— А ну, не выть! — скомандовал Синичкин.

Бабы смолкли, и под их ненавидящие взгляды капитан подтолкнул Митрохина в раскрывшийся лифт…

— А где машина? — спросил арестованный, когда они вышли из подъезда на мороз.

— Да зачем машина? Здесь ходьбы до отделения всего-то десять минут.

— Положено, — огрызнулся Митрохин.

— Не развалишься, ступай!

И они пошли. А через минуту Синичкин почувствовал, как в правой ляжке резануло ножом, так что он чуть не свалился подрезанным колосом в снег. Но удержался, хотя по лицу разлилась мертвенная бледность.

— Болеешь? — поинтересовался Митрохин.

— С чего ты взял? — крепился капитан.

— Да так, показалось.

— Иди, иди!..

Они прошли еще метров пятьсот, как у Синичкина резануло в левой ляжке, да с такой силой, что задергались щеки, словно через организм ток пропустили; участковый увидел серое небо, захотел в него взлететь, но рухнул без сознания в сугроб.

— Ишь ты! — проговорил Митрохин и огляделся.

Никого поблизости не было, а потому он резко нагнулся над телом капитана, расстегнул кобуру, вытащил из нее «ТТ» и сунул пистолет себе за пазуху. Перед тем как побежать, Митрохин ткнул Синичкина мыском ботинка в лицо, сплюнул и скрылся за большим блочным домом…

Пришел в себя участковый в знакомом госпитале МВД.

Он лежал в кровати, уже переодетый во все больничное, а потому пахнущее непривлекательно.

Вероятно, что-то с ногами у меня опять, подумал он и пошевелил ими для проверки. Конечности ощущались лишь ягодицами, а остальная длина оставалась бесчувственной.

Володя приподнял голову и осмотрелся. Его тело, как он и ожидал, лежало на трех кроватях, значит, ноги выросли чрезвычайно.

Что за чертовщина такая, — подумалось внутри…

Ах ты Господи, — вдруг вспомнил Володя. — А где арестованный мною Митрохин?..

Помимо Синичкина в палате лежал еще один человек, который, опершись о подоконник, читал газету про футбол. Его руки до локтей были разрисованы всякими русалками и прочими картинками.

— Мужчина! — позвал капитан, признавая в соседе коллегу, и, когда тот оторвался от газеты, спросил: — Вы давно здесь?

— Два дня, — ответил любитель футбола.

— А меня когда привезли?

— Сутки назад. Здоровы вы спать!

— Как спать! — возмутился Синичкин. — Бессознанным я провалялся!

— А главврач говорит, что напились и свалились на дороге. Табельное оружие потеряли. Еще он сказал, что уволят вас из органов. Нехорошо, позорите погоны!

— Ах ты Боже мой! — схватился за голову Синичкин. — Что за люди недоброжелательные вокруг! Вы кто по званию?

— У меня нет звания! — отозвался из-за газеты сосед.

— А как же вы здесь, в госпитале МВД?

— А по протекции. У вас здесь хорошо лечат, да и тихо. А мне покой нужен, после десяти лет лесоповала.

— Понятно, — промямлил Синичкин, но зеку объяснять, что с ним произошло, не стал.

— Да, вот что еще, — выглянул из-за газеты сосед. — У тебя, мужик, ночью ноги светятся. Дело, конечно, не мое, но такое ощущение, что ты фосфором обожрался! Мне вообще-то плевать, только вот спать мешает. Укрывайся, пожалуйста, лучше!

— Хорошо, — обреченно согласился Синичкин и решил, что к нему в палату нарочно подселили уголовника, чтобы он его ночью придушил. — Эй! — закричал он не-ожиданно и громко, отчего сосед прикрыл голову газетой. — Эй, есть кто-нибудь?!!

Через минуту в палату вошел бывший ассистент, а теперь главврач, в сопровождении рядовых ординаторов.

— Что кричим? — поинтересовался главврач, не вынимая рук из карманов.

— Это кто сказал, что я пьян был? — спросил Володя смело.

— Экспертиза установила.

— Да плевать я хотел на вашу экспертизу!

— Если докажут, что он продал пистолет, то трибунал, — повернулся главврач к коллегам. — А что докажут, я не сомневаюсь!

Ординаторы покивали в знак согласия.

— А будет шуметь, вы в него сульфазин в четыре точки. И не смотрите, что у него ляжки три метра в обхвате. И не таких видели!

И главврач устремил свое внимание в сторону окна.

— Как самочувствие, Гаврила Петрович?

— Неплохо, — отозвался зек, откладывая газету. — Только вот этот шухер поднимает!

— А вы, когда он шуметь начнет, нам сигнальчик. Договорились?

— Заметано.

Главврач презрительно посмотрел на лицо Синичкина с подбитым глазом и в компании коллег покинул палату.

— А ты, значит, ссученный? — мертвенным голосом сказал капитан.

— Сигнальчик подать? Я могу. Сульфу примешь в четыре точки!

— Ты меня, морда уголовная, пугать еще будешь! — обозлился милиционер. — Да я тебя в камеру, где ты запоешь петухом, гнида!

Зек улыбнулся и позвонил в звоночек, вмонтированный в стену.

На зов явились санитары и дежурный врач — женщина лет тридцати, в круглых очках от «Картье».

— Что случилось? — спросила она с улыбкой.

— Очень он меня мучает! — пожаловался Гаврила Петрович. — Сексуальными домогательствами мучает.

Врач понимающе кивнула и дала знак санитарам.

Здоровенные мужики, не перемолвившись ни единым словом, скинули с Синичкина одеяло, обнажив его огромные ноги.

— Переворачивайте! — скомандовала ординаторша, презрительно глянув на крошечные Володины гениталии.

Неизвестно, как в ее руках оказался шприц с чем-то желтым, но не успел Синичкин возразить, как его перевернули на живот, а игла клюнула сначала под лопатки, а потом в ягодицы поочередно.

— Переворачивайте обратно! Привяжите руки к кровати, а в рот кляп засуньте! — распорядилась докторша.

Через мгновение Синичкин лежал недвижимый с полотенцем во рту. По телу расходилась устрашающая боль.

— Отдыхайте спокойно, Гаврила Петрович! — улыбнулась врач на прощание.

Она ушла в сопровождении санитаров, а Синичкин застонал от жутких резей, корежащих его тело.

— Зря шумел, мужик! Тебя предупреждали по-порядочному!

Синичкин лишь промычал в ответ, а потом расстался с сознанием…

Очнулся Володя ночью. Пошевелил руками, находя их свободными. Изо рта не торчало несвежее полотенце, и дышалось хорошо. Тело, к радости участкового, не болело, а потому он подвигал спиной, почесываясь о матрас.

Мирно посапывал под открытым окном сосед-урка.

Привык, сволочь, к северу! Ишь, окно настежь распахнул. Это зимой-то!

В окно свежо и морозно дышала ночь. Огромный желтый месяц свисал мусульманином из-под небесного купола, заставляя Синичкина моргать. Володе почему-то захотелось заплакать. Но вовсе не от мучений, свалившихся на него внезапно, а от какого-то приподнятого чувства, захватившего душу целиком, до самых ее корешков.

Участковый сделал большой вдох всей грудью, и его тело, с огромными ногами, каждая по два центнера весом, потихонечку, словно наполняясь водородом, стало выскальзывать из-под одеяла, пока целиком не зависло над кроватью, совершенно нагое.

Я взлетел, — констатировал капитан милиции. — Я левитирую. А откуда я знаю такое слово — левитирую?..

Мысль Володина остановилась, все вопросы унялись, сложившись в правом полушарии до времени, и участковый Синичкин, словно дирижабль, выплыл в открытое окно навстречу пространству.

Его тело медленно вращалось вокруг собственной оси, как спутник, а потому он увидел в окне изумленную физиономию зека Гаврилы Петровича. От обалдения тот помахал уплывающему милиционеру рукой, а Володя, не помнящий зла, сказал про себя тихо: «Включить иллюминацию», — и тотчас засветился обеими ногами, словно лунным светом наполненный.

— Полный вперед! — шепотом проговорил Синичкин и поплыл над ночным городом.

Ах, как приятен ночной морозец, отмечал он. Как хорошо вот так вот плыть над городом и не быть никому и ничем обязанным. Вот прелесть невиданная этот полет!

Володя летел бесцельно, просто наслаждаясь своей легкостью, а потом он вспомнил о том, что отец, и заволновался по обязанности, впрочем, не слишком сильно, зная, что его Анна Карловна со всеми тяготами справится и вырастит ему хорошего сына.

Не успел он подумать о семействе, как вдруг узнал свое окно, на раму которого он в свое время собственноручно прибил термометр в виде птички колибри. Медленно вращаясь, Синичкин подплыл вплотную к окну и за-глянул в него — темное. Он рассмотрел спящую жену, а рядом с ней детскую кроватку.

Ай ты, как хорошо! — отметил про себя капитан. — Идиллия!..

Неожиданно в окне появилось лицо его сына. Оно вы-скочило так резко, что участковый перевернулся через голову, а потом засмотрелся на своего сына Семена Владимировича, улыбающегося, показывающего из-под алых губок беленькие зубки.

— А у мальчика уже волосики выросли, — отметил отец, помахал сыну на прощание, отлетел от дома в сторону и, подхваченный легким ветерком, полетел далее.

Он приплыл в центр города и в старом доме, в одиноко горящем окне, рассмотрел своего начальника майора Погосяна. Тот сидел за столом, уставленным бутылками из-под шампанского и остатками армянского ужина, в обществе какой-то женщины, которая была пьяна и одета в один бюстгальтер. Женщина, кривя ртом, то и дело засыпала, а Погосян дотягивался волосатой рукой до ее груди и будил зачем-то, хотя тоже был нетрезв очень и хотел заснуть.

— Здрасьте, товарищ майор! — поздоровался Володя через открытую форточку.

— А, это ты, Синичкин, — признал командир. — Летаешь?

— Летаю.

— А я, вот видишь, тут с женщиной!

— А я преступление раскрыл про убийство татарина.

— А мне докладывали, что ты напился и пистолет потерял!

— Врут, товарищ майор! Нападение на меня было. Я сознание потерял, а меня ограбил преступник. А главврач нашего госпиталя не любит меня, вот и сфальсифицировал экспертизу, что я пьян был. У меня же теперь ребеночек, а они меня с уголовником в одну палату сунули и сульфу колют. Это, надо вам сказать, очень больно!

— Непорядок! — мотнул головой Погосян. — Разберемся завтра же! Мы не позволим, чтобы нашего сотрудника третировали! Так что можешь лететь спокойно обратно в больницу, я сам лично тебя навещу!

— У нас там и Карапетян лежит! — вдруг вспомнил Синичкин.

— И его навестим…

Володя уже хотел было улетать, как майор Погосян поинтересовался, отчего у капитана ноги светятся.

— А я сам того не ведаю. Они отдельно от меня живут. И в них кто-то живет, зреет до срока!

— Понятно, — захлопал черными глазами командир и опять потянулся пальцами к груди клюющей носом бабы.

Володя развернулся и поплыл в обратную сторону. Он дышал морозом, но самому холодно не было, он даже, как пловец, зашевелил огромными ногами, а руки задвигались кролем.

— Легок на помине! — обрадовался Синичкин, увидев летящего навстречу лейтенанта Карапетяна. — Как дела?

Карапетян затормозил, открыл рот, и из него вывалился огромный лиловый язык.

С полметра, — подумал капитан. — Как у варана прямо.

— Говорить будешь! — подбодрил Володя. — Выглядишь хорошо! К Погосяну летишь?

Карапетян кивнул.

— Лучше его сейчас не трогать! С женщиной он. А завтра навестит нас! Полетели обратно!

Карапетян вновь кивнул, и они вдвоем, как добрые друзья, полетели восвояси.

Возле госпиталя они расцеловались, и каждый влетел в свое окно.

Синичкин отключил иллюминацию в ногах, вплыл под одеяло и заснул успокоенно.

Проснулся капитан оттого, что задыхался. Грязное полотенце глубоко влезло в горло, а привязанные к кровати руки не могли освободить рот и вдобавок затекли до синего цвета.

На кровати возле окна, освещенный утром, сидел по-турецки Гаврила Петрович и улыбался, глядя на мучения Синичкина.

— Ы-ы-ы! — промычал участковый от беспомощно-сти. — Ы! Ы! Ы!..

— Ну чего ты злишься? — поинтересовался зек. — Подумаешь, ночь с кляпом пролежал!.. Да, кстати, приснилось мне, что летаешь ты со своими свинячьими ногами. И как ты с такими ляжками жену приходуешь?.. Ведь не достать же?..

— Ы-ы-ы!..

— А ноги-то у тебя опять ночью светились. Главврач сказал, что, наверное, отрежут их тебе скоро! Такими ногами ты всю ментовскую позоришь!

Гаврила Петрович еще пуще заулыбался своей шутке и широко зевнул. Затем попытался было чихнуть, силился отчаянно, но из этого ничего не получилось, он лишь пошевелил носом с торчащими из него волосьями и по-чмокал языком.

— А ты говоришь, опетушить! Легко ли это?

Далее зек стал объяснять Синичкину, что петушение дело серьезное, что для такого предприятия нужно иметь определенную конструкцию зада, какая сложилась именно у Володи, и вполне вероятно, что он, Гаврила Петрович, воспользуется случаем и пронзит мента своим вооружением по причине длительного несоития с женщиной.

Участковый лежал прикованным и продолжал мычать в бессильной злобе.

— Пожалуй, начну, — объявил урка и стал стягивать пижамные брюки, демонстрируя свое вооружение, такое же разукрашенное всякими наколками, как и руки.

В тот самый момент, когда естество Гаврилы Петровича взводилось к действию, дверь палаты была вышиблена решительным плечом и внутрь ввалилось с десяток парней в бронежилетах и масках. В руках мальчики сжимали резиновые дубинки, а кое-кто и небольшие автоматы.

Один из маскирующихся, самый маленький, с круглым пузиком под жилетом, прыгнул через всю палату к Гавриле Петровичу и, взмахнув резиновой дубинкой, словно саблей, рубанул ею по органу, который уже был приведен в полную готовность.

— А-а-а-а! — заорал зек отчаянно. — Что делаете, падлы! На кого руку подняли!

Гаврила Петрович схватился за раненый пах и сковырнулся в постель, где продолжал корчиться в муках и шипеть ругательства в адрес напавших.

— А ну, заткнись! — вскричал маленький с пузиком, и Синичкин почувствовал в его голосе до боли знакомое и родное. — А то сейчас палкой все зубы выломаю, мурло поганое!

Зек насколько можно притих, а в палате появился встревоженный главврач и, сделав строгое лицо, почти властно прокричал:

— Что здесь происходит? Вы что, с ума сошли?! Да знаете ли, куда вы ворвались?!! Отвечать!

Майор Погосян, а именно его голос распознал Синичкин, стянул с лица маску и, приподняв верхнюю губу, обнажив металлические зубы, медленно двинулся на главврача:

— Ты, врачило гнилое, нашего парня мучаешь! Нашего смелого парня, который претерпел в схватке с преступником!

— Приказываю! — не пугался главврач. — Немедленно покинуть помещение военного госпиталя! Или…

— Что — «или»?..

Погосян придвинулся почти вплотную к бывшему ассистенту и дыхнул на него перегаром, густо перемешанным с чесноком:

— Ты, маленький, пугать свою задницу будешь! Ты кто такой?.. Ты хоть одну звезду на своих погонах вырасти, а потом на майора Погосяна пасть разевать будешь!

Армянин выудил из кармана бумагу и сунул ее в лицо врача.

— Вот постановление о вашем аресте! Ознакомьтесь!

Главврач взял бумажку в руки и прочитал вслух:

— Задержать на трое суток по подозрению в издевательствах над пациентами с помощью применения к ним химических средств воздействия, а также в укрывательстве во вверенном ему учреждении преступного элемента…

Бывший ассистент похлопал глазами и предупредил всех, что так просто это не сойдет им с рук, будут тяжелые последствия.

— Увести! — скомандовал Погосян и направился к кровати Синичкина. — И этого в наручники оденьте, — распорядился майор, проходя мимо скрюченного Гаврилы Петровича. — За попытку изнасилования! Петушок ты мой золотой!..

Они остались в палате одни — отвязанный от кровати Синичкин и его начальник Погосян.

— Ну как дела?

— Держусь, — с благодарностью в голосе ответил Володя. — Я преступление раскрыл. Ильясова убили Митрохин, сосед татарина, и некто Мыкин.

— А пистолет где?

— Митрохин, воспользовавшись недомоганием моим…

— Понятно…

— У меня, товарищ майор, в кителе протокол допроса сохранился, а в нем признание в совершенном убийстве!

— А китель где?

— Должно быть, в шкафу.

Майор икнул, встал с постели и направился к шкафу, в котором действительно обнаружил китель Синичкина, а в нагрудном кармане бумажку с признаниями Митрохина.

— Ай, молодца! — похвалил Погосян, зачитавшись. — Бог с ним, с пистолетом! Отыщем!.. Я вот что тебе еще сказать хотел… Ты это, про женщину у меня не говори никому… Ладно?

— Про какую женщину? — сделал недоуменное лицо Синичкин.

— Спасибо тебе, — захлюпал носом майор. — А то вокруг одни неприятности…

— Все наладится, — подбодрил Володя и погладил Погосяна по колену. — В жизни все так: сначала плохо, потом хорошо, а еще потом все перемешивается.

Погосян покивал головой, выражая полное согласие, затем засобирался навестить Карапетяна, но тут хлопнул себя по лбу:

— Совсем забыл! Я тут тебе приводом доставил этого, как его… Ну, представителя Книги этой, как ее?..

— Гиннесса?

— Во-во! Болгарина! Жечка Жечков его зовут. Ты тут с ним пока пообщайся, может, рекорд состоится?

После этих слов своего начальника Синичкин заволновался очень и попытался приподняться в кровати, но двухцентнеровые ноги не дали ему это сделать и он чуть было не пустил под себя нутряные газы от натуги, вспотел лбом и остался в прежнем положении.

— Ну будь молодца! — пожелал на прощание Погосян и отбыл с резиновой дубинкой в руках.

Через пару минут в палату юркнул хорьком мужчинка средних лет, с черными кудряшками на макушке, и с порога объявил, что он Жечка Жечков, представитель Книги рекордов Гиннесса.

— Знаю, знаю, — заволновался Володя.

За представителем в палату проникли мужчина с камерой на плече, оператор из Латвии по фамилии Каргинс, и женщина, вооруженная длинной палкой с микрофоном на конце.

— Показывайте, — скомандовал Жечка Жечков.

— Что, сейчас?

— А когда?

— Так я же без нижнего белья! — застеснялся участковый.

— Нам не премудрости ваши нужны, а ноги. Мы — Книга рекордов, а не видео «Пентхаус».

— Стесняюсь я…

— Мы что, канителиться с вами будем? — разозлился болгарин и затряс кудряшками. — У нас еще три заявки на сегодня. Ребенок новорожденный весом в семь килограмм, пять тысяч отжиманий и женская грудь тридцатого размера! А вы ноженьки свои показывать стесняетесь… А ну, открывайтесь!

Синичкин зажмурил глаза, собрался с духом и стянул с себя одеяло. От смущения он боялся даже дышать, вспотел теперь всем телом, но тут услышал, как затрещала камера, как раздались изумленные возгласы и по-болгарски с темпераментом заговорила женщина-звукооператор. Затем Володя ощутил, как под его ноги просовывают что-то холодное, набрался смелости, открыл глаза щелочками и стал наблюдать за процессом измерений, которые проводил сам Жечка Жечков русским сантиметром. После очередного замера он поворачивался на камеру и сообщал:

— Ляжки — три метра двенадцать сантиметров в обхвате! Икры — метр ноль семь! Щиколотки — пятьдесят! Половой орган — два…

Володя открыл глаза настолько, насколько было можно, и грозно заговорил:

— Вот этого не надо!

— Чего этого? — удивился болгарин.

— Про половой орган!

— Знаменитым стать хотите?

И тут что-то произошло. Володя Синичкин неожиданно ощутил в ногах такую боль, какая еще ни разу не приходила к нему за всю жизнь. Все внутренности обдало словно расплавленным свинцом, который заставил жирные ляжки конвульсивно затрястись, отбрасывая от себя болгарина, который закричал: «Снимайте, снимайте все!» Камера стрекотала, а женщина-звукооператор подносила микрофон к губам участкового, записывая все стоны российского милиционера. Неожиданно ноги Володи засветились внутренним огнем, отчего Жечка Жечков и вовсе пришел в творческий экстаз, затем конечности покрылись изморозью, и Володя Синичкин пронзительно закричал:

— Петровна! Петровна!

В его крике было столько отчаяния, столько призыва, что в груди у оператора похолодело, хоть он не очень хорошо понимал по-русски.

Что-то надорвалось в правой ноге Володи, замерцал свет в палате, какая-то тварь выползла из образовавшейся в ляжке прорехи, зажужжала и улетела куда-то.

— Прости меня, Петровна! Прости меня, нянечка дорогая! — кричал Володя, проливая из глаз ручьи слез. — Милая моя!..

А между тем нянечка Петровна лежала у себя дома на столе со свечкой в руках и на ее восковом лице утвердилось умиротворение. В ее уши пели добрые песни юные ангелы, а пожилые готовили душу к путешествию на небеса, которые Петровна заслужила своим неистощимым милосердием ко всем больным и страждущим.

— Петровна-а-а! — в последний раз прокричал Синичкин и успокоился.

Его ноги перестали светиться так же внезапно, как и загорелись неоновым светом. Затем конечности на глазах стали сдуваться, словно проткнутые шарики, пока наконец не превратились в обычные ноги, слегка жирноватые… Володя спал…

— Снял? — шепотом поинтересовался представитель Книги у Каргинса.

Оператор кивнул.

— Дай-ка посмотреть! Это сенсация! Это невероятно!

— Да-да! — согласилась женщина-звукооператор, и лицо ее сияло в предвкушении славы.

Оператор включил перемотку кассеты, но уже через мгновение лицо его сначала побелело, потом посерело, а потом и вовсе стало черным.

— Что? — помертвел болгарин.

— Забыл, — ответил загробным голосом Каргинс.

— Что забыл?

— Кассету вставить…