Последний сон разума

— Доставай лопаты из машины! — распорядился Погосян.

— Зачем? — удивился Зубов.

— Закапывать детишек будем. Ведь никто их не видел здесь? — оборотился командир к Синичкину.

— Думаю, что нет.

— Вот пусть ученые и отвечают за свои эксперименты! А мне на территории сотня новорожденных трупов никак не нужна!

— Да, — подтвердил Синичкин. — За такое по головке не погладят! За погибший детский сад самих за решетку упекут.

— Доставай лопаты! — рыкнул Погосян, и Зубов собакой бросился к газику, из которого выудил две лопаты и кирку.

— Всего две лопаты, — развел руками несостоявшийся прапорщик.

— Ты будешь рыть киркой! — скомандовал майор.

Милиционеры принялись вскапывать мерзлый грунт, то и дело оглядываясь, чтобы никто не застал их за этим по меньшей мере странным и ужасным занятием.

Погосян то и дело отворачивал лицо и срыгивал в снег какой-то зеленью — все запасы желудка были давно исчерпаны.

Ишь ты, дрянь какая из меня лезет, — думал майор, закапывая косточки поглубже. — Ишь какого цвета она!.. Может, с организмом у меня чего не в порядке?.. Болезнь какая?..

Синичкин копал с прилежанием. Рвота его не мучила, но когда он обнаружил припорошенную снежком крошечную детскую ручку с малюсенькими пальчиками, слезы хлынули из его глаз водопроводными струями и он заскулил еле слышно от больших нечеловеческих мук.

Зубов орудовал киркой от плеча. Старался работать на совесть, дабы произвести впечатление на начальника — зная добрый нрав майора, он рассчитывал уже к вечеру возобновиться в прапорщиках.

Через час братская могила была сооружена и милиционеры отдыхали здесь же, усевшись прямо в снег.

— Сгоняй, Зубов, в магазин, поллитру купи! Помянем детишек!..

Не заставляя майора повторять просьбу дважды, Зубов рысцой ускакал к новостройкам, а офицеры остались по-прежнему сидеть в снегу.

— У тебя есть еще патроны? — спросил Погосян.

— Еще обойма, — закивал Синичкин.

— Пойдем.

Майор встал и вновь обнажил свой «Макаров», засунув в него новую обойму. То же самое сделал и капитан Синичкин. Они вновь забрались на пригорок, под которым раскинулось вороное воронье море. Птиц было такое количество, как будто они с каждой минутой размножались в геометрической прогрессии. Расстрелянных видно не было. Вероятно, они стали пищей для своих собратьев.

— А как же с учетностью боевых припасов? — поинтересовался Синичкин

— На учебные стрельбы спишем! — отмахнулся Погосян.

— Идея хорошая!

— Их бы напалмом, как в Карабахе!

— Вы же там не были.

— Слышал.

Офицеры постояли несколько секунд в тишине, а потом, подняв прицельно пистолеты, вновь стали расстрельной командой, получая от дергающихся стволов удовлетворение, а от кровавого месива под пригорком удовольствие.

Вернулся Зубов. Он установил поллитровку в сугроб, вставил в «Калашников» новый рожок и присоединился к товарищам, поливая очередями дьявольское отродье.

Когда милиционеры отстрелялись, то сели пить водку. Разлили по пластмассовым стаканчикам. Зубов достал из-за пазухи промасленный сверток, в котором содержался квадратный кусочек сала, порезанный дольками.

— За убиенные невинные души! — произнес Погосян. На его глаза навернулись слезы, но он волевым порывом удержал их и выпил водку одним глотком. Взял кусочек сала и пососал его немного.

Зубов с Синичкиным тоже выпили и тоже закусили.

Вновь разлили, и вновь Погосян сказал тост:

— За их родителей!

— За ученых, — уточнил Зубов.

— Скотина ты все же! — почти беззлобно выругался майор, но про себя подумал, что армяшка прав, что у этих детишек нет родителей, которые бы могли пролить за их упокоенные души слезы, а потому в свою очередь уточнил:

— За тех, кто дал им жизнь!

— За Бога! — вырвалось у Синичкина, и он посмотрел на серое небо.

— Ага, — согласился Зубов и выпил.

— А теперь все в отделение. Только день рабочий начался, а вы уже нажрались!

— А можно я домой заскочу на минутку? — попросился Синичкин. — А то, когда карапетяновский язык нашел, провалился под лед. Воды холодной сапогами черпанул. А вы знаете, ноги у меня больные, боюсь, опять пухнуть начнут.

— Иди, — разрешил Погосян. — Час даю…

— А мне надо бензином заправиться! — объявил Зубов.

— Поезжай, я пешком доберусь.

Офицеры разошлись каждый своей дорогой, а Зубов уехал на газике заправляться бензином. Утро вступило на землю, и народ потянулся на работу.

Синичкин отправился домой, решив ни за что не рассказывать о случившемся Анне Карловне. Он с удовольствием замечтал о чашке кофе со сливками и сухарем с маковым зерном.

С выделившимся желудочным соком он поджидал лифт, пришел грузовой, и капитан вознесся на нем к пятому этажу, в котором проживал. На ходу он расстегнул шинель и расслабил галстучный узел.

Он звонил в дверь долго и уже было подумал, что су-пружница куда-то ушла по своим женским делам, и зашарил в кармане в поисках ключей, как дверь вдруг отворилась и на пороге явилась Анна Карловна — вся улыбающаяся, лучащаяся каким-то внутренним светом и одновременно прячущая от мужа свои большие глаза.

Что это с ней, с коровой? — удивился Синичкин. — Расплылась, как масло на солнце!

Но вслух ничего не сказал, отодвинул жену, снял шинель, повесил ее на вешалку и направился в кухню поджигать газ для кофе. Анна Карловна неотступно следовала за мужем и все более глупо улыбалась, словно умом тронулась.

И чего она меня не спрашивает, почему я внеурочно явился? Уж не сошла ли с ума в самом деле?.. — думал участковый.

Включив плиту и усевшись на табурет, Синичкин услышал, как в комнате мяукнуло.

— Чего это? — спросил он, поворотив ухом.

— Володечка… — пропела Анна Карловна.

— Кошку, что ли, притащила?

— Володечка…

После сегодняшних нечеловеческих переживаний участковому Пустырок очень хотелось сказать своей половине, что она полная дура, но он сдержался и отхлебнул горячего бразильского.

В комнате опять мяукнуло.

— Покажи кошку-то!

Анна Карловна после просьбы мужа словно книксен сделала, затем вновь выпрямилась, но улыбалась уже натужно.

— Ну!

Синичкина охватывало раздражение.

— Знаешь же, что не люблю кошек!

— Это не кошка, — наконец выдавила Анна Карловна.

— А что же?

Жена набрала полные легкие воздуха, но лишь пропищала в ответ:

— Ребеночек…

Капитан рассосал кусок макового сухаря.

— Чей? Куракиных из пятой? Нечего с их детьми сидеть!

— Не-а…

Анна Карловна кокетливо склонила голову на плечо, как будто ей было не сорок с лишним, а семнадцать, чем почти вывела мужа из себя.

— Этих, что ли… Как их… Ребенок-то?.. Фискиных?..

— Не-а…

— Так чей же?! — взорвался Синичкин и вскочил с табурета резко, отчего чашка с кофе опрокинулась прямо на форменные штаны, обжигая больные ляжки. — Черт бы вас всех драл! — заорал он. — Сумасшедший дом в собственной квартире!

Если бы Синичкина спросили, кого он имел в виду под словом «всех», он бы вряд ли ответил что-либо вразумительное. Сейчас милиционер был просто взбешен и сжимал руки в кулаки.

— Мой ребеночек, — проговорила Анна Карловна, по-прежнему глупо улыбаясь.

Синичкин так и застыл с открытым ртом.

— Мой! — подтвердила супруга. — Родной…

В течение нескольких секунд в голове капитана пронеслось множество логических построений, догадок и решений.

Володя Синичкин уверился, что его жена тронулась умом и что, конечно, он не сдаст ее в психиатрическую лечебницу, а будет ухаживать за Анной Карловной самостоятельно, памятуя о ее самоотверженности, когда он тяжко болел ногами, а она спасала его. Долг платежом красен!

— Я в своем уме, — произнесла немка, словно расслышав мысли мужа. — Хочешь посмотреть мальчика?

Синичкин знал, что больным на голову перечить нельзя, а потому покорно последовал за женой в комнату, где обнаружил на диване укутанного в плед младенца с широкими скулами и слегка узкоглазого. Мальчишка смотрел на милиционера черными глазами, следя за его передвижениями цепким взглядом.

— Семен, — произнесла Анна Карловна тихим голосом, уже не улыбаясь, с видом серьезным и ответственным.

Вот уже и имя мое запутала, — поморщился участковый.

— Владимиром меня зовут, — напомнил он.

— Деда твоего так звали — Семен, — почти пропела жена. — Героя войны. Так пусть и правнук его будет называться — Семен. Таким образом Семен Владимирович получается. Синичкин!..

Неожиданно ребеночек задергал ножками, распихал плед, обнажил свое мужское достоинство и пустил к потолку хрустальную струйку. Впрочем, запас жидкости в розовом тельце был короток и фонтанчик через пару секунд иссяк, но дело свое сделал.

Участковый Синичкин стоял посреди комнаты, а по щекам его стекала почему-то пахнущая женщиной моча.

Володя не знал, что ему предпринять, то ли засердиться люто, то ли пропустить это явление незамеченным. К тому же, утеревшись рукавом и взглянув на младенца сердито, он обнаружил мальчишку улыбающимся во весь рот и смотрящим определенно на него, в самые глаза.

— Ну, и где ты его взяла? — обратился он к жене с сострадательностью в голосе.

— Правда, хорошенький? — прижав пухлые ладошки к своим щекам, спросила Анна Карловна.

— Хорошенький, — согласился Синичкин и еще раз оглядел мальчишку, голого, сучащего мокрыми ногами, толстыми и похожими на круассаны. — Чей же?

— Володечка, — вдруг защебетала супруга. — Вышла я в магазин, чтобы на ужин купить всякую всячину, котлеты тебе изжарить хотела для доброго сна, пива иностранного купить, а потому встала раньше обычного. А тебя уже нет… Я вышла из подъезда, остановилась вдохнуть воздуха свежего, а передо мною снег нетронутый. Так и боюсь вступить на него, красоту такую нарушить… И тут слышу — «гу-гу», «гу-гу»! Ну, думаю, как и ты, кошка приблудная пищит. Оглядываюсь — нет никакой кошки, а лежит под крылечком младенчик мужеского пола и смотрит на меня черными глазенками. Лежит совсем голенький, снежком совсем припорошенный. Я тут же заплакала вся, так мне его жалко стало, ведь умрет маленький, закоченеет! Я спрыгнула сейчас же в снег и на руки его подняла, а он весь горячий, словно печка, и опять смотрит мне в самые глаза. Я пальто сняла, закутала его и домой побыстрее! Растерла водочкой и в плед укутала… Это нам Бог ребеночка послал!

— Подкидыш! — сделал вывод Синичкин. — Какая-то алкоголичка родила и выкинула на природу!

— Ну и что, что подкидыш! Нам все равно!

— Дело надо заводить! — сказал капитан и задумался. — Мамашу искать и к ответственности привлекать!

— Никакого дела! — вдруг жестко отрезала Анна Карловна. — Ребенок останется с нами!

— Ты что, не понимаешь, что этого нельзя сделать! Преступление это!

— А мне плевать! Это Бог послал нам ребенка! Мы его себе и оставим!

— Нет! — отчеканил участковый.

— Да, — тихо обронила жена. — Или уйду от тебя!

— Куда? — растерялся Володя.

— Уеду к матери. Ребенка хочу!

— Так я же не виноват, — с лаской в голосе заговорил Синичкин. — Я же со всею душой за детей, за мальчиков и девочек. Но не получается у тебя… Что-то такое в организме твоем не так!..

— Я много раз проверялась, — грустно улыбнулась жена. — И всякий раз мне говорили, что все в порядке, рожайте на здоровье!

— И что же ты не рожала? — с удивлением развел руками муж.

— А то, что в процессе зачатия и мужчина участвовать должен.

— Так мы же с тобой по два раза в день! Я тебе никогда по молодости не отказывал!

— Носила семя твое на проверку… Сказали, что нежизнеспособны твои… Эти…

Анна Карловна покрутила пальцем, как змейкой.

— Головастики твои, — сопроводила она голосом. — И вылечить нельзя!

Синичкин стоял, словно под дых ударенный. Не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Все сперло у него в груди, а в голове закружилась, запуталась в кольцо фраза — не мужчина я, не мужчина!.. Но тут же у него промелькнула мысль, что жена нагло врет, обвиняя его в неспособно-сти, — ради того чтобы ребеночка оставить, бабы на все решатся! Вот и историю с его неспособностью на ходу сочинила!

Володя преобразился лицом, налил щеки гневом и прошипел:

— Врешь! Побью!

— Не пугай, у меня бумаги сохранились!

— Что за бумаги?

Он сжал кулаки и надвинулся на жену, с твердым намерением ударить ее в толстый живот.

— Спермограмма твоя!

Слово «спермограмма» вдруг отрезвило Синичкина и прервало наступление. Более того, это медицинское слово, связанное понятием только с мужским индивидуумом, опять жутко напугало его и капитан тотчас уразумел, что жена не врет, а говорит истинную правду, а значит, эти головастики у него и вправду мертвы.

Загугукал ребеночек, и Анна Карловна устремилась к нему:

— Он кушать хочет, маленький!

Мертвое семя у меня, повторял про себя Синичкин. Мертвое!

— А кто маленькому за кашкой сходит?

Володя скосил глаза на грудняка, и тот вновь улыбнулся ему всей мордашкой, отчего у Володи вдруг защемило сердце и подступил комок к горлу. Он внезапно осознал, сколько в нем нерастраченной любви скопилось, сколь сильна она, не траченная годами, и что если не начать отдавать ее, хоть по капле, то загнется он от тоски прежде-временно, сознавая свою никчемность, забродив жизненными соками, превращающимися на старости в уксус!.. И вскричал тогда милиционер:

— Я люблю тебя, Аня!

Он подбежал к жене, обнял ее за теплые плечи, прислонился губами к мягкому уху и зашептал:

— Мы вырастим его! Мы вырастим нашего мальчика очень хорошим и умным!

— Да-да! — жарко вторила Анна Карловна.

— Он вырастет в красивого юношу!..

— Да!..

— И у нас будут прекрасные внуки на старости лет.

— Да! — вскричала в экстазе жена и попыталась было, забыв обо всем, отдаться Синичкину здесь же, закинув ему за талию тяжелую ногу, но он отстранил ее властно и сказал:

— Нужно кормить ребенка!..

Участковый вышел в ближайший супермаркет и купил детского питания для самых маленьких. Всяких баночек и коробочек лежало в его сумке множество, опять же памперсы и присыпки, и Володя заторопился домой, дабы накормить сына и сделать его жизнь комфортной.

Сына? — переспросил он себя, оставляя на снегу следы сорокового размера. И решительно подтвердил: — Сына!

— Значит, Семен Владимирович? — спросил он у жены, разгрузив покупки.

— Ага, — кивнула она и улыбнулась.

Синичкин смотрел на свою половину и с удивлением обнаруживал в ней перемены. Лицо разгладилось, морщинки лучились только возле глаз, все ее движения были плавны, словно лебединые, она ухаживала за ребенком, как будто только этим всю жизнь и занималась. Ловко надела на него памперс, ловко соорудила в бутылочке материнское молоко и сунула соску в алые губки.

— Синичкин?

— Синичкин.

— Ну, пойду я. На службу.

— Ага.

Анна Карловна даже не обернулась в его сторону, вся ребенком была поглощена. А обычно провожала его до самых дверей, шарф поправляла и проверяла блеск форменных сапог.

Синичкин решил не обижаться, так как стал отцом. Он вышел из подъезда и направился в отделение, отмечая, что побаливают ляжки. Должно быть, к перемене погоды. Надо попросить жену смазать их бабкиной мазью.

На работе участкового ждал сюрприз. В кругу сослуживцев в больничном обмундировании сидел лейтенант Карапетян и хлопал черными глазами.

— Сбежал? — вскричал Синичкин.

— Сбежал, урод! — подтвердил Погосян.

— А как же язык?

Карапетян открыл рот, и из него вывалилось что-то длинное, синее, с багровыми пятнами.

— Иу-аыыаеио, — провыл он.

— Пришили, — прокомментировал Зубов, лузгая семечками на пол.

— А что сбежал? — спросил Синичкин.

— Посленаркозовая тряска! — пояснил майор. — Это когда человек после наркоза себя не осознает и торопится куда-то идти. Тут сестры не уследили! Бумагу накатаем на госпиталь! Все карьеристами стали!

— Уаиииуы, — подтвердил Карапетян, быстро задышал и опять высунул язык, словно собака.

— Вези его, Зубов, обратно в госпиталь! — распорядился Погосян. — И наори там на всех!

— В таких погонах? Плевать там на старшину хотели!

— Фиг с тобой! — сжалился майор. — Надевай прапорщика!

— Есть! — вытянулся Зубов.

Обладатель русской жены подхватил лейтенанта под мышки и потащил на выход. Тот не сопротивлялся, лишь постанывал.

— Наркоз отходит, — пояснил командир.

— А мы ребеночка из детдома взяли, — зачем-то сказал Синичкин.

— Да что ты! — обрадовался Погосян. — Поздравляю! Ай, молодца!

— Маленький такой!..

Володя раздвинул руки на расстояние полуметра.

— Вот такой!

— Ай, богатырь! — прицокнул армянин. — Мальчик?

— Так точно.

— Имя дали?

— В честь деда моего. Семеном назвали.

— Это хорошо, что в честь деда! Наши предки живут в наших потомках!

Погосян сказал это и вдруг загрустил. Синичкин увидел его грусть сразу и спросил, про что она.

— Сколько детишек сегодня поубивали! — прослезился майор. — Надо ворон этих выводить! Средство наверняка какое-нибудь существует!

И тут Володя Синичкин понял, откуда взялся его младенец. Как будто пронзило его! Мальчишка — из тех, кого сегодня порвали на кусочки вороны. Каким-то неведомым чудом ему удалось спастись! Но каким образом он преодолел голым по снегу почти километр?! Ведь грудной мальчишка!

— Ультразвук на них воздействует! — продолжал майор, потирая волосатой рукой глаза. — Такие установки, сигналы испускают особые, которые человек не слышит, а всякая другая тварь с ума от них сходит!

Синичкин не отвечал командиру, а думал, что вот такой у него сынок появился, из икры выродившийся, учеными отложенной!

— Фу, гадость! — поморщился Володя, но тут вспомнил улыбающееся лицо мальчишки и решил, что это совсем не гадость.

— Согласен с тобой! — поддержал Погосян. — Всех бы этих тварей в костер, чтобы мясом их паленым надышаться!.. Ну да ладно, что с делом Ильясова?

Честно говоря, Синичкин совсем забыл об Ильясове, да и не хотелось ему вспоминать о татарине вовсе, так как в жизни объявились новые подробности, вытесняющие рутинные дела.

— Я же говорил, что не следователь, — заныл капитан.

— А как же интуиция?

— Что-то замолчала… А может, Ильясов все симулировал? — предположил Володя. — Инсценировал все, а сам куда-нибудь скрылся?

— Куда? — поинтересовался Погосян.

— Может быть, действительно в Крым?

— Без уха и ноги, — съязвил начальник. — И зачем ему это? Квартиру бросать, любимую работу?

— Не следователь я, — повторил Синичкин.

— Опроси еще раз соседей! Я думаю, что преступление в квартире произошло, как-никак все стены в крови! Еще раз жилплощадь обследуй, может, чего найдешь!

Синичкин покивал головой, подумал о том, что ноги еще больше заболели, и посмотрел в глаза Погосяна с мольбой, мысленно прося, чтобы тот его отпустил домой.

— Знаешь что, — решил армянин. — Ступай-ка ты домой! Выглядишь плохо!.. Тем более что ребенка усыновил, жене надо помогать на первых порах!.. Иди…

Синичкин бы поцеловал Погосяна в самые губы за способность чувствовать ближнего, но вместо этого шепотом выразил признательность и через двадцать секунд отбыл из отделения, чтобы побыстрее прибыть домой…

Анна Карловна, жена Владимира Синичкина, вовсе не была немкой по происхождению. А была она самой что ни на есть русской женщиной в таком-то поколении, причем поколения все были сплошь военные и лишь отец ее, Карл Иванович, по фамилии Вилов, пошел по милицей-ской части и дослужился до генерала.

Надо отметить, что не один Синичкин считал семейство Виловых немцами. Такого мнения были и многие служащие Министерства внутренних дел. А все потому, что имя генерала было совершенно немецким.

Вначале из-за своего имени Карлу Вилову карьера давалась с трудом, он целых пять лет после училища ходил в младших лейтенантах, уверяя всех , что не немец, что фамилия у него русская! Все кивали в ответ, но предполагали, что именно фамилия и претерпела изменения и была какой-нибудь типа Виллер или Вильке.

А потом Карлу Вилову пришла в голову чудесная идея, и он на собрании объявил своего деда соратником Карла Либкнехта и самого Тельмана и сообщил, что именно в честь первого его и нарекли немецким именем. В конце речи он поднял кулак к небу и произнес: «Рот Фронт!»

Через месяц Карл Иванович Вилов стал капитаном.

На самом деле ничего этого не было. А имя «Карл» произошло в русской семье вот как.

Отец Карла Иван Вилов, полковник артиллерии, имел жену Клару Андреевну Синчикову, артистку цирка, впрочем, очень одаренную и очень красивую женщину. Выступала Клара на арене с оригинальным номером, который заключался в том, чтобы проговаривать очень быстро скороговорки. Она могла сказать их без запинки до тридцати штук кряду на пулеметной скорости. Успех был феноменальным, так как даже драматическим артистам такие фокусы не удавались. Так вот, Клара Андреевна в положенные сроки забеременела от своего полковника, который всю беременность поддразнивал ее одной скороговоркой, о которой не трудно догадаться:

— Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет!

Кларе Андреевне это не очень нравилось, и она просила мужа перестать, но тот, словно заведенный, до десяти раз на дню твердил:

— Карл у Клары…

Жена пыталась отвечать той же монетой и перебивала:

— Прицел шестнадцать!..

Но Ивана Вилова это не задевало, и он, посмеиваясь, договаривал:

— А Клара у Карла…

В конце концов полковник Вилов уехал на далекие стрельбы, а Клара Андреевна как раз в это время и разрешилась от бремени славным мальчиком и записала в его метрику имя — Карл.

Отстреляв положенное, полковник вернулся домой и побил красавицу жену за своеволие. Но надо заметить, что с этого времени он забыл скороговорку про Клару и Карла и перестал посещать выступления жены в цирке.

Таким образом и пошла молва о том, что семья Виловых из немцев, и сколько Анна Карловна ни рассказывала Синичкину семейное предание, он не верил в него. А не верил из-за того, что был раздражен внезапной смертью генерала Вилова, так и не успевшего помочь зятю с карьерой…

— Сенечка! — пела Анна Карловна младенчику. — Сыночек!..

Она совала ему в ротик соску, а малыш выплевывал ее, не желая сосать вовсе.

— Что хочет мой славный сыночка? — интересовалась женщина.

Вслед за этим вопросом мальчишка открыл рот, и Анна Карловна разглядела в нем, огненно-красном, четыре зуба, белеющих драгоценным жемчугом, и вскрикнула от неожиданности.

— Да ему не менее, чем полгода!

Ребенок засмеялся, как будто подтверждая догадку приемной матери. При этом он потянул к ней ручки и ласково потрогал ее за шею.

От этих прикосновений женщине стало так хорошо, так тепло и счастливо, как прежде не было никогда.

— Может быть, ты, Сенечка, мяса хочешь? — неожиданно для себя спросила Анна Карловна.

К ее удивлению, ребенок кивнул головкой и засмеялся заливисто и заразительно…

Володя Синичкин, идя домой, решил, прежде чем вкушать семейные радости, все-таки позаниматься чуток делом Ильясова, а потому вошел в подъезд его дома и поднялся на двенадцатый этаж.

Прежде всего он осмотрел пломбу, наложенную на дверь ильясовской квартиры, и нашел ее сломанной.

Кто-то проникал несанкционированно в квартиру! — догадался капитан. — Кто-то что-то искал! Но кто и что? — вот вопрос.

Синичкин несколько подумал, не стал входить в квартиру пропавшего без вести, а позвонил в квартиру напротив. Под дверью зашебуршали, и Синичкин громко оповестил, что прибыл участковый и просит дверь открыть для разговора.

Дверь открыла молодая девица, дочь хозяина, и тут же проинформировала, что папки дома нет. А сквозь приоткрытую занавеску Синичкин разглядел мужское плечо и часть небритой щеки.

— Митрохин! — позвал он громко.

Плечо дернулось, щека спряталась.

— Ну выходи, выходи! — прикрикнул участковый. — А то я невесть что подумаю, почему ты от властей скрываешься!

Занавеска отдернулась, и из-за нее вышел мрачный Митрохин с физиономией, отливающей синевой.

Били его или дрался еще совсем недавно, — догадался Синичкин, а девушке сказал, что врать нехорошо, что до добра не доведет это!

— А вы не имеете права врываться в чужую квартиру! — с вызовом произнесла Елизавета. — Санкция есть?

— Подкованная девочка, — отреагировал участковый.

— А ну пошла в комнату! — рыкнул Митрохин и оборотил к пришедшему физиономию. — Чем обязан?

— Да вот, уточнить кое-что хочу, — ответил Владимир и сделал паузу.

В это затишье Елизавета, взметнув подбородком к небу, прошествовала в комнату, покачивая бедрами от одной стены до другой.

— Что же вам уточнить требуется?

— Зачем вы пломбу на двери Ильясова срывали?

— Я?!! Да зачем мне это нужно! Это ошибка какая-то!

Синичкин отчетливо видел, как испугался Митрохин, а потому вдогонку дожал его, пахнущего перегаром:

— А пальчики ваши на пломбе!

— Мои?

— Ваши.

— Да, да! Признаюсь! Показалось мне, что Ильясов вернулся как-то ночью, вот я и решил проверить! А пломбу не я срывал!

Митрохин задумался, и было отчетливо видно, как шевелятся его мозги под волосами.

— Как же вы тогда мои пальчики нашли?

Синичкин пристально смотрел на похмельного и вновь чувствовал себя следователем, обладающим неза-урядной интуицией.

— На понт взяли? — догадался наконец Митрохин.

— И что там было в квартире Ильясова? — не счел нужным отвечать участковый

— Да ничего, показалось мне! Таракан один прежирнющий ползал, да и только.

— Ну что ж, — подвел черту под разговором Синичкин. — Будете отвечать перед законом за срыв государственной пломбы! Годик-другой! В лучшем случае

— условно!

— Да за что же! — побелел Митрохин.

Синичкин развел руками.

— Закон такой. А теперь собирайтесь.

— Куда? — совсем потерялся отец Елизаветы.

— Куда-куда! В отделение для начала! Показания снимем, как вы убивали Ильясова!

— Не убивал я! Не убивал! — отчаянно завизжал Митрохин. — Это все Мыкин! Он его топором по ноге, а потом ледорубом голову попортил!

— Так-так-так! — проговорил Синичкин спокойно и сделал вид, что все это ему было давно известно. — Пойдемте-ка в квартиру убиенного и там все тщательно запишем!

Митрохин, сгорбленный, с руками, опущенными, как у гориллы, покорно проследовал за участковым в квартиру татарина, и там они устроились за столом, предварительно очистив его от крошек.

Еще на столе лежал атлас речных рыб, открытый на разделе «Сомы».

— Вот такую мы рыбу хотели поймать, — указал на страницу Митрохин

— Значит, Мыкин убил?

— Ага.

— Так и запишем.

Синичкин достал из кармана чистый лист бумаги и написал на нем: «Протокол допроса».

— С ваших слов получается, что Мыкин ударил ледорубом по голове Илью Ильясова?

— Именно так! — подтвердил Митрохин.

— Так и запишем. Сколько раз?

— Один.

— Уверены?

— Так точно. Но ударил сильно, так что в голове у него хрустнуло!

— А потом взял топор и ногу отрубил?

— Ага.

— Садист, что ли? Чего мертвому ноги рубить?

Митрохин пожал плечами, а Синичкин пытался отыскать несоответствия.

— А кто ухо отрезал Ильясову? — поинтересовался он.

— Ухо?.. — удивился допрашиваемый. — Какое ухо?

Капитан внимательно поглядел в лицо Митрохина и понял, что тот не врет и в действительности ничего об ухе не знает.

— Да поймите вы! — прижал к сердцу руки отец Елизаветы. — Мы рыбу ловили с помощью эхолота. Дикие деньжищи отдали за прибор. Мы же никак не думали, что этот Ильясов ночью, в холод купаться надумает! Мы на него сеть и накинули, думали — рыбина. Да и в темноте так показалось. Не человека убивали — рыбу!

— Бред какой-то! — занервничал Синичкин. — Как вы человека за рыбу?..

— Да он как будто из рыбы в человека превратился!

— А труп куда девали?

— Так на берегу и бросили.

— И куда он делся?

— А шут его знает!.. Может, волной в озеро снесло?..

— Может, — согласился участковый.

Он задумался и вспомнил, что ухо в спичечном коробке ему передал именно Мыкин. Стало быть, действительно, ухо было отчленено раньше и не ими.

Капитан вновь порадовался удачному логическому построению, перестал нервничать, а потому вольготнее откинулся на спинку стула и стал осматривать комнату Ильясова.

Совсем бедно жил человек, сделал он вывод.

Из-под старого растрескавшегося буфета на свет выбрался таракан, каких Синичкин в своей жизни еще не видел. Таракан был величиной с ладонь большой руки, шевелил усами и таращился на капитана.

— Ишь ты! — изумился милиционер. — Чудо природы!

Он не заметил, как Митрохин снял с ноги ботинок, как примерился и запустил в насекомое обувью. Впрочем, с похмелья он здорово промахнулся, метра на два в сторону, а таракан от греха подальше пополз обратно под буфет, переваливаясь на одну сторону, как будто прихрамывал.

— Поехали, — сказал Синичкин.

— Куда? — не понял Митрохин.

— Как куда? В отделение.

— Так я же все рассказал!

— Так ты и рассказал лет на пять! Так что давай зайди домой, возьми необходимое!

Синичкин поднялся со стула и почувствовал, как заныли ляжки.

— В тюрьме сидел?

— Упаси Господи! — перепугался Митрохин.

— На этот раз не упасет.

— Что это вы меня пугаете все время!

— Да нет, что ты! Это тебя в отделении пугать будут. А я только участковый. Ну иди, иди. Хотя постой, прежде бумагу подпиши.

Митрохин чиркнул под протоколом и, понурив голову, скрылся в своей квартире. Через несколько минут оттуда донесся многоголосый женский вой, а еще немного спустя появился сам хозяин квартиры с большой сумкой в руках, в сопровождении заламывающей руки жены и дочери, подвывавшей матери, впрочем, без особого энтузиазма.