И все сразу пришло в норму. Падение вновь прекратилось, и голубь медленными кругами стал спускаться к земле.

Я — птица, — думал Илья. — Я превратился в птицу. Теперь у меня есть крылья и я могу летать…

Он несколько осмелел, даже отважился пошевелить головкой, которая закрутилась на шее, как на шарнирах.

Экая подвижная! — удивился Илья, обозрев окрестности почти на сто восемьдесят градусов. — Словно глобус, вертится!

С высоты птичьего полета он узнал свой микрорайон и разглядел даже свою башню, в которой в бытность человеком проживал и с окна которой недавно соскользнул в смерть.

Еще он увидел под своим брюшком прижатую красную лапку, а второй не было. Лишь капля крови набрякала на ее месте.

А как я сяду? — заволновался Илья.

Но тут он вспомнил об озере и об икряной кладке, оставленной бесхозно на его дне, и тотчас птичье сердце сжалось до булавочной головки, и такая боль пронзила его, что Илья хотел было уже намеренно сложить в безволье крылья и грохнуться о землю…

Но он перетерпел, как всегда. Какая-то могучая, первобытная сила помогла ему удержаться в воздухе, а подсохшие крылья задвигались, и понесло татарина инстинктом к карьеру, к месту, в котором он еще недавно проживал рыбой, где трагически закончилась его любовь, где одиноким осталось его и Айзы потомство.

Илья спланировал над озером, сложил крылья, с силой прижимая их к телу, вытянул голову и с пяти метров спикировал в воду. Он не разбился, а умышленно нырнул в том месте, где предполагал свою кладку. Стрела птичьего тела пробилась на глубину трех метров, а далее как будто застряла и медленно потащилась к поверхности, словно поплавок с тяжелым грузилом… А совсем недавно его сильное рыбье тело могло в секунду пересечь озеро от берега до берега, от дна к поверхности… Но он успел рассмотреть то, что хотел. Правда, смутно, но он увидел свою кладку и как будто нашел ее целой, отчего возрадовался душой и всплыл на поверхность. Беспомощный, татарин-птица колотил по воде крылом, как веслом, стараясь во что бы то ни стало прибиться к берегу.

Холод пронизал все его тело до самого ничего, а глаза остекленели бусинами, когда слабенькая волна прибила комок перьев к грязному берегу, почти под самые сапоги пожилого рыбака, который наблюдал птичье падение с самого начала и проследил картину до конца.

— Вот дура птица! — удивился рыбак, подобрав из воды голубя с безвольно болтающейся головой. — Самоубийство учудила над собой!

Он потряс птичье тело, но оно не ответило на такое обхождение даже движением одним, и пожилой рыбак подумал, что птица умерла, затем, увидев оторванную лапку, совсем убедился в неотвратимом приходе смерти, а потому размахнулся несильно и забросил безжизненную тушку себе за спину… У него клевало…

Илья пришел в себя минут через сорок, и если бы в природе было чуть холоднее, он мог бы и вовсе остаться по другую сторону бытия, замерзнув в ледышку.

Сильно болело все тело, под которым образовалась кровавая лужица.

Я — умираю, — думал татарин. — Я истекаю кровью…

Он пошевелил крыльями и, перевернувшись на брюшко, с громадным трудом встал на здоровую ножку, удерживая равновесие, а кровоточащую культю поджал под самое перо.

Сейчас я попытаюсь взлететь! — решил Илья. — Я полечу к магазину, в котором работал. Там, в подворотне, грузчик Петров — живодер, ловит на нитку голубей…

Что было силы он оттолкнулся от земли и, подобно тяжелому грузовому самолету, с огромным трудом взлетел и колотил, колотил по воздуху крыльями, пока мало-помалу не набрал высоту над районом, где развернулся на девяносто градусов, выбрал направление и полетел в обозначенную сторону.

Он долго летел против ветра и отчетливо представлял себе нитяной круг, в котором лежат крошки белой булки, такие желанные сейчас, когда татарин совсем без сил. Он пока не думал о том, что после двух-трех клевков нужно будет вырываться из ловушки, управляемой грузчиком Петровым, который уже погубил его друга сомика, ударив им оземь. Он хотел сейчас есть. В последний раз попытка утолить голод состоялась, когда он существовал рыбой, и послужила причиной увечья — потери ноги за кашу, — а затем превращений: сначала в человека, а по-сле в птицу.

Голубь спикировал вниз и угодил прямо в форточку магазина «Продукты», чуть было не провалившись между окнами. Но он чудом удержался на фрамуге, закапав кровью на стекло. Народу в магазине было много, а потому никто не обратил внимания на увечную птицу, сидящую на одной лапе в форточном окошке и разглядывающую бойкую торговлю.

Подергивая сизой головкой, Илья в первую очередь пялился на рыбный отдел, в котором столько лет заправлял, но тот был закрыт для посетителей табличкой «Продавец болен», и голубь даже несколько загордился, что в роли продавца он почти незаменим и что никто еще не появился за мраморным прилавком вместо него.

Потом он оборотил свое внимание на колбасный отдел, где торговала привычная особа в белом колпаке, и обнаружил ее с директором магазина, который разговаривал с продавщицей делово.

Илья прислушался, и оказалось, что беседа ведется о нем, все еще как о человеке и сотруднике магазина.

— Съездишь к нему домой! — распорядился директор. — Может, телефон не работает!

— Чегой-то именно я должна ехать к черту на кулички? На кой хрен мне нужен этот татарин! Он меня тут недавно чуть не пришиб!

— Потому что ты знаешь тот район!

— Откуда? — округлила глаза колбасница.

— Оттуда!.. Ты что думаешь, я не помню, где твоему мужу квартиру дали, когда вы развелись?!. Кто бумаги подписывал в муниципалитет?.. — Директор сдержал раздражение. — Ильясов хороший продавец, у него своя клиентура, а к тебе только случайные ходят!..

— Конечно, съезжу, — тут же согласилась продавщица, и согласие ее было выражено сладким, покорным голоском. — Разве я могу забыть вашу помощь!

— Так-то!..

Колбасница увидела в окне голубя и зашикала на приблудную птицу, а поскольку убогая не реагировала на шипение, запустила в нее колбасным огрызком.

Илья сорвался с окна и полетел в подворотню, где находился разгрузочный желоб магазина, возле которого обычно сидели грузчики в ожидании машины.

Он не ошибся, рассчитывая обнаружить среди работяг Петрова. Нетрезвый и угрюмый, тот сидел на алюминиевой таре из-под сметаны и держал в руке черную нитку, оканчивающуюся на асфальте слабо различимым кругом-ловушкой, в которой сновали разномастные голуби, жадно склевывающие хлебное крошево.

Глаза Петрова были подернуты сальной пленочкой, а губы чуть приоткрыты из-за неправильного прикуса желтых зубов, выпирающих изо рта по-заячьи. Вероятно, он мучился похмельем, так как тяжело дышал и рука, удерживающая конец нитки, тряслась, будто паркинсонная. На мгновение Петров задержал дыхание, а потом, дернувшись всем телом, взметнув рукой ввысь, подсек нитью что было силы и запутал лапы юной голубки с коричневыми перьями на крыльях. Молодая, она попыталась было взлететь к небесам, но нитка удержала ее порыв, и она упала с высоты о землю, больно ударившись грудкой. Голубка жалобно закурлыкала, а ловец притянул к себе нитку с добычей и уложил птицу на колени, поглаживая ее перья возбужденно.

— Ишь, красавица! — признал кто-то из грузчиков.

— Хороша, — прогундел Петров в ответ, а затем вдруг быстро зажал головку голубки между указательным и средним пальцем и резко встряхнул. Слабенькие шейные позвонки птицы не выдержали, тельце, оторвавшись от головы, отлетело в сторону и забилось в конвульсиях. Петров несколько секунд с удовольствием наблюдал приход смерти и откинул затем ненужную голову с потухшими глазами к мусорным бакам.

— И зачем тебе это надо? — брезгливо спросил кто-то из грузчиков.

— Тебе-то что! — огрызнулся ловец.

— Мне ничего.

— Так сиди и молчи!

Он поправил нитяной круг, достал из кармана штанов белую горбушку и, покрошив мякотью в ловушку, опять уселся на сметанную тару и заговорил ласково: «Гули-гули-гули!»

Глупые птицы вновь слетелись на богатую приманку и принялись склевывать хлеб. Среди разномастных голубей клевал и Илья, но в отличие от остальных он не терял головы и то и дело поглядывал на трясущуюся руку Петрова.

Он почувствовал рывок за долю секунды и взмахнул отчаянно крыльями, пугая товарищей, которые незамедлительно взлетели и расселись по ближайшим карнизам. Сам же Илья вовсе не собирался взлетать, а лишь поднял здоровую ногу, оставаясь на секунду опертым на кровоточащую культю, которая через мгновение была подсечена шелковой ниткой и перетянута в самом основании.

— Ты смотри, инвалид попался! — почему-то обрадовался Петров, притягивая к себе пойманную птицу. — Уж кто-то до меня постарался! Оторвал ногу, как полагается!.. — На секунду грузчику показалось, что в раскрытом клюве голубя сверкнул золотой зуб, но он сразу так и решил, что показалось. — Ну, чтоб не мучился!..

Он потянулся было за голубем, но сизарь, поначалу абсолютно безвольный, внезапно встрепенулся, взмахнул крыльями, взлетел на высоту нитки, развернулся и спикировал прямо на лицо Петрова, стараясь угодить тому клювом в самый глаз. Это удалось, и грузчик истошно заорал, хватаясь за физиономию.

— А-а-а! — орал он на весь двор. — Глаз!.. Глаз!..

Сидящие рядом коллеги по цеху отреагировали на происшедшее слабо, просто поднялись со своих мест и сменили дислокацию — пошли обедать.

— «Скорую» мне! «Скорую»! — выл Петров, стараясь удержать льющуюся из пустой глазницы кровь.

Это тебе за сомика и за голубей! — проговорил мысленно Илья и взлетел, утаскивая за собой нитку, ставшую жгутом и остановившую кровь на культе.

Он приземлился совсем скоро, на мусорный контейнер, в котором углядел говяжьи кости. Прежде чем начать склевывать остатки мяса, Илья откусил ненужный кусок нитки, а уж потом позволил себе расслабиться и начать насыщаться. Татарин-птица ел долго, пока не отвисло брюшко и не стали слипаться глаза. Он заснул здесь же, в мусорном контейнере, и снилась ему икряная кладка на дне озерном, а потом юная Айза в человечьем обличье, совсем юная, в прозрачной рубашке и улыбающаяся приветливо во весь рот.

Проснулся Илья к вечеру. Жутко болел живот, и татарин пришел к выводу, что мясо не пища для голубя, слишком нежен желудок, или говядина попалась сильно порченая. Его несколько раз вывернуло наизнанку, а затем он выбрался из мусорного контейнера, взлетев на его бортик. Он уже более-менее прилично держал равновесие на здоровой лапке, а к пущей радости отмечал, что культя более не кровоточит, перетянутая ниткой.

Все в природе говорило о том, что скоро небеса, словно большие мешки, просыплются на землю первым снегом, и Илья решил лететь поближе к своему человеческому дому, посмотреть, что происходит в нем, и при благоприятной ситуации заночевать в теплой квартире, благо, когда его тело выпадало из окна, окно не захлопнулось.

Вечером лететь совсем не то, что днем. Меньше ориентиров, гораздо холоднее и встречаются неожиданные воздушные потоки.

Илья махал крыльями, иногда планировал, отдыхая, опускался ниже к земле, рассматривая человеческую жизнь, но не думал о ней, как о какой-то значительной потере. Он просто смотрел безучастно, простым наблюдателем, как люди в свою очередь от лени разглядывают пасущихся на городских площадях голубей.

Через полтора часа он приблизился к своим новостройкам и поднялся до двенадцатого этажа, к окнам своей квартиры, почему-то освещенной всеми светильниками.

Илья приземлился на жестяной карниз, затормозил на нем когтями и увидел сквозь распахнутое окно милиционера, какую-то женщину со стамеской в руках и все семейство Митрохиных в сборе.

— А где же трупик? — спросил милиционер, и татарин понял, что разыскивают его тело, думая, что он погиб. Вероятно, обнаружили отрубленную ногу возле карьера и одежду.

Еще Илья вглядывался в мертвенно-бледное лицо Митрохина-хозяина и отчетливо видел, как он нервничает, как старается держать себя в руках, что ему удается плохо.

Должно быть, он думает, что убил меня там, на озере, ударив по голове ледорубом, — решил Илья. — Пусть думает, пусть мучается.

Еще он подумал, что милиционер глупый, раз он не видит чрезмерных волнений понятого, но одновременно что-то и нравилось татарину в облике капитана, что-то неведомое притягивало к себе, как будто родственность душ обнаружилась.

Какие у него жирные ляжки! — удивился Илья. — Ему, наверное, тяжело передвигаться по земле. Ему бы лучше летать в небе, как мне…

В квартире появились еще милиционеры. Они казались профессионалами, и каждый занялся своим делом. Кто смотрел в лупу, отыскивая отпечатки пальцев, кто собирал со стен кровь в пробирочки. Понятых отпустили, и семейство Митрохиных в спешке отбыло в свои апартаменты.

Капитан, прибывший раньше всех, подошел к окну и, даже не взглянув на голубя, закрыл окно перед самым его клювом.

Илья понял, что ночевать ему придется на морозе, но некоторое время сидел еще на карнизе и смотрел, как заканчивают дела эксперты, и только тогда, когда в окнах погасло, он сорвался в полет и слетел к земле.

В эту ночь его чуть не задрала кошка.

Татарин нашел теплое место возле ресторанной вытяжки и, привалившись одним боком к стенке, закрыл глаза и уже было совсем заснул, как услышал какой-то шорох. Сначала он даже не насторожился, так как до сих пор не до конца ощущал себя птицей, а потому приот-крыл лишь один глаз и различил в темноте вытяжки два горящих зеленью глаза.

Это кошка, понял Илья и вновь закрыл глаз, как вдруг почувствовал сильный удар по крылу и чьи-то когти на нежной коже, выдирающие перья.

Татарин встрепенулся, вывернул крыло, но тут же получил следующую оплеуху, вдвое сильнее.

Тело его не удержалось в вытяжке и вывалилось на землю, от удара о которую он чуть было не лишился сознания. Вслед за выпавшей птицей на землю спрыгнула кошка. Приземлившись на все четыре лапы, уверенная, что жертва без сознания, она лениво подкрадывалась к Илье, ощерив острые зубки, с мелькающим между ними красным языком.

Илья вовсе не хотел погибать в кошачьих когтях, а потому поднялся на лапы, перетаптываясь со здоровой на культю, опустил крылья к самой земле, а головка его заходила ходуном, клюв раскрылся, и заблестело в нем золотом.

Кошка еще не видела такого странного голубя, а потому на секунду прервала свое нашествие, ослепленная золотой вспышкой, а затем ей и вовсе пришлось отпрыгнуть задом, так как птица зашипела, скакнула на одной ноге к самой ее морде и чуть было не вырвала ус, щелкнув клювом.

Кошка жила при ресторане, никогда не была голодна, а потому благоразумно решила ретироваться от ненормального голубя, способного попортить ей шкуру. Лучше всего с утра задрать парочку воробьев, так, для развлечения, решила хищница, а потому прыгнула к вытяжке и исчезла в ней.

Илья же решил сменить место ночевки и еще долго летал в поисках чего-нибудь подходящего, пока наконец не приземлился на крыше некоего дома; там была по-строена деревянная голубятня, в которой во сне курлыкали сытые голуби и голубки.

Свои, — с удовлетворением отметил Илья, прислонился к сетке, отделяющей его от собратьев, и тут же заснул, усталый и голодный.

Наутро его и отсюда погнали. Причем сделали это сами птицы, ревнивые к своему довольствию, жадные до еды, которой у них было в изобилии. Породистые, лощеные, они угрожающе закурлыкали на незнакомца, и Илья еще раз удивился, как все в мире устроено жестоко, как мало спокойных мест для слабых телом и духом, а потому не стал вступать в схватку с сытыми, а попросту спрыгнул с крыши в свободный полет и полетел налегке к карьеру, на дне которого вызревало его с Айзой потомство.

На берегу он рассмотрел странную картину. Двумя колесами въехав почти в самое озеро, стоял на тормозах милицейский газик. Рядом с ним копошились милиционеры, побывавшие накануне в квартире Ильи. А один напялил на себя водолазный костюм и, видимо, собирался погрузиться в нем на дно озерное.

— Может, он там под илом устроился! — услышал Илья от маленького черного человечка с животом-мячиком.

Меня ищут, — догадался татарин. — Думают, что я сам утоп или утопили меня. Конечно, одежду мою на берегу нашли да ногу отрубленную отыскали. Должны какие-то свои служебные меры принимать по этим фактам!..

Далее на ум Илье пришло то, отчего он очень испугался и внутри у него заплескало адреналином.

А что, если он икру мою найдет! — затрясся голубь. — Ведь ему ничего не стоит гнездо разорить! Ишь, какие у него волосья на лице!

Татарин взметнулся над озером и закружил нервно над водной равниной, желая, чтобы кто-нибудь вступился за его неродившееся потомство. И будто по его просьбе, в ответ на отчаянные мольбы, что-то произошло на глубине. В середине озера взбурлила вода, окрасившись заманчиво красным, а еще через минуту на ее поверхность буем выскочил водолаз и призывно замахал руками, моля своих товарищей о немедленной помощи.

И среди милиционеров случаются герои. Один из высоких духом бросился в студеные воды и спас водолаза, изо рта которого вытекала струйкой кровь, а сказать он ничего не мог, лишь мычал в ответ на все вопросы.

Вскоре его увезла подоспевшая «скорая», а вслед за ней на газике уехали и милиционеры.

Икряная кладка осталась в целости и сохранности.

Татарин-птица успокоился и до конца дня летал по всему городу, от нечего делать рассматривая кусочки человеческих жизней, их перипетии — радостные и драматические. Кто-то поцеловал на улице девушку, зарывшись с ней лицом в букет пылающих хризантем, кто-то поскользнулся и упал замертво, окончив свой жизненный путь, а кто-то просто шел куда-то, не весело и не грустно, просто это был обыкновенный, не запоминающийся момент его жизни.

А вечером Илье удалось обнаружить большую дыру в крыше какого-то строения, откуда пыхало теплом и куда он не раздумывая залез на ночлег.

— Ой ты Господи! — воскликнул Илья, когда яркий свет ослепил его глаза-бусины и он с трудом рассмотрел, куда попал.

Внизу было много людей в спортивных костюмах и огромное количество всевозможных железных изделий, которые люди в спортивных одеждах поднимали и опускали в определенных ритмах.

Я попал в зал для занятий спортом, — понял Илья. — Здесь тепло и уютно.

Он приметил парочку воробьев, снующих под самой крышей, и совсем успокоился, уверенный, что отсюда его никто не погонит и он сможет отогреться наконец и вы-спаться.

А потом, сидя на железной свае под крышей, разо-млевший от тепла, с закрывающимися для сновидений глазами, он приметил напротив себя крошечную птичку, которая дремала на балке, покачиваясь на тонюсеньких лапках в такт дыханию. Птичка была такая крохотная, что Илья сначала подумал, что это простая пчелка, но, подковыляв поближе, понял, что это именно птица и еще понял, что это его Айза.

Он чуть было не лишился сознания. Чудом удержался на свае и глухо курлыкнул.

Птичка не проснулась, а потому Илья, тряся всеми перьями, с дрожью в голосе позвал:

— Айза… Айза…

Тело птички-пчелки встрепенулось, она открыла свои крошечные глазки и посмотрела на голубя.

— Илья… — сказала птичка и вспорхнула с балки легко, как пушинка.

Она замахала крылышками быстро-быстро, оставаясь в полете на одном месте, рассматривая потрепанного голубя, то поворачивая головку, то ставя ее прямо, то опять на бочок.

— Илья!.. — и из глаза ее выпала алмазная слезка.

— Айза!..

И опять он было чуть не умер от счастья. Его увечная лапка оттолкнулась от сваи, и он неуклюже взлетел, стараясь тоже удержаться на одном месте, что совсем не свойственно голубям и прерогатива лишь маленьких колибри.

Айза засмеялась, наблюдая такую картину, но не ехидно, как в детстве, а по-доброму и устремилась навстречу своему мужчине, затрещав крылышками, как пропеллерами.

Они сели на широкую балку и встретились клювами, словно губами, и не могли надышаться друг другом целую вечность, пока из зала не ушел последний уборщик, пока не погас свет.

— Ты единственная моя! — шептал Илья.

— Мой Илья! — отвечала Айза с великой нежностью, от которой пух под крыльями татарина становился еще пушистее, и если была бы возможность, он с удовольствием пожертвовал бы его весь на маленькую подушечку для своей крохотной птички…

Он долго рассказывал Айзе, как жил все это время, как охранял их будущее потомство, как превратился в птицу и почему у него не хватает лапки.

И Айза плакала от такого грустного рассказа, а Илья, наоборот, улыбался счастливо душой, так как встретил свою любовь, свой вечный смысл жизни…

Он вновь почувствовал в своем теле якорную твердость и мраморное бурление, но нежные чувства были настолько сильнее плотского инстинкта, что якорь тут же расслабился, а мрамор рассосался до времени и Илья лишь шептал что-то нежное, очень нежное, а маленькая колибри всхлипывала и от грусти и от счастья одновременно.

Они заснули под самое утро. Илья взял маленькую птичку под крыло, и весь сон его был поверхностным, готовым оборваться в любой миг, дабы встретить любую опасность лицом к лицу и защитить свою Айзу.

А наутро она выбралась из-под его теплого крыла и потянула свои почти прозрачные крылышки томно, отчего в голове Ильи опять закружилось и он от счастья закурлыкал громко, так что привлек внимание двух воробьев, которые подлетели поближе и, как будто не обращая внимания на посторонних птиц, принялись приводить свои перья в порядок, выклевывая и выкусывая из них что-то ненужное.

А затем Айза вспорхнула и слетела к самому низу, где бил из мраморного камня маленький фонтанчик, в мелких брызгах которого она долго нежилась, растопырив крылышки, показывая их экзотический раскрас, и Илья гордился с высоты матерью своих будущих детей. Он сам расправил крылья веером и терся о них клювом, то ли перья вычищая, то ли клюв полируя до блеска.

А потом произошла трагедия.

Он слишком поздно заметил, как воробьи, отирающиеся неподалеку, приметили его Айзу и хищно спикировали с балки к фонтанчику. Они залетали с двух сторон, и колибри ничего не оставалось делать, как просто вспорхнуть и устремиться прямо, стараясь отыскать какую-нибудь крохотную щель, в которую не протиснутся воробьи. На секунду ей удалось спрятаться под огромной штангой, вернее, между ее блинами, и от ужаса и волнения тельце Айзы сжалось, сотряслось, и она снесла крохотное яичко, чуть больше муравьиной личинки.

Ах, это был лишь выкидыш. Илья не успел оплодотворить яйцо, а потому оно было стерильным и представляло интерес только для орнитологов.

Едва она закончила рожать, как перед ее глазками возникла воробьиная физиономия с раскрытым клювом, который щелкал и непременно желал дотянуться до этой маленькой пчелки, или жучка, которого так страстно хотелось проглотить!

Айза ловко вспорхнула из-под штанги и вновь взлетела под самую крышу, заставляя воробьев, подобно истребителям, пристраиваться к малявке в хвост и повторять все ее маневры.

А Илья по-прежнему начищал свое оперение и был в трагическом неведении, что его подруга находится перед лицом смерти. Знай он о том — ему ничего бы не стоило разогнать пару наглых воробьев и спрятать колибри под свое крыло.

Тем временем Айза, заложив немыслимый вираж, влетела в какое-то темное помещение. На мгновение она почувствовала нестерпимый жар, а потом сознание ее вмиг испарилось, как капля воды, и обожженное тельце упало на раскаленные камни финской бани, которую успел включить утренний служащий.

Вслед за Айзой сгорел и один из воробьев, самый быстрый и самый безоглядный. Он тоже упал на камни, но его тельце тлело несколько дольше, распространяя по спортивному залу конфетный запах смерти.

Первым эту страшную сладость учуял второй воробей, который затормозил свой полет возле самой двери, ведущей в птичий крематорий, чуть было не ударился о стену головенкой, но выпрямился и полетел обратно в зал, где, запыхавшийся, уселся на балку и зачирикал в нервиче-ском ажиотаже, так что Илья, услышав его крик, ощутил сердцем новую трагедию.

Он уже знал наверное, что его Айзы нет в живых. Он захотел отомстить и, сорвавшись с балки, устремился на воробья, желая разорвать того в одно движение, но что-то вдруг остановило голубя, как будто он понял, что глупые птицы не виноваты, они не ведали, что Айза — человек. И Илья, внезапно обессилев, опустился на пол спортивного зала и завертел бессмысленно головкой, пока вдруг не рассмотрел что-то маленькое и круглое под штангой. И татарин понял, что это Айзино яичко, что в нем хоть и нет его мрамора, но все же оно Айзино и дорого ему, как какая-нибудь сентиментальная вещица, вызывающая и через многие лета слезы, напоминая о не до конца прожитом счастье.

И тут что-то дрогнуло в металле, и штанга просела на какой-нибудь сантиметр или даже четверть его, расплющивая микроскопическое яичко, из скорлупы которого брызнуло Айзиной каплей.

И тогда Илья закричал.

Он кричал по-голубиному, но столько человеческой боли было в этом курлыканье, столько безумной тоски, что на шум прибежал утренний служащий и стал шикать на орущего голубя.

А Илья все кричал:

— Айза!.. Почему ты все время умираешь! Зачем ты оставляешь меня одного! Я хочу к морю! Я старый и хочу умереть! Айза-а-а!.. Курлы-курлы-курлы!..

Наконец служащий метнул в дурную птицу шваброй, и Илья взлетел под крышу, затем выбрался через дырку наружу, под сыплющий с небес снег, и лег здесь же на бочок, чтобы вскорости умереть.

Его тело засыпало через несколько минут холмиком, и он, закрыв глаза, ждал смерти.

— Айза… — пронеслось в его мозгу острой болью. — Айза…

Он не чувствовал, как замерзают его лапы, как смерзаются перья на крыльях, как стынет мозг. Он отрешился от белого света и машинально улавливал какие-то видения. То он мальчишкой ворует в чужом саду, то он ныряет в пучину морскую, то его бьют смертным боем, круша кости в муку…

Вдруг он подумал про своего отца: когда тот умер и каково ему было умирать в одиночестве? Наверное, так же, как и мне сейчас… Каждому по смерти родителя его воздастся, подумал Илья и занервничал — почему не приходит смерть, или забытье, как предвестник небытия.

А в атмосфере насчитывалось минус двадцать три градуса, каковые превращались под снегом в пять. Потому Илья и не умирал. Ему было почти тепло под снегом, словно под шубой, и в конце концов он просто заснул, истерзанный самыми страшными муками.

Митрохин встретился с Мыкиным на следующий день после посещения милицией квартиры татарина Ильясова. Их встреча происходила на жилплощади Митрохина, так как жена его и дочь Елизавета пребывали в отсутствии.

Мыкин вошел настороженно, но с бутылкой в кармане, которую откупорил в кухне и разлил водку по стаканам. Они выпили молча, не закусывая, но напряжение у друзей от этого не спало, и они посматривали друг на друга косо.

— Говоришь, в понятых был?

— Все были, — ответил хозяин квартиры. — И жена, и Елизавета…

— Труп нашли? — поинтересовался тепловик.

— Я же говорил, только кровь одна по квартире…

— Я спрашиваю, нашли ли труп на берегу?

— А черт его знает…

Они выпили по второй.

— Повестка мне пришла из военкомата, — сообщил Мыкин. — Призывают на два месяца на границу.

— Мне тоже пришла.

— Тебе куда?

— На границу с Монголией, — ответил Митрохин.

— Мне тоже. Значит, опять вместе служить!

Они выпили по третьей.

— С повинной надо идти! — с обреченностью в голосе сообщил Митрохин.

— Тебе на всю катушку и влепят! Ты ледорубом татарина прикончил!

— А ты ему ногу отрубил!

— Трешку дадут, за непреднамеренное соучастие!

— Правду надо сказать! — в горячности заговорил Митрохин. — Что рыбу ловили, а поймали Ильясова, вот в темноте и не разобрали! Мол, человек купался ночью, а мы его сетью случайно!

— Так до конца дней в психушке проведешь! С Наполеонами!

Они выпили по четвертой.

— А ты чего предлагаешь? — в вопросе Митрохина послышалось явное раздражение, перемешанное с агрессией.

— Переждать. С повинной всегда успеем!

— Значит, не хочешь идти? — заводился хозяин квартиры.

— Я не повторяю по два раза! — принял Мыкин агрессию.

— Значит, трешку за непреднамеренное?!. — Митрохин поднялся со стула. — Ах ты сука! Да я ментам скажу, что это ты татарина ледорубом по голове!..

Не вставая со стула, Мыкин выбросил вперед ногу и мыском ботинка вдарил хозяина квартиры под коленную чашечку.

— А-а-а! — заорал Митрохин, сложившись вдвое.

— Козел!.. Му…

Не успел тепловик закончить следующее ругательство, как получил бутылкой в самое лицо. Хрустнуло в челюсти, потекла по лицу кровь, смешиваясь с вонючей водкой, а Митрохин вскочил на одной ноге и добавил Мыкину кулаком в ухо, отчего тот решил сразу, что оглох. Еще тепловик подумал, что его убивают, а потому собрался с силами, выбросил вперед руку с раздвинутыми пальцами и, засунув средний и указательный в ноздри противника, стал выкручивать их с остервенением.

— У-у-у! — завыл Митрохин от ошеломительной боли и попытался было ухватить Мыкина между ног, но междуножье ускользало и лишь брючная материя елозила в пальцах.

Вероятно, тепловик так бы и разорвал Митрохину ноздри, если бы не девичий вопль, заставивший зазвенеть в буфете хрусталь.

Драка тотчас развалилась, и противники отшатнулись по углам, тяжело дыша и размазывая по злым лицам кровавую юшку.

— Во, старые идиоты! — покачала головой Елизавета и уставила руки в боки.

— Не сдох ваш татарин! Не добили вы его!

— Откуда знаешь? — встрепенулся Митрохин, тогда как Мыкин лишь настороженно прислушался.

— Видела я вашего Ильясова. Он в тот день, когда вы эхолот испытывали, приполз домой голый. И без ноги, кажется! Кровищи море было!

— Вот как! — протянул тепловик и вытащил из нижней челюсти выбитый зуб.

— И тебя, папочка, видела, как ты кровь в лифте затирал!

— Шпионишь?!.

Митрохин хотел произнести это слово со злостью, но Елизавета принесла в дом хорошую весть и потому слово прозвучало довольно мирно.

— Случайно увидела.

— Вот так! — весело констатировал отец Елизаветы. — Никого я ледорубом не убивал! А ногу нашему татарину кто-то отрубил! И мы знаем, кто это!