Карен недобро посмотрел на нее.
      - В общем, так, - сказал он, и в его голосе зазвучали металлические нотки Джангировых. - С этой минуты ты забываешь про Левона. Никто больше ничего не выясняет и ни о чем не узнает. Но главное то, что с сегодняшнего дня ты больше не прикасаешься ни к водке, ни к вину. Ни под каким видом. Иначе... - он угрожающе замолчал.
      Олеся, надменно закинув назад голову, ждала окончания.
      - Иначе, - повторил он, мельком глянув в ее сторону, и голос его стал глухим и бесстрастным. - Иначе нам в самом деле придется разойтись.
      Он никогда не смог бы с ней расстаться, ни под каким видом. Он лучше согласился бы ее лечить, возить по врачам, мучиться и падать от усталости, но только чтобы она была рядом, всегда, всюду, Леся, любимая... Но он хорошо знал, что этот дьявольский характер, с виду такой пластилиново-послушный и шелково-податливый, ничем не пронять, кроме жесткой, даже жестокой силы. И испугать ее можно только одним. И Олеся действительно испугалась, хотя для вида сдалась не сразу.
      - Ты просто пугаешь меня, - неуверенно сказала она. - Но я постараюсь...
      - Не "постараюсь", а "больше никогда не буду, Карен!" - отчеканил молодой муж и взял в ладони ее лицо. - Повторяй за мной: "Я! Больше! Никогда! Не буду!" И не брыкайся!
      - Пусти сейчас же! - прошипела Олеся. - Я плохо себя чувствую!
      - Не ври! Ты прекрасно себя чувствуешь, если пьешь бутылку за бутылкой! И как я ничего не заметил?! Ты хитрая, Леся, изворотливая, раз тебе удается обмануть даже меня! Но это в последний раз! Больше ни на что не надейся! Ну-ка, постой!.. - он на мгновение отпустил ее и с мастерски сыгранным вниманием пристально уставился куда-то в угол за ее спиной. - Что там такое? - тихо, угрожающе сказал он. - Неужели опять вино?..
      Олеся с удивлением обернулась. Там ничего не могло быть. Но сопротивляться она перестала, в недоумении рассматривая комнату.
      - Детский фокус, - прошептал ей в самое ухо Карен. - Тебя очень легко обмануть...
      Он схватил ее в охапку, высоко поднял и с размаху бросил на кровать, одним прыжком оказавшись рядом. Но прежде чем зажать поцелуем ей рот, он снова наклонился к ее уху и хладнокровно проговорил:
      - Ты поняла меня, Леся? Ты все хорошо запомнила? Первая же бутылка - и мы расстаемся навсегда! Это не угроза, это реальность! Запомни мои слова как следует!
      Он всегда диктовал свои условия.
      И комната поплыла, предметы потеряли свои очертания, смешались тени, перепутались звуки и время... Леся, любимая... Узкие слабые плечики в его руках... Ты хорошо запомнила мои слова, Леся?!
 
      Месяц, проведенный в Италии, заканчивался. Пора было собираться домой. Олеся сидела на диване, рассеянно перебирая вещи и кое-как заталкивая их в саквояж. Она уже скучала по Полине. Без прежней мучительной боли вспоминала Мэри. Она снова приняла старое условие Карена и продержалась целый месяц, ни разу не купив себе строго-настрого запрещенные напитки. Олеся догадывалась, что Карен блефует, но слишком хорошо была знакома с его жестокостью и решительностью и понимала, что он не остановится ни перед чем.
      Как быстро в последнее время покидают ее люди: ушел Валерий, потом исчезла Эмма, потом Мэри... Вспомнив о Мэри, удержаться она не смогла. Вошедший Карен сразу увидел нехорошее выражение ее лица. Оно ему не слишком понравилось.
      - Почему ты притихла, Леся? Очевидно, сильно соскучилась, пока я болтался на почте?
      Он сел рядом, потеснив Олесю и, зацепив пальцем, поднял вверх ее подбородок.
      - Что произошло? - в упор спросил он, глядя ей в глаза.
      Олеся опустила ресницы.
      - Ну, что могло произойти? Я просто сидела, собирала вещи...
      - Что случилось, Леся? - резче и настойчивее повторил Карен. - Час назад ты была совсем другая.
      - Просто... - пробормотала Олеся, - просто я опять вспомнила Мэри...
      Карен в бешенстве оттолкнул ее от себя.
      - Опять?! Значит, ты просто опять вспомнила Мэри?! Просто вспомнила - и больше ничего? А обо мне ты случайно не вспоминала? А о своем отце - тоже нет? А о Полине?! Так, между прочим, невзначай?! Ты всегда плохо владела собой, но здесь уже ничего не исправить. Тогда, по крайней мере, слушайся меня, иначе жить будет невозможно! Тебе стало явно лучше в последние три недели, и если сейчас ты опять сорвешься, то исключительно по своей вине! Дело кончится клиникой, ты этого так упорно добиваешься? А что будет с девочкой? Соображай хоть немного! Нельзя же вообще ничем не занимать голову, кроме бесполезных воспоминаний о Мэри! Твои страдания по ней просто осточертели!
      - Ты жестокий, Карен, - прошептала Олеся. - Жестокий и бессердечный...
      - Уж какой есть! - холодно отрезал он. - Недаром я всегда терпеть не мог твою незабвенную подружку! Как чувствовал беду!
      Олеся посмотрела озлобленно и мрачно.
      - Ты ее терпеть не мог? Вот как? А ты не знаешь, что твой отец ее любил? И это к нему в тот день мчалась она на машине! И нечего жечь меня глазами! Да, да, твой отец, Ашот Джангиров, спал с ней с начала осени и проводил у нее все свободное время! И несвободное тоже! И она мечтала помирить вас! И, как видишь, помирила!
      Карену стало трудно дышать. Снова этот проклятый ком в горле... Как невыносимо жарко сегодня... На лбу выступили капельки пота, ладони предательски стали мокрыми. Олеся умолкла, не глядя на него.
      - Отец? - тихо повторил Карен. - С Мэри? Ты ничего не перепутала, Леся? И ты не обманываешь меня?
      Да нет, она опять сказала чистую правду. Никаких сомнений быть не могло. Отец... С Мэри... Но этого просто не может быть!
      - Некоторый переизбыток информации, - медленно произнес Карен. - Сначала Левон, теперь отец... Что еще ты собираешься мне сообщить? Давай выкладывай все сразу, одним махом, иначе мне долго не продержаться.
      Олеся подавленно молчала.
      - Как, неужели больше у нас на сегодня ничего нет? - деланно удивился Карен. - Вот незадача... Довольно странно... Ну, тогда я помогу тебе собраться. Но сначала мы что-нибудь съедим и выпьем. Водичку, конечно, - он сурово посмотрел на жену. - Пепси или коку. Потому что очень жарко.
      И он набрал номер ресторана.
 
      По возвращении в Москву жизнь потекла спокойно, без потрясений, в том русле, в которое ее почти насильно втолкнули на время властные руки все того же Ашота Джангирова. Олеся снова вышла на работу, Карен и дети учились. Только вот совсем бросить мастерскую Карен отказался наотрез, мотивируя тем, что не хочет полностью зависеть от отца. Олеся предпочла не вмешиваться, а Ашот растерялся.
      - Я могу давать тебе столько, сколько нужно. Не понимаю, для чего тебе работать... Ты устаешь.
      - Это мое дело, папа! - отрезал сын. - Может, мне так больше нравится! И потом...
      Он не договорил. Он снова был на грани душевного срыва и очередного разлада с отцом на сей раз из-за его необъяснимого, нелепого, как он считал, увлечения. Карен с трудом удержался от объяснений и попробовал жить дальше так, как они жили прежде. Вроде ничего, получалось. Правда, старший Джангиров не смог до конца оправиться от двух, следующих почти один за другим ударов: сначала Карен, потом Мэри... Жизнь, конечно, смягчала любые невзгоды и потрясения: она вернула ему Карена. Вот только... Все будет так же, даже если все будет иначе... Ашот сильно изменился. У него был совсем другой взгляд, иная походка, другие манеры. Он не искал больше никаких контактов и любое общение стало для него затруднительным, иногда невыносимым. Он жил на два дома, одинаково неважно чувствуя себя и в том, и в другом. Ему недоставало третьего.
      Чуткий Карен быстро догадался о его состоянии. И догадка еще больше озлобила его. Хотя какие претензии он мог предъявить отцу? Они давно играют на равных, похожие, близкие друг другу не просто по крови, но и по характеру. Да и Мэри нет в живых, а оскорбляться за мать Карен не собирался, несмотря на прежнюю детскую привязанность к ней. Тогда что же? Он не отдавал себе отчета в своих чувствах, но отец не должен был так поступать. Не должен - и все! А теперь еще и страдать!
      Иногда Карену становилось жалко отца. Возвращаясь вечером домой, мальчик находил его грустным, нахохлившимся, неподвижно сидящим в кресле, одиноким даже среди детей, старающихся его развлечь. Часто в последнее время к нему подсаживалась Олеся, и он на глазах оживал от ее болтовни, от ее рассеянной безадресной улыбки. Ему явно нравилась эта женщина, близкая подруга Мэри и жена его сына. Ашот стал постоянно привозить Олесе в подарок какие-нибудь пустяки, приводившие ее в настоящий восторг. Она подолгу раскачивалась в кресле, примеряя то один, то другой подаренный им перстень, надевая браслеты, серьги, бусы и придирчиво, с интересом рассматривая себя в зеркало. "Наконец-то занялась своим любимым делом", - думал Карен. И сурово выговаривал смущенному отцу:
      - Ты напрасно балуешь ее, папа! Что за новости: беспрерывно таскать ей побрякушки? И без всякого на то повода! Кончится, в конце концов, тем, что я запрещу ей раз и навсегда принимать у тебя подарки!
      - Ну почему? - виновато оправдывался отец. - Пусть она радуется...
      Карен смотрел на него подозрительно: вдруг он теперь собирается увлечься Олесей? С него станется! Но Ашот делать этого, кажется, не собирался.
      Так пробежали три года. Дети незаметно выросли. Карен думал о будущей работе. Весной, как раз перед его дипломом, Олеся неожиданно объявила, что хочет ненадолго слетать в Германию. Карен отложил книгу и внимательно оглядел любимую. В Германию? С чего бы это? И к кому?
      - К своей старой приятельнице, ты ее не знаешь, - бойко защебетала Олеся. - Я не видела ее много лет, и она очень зовет меня приехать. Я ненадолго.
      Ну, к приятельнице так к приятельнице. Джангиров невозмутимо бросил на стол деньги.
      - Я буду ждать тебя, - сказал он с полнейшим самообладанием и, помолчав, бесстрастно добавил: - Никогда не пробуй вызывать из небытия призраков, Леся. Они должны быть там, куда ушли.
      Олеся посмотрела сквозь него. В мыслях она давно уже была в Германии.
 
      Письмо было неожиданным и коротким. Валерий писал, что просто хочет ее увидеть. Просто увидеть - и ничего больше. А приятельница, действительно, существовала, Олеся никого не обманывала. Ее старая знакомая, учительница, которая несколько лет назад уехала в Штутгарт. Правда, она Олесю не приглашала, но та сама довольно нахально набилась в гости, выдумав путешествие по Европе, и улетела. Поскольку она, конечно, не оповестила ни свою знакомую, ни Валерия, никто не знал, когда и куда она прилетает. Два дня она звонила Валерию в Мюнхен по телефону, который упорно не отвечал. Наконец Малахов взял трубку.
      - Валерий, - возмущенно выпалила Олеся, - ты что, спятил? Я ищу тебя третий день, думала, ты дал мне неправильный номер, а ты где-то шляешься!
      Малахов хмыкнул
      - А кто меня поставил в известность о прилете? Или ты рассчитывала на мою богатейшую интуицию?
      - Ну, знаешь! - продолжала разгневанная Олеся. - Я лечу к тебе, думаю, что ты меня ждешь...
      - Где? На аэродроме в Бонне? Я все-таки, грешным делом, рассчитывал, что Карен тебя хоть чуточку перевоспитает. Абсурд! Тебя воспитать невозможно! Откуда ты звонишь?
      - Из Штутгарта, откуда же еще! - в негодовании закричала Олеся. - Я ведь писала тебе, Валерий!
      - Ну, это маловероятно! - спокойно возразил Малахов. - Во всяком случае, я ничего не получал, потому что ты, наверное, перепутала адрес. И свой, очевидно, тоже, раз письмо к тебе не вернулось. Записывай, дорогая, и постарайся на этот раз не ошибиться. У тебя есть хотя бы ручка и клочок бумаги?
      - Сейчас поищу, - утихая, ответила Олеся. - Диктуй...
      У них было всего два часа в Мюнхене. Ему нужно было срочно уезжать - в свои дела он ее так и не посвятил. Она улетала домой на следующий день. Они провели это время в его машине.
      Валерий увидел Олесю издалека. Она шла точно так же, как раньше, проплывая над землей и едва удостаивая ее своими королевскими прикосновениями. Точно так же поглядывала по сторонам и, казалось, никуда не спешила - да и куда ей было спешить? Валерий смотрел на нее и думал, что прошли годы, а кажется, все было только вчера: Москва, квартирка Олеси, маленькая Полина... Только вчера он целовал эту женщину, только вчера она сидела напротив, глядя сквозь него, не слыша его и не видя... Страшная иезуитская память, преподносившая ему на каждом шагу сомнительные подарки, оказалась неподвластной времени, словно по воле и прихоти Олеси сохранила именно то, что он не желал и не собирался помнить.
      Олеся шла к нему по чешуйчатой мюнхенской мостовой через площадь, рассеянно осматриваясь, помахивая сумкой на длинной ручке, свободная, легкая, принадлежащая лишь самой себе. На мгновение Валерий забыл о Карене, столь безмятежно приближалась к нему Олеся. Любимая на все времена...
      - Валерий, - произнесла она так радостно и удивленно, что, казалось, даже не предполагала встретить его здесь как раз сегодня. - Валерий, - повторила она и остановилась возле, поднимая на него глаза.
      Боже, что это были за глаза!
      - Зачем ты прилетела, Олеся? - поинтересовался Малахов.
      Олеся растерялась и милым, родным жестом поправила волосы.
      - А разве было не нужно? Ведь ты же звал меня!
      - Это не имеет никакого значения. Ты полетишь к любому, кто тебя позовет?
      - Ты тоже ничуть не изменился, Валерий: по-прежнему задаешь бесконечные вопросы, - попыталась она обратить все в шутку. - Но я не понимаю их значения и смысла.
      Она всегда не понимала самых очевидных вещей.
      - Да, конечно, - сказал Малахов, - конечно, я очень хотел тебя видеть. Но я всегда хочу тебя видеть, и так, похоже, будет вечно. Что же из этого следует? Абсолютно ничего!
      - Ты просто валяешь дурака! - крикнула Олеся. - И я тоже! Летела к тебе, ехала, бежала! По одному твоему слову, странному капризу! Зачем?
      - Зачем? - повторил он и насмешливо посмотрел на нее.
      Сердце снова завело свою неритмичную опасную мелодию. Оно явно не ладило с Олесей. И пока она собиралась бросить в адрес Валерия еще несколько злобных фраз, он схватил ее за руку и втолкнул в машину.
      - Ну, хватит! Подурачились - и будет! Поехали!
      - Куда? - она продолжала злиться.
      - Куда-нибудь. Припаркуемся в тишине и поговорим. У нас с тобой есть два часа. Всего только два часа...
      Она снова завела свое бесконечное: "и я летела к тебе через Европу ради двух часов в машине?"
      Да, Олеся, ради двух часов в машине, через Европу. Вспомни: призраков лучше не вызывать из небытия. Почему ты не оставила все на своем месте? Олеся притихла, глядя перед собой. Валерий выбрал укромный уголок, где им никто бы не помешал, и остановился. Не все ли равно где... Они долго сидели молча. Она - неотрывно глядя перед собой, он - повернувшись к ней и постукивая пальцами по стеклу.
      - Тебе, наверное, интересно узнать про Эмму и Семена, - наконец робко выдавила Олеся.
      - Неинтересно, - оборвал ее Малахов. - Надеюсь, у них все нормально. И как ты считаешь, я вызвал тебя специально из Москвы, чтобы услышать, как живет Эмма?
      Олеся смешалась окончательно. Она явно зашла в тупик, выхода из которого не находилось.
      - А как ты сама думаешь, почему я написал тебе?
      Олеся в нерешительности подняла на него глаза. Боже, что это были за глаза! У него остановилось сердце. Вот ради этого... Чтобы один раз, еще только один раз их увидеть... Олеся, любимая на все времена...
      - Я ничего не думала, Валерий, - честно призналась Олеся. - Ты написал, и я полетела. И все.
      Он молчал, постукивая пальцем по ветровому стеклу. И все... И ничего больше. Она никогда ни о чем не думала. Самый колдовской и чарующий тип женщины.
      - У тебя все хорошо? Чем ты здесь занимаешься?
      - Все хорошо, - рассеянно отозвался он. - Просто замечательно. А занимаюсь я в основном тем, что жду тебя...
      Олеся вздрогнула. Опять... Ее снова ждут, только теперь далеко от дома, в другой стране, но точно так же, как тогда, под дождем...
      - Валерий, опомнись! - прошептала она. - Что ты говоришь?
      - Правду, - ответил он и попросил. - Покажи мне фотографию Полины.
      Она вынула из сумочки фото и протянула ему. Но он не смотрел на фотографию, он смотрел на нее, и видел только ее, ее одну, и слышал только ее голос... Олеся безвольно опустила руку на колени. Вновь наступило молчание. Оно длилось вечность.
      - У тебя есть здесь кто-нибудь, Валерий? - она приподняла внимательно слушающие бровки. Незабываемое движение...
      - Кто-нибудь - есть, - усмехнулся он. - Кто-нибудь всегда есть, но это только кто-нибудь...
      - Папа очень ждал от тебя письма... Без конца спрашивал... Можно, я расскажу ему о тебе?
      - Как хочешь, - равнодушно ответил он. - А что ты можешь обо мне рассказать?
      Олеся снова смутилась. Действительно, что ей рассказывать? Как он выглядит? Или какой марки у него машина?
      - Вот видишь, - снова усмехнулся Валерий. - Даже рассказывать обо мне нечего! Понимаешь, это совсем другая жизнь, словно второе, новое существование на Земле, а прежнее ушло навсегда вместе с тобой. Наверное, мне крупно повезло, раз я чем-то заслужил свое второе бытие - далеко не каждый выигрывает, проиграв. Может, это мне за мои прошлые страдания, не знаю... Тетя Лиза умерла два года назад, оставив мне, единственному наследнику, немалые деньги. Так что проблем нет, - он положил обе руки на руль. - Проблем нет... Ни у меня, ни у тебя... Тогда почему мы вдруг встретились? Как ты думаешь?
      Нет, он требовал от нее слишком многого. Она не в состоянии выносить затянувшийся бессмысленный разговор, тягостную пытку вопросов - ей это не по силам, и ради чего она должна мучиться? Да, она ни о чем не рассуждала и ни о чем не задумывалась. Ну и что? Она такая всегда...
      - Я хочу вернуться в Штутгарт, - без всякого выражения сказала Олеся.
      - Ты очень скоро туда вернешься. А завтра улетишь домой. Больше мы с тобой не увидимся, второй раз ни я, ни ты на встречу не отважимся. Это всего-навсего ностальгия по прошлому - и ничего больше. Но ностальгия - страшная штука, с ней иногда невозможно бороться. Вот я и не справился... И ты тоже не справилась с ней. Вот чего я от тебя не ожидал.
      - Чего ты вообще ожидал? - вспылила Олеся. - Если я не думала ни о чем, то ты и того меньше!
      Валерий кивнул, соглашаясь.
      - Да, я не могу ни в чем тебя упрекать: прошлое ворошить бесполезно. И даже опасно. Посиди со мной еще немного, у нас есть в запасе время.
      Они снова затихли. О стекло с размаху ударился жук и быстро полетел прочь. Ветер тормошил верхушки деревьев.
      - Какой спокойный город! - прошептала Олеся.
      - Очень спокойный, - согласился Малахов. - Не то что Москва. Напрасно я все это затеял, Олеся. Я не могу теперь расстаться с тобой.
      Он произнес последнюю фразу так ровно, что Олеся в страхе отпрянула и вжалась в сиденье. Она хорошо знала, что значит чересчур бесстрастный тон Валерия.
      - Ты останешься со мной, - размеренно, невозмутимо продолжал он. - Навсегда. Я больше тебя от себя не отпущу. Для этого я и вызвал тебя. Здесь очень спокойный город, и здесь нам будет значительно лучше, чем в безумной Москве. Здесь нет сумасшедших темноглазых мальчиков с неуравновешенными страстями. Здесь все аккуратно взвешено и отмерено. Ты никуда не улетишь завтра. И сегодня ты не уедешь в Штутгарт. Я все давно рассчитал и обдумал, а потом написал тебе. Полина уже большая, и там есть Глеб. Я не могу без тебя, Олеся, и если ты знала об этом, то зачем же тогда прилетела ко мне через Европу по первому зову?
      Она молчала, совершенно раздавленная происходящим. Почему она все-таки никогда не думает ни о чем? Во рту стало сухо.
      - Валерий, - несмело начала она, - Валерий...
      Он задумчиво смотрел на нее. Сейчас они поедут к нему. Да, он совершит преступление, которое преследуется законом: умыкнет чужую жену, вдобавок, подданную другого государства. А наплевать ему на все государства! Пусть потом закон осудит его, глядишь, все и обойдется! Присяжные будут растроганы столь удивительной историей, а немецкие и российские дамы обольются слезами. И что значит какой-то ничтожный закон по сравнению с человеческим чувством? Только оно - единственный непреложный закон на Земле. Валерий все рассчитал и обдумал. Присяжные его оправдают.
      Олеся замолчала.
      - Значит, ты согласна! - утвердительно сказал Малахов и включил зажигание.
      - Валерий! - в смятении крикнула она и положила руку на руль. - Постой, Валерий! Это невозможно...
      Тихо гудел включенный двигатель. В стекло билась муха. Малахов опустил голову на скрещенные пальцы и закрыл глаза. Это невозможно, Валерий...
      - Я просто хотел отвезти тебя в Штутгарт. Еще несколько часов рядом с тобой, - сдержанно сказал он и улыбнулся. - Почему ты так испугалась, Олеся?..
 
      Карен встречал жену на аэродроме. Он внимательно следил за пассажирами, тихонько насвистывая и перекатывая во рту любимую жвачку. Что-то сильно не понравилось Джангирову в походке и лице Олеси. Она шла ему навстречу, волоча сумку почти по земле. Может быть, просто очень устала с дороги...
      - Я вернулась, Карен, - без всякой интонации сказала любимая, останавливаясь рядом.
      - А что, - с живейшим интересом спросил он, не поворачивая к ней головы и выплевывая жвачку, - была вероятность не вернуться?
      Олеся опустила сумку на землю и безучастно посмотрела вверх. Никогда не вызывай призраков... Над Москвой висело неправдоподобно синее летнее небо.
 
      14
 
      "Богородица дева, помоги мне!" - шепнула Олеся.
      Богоматерь смотрела на нее с иконы строго и сочувственно. Она одна умела сострадать. Олеся медленно вышла из церкви, куда часто приходила помолиться за Полину. Дочка выросла и постоянно вносила в дом все новые и новые трудности.
      - Какое на тебе несметное количество грехов, раз ты их без конца отмаливаешь, - насмешливо сказал недавно Карен. - А я даже не подозревал о них!
      Олеся не ответила. Она сидела в кресле с ногами и думала о дочери. Ей исполнилось шестнадцать лет. Столько же, сколько было Карену в страшный, едва не сломавший их год. Теперь Полина спокойно, методически пробовала сломать свою жизнь, а заодно и жизнь матери.
      - Мы продолжаем играть в теннис? - поинтересовался Карен, перебирая книги на столе. - По-моему, она заигралась. Но, в конце концов, каждый играет во что хочет. Хотя мне жалко Левона. И Полю тоже. Эта игра ей не по плечу. Он ей не подходит.
      Он - тренер, у которого Полина брала уроки тенниса.
      - Я его даже ни разу не видела, - грустно сказала Олеся.
      - Что для тебя вовсе не обязательно, - мельком взглянув на нее, отозвался Карен. - Впрочем, хорошая мысль: стоит пригласить его в гости. А заодно Глеба. Пусть он потолкует с теннисистом, у него беседа получится лучше, чем у тебя.
      - А ты не хочешь?
      - Ну, нет, уволь! Могу только подключиться по ходу действия. Прости за откровенность, Леся, но кажется, она давно с ним спит, а ты спокойно сидишь в своем кресле!
      - Интересно, а что, по-твоему, я должна делать? - вспылила Олеся. - Насчет приглашения я все прекрасно поняла! Кстати, помнится, когда-то ты был категорически против вмешательства родителей в дела детей!
      Карен засмеялся и покачался на носках.
      - Ну, времена меняются! Кроме того, сейчас речь идет о девочке, а это совсем не то, что мальчик, - И он, лукаво подмигнув, издевательски посмотрел на жену. - Ты хоть немного представляешь себе разницу между ними? Или стоит тебе кое-что объяснить?
      - Немного - представляю! - недовольно сказала не расположенная к шуткам Олеся. - И немного догадываюсь о том, что ты собираешься мне поведать!
      - Ничего особенного! - живо поблескивая глазами, сказал Карен и сел на пол. - Ты по обыкновению ничего не видишь дальше своего носа. Извини. Научить тебя анализировать и рассуждать невозможно.
      - Потому что учитель отвратительный! А был бы другой на твоем месте...
      Карен угрожающе поднялся с ковра.
      - Это кто же собирается занять мое место? Оно, кажется, еще не вакантно! Что на сей раз родила твоя богатейшая фантазия? - Он был прирожденным актером и даром перевоплощения владел в совершенстве. Карен подошел к Олесе вплотную, опустился на колени и сильно сжал в пальцах ее запястья. - Значит, претендент имеется? И она морочит мне голову теннисистом! А куда ты собираешься деть меня, дорогая?
      Он играл, как всегда, вдохновенно, радостно, с полной отдачей, вовлекая в свою игру всех присутствующих.
      - Карен, - Олеся старалась не засмеяться. - Я тебя очень прошу, перестань дурачиться! Встань! Все слишком серьезно!
      - Конечно, серьезно! - согласился с ней Карен. - Искать мужу замену - крайне ответственное занятие! То-то ты притихла в последнее время, даже перестала менять туфли! Я давно вижу, что дело нечисто!
      Олеся не выдержала и фыркнула.
      - Прекрати немедленно, а то укушу!
      - Пожалуйста! - с готовностью согласился он, низко склонившись перед ней. - Куда изволите? Можно заодно что-нибудь еще...
      Взгляд у него стал мечтательным и застывшим.
      - Карен, уймись! - пробурчала Олеся. - Сейчас придет Полина.
      - И вот так всегда! - вскакивая на ноги, закричал он. - Стоит мне только чего-то захотеть, сразу же: сейчас придет Полина! В конце концов, нам с тобой нужно жить отдельно, потому что больше так продолжаться не может. Проблема решается за один день! Я давно собирался тебе это сказать. Ты опять не хочешь рассуждать, Леся. Разве непонятно, что девочка выросла?
      Олеся сидела неподвижно, опустив голову с рассыпающимися волосами. Конечно, Карен прав. Но тогда Полина уйдет окончательно... Джангиров снова сел на ковер.
      - Значит, теперь я буду тебе втолковывать аксиому, которую когда-то внушал своим родителям. Сама ты ничего не понимаешь точно так же, как они. Дети всегда должны уходить, - медленно, останавливаясь на каждом слове, отчеканил Карен. - Слушай меня внимательно, Леся: дети! всегда! должны! уходить! С этой неизбежностью нужно смириться, и ее необходимо понять.
      - Ты непоследователен! Кто мне только что объяснял, будто девочка не то же самое, что мальчик? - поймала его на слове Олеся.
      Карен улыбнулся.
      - Все-таки ты можешь соображать, когда хочешь! Но здесь разницы нет: уходить должны все - и девочки, и мальчики. И плохо, когда они так не делают. Давай поговорим сегодня с Полиной и предложим ей снять квартиру. Мне кажется, она давно этого хочет.
      Олеся тяжело вздохнула. Карен, конечно, был прав.
 
      Полина не ощущала прочной связи с матерью. Только иногда ее охватывала мучительная боязнь остаться в одиночестве, и тогда она в исступлении цеплялась за мать, за Глеба, даже за Карена, к которому просто привыкла, но которого не любила никогда. С Левоном все было значительно сложнее. Здесь она сама не понимала себя, не умела отделить привычку детства от настоящего чувства. Полина всегда жила обособленно, на свой лад, не вникая в мир существующих рядом людей. Мать была постольку-поскольку: она успокаивала, помогала, лечила. Она иногда избавляла от навязчивой тоски, но сейчас ей удавалось это все реже. Олеся начала предлагать Полине таблетки, от которых дочь категорически отказывалась, хотя понемногу склонялась к мысли, что лекарства необходимы: без них ей не выкарабкаться.
      Полина не любила вспоминать детство. Отца она не помнила, он ею никогда не интересовался. Надолго сохранился в памяти Валерий, но он тоже бросил их. Отдалился Глеб, который так и не смог после гибели Мэри преодолеть внутреннюю неприязнь Олеси, ослабевшую, но не исчезнувшую с годами. Полиной никто никогда толком не занимался. Правда, она всегда вела себя так, что казалось, ни в ком не нуждалась. Но если бы кто-то постучался и вошел в ее комнату с тем же интересом, с каким раньше входил Валерий - он один, и никто больше! - Полина охотно и радостно метнулась бы навстречу. Так произошло, когда в доме появился Левон, но дальше... Он оказался полностью выясненным за несколько месяцев и стал неинтересен Полине. Простой, открытый, бесхитростный мальчик не отличался ни яркостью, ни своеобразием, ни силой характера.
      Больше никто так и не появился. Поэтому Полина целиком ушла в себя и не пыталась изменить ситуацию. Чаще всего сейчас она задумывалась над тем, что такое любовь. Слово было, как ядро ореха, глубоко запрятано под толстой скорлупой. Почему маму любил Валерий, а потом - Карен? И она их... Однажды, очень давно, Полина спросила об этом у матери.
      - Вырастешь - поймешь! - отмахнулась от нее занятая своими мыслями Олеся.
      Самая страшная фраза детства: "вырастешь - узнаешь". Ужасная формулировка.
      Позже Полина настойчиво пробовала добраться до сокровенного, подлинного смысла непонятного слова. Незнакомое понятие, суть которого постичь было необходимо как можно скорее, не отпускало от себя ни на шаг. Исподлобья она изучала мать, Карена, Левона, Мэри... Пыталась анализировать, вычислять, находить сходство и различие в их поведении, словах, поступках. Пробовала разгадывать их настроение и желания по выражению глаз, улыбкам, движениям... Она училась понимать их и чем больше постигала эту науку, тем ближе подходила к манящей загадочной истине. Остро не хватало только собственного опыта.
      Полина невзлюбила мать с того мгновения, когда открыла для себя правду любовных отношений. Она вспомнила Валерия и его отъезд, напоминающий бегство... На смену в дом явился Карен. Полина встретила его без удивления, словно давно хорошо знала, на что способна ее мать: она и не такое может выкинуть! Но с исчезновением Валерия пропала единственная ниточка, соединяющая Полину с миром. Она навсегда ушла в свой собственный. И вела себя, по меньшей мере, странно.
      - Остановите у тех красных огней, пожалуйста! - попросила она как-то водителя такси.
      - До сих пор они назывались светофором! - сказал шофер и с большим интересом осмотрел Полину с ног до головы.
      - Разве это продают в супермаркете? - спрашивала она Левона, рассматривая банку консервированных ананасов.
      - Да мы с тобой сколько раз их там видели! - смеялся Левон. - Ты что, забыла?
      - Забыла, - равнодушно отвечала Поля.