь и сел напротив жены.
      - Что ты еще придумала? Ведь мы с тобой, кажется, договорились...
      Но с Маргаритой нельзя было ни о чем договориться, если речь шла о детях. Тут она становилась неуправляемой. И достучаться до ее сознания и здравого смысла было попросту невозможно. Сегодня, вдобавок, Рита вела себя в высшей степени странно: как-то жалась, смущалась, не зная, с чего начать. Муж пришел ей на помощь.
      - Карен не приходил?
      - Он зашел ненадолго, - оживилась Марго. - Что-то взял в своей комнате, кажется, книги, и ушел. Сказал, что придет завтра. Видишь ли, Ашот... - снова замялась Рита и вытащила из кармана упаковку с ампулами. - Вот! - выдохнула она и положила ее перед мужем.
      Джангиров взял ампулы в руки. Название ему ничего не говорило: журналист никогда не болел.
      - И что же это такое? - он недоуменно повертел упаковку в руках. - Новый наркотик? Ты хочешь сказать, что Карен колется? Нашла коробку в его комнате?
      - Это не наркотик, - с трудом выговорила Маргарита. - Это очень сильный препарат, снижающий давление... Но не только давление, понимаешь? Давай попробуем колоть его Карену...
      Ашот в замешательстве посмотрел на жену, не улавливая смысла сказанного. Потом наконец понял.
      - Кажется, дошло, - еле слышно сказал Джангиров.
      Он боролся с неистовым искушением со всего размаха швырнуть ампулы в лицо Маргарите. Рыжий ангел... Но ограничился тем, что со всей силой сжал их в ладони. Тонкое стекло моментально хрустнуло в его тренированных мощных пальцах, колючей болью пронзив ладонь. На брюки потекла кровь.
      Маргарита вскочила.
      - Что за демонстрация, Ашот! К чему эти трагические трюки?! И у меня есть еще одна упаковка!
      Джангиров неторопливо встал и с полным самообладанием отряхнул руку от стекла. Кровь потекла на стол.
      - Как ты только додумалась до этого, рыжая? А колоть тоже будешь ты? Каким образом? Свяжешь его с помощью наемников? И разве небезопасно просто снижать давление? А если ты изуродуешь его на всю оставшуюся жизнь? Ты подумала об этом?
      Маргарита вызывающе вскинула голову.
      - Колоть будешь ты, я не умею! В сок насыплем снотворное, вот и все! А Карен очень здоровый мальчик!
      У нее, оказывается, была четко выработанная программа действий. Растерялся даже железоподобный Джангиров. Он снова опустился в кресло и закрыл руками лицо. Кровь текла непрерывной струйкой между пальцев и капала на пол. Все вокруг уже было покрыто бурыми пятнами.
      - Дуся! - вдруг истерически завизжала Рита и топнула ногой. - Дуся, скорее! Помоги!
      Вбежавшая Дуся сначала остановилась, не в силах понять, что произошло и почему хозяин в крови, но тут же пришла в себя и, охая и ахая, бросилась к Ашоту. Через десять минут он отправился в постель. Дуся, непрерывно причитая, убирала в гостиной и успокаивала испуганного Левона. Маргарита плакала, уткнувшись лбом в плечо мужа. Он осторожно гладил ее левой рукой по голове.
      - Ты, рыжая, хорошо умеешь только реветь! Ты хочешь сделать из юноши импотента... Или ты потеряла всякую способность соображать? И сколько времени действует твой препарат?
      - Не знаю, - плакала Рита. - Долго...
      - Не знаешь или долго? - попробовал уточнить Ашот. - И долго в твоем понимании - это сколько?
      Маргарита вытерла слезы кулачком.
      - Если ты хочешь, - неуверенно сказала она, - я могу узнать все подробности прямо сейчас...
      - Сейчас не надо, я очень устал, - целуя ее, отказался муж. - Узнаешь завтра. А теперь я буду спать.
      Рита радостно выскользнула из спальни, чувствуя, что близка к желанной победе. Ашот остался в одиночестве. Он не собирался спать - ему нужно было обдумать все хорошенько. Маргарита, конечно, окончательно обезумела, попросту озверела в неуемном желании удержать при себе хоть на время своего ребенка. Его все равно ничем не удержишь. Но если попытаться искусственно погасить, притушить ненадолго костер его желаний... Кто знает, насколько его чувство духовно и нет ли здесь одной простой физиологии... А если это так, Маргарита права: физическая тяга уйдет - и не останется ничего... Пустота... Тогда Карен вернется домой...
      Вот только следы от уколов и неожиданность странного состояния... Вдобавок, снижение давления... Как это сможет объяснить себе Карен? И что делать, если он догадается и предъявит обвинение родителям?
      Утром Маргарита, дергая на груди кофточку и опустив глаза, робко сообщила мужу за завтраком, что обо всем разузнала. Ашот с досадой и брезгливостью отодвинул от себя чашку.
      - Хорошо, поговорим вечером. Мне очень некогда.
      - Нет! - отрезала Рита, поднимая голову. - Вечером придет Карен, и если ты до этого времени ни на что не решишься, Ашот... - в ее голосе прозвучала нескрываемая угроза. - Я боюсь, потом будет слишком поздно!
      - Будь оно все проклято... - пробормотал Джангиров и снова закрыл лицо руками. Правая белела чистым бинтом. - Мне было бы неплохо заехать к врачу, рыжая. Твоими заботами... Ну ладно, мы решим так... На сколько, ты сказала, хватит ампулы? Попробуем раз или два, снотворное в кофе, сваришь сама. Я буду в восемь.
      И Ашот сильно хлопнул дверью. Маргарита осталась сидеть, безучастно глядя ему вслед. Понимала, что она преступница... Но разве у нее нет законного материнского права решать за сына кое-какие вопросы? Во всяком случае, пока, ведь мальчик еще несовершеннолетний. На душе у Маргариты было отвратительно.
 
      Возвратившись вечером домой, Ашот сразу услышал голос старшего сына, весело болтающего с братом. Левон был попросту счастлив: он, как и отец, безумно скучал по Карену.
      - Привет! - сказал Карен, увидев отца. - У меня все в порядке.
      Ашот сдержанно кивнул, с любовью осмотрев мальчика. Да, похоже, на полный порядок: темные глаза блестят откровенной радостью.
      "Как мало места мы занимаем в его жизни, - с грустью подумал Ашот. - Почти совсем не нужны... Появилась женщина - и все остальное оказалось лишним, чужим, ничего не значащим... Стремительная переоценка ценностей... Или мы и раньше не были для него по-настоящему близкими?"
      Карен безмятежно улыбался, покачиваясь на носках.
      - Почему ты не ходишь в тренажерный зал, папа? Я уже несколько раз занимался там без тебя.
      - Было слишком много дел, - отозвался Ашот. Дела, конечно, здесь вовсе ни при чем. - А ты не пропускаешь ни дня?
      - Очень редко. Будет жаль, если ты тоже бросишь тренажеры, как мама. Она страшно разленилась.
      Ашот неопределенно хмыкнул. Разленилась...
      - Я поужинаю с тобой, - объявил Карен. - Я ждал, когда ты придешь.
      Какая трогательная привязанность! Просто нежный любящий сын, который без отца не может даже куска в рот положить! Ашот натянуто улыбнулся.
      - Еще пять минут Вымою руки и переоденусь...
      Карен с готовностью кивнул и вернулся к брату. Все в доме казалось мирным и безмятежным. Маргарита переглянулась с мужем и предупредила Дусю, что вечерний кофе приготовит сама.
      - Не перепутай чашки! - на ходу буркнул Ашот. - С тебя станется...
      - Нет, ну что ты! - Рита прижала ладошки к груди. - А как твоя рука? Ты был у врача?
      И Ашот неожиданно осознал, что Карен, его любимый драгоценный сын, даже не заметил повязки, резко выделяющейся белизной на смуглой кисти отца. Сын ведь ничего не спросил... Джангиров опустился на диван.
      Маргарита испугалась.
      - Разве она у тебя так сильно болит? Ты совсем не жаловался...
      - Это не рука болит, рыжая, - с трудом ответил Ашот.
      - Не рука? А что? - Маргарита недоумевающе наморщила лоб. - Мне кажется, тебе нужно заняться своим здоровьем. Ты мне не нравишься.
      - Я сам себе тоже очень не нравлюсь. И довольно давно, - грустно признался Джангиров.
      Маргарита села рядом и обняла мужа за плечи.
      - Ашот, - тихо сказала она, - не терзайся ты так, пожалуйста... Пятнадцатилетнее упрямство - вещь опасная, но оно довольно быстро проходит. Главное - протянуть какое-то время. Я советовалась с врачом, от которого никто ничего не узнает, не беспокойся. И мне многое стало ясно.
      - Ну что тебе стало ясно, ну что? - с бессильным отчаянием пробормотал Ашот. - Разве может здесь быть хоть что-нибудь ясно? И мы с тобой ведем себя как собственники...
      Марго оскорбленно поджала губы.
      - Ты нарочно все время стараешься представить нас какими-то изуверами, зверями в человеческом облике...
      - А кто же мы еще, рыжая? Конечно, звери. Только ты не совсем точна: звери гораздо ближе к природе, чем мы с тобой.
      Рита окончательно озлобилась.
      - Это неправда, Ашот! Ты говоришь так назло мне! Я измучилась, совершенно не сплю и думаю об одном Карене! И как раз твое полное бездействие и равнодушие заставляют меня хоть что-то предпринимать! Ты удивительно спокойно относишься к происходящему, словно ничего не случилось! Все только "мальчик вырос" да "мальчик вырос"! Да, вырос, ну и что? Умнее от этого он не стал, а ты с утра до ночи занимаешься своими газетами!
      Маргарита на мгновение замолчала, чтобы перевести дыхание.
      - Ты завершила свою обвинительную речь? - холодно спросил муж. - Звучала замечательно! Лишь по нелепой случайности ты не стала прокурором! Впрочем, на эту должность годится любая женщина без всякой подготовки. Займись чем-нибудь, рыжая, хотя бы ужином, а я немного посижу один. Продумаю последнее слово обвиняемого. Или ты не предоставишь мне такой возможности? Не забывай, по закону я имею на него полное право.
      Рита возмущенно передернула плечиками, взмахнула густой гривой и вышла. Рыжий ангел... Как все ангелы в конце концов оказываются близки к сатане!..
      Ашот неподвижно сидел в кресле. Медленно темнело. Когда-то он больше всего любил это время суток...
      Маргарита с безмятежным лицом подала кофе. Ашот равнодушно взял свою чашку, не глядя в сторону сына. Левон уже отправился спать.
      - По пристрастию к напиткам люди делятся на три категории: чайники, кофейники и молочники. Алкогольные не учитываются, - объявил Карен. - Джангировы - все ужасные кофейники. По природе.
      Ашот нехотя усмехнулся
      - Как хорошо, когда ты дома... Без тебя вечера стали пустыми и бессмысленными...
      - А ты совершенно напрасно, папа, сделал меня смыслом своей жизни, - возразил Карен. - Очень неосмотрительно и неразумно. Сыновья всегда уходят. Именно так и должно быть. Разве ты никогда не задумывался над этим? Ты просто не хотел.
      Он пригубил свой кофе. Отец пристально посмотрел на его чашку.
      - Не хотел, - подтвердил он. - Скоро весна, у тебя экзамены в университет...
      - Я их сдам, - уверенно ответил Карен. - Неужели ты сомневаешься?
      Еще один глоток кофе.
      - Кто может в тебе сомневаться? - усмехнулся Ашот. - А что ты обещал Левону? Он ждет не дождется знакомства с девочкой по имени Полина, которой ты иногда носишь Сонечку.
      - Я и вас могу с ней познакомить, - смело заявил сын. - И с ее мамой тоже.