Категоричность молодости била в нем через край, максимализм подкупал откровенностью и чистотой.
      - Давайте договоримся так, Олеся Глебовна. Никаких замечаний на мой счет, и я делаю то, что мне нравится. В данном случае, стою возле вашего подъезда. Если вы хотите и считаете удобным, вы приглашаете меня, если нет - никаких претензий и обид с моей стороны. И все останется по-прежнему: вы будете учить, а я - учиться. Окончу школу и поступлю в университет. Собираюсь стать физиком-теоретиком и стану им. Но это не главное: я собираюсь стать в дальнейшем вашим мужем. И тоже стану им. Не люблю врать и не умею. Так что все объективно и честно, и никаких обязанностей мое заявление от вас не требует. До определенного момента.
      Наступила тишина. Олеся услышала, как бьется ее сердце: тревожно, гулко, стремительно, пытаясь понять, что происходит. Зеленые от косметики слезы упрямо ползли по ее щекам. Вот он, тот мальчик, прихода которого она ждала всю жизнь. Но почему так поздно? Нет ничего мучительнее опоздавшего счастья. Или Олеся не права? Все всегда на Земле совершается вовремя, в свой определенный, назначенный судьбой срок, и разве можно сказать о счастье - опоздавшее? Когда бы оно ни пришло, оно - счастье. Радуйся ему, Олеся! Неужели ты совершенно отвыкла радоваться?
      - Вы плачете... - растерянно и виновато прошептал Карен. - Я не хотел вас обидеть... И сказал то, что думал. Мне кажется, ничего оскорбительного.
      - Да, да, Карен, - заторопилась Олеся. - Дело вовсе не в обиде... Слезы, как говорит мой отец, единственный весомый аргумент женщин в споре. Но я не собираюсь ничего оспаривать. Пусть будет так, как будет. Только не все так просто, как кажется... И под дождем ты можешь простудиться...
      Карен усмехнулся.
      - Ничего. Я постараюсь этого не сделать. Кроме того, мокрый, я имею шанс быть приглашенным в гости к кактусам. Меня будет приглашать Полина. Ты слышишь меня, Поля?
      Он уже прекрасно ориентировался в новой обстановке и ловко играл на самых податливых, нежных струнах. Полина ответила тотчас:
      - Я буду тебя приглашать и подарю тебе один кактус. Если ты не будешь обижать мою маму.
      - Никогда! - торжественно поклялся мальчик. - Она больше никогда не будет плакать. А я заслужу твой кактус и буду его беречь и все время поливать!
      - Ну, что ты, Карен! - Полина возникла в дверях живым укором. - Ты ничего не понимаешь в кактусах. Их нельзя все время поливать, они же растут в пустыне, где совсем нет дождей! Вот Валерий знает об этом, а ты нет!
      Мальчик побледнел. Кровь так резко отхлынула от смуглого лица, что оно на мгновение совершенно потеряло всякий цвет. Олеся испугалась.
      - Что ты, Карен! - вскочила она на ноги. - Ничего страшного не случилось! Ты будешь приходить к нам, и больше ничего! При чем тут Валерий?
      - А разве он ни при чем? - пробубнил мальчик.
      Олеся замахала руками.
      - Давай не будем продолжать! Мне уже хватит на сегодня выше крыши! Я не могу больше выяснять отношения!
      Полина смотрела строго и осуждающе. Похоже, она понимала абсолютно все.
      - Я тоже не хочу ничего выяснять, - с трудом пришел в себя Карен. - И я сам говорил, что вы совершенно свободны от любых обязательств. Так что виноват я один! Простите меня, - он галантно склонил красивую голову. - Мне пора идти.
      И в этот момент зазвонил телефон. Звонил, конечно, Валерий. Карен сидел спокойно и бесстрастно слушал их разговор. Поля показывала мальчику свои рисунки.
      - Можно сегодня попозже, - поспешно лепетала Олеся. - А лучше завтра. Ближе к восьми. Привези что-нибудь выпить. Семен в порядке? Почему ты кашляешь? Курить вредно. Ну, о вреде выпивки я уже слыхала. Не груби, в прошлый раз ты жутко орал на меня, это невежливо. Тем более неприлично директору школы. Ладно, привет, я жду.
      Олеся положила трубку и быстро оглянулась. На нее в упор смотрели темные проклятые очи, в огне которых давно сгорели Дина, Люда и многие другие. Только костер разожжен не про них. В нем отражалась одна только двадцатисемилетняя маленькая женщина. И Карен собирался бороться за нее и обязательно победить. Олеся тихо вздохнула и нахмурила слушающие брови. Этот мальчик пришел слишком поздно, но все-таки пришел. И разве он так сильно опоздал? Еще можно успеть начать все сначала. На нее упорно смотрели темные, бесстрастные, немигающие глазищи...
 
      Зонт задел низко склонившиеся над тротуаром ветки, и четкий ритм дождя на секунду сломался: сверху обрушился маленький водопад и рванулся по ребрам зонта вниз. Женщина в красном плаще остановилась рядом с Кареном и спросила, глядя внимательно ему в лицо:
      - Что ты все время здесь делаешь, мальчик?
      Его манеры и внешность не внушали подозрения, но проверка не помешает.
      - Жду, - честно ответил Карен и улыбнулся.
      Женщина тоже улыбнулась:
      - Свою девочку?
      И пошла к дому.
      Уже с утра низкое серое небо сочилось крупными тяжелыми каплями, а к вечеру машины скользили с запотевшими изнутри, словно заплаканными стеклами. В Москве шли последние дожди теплой осени.
 
      5
 
      Мышь жила в нижнем ящике письменного стола. Это была маленькая белая мышь со сдержанным характером, аккуратная и задумчивая. В память о своем летнем пушистом одуванчике Карен назвал мышь Сонечкой. Ее подарила Карену хорошенькая и так умело обращавшаяся с кастетом Дина Умберг, тонкая, нежная, от которой всегда трепетно пахло. Она улыбалась ласково и заискивающе. А потом вдруг принесла мышь, которая жила дома у ее папы-биолога, и подарила Карену.
      - Это тебе! Такой вот странный подарок...
      - Спасибо, Дина! - ответил, поклонившись, юный Джангиров.
      Мышке не хотелось уходить от девочки, но пришлось переехать в письменный стол. Там ей стараниями восхищенного Левона, удивленной Маргариты и спокойного Карена устроили домик из картона, утеплили его, поставили еду на тарелочке и налили воды. Просыпаясь утром, Карен теперь первым делом выдвигал нижний ящик и заглядывал внутрь.
      - Здравствуй, зверь! Как дела?
      - Хорошо, - задумчиво отвечала Сонечка.
      Прибегал заспанный Левон и целовал Сонечку в нос. Потом он начинал подсовывать ей сахар, печенье, конфеты.
      - Не порти мышке зубы! - просил Карен. - Ей вряд ли можно будет поставить коронки.
      Один раз в припадке любви Левон посадил Сонечку в хрустальный бокал. Она посидела на дне, повозилась там немного и притихла. В бокале ей не нравилось: он был холодный, скользкий и чересчур светлый. Солнце преломлялось в хрустальных гранях и слепило Сонечку. Карен сердито вытащил ее, посадил к себе на плечо и спросил:
      - Ты будешь ходить со мной в школу, зверь?
      - Конечно", - ответила Соня.
      С этого дня Карен начал прихватывать беленькую Сонечку на уроки, в течение которых она тихо и смирно, не высовываясь, сидела у него за пазухой. Чтобы порадовать одноклассников, на переменах Карен выпускал ее, и Сонечка гуляла по его плечам, по подоконникам, по рукам мальчиков и девочек, старающихся перехватить живую игрушку друг у друга. Вечерами Соня развлекала Карена во время его обычных дежурств у дома Олеси. От дождя Карен прятал мышь поглубже, но она все равно часто выставляла любопытный нос и водила им по сторонам.
      Теперь стоять стало значительно интересней: Карен был уже легализован. Подходила Полина, с большим интересом рассматривала Сонечку и приглашала в гости. Девочка смотрела жалобно: ей хотелось ввести мышку в дом. Карен вежливо отклонял приглашения. Один раз подошла Олеся, глянула тревожно и вопросительно, заметив, что Карен совсем не заботится о своем здоровье и легкомысленно относится к жизни.
      И Карен четко ответил:
      - Да я никак не отношусь к ней, это она ко мне как-то относится. И пока не слишком хорошо.
      Олеся тяжело вздохнула, повернулась и ушла. Но жизнь делала свое дело. У каждого свои дела.
      Однажды приехавший поздним вечером Валерий нехотя приблизился к Карену и остановился, пристально рассматривая темноглазого упрямца. Малахов начинал ненавидеть мальчика. В школе он больше не мог спокойно выносить его голос, видеть эту гибкую, невысокую фигурку. Директор все чаще и чаще подумывал, что пора собираться в дальний путь. Уходящий человек - просто уходящий человек...
      - Послушай, Джангиров, - резко сказал Валерий, - может быть, ты объяснишь мне, что все-таки происходит? Ты уже взрослый и должен сам отвечать за свои поступки. Чего ты здесь торчишь вечерами? Тебе нечего делать?
      - Я постараюсь вам объяснить, Валерий Семенович, - начал ровным и бесстрастным голосом Карен, напряженно выпрямляясь. - Я давно хотел объясниться с вами, потому что пришла пора, и я рад, что вы тоже так думаете. Я верю только в реалии. И, прежде всего, в человека, созданного как подобие Бога на Земле. Пусть лишь жалкая копия - но ведь Бога! А дальше встает вопрос о молитве и снова о той же вере. Во что и кому? Наверное, для многих лучше молиться и поклоняться реальности, а не иконе. Для человека это понятнее и ближе. Вот почему у каждого должна быть своя земная богиня. И у каждого есть, но не каждый осознает ее назначение и суть до конца, не каждый их понимает. Но я верю в такую богиню! По-моему, именно она не подобие, а естественное, подлинное создание. Хотя считается, что из ребра. И она там, - он кивнул головой в сторону дома, - а я здесь...Я понятно объяснил вам суть дела?
      Ошеломленный Валерий стоял молча, с трудом осмысливая происходящее. Мальчик умен не по летам. Он изложил теорию жизни в нескольких фразах, и она была, пожалуй, вернее и правильнее многих других, в том числе, и малаховской.
      - Хорошо, - с трудом овладев собой, сказал наконец директор. - Но думал ли ты о том, что нас двое?
      До какого унижения он дошел! Объясняться с мальчишкой! У ребенка вымаливать разрешение на право существовать рядом с любимой!
      - Нет, - искренне ответил Карен. - Я считал, все решится само собой.
      Малахов резко повернулся и почти побежал к дому. Олеся испугалась, увидев его осунувшееся лицо.
      - Что-нибудь сердечное... - прошептал Валерий - У тебя есть? И поскорее...
      Олеся бросилась к аптечке, Полина метнулась на кухню за водой и самостоятельно побрызгала Малахова ледяными каплями из-под крана. От них директору стало еще холоднее.
      - Валерий, погоди, не умирай, - волнуясь, уговаривала Полина, сжимая его запястье маленькими пальчиками. - Мама никак не может накапать лекарство. Подожди еще чуть-чуть, пожалуйста, она сейчас принесет...
      Олеся вылила Валерию в рот горько-кислую мерзость с отталкивающим запахом и предложила вызвать личного врача Глеба.
      - Не надо, - отказался директор. - Просто посиди со мной... Дай мне руку. А Глебу позвони, пусть он приедет, если сможет. Я люблю его.
      Звонить пошла все понимавшая Полина. Вернувшись, она доложила, что новая бабушка недовольна, но дед тотчас выезжает.
      - Все бабушки да бабушки! - проворчала Олеся. - Настоящий идиотизм! Совсем заморочил ребенку голову...
      - Не сердись на него, - просительно сказал Валерий, поглаживая ее вздрагивающую ладонь. - Он такой, какой есть. И твоему ребенку голову не заморочишь. Поле нравится эта пестрая вереница юных бабушек.
      - Очень нравится, - с удовольствием подтвердила Полина. - Пусть их будет больше и больше и пусть все меня балуют!
      - Пусть-то пусть, - вздохнула Олеся. - Но я не о том. Что случилось, Валерий? Почему тебе вдруг стало плохо?
      - Это не вдруг, - начал Малахов и замолчал.
      Продолжать не имело никакого смысла. Что он может сказать нового?
      - Пора и мне собираться в дальний путь. Уходящий человек - просто уходящий человек...
      Олеся сжалась.
      - Что с тобой?
      - А что со мной? - удивился Малахов. - Ничего особенного! Просто старость. Ты знаешь, что такое старость? Всего-навсего потеря остроты. Сначала кажется, невелика потеря, а потом начинаешь подсчитывать: нет остроты чувств, остроты переживаний, остроты впечатлений, наблюдательности, мышления... Значит, ничего нет. Еще совсем немного, и я стану стариком... Этот ребенок уже второй раз не пускает меня к тебе, и теперь так будет всегда, когда бы я здесь ни появился.
      Олеся молчала, опустив растрепанную голову. Она долго ждала продолжения, не дождалась и в испуге сунула Валерию в рот новую гадость в виде таблетки, приказав сосать. Он лежал тихо, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза. По его лицу бродила вечерняя тень давней усталости и скрытой, незаметной прежде болезни.
      - Прекрати кормить меня всякой дрянью, - попросил он Олесю. - Самое ценное в жизни - ее кратковременность, так что не стоит продлевать...
      - Немедленно замолчи! - шепотом приказала Олеся. - Твое резонерство надоело! И вовсе не к месту! Это просто погода на выживаемость. Сейчас приедет папа...
      - Погода всегда на выживаемость. А твой папа большой мудрец, он давно пытался внушить мне, что жену и курево надо бросать сразу, иначе толка не будет. Почему я не послушал его?
      Олеся встала и отошла в угол. Брось он Эмму раньше - возможно, что-нибудь и устроилось бы... Конечно, неловко, нескладно, с несчастной Эммой перед глазами, но хоть как-то. А теперь ничего уже бросить нельзя - поздно! Теперь у ее подъезда стоит другой "князь ты мой прекрасный"...
      Из-под приоткрытых век Валерий внимательно наблюдал за Олесей. Он отлично понял ход ее мыслей. Она запрещала ему сейчас действовать - он опоздал! Опоздал всюду, хотя всегда приходил к назначенному часу. Этот мальчик на его пути...
      "Армяшка проклятый, - с отчаянием подумал директор, с ужасом вдруг обнаружив в себе ярого националиста. - А Олеся попросту шлюха - ну, кем еще может быть дочь Витковского? Ждет не дождется, чтобы мальчишка немного вырос и можно будет начать с ним трахаться, хотя, на мой взгляд, он вполне для этого созрел. Мое существование абсолютно ей не мешает. И вообще никому. Я только сам себе мешаю..."
      Приехал шумный и встревоженный Глеб. Одной рукой прижимая к себе Полину, он вошел в комнату и сел возле дивана.
      - Вся беда в том, Валерий, что нам значительно сложнее жить, чем женщинам. Они легче и проще находят себе в жизни замены: могут заменить мужа ребенком, семьей - работу, карьеру и наоборот. Мужчины на такие замены не способны.
      Олеся фыркнула у отца за спиной.
      - Тебе бы толстенные романы писать с этакой мудростью, а не стишками пробавляться.
      - Ты лучше не встревай, - повысил голос Глеб. - В твоих рекомендациях никто не нуждается. А прозу я писать не могу по той простой причине, что от долгого сидения на стуле у меня начинает ужасно болеть спина. Понятно, дорогая? Стишок - совсем другое, приятное и очень милое дело. Тебе же, Валерий, я тысячу раз советовал никогда не спрашивать у женщин лишнего, чтобы не услышать лишнего в ответ. Твоих вопросов я боялся всегда, и вот сегодня их результат налицо. Ну, сознайся, ведь спрашивал? Спрашивал?
      Малахов со вздохом кивнул.
      - Зачем ты обманываешь? - возмутилась Олеся. - Как раз сегодня ни о чем меня не спрашивал, наоборот, это я без конца приставала к тебе, выясняя, что случилось.
      -Я не у тебя спрашивал, - устало отозвался Валерий. - Сегодня - не у тебя...
      - А у кого же? - удивилась Олеся и осеклась. Догадалась. Глеб тоже понял, в чем дело.
      - Знаешь, моя девочка, - сказал он, - мне опять придется увезти от тебя Валерия. Эмме я позвоню сам, потому что, возможно, будет нужен врач. А ты пока... - он пристально, оценивающе осмотрел дочь с ног до головы, - займись чем-то отвлекающим, например, намажься кремом и сделай массаж. И не таращись на меня возмущенно. В непростых ситуациях лучше всего выручают настоящие пустяки. - Витковский помог Валерию подняться. - Включи телевизор, послушай какую-нибудь новомодную группу. У них удивительная бедность метафор, зато запоминается легко.
      - А что потом? - тихо спросила Олеся.
      - Вот напасть! - простонал Глеб. - И ты заразилась от него дурацкими вопросами! Ну что потом, что потом?! У каждого человека "потом" разные! Ты всегда плохо отделяла мелочи от главного, поэтому мой тебе совет сейчас вообще ни о чем не задумываться.
      Поэт вывел Валерия на улицу. Снова черное, плывущее по ветру, уставшее небо. И бесконечный дождь. Тревожный равномерный стук.
      "Никогда не замечал раньше, сколько тревоги в однообразном и размеренном действии, - подумал Малахов. - Сколько печали, недоверия, настороженности... И недосказанности одновременно. Словно хочется что-то высказать и непонятно, как это лучше сделать".
      И ничего больше нет, кроме дождя и грязи, и желтых заплаток листьев на асфальте, и пестрой гусеницы зонтиков.
      Карена в темноте Валерий не заметил, потому что хитрый Глеб постарался провести его к машине очень быстро и другой дорогой.
 
      Карен видел, как они уезжали. И отлично понял, как плохо сейчас Малахову, как мечется он в поисках невозможного выхода из тупика, куда именно Карен, сознательно и жестоко, загнал его своим появлением на пути. Стало мучительно жаль директора. Беспомощный, совершенно обессилевший взрослый человек - что может быть тягостнее и безнадежнее? Карен решил пойти домой - на сегодня хватит! - но дождь неожиданно кончился, и Сонечка, так долго неслышно сидевшая под курткой, вскарабкалась мальчику на плечо и стала забавно перебирать передними лапками. Карен решил ее пока не беспокоить и немного подождать.
      В эту минуту из дома вышла Олеся. Сгорбившись, наклонившись худой фигуркой вперед, она брела с трудом, вяло переставляя ноги и олицетворяя образ ходячей статуи скорби и отчаяния. Жалость с новой силой царапнула Карена, хотя он отлично понимал, что Валерий не нужен Олесе, и грусть быстро утихнет. И тем быстрее и проще, чем скорее найдется утешитель.
      Олеся медленно, словно заставляя себя, подошла к Карену. Застыла, глядя ему в глаза. А потом неуверенно повела рукой в сторону дома.
      - Пойдем, - пролепетала еле слышно.
      Он скорее догадался о смысле, чем услышал коротенькое слово. Сонечка радостно плясала на плече у Карена. Она была явно третьей лишней, если не считать Полины, которая никогда и нигде быть лишней просто не могла. Но оказалось, что именно Сонечка - их единственный помощник, палочка-выручалочка в сегодняшний тяжкий вечер. Мышка стала легкой и простой темой для разговора, развлечением, отвлекалочкой, а заодно радостью Полины, которая не выпускала зверька из рук и без конца кормила.
      Олеся и Карен сидели напротив друг друга и молча наблюдали за этими детскими забавами. Спасительная Сонечка... Тихая и назаметная, всегда незаменимая, необходимая и верная.
      "Как ты там сейчас, беленький дружочек? - подумал Карен. - К кому теперь прижимаешься бедром? Кому опускаешь свои невесомые ладошки на плечи?"
      Сонечка тихо, неодобрительно сопела и жалела девочку и мальчика. Правда, это был очень сильный и уверенный в себе мальчик, победитель. Однако даже Наполеон проиграл сражение, ставшее для него роковым.
      Полина взахлеб делилась с Сонечкой в своей комнате последними данными о новом конкурсе красоты, перечисляя имена и фамилии красоток, а также размеры их груди и бедер.
      - Какая память! - хлопнул себя по коленям Карен. - Такая же блестящая до сих пор у моего отца. Хот я тоже пока не жалуюсь.
      Олеся молча тянула из стакана яблочный сок.
      - Отец помнит наизусть целые страницы из книг и статей, запоминает заголовки, цитаты, стихи.. .Они словно фотографируются, отпечатываются у него в голове.
      - Ты очень любишь отца?
      Мальчик ласково и задумчиво улыбнулся.
      - Наверное, да. В чем-то мне иногда даже хочется походить на него. Хотя я никогда не анализировал свое отношение к родителям. И мама мне ближе. Мне с ней всегда проще. Только иногда она пристает с ненужными вопросами, - Карен засмеялся. - Кто звонил, да зачем, да где я задержался, да почему мышку зовут Сонечка...
      - А почему? - живо и заинтересованно спросила Олеся.
      Карен насмешливо и выразительно округлил глаза.
      - А почему ей не быть Сонечкой? По-моему, ей страшно подходит это имя: оно для тихих, беленьких и аккуратных.
      - Да? - удивилась Олеся. - А мое?
      - Ваше? - Карен задумался только на секунду. - Оно свойственно непостоянным, противоречивым, нервным, имеющим серо-голубой цвет, скорее, оттенок.
      - Цвет? Так считала Наташа Ростова. Значит, у каждого человека свой собственный цвет?
      - А как же! И еще свое звучание, свои погодные условия. Обязательно. Но сейчас я буду честным и признаюсь, что не читал "Войну и мир", очень уж тоскливо и длинно... Хотя получил за сочинение пятерку. Иногда приходится врать. - Он засмеялся. - Один - ярко-зеленый, другой - темно-коричневый, третий - розово-полосатый... Бывают и в бордовую крапинку, и в желтую клетку. С цветом кожи это никак не связано.
      - А Полина? - спросила Олеся.
      Карен секунду помолчал.
      - Она светло-сиреневая, чисто сиреневая, без примесей. Безветренная, в минорном ключе, как "Весенняя соната" Бетховена.
      - А твой отец? Это все очень забавно... А мой? Ты ведь его видел?
      Казалось, Олеся уже совершенно забыла о больном и несчастном Валерии, лежащем сейчас у Глеба. Карен был очень доволен. Ему хотелось понравиться и показать себя.
      - С моим все просто: ровная и четкая крупная черная клетка на темно-сером фоне. И никаких дождей. Увертюра к опере Глинки "Жизнь за царя". Мама - бледно-голубая, как небо после жаркого дня. Полонез Огинского. А с вашим отцом значительно сложнее: вообще он ярко-синий, но очень много бурь, ураганов, почти цунами. "Паяцы" Леонкавалло. Дина - темно-зеленая, тоже с грозовыми периодами. "Аида" Верди.
      - А моя музыка?
      - Туман и танцы Дворжака, - четко ответил мальчик и снова уставился немигающим взором на Олесю, заставив ее смутиться. Он заходил все дальше и дальше, упорно двигался вперед по пути завоеваний, не желая думать ни о последствиях, ни об остановках.
      В дверях внезапно появилась сияющая Полина. Сонечка доверчиво сидела у нее на плече.
      - А можно, Сонечка немного побудет у меня? - с надеждой в голосе спросила девочка. - Хотя бы один день!..
      - Ну, конечно, можно, - с готовностью согласился Карен. - Если хочешь, я буду приносить ее тебе. Только вот подарить, извини, не могу: мой младший брат Левон сойдет с ума от тоски, разлучившись со своей зверюгой. Он ее просто обожает.
      Полина обрадовалась.
      - Хорошо! Я буду делить ее с Левоном и брать себе совсем ненадолго.
      Это было первое в жизни Поли, что она разделила с незнакомым ей пока мальчиком.
      - А где она будет у нас жить? - спросила Олеся.
      Дочка постояла несколько минут в задумчивости.
      - Я сейчас придумаю, - и помчалась на кухню устраивать домик для мышки.
      - Тебе уже пора ложиться! - крикнула Олеся в глубину квартиры. - Так что заканчивай там поскорее!
      - Да, да, я очень быстро, - торопливо ответила дочь. - Поселю Сонечку, и мы с ней вместе ляжем спать.
      Карену стало неловко. Вечер клонился к ночи, нужно было вежливо прощаться и уходить, но делать этого не хотелось. Сидеть вот так напротив Олеси и смотреть на нее, слушать щебет Полины и не вспоминать о долге, обязанностях, морали и прочих скучных и бесполезных вещах. Опротивело думать и о родителях. Они становились в последнее время все зануднее, дотошно расспрашивая сына о его настроениях и симпатиях. Карен оставлял для них явным и открытым только одно свое увлечение: учебу. Остальное не для них. Во всяком случае, пока. Где гарантии, что его правильно поймут? А если нет подобной уверенности, держи свои чувства при себе. Зачем афишировать, что ты в душе же прочно связал себя и маленькую женщину незримыми нитями, слил в одно целое на долгие годы. Лучше всего - навсегда.
      Молодости свойственно мыслить категориями вечности, и юношеская иллюзия о постоянстве чувств и обстоятельств не миновала даже рано повзрослевшего Карена. Но сейчас это вполне устраивало Олесю. Потянуло снова безгранично заблуждаться, безмятежно верить и впадать в блаженное, безрассудное забвение, освобождающее от забот, тревог и тягот заурядных, серых, опостылевших будней. Мальчик принес в ее жизнь праздник. Пускай короткий, сиюминутный, но незабываемый и дающий силы и возможность жить спокойно довольно долго после того, как стихнут фанфары и погаснут фейерверки...
      Олеся уже приблизилась к порогу четвертого десятка, поэтому заблуждения со словом "навсегда" не для нее. Она все понимала и не хотела ничего понимать. Думать о последствиях надоело. Но следующий шаг на их общем пути - если он станет общим! - должна сделать именно Олеся. Как ни решителен Карен, ему вряд ли по плечу столь свободный и дерзкий поступок.
      Полина пришла сказать спокойной ночи и тихо удалилась в свою комнату, бережно неся мышку на открытой ладошке. Олеся и Карен остались вдвоем. В комнате повисло тягостное молчание, прервать которое казалось невозможным. Наконец Карен собрался с духом и решил попрощаться. И тут Олеся вдруг протянула маленькую, подрагивающую кисть и вложила ее в руку Карена. Мальчик сразу быстро и сильно сжал драгоценную добычу смуглыми пальцами. Они тут же осторожно, но уверенно поползли по запястью Олеси, потом по руке до локтя, и дальше, выше, становясь все осторожнее и настойчивее, все горячее, отодвигая легкий рукав почти до плеча.
      Олеся должна была сегодня задержать Карена всеми правдами и неправдами. Хоть на час, на два, на одну ночь, но пусть он останется, пусть не уходит, пусть побудет, посидит возле нее... Только вот это совершенно напрасно: ребенок не в состоянии просто сидеть рядом. Он вовсе не из таких. Сильные руки рванули Олесю к себе, а она... она и не собиралась сопротивляться. Чего уж там, когда все давно за них решено и расписано высоко на небесах!.. В той неведомой им книге судеб установлены и дни, и часы, и минуты... Отмерены радости, болезни и страдания. Определены отношения, встречи и разлуки. И Олеся покорно прижалась к Карену, слегка удивленного бременем взрослеющего, требующего своего собственного удовольствия тела.
      Оно еще не слишком тяготило мальчика. Только иногда, редкими одинокими вечерами. Но сейчас оно словно сорвалось с цепи, встало на дыбы, стало неуправляемым и страшным. Карен впервые ощутил его верховную власть над собой, его всемогущество и значимость: о подлинной силе тела мальчик до сих пор даже не догадывался. Пожалуй, оно хотело доказать свое единоначалие, и Карен готов был с ним сейчас согласиться. В сгустившейся темноте и тишине, наполненной срывающимся дыханием Карена, Олеся легко, просто, как делала всегда, сбросила с себя кофточку и юбку, оставшись в одних мифических трусиках и призрачном лифчике. В эти минуты она почти не соображала, что делает. Задумайся хоть на мгновение о себе и своем поведении, остановись хоть на секунду - и она ужаснулась бы своему поступку. Какая там серо-голубая! Она творила сегодня нечто страшное, сродни преступлению.
      Бесшумно, осторожно ступая босыми ногами, Олеся повела за собой Карена, держа его за палец. Мальчик тихо шел за ней, слушая, как стучит в тишине его рвущееся на волю, зайцем прыгающее сердце. Олеся провела его в спальню и, бросив на ковер трусики и лифчик, неслышно скользнула в разобранную постель. Олесины неаккуратность и лень, которые сначала восхищали, а потом раздражали Валерия сходством с безалаберностью Эммы, сегодня здорово выручили: словно приготовленная заранее кровать не отняла ни секунды драгоценного времени. Карен метнулся за Олесей, неожиданно опытный и умелый. А она-то думала, что связалась с ребенком... Кто его научил?.. Впрочем, это совершенно неважно... Сейчас вообще ничего на свете не имело значения. Атомная война, землетрясение в девять баллов, массовое падение метеоритов, столкновение с соседней планетой и ураган, готовый напрочь смести Москву с лица Земли - ничто не могло остановить их или заставить просто вспомнить о чем-нибудь другом, кроме постели в спальне Олеси. Руки Карена торопливо и жадно скользили по ее телу сверху вниз, все ниже и увереннее... Колени сомкнулись с коленями, и вдруг Олеся ощутила что-то странное, непонятное: дыхание мальчика внезапно оборвалось на полувздохе, руки безвольно упали, и он навалился на нее всем весом молодого тренированного тела.
      - Что с тобой, Карен? - испуганно прошептала Олеся, пытаясь одновременно высвободиться и поднять его голову. - Почему ты не отвечаешь?
      Мальчик лежал совершенно неподвижно, уткнувшись теплым, по-детски нежным лицом в грудь Олеси, и она никак не могла ни сдвинуть его, ни хотя бы повернуть на бок.
      - Господи, помоги мне! - в ужасе взмолилась Олеся. - Не оставляй меня, Боже! Неужели я совершила столь тяжкий грех, что Ты так страшно наказал меня?! Что это с мальчиком, Господи!
      Ей мерещились кошмары. Сначала она убила своим легкомыслием Валерия, а теперь - Карена. Не многовато ли за один вечер?.. Хотелось закричать, разбудить весь дом, забиться в истерике на ковре... Наконец Олесе с великим трудом и Божьей помощью удалось все-таки положить Карена рядом и повернуть к себе его лицо. В свете ночной рекламы, скупо освещающей уголок спальни, она увидела полузакрытые, закатившиеся глаза. Дыхание мальчика было слабым, едва слышным, сердце постукивало еле-еле - он лежал в глубоком обмороке. Даже нервы Карена Джангирова не выдержали такой чудовищной, непомерной душевной нагрузки и перенапряжения. Ему все-таки сравнялось только пятнадцать лет...
      Олеся вскочила и метнулась к аптечке. За сегодняшний вечер ей приходилось второй раз спасать своих верных и прекрасных рыцарей. В себя Карен не приходил довольно долго, хотя, вероятно, время казалось вечностью одной Олесе. Она в отчаянии терла Карену виски, брызгала в лицо водой, растирала грудь, пробовала даже неумело делать искусственное дыхание.... Ничего не помогало. Когда Олеся уже решила, что погубила ребенка и нужно вызывать врачей и милицию, Карен открыл глаза и с трудом улыбнулся.
      - Я, кажется, сильно напугал вас, Олеся Гле... - начал он и запнулся.
      Выяснилось, что он пока не мог назвать ее иначе, хотя прежнее обращение звучало попросту глупо.
      - Карен, - сказала Олеся и замолчала, не в силах продолжать. - Карен, - повторила она и тихо заплакала, как плакала совсем недавно.
      - Ну вот, снова вы плачете, - растерянно и смущенно прошептал мальчик. - И опять из-за меня....
      - Нет, вовсе не ты, - ответила Олеся, - вовсе нет...
      Смуглые руки вдруг снова потянули ее к себе. Отступать от своих желаний и намерений мальчик не собирался в любом состоянии.