Митя Петров умер…

Девушка не стала закрывать глаза умершему, поднялась с раскладушки, подошла к засиженному мухами зеркалу, собрала роскошные волосы в пучок, коротко оглядела свое тело с маленькой розовой грудкой, подошла к шкафу, вытащила из него какие-то отцовские вещи и натянула их на себя.

Она ушла из дома, оставив дверь приоткрытой. Ее походка была легка, а лицо приподнято навстречу предновогоднему снегу…

Светка пришла на следующее утро. Она была крайне утомлена Митрохиным и Мыкиным, а потому долго не обращала внимания на Митю, лежащего с открытыми глазами.

— Все скоты! — бросила она. — А где девочка?

Ответом ей было молчание, и она разозлилась.

— Тебя спрашиваю! Чего молчишь?!! Опять нажрался… — она обернулась, увидела Петрова отчетливо, осеклась и попятилась толстым задом, пока не уперлась мягким в стену. — Умер, что ли?

Она уже поняла, что Митя отправился в какой-то из непознанных миров, нельзя сказать, что была этим напугана, но столь неожиданно случилось смертельное происшествие, что женщина стояла в недоумении, с трудом соображая, что предпринять.

Первым делом Светка подошла к покойному, собралась с духом и закрыла ему глаза.

— Все, Митенька, насмотрелся, — проговорила она, затем скинула махровое полотенце и натянула на посинелый зад покойника брюки. — Так-то приличней будет.

Далее действия продавщицы были разумными. Она узнала по справочной, как можно вызвать труповозку, что и сделала. Затем позвонила в магазин «Продукты» и сообщила о смерти сотрудника Петрова, чем вызвала торжественное удивление у коллег-грузчиков, которые тотчас отправились на задний двор с пятью бутылками водки поминать душу покойного душегуба.

Директор магазина пообещал Светке выделить материальную помощь на похороны и тем счел свое участие в погребальных процедурах исчерпанным.

Через четыре часа приехали санитары смерти, погрузили задеревеневшее тело Мити в холодный фургон и повезли в морг.

Перед тем как машина отправилась, Светка поинтересовалась — работают ли холодильники? Она помнила, как хоронила мать, которая три дня пролежала в тепле и изменилась до неузнаваемости. Тогда Светка долго бегала по моргу и всем говорила, что произошла ошибка и ей выдали не ее мать.

— У нас все работает! — с гордостью сообщил бригадир труповозов.

— Ну и хорошо, — порадовалась продавщица.

Митю увезли, и Светка задумалась, что ей делать. Домой возвращаться не хотелось, и она решила после работы возвратиться в Митину квартиру и пожить в ней хотя бы до похорон.

На третий день к семи утра она и коллеги по магазину прибыли в морг, где им выдали Митю, лежащего в простецком гробу. Коротко вздохнули, подняли, закинули в автобус и поехали за город хоронить.

Было холодно, и все намерзлись. Не было сказано ни единого слова, гроб просто опустили в яму и засыпали каменной землей. Пошел сильный снег, и к тому времени, как все стали грузиться обратно в автобус, свежая могила, ее глиняный холмик украсился белым.

Автобус чуть было не забуксовал, но вывернулся и поехал в город, где в продуктовом магазине был уже накрыт стол, готовый принять поминающих.

Никто не видел, как из глубины кладбища к свежему захоронению подошла странная девушка, одетая во все мужское и грязное, похожая на бомжиху, если бы не неж-нейшее личико с удивительными глазами.

Жанна простояла над могилой почти час, она ничего не говорила, не шептала губами, а просто смотрела на холм, как будто видела, что находится под ним.

Потом ее прогнал смотритель, подозревающий странную девицу в кражах цветов с могил. Но в этот день хоронили только Митю Петрова, а ему цветов никто не принес.

А в городе, находящемся за тысячу километров, жил пенсионер со странной фамилией Ротшильд. Всю жизнь он проработал акушером. Сейчас ему было уже девяно-сто лет и у него имелось двенадцать праправнуков.

Если бы старику рассказали, как когда-то он тащил щипцами двухкилограммового младенца, который при рождении не дышал и чья мать хотела от него отказаться, он тотчас бы вспомнил тот давнишний случай. А узнай старик, что такая совсем не славная судьба сложилась у спасенного мальчишки и его матери, он, вероятно, очень бы расстроился. Старики как дети — крайне впечатлительны…

На поминках, изрядно выпив, вспомнили, как Митя ловко ловил голубей, что он был прирожденным птицеловом!

Директор, выпивший три рюмки водки, разгорячившийся, подумал, что вот так вот не умеем мы ценить людей, и донес эту мысль до присутствующих, на что ему рассказали, что он носит шапку из собаки Жучки, которая жила в соседнем дворе пять лет.

Директор тотчас отправился в туалет тошнить, а после долго тер начинающую лысеть голову. Впрочем, он пил наравне со всеми, а вследствие этого забыл к концу поминок о Жучке и, преспокойно напялив шапку, отбыл домой.

Светка решила жить в квартире Мити до того момента, пока ее не выселят или пока Митрохин и Мыкин не выкатятся из ее собственной. Так она и поступила, прожив незаконным образом в чужом жилище до самого отъезда приятелей. И что самое любопытное — продавщица ни разу не вспомнила о девчонке по имени Жанна…

Мыкин и Митрохин сели в поезд, и Светка вернулась домой…

Жанна не ела и не пила несколько дней. Изредка она подхватывала горсть снега и вытапливала из него глоток воды, холодя вишневые губы. На третий день после смерти отца девушка отправилась в городскую больницу. На проходной она попросила выдать ей халат, но гардеробщица, оглядев одетую во все мужское, к тому же неопрятное, особу, повысила тон и высказала твердую уверенность, что прошмандовкам здесь делать нечего, а когда закончила гневное, то встретилась с глазами посетительницы, из которых лился благодатный свет, который почти заставил служительницу гардероба размякнуть всеми членами и всплакнуть.

— Конечно, милая, — закивала головой гардеробщица. — Вот тебе халатик! — и выдала белоснежный.

— Спасибо, — поблагодарила Жанна, и голос у нее оказался ангельским.

Юродивая, что ли? — прикинула старушка. — Или монашка?..

Гардеробщица долго смотрела вслед удаляющейся фигурке в белом и думала, что если к спинке юродивой прикрепить крылышки, то станет она совсем как ангелок…

Жанна поднялась по ступеням к большой двери, над которой горело световое панно «Реанимация». Она не колеблясь открыла дверь, чуть было не столкнувшись с пожилым человеком кавказской национальности. Глаза его были полны слез. Человек вскользь взглянул на нее, извинился и пошел дальше. За дверью на корточках сидели два дюжих охранника и явно скучали от безделья.

— Куда? — поинтересовался один, поднимаясь на ноги.

— Туда, — тихо проговорила Жанна.

Охранник хотел было воспринять ответ девушки за грубость, но, взглянув ей в глаза, утонул в них одномоментно новорожденным младенцем. Он вновь опустился на корточки и загрустил. Второй и вовсе не шелохнулся, лишь почувствовал, как по всему телу словно какая-то теплая волна прошла. Он еще не подозревал, что до конца жизни по ночам ему будет грезиться образ этой девушки со странными, слегка раскосыми глазами…

Жанна прошла прямо в палату напротив входа.

В большом помещении, отделанном белым кафелем и уставленном различной аппаратурой, лежали двое, разделенные длинной, до потолка, клеенкой. Нестарый мужчина и пожилая женщина. Медицинский персонал отсутствовал, лишь попискивали датчики сердечной жизни.

К кровати женщины была прикреплена табличка с ее именем и датой поступления: «Ангелина Кузьминична Гугулия, 26.12. Проникающее ранение в область живота. Многочисленные повреждения».

Жанна села на стул рядом с женщиной и долго смотрела на нее, пока та не открыла своих утомленных глаз.

— Кто вы? — спросила Кузьминична.

— Меня зовут Жанна.

Что-то знакомое показалось нянечке в лице девушки, но пожилая женщина была столь слаба, что не стала думать на эту тему, а просто лежала измученная.

— Вас ранили в живот? — спросила Жанна.

Женщина кивнула головой.

— Все кишки порезали.

— Вы не умрете. У вас все заживет.

Кузьминична поняла, что девушка — врач.

— Спасибо вам. Но уж сильно кишки болят.

— Все наладится. До свидания.

Из глаз Кузьминичны выкатились слезы. Почему-то от незамысловатых слов девушки-врача она почувствовала необыкновенное облегчение во всем организме и теперь уже сама поняла, что не умрет… Заулыбалась во весь рот, забыв, что зубы рядом в стакане. Еще она подумала о только что ушедшем муже-грузине, которого очень любила, и еще шире заулыбалась тому, что любить еще предстояло…

А Жанна перешла за клеенку и долго смотрела на мужчину с бакенбардами, из синюшного рта которого торчал почернелый язык. К его кровати была прикреплена табличка: «Карапетян Г.М., 25.12. Гангрена».

Лейтенант открыл свои армянские глаза и, несмотря на высокую температуру, почувствовал себя мужчиной. Он собрался с силами и сказал комплимент:

— Ы аая оошая!

После этого он скорчился от боли и перестал быть мужчиной. Инфекция неслась в его крови, отравляя печень и почки, мутя сознание.

— Это не ваш язык! — сказала девушка.

— Эя аю…

— Это он вас погубил.

— Эя уиаю? — поинтересовался слабый Карапетян.

— Да, — кивнула Жанна и взяла лейтенанта за руку. — Вы умираете.

— Эо се Иникин! — пожаловался армянин. — Эо он эяык ме сюзой посунул!

— Я знаю. Но он не виноват. Он не знал, ваш Синичкин.

Из носа Карапетяна пошла кровь. Она стекала к его бесцветным губам, а потом по щеке на подушку.

— Уиаю? — спросил лейтенант.

Жанна кивнула.

— Но вы не бойтесь! Никто не знает, сколько есть чего после!

— А есь?

— Не знаю. Есть только сон. Может, еще что, я не знаю.

Кровь пошла сильнее. Инфекция обосновалась в мозгу Карапетяна, и он увидел что-то. Челюсть его отвисла и стала ходить туда-сюда, то открываясь, то закрываясь.

Жанна открыла рот и выдохнула синее облачко, которое залетело в рот Карапетяна. Его тело несильно содрогнулось, а потом вытянулось, словно ему скомандовали «смирно».

Лейтенант Карапетян умер.

Жанна подошла к покойному, засунула пальцы в мертвый рот и резко дернула, отрывая отторженный язык. Затем она спустилась в подвал больницы, где находилась печка для сжигания всякого ненужного хлама, и бросила черный язык в пламя. Она увидела, как отросток на мгновение закорчился в пожарище, а потом вспыхнул ярче солнца и обратился в тлен.

После этого она покинула больницу, сдав халат гардеробщице, которая, вновь оглядев девицу в мужском, все-таки пришла к выводу, что девчонка — прошмандовка. Такими ангелы не случаются!..

Жанна ступала по белому снегу, оставляя на нем неглубокие, словно детские, следы. Она шла бесцельно, ни о чем не думая, как вдруг что-то заставило ее остановиться.

«Спортивный зал» — прочитала она и вошла, влекомая некоей грустью.

Жанна направилась прямо в просторное помещение, где располагались спортивные снаряды. Ее безошибочно повлекло к штанге. Она наклонилась над ковром и обнаружила засохшую каплю чего-то. Потрогала заскорузлое место пальцами, а потом, выпрямившись, пошла было обратно. Но что-то почувствовав особенное, остановилась перед финской парной, вошла в нее, вдохнула пекло и вдруг увидела крошечное перышко, прилипшее к термометру.

Она сняла это перышко, долго вглядывалась в него, а потом неожиданно сдунула его на раскаленные камни. Перышко вспыхнуло и исчезло в небытии…

Жанна проводила все время на улице, постоянно шагая куда-то. Она ни о чем не думала, просто выжидала время до означенного часа, который приближало отстукивание ее сердца.

Иной раз ей вкладывали в руку какую-нибудь мелочь, но через два-три шага она роняла ее. Частенько девушка слышала предложения от мужчин, которые, клянясь, что не имеют в виду ничего такого, предлагали помощь.

С одним она пошла, с самым старым. У него имелась своя квартира, совершенно простецкая, с большой фотографией немолодой женщины на стене.

— Вас не смущает? — спросил мужчина.

— Совсем нет.

— Ну и хорошо.

Он угостил ее коньяком, а потом предложил лечь в постель. Жанна пожала плечами и скинула вещи отца, оставшись нагой.

Она была столь красива и совершенна, что мужчина поначалу, утеряв сексуальное желание, просто любовался шедевром природы.

А потом она как-то повернулась, изогнулась слегка, и это взметнуло в нем все мужское, и старик овладел девушкой по-юношески сильно, впрочем почему-то не испытав удовлетворения.

— Спасибо, — поблагодарила Жанна.

— За что? — удивился мужчина.

— Благодарить нужно за все!

— Даже за подлость?

— Да, конечно.

«Сектантка», — решил мужчина, а вслух спросил:

— Вы кто?

— Я не знаю.

«Вдобавок сумасшедшая».

— Я не сумасшедшая, — прочла его мысли Жанна. — Просто действительно не знаю, кто я такая!.. Можно я пойду?

— Куда? У вас ведь нет дома?

— Он мне не нужен.

Мужчина залез в карман пиджака, висящего на стуле, выудил из него портмоне и отсчитал несколько купюр.

— Возьмите! — протянул.

— Мне не нужно.

— А вашим братьям?

— Каким? — испугалась девушка.

— Ну… — засмущался мужчина. — По вере.

— У меня нет веры.

— Все равно возьмите!

— Спасибо.

Жанна взяла и, выходя из квартиры, сказала:

— Я к вам еще когда-нибудь приду.

— Буду счастлив, — улыбнулся мужчина.

Жанна глубоко вздохнула и вышла на улицу. Там, стоя над сугробом, она мелко-мелко порвала денежные купюры и отпустила их по ветру. Довольный порыв подхватил клочки и понес к небу.

Она вновь ходила по улицам и опять ни о чем не думала. Было тридцать первое декабря, и ноги влекли ее к какому-то определенному месту, словно она была сейчас иголкой, а где-то находился сильнейший магнит.

Опять пошел снег, но Жанна не обращала на него внимания и постепенно окуталась в белое, как будто не снимала врачебного халата.

Все готовилось к Новому году. Город украшался для новой жизни, для нового счастья. Большим домам и большому скоплению народа было совсем неважно, что кого-то не стало, что кто-то не будет радоваться похоронной песне курантов. Жизнь — могучее либидо — стремила все, наделенное гормонами, вперед, оставляя на обочине небольшие отходы…

К вечеру Жанна почувствовала усталость и села на крылечко какого-то дома. Она по-прежнему напоминала сугроб, а щеки ее от мороза побледнели, но все же в них просвечивало еще то красное, что называется девичьим румянцем на морозе.

В подъезд входили люди. Многие не обращали внимания на несчастную бродяжку, сконцентрировавшись на предстоящем празднике, некоторые притормаживали, но осекали свои сердобольные порывы, утешаясь мыслью, что всем не поможешь.

Майор Погосян шел со службы домой. Он поддерживал руками свой вздувшийся живот и чувствовал себя плохо. В доме у него имелись бутылка шампанского и торт «Сказка», заготовленные на встречу Нового года. Майор решил торт не кушать, так как рассчитал, что от него в животе будет еще больнее, но шампанского глотнуть немного.

На этом решении он и увидел сидящую на ступенях его парадного девушку.

Сначала он, как и все, хотел пройти мимо, но что-то его задержало, как он сам подумал — чувство милицей-ского долга.

— Что сидишь? — поинтересовался майор, придерживая живот руками.

— Мне захотелось здесь посидеть, — ответила девушка и улыбнулась.

Ах, как хороша, — удивился милиционер. — Наркоманка, что ли?

Он заглянул девушке в глаза, предполагая обнаружить героиновую муть, но, черные и раскосые, они были столь прозрачны и чисты, что Погосян напрочь отбросил мысль о наркотическом опьянении.

— У тебя дом есть?

— Нет, — покачала заснеженной головкой девушка и улыбнулась так фантастически привлекательно, что майора пронизало приятной дрожью.

— Бродяжка? — улыбнулся он навстречу.

— Гостья.

— Чья же? — В животе кольнуло.

— Ваша.

— Моя? — удивился майор.

Ему на мгновение показалось, что девица с ним заигрывает, но он сразу же отбросил эту мысль, глядя на ее белые щеки и яркий мазок красных губ. Может, родственница? — прикинул. — Соотечественница?

— Армянка?

— Что? — не поняла Жанна.

— Ты кто по национальности?

Девушка пожала плечами.

— Гостья, говоришь?

— Да.

— Ну раз гостья, тогда пошли!

Майор открыл перед девушкой дверь, и через две минуты она уже сидела в плюшевом кресле, отогреваясь.

— Замерзла?

— Ага.

— Чай будешь?

— Я есть не хочу.

Майор смотрел на нее открыто и думал о том, что она могла бы быть его дочерью и как это было бы чудесно.

— Фамилия моего отца — Петров, — как будто отгадала его мысли гостья.

— Да-да, — отозвался Погосян. — А имя?

— Митя. Дмитрий.

— Да нет же, твое!

— А-а, я не поняла. Жанна.

Майор посмотрел на часы.

— Однако уже половина десятого! Нужно к празднику готовиться.

— Да, — согласилась девушка. — Вам помочь?

— Сам. Мне и на стол-то ставить нечего. Гостей не ждал. Правда, шампанское имеется и торт маленький.

— Замечательно, — Жанна улыбнулась, и от ее улыбки на глаза милиционера почему-то навернулись слезы.

Погосян открыл холодильник и выставил на стол угощение. Затем снял форменный китель, расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу и уселся на стул, откинувшись на спинку.

И вдруг он сказал:

— Я сегодня умру!

Она ничего не ответила и даже не поменялась в лице.

— Ты мне не веришь?

— Верю.

— У меня запущенный рак.

Она улыбнулась виновато.

— Вот ведь как!

Погосян откупорил бутылку шампанского, которое лишь слегка запузырилось из горлышка, плеснул в фужеры и открыл коробку с тортом.

— За жизнь! — Его рука, покрытая черным волосом, поднялась чересчур высоко, вознося фужер к потолку, что обозначало браваду. Он выпил до дна, затем не сдержался и рыгнул в ладонь.

— Прости, газировка!

Жанна лишь слегка пригубила напиток, осторожно сняла с торта орешек и положила его на язычок.

— Ненавижу смерть! — рыкнул Погосян. — Зачем жить, если твоя смерть не становится национальной трагедией?.. Ненавижу смерть!

— За что? — спросила девушка, заставив майора сделать удивленные глаза.

— Как за что? Смерть омерзительная штука! Она делает человека бессильным перед окружающим миром!

— Мне кажется, что вы не правы.

Погосян еще более удивился.

— И в чем же я не прав?

— Вот у вас рак, — сказала Жанна тихо. — Ведь так?

— Ну!

— У вас сильные боли. Мучения начнутся еще сильнее и будут продолжаться, пока вы не станете сходить с ума, пока вы не закричите, моля, чтобы смерть пришла немедленно! Ведь так?

— Положим.

— Смерть — не злая тетенька, которая подливает вам в шампанское яду. В вашем организме такие процессы произошли, что несовместимы с понятием жизнь! Смерть — просто как выключатель. Когда лампочка накалилась до предела, ее нужно отключить. Почему же смерть отвратительна, если вы ее сами призываете?

— Глупость! — отрезал майор, хотя про себя подумал, что девчонка умна чрезвычайно. — А когда человек умирает, положим, просто идя по улице? Падает и все! За что, спрашивается? Ведь нет у него рака! Ничего не болело даже!

— Что у него сердце от рождения испорчено, так не смерть в этом виновата. Она лишь не позволяет жить человеку с остановившимся сердцем.

— Чего это! А пусть живет, хоть без сердца! Кому какое дело!

— Вы забываете о душе!

— А что душа?

Погосян налил фужер до краев и выпил залпом, глотнул до дна.

— А если душа не может находиться в холодном теле?

— Так значит, душа есть? — вскричал милиционер.

— Не знаю, — ответила Жанна и смутилась.

— То-то и оно! — вздохнул майор и помял свой живот. — А кто знает?

— Я не знаю.

— Скоро я буду знать! — с бравадой произнес Погосян и посмотрел на девушку, ожидая увидеть в ее взгляде оценку мужской силы духа. Но Жанна по-прежнему была скромна и не участлива. Ей было лишь слегка неловко за сложившуюся ситуацию.

— Ты случаем в морге не работала? — обиделся майор.

— Нет, а что?

— А то, что ты так спокойна, как будто тысячи смертей видела.

— Извините.

Они помолчали, пока на электронных часах не выскочили цифры 23:45.

— Кушай, дочка, торт! — как-то нервно предложил майор.

— Спасибо, — поблагодарила Жанна.

— Не хочешь?

— Нет.

— А я выпью.

Милиционер допил остатки шампанского, отодвинул бутылку в сторону, враз стал серьезным и, оборотив лицо с народившейся щетиной к Жанне, грубо сказал:

— Выйди за дверь!

— Зачем? — спросила девушка.

— Сказал, выйди!!!

Она не обиделась, просто встала и вышла в коридор, закрыв за собой дверь. Жанна стояла в темноте и, прислонившись к стене, слышала, как включился телевизор и как диктор рассказывал, что произошло в прошедшем году примечательного. Также он возвестил, что до Нового года осталось десять минут.

Тем временем майор Погосян достал из шкафа белое вафельное полотенце и обмотал им голову. Там же в шкафу хранилась бутыль спирта, из которой милиционер налил в стакан до края. Затем он вытащил из кармана брюк табельное оружие и уложил его перед собой на стол. Выпил. Подумал о том, что не смог раскрыть преступления, связанные с убийством татарина Ильясова и молодой воспитательницы Детского дома со странным именем Кино. Алкоголь лишь слегка отупил, но не опьянил… Майор взял оружие в руки, проверил обойму. Хмыкнул, проговорил: «Ай, молодца!», открыл рот, вставил черный ствол, скрипнув металлом о зубы, выдохнул и выстрелил…

Полотенце не дало мозгам разбрызгаться по всей квартире, но в мгновение из белого превратилось в красное. На часах было 23:59, и что самое удивительное — при таких глобальных разрушениях головы майор Погосян был жив и дышал полной грудью. Глаза были открыты, но по ним было сложно понять, соображает еще человек или просто уставил гляделки в пространство.

Жанна вошла в комнату и села напротив застрелившегося. Она сняла с торта еще один орешек, но не стала его есть, а уронила на пол. Потом приоткрыла губы и легким выдохом выпустила синее облачко, которое поплыло к самоубийце и влетело в его искореженный рот.

Часы показали 00:00, и милиционер майор Погосян, вздохнув полной грудью последний раз, умер…

Его душа отлетела именно в тот ничтожно краткий миг, когда прошлый год еще не ушел в небытие, а Новый не наступил. Это ничтожное мгновение может оказаться бесконечным для его последних видений и тянуться, тянуться, ах…

Жанна ушла из квартиры Погосяна так торопливо, что не успела осесть пороховая гарь. Для нее Новый год не наступил, она вообще не нуждалась ни в каком Новом годе, лишь его атрибутика — крики «ура», фейерверки, сыплющий с небес снег — сопровождали ее стремительный шаг. В ее чреве более не осталось голубых облачков, и она сама чувствовала себя плохо, ломало тело, но относилась к этому безучастно.

Жанна шла уже два часа, пробираясь через весь город к району Пустырок, когда мимо пронесся мусоровоз с тремя мужиками в кабине. Машину занесло, и правым бортом она ударила девушку. Та отлетела в сторону, словно пушинка. Вдобавок из кузова вылетел пустой мусорный бак и чуть было не рухнул на пострадавшую.

— Слышь, бать! — сказал Алешка. — Кажись, мы сбили кого-то!

Отец, который управлял грузовиком, захохотал, да так заразительно, что вслед заулыбался и старший сын Ефим. Алешка не смеялся.

— Говорил тебе, Лешка, — сквозь хохот упрекнул отец, — не напивайся! Сначала работу доделаем, а уж потом Новый год как следует справим!

— А ему чего, много надо?!! — лыбился Ефим. — Грамм-другой…

— Может, вернемся? — неуверенно предложил младший брат.

— Не пори ерунды! — перестал смеяться отец. — Спьяну это! Кому в такое время по безлюдной улице шататься!..

Они проехали уже с километр, и им оставалось всего очистить три двора.

— Мать ждет! Не вставать же завтра с похмелья!

То, что ждет мать, для Алешки было веским аргументом, к тому же по мере отдаления от места происшествия его уверенность в наезде таяла, да и алкоголь стограммовой порцией гулял в крови, расслабляя мозги…

Жанна очнулась через две минуты и, приподнявшись, разглядела рядом с собой помятый мусорный бак. Она напрягла ноздри и втянула в легкие прокисший запах помойки, учуяв в нем нечто очень притягательное. Она нюхала долго, словно опытная собака-ищейка, засунув голову прямо в бак, как можно ближе к зловонному дну. Но ей так и не удалось классифицировать это притягательное. Она с трудом поднялась на ноги, взяла какую-то палку с загогулиной на конце и, опираясь на нее, пошла дальше…

А в утерянном мусорщиками баке оставались ничтожно малые частицы последа, в котором она родилась…

Еще через час она дошла до Пустырок. Ее силы были практически на исходе. Слюна, тянущаяся из уголка губ, замерзла сосулькой, а глаза, еще несколько времени назад ясные, сияющие чистотой, безвозвратно погасли.

Жанна остановилась на берегу карьера с искусственным озером и постояла так сколько-то, пошатываемая зимним ветром. Светила луна, пролагая дорожку через заснеженный лед куда-то к замерзшей свалке со спящими воронами. Девушка вступила на янтарный путь и пошла по нему, взрыхливая ногами новорожденный снег. Так, не торопясь, она дошла до середины водоема, а потом прошагала еще треть. Послышался треск… С таким звуком обычно ломается лед… Толстый и твердый, он подломился под ней как подпиленный и заколебался на воде, словно фанерка.

Она даже не пыталась балансировать на этом кусочке. Стояла отрешенно, пока льдина не перевернулась, накрывая ее с головой, вместе со сжатой в руке палкой.

Она не почувствовала, как ожгло тело. Не увидела черной как небо воды, просто от души глотнула ее, а потом, напившись, вдохнула колодезный холод и вмиг наполнилась им до краев. Она не умерла, а, отяжелев, стала опускаться ко дну, пока не коснулась его ногами, а затем встала и вовсе уверенно.

На крошечное мгновение к ней вернулось сознание, и она было подумала, что превращается в рыбу, что умеет дышать под водой, но это было ее последнее предположение…

Стайка пираний появилась невесть откуда. Поначалу они просто кружились возле стоящей на дне девушки на расстоянии, затем подплыли ближе…

Участь лейтенанта Карапетяна по сравнению с концом Жанны была детским приключением.

Ее тело терзали около часа, методично откусывая кусочки мяса. Если бы в этот момент в воде находился какой-нибудь сторонний наблюдатель, специализирующийся на изучении поведения пираний, то он непременно бы удивился пониженному тонусу, с каким они поедали жертву. В трапезе хищниц не было обычного угорелого темперамента, как будто они не питались, а делали необходимое дело, не очень к тому же приятное.

Сначала рыбы объели лицо до белого черепа с проваленной черной дыркой от носа, переварив даже густые волосы, в которых было питательного мало; затем обглодали шею, плечи и грудь.

Они работали старательно, словно маленькие шахтовые комбайны, вгрызающиеся в угольную породу… Объ-ели живот, оставив голыми острые ребра, съели все внутренние органы, мышцы с рук и ног…

Они закончили свое дело чисто и исчезли в ночной воде так же неожиданно, как и появились…

На дне искусственного водоема остался стоять жен-ский скелет, сжимающий в руке палку с загогулиной на конце…

Новый год вступил в свои права…