ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Саванна, ты не выйдешь за моего брата! — кричал человек, ворвавшийся в церковь в решающий момент. Ошеломленный священник пробормотал:

— Кто-нибудь понимает, что происходит?

— Джошуа, — пробормотала миниатюрная брюнетка, роняя свадебный букет при виде высокого мужчины, стремительно двигавшегося по проходу между скамьями. Слезы навернулись ей на глаза.

— О Боже, неужели это действительно ты? — продолжала она, побелев как полотно. Появление мужа, считавшегося умершим, потрясло ее. Два года. Два томительных года. Если это сон, она не хочет просыпаться. Она не сможет пройти через это еще раз: утрата была слишком мучительной.

Жених, стоявший у алтаря, таращил глаза на воскресшего брата. «Черт бы его побрал!» — думал Джек Бенсон. Еще несколько минут, и Саванна, женщина, которую он любил столь горячо многие годы, стала бы его женой. В конце концов он сумел-таки убедить ее, что уже пора начать жить сначала и лучший способ сделать это — выйти за него замуж. И вот, Джошуа, этот ублюдок, незаконный отпрыск его отца, вдруг воскрес из мертвых. Ему следовало помнить — Джошуа всегда имел склонность к драматическим эффектам.

Джошуа широко улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами, и загорелой рукой нежно потрепал женщину по щеке:

— Это я, дорогая. — И, склонившись к Саванне, впился в ее губы страстным поцелуем.

В крепких объятиях своего дорогого Джошуа Саванна Грид едва не лишилась чувств. Никто не целовал ее так — неукротимо-страстно и в то же время нежно. Нет, она не забыла этого ощущения. Ни один мужчина на свете не смог бы обмануть ее. Разве не разоблачила она человека, в прошлом году пытавшегося выдать себя за Джошуа и даже сделавшего ради этого пластическую операцию? Один поцелуй — и Саванна поняла, что перед ней обманщик, пытающийся завладеть состоянием Джошуа.

— Моя девочка! — Его баритон звучал хрипло. — Я так тосковал по тебе! Мечта о тебе помогла мне живым выбраться из джунглей.

Слезы хлынули из глаз Саванны, она медленно сняла с пальца обручальное кольцо и перстень с крупным бриллиантом и вручила их Джеку.

— Прости, Джек, но я не могу стать твоей женой. Ты поймешь, я знаю. Я бы никого не смогла любить так, как люблю твоего брата!

Она ласково поцеловала его в щеку и снова повернулась к длинноволосому человеку в джинсах.

— Если бы ты не вмешался, я могла бы совершить ужасную ошибку, — тихо проговорила она. Джошуа снова улыбнулся и сжал ее детское личико широкими ладонями:

— Я же сказал тебе, дорогая: так или иначе я непременно вернусь к тебе. Никто и ничто мне не помешает!

Он привлек ее к себе, и их уста слились в долгом поцелуе.

— Вторая камера ближе! — раздалось из режиссерской будки. — Так, держите еще минуту этот кадр. Отлично! Дайте музыкальную тему! — Режиссер отшвырнул окурок. — Хорошо, да-да вот так! Превосходная работа, ребята!

Камеры выключили, актеры расслабились, с очередным эпизодом сногсшибательной, захватывающей мыльной оперы «Обещание на завтра» было покончено.

Директор картины Боб, улыбаясь, обсуждал с режиссером последние детали. Актеры и обслуживающий персонал толпились вокруг съемочной площадки. Актеры не спешили переодеваться, да и остальные члены съемочной группы забыли о своих вечерних обязанностях. Все оставались на своих местах, и постепенно к ним присоединялись коллеги из других съемочных групп и несколько человек, спустившихся из режиссерской будки.

Появилась актриса в толстых носках до колена и махровом купальном халате. За ней следовал актер, игравший ее возлюбленного, одетый в спортивные шорты и тесную поношенную футболку.

Актриса, исполнявшая роль Саванны Грид, расхохоталась.

— Потрясающий прикид, Мэг! — воскликнула она.

Мэг передернула плечами с плутовской усмешкой:

— А ты как думала!

Она сдернула бейсбольную кепку с актера, изображавшего ее брата, и, водрузив ее на свои рыжеватые кудри, закричала:

— Ну, где же фотограф?

— Здесь, мисс Кармайкл!

Худощавый человек с фотоаппаратом вынырнул из какого-то угла и направил объектив на актрису, которая стремительно бросилась в объятия пожилого человека почтенного вида, игравшего в фильме ее отца. Одну ногу она подняла в воздух и слегка ею покачивала.

— Уж этот кадр точно станет сенсацией! — засмеялась высокая блондинка, прохаживавшаяся по съемочной площадке.

Грудной смех и привлекательная внешность вполне могли сделать ее «мыльной» звездой, пожелай она себе подобной карьеры. Еще подростком Ребекка Галлагер Фрезер страстно полюбила «мыльные оперы», но целью ее всегда было сочинение их, а не актерская игра. Это стало главным делом ее жизни, а талант и упорный труд позволили ей занять место главного сценариста «Обещания на завтра». Это произошло около полутора лет назад, и вот уже месяца четыре как этот «мыльный» сериал, занимавший едва ли не последнее место в рейтинге зрительских симпатий, превратился ее стараниями в один из наиболее популярных. Ребекка чрезвычайно гордилась достигнутым и мечтала в ближайшие годы стать автором собственного сериала.

И вдруг телекомпания предоставила ей возможность, пренебречь которой она не могла. Ей предложили создать фильм, чтобы заменить бездарные и беспомощные ток-шоу, мертвым грузом отягощающие дневное вещание. Она приняла предложение, и сегодня был последний официальный день ее работы на съемках сериала «Обещание на завтра». Съемочная группа устраивала в ее честь прощальную вечеринку, запечатлеть которую готовилась целая толпа фотографов из популярных изданий.

На площадку втащили огромный торт, украшенный приветственной надписью и несколько фривольными изображениями, сделанными из глазури. Собравшиеся дико захохотали.

— Я все-таки не думаю, что вам стоит фотографировать торт, ребята, — объявила Ребекка. — По крайней мере, не для журналов!

Присутствующих обносили шампанским, давая возможность каждому желающему произнести тост.

— Наконец-то! — вздохнула Элли Джеймс, когда остатки шампанского были разлиты в высокие бокалы. — Еще капля этой шипучки — и меня бы разорвало, честное слово!

Она была по-настоящему опечалена уходом Ребекки. Именно Ребекка создала образ Саванны Грид. Воплотив его, Элли получила «Дневную Эмми» — премию, присуждаемую участникам «мыльных опер», — и целые мешки писем от поклонников. Но помимо полюбившейся ей роли у нее был теперь внушительный доход и жених — бывший муж Ребекки, Бен Тайлер.

Ребекка принялась резать торт.

— Шоколадный? — спросила она с забавной гримаской. — И как это вы догадались?

Вопрос рассмешил всех присутствующих. О ее пристрастии к шоколаду было известно каждому, кто знал ее хоть немного. В ее кабинете всегда находился изрядный запас шоколада и кофе. Ребекка уверяла, что именно это поддерживает ее в тяжелые моменты, например когда к ней врываются возбужденные актеры и актрисы с заявлениями типа: «Почему я должен играть эту ахинею, черт побери?!» или «У меня для тебя новость, Ребекка, — я беременна. Ты можешь учесть это в сценарии?», а также: «От этого диалога меня просто с души воротит. Сделай что-нибудь!»

Она всей душой привязалась к своим товарищам, но стремление создать свой собственный сериал оказалось непреодолимым. Ей потребуется полгода, чтобы разработать идею и продумать все детали.

— Поздравляю тебя, Ребекка!

Она обернулась и увидела улыбающегося мужчину приятной наружности.

— Бен! — Она схватила его за обе руки и дружески чмокнула в щеку. — Как мило, что ты зашел!

— Ну разве я мог пропустить твое прощание с «производством»? — спросил он, поднимая широкие светлые брови.

Услышав свое любимое словечко, — Ребекка любила называть «производством» свою работу — она ухмыльнулась. Отступив на шаг, Ребекка внимательно взглянула на своего бывшего мужа. Бен выглядел довольным, преуспевающим адвокатом, каковым он и был на самом деле. Его славная ребяческая физиономия нередко вводила в заблуждение оппонентов, считавших его неопытным юнцом. И это нередко шло на пользу ему и его клиентам.

— Прекрасно выглядишь, — отметила она.

— Ты тоже, дорогая, — Бен обнял ее за талию, шелк блузки приятно холодил его руку. — Ну как, у тебя кто-нибудь появился?

— Как можно, Бен? После тебя? — Ребекка театрально закатила глаза.

Он улыбнулся.

— Не валяй дурака, Ребекка. — Сквозь очки в тонкой проволочной оправе на нее внимательно смотрели темно-карие глаза. — Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

— Я знаю. — Ребекка обняла его.

— Так расскажи мне все. Что у тебя происходит? Ты встречаешься с кем-нибудь?

Ребекка тряхнула головой.

— Нет, — проговорила она.

— У меня есть один друг…

Ребекка сделала большие глаза и с притворным ужасом воскликнула:

— О Боже, Бен, пощади! Мой бывший муж меня сватает!

— А что в этом плохого? Ты сделала то же самое для меня, разве нет? — сказал Бен, пристально вглядываясь в ее лицо.

— Это совсем другое дело, — возразила она.

— Ладно. — Она пошел на попятную. — Ты ведь знаешь, ты по-прежнему мне небезразлична. И мое желание видеть тебя счастливой вполне естественно.

— Это очень мило с твоей стороны, Бен. Правда. Я благодарна тебе за заботу, но у меня все в порядке.

— Действительно, Бекка?

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не надо придавать слишком большое значение моей личной жизни или ее отсутствию. У меня есть моя работа, и в данный момент мне этого достаточно.

— Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я поверю. Это не пройдет. Не забывай, я все-таки был твоим мужем. — Он сжал ее руку и с ноткой сожаления произнес: — Мне жаль, что не я был тем человеком, которого ты ищешь, Ребекка. Честное слово.

— Быть может, я и сама не знаю, кого ищу, — сказала Ребекка, передернув плечами.

— О нет, знаешь, прекрасно знаешь, дорогуша! — уверенно возразил Бен.

Ребекка отошла, размышляя над его словами, а Бен отправился искать свою невесту. Она бросилась ему в объятия и пылко расцеловала. Ребекка радовалась, что Бен нашел себе подходящую жену. Женщину страстную и искреннюю. Ребекка готова была побиться об заклад, что и в постели они с легкостью приспособились друг к другу.

Ироническая усмешка тронула губы Ребекки. Страсть была источником ее дохода, плотью и кровью ее работы. Она сочиняла любовные, более того — эротические сцены. Она описывала отвергнутую страсть и страсть удовлетворенную. Придумывала драматические диалоги, тщательно выписывала малейшие оттенки чувства.

Однако в жизни она не испытывала ничего подобного, не переживала большой страсти, не считая страсти к работе. Она сознавала, что ей недостает практических познаний в этой области, ведь в ее жизни не было других мужчин, кроме Бена.

Пожелай она продолжить свое образование в сфере секса, она с легкостью нашла бы себе наставника. С красивыми и мужественными самцами она сталкивалась постоянно — такова была специфика ее работы. Кое-кого из них Ребекка находила весьма привлекательным. Но как бы то ни было, плотская связь на несколько дней — или даже месяцев — совершенно не привлекала ее. Она не могла себе представить интимных отношений с человеком, который не был бы по-настоящему дорог ей. Одно дело творческая фантазия, и совершенно другое — суровая реальность.

Тем не менее порой Ребекке хотелось испытать страсть, пережить полное единение с другим человеком.

Войдя в свою просторную квартиру, Ребекка притворила за собой дверь и в изнеможении прислонилась к ней, благодаря небо за то, что прощание со съемочной группой наконец позади. После шампанского и торта настал черед подарков. Среди них, наряду с забавными безделушками, были дорогие сувениры, а некоторые подарки выбирались с любовью и явно свидетельствовали о том, что дарители хорошо изучили Ребеккин вкус.

Ребекка опустила на пол два объемистых пакета с подарками и принялась просматривать почту. Ничего такого, что требовало бы немедленного ответа. Она заметила, что красная лампочка автоответчика отчаянно мигает, и включила прослушивание.

Количество звонков от актеров, жаждущих участвовать в ее фильме, или их агентов заставило Ребекку расхохотаться. С тех пор как появилось сообщение о новом фильме, квартира и офис Ребекки были заполнены посланиями от актеров и актрис, предлагавших свои услуги.

— О Боже, — простонала она, — сколько же можно!

Она слушала записанные сообщения, скинув коричневые кожаные туфли и разминая затекшие пальцы. «Как я могу думать об исполнителях, если у меня еще нет сколько-нибудь четкой концепции фильма», — размышляла Ребекка, направляясь в кухню и включая кофейник. В голове ее бродило множество идей, но ни одна пока не заставила ее воскликнуть: «Вот оно!» Ей хотелось сделать нечто особенное, захватить аудиторию, объединить прошлое и настоящее — словом, создать серьезное произведение, а не заурядную однодневку.

Выйдя из кухни, она прошла в спальню — свою святая святых. Светлый потолок комнаты словно раздвигал пространство, а центром всего помещения была огромная кровать со множеством подушек всевозможных форм, размеров и цветов. Справа от нее располагался телевизор, а рядом с ним, прямо на полу, груда видеокассет.

Ребекка сняла элегантные зеленые брюки, кремовую шелковую блузку и переоделась в домашнее платье, надеясь, что избавление от выходного костюма поможет ей освободиться и от владевшего ею напряжения.

Она вернулась в кухню, поставила в микроволновую печь замороженную пиццу и налила себе большую чашку кофе, добавив в него сливки и щепотку корицы.

Может быть, ей следовало принять приглашение Бена и Элли и пойти с ними пообедать?

Ребекка покачала головой. «Нет, — решила она, — это была не слишком удачная идея». Вечер в обществе бывшего мужа и его невесты был бы для нее слишком утомительным, особенно в ее нынешнем состоянии.

А собственно, в каком таком состоянии она находилась? Доставая из микроволновки пиццу, нарезая ее, поглощая пепперони с сосиской, Ребекка не переставала размышлять об этом.

«Беспокойное» — вот определение, которое она сочла наиболее подходящим.

ГЛАВА ВТОРАЯ

«Так в чем же дело, — снова задала себе вопрос Ребекка, заваривая кофе на следующее утро. — Что именно заставляет меня ощущать беспокойство?»

Она услышала резкий звонок телефона и предоставила дело автоответчику, а сама прошла в гостиную. Она порадовалась, что не сняла трубку. Звонил очередной агент, сообщивший, что сегодня же пришлет ей с курьером видеозаписи двух своих клиентов.

Ребекка свернулась на диване, вслушиваясь в шум дождя, барабанившего по оконному стеклу. Так странно и непривычно, что она дома, а не у себя в офисе, что не нужно проводить совещания, читать письма, что-то переделывать, просматривать отснятый материал.

Не в силах по-настоящему расслабиться, Ребекка поплелась в кухню за второй чашкой кофе, и телефон зазвонил снова. Сняв трубку, она услышала голос консьержа.

— Опять посылка? — переспросила она и устало повела плечами. — Да, принесите, пожалуйста, если вас это не затруднит.

Стоя у входной двери, она слушала, как поднимается их старенький лифт, и заранее приготовила для консьержа лучезарную улыбку. Он был отставным полицейским лет шестидесяти, и его присутствие придавало обитателям дома ощущение безопасности.

— Спасибо, мистер Словак. Очень вам признательна.

Высоченный, под два метра, консьерж широко улыбнулся:

— Я рад оказать вам услугу, мисс Ребекка. — Выговор выдавал в нем уроженца Бронкса.

Ребекка взвесила на руке доставленный им пакет. Очередная видеокассета.

— Я чувствую, что вас сегодня завалят такими посылками, — сказала Ребекка. — Пусть они лежат внизу, я заберу их потом. Поверьте, тут нет ничего срочного.

— Ладно, — согласился консьерж и вернулся к себе, а Ребекка отправила полученную кассету к другим, грудой наваленным на полке в ее прихожей.

С минуту она безучастно взирала на эту неуклонно увеличивающуюся коллекцию, как вдруг неожиданная мысль молнией озарила ее.

Ребекка бросилась в спальню и, пройдя оттуда в кладовую, вытащила один из чемоданов. Она пооткрывала ящики, швыряя в чемодан одежду вперемежку с бумагами, схваченными ею с ночного столика. Она бросила туда несколько пар джинсов, несколько теплых свитеров и пару практичных блузонов впридачу.

Черт возьми, не станет она торчать здесь с беспрерывно звонящим телефоном и нескончаемым потоком факсов и видеокассет. Так она никогда не сделает никакой серьезной работы.

Ей нужна перемена обстановки — место, где можно уединиться; подумать и поработать спокойно. Вдали от этой сумасшедшей толпы. И такое место у нее было.

На исходе того же дня Ребекка свернула на дорожку, ведущую к ее дому в Стоуве. Несмотря на весну, снег все еще покрывал вермонтские холмы. Большой приземистый каменный дом купался в лунном свете. Снег переливался под луной. Из главной трубы вился дымок.

Пока Ребекка ставила машину в просторный гараж, стоящий отдельно от дома и выстроенный лет сорок назад, она радостно улыбалась. В некоторых окнах горел свет, что придавало дому уютный, гостеприимный вид. Остановившись перекусить, Ребекка позвонила Робертсонам, своим соседям, и попросила растопить камин в гостиной и включить несколько ламп. Она вставила ключ в замочную скважину, втолкнула чемодан внутрь и вернулась в гараж за компьютером. Закрыв за собою дверь, она удовлетворенно вздохнула. Она не сомневалась, что здесь найдет желанный покой. Ребекка любила этот дом. Здесь она выросла, дом принадлежал ее семье с начала прошлого века, а теперь, когда несколько лет назад ее родители решили перебраться под солнце Нью-Мексико, он стал ее собственностью. Последнее время она бывала здесь редко, поглощенная своей тяжелой, изматывающей работой. Но теперь уж она наконец-то сможет расслабиться!

Вкусный запах донесся до нее из кухни. Пол там был кирпичный, а посередине возвышался большой стол кленового дерева. Тут и там было разбросано несколько плетеных ковриков. На плите стояла зеленая фаянсовая кастрюля. Ребекка подняла крышку и принюхалась. Куриный суп с рисом и овощами.

Оглянувшись, она заметила записку рядом с плитой. Она повесила пальто на стул, взяла листок и прочла:

«Дорогая Ребекка!

Я подумала, что ты приедешь голодная, и кое-что тебе приготовила. В корзинке несколько булочек, в холодильнике тоже есть продукты.

Если что-то понадобится, не стесняйся — звони. Устраивайся и приходи обедать или ужинать. Ждем».

Ребекка увидела корзиночку, украшенную плющом и прикрытую салфеткой. Николь Робертсон все делала артистически: рисовала ли она (листок в руках Ребекки был украшен очаровательной белочкой), складывала ли вещи в корзинку, так что содержимое немедленно начинало казаться восхитительным, или готовила пищу. Последнему дару Ребекка завидовала особенно, ведь ее собственные кулинарные способности не выдерживали никакой критики.

Как бы то ни было, сейчас, в десятом часу вечера, после утомительного пути из Нью-Йорка, Ребекке хотелось только переодеться, устроиться перед камином и, съев тарелку — или две — супу, отключиться.

Она так и поступила.

«Я вернусь к тебе».

Ребекка внезапно проснулась и испуганно огляделась по сторонам. Она действительно слышала мужской голос, или это было во сне? Слова прозвучали так, словно ей прошептали их прямо в ухо. Она прислушалась.

Похоже, она становится шизофреничкой. Конечно же, это был сон. Если бы в дом кто-то залез, то вряд ли стал бы объявлять ей об этом.

Но голос был слышен так ясно, так отчетливо, глубокий голос с легкими акцентом. Да-да, это был нежный южный акцент, медлительный и мелодичный. Слова звучали прочувствованно и страстно, будто торжественная клятва. Остаток сна был смутным, ей вспомнился только дурманящий запах жасмина.

Ребекка встала и потянулась. «Теперь-то уж точно пора в постель», — решила она. Часы на стене показывали час ночи.

Поднявшись в спальню, она обнаружила, что совсем забыла постелить постель. Однако сейчас она чувствовала себя слишком усталой, чтобы стелить ее по-настоящему. Все, что ей нужно, — это одно из многочисленных старинных покрывал, собиравшихся годами и хранившихся на чердаке. В юности Ребекка любила копаться там, отбирая красивые вещи для украшения спальни или гостиной. Одним из ее любимых было очень старое бело-зеленое покрывало, украшенное розами. Его когда-то вышила ее прапрабабушка в память о своей родине — Ирландии. Именно этим покрывалом ей хотелось укрыться.

Взобравшись по узкой лесенке на чердак, Ребекка зажгла свет. У стены стоял шкаф красного дерева с инкрустацией из кедра. В нем мать Ребекки хранила красивое белье и покрывала.

Ребекка провела ладонью по дереву, хранящему в себе множество воспоминаний, и открыла дверцу, с удовольствием вдохнув запах кедра. Шкаф тоже был старинный, он принадлежал ее прапрабабушке Рэчел. Имя мастера не стерлось до сих пор. «П. Маллард, Новый Орлеан», — было выгравировано на медной пластинке.

Она просмотрела стопку покрывал и обнаружила, что нужное ей находится в самом низу.

Сунув руку под стопку, чтобы вытащить его, Ребекка нащупала какой-то маленький металлический предмет и вытащила его вместе с покрывалом.

Это был ключ на тоненькой бархатной ленточке.

Заинтригованная, Ребекка рассматривала ключ, недоумевая, от чего он и почему был спрятан. Она не могла припомнить, чтобы ее мама хоть раз упоминала о нем. Тем не менее она была слишком усталой для того, чтобы обследовать помещение в поисках замка, к которому подошел бы ключ.

Она зевнула. У нее был завтрашний день. И не было ни малейшей причины торопиться. Лучше она внимательно изучит чердак при дневном свете.

Ребекка достала ключ и под влиянием какого-то минутного порыва открыла один из нижних ящиков. Там, завернутые в тонкую бумагу, хранились отделанные кружевами ночные рубашки. Вытащив одну из них, Ребекка ощутила аромат жасмина. Аромат ее давешнего сна. Она подняла рубашку и развернула ее. Она была очень простая — с квадратным вырезом, окаймленная тонкой полоской кружев.

— Почему бы не надеть ее сегодня? — спросила она себя и сама себе ответила: — Потому что в ней я отморожу задницу!

Эта рубашка подходила для жаркой, страстной ночи, для того, чтобы распалить мужчину — счастливого любовника одетой в нее женщины. На взгляд Ребекки, она вовсе не была откровенной, скорее наоборот. Это одеяние невинной искусительницы минувших времен, приоткрывающее и скрывающее одновременно, окутывающее свою обладательницу покровом соблазнительной скромности.

«Я надену ее как-нибудь в другой раз, — пообещала себе Ребекка. — Но не в Вермонте в середине апреля. Это будет довольно глупо».

Она положила рубашку обратно, сгребла в охапку покрывало и решительно закрыла за собой дверь.

На следующее утро Ребекка проснулась поздно. Она повернулась и взяла с ночного столика часы. Двенадцатый час. Ребекка не смогла бы сказать, когда в последний раз она вставала позже семи. Эта ночь затормозила безумный темп ее жизни. Она чувствовала себя освеженной, энергичной, возродившейся.

После продолжительного горячего душа она спустилась на кухню. Из широких окон открывался вид на Зеленые горы. Она смотрела на покрытую сверкающим снегом вершину Мансфилд и представляла себе лыжников, уже немногочисленных в это время года. Ее родной город значительную часть своего бюджета строил на лыжном сервисе. Майк, муж Николь, владел великолепным французским ресторанчиком в лесу. В разгар лыжного сезона он был переполнен мужчинами и женщинами, привлеченными красотами здешних гор.

Ребекка набрала номер ресторанчика, думая, что в этот час Николь должна быть там. Она не ошиблась: после второго звонка ее подруга сняла трубку.

— Привет, — сказала Ребекка, наливая себе большую чашку кофе и добавляя сливки, — хорошо, что я тебя застала. Хочу поблагодарить тебя за вчерашние хлопоты. Суп был просто великолепный, — она отхлебнула кофе, слушая голос Николь.

— Я так рада! Какими судьбами? — воскликнула та, зная, что, как правило, напряженное расписание Ребекки не оставляет ей времени для посещения родного дома.

В голосе Ребекки звучала гордость, когда она сказала:

— Я получила потрясающее предложение. Я должна создать новый дневной сериал.

— Ой, Ребекка, — с энтузиазмом откликнулась ее подруга, — представляю, Что это для тебя значит! Делать, что хочешь и как хочешь!

— Да, — согласилась Ребекка, — мне очень повезло.

— Но почему же ты не в Нью-Йорке?

— Потому что я до чертиков устала от беспрерывно трезвонящего телефона, от агентов и актеров, жаждущих работы в новом фильме. — Ребекка сделала еще один глоток кофе. — Я должна отдохнуть от видеокассет, заполонивших мою квартиру. Она просто превратилась в склад. Я оставила сообщение с просьбой передавать их консьержу. Просмотрю, когда вернусь. Понимаешь, — вздохнула она, — я сама еще не знаю, что хочу сделать, так как же я могу сейчас решить, кто мне подходит, а кто нет?

Николь рассмеялась:

— Представляю, как это, должно быть, — она помедлила, подыскивая слово, — тошно сидеть и целыми днями смотреть кассеты этих хлыщей. Тем не менее, — она шумно вздохнула, — если тебе нужно помочь принять решение, обращайся ко мне!

— Ты же не смотришь ни на кого, кроме Майка, — поддразнила ее Ребекка.

— Ну, лапочка, я хоть и замужем, но ведь еще не умерла, — возмущенно вскричала Николь и расхохоталась. — Смотреть не грех! Кроме всего прочего, ты прекрасно знаешь, что только один мужчина мог бы действительно соблазнить меня — Фрэнк Лангелла, появись он в моем магазине или ресторане. А так старине Майку ничего не грозит. Так что, — добавила она, — если бы ты нашла актера, похожего на него, и сняла в своем «мыле», это было бы райское наслаждение!

Ребекка засмеялась:

— Обещаю, что если найду кого-нибудь хоть отдаленно напоминающего его, то подарю тебе видеокассету.

— Да уж, пожалуйста, — воскликнула Николь и сменила тему: — Так ты придешь обедать?

— Да я всего час назад встала, — созналась Ребекка, — и сейчас еще только завтракаю.

— Ладно, — ответила Николь, — тогда, может быть, придешь на ужин?

— Вот это звучит заманчиво, — сказала Ребекка, — я хочу навести тут порядок, а к тому времени, как я закончу, пойти поужинать будет в самый раз!

— Пригласить для тебя какого-нибудь классного мужика? — предложила Николь.

Ребекка покачала головой, едва удержавшись, чтобы не застонать. Еще одна сваха!

— В этом нет необходимости, — проговорила она, и ее тон не оставил у Николь сомнений в том, что Ребекка думает по поводу ее предложения.

— Я поняла тебя, Ребекка, и обещаю, что никаких сюрпризов не будет, — заверила Николь. — Восемь часов тебя устраивает?

— Вполне, — согласилась Ребекка.

— Тогда до встречи!

Ребекка вылила себе в чашку остаток кофе, а затем, охваченная жаждой открытий, устремилась к лестнице. В разговоре с Николь она не упомянула, что собирается обшарить чердак в поисках замочка, который открывается найденным вчера ключом. Поднявшись на чердак, она извлекла таинственный ключ из кармана джинсов. Она никак не смогла бы объяснить, почему это столь важно для нее — выяснить, к чему подходит ключ. Просто важно, и все тут.

Ребекка огляделась, раздумывая, что же можно открыть этим ключом. Она рассматривала ящики, громоздившиеся вокруг, попыталась открыть сундук, но безуспешно.

В углу она заметила белую металлическую кушетку с наваленными на нее подушками. Ребекка хорошо помнила привычку своей матери убирать ненужные вещи с глаз долой — под кушетку или за нее. Она направилась в угол и наклонилась, заглядывая под кушетку. При виде маленькой деревянной шкатулки она радостно улыбнулась, а затем залезла под кушетку и вытащила ее на свет.

Усевшись на кушетку, Ребекка вставила ключ в замочек. Ключ подошел к нему! Она подняла крышку, и возглас изумления сорвался с ее губ. Внутри ящичка из кедрового дерева находились чьи-то дневники. Ребекка открыла один из них и прочла дату: 1860 год, а рядом имя писавшей — Рэчел Галлагер. Лежавшая там же связка писем, написанных выцветшими, почти неразличимыми чернилами, была перевязана лиловой бархатной ленточкой, точно такой же как та, на которой висел ключик. В загадочной шкатулке имелось также несколько кусочков материи. Вытащив один из них, Ребекка обнаружила, что этот небесно-голубой лоскуток прикрывает фотографию. На обороте ее стояло имя фотографа — Э. Джейкобс.

Ребекка снова перевернула фотографию и замерла, пораженная красотой смотревшего с нее слегка улыбающегося мужчины. Наибольшее впечатление произвели на Ребекку его глаза. Она, разумеется, не могла знать их цвета, но почему-то решила, что они непременно должны были быть голубыми. Это были глаза, чей взгляд проникал в самую душу, и озаряли они мужественное лицо с широким и высоким лбом, красиво изогнутыми бровями и темными вьющимися волосами. Короче говоря, большинство женщин замедлило бы шаг, чтобы бросить на этого мужчину еще один взгляд. «А может быть, даже и не один», — подумала Ребекка.

Прошло несколько минут, прежде чем она смогла оторваться от фотографии и отрешиться от смутного ощущения, что этот мужчина ей знаком.

Это было просто смехотворно. Судя по одежде и по дате, красовавшейся на обороте рядом с фамилией фотографа, — 1861 год, этот мужчина давным-давно покоился в могиле.

Но кто он?!

Ребекка понимала, что он не является ее прапрадедушкой, Барретом Фрезером. Старую фотографию, на которой он был снят вместе со своей женой Рэчел, она видела не раз. Баррет Фрезер не имел ничего общего с таинственным незнакомцем.

Отведя, наконец, взгляд от фотографии, Ребекка снова принялась исследовать содержимое шкатулки. Она обнаружила платок из тонкой материи, окаймленный кружевами, с вышитыми на нем бабочками. В него был завернут золотой медальон на тоненькой цепочке. Это чудесное произведение ювелирного искусства украшали переплетенные буквы «Р» и «М». Ребекка нажала крошечную кнопочку, и медальон раскрылся, явив ее взгляду два миниатюрных портрета — мужской и женский.

Женщину Ребекка узнала сразу: это была ее прапрабабушка Рэчел, а мужчина… тот же самый, что на фотографии!

Ребекка вздрогнула. Художник сумел найти такой оттенок голубого, что глаза мужчины до сих пор казались живыми. А золотистые волосы Рэчел были неотличимы от волос самой Ребекки.

Поддавшись внезапному порыву, Ребекка надела медальон, и он мягко скользнул в ложбинку между ее грудей.

Она взяла в руки один из переплетенных в кожу дневников и на мгновение заколебалась: должна ли она читать их, имеет ли она право вторгаться в личную жизнь своих предков?

«Нет, — машинально ответила Ребекка. Но ведь если Рэчел не хотела, чтобы их прочитали, она уничтожила бы их», — тут же возразила она сама себе.

Может быть, Рэчел как раз хотела, чтобы ее дневники кто-нибудь нашел. И возможно, в ее записях содержатся сведения, которые помогут идентифицировать человека, запечатленного на фотографии. Человека, который не был ее мужем.

«Она должна была очень сильно любить его, — думала Ребекка. — Но не исключено, что я просто фантазирую и мое воображение профессиональной сценаристки заставляет меня домысливать то, чего на самом деле и в помине не было».

Нет, в глубине души Ребекка знала, что она права. Она чувствовала это. Рэчел любила этого человека настолько, что не смогла забыть его, даже выйдя замуж за другого.

Ребекка завидовала подобной любви.

Она поудобнее устроилась на кушетке и начала читать:

«Сегодня я встретила человека, чьей женой я желаю стать. О Боже, я знаю, это звучит глупо, но это правда — я не могу отвести от него глаз. Ни с кем другим я никогда не буду испытывать ничего подобного.

Как могло это случиться? Он полностью завладел моим сердцем…»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Луизиана, 1860

Рэчел Галлагер следила за человеком, скакавшим по свежему лугу на горячем крупном жеребце. Это был один из лучших коней ее отца и очень подходил всаднику. Они двигались как единое целое. Рэчел стояла в тени темно-зеленого дуба, поросшего испанским мхом, и теплый ветерок вместе с запахом росшего неподалеку жасмина окутывал ее ласковым покровом.

Красивый всадник заставил лошадь идти шагом, доказывая, что ею вполне можно управлять. У Рэчел перехватило дыхание, когда он направил животное к трем высоким каменным барьерам. Лошадь и всадник преодолели их легко, без малейшей суеты, к вящему удовольствию зрителей, как белых так и черных, собравшихся вокруг выбеленного забора.

— Клянусь честью, — раздался голос Коннора Галлагера, отца Рэчел. — Я знал, что парень справится с этим проклятым упрямцем. Смотри, смотри, дорогая, — указал он дочери на всадника, снова преодолевшего препятствие, на сей раз на полном скаку.

Руки Рэчел в белых перчатках были судорожно сжаты. Он слишком рисковал. А что, если строптивый жеребец заартачится? Всадник может получить травму или — того хуже — погибнуть. Несмотря на обуревавший ее страх, Рэчел как завороженная следила за ними.

Наконец наездник заставил лошадь взять последнее препятствие и приблизился к ним.

Только теперь она перевела дыхание. Ее отец был прав, как всегда, когда дело касалось лошадей: наездник был великолепен.

— Не желает ли мадемуазель чего-нибудь прохладительного? — раздался позади нее нежный голос.

Рэчел обернулась и увидела настоящую красавицу. Высокую, в тюрбане вишневого цвета вокруг головы, с кофейной кожей и золотыми глазами.

— Да-да, благодарю вас, — пробормотала Рэчел, принимая из ее рук бокал лимонада со льдом. Лед был предметом роскоши на юге. Его привозили по Миссисипи и лишь богатые плантаторы имели возможность запасаться им.

Рэчел старалась получше распробовать фруктовое питье. Для девочки, которая прежде пила только молоко или чай, каждый новый напиток здесь, в Новом Орлеане, куда она прибыла лишь шесть месяцев назад, был в диковинку. Кофе, подаваемый в Кафе дю Монд, пленил ее настолько, что теперь она пила его каждое утро.

Почти все в Новом Орлеане очаровывало Рэчел. Ведь в пансионе в своей родной Ирландии она жила в маленьком замкнутом мирке, а здешняя жизнь так отличалась от той, к которой она привыкла!

— Назовите вашу цену.

При звуке этого глубокого мужского голоса Рэчел подняла голову и взглянула в лицо наездника.

Она увидела свою судьбу. Она знала это так же твердо, как знала собственное имя. В этот миг в ее жизни изменилось все. Любовь совершила это превращение. Быстрое, внезапное, бесповоротное.

— Пять тысяч, как договорились, — ответил Коннор Галлагер.

— Я бы заплатил и вдвое больше, — честно признался всадник, спешиваясь и похлопывая жеребца по шее.

Рэчел пришла в восторг от его загорелых рук с тонкими сильными пальцами. Она легко представила, как они заряжают пистолет, поднимают бокал, сдают карты или держат женскую талию во время танца.

— Рад слышать, что заплатил бы, но слово Коннора Галлагера нерушимо!

— Тогда по рукам. — Высокий мужчина протянул руку Коннору.

Обменявшись рукопожатием с Коннором, он взглянул на Рэчел и улыбнулся, сверкнув белыми зубами. Его голубые глаза засияли.

— Могу ли я представить вам свою дочь Рэчел, мсье? — В голосе Коннора звучала родительская гордость. — Рэчел, это Мэтью Деверо.

Девушка облизнула пересохшие губы. Она уже слышала это имя. Мэтью Деверо был отпрыском одного из первых семейств Луизианы. Богатый молодой креол безупречного происхождения, занимавший главное место в умах мамаш с дочерьми на выданье. Ей с трудом верилось, что он действительно существует, настолько легендарной была его репутация. Он танцевал, ездил верхом, стрелял лучше, мог выпить больше, чем любой другой молодой человек Нового Орлеана. Рассказы о его талантах и похождениях ходили во множестве, также как и слухи о прекрасной любовнице-квартеронке с Рампарт-стрит. Все это и многое другое Рэчел почерпнула от юных американок, их соседок по Гарде-Дистрикт.

— Enchante[1], мисс Галлагер. — Он поднес к губам ее затянутую в перчатку руку.

Рэчел задрожала, хотя его губы даже не коснулись ее кожи.

— Очень приятно познакомиться, мистер Деверо, — пролепетала она.

— Не окажете ли вы мне честь позавтракать у нас? — спросил Мэтью у Рэчел и ее отца.

Коннор бросил испытующий взгляд на дочь.

— С удовольствием, мой мальчик, — в своей обычной манере ответил он.

— Отлично. — Мэтью окликнул долговязого парнишку лет четырнадцати: — Джейсон, поди сюда!

Мальчик поспешил на зов, широкая улыбка расползлась по его темному лицу.

— Как же вы назовете этого красавца, мистер Деверо? — поинтересовался Коннор.

Глаза Мэтью лукаво сверкнули.

— Не будете ли вы столь любезны дать ему имя, мисс Галлагер?

Лицо Рэчел запылало.

— Если вы желаете… — тихо проговорила она.

— Я буду чрезвычайно рад, — ласково ответил он.

Девушка немного подумала.

— Симарон[2], — решила она.

Мэтью Деверо одобрительно улыбнулся. «Подходящая кличка для этого жеребца», — подумал он.

— Прекрасный выбор, мисс Галлагер.

— Отведи Симарона в конюшню, Джейсон, — приказал Мэтью юному груму, — и проследи, чтобы его получше накормили.

Он нежно провел по спине лошади.

— И пусть его хорошенько почистят скребницей.

— Хорошо, сэр, — повиновался Джейсон.

— Разрешите? — спросил Мэтью, предлагая девушке руку.

Она взглядом спросила разрешения у отца. Тот кивнул, и она оперлась на руку Мэтью, который повел ее к дому. Она с благодарностью отметила, что он приспосабливает шаг к ее более мелким шагам. Опираясь на его руку, она ощущала тепло его тела и чувствовала, как перекатываются его мускулы под бледно-серой тканью сюртука.

Дом был самым большим из всех, которые ей довелось видеть со времени переезда в Америку. Это было величественное здание, со всех сторон окруженное мощными дубами, напоминавшими вооруженных часовых. Массивные колонны поддерживали крышу, длинная галерея с красивой железной решеткой окружала верхний этаж, затеняя нижний, облицованный красным кирпичом. Французские двери украшали оба этажа. Некоторые из них были открыты, белые кружевные занавески слегка колыхались. На яркой зелени луга играл солнечный свет.

Крупный пес стоял возле дома, недоверчено глядя на приближающихся людей. Вдруг он вздрогнул и прыжками понесся в их сторону.

Рэчел попятилась при виде громадного зверя, в доли секунды преодолевшего расстояние, отделявшее их от входа в дом. Пес остановился и тихонько зарычал.

— Что это за порода? — спросила девушка.

Мэтью рассмеялся:

— Всего понемножку. Я выиграл его в карты два года назад.

— Вы играли на собаку? — недоверчиво спросила она.

— В тот раз — да. С псом плохо обращались, и я поставил против его владельца пять двойных орлов.

В ответ на ее недоумевающий взгляд он пояснил:

— Двойной орел — это двадцать долларов золотом, мисс Галлагер.

Рэчел была поражена.

— Вы готовы были рискнуть этой суммой, чтобы спасти собаку?

Мэтью пожал широкими плечами. Он не стал развивать эту тему.

«Какой необыкновенный человек!» — думала Рэчел, входя с ним в прохладный вестибюль.

— Анжелика, — негромко позвал Мэтью, и женщина в вишневом тюрбане скользнула в комнату.

— Да, мсье, — отозвалась она своим певучим голосом.

— Проводи мисс Галлагер в одну из верхних спален, чтобы она могла освежиться перед завтраком. Мама и Маргарита дома?

Анжелика заулыбалась:

— Хозяйка у себя в комнате с вашим папенькой, а ваша сестра играет в куклы.

Мэтью хмыкнул:

— Хорошо, Анжелика. — Он повернулся к Коннору Галлагеру: — Могу ли я предложить вам бокал вина, мсье, пока мы покончим с нашим делом?

— Разумеется, мой мальчик, — ответил тот, а дочь сделала ему ласковый знак затянутой в перчатку рукой и начала подниматься по широкой лестнице на второй этаж.

Взгляд Рэчел скользил по портретам предков Мэтью Деверо, развешанным вдоль стен. Особое ее внимание привлек один женский портрет. На нем изображена была красивая немолодая женщина с горделивой осанкой, живыми голубыми глазами и еле заметной горькой складкой в углах рта.

— Это прабабушка мсье Мэтью, — пояснила Анжелика, — баронесса Мадлен-Анна де Шартье. Она была красавица, и вся семья ее очень любила.

Анжелика ввела Рэчел в большую, прекрасно обставленную комнату с массивной кроватью орехового дерева, занимавшей почти целиком одну из стен. Белые противомоскитные занавески были откинуты в стороны и золотистыми шелковыми тесемками подвязаны к резным столбикам. С обеих сторон кровати стояли мраморные ночные столики, на каждом из них по серебряному канделябру. У одной из стен помещался шкаф, у другой — стеганое кресло лилового бархата.

— Как красиво! — воскликнула восхищенная Рэчел.

Ее комната в ирландском пансионе была обставлена просто и практично, без всяких излишеств. «А здесь, — думала девушка, — все дышит роскошью».

— Сейчас я принесу вам воды, и вы сможете привести себя в порядок, мадемуазель, — сказала Анжелика, ласково улыбаясь.

— Благодарю вас, Анжелика. Очень вам признательна, — кивнула Рэчел, продолжая рассматривать комнату.

Дверь за Анжеликой закрылась, а Рэчел продолжала восторженно изучать изысканное убранство помещения. «Маме понравилось бы здесь», — мелькнуло в голове девушки. Это было подлинное женское царство, царство женщины, любящей и ценящей красоту. Сняв перчатки, она провела пальцами по легким занавескам кровати. Тонкие, очень-очень тонкие. Рэчел уселась на маленький диванчик, украшенный вышитыми подушками. Она рассмотрела их и восхитилась мастерством вышивальщицы. На одной из них был изображен спаниель, на другой — пара оленей.

В дверь легонько постучали, и снова появилась Анжелика. Она принесла медный кувшин с водой и вылила ее в фарфоровую раковину. Из глубокого кармана юбки она извлекла маленький флакончик красного стекла.

— Фиалковая эссенция, мадемуазель. Вы не возражаете?

— Нет, — улыбнулась Рэчел.

Анжелика вылила немного эссенции в теплую воду и, втянув в себя воздух, осталась довольна результатом.

— Вам нужно еще что-нибудь, мадемуазель?

Рэчел заверила ее, что не нуждается абсолютно ни в чем. Она сняла шляпу и бросила ее на свободный диванчик.

— Тогда я вернусь за вами через полчаса.

К этому времени вся семья должна собраться за столом.

— Большое вам спасибо, Анжелика.

Рэчел умылась и сразу почувствовала себя освеженной и бодрой. Застегивая платье, она снова перенеслась мыслями к человеку по имени Мэтью Деверо. При воспоминании о его глубоких пленительных голубых глазах сердце ее забилось учащенно.

Колесо судьбы сделало еще один оборот, и явился он — ее принц, ее прекрасный рыцарь, владыка ее души. Без предупреждения он вторгся в ее жизнь и овладел ее сердцем — отныне и навсегда, она чувствовала это.

Красивые губы Рэчел тронула легкая улыбка. Пусть он еще ничего не знает, но дело обстоит именно так. Это знает она!

— Так вы совсем недавно в Америке, мисс Галлагер?

— Совершенно верно, — ответила Рэчел на вопрос, заданный матерью Мэтью, и проглотила вторую ложку нежнейшего протертого супа с кусочками лангуста, лука и картошки, — я училась в пансионе, когда мои родители переехали в Америку, а затем задержалась там еще — занималась с несколькими девочками.

— Вам нравится преподавать? — спросила Фрэнсис Деверо.

— Очень нравится, мадам, — ответила Рэчел с энтузиазмом, и ее голубые глаза загорелись. — Я с величайшим удовольствием учила их и наслаждалась возможностью расширить границы их мира, ограниченного прежде лишь родной деревней.

— И как же вы достигали этого? — спросил Мэтью. Он был не в состоянии отвести от нее взгляд с тех пор, как она вошла в комнату, а вернее, с того самого момента, как он увидел ее под старым дубом. И причиной было вовсе не ее очарование, ведь Мэтью приходилось встречать женщин гораздо более изысканных и пре красных, чем мисс Галлагер. Он сам толком не понимал, что случилось. Если бы он верил в колдовство, то решил бы, что попал в тенета волшебницы.

В течение нескольких мгновений Рэчел как зачарованная смотрела на Мэтью.

— Обучая их чтению, мсье, — наконец ответила она. — Обладая этим даром, они могут познать неизведанные места, чужую жизнь, новые события и вещи. Знание, я уверена, есть наилучший базис для человеческой жизни.

— Это у нее от матери, — перебил Коннор Галлагер, с гордостью взглянув на дочь. — А что до меня, — он пожал широкими плечами, — то у меня как-то никогда не было времени для чтения.

На любящий взгляд отца Рэчел ответила тем же:

— Мой папа хочет сказать, что в некоторых кругах Ирландии образование рассматривалось как пустая трата времени, совершенно излишняя для молодого человека из католической семьи.

— А как же ваша мама? — спросила Фрэнсис.

— Мама принадлежит к английскому дворянству, мадам, — пояснила Рэчел, — и она получила воспитание, соответствующее ее положению.

— Это одна из причин моего переезда в Америку, — проговорил Коннор. — Здесь человек есть человек, и плевать на его религию. Очень грустно, что у меня дома твое вероисповедание значит больше, чем ты сам. — Коннор поднял свой бокал и осушил его до дна.

Впервые Рэчел слышала, чтобы ее отец говорил о собственной родине с такой горечью.

— Здесь тоже достаточно острых проблем, мистер Галлагер, — заверил его Мэтью. — Если в ближайшее время они не разрешатся, то, я боюсь, мы вынуждены будем «спустить с цепи войну».

— Сомневаюсь, что твоя матушка, Мэтью, находит подобные темы подходящими для застольной беседы, — заметил мистер Деверо-старший.

Фрэнсис Деверо бросила нежный взгляд в тот конец стола, где сидел Эдуард, человек, с которым она была связана супружескими узами в течение вот уже двадцати семи лет. Он ответил ей едва заметным ласковым жестом.

— Мы должны пригласить в гости вашу маму, — заявила она, обращаясь к Рэчел.

— Она будет очень рада, мадам.

Рэчел знала, что Кэтлин Энсли Галлагер пожертвовала многим ради брака с небогатым ирландцем, и одной из жертв стало изгнание из привычного круга. Знакомство с дамой типа Фрэнсис Деверо, возможность бывать у нее в доме означали бы для ее матери возвращение в хорошее общество. Рэчел чувствовала, что ее сердечная, искренняя мать и мать Мэтью понравятся друг другу.

— Превосходно, — заметила Фрэнсис, — в таком случае это произойдет в ближайшее время. — Она взглянула на своего сына, чей взор был прикован к их прелестной гостье. — Да-да, я думаю, в самое ближайшее.

Рэчел вспыхнула, встретившись глазами с Мэтью. Она первая отвела взгляд и постаралась сосредоточить внимание на стоявшей перед ней тарелке. Через некоторое время она украдкой подняла глаза и посмотрела на его руки. Длинные тонкие пальцы сжимали ножку хрустального бокала, наполненного вином. Рэчел обратила внимание на золотое кольцо с топазом, украшавшее его левый мизинец. Камень сверкал словно застывшая капля расплавленного золота. «Оно идет ему, — подумала Рэчел, — гораздо больше, чем пошли бы более дорогие камни». В этом кольце было нечто необычное, индивидуальное. Оно свидетельствовало о том, что его обладатель следует своим собственным вкусам, а не привычкам общества, в соответствии с которыми ему следовало бы носить нечто более дорогое, скажем бриллиант, сапфир или рубин.

Слуги унесли суп и вернулись с холодными мясными закусками, сырами и свежим, еще теплым, хлебом.

Постоянно ощущая присутствие человека, сидящего напротив нее, Рэчел практически потеряла аппетит. Она слушала, как он говорит с ее отцом о лошадях, но тема их разговора не имела для нее никакого значения. Говори он о базарных ценах на рыбу, она все равно наслаждалась бы самими звуками его голоса. «Какая у него приятная манера говорить! Похожа на ирландскую», — думала девушка.

— Вы ездите верхом, мисс Галлагер? — спросил Мэтью, когда, поднявшись из-за стола, они вдвоем прогуливались по лужайке. Мистер Галлагер и родители Мэтью расположились на веранде, потягивая прохладительные напитки.

Рэчел искоса взглянула на Мэтью.

— Немного, — пробормотала она, сознавая, что под верховой ездой он едва ли подразумевает прогулку на ее маленькой и очень спокойной кобылке.

— Тогда вы, быть может, согласитесь покататься со мной в один из ближайших вечеров? — спросил Мэтью, останавливаясь под развесистым дубом.

Ни минуты не колеблясь, Рэчел выпалила:

— С огромным удовольствием, сэр.

— «Мэтью», пожалуйста! — попросил он.

Рэчел почувствовала, как заколотилось у нее сердце. Интересно, чувствует ли он то же, что она, или все это просто ее глупость?

— Мэтью, — послушно произнесла она, и голос ее звучал хрипло.

— А можно мне называть вас «Рэчел»?

Разрешение было дано незамедлительно.

— Красивое имя Рэчел, — оказал он.

— Так звали мою бабушку.

Мэтью рассмеялся:

— Значит, у нас с вами есть нечто общее. — Его голубые глаза весело сверкнули. — Меня тоже назвали в честь маминого отца — некоего Мэтью Алленкура из Филадельфии.

— Так ваша мама с Севера? — с любопытством спросила Рэчел. Даже того непродолжительного времени, которое она провела в Новом Орлеане, оказалось достаточно, чтобы узнать о глубокой пропасти, лежащей между коренными обитателями Юга и теми, кого здесь называли «янки». Сама она жила в той части города, где селились выходцы из всех стран света. В доме, ближайшем к их собственному, обитало семейство Чандлеров. Мистер Чандлер был служащим нью-йоркского банка. Его жена стала близкой подругой матери Рэчел, в то время как сама Рэчел очень сблизилась со старшей из трех девочек Чандлер.

— Она из хорошей старой филадельфийской семьи, — пояснил Мэтью. — Я был там два месяца назад. У меня там масса кузенов и кузин, а мой дядя возглавляет семейный бизнес. Я ездил туда, чтобы присутствовать на свадьбе одного из кузенов. Мы должны были отправиться туда всей семьей, но моя сестра как раз перед этим перенесла тяжелую пневмонию и решено было не подвергать ее тяготам длительного путешествия.

— Она полностью оправилась?

Мэтью улыбнулся.

— Да, слава Богу! — с чувством произнес он. — Хотя она до сих пор быстро устает. Кроме того, ее гувернантке пришлось уйти от нас, чтобы ухаживать за сестрой, которая сейчас в интересном положении, и Маргарита очень скучает.

Теплота, звучавшая в его голосе, была приятна Рэчел. По тому, как Мэтью Деверо рассказывал о Маргарите, становилось совершенно очевидным, что он нежно любит свою младшую сестру.

— Могу ли я быть ей чем-нибудь полезной? — предложила она совершенно искренне и не задумываясь о последствиях.

— Вы готовы пожертвовать своим временем, чтобы заниматься с моей сестрой?

— Я полагаю, — проговорила Рэчел, — что могла бы уделять ей несколько часов в неделю, если, конечно, ваши родители не будут возражать.

— Они будут чрезвычайно признательны вам, я уверен. — Мэтью взял ее руку и прижался к ней теплыми губами. — И мне тоже это будет очень приятно, — добавил он, и голос его прозвучал хрипловато и ласково.

— Рэчел! — позвал Коннор Галлагер. — Пора домой, дорогая!

Сердце Рэчел отчаянно забилось, когда губы Мэтью прикоснулись к ее коже.

Что такое с ней творилось?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Не было ни единого дня в течение последних двух недель, когда бы я не думала о Мэтью. Каждое утро я просыпаюсь с мыслями о нем, о том, какое важное место занял он в моей жизни.

Два раза мы катались верхом по восхитительной Ривер-Роуд. Именно там, знакомясь под руководством Мэтью с этими чудесными местами, я обнаружила, что все сильнее запутываюсь в его сетях.

Неужели любовь, думаю я, настолько похожа на волшебные чары, что каждая встреча многократно усиливает чувство? Кажется, будто некая фея брызнула на меня колдовским зельем, пока я спала. Но если это и впрямь волшебство, я желала бы, чтобы оно длилось вечно».

Рэчел закрыла дневник, мысли ее были далеко-далеко от их новоорлеанского дома. Подперев щеку правой рукой, она рассеянно смотрела в окно своей спальни. Задумчивость ее была столь глубока, что она не замечала даже порхания птиц, беззаботно распевавших на дереве прямо перед окном.

Кэтлин Энсли Галлагер вошла в спальню дочери, держа в руках большую глазурованную вазу с только что срезанными цветами.

— Неправда ли, они прекрасны? — спросила Кэтлин и осторожно поставила вазу на низкий столик.

— Я просто не в силах совладать с собой, когда вижу цветочницу на базаре. У одной старушки сегодня были замечательно подобранные букеты, а я еще добавила несколько цветов из нашего сада. — Она наклонилась и с наслаждением втянула в себя аромат.

Рэчел услышала голос матери и обернулась. Она прекрасно знала, что ее мать бывала совершенно счастлива, когда работала в собственном маленьком цветнике, сажала растения по своему вкусу, ухаживала за ними, компоновала.

Что касается Рэчел, то работа в саду, как таковая, мало увлекала ее, хотя результаты этой работы неизменно радовали. Она с большим удовольствием брала краски и старалась запечатлеть то, что столь искусно создавала ее мать.

— Я просила Лизль подать нам чай сюда, если ты не возражаешь, моя милая, — сказала Кэтлин.

— Я буду очень рада, мама, — ответила Рэчел, убирая дневник в ящик секретера и запирая его крошечным ключиком.

Ее действия не остались незамеченными ее матерью, которая, однако, предпочла отложить разговор на эту тему до того момента, как им подадут чай.

Лизль, цветная служанка, но не рабыня, а свободная, появилась в дверях с серебряным подносом в руках. На подносе красовался пузатый чайник и чайный сервиз тонкого китайского фарфора. Каждый предмет был украшен одним и тем же рисунком: голубая веточка глицинии в форме буквы «А» на белом фоне. Поставив поднос, Лизль опустила руку в карман своего белого передника и извлекла оттуда пухлый конверт кремового цвета.

— Для вас, мадемуазель, — объявила она, протягивая конверт Рэчел. — Один из слуг Деверо принес его несколько минут назад.

Тон служанки ясно свидетельствовал о том, что знакомство ее госпожи с одним из самых уважаемых семейств Нового Орлеана льстит ей. Удаляясь из комнаты, она радостно улыбалась.

Кэтлин налила дочери чашку крепкого чая, добавила молока и сахара, в то время как Рэчел взламывала восковую печать и вскрывала конверт.

— От мистера Мэтью Деверо, наверное? — спросила Кэтлин, слегка приподняв брови.

Не отрывая взгляда от изящного женского почерка, Рэчел покачала головой:

— Нет, мама, от его матери.

От внимания Кэтлин не укрылся румянец, вспыхнувший на щеках дочери. Ей было совершенно ясно, что Мэтью Деверо для Рэчел есть нечто большее, чем случайное увлечение. В лице девушки появилось что-то такое, чего не было прежде.

— Вот твой чай, Рэчел.

Рэчел взяла чашку из рук матери и улыбнулась ей. Она отпила глоток, и мысли ее вернулись к только что полученной записке. В ней содержалось приглашение Рэчел и ее родителям присутствовать на торжественном обеде, который семья Деверо давала на следующей неделе в своем городском доме.

— Нас приглашают на обед к Деверо, здесь, в Новом Орлеане.

— Можно взглянуть? — вежливо спросила Кэтлин.

— Разумеется, мама. — Рэчел передала ей письмо.

Снова взяв свою чашку, Рэчел прихлебывала чай и наблюдала, как взгляд ее матери скользит по изящным строчкам. Несколько минут Кэтлин раздумывала, и Рэчел с трудом сдерживала нетерпение.

Наконец, не в силах ждать более, она спросила:

— Ну так что же, мы сможем пойти, мама?

— Тебе хочется, детка? — Кэтлин знала ответ заранее.

Рэчел кивнула.

— Да, мама, — откровенно призналась она. — Очень хочется.

Кэтлин перегнулась через низенький столик и накрыла руку дочери своей. Она очень гордилась своим ребенком и с радостью думала о том, в какую прелестную женщину превращается Рэчел. Она с большим трудом перенесла разлуку с дочерью, остававшейся в частной школе, меж тем как они с Коннором начинали свою жизнь в Америке. Но они заранее решили, что, лишь став на ноги в новой стране, смогут привезти туда свою девочку. И Кэтлин заручилась обещанием собственных родителей позаботиться о внучке, если с ней и Коннором что-нибудь случится.

— Что ж, я думаю, мы должны пойти, — ласково сказала она. — Я пошлю ответ миссис Деверо, поблагодарю за приглашение и напишу, что мы его принимаем. — И, не снимая руки с руки дочери, Кэтлин спросила: — Тебе нравится Деверо-младший?

Рэчел подняла на мать глаза — голубые с легким оттенком серого. Она понимала, что не сможет солгать матери ни в чем, а тем более в столь важном для нее вопросе, как ее чувство к Мэтью.

— Я люблю его, — без обиняков призналась она.

Глубокий вздох вырвался из груди Кэтлин:

— И он отвечает тебе взаимностью?

Рэчел пожала плечами:

— Я, честное слово, не знаю, мама.

Она высвободила свою руку из-под материнской, поднялась и сделала несколько шагов:

— Я никогда не говорила с ним о своих чувствах.

— Тебе всего лишь восемнадцать, Рэчел. Быть может, это просто увлечение? — предположила Кэтлин.

Рэчел обернулась и пристально взглянула на мать:

— Тебе было семнадцать, когда ты полюбила папу, правда ведь?

Кэтлин задумчиво улыбнулась, оказавшись во власти воспоминаний.

— Правда, — согласилась она. — Я встретила твоего отца, и с этого момента все остальные мужчины перестали для меня существовать.

— То же самое и у меня с Мэтью, — призналась Рэчел. — С нашей первой встречи, когда папа поехал в имение Бель-Шансон покупать лошадь и взял меня с собой, я поняла, что Мэтью именно тот человек, за которого я хочу выйти замуж.

— А если он вовсе не хочет на тебе жениться? — возразила Кэтлин. — Ты когда-нибудь думала об этом?

— Я думаю, что я ему небезразлична, — проговорила Рэчел.

— Он позволял себе лишнее? — настаивала Кэтлин.

— О нет, мама! — Рэчел кинулась на защиту Мэтью. — Он человек благородный. Даже когда мы катаемся верхом, нас постоянно сопровождает грум. Ничего недозволенного между нами не было, честное слово. Ты можешь верить мне!

Кэтлин снова вздохнула:

— Да, слава Богу, могу.

С полной откровенностью Рэчел добавила:

— Хотя он ничего мне не говорил, кое-что я чувствую.

Кэтлин поднялась и стала рядом с дочерью, слегка поглаживая ее распущенные светло-золотые волосы.

— Ты еще так молода, моя девочка, а он мужчина, мужчина в полном смысле этого слова, и привык получать то, чего хочет.

— Значит, — Рэчел повернулась лицом к матери, — до тебя дошли те же слухи, что и до меня?

— Миссис Чандлер рассказала мне о репутации Мэтью Деверо, если ты это имеешь в виду, — ответила Кэтлин. — И я весьма ей признательна.

Похоже было, что ее мать чего-то недоговаривает. Подумав несколько секунд, Рэчел облизала пересохшие губы и выпалила:

— И она рассказала тебе о доме на Рампарт-стрит?

На сей раз покраснела Кэтлин Энсли Галлагер.

— Да, — коротко ответила она.

— Меня это не волнует, мама, — твердо заявила Рэчел. — Это прошлое.

— Если он все еще содержит ее, то это самое что ни на есть настоящее, — возразила Кэтлин. — Да и как бы то ни было, он по всем меркам настоящий мужчина, а мужчины весьма привержены плотским удовольствиям.

— Я не стану порицать Мэтью за его нынешнюю компанию, мама, или сердиться за то, что у него была эта женщина, имени которой я не знаю, — великодушно произнесла Рэчел, веря, что говорит искренне. — В настоящий момент я не имею никаких прав на него.

— Но хочешь иметь, — констатировала Кэтлин.

— Хочу всем сердцем, — просто ответила ее дочь.

Искренность Рэчел прошла проверку на прочность менее чем через три дня, когда она в сопровождении своей ближайшей подруги Каролины Чандлер переступила порог мадам де ла Пёр. Эта модистка, чье ателье модной одежды располагалось на Вьё-Карэ, была рекомендована матерью Каролины как лучшая в Новом Орлеане. Ее изысканные туалеты вполне стоили потраченных на них средств, ибо, по словам миссис Чандлер, в них не стыдно было показаться в Лондоне и даже Париже.

Девушки расхаживали между многочисленных рулонов роскошных тканей, помещавшихся в одной из комнат, когда навстречу им вышла сама мадам.

— Bonjour, mesdemoiselles[3], — произнесла она ласковым голосом с акцентом, выдававшим уроженку Луизианы. — Чем могу быть вам полезной?

— Моя подруга собирается на очень важный для нее званый обед, — принялась объяснять Каролина. — И мы решили, что вы смогли бы сделать для нее что-нибудь выдающееся.

— Oui, quelque chose incregable, n'est-pas?[4]

Мадам де ла Пёр окинула фигуру Рэчел оценивающим взглядом. Из кармана передника она извлекла сантиметр, огрызок карандаша, записную книжечку и начала делать какие-то пометки, приказав своей помощнице принести из другой комнаты несколько рулонов материи.

Рэчел стояла неподвижно, вытянув руки, пока модистка, оборачивала и драпировала вокруг ее тела различные ткани. Некоторые мадам немедленно забраковала, но две сочла достойными внимания.

— Лучше всего будут розовый шелк с темно-голубым бархатом, — объявила мадам с видом знатока.

Она отдала оба рулона помощнице и попросила Рэчел присесть, пока она сходит за альбомом с моделями.

Рэчел и Каролина последовали ее приглашению, и в комнату вошла служанка, предложившая каждой из них по бокалу шампанского.

Пока они ждали, потягивая шампанское, в комнате появилась еще одна клиентка и принялась вертеться перед трельяжем красного дерева, проверяя, как на ней сидит бальное платье.

Рэчел подумала, что ей редко доводилось встречать столь прелестное и грациозное создание, как эта молодая женщина. Примерно ее возраста, как решила Рэчел. Платье цвета темного золота гармонировало с золотистой кожей и темными, искусно завитыми волосами.

Женщина очередной раз повернулась и резко остановилась, заметив, что она в помещении не одна.

— Oh, pardonnez-moi[5], — попросила она с любезной улыбкой. — Я не знала, что у мадам сейчас другие клиентки. Вы должны извинить меня!

— За что же? — ответила Рэчел, отметив про себя, что платье сидит на девушке превосходно. Если мадам де ла Пёр соорудит для нее нечто подобное, Мэтью не отведет от нее глаз весь вечер!

Девушка подошла к ним поближе.

— Вам оно нравится? — спросила она с легким беспокойством в голосе, глядя на них широко раскрытыми светло-карими глазами.

— Оно очень красивое, мадемуазель, — ответила Рэчел и добавила: — так же, как и вы сами.

— Merci[6], мадемуазель, — откликнулась незнакомка.

— Не стоит благодарности, — возразила Рэчел, — я всего лишь констатировала очевидное.

— Тем не менее вы очень любезны.

Молодая женщина еще раз внимательно оглядела себя в зеркале и, казалось, осталась довольна результатом.

В комнату вернулась мадам де ла Пёр, нагруженная увесистыми альбомами с зарисовками самых разнообразных туалетов.

— Здесь вы почерпнете кое-какие идеи, мадемуазель, — пояснила она. — Посмотрите внимательно, не найдете ли вы что-либо себе по вкусу.

— Я уже нашла, — заявила Рэчел. — Больше всего мне нравится вот этот фасон. — Она указала на туалет незнакомой девушки.

— У мадемуазель прекрасный вкус, — похвалила модистка, — но, быть может, декольте стоит сделать менее глубоким?

Рэчел снова взглянула на золотистое платье, отметив, что она чуть полнее в груди, чем прекрасная незнакомка.

— Нет, я считаю, что именно такой фасон пойдет мне больше всего, — наконец объявила она.

«Я уже не школьница, — решила Рэчел, — и на званом обеде все должны понять это раз и навсегда».

— Ты уверена, Рэчел? — спросила Каролина. — Твоя мама может быть против.

— Нет, я хочу именно такое, — настаивала Рэчел.

— Как желаете, мадемуазель Галлагер, — вмешалась мадам, стремясь угодить заказчице. — Я отдам ваш туалет в работу immйdiatement[7] и через два дня жду вас на примерку.

— Превосходно, мадам, — согласилась Рэчел. — Через два дня я буду у вас.

Покончив со своим делом, Рэчел и Каролина направились к выходу, и в этот момент помощница мадам вернулась в комнату, держа в руках корзинку со швейными принадлежностями.

— Итак, — обратилась мадам де ла Пёр к неизвестной девушке, — вы довольны, мадемуазель дю Лак?

Та обернулась и, широко улыбнувшись, ответила:

— Я в восторге от этого платья, мадам, и думаю, что Матьё тоже придет в восторг.

Услышав это имя, которое, как ей было известно, соответствовало английскому «Мэтью», Рэчел остановилась у выхода.

— В чем дело, Рэчел? — спросила Каролина, уже взявшаяся за дверную ручку.

— Ш-ш-ш, — прошептала она на ухо подруге, не сводя глаз с мадемуазель дю Лак. Сердце ее отчаянно колотилось, она ждала окончания разговора.

— Записать этот наряд на счет мистера Деверо? — спросила помощница мадам, открывая свой гроссбух.

— Mais, oui[8], — воскликнула заказчица, направляясь в кабинку для переодевания.

«На счет Мэтью Деверо».

Несколько мгновений Рэчел чувствовала, что ей не хватает воздуха. Эта прелестная молодая женщина вне всякого сомнения была любовницей Мэтью, его fille de joie[9].

— Деверо, — в изумлении прошептала Каролина. — Ты слышала, Рэчел?

Рэчел бросила на нее предостерегающий взгляд.

— Да, — слабо проговорила она и выскочила из комнаты. Остановившись на тротуаре, она глубоко вздохнула и попыталась взять себя в руки. Стремительное бегство было не лучшим вариантом, хотя в данный момент ей больше всего на свете хотелось бежать без оглядки, сделав вид, что она ничего не слышала.

«Эта женщина, эта прелестная молодая женщина делила с Мэтью постель, — стучало в мозгу Рэчел. — Он оплачивал ее наряды, ее дом, все ее пожелания и прихоти, в обмен на исключительное право пользоваться ее ласками».

— Рэчел!

Она услышала, как ее зовут, и очнулась от своего оцепенения. Рядом с ней сидела Каролина и с тревогой вглядывалась в ее небесно-голубые глаза.

— Все в порядке, Каролина, — успокоила она подругу, слабо улыбнувшись.

— Ты уверена? — спросила Каролина. — Не так-то легко слышать то, что ты только что выслушала.

Рэчел вздохнула.

— Можно подумать, я и не подозревала, что он содержит женщину, — пробормотала она.

— Но ты не встречалась с ней, — уточнила Каролина.

Рэчел пристально взглянула на подругу:

— Ты совершенно права.

Она повернулась и уставилась на дверь, ведущую в приемную мадам де ла Пёр.

— Пойдем, — торопила Каролина, держа Рэчел за руку и направляясь с ней к коляске, ожидавшей их в нескольких шагах от входа в ателье. Садясь в коляску, Рэчел на мгновение задержалась и еще раз взглянула на входную дверь. Она увидела, что подле нее остановился легкий экипаж, запряженный парой прекрасных гнедых лошадей. Возница, высокий стройный мужчина, соскочил на землю и помог вышедшей из ателье мадемуазель дю Лак сесть в экипаж.

Подсаживая ее, мужчина повернул голову и оказался лицом к лицу с Рэчел.

Минуту Мэтью потрясено взирал на нее, затем, ответив на какой-то вопрос спутницы на том же беглом французском, на каком говорила она сама, вскочил на свое место, натянул вожжи, и экипаж исчез за углом.

Рэчел опустилась на плюшевое сиденье коляски и закрыла глаза.

— Давай не будем сегодня заезжать к Колберну, хорошо? — спросила она у Каролины. — Я вдруг почувствовала, что ужасно устала.

— Если хочешь, мы можем поехать в книжный магазин завтра, — согласилась ее подруга.

Весь путь они проделали молча. Выйдя из коляски, девушки остановились на мощенном кирпичом тротуаре, каждая перед своим домом.

— Если ты захочешь поговорить… — начала было Каролина.

— Спасибо большое, но нет. Тут нечего сказать, не так ли?

— Тем не менее…

Рэчел подняла щеколду кованой железной калитки, ведущей к парадному входу. В отличие от креолов, строивших дома тыльной стороной к улице, американцы и другие обитатели этой части города предпочитали, чтобы их дома выходили на улицу фасадом. Раскидистые орехи и магнолии отделяли здания от проезжей части.

— Я признательна тебе за участие, правда признательна, — твердо сказала Рэчел, — но в нем нет необходимости. Я просто хочу побыть одна.

— Как хочешь, — уступила Каролина. Она нежно обняла подругу и направилась к собственному дому.

Рэчел повернула стеклянную ручку на входной двери и вошла в прохладный холл. Прислонившись спиной к двери, она пыталась собраться с силами до тех пор, пока из внутренних комнат не появилась Лизль.

— Что-нибудь не в порядке, мисс Рэчел? — спросила она и поспешила к девушке, чтобы помочь ей снять жакет.

Рэчел развязала ленты своей шляпы, облизнула губы.

— Мне ужасно жарко, вот и все, — сказала она, чтобы объяснить, почему она столь стремительно скинула жакет. — Можно мне немножко твоего холодного лимонада?

— Конечно, мисс Рэчел. Прислать его к вам в комнату?

Рэчел на минуту задумалась:

— А мама дома?

— Она поехала покататься вместе с вашим батюшкой, больно уж вечер хорош. Вскоре после вас они и уехали.

— Тогда, — распорядилась Рэчел, — пусть его принесут в библиотеку.

— Как желаете, мисс, — ответила Лизль, принимая из рук Рэчел шелковую шляпу.

Рэчел медленно пересекла холл и вошла в комнату, служившую библиотекой. Когда-то это была вторая гостиная, но вскоре после переезда в этот дом Кэтлин превратила ее в библиотеку. Книги находились повсюду вперемежку с цветами в разнообразных вазах и изображениями лошадей. Комната ничуть не походила на холодные торжественные библиотеки аристократических домов, она была простой и удобной. Книги, принадлежащие главным образом Рэчел и ее матери, внимательно прочитывались и представляли собой, как правило, романы и поэзию. Приехав в Америку, Рэчел заинтересовалась литературой своей новой родины, и многие находившиеся в библиотеке романы были совсем недавно присланы из книжного магазина Колберна. Вышитая сатиновая закладка все еще лежала в только что прочитанной ею книге Натаниэля Готорна «Блудная буква».

Буква стыда.

А блудная женщина? Испытывает ли она стыд?

По мадемуазель дю Лак этого не чувствовалось. Напротив, она выглядела счастливой и уверенной в себе.

Опустившись на набитый конским волосом диванчик, Рэчел расстегнула несколько верхних пуговиц своей муслиновой блузки. Любит ли Мэтью эту женщину? Мысль об этом пронзила болью все ее существо. Рэчел сидела, сжав руки и кулаки и не в силах думать ни о чем другом, пока не появилась Лизль со стаканом лимонада.

— Вам точно ничего больше не нужно, мисс Рэчел? — с тревогой спросила Лизль.

Рэчел заставила себя улыбнуться.

— Абсолютно ничего. У меня немного разболелась голова, вот и все.

Она протянула руку и взяла бокал с холодным лимонадом. Она отпила глоток и сказала с деланным облегчением:

— Замечательно! Это именно то, что мне нужно!

Из открытого окна донесся отдаленный раскат грома. Рэчел поднялась со своего места и выглянула наружу.

— Похоже, что приближается гроза, — сказала она вслед удаляющейся из комнаты служанке.

Небо начало темнеть. Живя в Ирландии, Рэчел любила наблюдать за бешеным разгулом стихии. Вспышки молний и удары грома, это дикое буйство необузданной природы, задевало какие-то тайные струны ее души. Здесь, в более теплом и влажном климате, воздух был, казалось, плотнее, и надвигающаяся гроза заставляла Рэчел прямо-таки физически ощущать его давление.

Надвигающаяся непогода вполне соответствовала ее внутреннему состоянию.

В ее душе, переполненной любовью к Мэтью, тоже поднялась буря. Одно дело знать, что у предмета твоей страсти есть любовница, и совсем другое — встретиться с ней лицом к лицу.

Как ей держать себя при следующей встрече с Мэтью? Сделать вид, что ничего не произошло? Что она и слыхом не слыхала о существовании женщины, находящейся у него на содержании? Ведь считается, что настоящие леди не имеют никакого понятия о подобных вещах, а если даже и имеют, то ни при каких обстоятельствах не станут говорить о них с мужчинами.

Она вспомнила слова, столь легкомысленно сказанные ею на днях в разговоре с матерью. Какой по-детски наивной казалась она себе сейчас, когда ревность запустила свои безжалостные когти в ее неопытное сердце!

Рэчел сама не заметила, сколько времени она простояла у окна, вглядываясь в быстро темнеющее небо. Несколько раз его перерезали ослепительные зигзаги молний, заставляя девушку зажмуриваться. Струи дождя представлялись ей потоком крошечных вражеских стрел. Этот бурный, стремительный ливень не имел ничего общего с мелким моросящим ирландским дождиком.

Из холла донесся какой-то шум, звуки голосов, и Рэчел решила, что ее родители вернулись домой, спеша укрыться от непогоды.

Дверь в библиотеку распахнулась, и, обернувшись, Рэчел прижала руку к губам, чтобы сдержать возглас изумления.

ГЛАВА ПЯТАЯ

«Я ожидала увидеть в дверях кого угодно, но только не Мэтью Деверо. Его появление было настолько неожиданным, что я едва не выронила стакан с лимонадом, который держала в руке.

Застигнутая врасплох этим внезапным вторжением, я почувствовала, что сердце готово выскочить у меня из груди».

Рэчел с трудом выговорила его имя, настолько она была потрясена. Тяжелый стакан чуть не выпал у нее из рук, и в последний момент она сжала его гак сильно, что грани отпечатались на ее ладони.

— Мэтью, — произнесла она еле слышно.

— Прошу прощения, мисс Рэчел, — извинилась Лизль, возникая в дверях следом за высокой мужской фигурой, — но мистер Деверо настаивал на том, чтобы увидеть вас немедленно, и не дал мне времени справиться, принимаете ли вы. — Тут она бросила на него суровый взгляд за вопиющее нарушение этикета.

К Рэчел наконец вернулся голос.

— Не беспокойся, Лизль, — ответила она, собравшись с мыслями и отходя от окна. — Я приму мистера Деверо.

Дрожащей рукой она поставила стакан на маленький мраморный столик.

— Но, мисс Рэчел… — начала было Лизль.

Рэчел прекрасно понимала, что хочет сказать их домоправительница. Она была дома без старших, наедине с мужчиной. Более того, с мужчиной, пользовавшимся репутацией распутника, — вещь абсолютно недопустимая.

Соображения приличий — Рэчел сознавала это — требовали, чтобы она отказала ему, дала ясно понять, что сегодня не принимает. Но с не меньшей ясностью она сознавала, что не в силах отказать Мэтью — ни сейчас, ни когда бы то ни было.

— Я хочу только поговорить с мадемуазель Галлагер об одном важном деле, — настаивал Мэтью, снимая свою кремовую фетровую шляпу с низкой тульей и широкими полями и аккуратно опуская ее на стопку книг, громоздившуюся на ближайшем столике.

Лизль по-прежнему маячила в дверях, ожидая указаний хозяйки.

— Я выслушаю то, что мистер Деверо хочет мне сказать, Лизль, — решительно сказала Рэчел, усаживаясь в одно из удобных мягких кресел и складывая руки на коленях в попытке скрыть их предательскую дрожь — свидетельство нервозности, охватившей ее с появлением Мэтью. Он заполнял собой, казалось, все пространство комнаты и почему-то напомнил ей большого гладкого черного кота. И он заставлял ее нервничать.

Посмотрев на нее внимательным, понимающим взглядом, Лизль кивнула.

— Я буду поблизости, на случай, если понадоблюсь вам, мисс Рэчел, — объявила она и еще раз неодобрительно сверкнула глазами в направлении Мэтью. После этого сообщения она прикрыла за собой дверь и, наконец, оставила их вдвоем.

— Я должен был вас увидеть, — сказал он.

Рэчел подняла голову и посмотрела на него. Он находился всего в нескольких шагах от нее.

Кремовый сюртук и такие же брюки прекрасно сидели на его стройной фигуре. Бронзового цвета шелковый жилет и такой же галстук дополняли его костюм. Глаза Рэчел остановились на булавке для галстука, украшенной топазом, таким же как тот, что он носил на пальце. Она уставилась на нее, найдя, что это безопаснее, чем глядеть ему в глаза.

Мэтью был, однако, иного мнения.

— Посмотрите на меня, — мягко приказал он своим глубоким, медлительным голосом.

Не будучи в состоянии противиться этому нежному, но требовательному тону, Рэчел подняла глаза.

— Вот так уже лучше, — усмехнулся он. — Я хочу объясниться с вами по поводу сегодняшней встречи, по поводу того, что я как будто не узнал вас.

— В этом нет нужды, — прервала его Рэчел. — Я думаю, что знаю о мадемуазель дю Лак все, что мне требуется знать.

Если он и был удивлен тем, что Рэчел известно имя его любовницы, то виду не подал.

— А я, — сказал он, — думаю, что не знаете.

— Я знаю, что она… что вы… — Голос Рэчел дрогнул, и, осознав, насколько щекотливую тему они затронули, она залилась ярким румянцем.

Мэтью, редко придававший значение тому, что подумают о его поведении, и почти никогда не отдававший другим отчета о своих поступках, вдруг обнаружил, что испытывает потребность объясниться с Рэчел. Сказать, что все увиденное ею не имеет значения для их отношений. Он сам искренне верил в это. Но как объяснить невинной девушке из хорошей семьи, что связывает его с мадемуазель дю Лак?

— Вы отрицаете, что она ваша любовница? — собравшись с духом, напрямик спросила Рэчел.

Мэтью приблизился к девушке и сел в кресло напротив.

— Нет, этого я не могу отрицать, — честно признался он, на мгновение опустив глаза на зеленый с золотом ковер, а затем решительно подняв их на Рэчел. — Отрицать это — значило бы оскорбить и вас, и Доминику.

— Доминика, — повторила Рэчел. — Ее так зовут?

— Да, — подтвердил он. — Она сводная сестра нашей экономки.

Глаза Рэчел изумленно расширились.

— Анжелики?

— Да.

Рэчел откинулась на спинку кресла. Затем, констатируя факт, произнесла:

— Мадемуазель дю Лак очень красива. — И с некоторой горечью добавила: — И очень молода.

— Доминике двадцать три года.

— Я думала, она моложе, — пробормотала удивленная Рэчел.

Доминика выглядела так, словно только что закончила школу. «Интересно, — подумала Рэчел, — сколько же времени эта женщина была подружкой Мэтью?»

— Насколько моложе? — спросил Мэтью, пожирая ее пронизывающим, жадным взглядом. — Вы думали, она ваша ровесница?

Тон Рэчел стал жестким.

— Мне восемнадцать, — сдержанно сообщила она.

— Так это вы, а не она, очень молоды, мисс Галлагер, — заметил Мэтью.

— Но не настолько, чтобы не знать о некоторых здешних обычаях, — подчеркнула Рэчел. — О том, что мужчины здесь покупают цветных женщин для удовлетворения своих потребностей. Я недавно в вашей стране, но кое-что из того, что я успела услышать и увидеть, приехав сюда, заставляет меня негодовать и страдать.

Теперь жестко заговорил Мэтью:

— Я не покупал Доминику, Рэчел. Она стала моей по доброй воле.

— Какая добрая воля может быть у рабыни?

Торговля людьми, процветавшая в Луизиане, — Рэчел уже не раз имела случай наблюдать это — вызывала у девушки отвращение. Ничто не смогло бы заставить ее смириться с таким порядком.

— Они с Анжеликой не рабыни, Рэчел, — спокойно возразил Мэтью. — Они свободные цветные женщины. Так же, как и ваша Лизль, я полагаю? — уточнил он, приподняв черную бровь.

— Да, она свободная, — подтвердила Рэчел.

— Вот и они такие. Свободны в своем выборе.

— Так это был ее выбор — стать вашей любовницей?

— Да, — откровенно признал Мэтью, — это… — В отчаянии он пробормотал невнятное ругательство по-французски. — Ну как вам это объяснить? — воскликнул он, теряя терпение.

Оглушительный удар грома заставил задрожать французские окна, и дождь забарабанил еще сильнее.

Мэтью пристально смотрел на сидевшую перед ним девушку. Традиция находить себе любовниц среди красоток смешанной расы существовала у креольских мужчин с незапамятных времен, но мог ли он поведать о ней этому невинному созданию? Он мог просто сказать, что так здесь поступали и поступают, но понимал, что Рэчел этого будет мало. Ей нужна вся правда.

Девушка казалась спокойной, но ее мысли и чувства были в полном беспорядке.

— Давным-давно, — начал Мэтью, — здесь, в Новом Орлеане, утвердился обычай, согласно которому молодые люди выбирают себе подружек в среде женщин, заранее к этому готовых. Женщин, должен я добавить, которых с самого детства приучают нравиться и угождать мужчинам. Это не значит, разумеется, что такие женщины готовы расточать свои ласки кому угодно. От мужчины, вступающего в подобную связь, требуется приличное происхождение и определенный уровень дохода. Он должен нести ответственность за женщину, дать ей уверенность в том, что готов защитить ее и обеспечить будущее — как ее самой, так и детей, которые могут родиться от их союза.

Раньше, когда мой отец был еще юношей, даже устраивались так называемые «Квартеронские балы», где молодые люди могли найти себе девушку. И как правило, этими р1асйеs[10] становились квартеронки[11], которых их собственные матери воспитали и подготовили именно для такой жизни.

— Их собственные матери участвовали в подобных сделках?

Мэтью натянуто улыбнулся:

— Разумеется. Их самих вполне устраивала такая жизнь, так почему бы им не желать того же своим дочерям?

— А брак? Уважение?

Мэтью пожал плечами:

— Такого рода соглашения не подразумевают брака.

— И исключений не бывает?

— Я знал лишь одного мужчину, женившегося на своей femme de couleur[12], — спокойно сказал Мэтью. — Здесь их не принимали в обществе и в конце концов они уехали, отправились во Францию и обосновались там.

При его словах лицо Рэчел просветлело.

— Он должен был очень любить ее, чтобы покинуть ради нее родину и весь свой мир.

— Так оно и было, — подтвердил Мэтью.

— Вы были знакомы с ним? — что-то в его тоне подстегнуло любопытство Рэчел.

— Это мой дядя Этьен, младший брат отца.

Его откровенность удивила и обрадовала Рэчел.

— А там они приняты в обществе?

— Да, и их дети удачно женились и вышли замуж, так что у дяди Этьена и тети Жанетт теперь множество замечательных внуков. Успокойтесь, Рэчел, — продолжал Мэтью. — В имении Бель-Шансон нет рабов.

— Правда? — спросила она с сомнением и голосе.

— Даю вам слово, слово Деверо, — заверил он.

— Когда папа взял меня о собой на вашу плантацию, я видела там множество чернокожих — как в доме, так и на полях.

— Это верно, — согласился он. — На нашей плантации много работников. Помимо сахарного тростника мы выращиваем кедры, орехи, фруктовые деревья, разводим лошадей. Все это требует рабочих рук, иначе плантация перестанет приносить доход.

— И они не рабы?

— Часть из них — бывшие рабы. Многих живущих у нас чернокожих мой отец купил на новоорлеанских аукционах.

Рэчел вздрогнула, пытаясь представить себе, как это, должно быть, больно и унизительно — чувствовать себя чужой собственностью, вещью, которую продают и покупают по чьей-то прихоти.

— Но теперь они свободны?

Мэтью кивнул.

— С того самого дня, когда отец женился на моей матери, — пояснил он. — Я говорил вам, что мама родом из Филадельфии, помните? Так вот, сама мысль о владении живой собственностью претила ей, и она согласилась принять предложение моего отца лишь при условии, что он освободит своих рабов.

— О, как замечательно! — воскликнула Рэчел. — Значит, он очень любил ее, раз совершил ради нее подобный поступок, а ваша мама не побоялась рискнуть собственным счастьем, отстаивая свои принципы.

— Oui[13], отец действительно любил маму очень сильно. И за это, — подчеркнул Мэтью, — его весьма порицали друзья, которые просто не могли понять, как он может так поддаваться ее влиянию. Это шло вразрез с устоями общества, воспитавшего его.

— Тогда я вдвойне восхищаюсь вашим отцом — за его мужество, — улыбнулась Рэчел. — Я хорошо знаю, какой смелости порой требует любовь. Мои родители многое принесли в жертву, чтобы быть вместе и даже покинули родину, не желая больше жить среди людей, взирающих на них с осуждением.

— Стало быть, у нас с вами много общего, — сказал Мэтью, протянув руку и накрывая широкой ладонью ее маленькую ручку. Белоснежная кожа Рэчел сильнее оттенила его бронзовый загар.

Раздался новый удар грома и, выдернув руку, Рэчел поднялась и снова подошла к французскому окну. Повернув медную ручку, она открыла его и вдохнула влажный воздух, глядя, как струи дождя колотят по камням внутреннего дворика.

Мэтью поднялся вслед за ней и встал у нее за спиной. Несмотря на ее широкий кринолин, он почти что прижимался к ней, так, что Рэчел ощущала тепло его тела. Это тепло, казалось, обволакивает ее.

Осторожно, слегка касаясь шелка ее блузки, пальцы Мэтью скользнули по плечу Рэчел, по ее локтю и, наконец, достигли ее руки. Он поднес эту трепещущую ручку ко рту и нежно коснулся ее губами.

Рэчел вздрогнула, по ее телу побежали мурашки. Никогда еще никто не прикасался к ней так интимно-ласково. А это прикосновение было легким и нежным, словно перышко скользнуло по ее коже.

— Рэчел, — прошептал он ей на ухо, поворачивая ее лицом к себе.

Он наклонил голову и захватил ее рот своими губами, сначала нежно, словно не желая пугать ее. Не встретив сопротивления, он пошел дальше, раздвигая ее губы и углубляя поцелуй, в то время, как его руки обвились вокруг нее, все теснее прижимая девушку к его возбужденному телу.

Рэчел почувствовала, что в ней разгорается какое-то бурное пламя и заставляет ее голову кружиться от наслаждения. Глаза ее закрылись, и она полностью отдалась переполняющим ее и доселе незнакомым ощущениям. Ничего подобного она еще не испытывала, и губы Мэтью творили с ней странные вещи: окружающий ее реальный мир куда-то отодвинулся, и она парила в бесконечном пространстве.

В стремлении прижать его еще ближе ее руки двигались по его широкой спине, пальцы перебирали материю его сюртука. Затем она обхватила одной рукой его затылок, запустив пальцы в блестящие черные волосы. Они оказались густыми и шелковистыми.

Мэтью оторвался от губ Рэчел и принялся покрывать нежными поцелуями ее шею, которую расстегнутые пуговицы блузки оставили открытой. Одной рукой он обвил ее талию, второй поддерживал ее затылок, так что его ладонь исчезла в волнах ее длинных пышных локонов.

— Oh, ma belle[14], — выдохнул он ей на ухо, его хриплый шепот напоминал удовлетворенное мурлыканье сытого кота.

— Tu es charmante, ravissante[15], — продолжал он нашептывать, перейдя на язык своих предков. — Je te dйsire, ma bien-aimйe[16].

Вдруг Рэчел вынырнула из тумана, в который погрузили ее ласки Мэтью. При звуке французских слов, произнесенных этим низким, завораживающим голосом, ее сердце словно сжала ледяная рука. Не эти ли самые слова он нашептывал по ночам своей любовнице, Доминике?

Взволнованная, она уперлась руками в его мощную грудь, стремясь высвободиться из его объятий и одновременно негодуя на самое себя. Что с ней приключилось? И что он теперь о ней думает?

Почувствовав ее внезапное сопротивление, Мэтью выпустил ее из своих объятий.

— Что случилось, ma belle? — его голос звучал по-прежнему хрипло.

Сердце Рэчел колотилось, дыхание прерывалось, но она изо всех сил старалась овладеть собой.

— Говорите, пожалуйста, по-английски, — потребовала она, но голос ее слегка дрожал. —

Или вы, быть может, путаете меня со своей belle amie[17]?

Она отошла от него и снова уселась в свое кресло, желая, чтобы между ними оставалось некоторое расстояние.

Вновь обретя способность дышать спокойно, Мэтью ответил:

— Ни в коем случае, cherie.

Он закрыл окно и последовал за Рэчел.

— Вы давно содер… вы давно с ней? — Рэчел все еще трепетала от его колдовских, пьянящих поцелуев. Они подействовали на нее подобно глотку обжигающего отцовского виски, против ее воли ударявшего ей в голову.

— С тех пор, как ей минуло семнадцать.

Кровь бросилась в лицо Рэчел. «Шесть лет, — подумала она. — Мэтью уже шесть лет с ней!»

Эта мысль так ошеломила ее, что она лишилась дара речи.

— Вы ничего больше не хотите мне сказать? — допытывался Мэтью.

Рэчел подняла на него взгляд.

— А что я могу сказать? — беспомощно спросила она. — Я не должна вмешиваться не в свое дело.

— Нет, — возразил Мэтью. — Вы не правы, Рэчел.

— У вас есть… — тут она замолчала, переводя дыхание, — у нее есть дети?

Про себя она молила небо о том, чтобы ответ оказался отрицательным.

— Детей нет, — коротко ответил Мэтью.

Рэчел вздохнула с облегчением:

— Вы любите ее?

Она страшилась ответа, но чувствовала, что должна знать правду. Особенно теперь, когда поцелуи Мэтью продолжают пылать на ее коже. Неужели ее сердце могло так ошибиться, приняв его за мужчину, предназначенного ей судьбой? За ее единственную и вечную любовь?

Несколько мгновений Мэтью взвешивал свой ответ.

— И да, и нет.

Лицо Рэчел выразило изумление.

— Что это значит? — пробормотала она.

— Это значит, что я люблю Доминику, забочусь о ней, — пояснил он. — Она была мне добрым другом, участливой наперсницей.

Мэтью подошел вплотную к креслу, в котором сидела Рэчел, и опустился на одно колено.

— И это значит, — продолжил он, — что я в нее не влюблен. — Так же, — завершил он свои объяснения, — как и она в меня.

— Вы уверены?

— Абсолютно, — ответил Мэтью.

Гроза за окном начала стихать, порывы ветра стали слабее, и шум дождя тоже изменился: он уже не обрушивался на землю с грохотом, а барабанил тихонько и ритмично. Ярость небес улеглась, и воздух вновь становился густым и жарким.

Несколько секунд прошло в молчании, а потом Мэтью снова заговорил.

— Я порву с Доминикой, — пообещал он.

Рэчел не поверила своим ушам.

— Порвете?

Он кивнул.

— Почему?

В ожидании ответа сердце ее готово было выпрыгнуть из груди.

— Потому что я должен это сделать.

Мэтью поднялся и отошел от нее, на мгновение повернувшись к ней спиной. Затем он снова взглянул на нее.

— Пожалуй, я понял это, как только увидел вас, — сознался он, и что-то жарко полыхнуло в глубине его голубых глаз.

Даже находясь в другом конце библиотеки, Рэчел почувствовала, что этот взгляд прожигает ее насквозь. Его намерение расстаться ради нее с той, другой женщиной было для Рэчел дороже всех сокровищ мира. Осознав, насколько глубока ее любовь к Мэтью, Рэчел поняла и то, как она ошибалась, говоря с матерью, — делить его с другой женщиной было так же невозможно, как перестать дышать. Рэчел желала владеть им целиком и ни за что не согласилась бы на меньшее.

— Вы мне верите? — спросил он.

Она улыбнулась:

— Я верю всему, что вы говорите мне, Мэтью.

И это действительно было так. Что бы ни сказал ей Мэтью, она поверит. Она сама не знала, что заставляет ее доверять ему, его обещаниям столь безоглядно. Но это было именно так.

— Так вы будете у нас на обеде вместе с вашими родителями? Моя мама очень ждет этого.

— Я тоже, — ответила Рэчел.

— Кажется, мама хочет попросить вас кое о чем, — добавил он. — И я надеюсь, что вы не откажете ей, потому что ваше согласие даст нам возможность видеться чаще.

Он поклонился и взялся за шляпу.

— Ведь вы хотели бы этого, не правда ли, Рэчел?

«Хотела бы? — подумала Рэчел. — Клянусь Святым Патриком, я жажду этого. Мечтаю об этом».

— Я думаю, я смогу выполнить ее просьбу, — произнесла она вслух со всем возможным спокойствием.

— Можно мне навестить вас завтра?

Как будто она могла отказать ему!

— Я буду ждать вас.

Мэтью надел шляпу и направился к двери. Дойдя до нее, он обернулся и взглянул на Рэчел, неподвижно сидевшую на прежнем месте. Он пересек комнату и, подойдя к ее креслу, обитому яблочно-зеленым бархатом, обхватил девушку за плечи, рывком поставил на ноги и поцеловал.

Снова упав в кресло, Рэчел машинально прижала ладонь ко рту, все еще хранившему тепло его губ.

Так и застала ее Лизль, спустя несколько минут появившаяся в комнате.

— Мисс Рэчел, — окликнула она, — все в порядке?

Рэчел глубоко вздохнула и поднялась с кресла.

— Да, конечно.

Чтобы занять чем-то свои дрожащие руки, она подошла к полке с книгами и сняла с нее томик сонетов Шекспира в кожаном переплете.

— Все в полном порядке.

Лизль заметила и румянец на щеках Рэчел, и блеск в глазах, и мечтательное выражение лица и сделала отсюда вполне логичное заключение, что юная ирландка не осталась равнодушной к обаянию мсье Деверо.

— Я, пожалуй, пойду переоденусь перед ужином, — сказала Рэчел, держа в одной руке книгу. — Родители не вернулись?

— Нет, мисс Рэчел.

— Им, конечно же, пришлось где-то пережидать дождь, и скоро они будут дома, — сказала Рэчел и поинтересовалась: — А что вы сегодня приготовили?

— Любимое блюдо вашего папы — цыпленка с яблоками в тесте. А на сладкое мой ореховый торт.

— Боюсь, мне придется распустить корсет, прежде чем садиться за стол, — засмеялась Рэчел, и тут же серьезно сказала: — Лизль, я хочу спросить вас кое о чем, если можно.

— Конечно, мисс Рэчел, спрашивайте обо всем, что вас интересует.

— Вы родились здесь, в Новом Орлеане верно?

— Oui, мисс Рэчел, это так.

— Тогда вам должен быть известен креольский обычай со… — Рэчел запнулась, — содержать женщин?

Лизль взглянула на нее с любопытством:

— Почему вы спрашиваете, мисс Рэчел?

— Как вы думаете, некоторые из этих женщин влюбляются в своих… ммм… покровителей? — задала Рэчел встречный вопрос.

Экономка пожала плечами:

— Полагаю, что такое вполне возможно.

— О! — воскликнула Рэчел.

— Для некоторых это просто деловое предприятие, обеспечение собственного будущего. Вопрос выгоды, и ничего больше, — ответила Лизль. — А есть и другие, нескольких я знала, для них это affaire d'amour[18]. Они любят мужчин, с которыми живут.

— Я понимаю.

Рэчел бросила задумчивый взгляд на экономку. Лизль была привлекательной женщиной с янтарной кожей и волосами.

— Вас интересует, мисс Рэчел, получала ли я подобные предложения от креольских джентльменов, правда ведь?

Рэчел покраснела:

— Я не хочу быть назойливой, Лизль.

Лизль пожала плечами:

— Я охотно расскажу вам все. Oui, один красивый джентльмен приходил к моей матери, желая сделать меня своей belle atie. Он был близким другом моего отца и владел небольшой плантацией неподалеку от Нового Орлеана. Прими я его предложение, жизнь моя была бы совершенно беззаботной.

— Но вы отказались?

— Oui, — ответила Лизль. — Человек, владевший моей grand-mйre[19], сделал ее своей любовницей без ее согласия. Мама с четырнадцати лет была подружкой отца, но он не освободил ее. Она так и умерла рабыней. Она сумела только умолить его освободить меня под угрозой покончить с собой. — Я свободная женщина, мисс Рэчел, — с достоинством заявила Лизль. — Я выбрала собственный путь. И он устраивает меня больше, нежели участь чьей-то любовницы, какой бы обеспеченной или даже роскошной она ни была. Подобная участь снова превратила бы меня в рабыню. А я не стану ею ни за что, — твердо заключила она.

Они обменялись взглядами, и Рэчел почувствовала восхищение перед мужеством и благородством их экономки.

Лизль улыбнулась:

— Пойду-ка я на кухню присмотреть за ужином, мисс Рэчел.

— Я вам очень признательна за откровенность, Лизль, — сказала Рэчел. — И вы можете быть уверены, что все, о чем мы говорили, останется между нами.

— Я знаю, — просто ответила экономка.

Позднее, лежа на диване у себя в комнате в ожидании ужина, Рэчел обдумывала услышанное. Вероятность того, что Доминика все-таки любит Мэтью, особенно занимала ее мысли.

Судьба этой женщины волновала ее. Она лучше других знала, как легко потерять голову из-за Мэтью Деверо. Сама мысль о том, чтобы расстаться с ним, сжимала ее сердце такой болью, о существовании которой она прежде даже не подозревала.

Рэчел взбила одну из пуховых подушек и подсунула ее под себя. Как все сложно! Она вовсе не желала причинять страдания другой женщине ради того, чтобы самой наслаждаться любовью. Но она была не в силах заставить себя отказаться от стремления завладеть им целиком, от уверенности в том, что они с Мэтью предназначены друг для друга.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

«Время течет медленно, и, каждый раз закрывая глаза, я чувствую его волшебный поцелуй на своих губах.

Прикосновение его губ живет в моей памяти, словно повторяющийся сон, который с каждым разом становится все живее и отчетливее. Я кажусь себе принцессой из старинной сказки, спавшей в заколдованном замке, пока поцелуй Мэтью не вернул меня в окружающий мир».

Рэчел перечитала строки, написанные ею в дневнике несколькими часами раньше, и смущенно усмехнулась. «Действительно, принцесса из старинной сказки», — подумала она, задумчиво улыбаясь. Ей представилось, что платье, лежащее на спинке кресла, вот-вот превратит ее в царицу бала. Или, по крайней мере, в царицу званого обеда у Деверо.

С того ненастного вечера она не видела Мэтью. На следующий день он прислал ей записку, сообщая, что неожиданное и спешное дело вынуждает его немедленно покинуть город и что вернется он только в день назначенного его матерью обеда. Он намекал, что по возвращении должен будет обсудить с ней нечто важное.

Рэчел отперла ящик секретера и вытащила письмо Мэтью. Указательным пальцем она провела по отчетливым темным буквам, которыми было написано ее имя. Открыв кремовый конверт, она вытащила листок бумаги с готической буквой «Д» в правом верхнем углу.

«Ма сhйre Рэчел.

Дела вынуждают меня уехать, в то время как я жажду остаться. Покинуть вас — это для меня то же самое, что расстаться с частью собственной души».

Улыбка тронула губы Рэчел, когда она перечитала последнюю фразу. Оказывается, Мэтью умел выражаться поэтически.

«Вы должны знать, что произошедшее между нами отнюдь не легкомысленный поступок с моей стороны. То, что связывает нас, значит для меня гораздо больше, чем вы можете себе представить.

В знак моего глубокого уважения к вам, я прошу вас принять этот маленький подарок и помнить меня, так же как я постоянно помню вас.

Мэтью Деверо».

Рэчел была чрезвычайно тронута подарком Мэтью. Он был доставлен отдельно от письма и упакован в белый кружевной сверток. К свертку была приколота коробочка со словами: «Это принадлежало моей бабушке. Теперь это ваше». Она пришла в восторг от подарка и поклялась не расставаться с ним. Сегодня вечером она положит его в свой ридикюль, чтобы показать Мэтью, как она дорожит этим сокровищем. Развернув кружево, Рэчел осторожно вытащила четки. Серебряные звенья соединяли между собой овальные перламутровые бусины. Четки, прекрасные и изысканные, были предназначены для нежных рук настоящей леди. Ни одному человеку Рэчел не показала четок. Это была ее тайна. Подобно скупцу, Рэчел желала хранить их для себя одной, боясь, что чужой взгляд нарушит ту мистическую связь с Мэтью, которую они символизировали. Это было нечто слишком личное, нечто такое, чем она не могла делиться ни с кем. Это была часть Мэтью. И хотя она воспитывалась в англиканской вере своей матери, Рэчел прекрасно знала, какую роль играет этот предмет для католиков, ведь ее отец посвятил ее в основы своей религии.

Это был, она знала, дар уважения, и восхищения и, быть может, — страстно надеялась она — любви?

Рэчел спрятала письмо обратно в ящик и заперла. Подойдя к большому зеркалу в подвижной раме, она принялась внимательно разглядывать собственное отражение. Сумеет ли она заставить его забыть, что до нее в его жизни были другие женщины? Мэтью был искушенный мужчина, а она неопытная и наивная девочка, только-только расставшаяся со школьной скамьей.

И все же он целовал ее не так, как целуют детей. Держа ее в объятиях и осыпая поцелуями, он испытывал подлинную страсть, она чувствовала это.

Рэчел взяла новое платье и приложила к себе, улыбаясь своему отражению. Она даже сделала шутливый реверанс.

— Я стучала, мой ангел, но ты, по-видимому, не слышала, — сказала Кэтлин Галлагер, входя в комнату дочери с бархатной коробочкой и руках.

Вид дочери, превратившейся к своим восемнадцати годам в настоящую красавицу, заставил Кэтлин улыбнуться с радостью и гордостью. По случаю сегодняшнего торжества она решила сделать Рэчел сюрприз.

— Я бы хотела, чтобы сегодня вечером ты надела вот это, — сказала Кэтлин, протягивая дочери коробочку.

Рэчел положила платье обратно на кресло и взяла из материнских рук коробочку в форме сердца, обтянутую темным бархатом. Открыв ее, она удивленно взглянула на мать.

— Твои жемчуга, мама! — воскликнула она.

— Да, мне показалось, что они словно специально созданы для сегодняшнего вечера.

Кэтлин вынула украшения из бархатного гнездышка и застегнула ожерелье на тонкой девичьей шее. Три ряда молочно-белых жемчужин поблескивали на нежной шейке Рэчел, не уступающей им в белизне. Затем Кэтлин вдела в уши девушки серьги и отступила, чтобы полюбоваться делом своих рук.

Рэчел повернулась к зеркалу, поглаживая пальцами гладкую поверхность жемчужин и любуясь их мерцанием.

— О мама, они такие красивые! — восхищенно выдохнула она.

Кэтлин крепко обняла ее.

— Это ты красивая, моя радость, — возразила она. — А жемчуга только подчеркивают твою прелесть.

— Но разве ты сама не собиралась надеть их сегодня?

Кэтлин покачала головой:

— Сегодня они принадлежат тебе. Увидев тебя в новом наряде и этих жемчугах, мсье Деверо не сможет оторвать от тебя глаз.

— Ты правда так думаешь? — спросила Рэчел.

— Уверена.

Кэтлин взяла в руки платье, лежавшее на кресле.

— А теперь не сыграть ли мне роль твоей горничной и не помочь ли тебе одеться?

— Да, пожалуйста, — ответила девушка, — но прежде всего я хочу надеть еще одну нижнюю юбку.

Она подошла к шкафу и, вытащив нижнюю юбку из белого кружева, надела ее поверх двух других, уже красовавшихся на ней. Она затянула на талии ее завязки и влезла в свой вечерний туалет, после чего Кэтлин застегнула у нее на спине прелестные, обтянутые шелком пуговки.

Рэчел стояла перед зеркалом и радостно улыбалась, довольная тем, как чудесно она выглядит в новом наряде и материнских жемчугах. Покрой платья, в сочетании с туго затянутым корсетом, выгодно подчеркивал ее тонкую талию и пышную грудь.

Часы на каминной полке пробили половину седьмого.

— Я должна пойти одеться, — сказала Кэтлин, еще раз нежно обняв дочь. — Я чувствую, что этот вечер будет счастливым для тебя, — одобрительно добавила она.

Еще час, и она узнает, какое впечатление произведет она на Мэтью. Поправляя последние мелочи в своем туалете, Рэчел молилась о том, чтобы ее мать оказалась права и сегодняшний вечер действительно стал для нее счастливым. Ведь если Мэтью не любит ее столь же сильно, как она его, то как она будет жить? Как она вынесет подобное разочарование?

— Дорогая моя, вы выглядите прелестно! — воскликнула Фрэнсис Деверо, пока слуга помогал Рэчел снять голубой плащ, очень гармонировавший с ее туалетом.

Она повернулась к мужу, который стоял с ней рядом, встречая гостей.

— Не правда ли, она прелестна, Эдуард?

Мсье Деверо-старший поклонился со своей обычной любезностью и поцеловал руку Рэчел.

— Trйs belle, vraiment[20], — согласился он.

Слегка смущенная словами мадам Деверо, Рэчел представила ей свою мать, в то время как глаза ее искали по всему вестибюлю высокую фигуру Мэтью.

Фрэнсис Деверо правильно истолковала ее беспокойный взгляд.

— Мэтью спустится к нам с минуты на минуту, моя дорогая, — тихонько сказала она на ухо Рэчел. — Он прямо с дороги и переодевается у себя в комнате. — Она повернулась к родителям Рэчел: — Давайте поднимемся в гостиную и подождем там моего сына и остальных гостей.

Коннор шагнул вперед, предложив руку мадам Деверо, Кэтлин оперлась на руку Эдуарда, Рэчел следовала за ними, поглощенная мыслями о Мэтью и не замечая элегантной обстановки дома Деверо. Предвкушая встречу с ним после неожиданной разлуки, она нервничала и к ее горлу время от времени подкатывала легкая дурнота. Неужели справедливо это старинное утверждение, что в разлуке любовь становится крепче? Разве сможет она полюбить Мэтью сильнее, чем любит сейчас? «Нет, — решила она, — это просто невозможно». Минуты тащились еле-еле, словно некая невидимая рука останавливала их течение. Рэчел прихлебывала холодный ромовый пунш, поданный одним из улыбающихся слуг, вежливо прислушивалась к разговорам вокруг нее и коротко отвечала на обращенные к ней вопросы. Она познакомилась с другими гостями — двоюродным братом Эдуарда, его женой и доктором Жерве Мэллореном. Последний — как решила она — находился по возрасту где-то между ее отцом и Эдуардом Деверо.

Разговор представлял собой обычную светскую беседу на нейтральные темы, не позволявшие ему принять мало-мальски опасный оборот, а Рэчел, призвав на помощь все свое терпение, ожидала появления Мэтью. В конце концов она была вознаграждена. Ей не требовалось поворачивать голову, чтобы узнать, что он вошел в комнату. Их словно соединяла невидимая нить, позволявшая ей буквально ощущать каждое движение Мэтью. Ей казалось, что даже ее ноги прямо-таки чувствуют звук его шагов.

— Мэтью! — радостно воскликнула его мать.

Войдя в комнату, он направился прямо к своей матери и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. Он произнес все принятые в таких случаях фразы, приветствуя родителей Рэчел, здороваясь с доктором и своими родственниками, и наконец обратился к ней.

— Мисс Галлагер, — произнес он официальным тоном. Однако взгляд его голубых глаз согрел сердце Рэчел. Хотя Мэтью выглядел утомленным, лицо его было бледным и осунувшимся, глаза его говорили совсем о другом. Они говорили, что встреча с Рэчел стала глотком живительного напитка для его усталого тела.

На губах Рэчел заиграла улыбка.

— Мэтью, — пробормотала она внезапно охрипшим голосом, не заботясь о том, бросается ли ее влюбленность в глаза присутствующим.

В этот момент дворецкий Деверо Жан Марк, высокий негр с коротко подстриженными седыми волосами, появился в гостиной и своим певучим голосом объявил, что кушать подано. Мэтью протянул Рэчел руку и помог ей подняться со стула.

Он помедлил в гостиной, давая остальным возможность покинуть ее.

— Пойдемте, cherie, — произнес он в своей обычной медлительной манере, и, держась за руки, они вместе проследовали в великолепно обставленную столовую.

Глаза Рэчел широко раскрылись при виде роскошной сервировки и элегантности столовой. Стены ее были бледно-лимонного цвета и прекрасно гармонировали с портьерами шалфейного шелка, закрывавшими французские окна. Столовые приборы были не серебряными, как в большинстве домов, а золотыми. Восковые свечи в золотых канделябрах отражались в золотой посуде мягкими бликами.

Рэчел села и, взяв кольцо, державшее салфетку, обнаружила, что оно тоже золотое с выгравированными на нем цветами.

Над ореховым буфетом красовалась картина, о которой Рэчел несомненно читала. Это было полотно эпохи Возрождения с аллегорическим сюжетом, переданным с помощью мифологических образов.

Ее родители оказались напротив нее, Коннор сидел по левую руку Фрэнсис, а Кэтлин — справа от Эдуарда. Доктор Мэллорен расположился рядом с Рэчел, а между ним и Кэтлин Галлагер сидел кузен Эдуарда с женой.

В меню было представлено все разнообразие даров, щедро доставляемых Мексиканским заливом. Все блюда были типично креольскими, часть подавалась в горячем виде, часть в холодном. Рэчел сочла, что ей и в самом деле пора приобщиться к острой и пряной кухне Луизианы, и с любопытством принялась пробовать каждое появлявшееся перед ней блюдо. Как все это было не похоже на вечные овсянку, картошку и баранину, которыми потчевали ее в пансионе!

Потягивая вино, Рэчел прислушивалась к общему разговору. Похоже было, что запрет, наложенный на застольное обсуждение разгорающегося конфликта между северными и южными штатами, будет вот-вот нарушен. Рэчел чувствовала, что переход к этой теме неизбежен. Она была наиболее животрепещущей и злободневной и горячо обсуждалась в каждом доме, где бывала Рэчел, и во всех газетах, какие только ни попадались ей на глаза.

— Если бы можно было решить вопрос по-джентльменски, — провозгласил доктор Мэллорен, — то ни одна сторона не стремилась бы унизить другую и ничье достоинство не пострадало бы.

— Мы, южане, никогда не покоримся янки, — горячился Ален Делакур, двоюродный брат Эдуарда, — никогда! Это чудовищная глупость с их стороны — считать, что они смогут навязать нам свои порядки. — И он взглянул на Эдуарда, ища поддержки.

Эдуард оказался центром внимания всех присутствующих. Прежде чем ответить, он глубоко вздохнул:

— Глупость — понятие отвлеченное, Ален. — Жребий брошен, и, боюсь, уже слишком поздно, чтобы предотвратить неизбежное.

— А что именно? — спросил Жерве Мэллорен.

— Крушение того мира, который был мне так дорог, милый мой, — грустно ответил Эдуард. Широким жестом он обвел сидящих за столом: — Все мы поставлены перед необходимостью выбора и, сдается мне, сейчас нас испытывают на прочность.

— Я полагаю, что вы все же преувеличиваете, мой друг, — не согласился доктор.

— Отец прав, — вставил Мэтью, опустив на стол хрустальный бокал с рубиновой жидкостью. — Я не сомневаюсь, что страна истечет кровью, красной, как это вино, прежде чем ситуация придет к своему печальному завершению.

— Пш-ш-ш, — пренебрежительно фыркнул Ален Делакур. — У янки нет воли к победе, — пояснил он со злорадным удовлетворением. — Помяни мое слово, они побегут так, что только пятки засверкают.

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — твердо возразил Мэтью.

— Я поставлю на любого нашего парня против какого-нибудь кентуккийца, — снисходительным тоном заметил Ален.

— Речь идет не о личной храбрости, Ален, а о численности, — уточнил Мэтью. — Мужчин, способных носить оружие, на Севере больше, возможностей производить все необходимое для войны — тоже. Если дело затянется, то ключом к победе станет промышленность. Даже Джеймс де Боу в своем «Обозрении» ратует за развитие промышленности на Юге. Он сознает, что наша экономика в этом нуждается.

— Мы джентльмены, Мэтью, а не ростовщики-янки, — запротестовал Ален, — и один джентльмен из Луизианы стоит десяти северян.

— А их ведь и будет десять на одного южанина, не так ли? — уточнил Мэтью, и в тоне его уже звучало раздражение.

Ален пожал плечами:

— Ну так что же?

Рэчел видела, что лицо Мэтью потемнело от сдерживаемого гнева, который поднялся в нем от этого рыцарского бахвальства.

— А то, что мы должны смириться.

Ален и Жерве изумленно уставились на него. Родственник Мэтью первым обрел дар речи.

— У меня в голове не укладывается, что вы считаете наше дело проигранным заранее. — Он бросил на Мэтью высокомерный взгляд. — Вы прекрасно знаете, что, начнись война, вам придется командовать солдатами. Как же вы поведете их в битву с таким пораженческим настроением?

В горле у Рэчел встал ком. Этот разговор внезапно обнажил суровую правду войны, когда каждый молодой человек, быть может нежно любимый какой-то девушкой, имеет вполне реальные шансы погибнуть. Представив себе Мэтью, вынужденного идти сражаться, она сразу же осознала, что его могут ранить, а может быть, и…

«О Боже! — принялась она молиться. — Только не это, только не сейчас, когда мы нашли друг друга!»

Мэтью ответил на вопрос своего родственника ясно и холодно:

— Я не поведу их на битву. Я не стану сражаться на стороне южан.

— Что?! — в один голос вскричали Ален и доктор. Даже застенчивая жена Алена в изумлении открыла рот.

— Вы слышали, что я сказал.

— Это невероятно! — потряс головой Ален. — Вы не можете так поступить! Вы станете сражаться против вашего родного штата, против вашей семьи, против друзей?!

— Я не могу сражаться против моей страны, — ответил Мэтью.

— Как вы осмелитесь после этого вернуться в Луизиану? — гремел Ален. — Вы просто безумны!

Рэчел вспыхнула от возмущения.

Мэтью посмотрел на Алена ледяным взглядом.

— Вы подвергаете сомнению мою храбрость? — спросил он голосом, которого Рэчел еще у него не слышала. В нем звучал металл, хотя тон был самым вежливым.

Ален, прекрасно осведомленный о том, как мастерски его двоюродный племянник владеет пистолетом и саблей, откинулся на спинку своего стула. Он нервно сглотнул, но был слишком возбужден, чтобы пойти на попятную.

— Если вы действительно думаете так, то быть может…

— Довольно, — вмешался Эдуард, не давая кузену закончить гневную фразу. — Я не допущу, чтобы за столом у моей жены разыгрывались семейные сцены.

Ален выглядел смущенным.

— Вы совершенно правы, Эдуард. — Он повернулся к мадам Деверо, сидевшей на противоположном конце стола. — Пожалуйста, извините меня, кузина Фрэнсис.

— Не о чем говорить, Ален, — любезно ответила она, признательная мужу за то, что он не дал разногласиям перерасти в настоящую ссору.

Доктор перенес внимание на Эдуарда.

— А вы поддерживаете решение вашего сына? — спросил он.

Рэчел отчаянно хотелось прикрыть ладонью руку Мэтью, переплести пальцы с его пальцами. Так она выразила бы ему свою поддержку. Ей нетрудно было представить себе, чего стоило ему произнести то, что он только что произнес. Не задавалась ли она совсем недавно вопросом, возможно ли любить его сильнее, чем уже любит она? Теперь она могла дать положительный ответ: да, это действительно было возможно, ведь ее любовь к Мэтью выросла многократно вместе с чувством восхищенного уважения.

— Да, полностью, — ответил доктору Эдуард, и в голосе его прозвучала гордость за сына. — Несколько поколений Деверо были гражданами этого государства, начиная с моего прадеда, прибывшего сюда со своим другом маркизом де Лафайетом сражаться за свободу страны. — Помолчав, он продолжил: — Мой отец под началом генерала Джексона бился с британцами в сражении за Новый Орлеан, когда нам грозила опасность потерять то, что мы успели завоевать. Наконец, я сам, — добавил он небрежным тоном, не желая, по-видимому, выпячивать свои заслуги, — участвовал в мексиканской кампании, когда моя страна нуждалась во мне. Наряду со множеством других — как южан, так и северян. — Он снова замолчал, вспоминая давно забытые лица, и с горечью добавил: — Многие из них так и не вернулись домой. Три поколения Деверо сражались и проливали кровь за Соединенные Штаты, и я вправе ожидать того же от моего сына.

Образ Мэтью, истекающего кровью, раненого или даже убитого, заставил Рэчел похолодеть. Пальцы, сжимавшие бокал с вином, словно онемели и, выскользнув из них, бокал со звоном упал на ковер и разбился.

— О, я ужасно сожалею! — вскричала девушка, сконфуженная собственной неловкостью.

— Ничего-ничего, и не нужно его поднимать, — остановил ее Мэтью, коснувшись ее руки.

По знаку вездесущего Жан-Марка появился слуга о совком и моментально убрал осколки.

— Я думаю, — произнесла Фрэнсис и обвела взглядом присутствующих, — что довольно с нас разговоров о войне. Галлагеры в нашей стране недавно и, приглашая их к себе в дом, я отнюдь не намеревалась нагонять на них тоску спорами по поводу возможных военных конфликтов.

— Вне всякого сомнения вы правы, мадам Деверо, — сказал доктор Мэллорен с легкой усмешкой. — Мы чуть было не испортили чудесный обед своей невоспитанностью. Прошу у вас прощения.

— Оно вам дано, — ответила Фрэнсис и знаком приказала Жан-Марку подавать десерт.

Во время десерта беседа приняла более мирный характер. Взглянув на сына и сидящую рядом с ним Рэчел, мадам Деверо обратилась к ней:

— Я хотела бы попросить вас об одолжении, мисс Галлагер.

— Я сделаю все, что в моих силах, мадам Деверо, — ответила девушка с любезной улыбкой и запустила ложечку в восхитительную смесь из свежесбитых сливок и сочных ломтиков клубники, украшавших воздушный бисквит, пропитанный коньяком.

— Вы как-то сказали мне, что имеете педагогический опыт.

— Да, это так.

— Тогда не согласились бы вы погостить некоторое время в Бель-Шансон и помочь моей дочери Маргарите?

— Мэтью обрисовал мне ситуацию, мадам, и, если мои родители не станут возражать, я помогу ей с величайшим удовольствием.

— Само собой разумеется, что вы должны обсудить это с родителями, дорогая моя. Я не хочу, чтобы вы делали что бы то ни было без их ведома и согласия. — Фрэнсис устремила проницательный взор на сына. От ее внимания, конечно, не укрылись взгляды, которыми он обменивался со своей юной соседкой. — Вы можете заверить вашу матушку, что все приличия будут соблюдены. Мэтью, само собой разумеется, переедет в одну из своих garconnieres.

Неизвестное слово заинтересовало Рэчел.

— А что это такое, мадам?

— Иногда я забываю, что когда-то сама была здесь новичком, — засмеялась та. — Это что-то вроде небольшого домика для неженатых членов семьи, которым они пользуются, к примеру, когда в их семье гостят незамужние девушки, или, скажем, принимают там своих приятелей.

— Завтра утром я сообщу наш ответ, мадам, — пообещала Рэчел.

— Надеюсь, он будет благоприятным. Моей дочери не потребуется много уроков — просто освежить в памяти уже известное, пока мы не нашли новую гувернантку.

Фрэнсис оглядела стол и объявила:

— Я думаю, леди, теперь самое время оставить джентльменов наедине с их коньяком и сигарами.

Она встала, и за ней, как по команде, поднялись все остальные.

Выйдя из комнаты вслед за матерью и мадам Деверо, Рэчел затем ускользнула от них, чтобы прогуляться по саду. Через открытую французскую дверь она прошла в галерею, а затем спустилась во внутренний дворик. Она опустила руку в фонтанчик, болтая пальцами в прохладной воде и жадно вдыхая ароматы ночи: Затем она обнаружила кованую скамейку и уселась на нее.

Она чувствовала себя в своем собственном маленьком раю.

И как в настоящем раю, ее подстерегало искушение, гнездившееся где-то в глубинах ее сознания. Словно змей-искуситель нашептывал ей ласковым, обольстительным голосом: «Мэтью». Это будоражило ее нервы, заставляло трепетать каждую клеточку ее тела.

А затем рядом с ней, будто материализовавшись из ее снов, оказался мужчина, которого она так желала увидеть.

Рэчел сидела неподвижно, но дрожь в руках выдавала ее волнение. Оно сжимало ее живот, пронизывало каждый нерв. Губы внезапно пересохли, и она судорожно облизала их.

Несколько мгновений Мэтью стоял молча, пожирая ее взглядом.

Этот горящий взгляд заставил Рэчел покраснеть. Прошло уже много времени после заката солнца, и луна успела высоко подняться на небе. Фонари, расположенные в нескольких, футах от них, погружали сад в неверный мерцающий свет. Прямо на одной из плит дорожки свернулся толстый полосатый кот. Запахи различных цветов смешивались, наполняя ночь ароматами гардении и жасмина.

Мэтью подошел к скамье и сел рядом с Рэчел.

— О Боже, chйrie, как я скучал без вас, — сказал он без всяких предисловий, сжал ее ледяную руку и спросил своим тягучим, хрипловатым голосом: — А вы, Рэчел? Признайтесь, вы думали обо мне хоть немного, пока я отсутствовал?

Рэчел подняла свободную руку и коснулась его лица. Ее пальцы пробежали по его виску, по щеке, по резко очерченному подбородку. Он был так близко, что она различила запах мыла, которым он пользовался. Она не могла точно определить, что это за запах, но он был типично мужским и очень подходил Мэтью. Несмотря на темноту, она видела густые черные ресницы, обрамлявшие его голубые глаза.

Она ответила ему правдиво, не стремясь из ненужного кокетства напустить на себя суровость или застенчивость. Она не сумела бы этого сделать даже при желании.

— Без вас дни казались мне бесконечными. Они тянулись безо всякой цели и смысла.

Мэтью улыбнулся, обрадованный ее искренностью.

— Я обнаружил, что думаю о вас как в минуты досуга, так и в те моменты, когда должен был бы сосредоточиться на делах, — признался он. — Вы полностью завладели моим рассудком.

— Я очень рада, — сказала Рэчел с улыбкой. И это действительно было так. Слова Мэтью заставили ее трепетать от восторга. Она царила в его сердце, та же как он в ее. Это было, как решила она, свидетельством того, что они предназначены друг для друга. Мэтью оказался — она подыскивала слова, которые передали бы ее чувства, — мужчиной ее мечты, спутником, дарованным ей судьбой.

Да, да, пожалуй, именно так. Мэтью — это дар, ниспосланный ей небом. Еще живя в Ирландии, она, бывало, молилась о том, чтобы встретить человека, которого она могла бы полюбить всем сердцем. Она желала любви, столь же самозабвенной и безоглядной, как любовь, связывающая ее родителей. Подлинной, глубокой, нежной и вечной. Бог услышал ее молитвы и в неизреченной своей мудрости послал ей такую любовь, какой она себе и не представляла.

Сильной рукой Мэтью приподнял ее подбородок и нежно поцеловал. Этот поцелуй не был похож на те жадные пылкие поцелуи, которыми он осыпал ее в прошлый раз. Сейчас это было ласковое приветствие, простое свидетельство гармоничной связи, установившейся между ними.

Рэчел прекрасно поняла причины его сдержанности и осмотрительности: в конце концов, они находились в доме его родителей, и она была их гостьей. Тем не менее в глубине души она жаждала снова пережить порыв страсти, захлестнувший их в тот дождливый вечер.

Словно прочитав ее мысли, Мэтью взял ее руку, лежавшую на колене, и поднес к губам.

Ожидавшая целомудренного прикосновения, Рэчел поразилась, когда его рот жадно приник к ее запястью, как раз там, где билась ниточка пульса. Его горячее дыхание зажгло огонь в ее крови. Язык Мэтью скользнул по ее ладони и лизнул мягкую подушечку между указательным и средним пальцем.

Из горла Рэчел вырвался звук, подобный мурлыканью довольной кошки.

— Я ничего не забыл, — пробормотал Мэтью.

— Я тоже, — ответила она.

Она услышала голоса из-за открывшейся двери, и глубокое разочарование охватило ее. И тут она вспомнила, что ни слова не сказала о той радости, которую доставил ей подарок Мэтью.

— Мэтью, я хочу от души поблагодарить вас за чудесный подарок, — сказала она. — Я буду хранить его всю жизнь.

— А я хочу, чтобы это был лишь первый из множества подарков, которые вы получите от меня, chйrie, — ответил он. — И каждый из них скажет вам, как вы мне дороги. Но пойдемте, — добавил он с беспокойством, — мы должны вернуться к остальным прежде, чем я загублю вашу репутацию.

Он помог ей подняться.

— Прогулка по саду — это еще куда ни шло, но свидание при луне — дело серьезное.

Следующую фразу он произнес вполголоса тоном соблазнителя:

— Но мы все же назначим такое свидание, обещаю вам.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

«Я живу в Бель-Шансон уже почти три месяца, и время летит так стремительно, что я с трудом успеваю вести дневник.

Как я и предполагала, родители разрешили мне некоторое время пожить здесь и давать уроки младшей сестре Мэтью. Маргарита — прелесть, и она так жадно впитывает знания, что я в шутку прозвала ее «маленькой губкой». Она добрый, хороший ребенок. Ее брат время от времени присутствует на наших занятиях. С его помощью мне удается выйти за пределы обычной школьной программы, а кроме того, я радуюсь возможности побыть лишний раз в его обществе, тем более, что последнее время дела все чаще и чаще вынуждают его надолго покидать плантацию.

Иногда я даю волю воображению и представляю себе Мэтью в роли отца. Затем спохватываюсь, что заглядываю слишком далеко. Оставаясь со мной наедине, он ведет себя как самый безупречный джентльмен. С его губ не срывается даже намека на брак или на наши давние поцелуи. Мы проводим время в высшей степени респектабельно. Но тем не менее простое прикосновение его руки к моей вызывает у меня такой трепет, что я почти лишаюсь чувств».

Закончив свои записи, Рэчел зевнула. Она скучала по Мэтью. В этот последний раз он отсутствовал три недели. Как-то раз она спросила, куда именно он ездит по делам, и помнила, с каким отсутствующим взглядом он пробормотал, что это неважно и вообще дела его не имеют большого значения. Рэчел же полагала, что это отнюдь не так, ведь он возвращался из своих поездок измотанный, с каким-то новым — чужим и тяжелым — выражением глаз, но она не приставала к нему с расспросами. Она научилась держать при себе тревогу, снедавшую ее во время его отлучек, не желая, чтобы ее переживания доставляли ему лишнее беспокойство.

До Рождества оставалось всего несколько дней. Она принимала деятельное участие в украшении дома и пришла в полный восторг от резных ясель, символизировавших те, в которых лежал младенец Христос. На следующий день она должна была вернуться в Новый Орлеан и провести праздники с родителями, и страстно желала, чтобы Мэтью был здесь и она могла вручить ему рождественский подарок. Завернутый в простую коричневую бумагу и перевязанный атласной ленточкой красного цвета, он дожидался своего часа в углу комнаты.

Рэчел встала из-за письменного стола и направилась в угол, где находился подарок. Это была картина, написанная по ее заказу и изображавшая жеребца Мэтью — Симарона. Она улыбнулась, вспомнив, как отнесся огромный рыжий жеребец к появлению художника. Словно понимая, в чем дело, животное позировало с грацией опытного натурщика и близко не подпускало ни одну из лошадей в загоне. Когда же дело было сделано, жеребец с жадностью набросился на припасенные Рэчел лакомства. «Не слишком вежливо с его стороны, но пришлось простить — результат того стоил», — с улыбкой подумала Рэчел.

Ночной воздух был прохладным. Его дуновение приподнимало белые муслиновые занавески на застекленной двери, выходившей в галерею.

Спать Рэчел не хотелось и, отодвинув занавеску, она вышла из комнаты. Она была в домашних туфлях, и шаги ее, когда она пересекала галерею, были совершенно бесшумными. Подойдя к перилам, она остановилась и глубоко вдохнула свежий воздух. Ветерок слегка надувал ее плащ, наброшенный прямо поверх ночной сорочки и нижней юбки, шевелил распущенные волосы, спадавшие до самой талии. Здесь, на плантации, она особенно любила именно это время суток. Вокруг царил покой, наполненный какими-то особыми и уже хорошо ей знакомыми звуками и запахами ночи. Ничего общего с ночью в городе!

Сквозь деревья она различила свет в гарсоньерке. Это могло значить только одно — Мэтью вернулся.

Ей страстно захотелось помчаться туда, только лишь убедиться, что он цел и невредим. Она впилась взором в маленький домик, мечтая, чтобы он подошел к окну и выглянул наружу. Увидеть его силуэт в окне — больше ей ничего не надо.

И тут в окне второго этажа она вдруг увидела его фигуру. Рэчел замахала рукой в надежде, что он заметит ее.

Время, которое она простояла так, ожидая его реакции, показалось ей вечностью. Но поскольку минуты шли и никто не появлялся, она решила, что сейчас слишком темно, чтобы он мог ее заметить, и что ей следовало бы наконец лечь в постель.

Тем не менее она продолжала стоять неподвижно, не в силах отвести глаз от маленького домика на другой стороне лужайки.

Постепенно огни в гарсоньерке один за другим погасли, и ее очертания исчезли в сгустившейся темноте.

До сознания Рэчел тем временем дошло, что ее бодрствование не приведет к желанным результатам, и она вернулась к себе, грустя, что ей не удалось увидеть Мэтью. Нет сомнения, что он слишком измучен и будет не в состоянии подняться до того, как она уедет.

Со вздохом Рэчел поднесла пальцы к губам и послала воздушный поцелуй в сторону его домика:

— Спокойной ночи, любовь моя, и да хранит тебя Господь!

Она вернулась к себе и притушила все лампы, кроме одной, стоявшей на ночном столике. Она медленно сняла плащ и повесила его обратно в шкаф, где находились ее домашние и выходные платья. В комоде, стоявшем у противоположной стены, хранилось нижнее белье и ночные принадлежности. И шкаф и комод были сделаны из кедра, и приятный запах кедровой древесины ощущался всякий раз, как открывался ящик или дверца.

Она еще держалась за медную ручку шкафа, когда низкий, с хрипотцой голос позади нее тихо позвал ее по имени: «Рэчел!»

Она в изумлении обернулась и увидела Мэтью, стоявшего на пороге ее комнаты. Он стал медленно приближаться к ней, а она смотрела на него во все глаза. Сегодня Мэтью не походил на безупречно одетого, выбритого и причесанного джентльмена, каким он был всегда. Он был без сюртука. Щеки и подбородок поросли темной щетиной, не первой свежести рубашка была расстегнута, позволяя видеть завитки черных волос на груди, один рукав был закатан, и руку охватывала крепкая белая повязка.

Забыв обо всем, Рэчел мгновенно преодолела разделявшее их пространство.

— Мэтью! — воскликнула она, падая в его объятия.

Его руки сомкнулись вокруг Рэчел, и что было силы он прижал ее к себе. Он вдыхал сладкий запах ее волос, тонкий аромат ее любимых духов. Какое наслаждение ощущать тепло ее тела сквозь тонкую ткань сорочки!

— Я видел, что ты стояла там, на галерее, — сказал он, погружая руку в волну ее золотистых волос, поглаживая их, собирая в горсть. — Я долго колебался, прежде чем прийти к тебе в столь поздний час, — добавил он и отодвинулся на несколько сантиметров, наклоняя голову, чтобы взглянуть ей в лицо. — Я знаю, что не должен находиться здесь, у тебя в комнате. Но, Боже мой, — простонал он, — я не мог иначе. Словно какой-то голос звал, нет, просил меня прийти сюда.

— Это была я, — застенчиво сказала Рэчел, и лицо ее озарилось ясной улыбкой.

— Ты манила меня, словно ангел, сулящий райское блаженство, — продолжал он, — и я не мог устоять.

Одной рукой Мэтью взял ее подбородок, приподнял ее лицо и прильнул губами к трепещущему рту.

Рэчел сразу уступила натиску этих жадных губ, ответив на его поцелуй. Он целовал ее с какой-то дикой страстью, отняв у нее все силы к сопротивлению. Голова у Рэчел закружилась, она погрузилась в бездну чувственного наслаждения. Ее губы с готовностью раскрылись, и язык Мэтью беспрепятственно погрузился в ее рот. Его язык ласкал и дразнил, а она стремилась повторить малейшее его движение, теряя рассудок от ощущений, вызываемых этим необыкновенным поцелуем.

Прижимаясь к Мэтью, Рэчел чувствовала, как напряжено его сильное тело. Ее собственное тело ответило незамедлительно: прикоснувшись к его груди, соски ее под тонким батистом затвердели, а всю ее окутала сладостная истома, и она едва не лишилась чувств.

Прервав поцелуй, Мэтью подхватил ее на руки.

— Твоя рука… — пролепетала Рэчел, пока он нес ее к низкой кушетке красного дерева, стоявшей рядом с ее постелью. Эта кушетка, называвшаяся в семье lit d'accouchement[21] и использовавшаяся во время родов, должна была сейчас послужить иной цели.

— Плевать на мою руку, — буркнул он, осторожно укладывая ее на пуховый матрац и опускаясь следом за ней.

Он был так близко, что Рэчел могла различить каждую черточку, каждую морщинку вокруг его глаз. Он не сводил с нее взгляда, горящего таким огнем, что ей пришлось отвести глаза, пока он устраивался рядом с ней. Кушетка была слишком короткой для того, чтобы человек его роста мог вытянуться на ней, и Мэтью вынужден был расположиться полулежа.

Рэчел лежала, с трепетом ожидая, что последует дальше. Сердце ее отчаянно колотилось, дыхание было прерывистым, грудь бурно вздымалась.

Долго ждать ей не пришлось. Загорелая рука, смуглоту которой особенно подчеркивала белая повязка, скользнула к ее шее. Пальцы нашли место, где бился пульс, и через мгновение он прижался к этому месту губами.

Вся трепеща от волнения и удовольствия, Рэчел тем не менее успела спросить:

— Как ты поранил руку?

— Несчастный случай, — пробормотал он небрежно. — Ничего страшного.

Взгляд Мэтью оторвался от лица Рэчел и переместился на ее волнующуюся грудь. За взглядом последовала его рука, и длинные тонкие пальцы принялись гладить и ласкать ее.

Когда он забрал в ладони ее полные груди, Рэчел с упоенным вздохом закрыла глаза. Где-то внутри ее тела словно заполыхало пламя.

Она почувствовала, как влажный кончик его языка коснулся тонкого батиста, обтянувшего ее напрягшийся сосок, и снова открыла глаза. Острое наслаждение словно ножом пронзило Рэчел, из ее горла вырвались нечленораздельные хриплые звуки. Прикосновения Мэтью воспламеняли ее, заставляя все ее тело сотрясаться словно под воздействием электрического тока.

Как в тумане она увидела, что он поднял голову и нежно улыбнулся. Он продолжал медленно расстегивать ее сорочку и стаскивать ее, чтобы его руки могли беспрепятственно касаться ее обнаженного тела. Он снова взял в ладони ее груди, описывая большими пальцами круги вокруг набухших сосков. И все время пристально смотрел на нее, замечая и лихорадочный румянец на ее щеках, и прерывистое дыхание.

Каждое новое прикосновение погружало ее глубже и глубже в пучины чувственности. Действия Мэтью лишали ее рассудка. Но хотя она зашла уже достаточно далеко на этом соблазнительном пути, последняя сохранившаяся у нее капля разума напоминала ей, что дальше идти нельзя. Нравственные принципы, усвоенные с детства, внезапно пришли ей на память, словно хорошо заученный урок, гласивший — с каждой минутой все громче, — что она вот-вот пересечет последнюю черту.

Когда губы Мэтью принялись исследовать ее обнаженное тело, Рэчел заставила себя поднять ставшие совершенно ватными руки и уперлась ему в грудь, погрузив пальцы в густые темные волосы.

— Пожалуйста, — прошептала она умоляюще, — отпусти меня.

Тронутый отчаянной мольбой, звучавшей в ее голосе, испугом, читавшимся в ее глазах, Мэтью подчинился. Он встал с кушетки и повернулся к ней спиной, давая ей время привести себя в порядок и с трудом переводя дыхание.

Краска стыда заливала лицо Рэчел, пока она застегивала пуговицы и наблюдала, как судорожно вздымаются и опускаются плечи Мэтью, обтянутые белой рубашкой. Как могла она допустить подобное? Она вела себя как распутница, ведь она не только разрешила ему все эти вольности, но и упивалась ими, блаженствовала, ощущая его тело под своими пальцами. Даже прикосновение волос, покрывавших его грудь, к ее коже доставляло ей ни с чем не сравнимое наслаждение.

— Прости меня, Рэчел, — стиснув зубы, проговорил Мэтью и снова повернулся к ней лицом. Рэчел стянула со стоявшей рядом постели стеганое покрывало, завернулась в него и теперь, сидя, поджав ноги, на кушетке, напоминала маленького перепуганного ребенка.

А она действительно испугалась. Испугалась силы эмоций, которые пробудил в ней Мэтью, ведь они совсем лишили ее воли. Испугалась, что вот-вот попросит его не обращать внимания на ее протесты и продолжать эту сладостную игру. Испугалась, что потеряет его, если станет держать его на расстоянии. Один взгляд на его брюки убедил ее в силе владевшего им возбуждения. Краска снова бросилась ей в лицо.

Облизнув припухшие от поцелуев губы, она прошептала:

— И ты меня прости.

Рэчел отдавала себе отчет в том, что доля вины за произошедшее лежит и на ней. Она должна была попросить его удалиться, как только он появился в ее комнате. А вместо этого она кинулась к нему с распростертыми объятиями, не скрывая, как счастлива его видеть.

— Простить за что? — с горечью усмехнулся Мэтью. — За то, что ты целомудренна? Ты невинная девушка, Рэчел, а я, черт меня побери, едва не заставил тебя забыть о твоем главном сокровище — о твоей чести. — Он произнес какое-то французское ругательство и продолжал: — Если бы любой другой мужчина повел себя с тобой подобным образом, я не колеблясь вызвал бы его на дуэль. Но вряд ли, — он передернул широкими плечами, — я сумею сразиться на дуэли с самим собой. — Горькая усмешка снова искривила его губы. — Я опозорил мою семью и надругался над ее гостеприимством. Но поверьте мне, cherie, тут не было заранее запланированного умысла.

Слушая упреки, которыми Мэтью осыпал себя, Рэчел чувствовала, как ее переполняет нежность к нему. Он стремился взять всю тяжесть вины на себя, хотел пощадить ее чувства. Но она не могла этого допустить: ведь он ни к чему ее не принуждал.

— Конечно же я верю вам, Мэтью, — ответила она, — я знаю, что вы никогда не причинили бы мне зла.

Мэтью на мгновение зажмурился.

— С умыслом — никогда, любовь моя.

Он сделал шаг в ее сторону и резко остановился.

— Я выглянул в окно и, увидев вас на галерее, понял, что должен поговорить с вами. И вот тут-то черт меня и попутал, — объяснил он. — Я хотел спросить вас кое о чем.

— О чем же? — заинтересовалась Рэчел.

— Это можно отложить до завтра.

— Завтра утром я возвращаюсь в Новый Орлеан, Мэтью, — сказала Рэчел.

— Когда?

— Я намеревалась уехать сразу после завтрака. Я задержалась здесь только из опасения, что до отъезда не увижу вас, — честно созналась девушка.

— Вы не должны уезжать, не поговорив со мной.

— О чем?

— Отложим это, — твердо повторил он. — Мы поговорим после того, как вы позавтракаете. — Он пристально взглянул на нее. — Обещайте мне, что до отъезда уделите мне несколько минут для беседы.

— Обещаю.

И Мэтью ушел.

Комната сразу показалась Рэчел такой пустой, что слезы навернулись ей на глаза. Опустив ноги на пол, она долго сидела, наблюдая, как свежий ночной ветерок колышет занавески.

Она боролась с острым желанием вернуть его, попросить его остаться, забыть обо всех последствиях. Это было бы безумием, она знала, но каким сладким безумием!

Испытывала ли Доминика подобное чувство утраты, когда Мэтью перестал делить с ней постель? В голове у Рэчел не укладывалось, как может женщина, познавшая любовь в объятиях Мэтью, по доброй воле расстаться с ним. Она неоднократно испытывала искушение узнать у Анжелики, как перенесла ее сестра разрыв с Мэтью, но постеснялась обсуждать с экономкой такую деликатную тему.

Сейчас Рэчел почувствовала, что Доминика очень близка ей, ведь их объединял человек, дорогой им обеим, и эта женская общность будет связывать их всегда.

«Когда-нибудь, пусть не скоро, — поклялась себе Рэчел, — я найду способ возместить этой женщине ее утрату».

Мэтью вернулся в свою уединенную гарсоньерку. Едва он переступил порог, как навстречу ему выскочил его пес, восторженно тычущийся носом в его руки. Вслед за тем ночную тьму прорезал свет лампы, внесенной его слугой Ахиллом.

— Приготовь мне выпить, — приказал Мэтью тоном, свидетельствовавшим о его раздражении и недовольстве — и самим собой и ситуацией.

Черт подери! Он выругался про себя и устремился наверх, прыгая через две ступеньки, пес следовал за ним по пятам. Он сорвал с себя сорочку, обрывая пуговицы, и швырнул ее в стену.

Затем он подошел к умывальнику и плеснул находившуюся в нем прохладную воду себе в лицо. Она струйками стекала по его шее, плечам, груди, но не остужала ни его страсти, ни его гнева.

Мэтью просто поверить не мог, что он настолько забылся, начав ласкать Рэчел. Он, всегда гордившийся умением держать себя в руках в любой ситуации, вдруг потерял голову, забыл о приличиях. Страсть захлестнула его целиком, и, не опомнись она в последний момент, он лишил бы ее невинности.

Осознав, что он хочет эту ирландскую девочку так, как не желал еще ни одной женщины, он был потрясен. Он понимал, каким безумием было явиться вот так в ее комнату. Но он ничего не мог с собой поделать.

Ахилл вошел в комнату с подносом красного дерева, на котором красовались бутылка коньяка и высокий, суживающийся кверху бокал. Он поставил все это на мраморный столик у постели, плеснул в бокал изрядное количество драгоценной французской влаги и, украдкой бросив на Мэтью оценивающий взгляд, перевел его на валявшуюся в углу скомканную сорочку и лужицы воды на ковре.

Мэтью схватил бокал и резким движением опрокинул его содержимое себе в глотку.

— Еще! — потребовал он, бросаясь в ближайшее к нему кресло. Собака свернулась у его ног. — Ты хочешь мне что-то сказать?

Ахилл на минуту задумался, прежде чем ответил:

— Что бы вы хотели от меня услышать?

— Откуда я знаю, черт побери! — буркнул Мэтью, принимая из его рук новую порцию коньяка.

— Я никогда не видел вас таким, — произнес наконец слуга.

— Я никогда прежде не был влюблен, — ответил Мэтью, делая глоток, на этот раз небольшой.

Он запустил руку в свои густые волосы. Влюблен. Он действительно был по уши влюблен в Рэчел, и с этим ничего нельзя было поделать.

«О Боже, — подумал он, — нашел время влюбиться!» Вот-вот разразится война, и на первом месте для него должны быть не чувства, а его деятельность, его работа на правительство Соединенных Штатов.

— Желаете еще чего-нибудь? — спросил Ахилл.

— Нет, ничего больше не нужно, — ответил Мэтью, закрывая глаза и откидывая голову на спинку кресла.

Несколько минут спустя его губы тронула улыбка. Он знал, как ему следует поступить, и, к счастью, это совпадало с его желаниями.

Рэчел сидела с матерью Мэтью в маленькой столовой за обильнейшим завтраком, каковые ежедневно подавались на плантации, и пыталась управиться со своей порцией. Эдуард Деверо встал из-за стола минут десять назад и вышел распорядиться насчет экипажа для Рэчел.

— Мне было так хорошо с вами, моя девочка, — заметила Фрэнсис Деверо, — мне казалось, что я наконец-то обрела свою старшую дочь.

Она знаком приказала слуге налить ей еще чашку кофе. Фрэнсис любила очень крепкий кофе с горячим молоком.

— Я потеряла нескольких детей между Мэтью и Маргаритой, — доверительно пояснила она. — Двух мальчиков и девочку. Будь моя Либби жива, она была бы вашей ровесницей.

— Я вам очень сочувствую, — тихо проговорила Рэчел. Она подумала, как это должно быть ужасно — потерять ребенка, и вознесла жаркую молитву за души покойных детей Фрэнсис. Она знала, что у ее собственной матери родился мертвый ребенок, и помнила, как горевали родители. Фрэнсис одарила ее грустной улыбкой:

— С тех пор прошло много лет, но они до сих пор живут в моем сердце и будут жить, пока я не умру. Но сейчас я вспомнила об этом не для того, чтобы испортить вам настроение, моя милая, а для того, чтобы воздать вам наивысшую, в моих глазах, хвалу. — Она вытянула руку и потрепала Рэчел по плечу: — Вы стали частью нашей жизни, и мне будет очень недоставать вас.

— Так же, как и мне вас, мадам, — искренне ответила Рэчел. — Благодаря вам я чувствовала себя здесь не гостьей или наемной гувернанткой, а членом семьи.

— Разумеется, Рэчел, дорогая моя, именно так! — воскликнула Фрэнсис. — Вы необыкновенная девушка и оказали весьма благотворное влияние на Маргариту. Она ведь бывает ужасной шалуньей, и, я боюсь, мы ужасно избаловали ее после этой недавней болезни, а больше всех — Мэтью.

— Опять Мэтью, мама? — раздался его голос, и Мэтью с лукавой усмешкой на лице скользнул в столовую. Он остановился возле матери и поцеловал ее. Сегодня он был тщательно выбрит, костюм, как обычно, безупречен. Ничто в нем не напоминало взволнованного и усталого человека, появившегося в комнате Рэчел вчера вечером.

— Когда же ты вернулся? — спросила его мать, похлопав по руке.

Увидев гримасу боли, исказившую его лицо, Рэчел открыла было рот, чтобы сказать о его ране, как вдруг поймала его взгляд. Он легонько покачал головой, призывая ее к молчанию.

Желание Мэтью было законом для нее, и она без колебаний подчинилась.

Слуга налил Мэтью чашку свежего горячего кофе. Мэтью отпил глоток, взглянул на Рэчел и с улыбкой продекламировал по-французски:

Фрэнсис рассмеялась.

— Полагаю, ты должен перевести это для Рэчел на английский, — предложила она, весело сверкнув глазами.

Первым порывом Рэчел было напомнить им обоим, что она достаточно понимает по-французски. Но тем самым она лишила бы себя удовольствия еще раз услышать его декламацию, поэтому она промолчала.

— Охотно, мама, — ответил Мэтью. Он взглянул Рэчел в глаза и начал своим глубоким, медлительным голосом:

Он произносил эти строки не спеша, с выражением, и Рэчел подумала, что, наверное, один лишь Мэтью способен прочесть четверостишие о кофе как любовную элегию. Она вдруг поняла, что ей ужасно хочется услышать, как он читает ей сонеты, этим необыкновенным голосом. «Но вообще, — усмехнулась она про себя, — я бы с восторгом слушала в его исполнении даже передовицу из „Дейли кресчент“.

Мэтью допил кофе и отрицательно покачал головой, когда слуга попытался вновь наполнить его чашку.

— Быть может, позднее, — сказал он слуге и добавил, обращаясь к Фрэнсис: — Мама, если ты позволишь, я бы хотел сказать Рэчел не сколько слов с глазу на глаз.

Фрэнсис с любопытством взглянула на него.

— С глазу на глаз? Что я такое слышу? — спросила она, пытаясь придать суровость голосу и взгляду. — Она сейчас уезжает в Новый Орлеан.

Мэтью знал, как ревностно относится его мать к соблюдению приличий.

— Я не задержу ее надолго, но речь идет о жизненно важном деле, уверяю тебя.

— Ну хорошо, — уступила Фрэнсис. — Вы можете поговорить В музыкальной гостиной.

— Спасибо, мама, — сказал Мэтью и, поднявшись, предложил Рэчел руку.

Он провел ее через обширный холл в элегантно обставленную комнату, где находились большой рояль, арфа и целая коллекция обитых розовым атласом кресел и диванчиков, расположившись на которых, так приятно было слушать музыку.

Мэтью усадил Рэчел на один из диванчиков, а сам остался стоять. Прежде чем он заговорил, прошло несколько секунд. После вчерашнего Рэчел ощущала неловкость в его присутствии. Но как же еще она могла чувствовать себя с человеком, которому чуть не отдалась? А он, собирается ли он снова извиняться за свою несдержанность?

— Рэчел, — в конце концов произнес он. — Я бы хотел, чтобы вы оказали мне великую честь, выйдя за меня замуж. Согласны ли вы стать моей женой?

Лицо Рэчел выразило удивление.

— Женой? — прошептала она, и слезы радости брызнули из ее глаз.

Довольная усмешка появилась в уголках его подвижного рта.

— Да, cherie, моей женой.

— Вы говорите так не потому, что вы считаете это своим долгом? — поинтересовалась она.

Она отчаянно желала принять предложение, но лишь в том случае, если оно идет от сердца.

Мэтью приблизился к ней и, опустившись на колено, взял ее маленькую ручку.

— Поверь мне, Рэчел, дело не в том, что мне стыдно за вчерашний вечер. Эти мгновения были прекрасны, и я всегда буду лелеять воспоминания о них, — объяснил он. — Я намеревался поговорить с тобой после Нового года, но события не стоят на месте и вынуждают меня поторопиться. Прежде чем ситуация выйдет из-под контроля, я хочу заручиться твоим словом.

— Какие события, какая ситуация?

Пылкость, звучавшая в его голосе, заставила Рэчел забыть обо всех своих сомнениях, но последняя фраза встревожила ее и вернула с небес на землю.

Мэтью глубоко вздохнул:

— Надвигается война. Южная Каролина уже проголосовала за отделение, и, насколько я себе представляю, остальные южные штаты скоро последуют ее примеру.

— Ты уверен, что начнется война?

— У меня нет ни малейшего сомнения, — ответил он. — Президент Линкольн не допустит распада Соединенных Штатов. Молю Бога, что бы я ошибся, но слишком многое убеждает меня в собственной правоте.

— И как же ты поступишь? — на Рэчел накатила волна страха. Страха за Мэтью.

Он поднялся и сел рядом с ней:

— Я должен поступить так, как требует моя совесть.

— Значит, ты вступишь в армию юнионистов[22], не так ли?

— Я уже вступил в нее, — признался он.

— Так вот что это за внезапные отлучки! Они вовсе не связаны с управлением плантацией, верно?

Он кивнул:

— Я вызвался сделать кое-что для разведки Соединенных Штатов и, разумеется, должен хранить это в тайне. Даже мои родители ничего не знают, хотя отец, я подозреваю, о чем-то догадывается.

— Я сохраню твою тайну, — заверила Рэчел.

— Я знаю это, любовь моя. — Он наклонился, коснулся ее губ быстрым, нежным поцелуем и, улыбнувшись ей, откинулся назад. — Боже, как мне хочется большего, чем простой поцелуй, — хрипло прошептал он, — но я не имею на это права. Я жду, что с минуты на минуту появится моя мать или кто-нибудь из слуг с сообщением, что экипаж подан. О Рэчел, любимая моя, ты так прелестна, так пленительна, и я с нетерпением жду времени, когда ты станешь моей женой и я смогу без помех наслаждаться близостью с тобой. Но сейчас, если я поцелую тебя еще раз, я могу забыться снова и пренебречь всеми приличиями. — Он стащил с мизинца кольцо с топазом. — Не согласишься ли ты носить это кольцо, пока я не сумею заказать для тебя другое?

— С радостью, Мэтью.

Он надел кольцо на ее тонкий палец. Оно оказалось велико.

— Я обвяжу его ленточкой, — сказала Рэчел, держась за кольцо. Она поднесла руку к губам и поцеловала камень. Она чувствовала, как золотая оправа, еще хранящая тепло его руки, согревает ее собственную кожу.

— Я люблю тебя, Рэчел, — объявил Мэтью. — И мне остается только надеяться, что эта война не продлится слишком долго. — Помолчав, он воскликнул: — Нет, лучше я сам провожу тебя вниз, пока сюда не явилась целая экспедиция за тобой.

— Ты скажешь своим родителям? — Рэчел надеялась на это, потому что жаждала поделиться радостной новостью с собственными родителями сразу по возвращении домой.

— Да, — ответил Мэтью, — я хочу, чтобы в следующий твой приезд в Бель-Шансон они уже видели в тебе будущую невестку.

Рука об руку они спустились по лестнице и вышли из дома.

Элегантная карета Деверо уже поджидала Рэчел, чтобы доставить ее в родительский дом в Гарден-Дистрикт.

Мэтью помог ей подняться в экипаж, поправил край широкой юбки, зацепившейся за порог. Его родители и сестра вскоре присоединились к нему, чтобы пожелать Рэчел счастливого пути и проститься с ней.

— Я оставила для тебя подарок в своей комнате, — из окна кареты сказала Рэчел, вспомнив об упакованной в бумагу картине. — Не знаю, правда, не выкинешь ли ты его еще до того, как моя карета скроется из глаз.

Пальцы Мэтью коснулись ее затянутой в перчатку руки:

— Что бы это ни было, я уверен, что буду в восторге.

Лошади рванулись было с места, и кучеру пришлось резко натянуть поводья.

— Пора тебе отпустить Рэчел, мой мальчик, — посоветовал Эдуард Деверо.

Кучер поднял кнут, карета тронулась, и пальцы Мэтью последний раз скользнули по ее руке.

— Au revoir, chйrie[23], — крикнул он.

Вечером, оказавшись после долгого перерыва в собственной постели, Рэчел повторяла про себя последние слова Мэтью. Когда она приехала домой, то немедленно рассказала родителям о событиях минувшего утра, и они очень порадовались за нее.

Отец разговорился:

— Совсем как мы с тобой, Кэтлин. Я дога дался обо всем, едва увидел, как этот парень смотрит на нашу девочку — точно так же, как когда-то я на тебя. В то утро, когда я познакомился с тобой, я благословил небеса за ниспосланное мне чудо. — Повернувшись к дочери, он добавил: — Если ты будешь с ним хотя бы наполовину так счастлива, как я с моей Кэтлин, то можно сказать, что тебе повезло.

«И правда повезло», — подумала Рэчел, снова надевая подаренное ей кольцо. Она обвязала его атласной ленточкой, и теперь оно не соскальзывало с ее пальца. Рэчел решила не возвращать его Мэтью, даже когда он подарит ей другое — настоящее обручальное. Ей хотелось сохранить это колечко как драгоценное воспоминание и никогда не снимать его. Оно было частью Мэтью, принадлежащей ей уже сейчас, как сам Мэтью станет принадлежать ей в недалеком будущем. Оно было залогом их любви.

И Рэчел поклялась носить его всегда, что бы ни случилось.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Мэтью был прав. Война на пороге. Луизиана объявила, что больше не является частью Соединенных Штатов.

Я наблюдаю, какие страшные изменения происходят в здешней жизни. Война расколола недавних друзей и порой даже членов одной семьи на два противоборствующих лагеря.

Только после наших с мамой бурных протестов папа отказался от намерения вступить в армию юнионистов. Вместо этого он взялся поставлять армии лошадей. Он убежденный юнионист, так же как и Мэтью.

Умом я всецело признаю их правоту, но сердце мое разрывается. Эта война принесет столько крови и страданий, так что все, чего я желаю, — это скрыться, бежать куда-нибудь, куда угодно, лишь бы избавиться от того, что нас ждет.

Я знаю, что это глупо. Никогда бы не смогла я покинуть Новый Орлеан без Мэтью. Для меня нет жизни без него. И я останусь ждать счастливого дня, когда война закончится и Мэтью вернется ко мне. Наше бракосочетание отложено, хотя я желала бы быть его женой уже сейчас. Но я знаю, Мэтью хочет отпраздновать свадьбу так, чтобы в старости нам было о чем самим вспомнить и о чем рассказать нашим внукам.

Мысль о том, что я проведу с ним всю оставшуюся жизнь, поддерживает меня в моем нынешнем одиночестве. Дети, внуки — какой отрадный луч света в этом темном хаосе!

Возвращайся скорее, любовь моя!»

Рэчел сделала глоток кофе, не отрывая глаз от написанных ею строк. Обмакнув в чернильницу перо, она принялась вычеркивать одни фразы, вписывать другие, и так до тех пор, пока результат не удовлетворил ее. Она трудилась над статьей, собираясь послать ее в Ирландию школьной подруге, отец которой издавал в Дублине газету. Мэтью как-то упомянул, что симпатии британцев склоняются на сторону южан, и Рэчел, недавно опубликовавшая ряд заметок в популярных дамских журналах, решила, что, быть может, сумеет принести своим пером пользу Мэтью и тому делу, за которое он сражается.

Писательство давало Рэчел возможность зарабатывать карманные деньги и — самое главное — помогало реализовать ее способности. Будучи школьницей, она обожала писать сочинения, а затем вдруг обнаружила, что мысли и наблюдения, облеченные в слова, могут стать для нее источником заработка. Она начала с рецензий на прочитанные книги и обзоров новоорлеанских новостей, затем стала описывать свои впечатления от креольского общества. Проведя в новой стране совсем немного времени, она еще не утратила способности смотреть на нее взглядом свежим и беспристрастным.

Рэчел взглянула на коробочку, стоявшую у нее на столе, и довольная улыбка озарила ее лицо. В коробочке находилось кольцо, на собственные деньги заказанное ею для Мэтью. Золотой ободок с переплетенными буквами «Р» и «М». Оно должно было заменить кольцо с топазом, которое теперь носила она в знак их обручения.

Рэчел собиралась вручить его Мэтью в его ближайший приезд домой. Каждый день, проведенный вдали от него, был для нее наказанием, мучением, которое она переносила все с большим и большим трудом.

Он сумел переправить ей два второпях написанных письма, и она читала и перечитывала их — внимательно, бережно, запоминая каждое слово. Мэтью был краток, сдержан и не делал ни малейшей попытки приукрасить то, чем он вынужден был заниматься. Но их писала его рука, и одного этого было достаточно, чтобы Рэчел дорожила ими больше, чем всеми сокровищами мира.

После того как Мэтью отправился на войну, Рэчел неоднократно гостила у его родителей в Бель-Шансон. Помолвка сына с Рэчел встретила у них горячее одобрение. Фрэнсис Деверо пообещала, что, как только эта окаянная война будет окончена, она задаст такое свадебное пиршество, какого Луизиана еще не видывала, а в качестве свадебного подарка они с Эдуардом решили организовать для молодых медовый месяц в Европе с посещением Лондона, Парижа, Вены и Рима.

Рэчел пришла в восторг от щедрости будущих свекрови и свекра и молилась о том, чтобы военное противостояние не продлилось долго. До нее уже дошли слухи, окружавшие имя Мэтью Деверо. Ропот возмущения, определения типа «предатель», «перебежчик» витали в воздухе. Совсем недавно, завтракая с Каролиной в ресторане «У Антуана», она вдруг услышала, как изрядно набравшийся и с трудом ворочающий языком тип возмущается:

— Мэтью Деверо — подлец, гнусный предатель, он недостоин дышать одним воздухом с порядочными людьми. Мерзкий янки, дружок черномазых, так же как его мамаша!

Услышав это, Рэчел стиснула зубы, чтобы не дать своему гневу выплеснуться раньше времени, поднялась с места и объявила Каролине, что покидает ресторан, но прежде должна кое-что сделать.

Каролина, кивнула, с тревогой глядя на нее, а Рэчел взяла со своего стола стакан с водой и направилась к дерзкому болтуну с ледяной улыбкой на губах.

— Вы круглый болван, сэр, — громко проговорила она и выплеснула стакан ему в лицо. — Мэтью Деверо — человек чести, но вам это понятие, очевидно, незнакомо.

Пока обидчик Мэтью отплевывался, его спутница, обратившая внимание на ирландский акцент Рэчел, визгливо выкрикнула:

— Какое понятие о чести может иметь ирландская потаскушка?

Рэчел вздернула подбородок и смерила ее презрительным взглядом:

— Больше, я полагаю, чем вы в состоянии себе представить, мадам. Я предпочла бы слыть уличной девкой, чем подружкой труса. — С этими словами Рэчел покинула ресторан.

В ней до сих пор закипал гнев при воспоминании об этой стычке, при мысли о том, что какой-то идиот мог счесть ее Мэтью предателем, в то время как он сражался за свои убеждения. В ее глазах Мэтью был героем, человеком огромного мужества, ведь он решился выступить против общества, воспитавшего его.

Кэтлин Галлагер вошла в комнату, где работала ее дочь. Когда-то это была маленькая детская, превращенная Рэчел в кабинет с помощью простого дубового стола и удобного стула. На столе находилась распечатанная пачка бумаги, чернильница, экземпляр «Дейли кресчент» и последний номер журнала «Лейдиз бук» со статьей Рэчел.

— Там внизу тебя кто-то ждет, — объявила Кэтлин.

Рэчел вскинула голову:

— Кто?

— Не знаю, — пожала плечами Кэтлин. — Какой-то паренек-негр, который сказал, что должен поговорить с тобой лично.

Рэчел стремительно выскочила из-за стола.

— Может быть, он от Мэтью, — проговорила она, пробегая мимо матери и устремляясь по лестнице вниз.

У входной двери стоял подросток, в котором она сразу узнала Джексона, грума, виденного ею в день первого приезда в Бель-Шансон.

Подойдя к нему, Рэчел ласково улыбнулась.

— Что привело тебя ко мне, Джейсон? — спросила она.

— Мне сказали отвезти вам это самое письмо, мисс Рэчел, и не давать его никому, как только вам, мисс, — объяснил Джейсон и, погрузив руку в карман штанов, извлек оттуда перепачканный конверт.

Рэчел с первого взгляда узнала твердый мужской почерк. Письмо было от Мэтью.

— Он здесь? — воскликнула она, затрепетав.

Джейсон покачал головой, лицо у него было растерянным:

— Это самое письмо мне дал батюшка мистера Мэтью. Его привез какой-то человек на лошади, ночью. Он явился в Бель-Шансон и отдал хозяину кожаную сумку. Потом вскочил на лошадь и ускакал, да так, будто бы за ним сам черт гнался.

— Спасибо тебе, Джейсон, что сразу привез мне письмо, — Рэчел ласково обняла мальчика за плечи. Это так поразило Джейсона, что его темные глаза стали круглыми, как плошки.

— А теперь пойди на кухню, — распорядилась Рэчел, указывая ему дорогу, — через вестибюль вон в ту дверь, и скажи Лизль, что я велела дать тебе поесть, прежде чем ты отправишься обратно.

Она увидела, что мальчик колеблется.

— Иди-иди, дружок, — увещевала она. — Не стесняйся, беги!

В конце концов Джейсон решился пройти в дом, а Рэчел направилась в библиотеку и плотно закрыла за собой дверь, чтобы без помех прочесть долгожданное письмо.

«Рэчел!

Я так тоскую по тебе, любовь моя, и так желаю быть к тебе поближе, но долг превыше всего, ты знаешь это.

Я не могу рассказать тебе ни где я нахожусь, ни где должен находиться в ближайшее время, а сообщение между нами останется по-прежнему случайным, как это было до сих пор. Я понимаю, как тебе это тяжело, но ты ведь знаешь, с чем это связано. Судьба заставила нас свернуть с пути, нам предназначенного, но я знаю, что мы будем вместе рано или поздно.

Как бы я хотел увидеть твое лицо, услышать твой смех, ощутить прикосновение твоей руки! В разлуке с тобой меня поддерживают только воспоминания о тебе, о минутах, которые мы провели вдвоем. И я посылаю тебе строки, которые соответствуют моим чувствам, хотя совсем другой человек написал их некогда над могилой своей возлюбленной. Помнишь, я рассказывал тебе историю владельца новоорлеанского театра и актрисы Джейн Плесид, которую он любил и на которой так и не смог жениться? Так вот, я вспомнил эти строки и решил познакомить с ними тебя, потому что они выражают мою любовь, выражают то, что у меня на сердце:

«Нет ни часа — ночью ли, днем ли, —

когда бы я не думал о тебе.

Нет ветерка, что не шептал бы о тебе.

Нет спящего под луной цветка, чей аромат

не говорил бы о тебе».

Мэтью».

Кончиками пальцев Рэчел вытерла навернувшиеся на глаза слезы.

— О любовь моя, — прошептала она, — знай, что, где бы ты ни был, я с тобой — отныне и навсегда!

Не один томительный месяц миновал, прежде чем Рэчел снова встретилась с Мэтью. Время от времени она получала от него коротенькие послания, доходившие до нее весьма необычными способами. Порой она обнаруживала записку в свертке с товарами, купленными ею на рынке, порой кто-нибудь приносил ей букет свежесрезанных цветов, а записка скрывалась внутри него. Ни имени, ни какого-либо намека на то, от кого или откуда она. Просто торопливо нацарапанные слова: «Молись, люби, помни».

Как будто она могла разлюбить его! «Ни за что на свете!» — дала она себе клятву. Она любила его так же горячо, как в самом начале. Но только теперь ее любовь стала более глубокой, более крепкой, более осознанной.

Как-то поздней осенью, во второй половине дня, Рэчел отправилась в сопровождении Лизль на рынок купить кое-какой еды к ужину. Приобретение продуктов становилось мало-помалу делом нелегким. Люди осознали, что война может принести с собой множество лишений, и те, кто мог, кинулись делать запасы, оставляя на долю других жалкие крохи. Особенно трудно стало купить сахар. Некоторые торговцы принялись взвинчивать цены, в то время как другие изо всех сил пытались удержать их на прежнем уровне.

Рэчел оставила Лизль торговаться с рыбаком, продававшим свой сегодняшний улов, и отошла в сторону, туда, где темнокожие торговки предлагали покупателю ленты, нитки и прочие мелочи, столь любезные женскому сердцу.

— Что вы ищете, мисс? — поинтересовалась пожилая торговка.

Рэчел пожала плечами.

— Ничего определенного, — ответила она. — Вы не возражаете, если я просто взгляну на ваш товар?

Старуха широко улыбнулась беззубым ртом.

— Я знаю, что вам нужно, — прошамкала она и хитро подмигнула.

Рэчел засмеялась и подумала, что торговцы одинаковы везде — будь то в Ирландии, в Америке или еще где бы то ни было.

Она выбрала атласную ленту цвета темного вина, прикидывая в уме, к какому из ее платьев она подойдет.

— Прекрасный вкус, — одобрила торговка, когда Рэчел взяла с прилавка ленту прекрасного лилового оттенка, тоже атласную. Эта лента так понравилась девушке, что она купила несколько метров ее, а затем выбрала еще одну для матери.

— Сколько с меня? — спросила Рэчел.

Старуха назвала цену и, поскольку она показалась Рэчел смехотворно низкой, она не стала торговаться. Она достала из сумочки мелочь, а торговка тем временем завернула покупку.

Вручая девушке сверток с лентами, она протянула ей еще один — поменьше. Рэчел уже была знакома с прелестным обычаем креольских торговцев дарить покупателю небольшой подарочек — конфету, цветок или что-нибудь еще в этом роде — и с благодарностью улыбнулась.

— Посмотришь, что tante[24] Жермен припасла тебе, деточка, — со смехом пробормотала старуха. — Оно тебе по душе придется, слышишь? — С этими словами она отошла от Рэчел.

Что она такое имеет в виду? Рэчел охватило любопытство. Опустив оба свертка в корзинку, она вернулась туда, где ожидала ее Лизль. Широкая улыбка на ее лице ясно говорила о том, что из схватки с рыбаком она вышла победительницей.

Любопытство Рэчел перешло в нетерпение, и, когда Лизль направилась через дорогу за какими-то пряностями, девушка, изнемогая от желания увидеть содержимое свертка, сочла, что ждать больше не может, и разорвала бумагу.

В ней оказался миниатюрный портрет Мэтью Деверо, а прямо на внутренней стороне коричневой оберточной бумаги было нацарапано: «Встретимся на Ривер-Роуд. Приезжай, как только сможешь».

Рэчел едва не задохнулась от радости. Она должна немедленно мчаться к нему. «Мэтью», — произнесла она с нежностью. Наконец-то! Сердце девушки отчаянно колотилось.

Она торопливо пересекла улицу:

— Идем, Лизль. Мы должны вернуться домой!

— Почему вы так спешите, мисс Рэчел? — удивилась экономка, перекладывая покупки в корзину. — Разве мы не заедем за миссис Кэтлин к ее больной подруге, как собирались?

— Я не могу сейчас ничего объяснять, но я должна ехать домой, — сказала Рэчел уже на ходу, торопясь к их коляске. — Это очень важно, Лизль, — добавила она, оборачиваясь к экономке, ускорившей шаги, чтобы не отстать от своей госпожи. Рэчел решила не открывать ей всей правды. — Я совершенно забыла об очень важном свидании, которое я не могу пропустить.

Лизль смерила ее взглядом и глубоко вздохнула.

— Мне-то все равно, мисс Рэчел, поступайте как знаете, — спокойно произнесла она, — но ваша мама наверняка будет огорчена.

— Я знаю, — согласилась Рэчел, забираясь в коляску, — но у меня нет другого выхода.

Они вернулись домой в Гарден-Дистрикт с максимально возможной быстротой. Всю дорогу Рэчел торопила кучера.

Как только коляска остановилась, Рэчел соскочила на землю и бросилась к входной двери. Распахнув ее, она заторопилась по лестнице к себе в комнату. На середине она задержалась и крикнула Лизль, только что вошедшей в дом:

— Лизль, скажите, пожалуйста, Сину, что через полчаса мне понадобится моя кобыла — оседланная и полностью готовая.

Сином звали их конюха, ирландского паренька, недавно прибывшего в Новый Орлеан, с которым Коннор познакомился в районе, носящем название «Ирландский канал».

Через несколько минут, отдав распоряжения на кухне, Лизль появилась в комнате Рэчел, и от той не укрылось замешательство, выразившееся на лице экономки: в комнате царил хаос. Лизль — потрясенно взирала на беспорядочную груду вещей, громоздившуюся прямо на полу. Нижние юбки, обручи для кринолина, чулки, жакет, блузка, юбка и т. д., — казалось, по комнате пронесся ураган, переворачивая все вокруг вверх дном.

— Вы действительно торопитесь, мисс Рэчел, — заметила Лизль своим обычным медлительным голосом и попыталась привести разбросанную одежду хоть в какой-то порядок, в то время как юная ирландка извлекала из шкафа темно-синюю амазонку.

— Оставь это, — распорядилась Рэчел, завязывая на талии нижнюю юбку и застегивая батистовую блузку. — Потом я сама все сделаю, — пообещала она.

— Мне это не трудно, мисс Рэчел, — заверила Лизль.

— Где мои ботинки? — воскликнула Рэчел, после того как надела шелковую юбку. Она стояла перед зеркалом и придирчиво изучала собственное отражение, надевая жакет, дополнявший ее элегантный костюм. Его рукава-буфы имели разрезы, сквозь которые виднелись белые рукава блузки.

— Вот ваши ботинки, — невозмутимо ответила Лизль. — Рядом со шляпой.

Через несколько минут Рэчел была во дворе и, поднявшись на каменную подножку, вскочила на лошадь.

— Мне ехать с вами, мисс Рэчел? — спросил Син, державший в поводу ее кобылу.

— В этом нет нужды, Син, — твердо сказала Рэчел, забирая у него поводья. Не хватало еще отправиться на любовное свидание с таким эскортом.

— Ваш батюшка будет недоволен, — настаивал парень. — Вокруг столько головорезов, а вы совсем одна…

— С моим отцом я договорюсь сама, — не уступала Рэчел, поудобнее устраиваясь в седле, — а что до меня, то со мной все будет в порядке!

«Особенно, — добавила она про себя, — если со мной будет мой любимый Мэтью». И, ударив лошадь хлыстиком, она выехала за ворота и понеслась по обсаженной деревьями улице.

Двигаясь по Ривер-Роуд, Рэчел зорко всматривалась в обочины в надежде увидеть Мэтью. Она перестала погонять лошадь, позволив той идти в удобном для нее темпе, и раздумывала, не слишком ли поздно дошло до нее послание Мэтью.

Внезапно ее поразила еще одна мысль. А вдруг с ним что-нибудь случилось? Она знала, что по законам, установленным Конфедерацией, Мэтью считается предателем. Кто-нибудь мог увидеть его, узнать и сообщить в подразделение местной милиции, и, быть может, в этот самый момент он уже схвачен.

И все потому, что он рискнул жизнью ради встречи о ней.

Рэчел содрогнулась. «О любимый, — прошептала она, словно ветер мог донести этот страстный шепот до слуха возлюбленного, — умоляю тебя, будь осторожен!»

За спиной у нее послышался стук копыт, и Рэчел обернулась. Длинная вуаль на ее шляпе развевалась по ветру, пока она рассматривала приближающуюся серую в яблоках лошадь.

Она узнала наездника. Это был верный слуга Мэтью Ахилл, старший сын дворецкого Жана-Марка.

Рэчел натянула поводья и придержала лошадь, глаза ее засияли счастьем.

— Ахилл! — воскликнула она. — Где Мэтью?

— Он послал меня привести вас к нему, мисс Рэчел, — ответил тот с широкой улыбкой на подвижной физиономии.

— Тогда не будем терять времени, — поторопила она.

Ахилл кивнул и коротко сказал:

— Поезжайте за мной!

Рэчел повиновалась и направила свою кобылу следом за лошадью Ахилла. Они миновали дубовую рощу, свернули на заброшенную, поросшую травой дорожку и, проехав несколько миль, наконец приблизились к маленькому домику, прятавшемуся среди деревьев и дикого кустарника.

Дом явно пустовал уже долгое время. Его внешний вид свидетельствовал о том, что ему приходилось выдерживать натиск бурь, бушующих время от времени в этих местах. Кровля разрушилась, ставни болтались, одна из дверей отсутствовала вовсе, а в галерее второго этажа гнездилось несколько птичьих семейств. Остатки ее перил и окна были покрыты паутиной.

«Грустное зрелище, — подумала Рэчел. — Словно леди, некогда богатая и элегантная, а ныне по прихоти капризной судьбы и без всякой вины со своей стороны все потерявшая и вынужденная побираться».

Однако вовсе не сам заброшенный домик был предметом пристального внимания Рэчел, когда она подъехала к входной двери. Глаза ее с тревогой искали Мэтью, и она была полностью вознаграждена, когда из глубины дома выскочил человек с ружьем в руках.

Увидев его, она закричала: «Мэтью!» — и, не дожидаясь, пока Ахилл поможет ей слезть, соскользнула с лошади и устремилась к своему нареченному.

Мэтью прижал ее к себе так крепко, словно хотел почерпнуть сил из ее любви. Как он нуждался в этом! Все эти бесконечные, одинокие ночи, ночи, когда он так желал ее, и не только физически желал. Он желал слышать ее смех, видеть ее улыбку, слушать ее суждения. Время, проводимое с Рэчел, было для него праздником. И всегда будет. Она стала частью его самого, как его собственная плоть и кровь.

Ахилл завел лошадей за дом, оставив влюбленных наедине.

— Войдем внутрь, — сказал Мэтью, его хрипловатый голос ласкал ее слух.

Он провел ее через какие-то темные нежилые помещения в комнату, которую сейчас занимал. Мусор и грязь были из нее убраны, но она лишь отдаленно напоминала ту, какой, по-видимому, была прежде. Матрац и одеяло лежали прямо на голом деревянном полу рядом с флягой и туго набитой наволочкой.

Все это потрясло Рэчел. Этот человек мог иметь все блага мира — тончайшие вина, мягкие постели, изысканнейшие кушанья, приготовленные опытными поварами, элегантнейшую одежду, сшитую лучшими портными. И он, наследник влиятельной и богатой семьи, живет в этой норе, преследуемый, объявленный вне закона.

— Я должна была привезти тебе поесть, — виновато сказала Рэчел. Обняв его, она поняла, что он потерял несколько фунтов.

— Не нужно, — с улыбкой заверил он. — Ахилл ухитрился похитить для меня кое-какую еду в Бель-Шансон, да так, что ни одна душа об этом не узнала. — И он указал ей на белоснежную кружевную наволочку.

— Почему же мы не могли встретиться там?

— Слишком рискованно, — объяснил Мэтью. — Я не могу подвергать опасности ни мою семью, ни тебя. Я уверен, что, появись я там, слух об этом так или иначе распространится.

— Но все ваши люди полностью преданы вам, — возразила Рэчел.

— Я знаю это и очень им благодарен, — сказал он с улыбкой. — Есть соседи, присматривающиеся ко всем, кто приезжает и уезжает с нашей плантации. Люди, которые не простят мне того, что они считают предательством. Я никогда не делал тайны из моих убеждений, Рэчел, ты знаешь это, но я не могу сознательно подставлять под удар свою семью. Это не для меня, — констатировал он. — Так что моя деятельность протекает вне дома — моего и твоего. Я должен быть там, где никто и не подозревает.

Мэтью устроил для нее сиденье на одеяле.

— Сожалею, что не могу предложить тебе ничего лучшего, но это все мое имущество.

— Для меня это совершенно неважно, Мэтью, — сказала Рэчел. — Мое место там, где ты! — С этими словами она сняла шляпу и аккуратно опустила ее на пол, затем принялась расстегивать пуговицы своего жакета. Мэтью помог ей снять его и положил рядом со шляпой.

Он пожирал взглядом ее лицо, ее вздымающуюся грудь, ее пышные волосы. Ему страстно хотелось вытащить шпильки из ее аккуратной прически, чтобы белокурая волна рассыпалась по плечам, как в тот памятный вечер в Бель-Шансон, но он не решился. Для этого еще не пришло время.

Мэтью протянул руку и приподнял ее подбородок. Рэчел повернула голову и прижалась губами к его ладони.

— Поцелуй меня, Мэтью, — хрипло пробормотала она. — Пожалуйста!

Он исполнил ее желание. Их губы слились и, подобно набирающему силу смерчу, поцелуй становился все более и более неистовым.

Вскоре они уже лежали на тонком одеяле, тесно прижавшись друг к другу. Даже толстые штаны из оленьей кожи не могли скрыть возбуждения его плоти. Когда Мэтью еще крепче прижал к себе распростертое под ним тело Рэчел, она ощутила его твердый член между своих бедер.

Рэчел обхватила руками широкую спину Мэтью, вцепилась пальцами в его сорочку, желая никогда не выпускать его из своих объятий. Она забыла обо всем, ее жизнь и весь мир сосредоточились здесь — в поцелуях Мэтью, вливающих в нее наслаждение, в тяжести его тела, замершего в ее объятиях. Сквозь плотную ткань амазонки и тонкий муслин нижней юбки она ощущала сильные толчки его члена, и они причиняли ей сладкую боль.

Мэтью начал целовать ее по-другому — прерывистыми, нежными поцелуями. Они были медленными, ласкающими, томными. Мэтью осознал, как далеко они с Рэчел могут зайти, и, овладев собой, решил, что его долг — ослабить напряжение охватившей их страсти.

«О Боже», — вздохнул он про себя. Когда они в конце концов займутся любовью по-настоящему, это будет достойной наградой за долгое воздержание, ведь они испытают подлинную страсть, наслаждение, в котором сольются их души и тела.

Сейчас ни время, ни место не подходили для этого. Но рано или поздно их время наступит, и он знал, что блаженство превзойдет все испытанное им когда-либо прежде.

Однако все это в будущем, а пока их время не наступило, он не мог себе позволить большего.

Рэчел, удобно устроившись в объятиях Мэтью, наслаждалась его близостью, и некоторое время они лежали тихо и неподвижно. Эти минуты были вдвойне дороги ей, потому что она прекрасно понимала, как нескоро она сможет увидеть его в следующий раз. Мысленно она перебирала все изменения, произошедшие в нем с момента их последнего свидания. Он похудел на несколько фунтов, он еще сильнее загорел, он начал отращивать усы. И теперь он носил ружье.

— Темнеет, я должен ехать, — нежно прошептал он ей на ухо.

Высвободившись из его объятий, Рэчел села.

— Я так много передумала…

— А я думал о том, что сегодняшнего слишком мало.

— Это все-таки лучше, чем вообще не видеть тебя, любимый, — заверила Рэчел, заставляя себя улыбнуться, чтобы он не догадался о той острой сердечной боли, которую она испытала, услышав, что их свидание пришло к концу. — Встреча с тобой была нежданной радостью, и я буду все время вспоминать ее.

— Я тоже, — пообещал он.

С каждым разом ему становилось все тяжелее и тяжелее расставаться с ней, пускаться в далекий и опасный путь без оглядки назад. Если бы он не верил, что действительно помогает приблизить окончание этой войны, если бы не был убежден в правоте дела, за которое сражается, он, вполне вероятно, поддался бы искушению все бросить и бежать отсюда вместе с ней, чтобы где-нибудь в новом месте начать жизнь сначала, с новыми традициями и новыми перспективами.

Но он не мог этого сделать. И никогда бы не сделал. Его любовь к Соединенным Штатам равнялась его любви к Рэчел. И если бы он поступился любовью к родной стране, то его любовь к Рэчел, его жизнь с ней оказались бы ложью.

— Мэтью? — Рэчел почувствовала, что он витает где-то далеко от нее.

— Извини, — оказал он, поднимаясь и помогая встать ей.

— Куда же ты направляешься?

Мэтью подошел к одному из окон, вернее, к тому, что от него осталось. Взглянув на садящееся солнце, он наконец промолвил:

— На север.

Рэчел облегченно вздохнула:

— В Филадельфию?

Мэтью покачал головой.

— Севернее, — ответил он.

Рэчел предпочла не настаивать на более подробных объяснениях. Ей довольно было сознавать, что там он будет, по-видимому, в большей безопасности, чем в рядах юнионистской армии, намеревавшейся проникнуть в самое сердце Юга.

Он обернулся к ней.

— Я решил, что, когда окончится война, мне не захочется пускаться в такое грандиозное свадебное путешествие, — объявил он.

— У тебя есть на примете какое-нибудь другое место, куда ты хотел бы поехать? — спросила Рэчел, удивленная тем, что он намерен отказаться от столь заманчивой поездки. Самой ей было безразлично, куда ехать, лишь бы быть вместе с ним.

— Есть, — ответил Мэтью, и его глаза неожиданно загорелись энтузиазмом. — Калифорния.

— Калифорния? — переспросила она.

— Вот именно, северная Калифорния, — пояснил он. — Я недавно был там, и она показалась мне невообразимо прекрасной. — Мэтью с нежностью привлек ее снова в свои объятия. —

Я хочу показать тебе горы, пляжи, океан. Тихий океан великолепен, в нем столько оттенков голубого, словно эта палитра самого Господа Бога. — Он приподнял ее подбородок и заглянул в самую глубину ее глаз. — Я все-таки понял, какой именно голубой соответствует твоим глазам. Ляпис-лазурь.

— Хорошо, после войны мы поедем туда, — подтвердила она с улыбкой, усилием воли останавливая готовые хлынуть слезы.

— Быть может, тебе стоило бы поехать туда прямо сейчас, — мрачно проговорил он.

Рэчел была ошеломлена.

— Зачем?!

— Вы были бы там в большей безопасности, и ты, и твои родители, — настаивал он. — Я не думаю, что война сколько-нибудь серьезно затронет Калифорнию, а о Луизиане я, к сожалению, этого сказать не могу.

— Твоя семья уезжает?

— Нет. Они не хотят даже обсуждать эту тему. Да я, честно говоря, и не ожидал иного, — сознался он.

— Здесь твой дом, Мэтью. Я не могу покинуть его, так же как и тебя самого, — ответила Рэчел.

— Но ты должна учесть, что если в Новом Орлеане узнают о нашей помолвке, то жизни тебе не будет.

— Я не какая-нибудь недотрога, которая хлопается в обморок от одного грубого слова, — вздернув голову, парировала Рэчел. — Мы, ирландцы, крепкие орешки, уверяю тебя.

— Тем не менее, — продолжал он, — если мое кольцо на пальце станет причиной какой-либо неприятности и ты почувствуешь, что лучше его снять, я не рассержусь и не обижусь.

— Как ты смеешь, Мэтью Деверо? — в негодовании вскричала Рэчел.

— Я думал только о…

— Я знать не желаю, о чем ты там думал, — бушевала Рэчел. — Я не давала тебе повода считать меня жалкой трусихой.

— Ты знаешь, что я никогда не думал о тебе ничего подобного, — защищался он.

— Твое счастье! — отрезала она и продолжала уже менее воинственно: — Я горжусь твоей любовью и этим кольцом. И мне совершенно безразлично, что думают по этому поводу другие. — Она положила руки на его широкие плечи и добавила: — Если уж на то пошло, я готова кричать об этом во весь голос во Вьё-Карэ или любом другом месте Нового Орлеана.

— Нет нужды забираться так далеко, cherie, — улыбнулся он и поцеловал ее в губы. — Чем я заслужил такое счастье?

— Нет, любимый, счастливица — это я, — прошептала она, пряча голову у него на груди.

— Теперь я должен идти, — грустно сказал он.

— Уже?

— Да.

Обнявшись, они вышли из домика туда, где их поджидал Ахилл с лошадями, привязанными к дереву.

— Ты заберешь вещи, которые я оставил в комнате, Ахилл? — спросил Мэтью.

Ахилл кивнул и вошел в дом. Рэчел и Мэтью стояли под деревом в быстро сгущавшихся сумерках.

— Похоже, мы только и делаем, что прощаемся, cherie, — произнес он с тоской.

На какой-то момент Рэчел охватило отчаяние.

— Это так несправедливо, — согласилась она.

— Не спорю, — ответил Мэтью, впиваясь в ее губы пылким, но коротким поцелуем. — Но запомни мои слова, cherie. Я вернусь к тебе. Никогда не сомневайся в этом. Что бы ни произошло, сколько бы времени это ни потребовало, я вернусь к тебе. Клянусь тебе в этом.

Ахилл вернулся с набитой провизией наволочкой, одеялом и флягой и передал их Мэтью, который уложил все это в седельную сумку. Ахилл что-то шепнул Мэтью, и тот кивнул.

— Проследи, чтобы Рэчел благополучно вернулась в Новый Орлеан, — распорядился он. — А сам лучше переночуй здесь, чтобы не привлекать внимания местной милиции. — Он вскочил на своего крупного рыжего жеребца и последний раз взглянул на свою невесту: — Я люблю тебя, Рэчел. Никогда не забывай об этом, ведь ничто не заставит меня тебя раз любить.

Эти слова звучали в ушах Рэчел, пока она наблюдала, как он скрывается из виду. Но вот он исчез и мужество, помогавшее ей удерживаться от слез, покинуло ее. Она, рыдая, опустилась на поломанные ступеньки.

Она сидела так некоторое время, прежде чем услышала голос Ахилла:

— Вам тоже лучше ехать, мисс Рэчел. Она вытерла глаза руками и сказала:

— Я оставила там жакет и шляпу. Подожди минуту.

Одевшись, она вернулась, и Ахилл помог ей подняться в седло.

Едва они стали удаляться от домика, Рэчел охватило чувство утраты, столь острое, что она даже почувствовала какую-то дурноту. Оно не покидало ее всю долгую дорогу, становясь лишь сильнее и сильнее.

Когда поздно вечером Рэчел наконец рухнула в постель, отмахнувшись от родителей, встретивших ее расспросами о том, где это она пропадала, она снова расплакалась. Отчаянные, безутешные рыдания сотрясали все ее тело.

— О Мэтью, — повторяла она, — не забывай своего обещания, ведь я своего не забуду никогда.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«Я всегда считала, что, если человек желает чего-либо очень сильно, если он верит и горячо молится, он в конце концов обретает желанное.

Однако теперь сомнение разрастается в моей душе, вытесняя оттуда ростки надежды. Эта война идет второй год, и, похоже, все, кто утверждал, что она затянется не более чем на два-три месяца, что это временная мера и т. д., все они жестоко заблуждались.

Новый Орлеан сдался юнионистской армии и теперь весь наводнен солдатами-янки в голубых мундирах. Мнения о генерале Батлере различны: одни присвоили ему кличку «Зверь» и только так его и зовут, иные уважают как человека, способного навести в городе порядок. Пока что генерал Батлер распорядился очистить все колодцы и водопроводы, чтобы пресечь распространение инфекций и эпидемий. В то оке время по пятам за армией следуют, многочисленные барышники и спекулянты, сколачивающие капитал на общей нужде. Доки уже много времени пустуют, и провизии не хватает.

Наши соседи Чандлеры уже четыре месяца как покинули город и вернулись в Нью-Йорк. Мне очень недостает бесед с Каролиной, ведь я делилась с ней своими чувствами к Мэтью, рассказывала ей о нашей помолвке. Мы переписываемся, но это далеко не то же самое, что разговор с глазу на глаз. Но главное, мне необходимо получить хоть какие-нибудь сведения о Мэтью. Страдания, неизвестность и постоянная тревога мало-помалу сокрушают мой дух. Мои мысли беспрерывно заняты войной и его ролью в ней. Не проходит ни единого дня, когда бы я не думала и не тосковала о Мэтью».

Рэчел опустилась на скамеечку для коленопреклонений и склонила голову, перебирая четки, подаренные ей Мэтью. В последние несколько месяцев у нее вошло в привычку приходить в эту маленькую церковь молиться за здоровье и счастливое возвращение своего жениха. Ее внутреннее убранство, делавшее ее очень похожей на средневековую часовню в родном городе Рэчел, действовало на девушку умиротворяюще. Здесь она чувствовала себя ближе к Богу и словно вступала на маленький островок покоя в море безумия, охватившего все вокруг. Она любила и беседы со священником, отцом Донованом, который, подобно ей самой, был выходцем из Европы.

Рэчел подняла голову и увидела в боковом приделе какую-то женщину, которая легким движением преклонила колени, а затем повернулась и направилась к выходу из храма. Рэчел подумала, что в этой женщине есть что-то очень знакомое, хотя понять, кто она, девушка не могла. Лицо женщины скрывала вуаль, спускавшаяся со шляпки и достигавшая подбородка.

Рэчел следила взглядом за незнакомкой, когда та скользнула по проходу между скамьями и остановилась у чаши со святой водой. Она приподняла вуаль и, погрузив кончики пальцев в воду, поднесла их к лицу.

И тут Рэчел поняла, кто это. Доминика дю Лак. Бывшая любовница Мэтью.

Как странно встретить ее здесь! Быть может, она пришла поставить свечку за своего прежнего возлюбленного?

Не в силах побороть желание последовать за этой женщиной, Рэчел поспешно опустила четки в ридикюль и крепко затянула мешочек с молитвенником. Она должна выяснить, имеет ли Доминика какие-либо сведения о Мэтью.

Когда Рэчел вышла за дверь, яркий солнечный свет заставил ее зажмуриться. Ей понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к нему, а обретя наконец способность смотреть, она была потрясена зрелищем, представившимся ее глазам.

Доминика дю Лак стояла на обочине дороги, окруженная злобно ухмыляющимися солдатами-янки. Пять человек образовали вокруг нее кольцо, так что она оказалась в настоящей ловушке.

До Рэчел доносился нежный, с легким французским акцентом голос Доминики, просившей:

— Пожалуйста, мсье, прошу вас, дайте мне пройти.

— Эй, ребята, а нам попалась одна из этих французских штучек. — Говоривший придвинулся к Доминике и положил огромную ручищу ей на плечо.

Она сбросила его руку и попятилась назад, но только чтобы очутиться в объятиях другого солдата, обхватившего ее талию.

— А я думаю, сержант, она из тех квартероночек, о которых столько болтают местные французишки, — сказал он.

— А-а, ихние потаскушки, ты о них? — спросил третий, раздвигая в безобразной ухмылке жирные губы.

Рэчел смогла различить ужас на лице несчастной женщины, когда та повернулась в ее сторону. Глаза ее были расширены, взгляд остановившийся. Кто-то, по-видимому, успел сорвать с нее шляпку, так как она, затоптанная, валялась на земле.

— Отпустите ее, — тон Рэчел был сухим и требовательным.

Сержант взглянул на девушку, стоявшую на церковных ступенях.

— Займитесь своим делом, мисс, — прошипел он, злобно взглянув на нее. — А не то сами примете участие в забаве, — угрожающе добавил он.

В ответ Рэчел наградила его взглядом, полным ледяного презрения:

— Вы настоящая дубина! Как вы смеете приставать к этой женщине?

— Эй, сержант, — вмешался один из солдат, — она непочтительно говорит с тобой? Если так, мы имеем право обойтись с ней как с публичной женщиной, верно?

Ноздри Рэчел затрепетали при этих словах. Она хорошо знала о позорном распоряжении генерала Батлера, согласно которому любая жительница Нового Орлеана, выказавшая неуважение к солдату-янки, могла считаться проституткой.

Рэчел испугалась, что не сумела совладать с презрением, которое внушали ей эти негодяи. Взывать к их разуму было бесполезно, и она в первый раз пожалела, что не прислушалась к совету отца и не стала носить с собой пистолет, который он ей дал. Он остался, надежно запертый, в ящике ее стола, ибо Рэчел была уверена, что ни за что и никогда не смогла бы направить его на человека. А теперь она поняла, что смогла бы — лишь бы заставить эту мерзкую свинью отпустить женщину.

По лицу Доминики было видно, что она узнала Рэчел.

Рэчел заметила это и попыталась подбодрить ее взглядом. Но чем она могла ей помочь? Она была одна и, увидев выражение их лиц, почувствовала, как страх проникает в ее душу. Перед ней были животные, готовые на все.

Рэчел содрогнулась.

— Ну так возьмем обеих и научим, как обращаться с теми, кто их главней! — объявил сержант с улыбочкой, обнажившей гнилые зубы.

Два солдата схватили Рэчел, в то время как сержант с двумя другими теснее сомкнулись вокруг Доминики.

— Я для начала попробую темную курочку, ребята, — решил сержант со скабрезной ухмылкой, — а вы забирайте себе ту спесивую сучку.

Рэчел издала отчаянный крик и начала драться с обидчиками. Ей удалось укусить державшую ее руку.

— Сумасшедшая сука, она укусила меня! — завопил солдат, отдергивая руку и выпуская Рэчел.

Она кинулась бежать в надежде найти помощь.

— Идиоты! — прорычал сержант. — Держите ее, пока она никому не нажаловалась!

Он схватил Доминику и втащил ее в церковь.

Рэчел успела сделать лишь несколько шагов, как чьи-то руки снова схватили ее. Она отчаянно боролась, но в конце концов один из солдат сильно ударил ее по лицу, так что Рэчел даже пошатнулась.

В конце улицы послышался цокот копыт.

Рэчел, из губы которой текла кровь, взглянула туда и увидела двух приближавшихся всадников. Синие мундиры. Янки.

«Господи, — молилась она, — хоть бы они помогли нам!»

— Капрал! — гаркнул один из наездников. — Что тут происходит? Отпустите эту женщину! — приказал он.

Солдат, державший Рэчел, вспыхнул под пристальным взглядом капитана и сопровождавшего его лейтенанта.

— Мы не делали ничего плохого, сэр, — отвечал он, избегая смотреть в глаза капитану. —

Мы немного пошутили, а вот эта девка стала нас всячески обзывать и поносить. И мы всего-навсего собирались выполнить приказ генерала насчет таких, как она.

— Я думаю, вы лжете, капрал. — Офицер спешился и уставился на обоих солдат холодным, тяжелым взглядом. — Я с превеликим удовольствием публично выпорол бы вас кнутом — прямо здесь, на месте, — если бы имел на это право. Но поскольку такого права у меня нет, считайте себя арестованным.

— Что?

— Вы меня слышали. Я позабочусь о том, чтобы предать вас обоих трибуналу за подобное безобразие.

— Из-за потаскухи? — возмутился второй солдат, до тех пор молчавший.

Рэчел задохнулась от возмущения. Офицер взглянул на нее:

— Это еще пустяки. Можете считать, что вам повезло. — И он шагнул к Рэчел, предлагая ей чистый носовой платок. — Я очень сожалею о случившемся, мисс, — с искренним огорчением произнес он. — Пожалуйста, не судите обо всех нас по этим свиньям.

Рэчел глубоко, с облегчением, вздохнула.

— Уверяю вас, капитан, — она узнала его чин по золотым нашивкам на погонах его мундира, — что я далека от этого. Но вы должны еще помочь мне, — попросила она. — Несколько ваших солдат, — на этом слове она запнулась, — схватили одну женщину. Кажется, они затащили ее вон туда. — Она повернулась и указала на церковь.

Офицер приказал лейтенанту оставаться на месте, а сам, вытащив пистолет из кобуры, отправился на разведку.

Прошло несколько минут, показавшихся Рэчел бесконечными. Она трепетала при мысли о том, что мог обнаружить капитан, и горячо надеялась, что солдаты все же не успели надругаться над Доминикой.

Наконец появился капитан, ведя под прицелом пистолета троих солдат, а свободной рукой поддерживая мадемуазель дю Лак.

Будто гора свалилась с плеч Рэчел, она кинулась к Доминике:

— Мадемуазель дю Лак, с вами все хорошо?

На несколько секунд Доминика закрыла свои карие глаза, словно желая удостовериться, что она действительно в безопасности.

— Oui, мадемуазель, благодаря вам все в порядке. — Она подошла вплотную к Рэчел, чтобы обнять ее, но вместо этого сделала лучше. — Вы очень смелая, — сказала она все еще слегка дрожащим голосом. — Неудивительно, что Мэтью так любит вас.

Рэчел заулыбалась.

— Лейтенант, — скомандовал капитан, — я хочу, чтобы вы сейчас отправились в штаб и вызвали конвой — отвести арестованных в тюрьму.

— Есть, сэр, — повиновался лейтенант, отсалютовав командиру и поворачивая лошадь кругом.

— Леди, если вы согласны немного подождать, я позабочусь о том, чтобы вас обеих доставили домой в полной безопасности. — Он бросил суровый взгляд на своих пленников. — Я еще раз приношу извинения за действия этих людей. В особенности вам, мисс, — добавил он, обращаясь к Доминике.

— Merci, monsieur le capitain[25], — ответила она, и голос ее по-прежнему слегка дрожал, до того она была перепугана.

Рэчел, в свою очередь, сочла необходимым сказать слова благодарности капитану-янки:

— Да, капитан, наше счастье, что вы оказались здесь, и позвольте мне смиренно поблагодарить вас.

От этих слов румянец вспыхнул на бледных щеках капитана, и заметившая это Рэчел почувствовала к нему еще большее расположение.

Минут через двадцать лейтенант вернулся с отрядом конвойных, которые и забрали хулиганов, чтобы, согласно распоряжению капитана, доставить их в тюрьму.

— А теперь, леди, — сказал он, — мы проводим вас по домам, и, прошу вас, пусть этот инцидент не омрачает вашего мнения о северянах. К несчастью, далеко не каждый во время войны поступает наилучшим и наиболее достойным образом.

— Если бы все янки были похожи на вас, капитан?.. — вежливо сказала Доминика.

— Простите, мисс, — извинился он. — Где мои хорошие манеры? Капитан Фрезер, мадемуазель. Капитан Баррет Джефферсон Фрезер. — И, указав на лейтенанта, представил и его: — Лейтенант Адам Андерсон.

— Enchantй, капитан Фрезер, — с улыбкой ответила Доминика и, взглянув на молодого блондина, сидевшего на лошади, добавила: — Очень приятно, мсье.

— Лейтенант, не возьметесь ли вы сопровождать домой мадемуазель дю Лак? А я провожу мадемуазель. Это… — он запнулся, — если это совпадает с вашими пожеланиями, леди.

— Я живу недалеко, лейтенант Андерсон, — сказала Доминика. — В нескольких минутах ходьбы отсюда.

— Очень рад проводить вас, мэм, — ответил несколько мрачноватый молодой человек, спешившись и предложив ей руку, а другой рукой ведя лошадь в поводу.

Доминика задержалась на секунду и обратилась к Рэчел.

— Merci еще раз, мадемуазель, — горячо проговорила она. Вы оказали мне громадную, громадную услугу. Я никогда не сумею отблагодарить вас за нее.

Рэчел попыталась улыбнуться, насколько ей позволила разбитая губа.

— Напротив, вы уже это сделали, — призналась она.

Недоуменно пожав своими красивыми плечами, Доминика улыбнулась в ответ.

— В таком случае — всего хорошего, — нежно прощебетала она и удалилась, опираясь на мощную руку лейтенанта.

— А в какую сторону нам, мисс Галлагер?

— Я тоже живу недалеко, капитан, — ответила Рэчел. — Мой дом не более чем в миле отсюда.

— Приятная прогулка никому не принесет вреда, мисс Галлагер, так что пойдемте, — с энтузиазмом воскликнул он и поспешил добавить: — Но, быть может, вы предпочитаете, чтобы я подал экипаж?

Рэчел лукаво взглянула на него:

— Если вы всерьез полагаете, сэр, что меня может утомить короткая прогулка, то немного же вы знаете об ирландках!

— Не желаете ли выпить чего-нибудь прохладительного, капитан Фрезер? — вежливо предложила Рэчел, когда он проводил ее до дома.

Они стояли в вестибюле, а Лизль суетилась вокруг, охая по поводу разбитой губы Рэчел и ее испачканного и измятого костюма.

— Наверное, мне лучше откланяться и дать вам отдохнуть, мисс Галлагер, — возразил он. — Этот день был нелегким для вас, и я бы не хотел доставлять вам лишнее беспокойство.

— Очень признательна вам за вашу деликатность, капитан, — ответила Рэчел, принимая из рук Лизль смоченную в холодной воде салфетку и прикладывая ее к разбитой губе.

— Не стоит благодарности, мисс Галлагер, — заверил Фрезер, отвешивая ей официальный поклон.

— Но вы должны прийти еще раз, чтобы я могла по мере возможности выразить вам свою благодарность.

— Если желайте.

— Да, разумеется, желаю, — сказала Рэчел, протягивая ему руку.

Вежливым жестом он поднес ко рту ее затянутую в перчатку руку и коснулся губами кончиков пальцев.

— Тогда до завтра.

— Буду ждать вашего визита, капитан.

Рэчел стояла в дверях все время, пока он двигался по вымощенной плитами дорожке. Вскочив в седло, он помахал ей и ускакал прочь.

— Что произошло? — подступила к ней Лизль.

Рэчел рассказала ей о случившемся и терпеливо снесла полученный от экономки суровый нагоняй.

— Надо было вам уехать с родителями, мисс Рэчел, — сказала Лизль.

— Я не могла покинуть Новый Орлеан, и ты прекрасно знаешь почему, — решительно возразила Рэчел. — Кроме того, папа поехал только проводить маму в Филадельфию, к родственникам мадам Деверо. Как только он убедится, что она в безопасности, он вернется сюда.

— И уж во всяком случае, мистер Мэтью вряд ли захотел бы, чтобы вы тут подвергались опасности, — не сдавалась экономка.

— То, что случилось сегодня — чистая случайность, — настаивала Рэчел.

Лизль скептически покачала головой:

— Таких случайностей, сдается мне, становится все больше и больше. Уж я-то слышу кое о чем на рынке.

— Я не могу уехать, — отрезала Рэчел. — А теперь мне бы очень хотелось принять ванну. Эти солдаты были сущими животными, Лизль. Я чувствую себя запачканной от одних взглядов, какими они смотрели на меня и мадемуазель дю Лак. — Ее передернуло при том воспоминании. — Слава Богу, что не все мужчины таковы, иначе ни одна женщина по собственной воле не вступила бы в брак.

— И не легла бы в брачную постель, — мрачно добавила Лизль.

Явившись с визитом на. следующий день, капитан Фрезер продемонстрировал, что он весьма интересный человек. Рэчел попросила Лизль подать им лимонаду, и они сидели в саду, а на столике между ними красовалось блюдо с глазированным печеньем.

— Итак, капитан, — поинтересовалась Рэчел, откусывая кусочек вкуснейшего ароматного печенья, — чем же вы занимались до того, как разразилась эта трагическая война?

Капитан оставил свою несколько официальную манеру держаться и осматривался вокруг с нескрываемым удовольствием.

— Я преподавал в частной мужской школе в Вермонте, мисс Галлагер.

— Правда? — воскликнула она, протягивая руку к стеклянному кувшину. Она налила ему еще лимонаду. — Какой же предмет?

— Математику. — Он пожал плечами. — Предмет не слишком захватывающий, но весьма необходимый.

Рэчел улыбнулась ему. Она отметила, что Баррет Фрезер был вполне привлекательным мужчиной среднего роста и крепкого телосложения. У него было приятное лицо с живыми темно-карими глазами и соломенно-светлыми волосами.

«Как жаль, — осенила ее шутливая идея, — что Каролина покинула Новый Орлеан». Ее подруга и капитан Фрезер могли бы, по мнению Рэчел, составить прекрасную пару.

Рэчел подалась вперед, глядя на него своими голубыми глазами:

— А что за край этот ваш Вермонт, капитан?

Он усмехнулся:

— Полная противоположность здешнему, заверяю вас. — Баррет допил свой лимонад, по его щеке скатилась струйка пота. — Говоря точнее, край очень красивый, но суровый — зимой. Весьма закаляет тело. — Он бросил взгляд на разнообразные яркие растения, наполнявшие сад. — Нежные теплолюбивые цветы не выживают там, — констатировал он. — Надо уметь приспособиться к нашему климату.

В его глазах появилось спокойное, отрешенное выражение.

— Лучшее время для знакомства с Вермонтом это осень. Пора листопада там самая прекрасная. Горы полыхают такими красками, что просто дух захватывает.

— Вы любите Вермонт, верно?

— Разумеется, мисс Галлагер, — охотно согласился он. — Там жило несколько поколений моих предков.

— Я пришла к выводу, что коль скоро речь идет о географии, то типы красоты тут поистине бесконечны, — принялась рассуждать Рэчел. — Бывают моменты, когда я ужасно скучаю по тихому дождику и вечнозеленым холмам Ирландии. Однако, прожив здесь некоторое время, я обнаружила, что люблю жару и сияние солнца. И при этом, — Рэчел соединила пальцы рук, — я бы, наверное, с удовольствием побывала когда-нибудь у вас в Вермонте.

— А я был бы счастлив показать вам его, — предложил он.

Рэчел сообразила, что не упомянула о весьма важном обстоятельстве. Она поспешила исправить эту оплошность.

— Я должна буду спросить своего нареченного, согласуется ли это с его планами, — мягко сказала она.

Брови Баррета удивленно поднялись.

— Вы помолвлены? — спросил он, стараясь придать безразличие своему тону.

Рэчел вытянула руку и с гордостью показала ему кольцо:

— Да.

Он посмотрел на этот залог любви:

— Что ж, он очень счастливый человек.

— Это я счастливица, капитан, — улыбнулась Рэчел. — Мой жених храбрый воин, так же как и вы.

— Конфедерат?

Рэчел покачала головой.

— Нет, — сообщила она с горделивой улыбкой. — Он офицер армии янки.

— Откуда он?

— Отсюда, из Нового Орлеана.

— Офицер-юнионист отсюда? — с недоверием спросил Фрезер.

— Не менее преданный Соединенным Штатам, чем вы сами, сэр, — настаивала Рэчел. — Мэтью вполне согласен с покойным Стефеном Дугласом в том, что в этой войне невозможно оставаться нейтральным.

— Это неожиданность для меня, мисс Галлагер, — присвистнул Баррет Фрезер. — Подумать только!

— Я думаю, вы с ним быстро нашли бы общий язык, — уверенно произнесла Рэчел.

— В каком полку он служит?

Рэчел опустила глаза и сделала глоток лимонада, быстро нагревавшегося на жарком солнце.

— Я не знаю.

Она не могла поведать этому человеку, что Мэтью не служит в каком-то определенном полку, а входит в особое подразделение, выполняющее специальные задания правительства с целью быстрее покончить со шпионажем и саботажем конфедератов.

— Как его имя?

— Мэтью Деверо.

— Деверо. — Капитан Фрезер на минуту задумался. — Это его семья владеет большой плантацией под Новым Орлеаном?

— Да, это они, — ответила Рэчел.

— Кажется, я слышал это имя. По-моему, человек с такой фамилией получил разрешение на торговые операции, потому что принял присягу верности Соединенным Штатам. — Он пожал плечами и скептически усмехнулся: — Я, правда, не думаю, что каждый принявший присягу сделал это искренне.

— Эдуард Деверо — абсолютно искренне, с чувством произнесла Рэчел. — Поверьте мне, капитан Фрезер. Он так же предан Соединенным Штатам, как и его сын.

Баррет поднялся.

— Боюсь, — сказал он, вытащив свои карманные часы, — что мне пора откланяться. Я провел прекрасный вечер. Вы разрешите мне посетить вас вновь, ведь вы одна из немногих знакомых, которых я имею в Новом Орлеане. — Он грустно улыбнулся. — Увы, в большинстве здешних домов синие мундиры гостеприимством не пользуются.

— Разумеется, капитан, — горячо откликнулась Рэчел. — Я буду очень рада снова увидеть вас.

Когда он ушел, Рэчел поднялась к себе отдохнуть. Она нашла общество капитана весьма приятным и рассчитывала, что они станут друзьями. Ей ужасно не хватало родителей и Каролины Чандлер, а капитан Баррет Фрезер был человеком вежливым, воспитанным, приятным в общении. В нем было что-то основательное, надежное.

В мире, перевернутом и исковерканном войной, надежность была так привлекательна!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

«За последние несколько недель папа очень полюбил капитана Фрезера. Он часто обедает у нас, всякий раз, когда позволяет его служба. Капитан Фрезер стал почти что членом нашей семьи. У него спокойная, приятная манера говорить, с легкой горечью по поводу войны, перевернувшей его жизнь, или в адрес горожан, проклинающих его мундир и само его присутствие в их городе.

Я нашла в его лице доброго друга, с которым можно говорить о чем угодно. Быть может, это потому, что он так же одинок, как и я. Я так тоскую по маме и моему любимому Мэтью.

Вчера я получила записку от мадемуазель дю Лак. Она приглашает меня к себе домой в Фобур-Мариньи, Рю Бургунди. Сперва я сомневалась, как мне следует, поступить, но все-таки решила пойти, хотя бы только для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Уже несколько месяцев я не получаю известий от Мэтью, и где-то в глубине моего сознания время от времени возникает вопрос, не является ли она по-прежнему поверенной его тайн. Кроме того, как ни странно это звучит, мне кажется, что общение с Доминикой как-то приблизит меня к Мэтью».

Экипаж остановился перед небольшим особнячком в креольском стиле, но Рэчел не спешила выходить, все еще раздумывая, не совершила ли ошибки, приехав сюда.

Она испытывала искушение объяснить Сину, что передумала, и приказать ему поворачивать лошадей и возвращаться домой.

Пока она размышляла, ее юный кучер соскочил с облучка и открыл дверцу, чтобы помочь ей выйти.

Рэчел глубоко вздохнула и, выйдя из коляски, оказалась прямо перед домом мадемуазель дю Лак. Он производил впечатление уютного и удобного жилища. «Скромный» — именно этот эпитет, по мнению Рэчел, больше всего подошел бы к нему. В нем не было ни кричащей роскоши, ни кокетливой изысканности, в равной степени типичных для особняков содержанок. Это был дом обыкновенной женщины.

Рэчел прошла по выложенной кирпичом дорожке к входной двери, и та медленно отворилась, показав улыбающуюся Доминику.

— Мадемуазель Галлагер, как любезно с вашей стороны навестить меня!

Рэчел тоже улыбнулась и проследовала за ней в дом. Доминика ввела ее в гостиную, помещавшуюся прямо за вестибюлем. Миниатюрная негритянка принесла серебряный кувшин и чашечки китайского фарфора на деревянном подносе. Она поставила все это на низенький столик и молча удалилась.

Доминика и Рэчел уселись на диван орехового дерева.

— Хотя наш новоорлеанский кофе и хорош, я подумала, что для разнообразия стоит угостить вас чашечкой шоколада, — предложила Доминика, наливая ей в чашку дымящийся шоколад и добавляя сбитые в пену сливки и щепотку корицы.

Она передала чашку Рэчел, и та с интересом попробовала новый для нее напиток.

— Замечательно, — проговорила она.

Доминика дружески улыбнулась.

— Я люблю шоколад, если честно сказать — даже больше, чем кофе. — И, рассмеявшись, добавила: — Хотя с тех пор, как началась война, не так-то просто его раздобыть.

Рэчел почувствовала себя свободней. Быть может, этот визит окажется гораздо менее тягостным, чем она опасалась.

Доминика допила свой шоколад и лишь после этого спросила:

— Вам, наверное, интересно, почему я вас пригласила.

— Я действительно думала об этом, — заметила Рэчел.

— Есть несколько причин, — сказала Доминика и, поставив чашку с блюдцем на стол, обеими руками обхватила колено. — Во-первых, еще раз поблагодарить за помощь в тот день.

Ей не нужно было уточнять, о каком дне идет речь, — они обе прекрасно помнили его. По телу Доминики пробежала легкая дрожь, она уставилась на натертый паркет.

— Не будь вас, я бы сейчас здесь не сидела. А кроме того, — добавила она, — я хотела встретиться с женщиной, которую так любит Мэтью. — Она подняла голову и взглянула прямо на Рэчел: — А он действительно любит вас, вы это знаете. Больше, чем кого бы то ни было.

— Так же как я его, — призналась Рэчел. Она допила шоколад и поставила чашку на столик.

— Вы верите в судьбу? — серьезно спросила Доминика.

Рэчел на минуту задумалась:

— Пожалуй, да.

Доминика удовлетворенно кивнула:

— Я тоже. Судьба свела нас обеих с Мэтью Деверо, а затем распорядилась так, что наши пути пересеклись.

Рэчел обдумала ее слова и спросила: — Вы жалеете об этом?

— О том, что он влюбился в вас? — Доминика пожала плечами. — Именно так распорядилась судьба.

— Но ведь это было для вас неожиданностью?

— Я знала, что рано или поздно это произойдет, Рэчел. Вы разрешаете мне называть вас так? — Рэчел кивнула, и она продолжила: — И я и Мэтью с самого начала понимали, что отнюдь не безумная любовь связывает нас. Нас связывало своего рода соглашение, удобное и приятное для нас обоих. — Доминика разгладила воображаемую складку на шелковом платье. — Человеку иного мира зачастую трудно бывает это понять.

Рэчел взглянула ей прямо в лицо.

— Мэтью объяснил мне все это, — сказала она.

— Eh, bien[26], — отозвалась Доминика. — Мэтью был и остается очень щедрым человеком. Он подарил мне этот дом. Благодаря его доброте у меня сейчас столько денег, что я могу всю жизнь прожить независимо, если сама того пожелаю. Я могу путешествовать, если захочу, в любой момент могу выйти замуж — если захочу. И все это благодаря Мэтью.

Эти слова, произнеси их другая женщина, могли бы казаться ядовитыми, обидными или самодовольными, но Рэчел знала, что в устах Доминики это простая откровенность.

— Вы любите его?

— Oui, — ответила Доминика. — Если бы я не любила его, я бы не стала делить с ним постель в течение шести лет. — Она налила себе еще шоколада. — Кроме всего прочего, он потрясающий любовник, вы сами убедитесь в этом.

При этом замечании Рэчел покраснела.

— Я была девушкой, когда впервые пришла к Мэтью, — пояснила Доминика. — И он очень бережно и деликатно, научил меня получать удовольствие. И с вами, — заметила она, — он будет таким же. Он не эгоист в постели, отнюдь нет. — Увидев густой румянец на щеках Рэчел, Доминика улыбнулась. — Excusez-moi[27], — воскликнула она. — Я забываю, что вы не привыкли к беседам на столь откровенные темы, мадемуазель. Получать удовольствие в постели должны не только мужчины. — В ее глазах загорелся огонек. — Креолы — люди темпераментные, и креольские мужчины особенно гордятся своим умением заниматься любовью. Вы не будете разочарованы, Рэчел. Мэтью настоящий мужчина.

— Нельзя ли переменить тему? — нервно кашлянув, спросила Рэчел.

Доминика рассмеялась гортанным смехом.

— Oui, ну конечно. Я вовсе не хотела, вас как-то задеть, — оправдывалась она. — Я хотела только заверить вас, что вам не надо страшиться первой брачной ночи.

— Я доверяю Мэтью, — просто сказала Рэчел.

— И правильно делаете, — одобрила Доминика.

Рэчел сочла, что они уже достаточно откровенны друг с другом для того, чтобы задать самый животрепещущий вопрос:

— Вы получали известия от Мэтью с тех пор, как он покинул город?

— Боюсь, что очень давно, — ответила Доминика. — Я получила от него письмо в конце прошлого года. — Она прикрыла руку Рэчел своей и продолжила: — В нем он много говорит о вас. Он рассказывал мне, как он любит вас и как мечтает начать новую жизнь с вами, когда закончится война.

— Правда?

— Oui, он стал очень счастливым человеком благодаря вам, Рэчел.

— Я хочу, чтобы он был таким всю жизнь.

— И он будет, я знаю это, — заявила Доминика. — Я уже говорила, что вас связала судьба.

Позднее, по дороге домой, Рэчел вспоминала ее слова. Судьба. Предназначение. Выбор. Браки, совершающиеся на небесах. «Неважно, — думала она. — Как ни назови это, важно лишь то, что Мэтью — моя единственная настоящая любовь, и ничто не может разлучить нас».

Ничего.

Только смерть.

Одна лишь смерть могла разрушить все надежды и мечты о будущем. Одна лишь смерть была в состоянии сокрушить неколебимое здание счастья, обратив его в жалкие руины отчаяния.

«Мэтью!»

Рэчел проснулась о этим именем на устах. Она лежала, утопая в мягких подушках, наблюдая, как утренний ветерок колышет кружевные занавески на окнах.

Девушка откинула тонкую белоснежную простыню, служившую ей одеялом. Она спустила ноги на пол и сидела, прислушиваясь к беззаботному щебетанию птиц за окном спальни. Это было утро, сулящее радость. Рэчел покачивала ногой и мечтала, что будет вот так же просыпаться рядом с Мэтью.

Она обернулась и уставилась сонным взглядом на смятую постель. Она прикрыла глаза и попыталась представить лежащего в постели Мэтью, его загорелое тело на белоснежных простынях. Она с улыбкой вытянула руку и принялась гладить нижнюю простыню, воображая, что под рукой у нее теплая кожа Мэтью, шелковистые завитки волос, покрывающих его широкую грудь и спускающихся все ниже…

О Господи, что за распутное воображение, оказывается, у нее!

«Ну и что же?» — спросила она самое себя.

Ничего страшного.

Все, чего ей действительно хочется, — так это, чтобы скорее закончилась проклятая война и Мэтью вернулся домой. А если это невозможно, то хотя бы получить от него весточку, ведь их не было так долго! Хоть что-нибудь. Хоть пару строк.

Она потянулась, подошла к большому зеркалу и встала перед ним, разглядывая свое отражение. Она отбросила назад тяжелую массу светлых локонов и опустила руки вдоль тела. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивали контуры ее тела. Рэчел провела рукой по животу. Когда-нибудь она будет носить под сердцем дитя Мэтью, дитя их любви. Новая жизнь наполнит ее чрево. Рэчел поняла, что желает этого так страстно, как не могла бы и помыслить прежде.

Рука девушки скользнула вверх и коснулась золотого медальона, висевшего у нее на шее. Он составлял пару с тем кольцом-печаткой, украшенным их инициалами, которое она подарила Мэтью. Внутри медальона находились их миниатюрные портреты. Так будет, так должно быть с ними — вместе, неразлучно, навсегда.

Рэчел сидела за письменным столом, делая наброски для новой задуманной ею статьи. Ее мать только что вернулась из Филадельфии, вопреки желанию своего мужа, стремившегося уберечь ее от опасностей войны. Кэтлин привезла новости с Севера, и они натолкнули Рэчел на мысль осветить этот горестный конфликт с новой стороны. Ей захотелось поразмышлять о женщинах — как южанках, так и северянках, — в течение долгих месяцев ожидающих своих мужчин.

Из разговоров с женщинами, оставшимися в городе, перешедшем под контроль юнионистов, Рэчел знала, каково это, когда тебя считают врагом, возможным противником. На собственном же опыте она поняла, что значит, когда тебе не доверяют свои же соседи, ведь ее считали едва ли не предательницей из-за ее отца, из-за ее возлюбленного, из-за того, наконец, что она появлялась в обществе офицера-янки.

Рэчел имела возможность наблюдать жизнь новоорлеанских женщин. Они ждали вестей от своих мужчин, ухаживали за вернувшимися домой ранеными, по мере возможностей помогали нуждающимся и жадно читали газеты, выискивая сообщения о любимых. Они делали все, что могли, чтобы приспособиться к обстоятельствам, в которые поставила их жизнь.

Это были женщины, как рассуждала Рэчел, вынесшие всю тяжесть «нашего славного дела». Они всячески пытались сохранить довоенный стиль жизни, поддерживаемый иллюзией, что когда-нибудь все вернется на круги своя, что их жизнь войдет в прежнее русло.

Окунув перо в хрустальную чернильницу, Рэчел начала было новую фразу, когда в дверь заглянула Лизль:

— Извините, мисс Рэчел, но ваша мама просит вас немедленно спуститься.

Удивленная необычным тоном экономки, Рэчел подняла голову:

— Что случилось, Лизль?

— У вас гость.

Рэчел взглянула на часы в корпусе из черешневого дерева, стоявшие прямо у нее на столе. Было только пять минут десятого — рановато для визитов.

— Кто это?

— Этот капитан-янки, — сообщила Лизль.

— Баррет? — Рэчел положила серебряное перо и улыбнулась. — Что ему могло понадобиться в такую рань? — Она с шумом отодвинула кресло. — Скажи, пожалуйста, маме, что я сейчас спущусь.

Лизль повиновалась, и, поднявшись с места, Рэчел окинула взглядом свой домашний туалет. На ней было простое бледно-голубое платье, без кринолина, и корсаж и юбка безо всяких украшений. В нем удобно было работать, а от многочисленных стирок оно стало мягким, словно ночной халат. Рэчел подумала, не стоит ли переодеться во что-то более подходящее для приема посетителей, но решила этого не делать.

Баррет Фрезер не принадлежал к тем строго следующим требованиям хорошего тона людям, которых мог шокировать домашний наряд хозяйки дома.

Спускаясь по лестнице, Рэчел думала, что, возможно, он пришел пригласить ее на верховую прогулку. Они совершали подобные прогулки не реже раза в неделю, если позволяли обстоятельства, но, поскольку он был невероятно занят по службе, на этой неделе им пришлось отказаться от привычного развлечения.

Это, однако, не объясняло странного тона Лизль. Воспоминание о нем засело у Рэчел где-то в подсознании.

Войдя в маленькую гостиную первого этажа, Рэчел была поражена царившим в ней молчанием, хмурым взглядом Баррета и вытянувшимся лицом матери, которая сидела в кресле, нервно теребя платок.

— Ради всего святого, что случилось? — воскликнула Рэчел, выскакивая на середину комнаты. — Папа?!

Она выкрикнула свой вопрос сдавленным от испуга голосом. Она знала, что отец отправился в поддерживавший Конфедерацию Техас по делу, связанному с поставкой лошадей для армии.

— Насколько мне известно, мистер Галлагер в добром здравии, — коротко ответил капитан Фрезер.

Рэчел бросила еще один быстрый взгляд на мать. В ответ на него Кэтлин вскочила с места и стремительно приблизилась к дочери.

Рэчел прочла в ее глазах сострадание и похолодела.

— Это не… Мэтью? — пробормотала она, чувствуя, как ужас пронизывает ее с головы до ног. Взглянув на лицо Баррета Фрезера, Рэчел задохнулась: — Это ложь!

— Дорогая… — начала было ее мать.

— Я бы знала, если бы что-нибудь случилось с ним! — закричала Рэчел. — Вы что, не понимаете? — с гневом спросила она. — Я бы знала! — Диким взглядом она обвела комнату и находящихся в ней людей: — Это, должно быть, какая-то ошибка.

Баррет Фрезер приблизился к ней.

— Я от всей души желаю, чтобы вы оказались правы, мисс Галлагер, — произнес он соболезнующим тоном.

Он предложил ей руку, но Рэчел оттолкнула ее и холодно заявила:

— Вы лжец!

— Рэчел! — увещевала Кэтлин Галлагер свою дочь, стараясь успокоить ее. — Я знаю, моя родная, как тебе тяжело, но…

— «Но» что, мама? — оборвала Рэчел ее уговоры. — Принять эту ложь? А это именно так. Чья-то страшная ошибка. Мэтью жив. Он обещал, что вернется ко мне. Так что, сама понимаешь, — с исступленной настойчивостью добавила она, — с ним все в порядке.

— Я бы хотел ответить вам, что вы правы, Рэчел, — вмешался Баррет Фрезер, — но, увы, это не так. Капитан Мэтью Деверо казнен как шпион в штате Нью-Йорк.

— Убирайтесь из моего дома с вашей грязной ложью, — ледяным тоном произнесла Рэчел, отступая от него.

— Пожалуйста, Рэчел, — упрашивала Кэтлин, — выслушай капитана.

Рэчел отшатнулась от руки, которую мать ласково положила ей на плечо.

— Как ты можешь верить этому? — с надрывом спросила она. — Это чудовищная ложь, и ничего более. Мэтью не умер, говорю тебе, — повторила она.

— Рэчел, — мягко сказал капитан Фрезер, — я понимаю, что вам трудно это слышать…

— Трудно? — оборвала его Рэчел. — Что вы можете знать об этом?

Она быстро отошла на другой конец комнаты, желая быть подальше от людей, отказывающихся верить в ту правду, которую знала она.

— Я любила его. — Она сделала глубокий вдох. — Извините, я ошиблась. Я люблю его. Мы собираемся пожениться, когда окончится эта война. Или еще раньше, если получится. Он жив и вернется ко мне.

— Тогда как вы объясните это? — спросил Фрезер, проклиная самого себя за то, что вынужден причинять ей лишние страдания.

Он вытащил что-то из кармана своего мундира и протянул Рэчел. На его широкой ладони лежало золотое кольцо, блеснувшее в лучах утреннего солнца.

Глубокая боль внезапно пронзила все тело Рэчел. Спотыкаясь, она сделала несколько неверных шагов.

— Откуда это у вас? — спросила она слабым голосом.

Это было кольцо, подаренное ею Мэтью, парное с медальоном, который носила она сама.

— Оно было прислано вместе с другими вещами, главным образом бумагами, одним майором-южанином, который, как мы подозреваем, является главой целой шпионской организации, работающей за линией фронта и проникшей на Север.

— Но откуда у него кольцо Мэтью?

Баррет сжал в кулак руку, державшую кольцо.

— Он сообщил, что посылает кольцо как доказательство казни человека, предавшего Юг. Он добавил, что человек, отказавшийся от собственных корней, получил по заслугам.

— Нет! — со стоном вырвалось у Рэчел. Все стало темнеть вокруг нее, и она почувствовала, что хочет, жаждет погрузиться в эту темноту. Она была такой спокойной и безопасной!..

Очнувшись, Рэчел обнаружила, что лежит у себя в постели, корсет распущен, а на ночном столике находятся таз с водой и полотенце. Кэтлин, сидевшая в кресле, вплотную придвинутом к кровати, погрузила полотенце в воду и, отжав его, приложила к виску дочери.

— Мама?

Кэтлин ласково погладила ее по щеке и посмотрела ей в лицо взглядом, полным сочувствия:

— Я здесь, моя родная.

Рэчел отвернулась и уставилась в окно, за которым сияло солнце, благоухали цветы, щебетали птицы. Там, снаружи, все источало тепло и жизнь, в то время как здесь, внутри, у нее в душе, все стало вдруг мертвым и холодным. Дух Рэчел был сокрушен страшной вестью, она все еще не вышла из состояния шока.

— Не хочешь ли выпить чаю? — заботливо спросила Кэтлин.

— Нет, — безжизненным тоном ответила Рэчел, не поворачивая головы.

— А кофе?

Рэчел не ответила, надеясь, что мать поймет ее желание и оставит ее одну.

Кэтлин сделала еще одну попытку:

— Ты хотела бы поговорить об этом?

— А что тут обсуждать, мама? — Рэчел повернулась к ней лицом, и Кэтлин увидела отчаяние в глазах дочери.

— Что ты собираешься делать?

— Делать? — тупо повторила Рэчел. — Если Мэтью действительно мертв, я думаю, мне следует умереть тоже.

— Рэчел, ты не должна так говорить, — умоляюще проговорила Кэтлин. Ее черты исказил страх. — Ты ведь не сделаешь никакой глупости, нет, Рэчел?

Рэчел поняла, что имеет в виду ее мать.

— Я не покончу с собой, мама, если ты это хотела сказать.

— Слава Богу!

Рэчел пожала плечами.

Кэтлин нежно сжала холодную руку дочери:

— Он был отважным человеком, моя радость.

— Что мне в его отваге? — с горечью спросила Рэчел. — Она не вернет мне человека, которого я люблю.

— Мэтью был человеком чести.

— О да, мама, был. И чего он добился? Ничего. — Голос Рэчел звучал устало, словно сам процесс речи утомлял ее. — Честь. До самой смерти я буду ненавидеть это слово. Пустой звук, выдуманный мужчинами, чтобы тешить собственную гордость и лелеять какие-то иллюзии. А что эта честь принесла мне? Бессмысленное будущее без любимого человека, без человека, от которого я хотела иметь детей, рядом с которым я хотела стареть. Проклятая честь!

Рэчел снова отвернулась от матери и уставилась в окно.

Медленно текли минуты, пока она полностью не осознала, что осталась одна.

Горький смех вырвался из ее уст.

Одна.

Без Мэтью она вечно будет одна, обреченная блуждать по земле без своей половины. Душа, затерявшаяся в преддверии ада.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

«Я уже не способна плакать.

Не то чтобы я не хотела плакать, — Боже мой, мне хочется рыдать, кричать от горя из-за этой ужасной, несправедливой потери, но иногда я чувствую себя настолько опустошенной, что у меня не находится слез, которые могли бы облегчить мою боль.

Нет, не боль, это не то слово. Я почти не чувствую ее. Я словно оцепенела. Каждый день неумолимо напоминает мне, что мой любимый покинул меня и не сдержал своих обещаний.

На сегодняшний вечер назначена траурная церемония в Бель-Шансон. Бог дает мне силы выдержать этот день и все те, что за ним последуют».

Небо затянули облака, в воздухе была разлита липкая влажность. Рэчел одиноко стояла на веранде, глядя на загон для лошадей, где крупный рыжий жеребец озирался по сторонам, словно искал своего хозяина.

Траурная церемония была краткой, в домашней церкви собрались родные и слуги Деверо. Кроме них присутствовала лишь Рэчел и ее родители, сразу после отпевания вернувшиеся в Новый Орлеан.

Рэчел, одетая в черное шелковое платье, весь день двигалась словно автомат. Она отвечала на вопросы, если кто-нибудь обращался к ней, она делала все, что положено в подобных случаях, но душа ее была охвачена оцепенением. Фрэнсис и Эдуард Деверо являли собой воплощенное мужество и стойкость, но Рэчел понимала, чего им это стоило: она сумела разглядеть на их лицах следы глубокого душевного страдания. Маргарита, по-детски непосредственная, рыдала без остановки, оплакивая любимого старшего брата.

После окончания церемонии Эдуард удалился к себе в кабинет, приказав поскорее подать туда бутылку коньяка. Маргарита получила дозу лауданума, чтобы хоть немного успокоиться. Фрэнсис отдыхала у себя в комнате, — по крайней мере, Рэчел так думала, пока не услышала какой-то шорох у себя за спиной.

Обернувшись, она увидела миссис Деверо, показавшуюся ей внезапно постаревшей. Большая белая прядь вдруг появилась в каштановых волосах Фрэнсис, словно краска, нанесенная чьей-то безжалостной рукой.

— Я думала, что вы наверху, — заметила Рэчел.

— Я была там, — ответила Фрэнсис, обняв девушку за тонкую талию и прижимая ее к себе, как бы желая разделить с ней горе. — Но я не могла отдыхать.

— Я понимаю вас.

— Он так любил вас, вы знаете это, — сказала Фрэнсис со слезами на глазах. — Вы подарили моему сыну редкое сокровище, и я всегда буду относиться к вам, как к дочери.

— Спасибо вам, — тихо ответила Рэчел.

— Нет, спасибо вам, — подчеркнула Фрэнсис. — Вы сделали Мэтью очень счастливым, моя дорогая. Я никогда не видела его таким, каким он стал, встретив вас. — Она легонько втянула воздух, удерживая готовые хлынуть слезы.

— Он был для меня всем, — созналась Рэчел.

Фрэнсис продолжала, понимая, как тяжело для них обеих то, что она собирается сказать, но считая это необходимым.

— Я знаю своего сына, Рэчел. Он не захотел бы, чтобы в память о нем вы обрекли себя на пожизненный траур. Вы молоды и когда-нибудь полюбите вновь.

— Нет! — воскликнула Рэчел. — Ни за что!

Фрэнсис сочувственно взглянула на нее.

— Я знаю, как глубоко сейчас ваше горе, но со временем оно притупится, — произнесла она, пораженная силой переживаний, которые Рэчел так долго сдерживала. — И тогда вы сможете начать заново строить свою жизнь.

— Жизнь, которой я желала, отнята у меня, — с горечью ответила Рэчел. — И как вы можете говорить, что я забуду это горе? Вы его мать. Разве вы сможете забыть?

Фрэнсис покачала головой:

— Никогда. В моем сердце навсегда останется пустота. Но я это переживу. Я должна пережить — во имя моей семьи, во имя памяти моего сына.

— Как же вы можете думать, что я забуду его? — негодующе спросила Рэчел.

— Я так не думаю, моя дорогая, — объяснила Фрэнсис. — Я вовсе не это имела в виду. Даже не будь Мэтью плотью от плоти моей, я бы сказала, что его трудно забыть. Но вы научитесь хранить его память и продолжать жить.

Рэчел вырвалась из ее объятий и отошла на несколько шагов. Взгляд ее упал на гарсоньерку. Она услышала жалобное подвывание Вагера, верного пса Мэтью. Животное, казалось, понимало, что его хозяин больше не вернется. А до сознания Рэчел стало доходить, что именно общение с ней, а не с кем бы то ни было другим, приносит облегчение несчастной Фрэнсис Деверо.

Но для своей собственной души она не находила облегчения. Она тосковала по Мэтью, она желала его, он был ей необходим. Она проклинала безумных политиканов, неизвестно для чего калечащих человеческие жизни. Она казалась себе опустошенным сосудом, оболочкой, лишенной содержания, швыряемой ветром по прихоти жестокой судьбы. Судьбы, лишь на мгновение позволившей ей погрузиться в глубины любви и безжалостно вырвавшей ее оттуда.

Да, она будет хранить память о Мэтью и продолжать жить с пустотой в сердце. У нее нет выбора. Хотя что за жизнь предстоит ей без человека, которого она по-прежнему безнадежно любит?

— Вы не будете возражать, если я побуду немного в гарсоньерке? — спросила Рэчел, снова взглянув на Фрэнсис.

— Разумеется нет, моя дорогая. Чувствуйте себя как дома, поступайте и ходите, как и куда вам хочется, — ответила та и, словно подавая пример, добавила: — А я вернусь к себе. Я вдруг почувствовала себя совершенно разбитой.

Держась прямо, с поднятой головой, Рэчел пересекла лужайку и направилась к входу в гарсоньерку. Вагер лежал на земле, положив морду на широкие лапы, глаза его смотрели грустно. При появлении Рэчел он поднял голову.

Она присела перед ним на корточки.

— Ты потерял любимого человека, да, мой мальчик? — спросила она, погладив животное по голове. — Так же, как и я.

Вагер тявкнул и, встав, начал тыкаться в Рэчел мордой. Она тоже поднялась и провела рукой по его густой шерсти.

— Пойдем со мной, — позвала она пса, который охотно последовал за нею в дом.

Это была уменьшенная копия главного дома, обставленная со вкусом и чисто по-мужски. Свежий воздух проникал сквозь открытые окна, домик содержался так, словно Мэтью мог вот-вот вернуться. Кипа газет лежала на письменном столе в комнате, по-видимому служившей ему кабинетом. Рэчел никогда прежде не бывала здесь, не желая нарушать уединения, в котором порой так нуждался ее возлюбленный, и сейчас осматривалась с любопытством, смешанным с печалью.

Войдя в комнату в сопровождении собаки, Рэчел приблизилась к письменному столу красного дерева. Она отодвинула кресло, в котором когда-то сидел Мэтью, и провела рукой по кожаной спинке. Затем она уселась в это самое кресло, вперив взгляд в деревянную поверхность стола. С одного краю красовались небольшие медные часы, рядом с ними чернильница с набором перьев. На полированном деревянном подносике высилась аккуратная стопка бумаги. Каждый листок украшала затейливая готическая буква «Д» — Деверо. На другом конце стола Рэчел заметила ящичек для сигар, также красного дерева. Она приподняла крышку и вытащила одну сигару — тонкую кубинскую сигару, именно их предпочитал Мэтью.

Она понюхала ее, и аромат табака напомнил ей, как любил он выкурить сигару после обеда или во время игры в карты. Или когда они вдвоем прогуливались по плантации.

— Кто здесь? — раздался мужской голос.

От неожиданности Рэчел разломила сигару пополам. На какую-то долю секунды у нее мелькнула безумная надежда, что это Метью, явившийся, чтобы посмеяться над траурной церемонией, продемонстрировав всем, что он жив-здоров.

Увы, через минуту она претерпела горькое разочарование: в комнату вошел Ахилл.

— Простите меня, мадемуазель, — извинился он. — Я услышал шум и подумал… — Его голос пресекся.

Рэчел пришло в голову, что, возможно, Ахилла посетила та же самая фантазия, что и ее самое.

— Я просто хотела осмотреть место, где он жил, — объяснила она.

— В таком случае, я оставлю вас, мадемуазель, — Ахилл направился к двери и внезапно обернулся: — Мы все оплакиваем эту потерю, мисс Рэчел.

Он подошел к ней ближе, и Рэчел увидела, что в его добрых карих глазах блестят слезы.

— Peut-йtre[28], будь я с ним, он был бы жив сейчас.

— Вы никак не смогли бы предотвратить этого, Ахилл, — утешила его Рэчел. — Мэтью был человек решительный, и кто-то заставил его заплатить за эту решительность.

Рэчел взяла со стола серебряный нож для резки бумаги и, поколачивая его на ладони, впилась в него мрачным взглядом.

— Если бы я только могла найти людей, совершивших это, уж я бы отплатила им за нашу боль. Бог свидетель, — добавила она с ледяной решимостью, — я бы с радостью заставила их страдать за то, что они сделали с ним!

Ахилл одобрительно кивнул:

— Я тоже, мисс Рэчел.

Она положила нож на место и заверила его:

— Я ничего не нарушу здесь, обещаю вам.

— Я понимаю, — сказал он, слегка склонив голову, и вышел, оставив ее наедине с ее мыслями. И с собакой.

Еще несколько минут Рэчел сидела у стола, уставившись в пространство. Затем поднялась и начала медленно обходить комнаты первого этажа, рассматривая каждую вещь, принадлежавшую Мэтью. Его начищенные ботинки, его книги, его резные шахматы, стоящие в том порядке, в каком он их оставил, и словно ожидающие, чтобы он продолжил прерванную игру.

— Пойдем наверх, Вагер.

Она подошла к двери в спальню и остановилась. Дверь была заперта, ключ торчал в медном замке. Вагер с шумом втянул в себя воздух и, поскуливая, оперся лапами о дверь.

Глубоко вздохнув, Рэчел повернула тяжелый ключ и переступила порог.

Дух Мэтью царил в этой комнате. Он сразу окружил Рэчел, заключил ее в ласковые объятия. Рэчел готова была поклясться, что пес испытывает то же, что и она, судя по тому, как моментально он улегся у кожаного кресла, словно ожидая прихода хозяина.

Девушка обследовала каждый уголок комнаты, каждую мелочь, от черепахового гребня и щетки на туалетном столике до миски для бритья и бритвы с ручкой из слоновой кости. Она взяла щетку для волос и провела рукой по щетине, еще недавно прикасавшейся к его волосам.

Затем она обнаружила шкаф с его одеждой. Открыв дверцу, она перебрала пальцами висевшие там рубашки и сюртуки. Аромат кедровой древесины наполнял внутренность шкафа.

Закрыв шкаф, она медленно двинулась дальше, стремясь впитать в себя каждую деталь окружающей ее обстановки. На одной из стен она увидела изображение Симарона, подаренное ею Мэтью на прошлое Рождество. Вокруг него висело несколько небольших гравюр, главным образом английских, с охотничьими сценками.

Как она желала, чтобы Мэтью был с ней здесь, сейчас! Ей недоставало его силы, она хотела бы опереться на него, обвиться вокруг него. Она тосковала по беззаботной улыбке и дерзкому взгляду темно-голубых глаз. Она мечтала о тепле его сильных рук, крепко прижимающих ее к стройному телу…

Она мечтала…

Но все это стало невозможным. И никогда больше не станет возможным.

Ее взгляд остановился на массивной кровати красного дерева с красивым резным изголовьем. На этой или похожей на нее постели она могла бы, расставшись с девической невинностью, вступить, под руководством Мэтью, на путь постижения женского опыта.

Рэчел подняла руки и, вытянув пальцы, прижала их к губам, продолжая смотреть на постель, а ее воображение рисовало ей Мэтью, лежащего там и с лукавой усмешкой ожидающего, пока она присоединится к нему.

Она сделала несколько шагов вперед, словно кровать притягивала ее. На кровати валялся коричневый с золотом шелковый халат. Рэчел подняла его и прижала к лицу, с упоением вдыхая еще не выветрившийся запах любимого тела. По-видимому, совсем недавно халат вывешивали во дворе, и аромат свежести смешивался с неповторимым ароматом, присущим одному лишь Мэтью.

Вагер поднял голову и заскулил. Он подошел к Рэчел и ткнулся мордой в легкую ткань халата. Его трогательные собачьи жалобы надрывали ее сердце.

Опустившись на колени, Рэчел зарыдала. Это не был тихий женский плач, это были горькие, горячие слезы, обжигавшие ее щеки и сжимавшие горло спазмами мучительной боли. Отчаяние прорвало с таким трудом возведенную плотину самообладания и хлынуло бурным потоком, сметая все на своем пути.

— Мэтью, — взывала Рэчел в пустоту.

Услышав ее стоны, пес присоединил к ним свои завывания, и звуки человеческого горя смешались со звуками собачьего отчаяния.

Рэчел оставалась в спальне Мэтью почти целый час. Когда она вышла оттуда с халатом Мэтью в руках и с собакой, следующей за нею по пятам, глаза ее распухли и покраснели от бесконечных слез, пролитых по человеку, который был для нее дороже всех на свете.

Она медленно опустилась по лестнице, прошла вестибюль и в последний раз обернулась, прежде чем закрыть за собой дверь. Эта страница ее жизни перевернута, и она должна принять это как факт, сколь бы мучительным он ни был.

Возвращаясь в большой дом, Рэчел бросила взгляд на огромный дуб возле загона для лошадей. Под ним семья Деверо намеревалась воздвигнуть каменный монумент в честь сына, не имея возможности захоронить его тело в семейном склепе.

Рэчел машинально взбиралась по ступенькам в отведенную ей спальню. Кольцо, предъявленное ей Барретом в доказательство гибели Мэтью и завернутое в ее носовой платок, она оставила в гарсоньерке. Его место там, среди остальных вещей Мэтью.

Она не заметила, что собака следует за ней по лестнице, пока не вошла в комнату. Вагер удобно расположился на ковре, следя глазами, как Рэчел складывает халат и прячет в свою изящную дорожную сумку. Она была уверена, что Фрэнсис не станет возражать.

Первоначально Рэчел собиралась переночевать здесь и вернуться в Новый Орлеан утром. Но теперь она не могла поступить так, потому что у нее появилось одно неотложное дело.

Она позвонила служанке и попросила передать кучеру Деверо, чтобы он подавал экипаж как можно быстрее.

Слуга поспешил выполнить ее распоряжение, а Рэчел собрала оставшиеся вещи. Пес внимательно следил за ней.

Она присела к секретеру и написала записку родителям Мэтью, объясняя причины своего внезапного отъезда и обещая навестить их через пару недель. Закончив, она положила записку так, чтобы ее непременно увидели.

Взяв сумку, Рэчел ласково посмотрела на собаку.

— До свидания, Вагер. — С этими словами она повернулась и, распахнув дверь, поспешила вниз.

Когда она спустилась, коляска уже ждала ее и кучер помог ей уложить сумку. Усевшись в коляску, она услышала рычание. Вагер рвался в экипаж, по-видимому решив повсюду следовать за ней.

Кучер попытался отогнать его, но пес не подчинился. Он оскалил свои огромные клыки и угрожающе рявкнул. Кучер отступил.

Рэчел протянула руку и погладила собаку по голове.

— Хорошо, — ласково пробормотала она, — ты поедешь со мной.

— Вы хотите взять этого дьявола с собой, мисс Рэчел? — спросил кучер, бросив на собаку враждебный взгляд.

— Да, — ответила она с грустной улыбкой.

Пес Мэтью теперь выбрал ее в хозяйки и, как его не удерживай, не покинет ее. «Что ж, — решила Рэчел, — все правильно». Вагер принадлежал Мэтью, она тоже. Теперь они принадлежат друг другу.

Пока коляска несла ее домой по той же дороге, что вела и на Ривер-Роуд, Рэчел поглаживала собачьи уши, изо всех сил сдерживая слезы, готовые снова хлынуть из ее голубых глаз.

— Пожалуйста, если можно, подождите меня здесь. Я не задержусь надолго, — попросила Рэчел кучера.

— Хорошо, мисс Рэчел, — ответил тот, помогая ей выйти из коляски.

Вагер ринулся было за ней, но Рэчел, повелительно вытянув руку, сказала: «Сидеть», и пес послушно уселся.

На небе громоздились тучи, похоже было, что на город скоро обрушится гроза. Воздух был еще более тяжелым и влажным, чем обычно. Больше всего Рэчел хотелось принять прохладную ванну и вздремнуть, но ее дело не терпело промедления.

Она постучала в дверь дома Доминики дю Лак. Служанка, которую Рэчел видела в прошлый раз, отворила ей. Она пригласила девушку войти и добавила, что Доминика вот-вот вернется. Она ушла в церковь помолиться за упокой мистера Мэтью.

Проводив Рэчел в гостиную, служанка удалилась, чтобы принести ей чего-нибудь выпить. Не прошло и пяти минут, как она вернулась и подала Рэчел высокий стакан.

— Благодарю вас, — сказала Рэчел и осторожно попробовала напиток. — М-м-м, вкусно, — пробормотала она. — Что это?

— Мятный джулеп. — Служанка усмехнулась одним уголком рта. — Я бегу до кухни, мисс, кабы мой суп там не сгорел.

Рэчел сидела, спокойно потягивая напиток. В ее ридикюле находился предмет, взятый ею из комнаты Мэтью специально для Доминики. Это был мужской носовой платок. Белоснежный льняной платок с вышитыми инициалами «М. Дж. Д.» — Мэтью Джастин Деверо. Обследуя комнату Мэтью, Рэчел нашла в одном из ящиков несколько таких платков и подумала, что Доминике скорее всего хотелось бы иметь какую-то вещицу на память о ее первом любовнике.

Входная дверь отворилась, и Рэчел поднялась с дивана, на котором сидела, поставив стакан на стоявший рядом столик.

— Доминика, — позвала она.

Секундой спустя в дверной арке появилась Доминика.

— Мисс Галлагер, — сказала она, снимая шляпку. Она была черная, так же, как и платье Доминики.

— Меня зовут Рэчел, разве вы забыли? — мягко напомнила девушка и, повинуясь внезапному порыву, обняла мадемуазель дю Лак.

На минуту застыв от изумления, та горячо обняла ее в ответ. Общая печаль сблизила их.

— Его семья отслужила заупокойную службу сегодня утром, и я была поражена, не обнаружив вас, — сказала Рэчел.

Доминика тяжело вздохнула и уселась на диван рядом с Рэчел.

— Послушайте, мисс Рэчел, вы должны понимать, что с моей стороны было бы неразумно и неправильно появиться там сегодня. Тем более, — добавила она, — что меня не приглашали и не ждали.

— Но вы были спутницей его жизни, — упорствовала Рэчел, — вы были так близки с ним. — Как ни тяжело было Рэчел сознавать это, она не могла закрыть глаза на правду.

— С ним — да, — согласилась Доминика, — но не с его семьей.

Нотка горечи послышалась Рэчел в ее словах.

— Извините, — поспешно произнесла она.

Доминика улыбнулась:

— Вам не за что извиняться, Рэчел. Такова новоорлеанская действительность. Я была для Матьё, — она произносила его имя на французский манер, — подружкой на стороне и была довольна и даже горда этим. Я прекрасно знаю правила игры, знаю, что мне дозволено, а что нет. — Она с философским видом пожала своими красивыми плечами.

— Однако…

— Здесь не может быть никаких «однако», Рэчел, — перебила Доминика. — Я знала, на что шла, когда сговаривалась с Матьё.

— Я принесла кое-что, думая, что вам приятно будет это иметь, — сказала Рэчел, открывая сумочку и вынимая платок.

— Платок Матьё, — проговорила Доминика, разглаживая его.

Рэчел кивнула:

— Я нашла его сегодня утром у него в спальне в гарсоньерке, — голос ее слегка задрожал, — и решила, что вам, быть может, хотелось бы иметь какую-нибудь его вещь на память, если у вас ничего такого нет.

— С тех пор как мы расстались, у меня есть лишь воспоминания.

— Теперь они есть и у меня, — сказала Рэчел. — Воспоминания. — Она дотронулась до медальона. — Да еще несколько предметов, которые я буду беречь как зеницу ока до самой смерти. Хотя я с радостью отдала бы их все за лишний день с ним, — страстно добавила она, и доселе сдерживаемые слезы полились по бледным щекам.

Тогда Доминика раскрыла ей свои объятия и дала волю собственным слезам, горестно оплакивая того, кого любили они обе.

Доминика плакала над ушедшей любовью и потерей доброго друга, Рэчел — над любовью и разбитой жизнью.

Вечером того же дня Рэчел закрылась у себя в комнате, не желая никого видеть. Родители удивились ее скорому возвращению, но еще больше они были поражены, увидев в ее экипаже огромного пса. Устрашающего вида животное вело себя с Рэчел как добродушный щенок. Девушка объявила, что отныне собака принадлежит ей.

Вернувшись домой, она поднялась к себе и заперла дверь, упорно отказываясь от разнообразных лакомств, которые Лизль не менее упорно пыталась в нее впихнуть. Остаться одной — это все, чего она желала. Наедине с воспоминаниями, с мыслями о том, как все могло бы быть, о том, как все должно было быть.

Гроза наконец разразилась. Хлынул дождь, небо то и дело озарялось вспышками молний. Девушка стояла у окна, вдыхая пропитанный влагой воздух.

Сразу по приезде домой Рэчел приняла ванну и попыталась отдохнуть, но поняла, что ей это не удастся. Она встала с постели и, подойдя к своей дорожной сумке, достала оттуда шелковый халат Мэтью. Рэчел расстегнула ночную рубашку, и та белым облаком сползла к ее ногам. Теперь она стояла обнаженная и, взяв халат своего возлюбленного, стала надевать его на себя. Шелк приятно холодил кожу. Халат был слишком широк для нее, и ей пришлось завернуться в него дважды. Он был, кроме того, чересчур длинным и волочился по полу, а рукава свисали. Но все это не имело значения для Рэчел. Ей казалось, что это какая-то часть Мэтью касается ее, защищает и ласкает ее.

Рэчел следила за усиливающейся грозой. Неужели же она смогла бы когда-нибудь смириться со своей утратой? Он был по-прежнему рядом с ней, он жил в ее сердце.

«О Мэтью, что же мне делать? — вопрошала она, подняв глаза к небу. — Как мне перестать думать, желать, чувствовать? Как просыпаться по утрам, зная, что тебя никогда не будет со мной?»

Руки девушки сжались в кулаки, ногти глубоко вонзились в кожу. «Будь ты проклят! Во имя всего святого, будь ты проклят, Мэтью, за то, что оставил меня одну!»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

«Вот уже почти год, как не стало Мэтью, но я по-прежнему тоскую по нему. Ничто и никто не в состоянии заполнить пустоту. Каждый день я скорблю о своей утрате.

Не знаю, что стало бы со мной без поддержки родителей и друзей. Мы стали очень близки с Доминикой. Она счастлива, в ее жизни появился новый мужчина, свободный цветной человек, занимающийся вместе с партнером какими-то делами, связанными с морскими перевозками. Деловая жизнь постепенно возвращается в Новый Орлеан. Я постоянно бываю в Бель-Шансон у родных Мэтью. Там все переменилось — царит атмосфера печали. Маргарита, некогда ласковая и жизнерадостная, стала после гибели Мэтью замкнутой и нелюдимой. Месяцев шесть назад ее отправили погостить к родственникам в Филадельфию. Радостное выражение не появляется больше на лицах четы Деверо.

Они потеряли сына и расстались с дочерью, хотя и для ее же пользы.

Боже мой, с кем еще разлучит меня эта война? Она продолжает свое черное дело. Столько смертей, столько изуродованных судеб! Жизнь здесь продолжается, но какой ценой? На смену изысканности и любезности пришло ощущение обреченности и бессилия. Каждое сообщение о новой битве порождает надежду, что эта битва окажется последней, здравый смысл возобладает и бесконечная бойня наконец прекратится.

Папа всерьез поговаривает о переезде в Калифорнию, в Сан-Франциско. Им с мамой нравится эта идея, и папа считает, что поскольку эта часть страны изуродована и опустошена войной, то единственное место, где можно забыть все эти ужасы, — это Запад. Каким далеким кажется то время, когда мы с Мэтью строили планы насчет медового месяца в северной части Калифорнии!

Теперь я столкнулась c необходимостью нового выбора. Ехать ли мне с ними? Покинуть ли Новый Орлеан и все, что связывает меня с памятью Мэтью? Должна ли я попытаться построить заново собственную жизнь, бежав от прошлого?

Я не нахожу ответа на эти вопросы».

— Вы говорили, что ваши родители собираются вскоре покинуть Новый Орлеан? — спросил капитан Баррет Фрезер во время их с Рэчел совместного ужина.

Он повел ее в один из лучших ресторанов города, сказав, что хочет кое-что отпраздновать.

— Да, — ответила девушка, вылавливая со своей тарелки крупную, сочную креветку и запивая ее шампанским.

Сегодня вечером Рэчел чувствовала себя довольной — нет, не радостной, не окрыленной, — просто спокойной и довольной. И это оказалось очень приятно.

— Вы поедете с ними? — спросил он, стараясь, чтобы по его тону она не догадалась, как он боится разлуки с ней.

Рэчел пожала плечами:

— Я и в самом деле не знаю. Они хотят, чтобы я поехала с ними. — Она подождала, пока Баррет снова наполнит ее бокал, и, сделав глоток, грустно вздохнула: — Мэтью собирался повезти меня туда в свадебное путешествие.

— Мэтью, — еле слышно пробормотал Баррет.

— Простите?

— Нет, ничего, — солгал он.

— Я думаю, что я все-таки поеду, — сказала она, — но не уверена, что хочу этого.

— А чего вы хотите, Рэчел? — спросил он и, перегнувшись через стол, взял ее за руку.

— Чтобы Мэтью вошел сейчас в эту дверь и сказал мне, что все это было дурным сном, что он жив и здоров и вернулся ко мне.

Баррет подавил вздох:

— Но ведь этого не может быть.

Рэчел горько улыбнулась:

— Вы спрашивали меня не о том, что может быть, а о том, чего я хочу.

— Не задумываетесь ли вы о том, что рано или поздно вам захочется выйти замуж? Иметь собственный дом? Детей?

На лице Рэчел отразилось страдание.

— Я надеялась, что все это будет у меня с Мэтью, — ответила она.

— Все это у вас еще может быть, — настаивал он.

— Об этом я ни разу не думала, Баррет.

— А вы подумайте, — заявил он. — Вы ведь так молоды, Рэчел, и вполне способны осчастливить мужчину.

— Какой же мужчина захочет жениться на женщине, чье сердце безвозвратно принадлежит умершему?

— Я захочу, — коротко ответил он.

Его слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Рэчел в изумлении уставилась на него, лишившись дара речи.

Он улыбнулся открытой и искренней улыбкой:

— Я люблю вас, Рэчел, и думаю, что сумел бы сделать вас счастливой. — Он посмотрел ей прямо в глаза и добавил: — Если вы дадите мне возможность, я приложу все силы, чтобы нам было хорошо вместе.

Рэчел опустила глаза. Ей никогда и в голову не приходило, что капитан испытывает к ней нечто большее, чем простая дружба.

— Но я не люблю вас, — честно призналась она.

— Тем не менее я нравлюсь вам, правда?

— Разумеется, — подтвердила Рэчел.

— Это уже кое-что — для начала. А я могу и подождать. Любовь придет позднее, я уверен.

Он говорил так, словно действительно верил в это. А что, если он прав? Он нравился ей. Хотя тут не было ничего общего с всепоглощающим чувством, которое внушал ей Мэтью. Прикосновение его рук не вызывало трепета, его приближение не заставляло сердце отчаянно колотиться.

Но он предложил ей то, о чем она мечтала всю жизнь, — завести свой собственный дом и семью. Она, правда, мечтала завести это с Мэтью. Именно в его объятиях желала она погрузиться в глубины чувственности, в его доме мечтала растить детей, на его жизнь хотела бы влиять, к его миру принадлежать.

— Подумайте об этом, — предложил меж тем Баррет. — Неужели я настолько ужасен, что вы предпочтете до конца дней остаться старой девой? — поддразнил он, стараясь вернуть разговору шутливо-беззаботный характер.

— Когда вы хотели бы получить ответ?

— Вскорости, — ответил он. — Я не собираюсь давить на вас, но раз ваши родные подумывают о переезде в Калифорнию, а я вот-вот должен получить увольнение, то, я полагаю, мы могли бы пожениться и я забрал бы вас в Вермонт. Вы полюбите его, Рэчел, там так красиво. Хотя совсем иначе, чем здесь.

В этом Рэчел не сомневалась. Все пойдет иначе. Ей придется носить его обручальное кольцо. Спать в его постели. Нянчить его детей.

При мысли о детях острая боль кольнула ее где-то внутри. Это детей Мэтью она должна была растить. В постели Мэтью зачать их. Дочь или сына, но обязательно похожих на Мэтью. Вот чего она действительно хотела.

— Я обдумаю ваше предложение, — пообещала она Баррету.

Он был счастлив уже тем, что она не отказала ему сразу. Она оставила ему надежду. Он облизнул пересохшие губы.

— Я знаю, что не я любовь всей вашей жизни, Рэчел, но я был бы хорошим мужем вам и хорошим отцом нашим детям. Даю вам слово.

— Я верю вам, — ответила она, — а теперь расскажите мне поподробней о вашей ферме.

Пока он рассказывал, она еще и еще раз взвешивала в уме его предложение. Он хороший человек, добрый и мягкий. И пусть она не пылала к нему страстью, зато их связывает глубокая общность. Он человек с юмором, она всегда с удовольствием слушает его. Он внимателен и обходителен. И он будет терпелив. Он не ожидает от нее пылких признаний в любви. Его любовь не потребует от нее полной самоотдачи, как это было с Мэтью. Баррет готов довольствоваться тем, что она сможет ему дать.

— … Вот я его и праздную, — произнес капитан Фрезер.

— Ой, простите, Баррет. Я отвлеклась, витала где-то в облаках, — спохватилась Рэчел. — Так что вы сказали?

— Что сегодня мое тридцатилетие.

— Как замечательно! — воскликнула Рэчел и нахмурилась: — Почему же вы мне не сказали? Я бы вам что-нибудь подарила.

Он пожал плечами:

— Неважно. Я хотел просто поужинать с вами. Это для меня лучший подарок.

Вернулся официант, чтобы убрать со стола пустые тарелки и заодно выяснить, желают ли мадемуазель и мсье чего-нибудь еще или они уже закончили.

— Я бы хотела вернуться домой, Баррет, — объявила Рэчел.

— Как пожелаете, моя дорогая.

Баррет подозвал наемный экипаж и дал вознице адрес Рэчел. Путь до ее дома они проделали молча.

Когда экипаж остановился и Баррет соскочил на землю, чтобы помочь слезть Рэчел, она прошептала:

— Отошлите его и войдемте в дом.

Он расплатился с кучером и прошел вслед за ней в вестибюль, где их приветствовал Вагер. Лампы были притушены.

— Наверное, мама с папой уже легли, — тихо сказала Рэчел, поглаживая собаку по голове.

— Тогда я пойду, — поспешно заявил Баррет.

Рэчел положила руку ему на плечо.

— Пойдемте со мной, — позвала она.

Она провела его в отцовский кабинет. Вагер остался в коридоре. Рэчел зажгла лампу на письменном столе, и комната озарилась мягким, неярким светом. На том же столе находился графин и несколько рюмок.

— Ирландского виски? — предложила Рэчел, протягивая руку к графину.

— Благодарю, — сказал Баррет, принимая из ее рук рюмку.

— Я думаю, мне тоже следует выпить глоток, — решила Рэчел.

Брови капитана удивленно поползли вверх. Ему еще не доводилось видеть, чтобы леди пила крепкие напитки. Она чокнулась с ним и выпила то крошечное количество виски, которое находилось у нее в рюмке.

— Конечно же, такой повод требует большего, чем этот виски, но я знаю, что шампанского папа в доме не держит.

— О каком поводе вы говорите? — недоуменно спросил он.

Рэчел облизнула губы и поставила свою рюмку на стол.

— Я принимаю ваше предложение, капитан Фрезер.

— Простите? — ошеломлено переспросил он.

Рэчел улыбнулась:

— Я выйду за вас замуж, Баррет.

— О Боже! — воскликнул он.

Она забрала у него из рук рюмку и придвинулась поближе.

— Можно? — спросил он.

— Да.

И он поцеловал ее. Простая, сдержанная ласка. Легкое прикосновение губ. Никакого пламени не вспыхнуло в ее крови. Никакого трепета или отчаянного биения сердца, сотрясавшего все тело. Лишь спокойное, усыпляющее ощущение удовольствия.

Она молила небеса, чтобы ее решение оказалось удачным для них обоих.

— Еще не поздно изменить решение, моя радость, — спокойно произнесла Кэтлин Галлагер, помогая дочери надевать свадебный наряд.

До самого последнего момента Рэчел соблюдала траур по Мэтью и, вместо белых, носила туалеты из темно-серого атласа, отделанные черными кружевами. Вчера вечером она наконец отказалась от траура из уважения к Баррету.

Менее чем через час она перед алтарем даст торжественные клятвы другому человеку, не Мэтью. Ее охватило ощущение, что она совершает предательство. Ее мать права. Еще не поздно. Она еще может остановиться, не делать последнего непоправимого шага, после которого она окажется навсегда связанной с Барретом.

Она еще может сказать ему, что ошиблась. Что не в состоянии пойти на это. Что ее решение было опрометчивым.

Она еще может сказать все это — но не скажет.

Она привязалась к Баррету. И будет блюсти свой обет, будет ему хорошей женой. Ведь не его вина, что он не Мэтью.

Вчера она простилась с Мэтью. О нет, конечно, она не насовсем распрощалась с ним — это станет возможно лишь тогда, когда она сама ляжет в могилу. Он до сих пор встает перед ней, если она закроет глаза. Его образ, память о нем. Но после свадебной церемонии она замкнет этот образ в своем сердце, как скупец свое сокровище, — для себя одной. Ее муж заслуживает кое-чего, и, уж если она не может дать ему той любви, какой ему хотелось бы, она отдаст ему хотя бы внимание и привязанность.

— Я не изменю моего решения, — ответила матери Рэчел, — я приняла его сознательно.

— Брак — это навсегда.

Рэчел улыбнулась в ответ. Она прекрасно понимала, что союз, в который она вступала, не может быть нарушен. Это ее не беспокоило. Один-единственный мужчина на всем белом свете мог бы заставить ее изменить человеку, за которого она выходила замуж, но этот человек был мертв. Таким образом, ее будущей семейной жизни ничто не грозило. Кроме того, единственное, о чем она могла бы с уверенностью сказать «навсегда», — была ее любовь к Мэтью.

Рэчел взяла свадебный букет и объявила:

— Я готова.

В этот момент послышался возбужденный собачий лай.

— Я все-таки не могу понять, почему ты хотела взять эту гигантскую псину на свадебную церемонию, Рэчел, — сказала Кэтлин, когда они входили в церковь из бокового помещения.

Коннор с широкой улыбкой на лице ждал их, чтобы отвести свою маленькую дочурку к жениху.

— Место Вагера здесь, — настаивала невеста.

— Его место дома, — вполголоса возразила Кэтлин.

— Ты готова, моя девочка? — спросил Коннор, целуя ее.

— Да, папа, — ответила она, в то время как Кэтлин быстро прошла на свое место.

Рэчел заметила женщину, сидящую на скамейке в последнем ряду в платье золотого цвета и шляпке с черной вуалью. Женщина дружески кивнула ей, когда она проходила мимо.

Это была Доминика, пришедшая на церемонию венчания, чтобы пожелать ей счастья. А рано утром Рэчел вручили телеграмму от Каролины, в которой она поздравляла ее и приглашала их с Барретом остановиться у нее в Нью-Йорке по пути в Вермонт.

Все это Рэчел сочла добрыми предзнаменованиями.

Баррет, поджидавший ее в обществе своего ближайшего друга лейтенанта Андерсона, выглядел очень красивым в парадном мундире. Его окружали несколько офицеров: Баррет пользовался любовью и уважением в их среде. Когда Коннор вложил в его руку ручку своей дочери, на лице Баррета появилась восторженная улыбка.

— Ты прекрасна, Рэчел, — шепнул он ей.

В ответ Рэчел улыбнулась ему сердечно и искренне. С сегодняшнего дня в любви Баррета она станет черпать силы и поддержку.

И вот они уже обменялись клятвами перед алтарем, и Баррет надел ей на палец золотое колечко, символ их союза.

— Вы можете поцеловать свою жену, — объявил священник, высокий худощавый человек в очках с толстыми стеклами.

Лицо Баррета озарилось улыбкой.

— С удовольствием.

Он привлек Рэчел в свои объятия и поцеловал ее, словно давая ей обет верности, затем взял ее руку и поцеловал кольцо, которое только что на нее надел.

— Я люблю тебя, Рэчел Фрезер. Бог мне свидетель, я люблю тебя.

Спустя несколько часов, поздно ночью, Рэчел поднялась с постели у себя в каюте и натянула коричневый с золотом шелковый халат. Забрав его некогда из комнаты Мэтью, она перешила его на себя.

Они плыли вверх по Миссисипи на огромном пароходе в превосходной каюте первого класса. Затем им предстояло пересесть на поезд и отправиться в Нью-Йорк погостить у Каролины.

Рэчел смотрела в иллюминатор, любуясь луной, заливавшей Миссисипи серебряным светом и сообщавшей всему окружающему вид безмятежного покоя.

Это соответствовало состоянию духа Рэчел. Тишина. Покой. Безмятежность.

Рэчел оглянулась и с нежностью посмотрела на спящего мужа. Он был так похож на маленького мальчика, довольного и счастливого! Хотя пару часов назад, когда он занимался с ней любовью, он отнюдь не казался мальчишкой.

Боясь своего первого сексуального опыта и одновременно желая его, Рэчел с тревогой ожидала момента, когда Баррет сделает ее своей женой в полном смысле этого слова. Своим нежным вниманием и заботливостью он развеял ее страхи и полностью завоевал ее доверие. Он не пугал ее своим напором, не спешил, стараясь сделать ее полноценным партнером этого акта.

Рэчел была благодарна ему за это, хотя к чувству благодарности примешивалась грусть.

Баррет не должен узнать и никогда не узнает, как в эту ночь, закрыв глаза, она представляла себе, что это Мэтью осыпает ее поцелуями, что это Мэтью ласкает ее, что это Мэтью наконец овладевает ею.

— Как мне жаль, что деревья уже почти облетели, — сказал Баррет, когда наемная карета везла их на его ферму. Рэчел же не могла оторвать взгляда от всевозможных оттенков красного и золотого, все еще расцвечивающих деревья на их пути. Осень щедро разукрасила Зеленые горы. Воздух был прохладным и свежим.

— В следующем году, — пообещал он, поглаживая ее руку, продетую сквозь его собственную, — ты увидишь, как листья только начинают менять окраску, и поймешь, почему я считаю Вермонт самым прекрасным местом на земном шаре.

Рэчел теснее прижалась к Баррету. Свежий ветерок проникал в окна кареты. Здешний климат сильно отличался от постоянного новоорлеанского зноя. Вечером придется даже затопить очаг.

Вскоре кучер остановил лошадей в кленовой рощице, посередине которой возвышался просторный каменный дом, новое жилище Рэчел. В дверях она увидела пожилую пару. Облегчение и радость при виде долгожданного сына сияли на их лицах.

— Мы дома, дорогая, — с гордостью объявил Баррет и принялся помогать кучеру выгружать вещи.

Рэчел мысленно поправила его. Они были в Стоуве. Она была бы дома рядом с Мэтью, а сейчас она просто приехала туда, где отныне должна была жить.

Рэчел прекрасно поладила с родителями Баррета, а также его старшей сестрой и ее мужем. Она мгновенно стала полноправным членом клана Фрезеров и с удовольствием обнаружила, что благодаря замужеству стала теткой семи племянников и племянниц, за которыми вот-вот должен был последовать восьмой — или восьмая.

В первый же год своего замужества Рэчел родила Баррету сына. Сам Баррет вернулся в армию и был ранен во время заключительной кампании.

— Я так рада, что ты наконец дома, дорогой, — заметила Рэчел как-то вечером, когда они вместе любовались спящим сыном. Вплотную к кроватке, свернувшись, спал Вагер. Огромный зверь с первого же мгновения отдал свое сердце сыну Рэчел и стал играть роль его личного телохранителя.

Был ясный вечер бабьего лета, на небе сияли звезды. Все последние недели Рэчел всячески ухаживала за Барретом, предупреждала его желания, готовила его любимые блюда. Радуясь, что война не похитила у нее еще и Баррета, Рэчел с особенным удовольствием окружала его вниманием. Она любила его, хотя в глубине души прекрасно понимала, что это совсем не то чувство, какое она испытывала к Мэтью, и очень боялась потерять и его тоже. Когда она услышала, что он ранен, она просто места себе не находила от беспокойства. Узнав, что его ранение не опасно для жизни, она вздохнула с облегчением. И вот теперь он был в безопасности. В безопасности, с ней, и приходил в себя после всех невзгод.

Рэчел заметила огонек в его глазах: Баррет хотел ее. Сегодня. Сейчас. Его родители уехали навестить семью дочери — в Монпелье, и они с Барретом были в доме одни. Она любила ту полную близость, которая наступала между ними в постели, даже больше, чем сам акт физического совокупления. Ей недоставало этой близости, пока он был на войне, и сегодня вечером она рассчитывала испытать ее снова.

Баррет развел огонь в огромном камине, а Рэчел тем временем удалилась в их просторную кухню и вытащила из ящика со льдом кувшин с пахтой, чтобы приготовить к ужину бисквиты. В кастрюле уже тушилась курица с овощами, а на сладкое был приготовлен пирог с черникой.

Баррет наблюдал за ней, стоя в дверях.

Рэчел почувствовала, что он стоит за ней, и ласково улыбнулась ему.

— Ужин будет готов через полчаса, — сказала она, продолжая свою возню.

Поняв, что он не двинулся с места, она снова подняла глаза.

— Что такое? — спросила она.

— Я сейчас проглядывал сегодняшнюю почту, — пояснил он. — Похоже, что тебе есть письмо из Нового Орлеана. От твоей подруги Доминики.

— Как приятно, — пробормотала она, взбивая масло для бисквитов. — Положи его на стол, хорошо? Я прочту его, когда поставлю это в духовку.

Баррет выполнил ее просьбу, а затем пересек кухню и, остановившись возле Рэчел, приподнял рукой ее подбородок.

— Я люблю тебя, Рэчел. — Он наклонился и поцеловал ее в губы. — Я даже не представлял себе, что можно так сильно любить. Когда в меня попала эта чертова пуля, я уже думал, что мне конец. Я чувствовал, что проваливаюсь в какую-то бездонную яму, и начал молиться, чтобы Бог дал мне пожить еще. Пожить для тебя, — горячо прошептал он ей на ухо, — побыть с тобой, любить тебя. А когда я пришел в себя в хирургической палате, мои первые мысли были о тебе. О том, какой хорошей женой ты была и какое счастье быть твоим мужем. Ни за что на свете я не согласился бы расстаться с тобой.

Рэчел улыбнулась ему.

— Ты и не расстанешься, — уверила она его.

Баррет вернулся в комнату, предоставив Рэчел заканчивать приготовления к ужину. Она поставила бисквиты в духовку, смыла в рук остатки муки и села, чтобы спокойно прочитать полученное письмо. «Забавно», — отметила она про себя, так как немногим более двух недель назад она сама отправила письмо Доминике.

Ей хотелось быть в курсе всех ее новостей. А вдруг в этом письме Доминика сообщает, что они с Адамом — так зовут ее мужа — ждут ребенка?

При мысли об этом Рэчел на минуту отложила конверт. Ей хотелось бы еще одного ребенка. На этот раз маленькую девочку. Возможно, они приступят к делу уже сегодня.

Она взяла нож и разрезала конверт. Сложенный газетный листок выскользнул ей на колени. Она подняла его и положила на стол, а сама принялась читать письмо.

«Дорогая Рэчел!

Произошла совершенно потрясающая вещь. Чудо. Человек, которого мы все считали погибшим, вернулся домой. Живым».

Прочитав эти строки, Рэчел почувствовала, что ее сердце вот-вот выскочит из груди.

«Посылаю тебе вырезку из сегодняшнего номера „Дейли кресчент“.

Мэтью наверняка скоро свяжется с тобой. Ну разве все это не удивительно?»

Рэчел взглянула на дату, стоявшую на письме. Оно было написано около трех недель назад. Глубоко вздохнув, Рэчел развернула газету.

По удивительному стечению обстоятельств, Мэтью Деверо, отпрыск известной семьи из Луизианы, оказался в живых. Более двух лет назад было распространено сообщение, что он, бывший капитан юнионистской армии, казнен как шпион и предатель.

В действительности же, насколько можно судить, Деверо был взят в плен и томился в специальном лагере на Бермудских островах, а затем был перевезен в андерсонвиллскую тюрьму в штате Джорджия, где провел последние два месяца войны.

Мэтью жив!

Рэчел застонала, острая боль пронизала ее насквозь. Газета выскользнула из ее похолодевших пальцев, она сидела неподвижно, безмолвная, оцепеневшая.

Мэтью вернулся, а она замужем за другим!

Почувствовав запах горелых бисквитов, в кухню вошел Баррет. Он увидел жену, сидящую у стола, бледную, с остановившимся взглядом. Он поспешил вытащить из духовки противень, взял полотенце и, обмотав им руку, снял с противня и побросал в раковину обуглившиеся комочки.

— Рэчел, — спросил он, — что случилось?

Он опустился перед ней на колени и тут заметил на кирпичном полу газетный листок.

Рэчел не отвечала, и Баррет бросил взгляд на газету. Пробежав глазами заметку, он мгновенно осознал произошедшее. Усилием воли ему удалось скрыть охвативший его ужас и с энтузиазмом произнести:

— Какая прекрасная новость!

Рэчел в смятении взглянула на него:

— Он жив! — Слезы полились из ее глаз. — Это правда, Баррет. Он жив и возвращается домой. — Она поднесла левую руку с золотым обручальным кольцом к трясущимся губам.

Баррет сгреб в объятия жену, рыдающую о своем первом возлюбленном. Эгоистическое чувство нашептывало ему, что лучше бы Мэтью Деверо продолжал числиться погибшим. Одно дело делить жену с духом умершего и совершенно другое — с мужчиной, воскресшим из мертвых.

Рэчел ждала.

Недели шли.

Месяцы шли.

От Мэтью ни слова.

В конце концов она получила конверт со штемпелем Нового Орлеана. От Мэтью.

Она с трудом вскрыла его дрожащими пальцами. Внутри был одинарный листок почтовой бумаги с короткой запиской.

«Рэчел,

Примите мои поздравления по поводу вашего замужества. Мои родители заверили меня, что тин избранник прекрасный, достойный человек и что вы очень счастливы.

Я знаю, что у вас есть сын. Это серьезное связующее звено между мужем и женой.

Я желал бы, чтобы обстоятельства сложились иначе, но все мы должны нести ответственность за наши поступки. Остаюсь вашим покорнейшим слугой,

Мэтью Джастин Деверо».

Рэчел хорошо поняла, что означает это письмо. Мэтью своего обещания не сдержит.

Джеймс запустил одной из своих деревянных игрушек в стенку кроватки, чтобы привлечь внимание матери. Она подошла к сыну, у которого в это время как раз резались зубы, нежно прижала его к себе и начала покачивать, напевая старую ирландскую песенку. Слезы текли по ее щекам.

«Это были последние слова, полученные мною от Мэтью. В течение многих лет до меня доходили известия о нем от его матери или сестры, но непосредственно от него — никогда. Позднее он женился, завел семью.

Вспоминаешь ли ты когда-нибудь об обещании, которое ты мне дал, Мэтью? Случается ли тебе лежать по ночам без сна, как это бывает со мной, и думать о том, насколько иначе сложились бы наши жизни, если бы ты только сдержал обещание и вернулся ко мне? Представляешь ли ты себе, что занимаешься любовью не со своей женой, а со мной? Ощущаешь ли при этом, подобно мне, бремя вины?

Или ты забыл все слова, которые говорил мне? Мне было бы намного легче, если бы я смогла их забыть. У меня есть муж и семья, которые мне очень дороги, но я не знаю, что выбрала бы, вернись ты ко мне.

Но ты не вернулся и не вернешься. Я знаю это, и тем не менее жду.

Если наше время так и не наступило в этой жизни, оно должно прийти в жизни иной. Эта надежда со мной всегда».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

«Он так и не вернулся!..»

Ребекка прочитала заключительную фразу и, закрыв последнюю переплетенную в кожу тетрадь, прижала ее к груди. По ее щекам струились слезы. Она достала бумажный платок и вытерла их, продолжая раздумывать о том, насколько грустной оказалась история ее прапрабабушки. Так глубоко, так преданно любить и так никогда и не соединиться с любимым человеком.

— Какая боль, какая мука! — громко продекламировала Ребекка в пустоту дома, поднимаясь с кушетки. Начав читать дневники, она не смогла оторваться от них, пока не прочла все до конца. История, изложенная в них, настолько захватила ее, что она отказалась от уже назначенного ужина у подруги — лишь бы не прерывать чтения.

Каково это — любить так сильно? Так страстно? Познать такую любовь, которая накладывает отпечаток на всю жизнь?

В ее собственном браке подобная любовь полностью отсутствовала. Она любила Бена — а она любила его, — как любят доброго приятеля или так, как любят удобную обувь, которую легко надеть и столь же легко скинуть. Здесь не было ничего общего с глубоким, пронизывающим все существо чувством, требующим от человека полной самоотдачи.

Да, такой самозабвенной любви недоставало в ее жизни. Бен однажды заявил, что она-то знает, чего ищет. А сама Ребекка между тем блуждала в потемках, не понимая, что ищет любви. Любви единственной, неповторимой, такой, какую только может испытывать человек. Такой, какой она наделяла героев своих мыльных опер. Вневременной. Всепобеждающей. Неприемлющей поражения.

«Но вот моя прапрабабушка испытала подобную любовь, и куда ее это привело?» — раздумывала Ребекка. Всю свою жизнь Рэчел ждала, что человек, которого она любила, сдержит свое обещание.

А он этого не сделал.

Прародительница Ребекки оказалась в своего рода ловушке — ее сердце было отдано одному человеку, в то время как тело принадлежало другому.

Ребекка подбросила полено в камин и стояла, задумчиво глядя в огонь. Интересно, жалела ли Рэчел о том, что полюбила Мэтью Деверо?

Она закрыла застекленную дверь и прошлась по комнате. Зачем Рэчел хранила дневники? Ведь был достаточный риск, что кто-нибудь, например ее муж, их обнаружит? Не лучше ли было уничтожить злосчастное свидетельство любви к другому? Почему она не спрятала их более тщательно? Или она как раз и рассчитывала на то, что их найдут и прочтут?

А что же Мэтью Деверо? Образ решительного, красивого голубоглазого мужчины поразил воображение Ребекки. Раскаялся ли он когда-нибудь, что не попытался завоевать Рэчел, пусть она и стала женой другого? Намеревался ли он сдержать свое обещание, или его любовь к Рэчел просто-напросто угасла за время разлуки? Отдал ли он подобно ей, свое тело одной женщине, сохраняя в сердце образ другой? Или жил себе спокойно, нимало не задумываясь, что сталось с Рэчел?

Так много вопросов, на которые нет ответа.

Ребекка спустилась в ярко освещенную кухню и сварила себе порцию свежего кофе. Движения ее были машинальными, а мозг продолжал усиленно работать.

Снова начался легкий снегопад и, стоя у кухонного стола, Ребекка наблюдала, как крупные хлопья покрывают все вокруг пушистым ковром. Любопытно, как сейчас в Новом Орлеане? Жарко, влажно, душно?

Внезапная идея молнией пронзила ее мозг. Она пошла в соседнюю комнату, взяла свой портативный компьютер и принесла его в кухню. Расположившись за просторным кухонным столом, включила машину. Затем вставила дискету и быстро начала работать.

Несколько часов и два кофейника крепкого кофе — и основная сюжетная линия нового сериала была готова. Действие должно было происходить в Новом Орлеане и его окрестностях, в качестве главных героев будут выступать женщина-адвокат из Новой Англии и ее муж, бизнесмен-южанин. Она внимательно перечитала написанные ею страницы. Предстояла еще большая работа — распределение материала по сериям, но теперь она знала, в каком направлении двигаться. Она набросала и характеры — в сериале будет три главных семейства, два белых и одно черное. Это будет история старого и нового Юга, энергия и прагматизм янки, пересаженные на южную почву.

Решив, что вполне заслужила награду, Ребекка достала из холодильника мороженое и принялась есть прямо из коробки. Она размышляла о том, что было бы, вероятно, неплохо самой съездить в Новый Орлеан и, так сказать, почувствовать атмосферу. Дневники ее давно умершей родственницы помогли ей, стимулировали творческий процесс, но вполне возможно, что поездка на место действия будущего фильма даст ей новое видение своей работы.

А кроме того, было очень интересно, осталось ли что-нибудь от Бель-Шансон.

Ребекка взяла телефонный справочник и набрала номер местного бюро путешествий. Предварительно она с беспокойством взглянула на кухонные часы: до конца рабочего дня оставалось совсем немного времени, а ей очень не хотелось ждать до завтра.

— Можете ли вы рекомендовать мне пансион в окрестностях Нового Орлеана? — спросила она служащую бюро. Та принялась искать требуемое, а Ребекка чувствовала, как нарастает в ней желание совершить это путешествие. Ее энтузиазм достиг небывалой степени, когда она услышала, что ей могут предложить несколько подходящих вариантов, но самым лучшим, по мнению агента, является прекрасно реставрированный особняк, выстроенный еще до Гражданской войны и с тех пор находящийся во владении одной и той же семьи. Он примечателен также и тем, что его хозяин — очень популярный писатель, автор исторических романов.

— Как называется это место? — спросила Ребекка.

Когда деловой голос на другом конце провода произнес название Бель-Шансон, в мозгу у Ребекки зазвучала музыка.

Плантация Деверо!

Она пододвинула стул и села.

— Вы сказали, что особняк все время был в руках одних владельцев, — стараясь говорить спокойно, поинтересовалась она, — кто же это такие?

Служащая бюро путешествий рассказала ей, что дом принадлежит Моргану Деверо. Около десяти лет назад он был восстановлен во всем своем былом великолепии и вот уже четыре года как превращен в первоклассный пансион. Управляющими пансиона являются двоюродная сестра Моргана Деверо и ее муж. Желает ли Ребекка забронировать место?

— Да, — ответила Ребекка, еще не оправившаяся от изумления.

Она просто не могла поверить в свою удачу: она будет жить в доме, сыгравшем такую роль в жизни ее прапрабабушки! И подумать только, отпрыск семьи Деверо до сих пор там живет! Интересно, какой он?

— Вы можете заказать мне комнату? Хорошо, — проговорила она. — Я хочу также, чтобы вы зарезервировали мне билет на утренний рейс Берлингтон — Новый Орлеан, на пятницу. Что же касается комнаты, она нужна мне как минимум на неделю, а может быть, и больше.

Она дала агенту бюро номер своей кредитной карточки и откинулась на спинку стула. Забытое на столе мороженое таяло в своей коробке.

Бель-Шансон. Чьи духи встанут там перед ней?

Приняв решение отправиться в Новый Орлеан и чувствуя себя бодрой и выспавшейся, Ребекка задумала поискать какую-нибудь книгу Моргана Деверо. Ей хотелось найти ключ к его характеру, и она считала, что его произведения сослужат ей в этом смысле добрую службу.

Книжный магазин находился на главной улице городка в перестроенном здании, вмещавшем еще несколько магазинов. Ребекка обнаружила целый ряд романов Моргана Деверо в бумажных переплетах. Каждый роман, как сообщали рекламные объявления на обложках, занимал верхнюю строчку в списках бестселлеров, а на основе одного из них даже создан был телесериал.

Ребекка выбрала книгу, действие которой происходило на Юге во время войны за независимость, и заплатила за покупку. Вместо того чтобы возвращаться домой, она решила перекусить в ресторане гостиницы, расположенной по соседству с магазином. Ожидая, пока официантка принесет заказанный ею картофельно-шпинатный суп, фирменное блюдо ресторана, она сделала глоток кофе и открыла книгу.

Ее место у самого окна было достаточно освещено, и она собиралась пробежать несколько страниц, чтобы получить представление о том, как он пишет.

Ребекка была захвачена с первой же страницы. Проза Моргана Деверо была глубокой и увлекательной, открывала перед читателем особый мир. В романе искусно переплетались историко-политические реалии и любовная интрига: два близких друга оказались по разные стороны баррикад во время революции, и оба были влюблены в дочь богатого английского купца.

Она не в силах была оторваться от книги и тогда, когда перед ней поставили еду. Держа книгу в одной руке, другой она машинально опускала ложку в суп и подносила ко рту. Уже давно не приходилось ей читать столь интересной книги. Вообще-то, у нее было мало времени для чтения, а если уж и выдавался часок-другой, она предпочитала короткие повести из современной жизни. Здесь же было более пятисот страниц.

— Бекка?

Ребекка оторвала взгляд от книги и обнаружила, что перед ней стоит Николь Робертсон с большой хозяйственной сумкой в руках.

— Я так и думала, что это ты, — объявила Николь, усаживаясь напротив нее, — я была в магазине и, садясь в машину, увидела за окном тебя.

Николь взяла книгу, которую Ребекка заложила бумажной салфеткой.

— Я не знала, что ты читаешь эти длинные исторические романы. — Она изучила обложку и быстро пробежала глазами аннотацию.

— Обычно не читаю, — согласилась Ребекка, — но вот пришлось.

— Почему? — спросила Николь с удивлением, она отложила книгу и коротко сказала официантке: — Чай.

Ребекка улыбнулась:

— Потому что наших с автором предков связывала романтическая история.

Глаза Николь расширились.

— Что-что? — Ее возбужденный голос заставил нескольких посетителей ресторана оторваться от своего чая и удивленно взглянуть в их сторону.

Ребекка усмехнулась:

— То, что я сказала. Я обнаружила дневники моей прапрабабушки и там все прочла. Она была влюблена в человека по имени Мэтью Деверо.

— Ты уверена, что он имеет отношение к писателю?

Ребекка кивнула:

— Несомненно.

— Оо! — протянула Николь, наливая себе чаю из маленького чайничка и добавляя лимон и сахар. — Как интересно!

— Гораздо интереснее, чем ты думаешь, — таинственно ответила Ребекка. Она подозвала официантку и заказала еще кофе.

Тут Николь заметила золотой медальон на шее подруги. Он выскочил из-за ворота болотно-зеленого свитера, в который та была одета.

— Откуда у тебя этот медальон? — спросила Николь. — Новый?

— Как тебе сказать, — улыбнулась Ребекка. — Он принадлежал моей прапрабабушке. Я нашла его среди ее вещей.

Ребекка сняла медальон и протянула его Николь, чтобы та получше его рассмотрела.

— Правда прекрасная работа? — спросила она, указывая на выгравированные переплетенные инициалы. — «М» и «Р» — Мэтью и Рэчел.

Она нажала замочек и показала подруге миниатюры, находящиеся внутри.

Николь впилась в них жадным взглядом:

— Ты на нее похожа.

— Ты находишь? — спросила Ребекка.

Николь кивнула:

— Очень похожа.

Она внимательнее пригляделась к мужскому портрету:

— Какой красивый мужчина!

Николь отхлебнула чаю, лицо ее выражало возбуждение и любопытство.

— Правда же забавно, если этот Морган Деверо, — она ткнула указательным пальцем в лежащую на столе книгу, — тоже похож на своего предка?

При мысли об этом Ребекка слегка побледнела. «Предположим, похож, — подумала она, — имеет ли это значение?»

Нет, конечно же, нет, говорила она себе. Это не имеет ровно никакого значения. Это будет просто совпадением, не более того. Да к тому же, Морган Деверо, скорее всего, пожилой мужчина, пузатый и лысый, мало подходящий для роли романтического героя.

— Она безумно любила его, — сообщила Ребекка.

— Но они так и не поженились?

— Рэчел считала его погибшим, — начала объяснять Ребекка. — Дело было во время Гражданской войны, и он числился убитым. В конце концов, она вышла за другого, а позднее оказалось, что этот Мэтью жив.

— Ба-а! И что же она сделала?

— Стала ждать. — Ребекка взвесила медальон на ладони и сжала пальцы в кулак. — Она ждала, когда он вернется к ней.

— А он не вернулся.

Ребекка покачала головой:

— Он только написал ей и пожелал счастья в браке.

— И все?

— И все, — кивнула Ребекка и, пожав плечами, добавила: — Такой счастливый конец!

Николь бросила на нее острый взгляд:

— А если бы ты написала подобный сценарий, Мэтью чудесным образом появился бы в кульминационный момент. Как это было у тебя в сцене свадьбы в «Обещании на завтра». — Она сделала еще глоток. — Ты такая романтичная, ты не смогла бы сделать иначе.

— Ты правда считаешь меня романтичной? — спросила Ребекка, подперев ладонью подбородок.

Николь рассмеялась:

— Конечно считаю, потому что это чистая правда. Почему, как ты думаешь, именно твой сериал имел такой высокий рейтинг? Согласна, в нем заняты потрясающие актеры, но именно сюжет, придуманный тобой, твоя фантазия заставляют людей включать телевизор. Зрителям нравятся твои персонажи, Бекка. Они любят их, потому что ты сама их любишь. Зрители нуждаются в красивой выдумке, и ты им ее даешь. — Она взглянула на часы: — Я должна идти. — Она допила остаток чая и встала. — Я обещала Майку заехать на ферму Стедмана за медом и сидром. А почему бы тебе не прийти сегодня поужинать?

Ребекка на минуту задумалась:

— Хорошо. Но только ненадолго. Послезавтра я уезжаю, а у меня еще есть дела.

— Уезжаешь? Ты только что приехала!

— Да, конечно, — признала Ребекка, — но чтение этих дневников натолкнуло меня на потрясающую идею для нового сериала.

Она вытащила кошелек и положила деньги поверх счета, оставленного официанткой на столе. Одновременно она вкратце пересказала ей идею фильма.

— Что ты об этом думаешь? — спросила она у подруги.

— Звучит грандиозно, — согласилась Николь, — оригинально и захватывающе.

— Мне тоже так кажется, — сказала Ребекка, — и если я сумею все успешно завершить, это будет лучший сериал дневного времени.

— Ты обязательно добьешься успеха, — заверила ее Николь, пока они шли к стоянке машин. — И кто знает, — заметила она, — быть может, ты познакомишься с этим Морганом Деверо и вы сможете сравнить записки ваших почтенных предков? — Она вопросительно взглянула на Ребекку.

Ребекка пожала плечами:

— Кто знает?

Николь села в машину и опустила стекло.

— «Кто знает» — это правильно. Все может оказаться очень забавным. Жду тебя около семи, — сказала она и умчалась прочь.

Ужин прошел очень мило, но Ребекка все равно с трудом дождалась его окончания, так ей хотелось поскорее вернуться домой и снова погрузиться в роман Моргана Деверо. Переодевшись в домашнюю одежду и включив компакт-диск с классической музыкой, она устроилась на кушетке с книгой в руках.

Она не замечала, как летит время, очарованная, захваченная, прямо-таки влюбившаяся в этого писателя. Его фразы были красочными и страстными, чувственными и изысканными. Ребекку поразило мастерство, с каким были выписаны любовные сцены. Привыкшая к примитивным штампам бульварных романов, она буквально трепетала от восхищения перед этой сочной, полнокровной прозой.

Она закрыла книгу, закрыла свой маркер и отложила их в сторону, не переставая думать о прочитанном. Как удивительно точно он передал момент пробуждения чувственности в девушке, ее превращения в женщину! Ее привело в восторг то, как писатель, мужчина, проник в психологию своей героини.

Что же за человек этот Морган Деверо?

Вдруг ей пришло в голову, что к ее уже уложенным вещам нужно добавить еще кое-что. Вскочив с кушетки, она устремилась вверх по лестнице, прошла прямо к шкафу и вынула из ящика одну из ночных рубашек своей прапрабабушки.

Это была та самая рубашка, на которую она обратила внимание пару дней назад. Она подумала, что эта рубашка будет очень к месту в теплом климате Луизианы. Ряд крошечных перламутровых пуговок спускался от горла к талии.

Ребекка вздрогнула. Ее внезапно осенило — она сама не знала почему — что именно эта рубашка должна была быть на Рэчел в ее первую брачную ночь с Мэтью. И каким-то шестым чувством она знала, что Рэчел так ни разу и не надела ее. Слабый аромат жасмина, сохранившийся в течение стольких лет, приводил на ум образ девушки, ожидающей своего любимого.

Возможно, ей не стоит брать с собой рубашку. Но она должна это сделать — безошибочное внутреннее чутье подсказывало ей это, и она не могла не подчиниться.

Ребекка отыскала подходящий пеньюар и, вынув из шкафа, положила на рубашку. Она возьмет с собой и то, и другое.

Спустя полчаса, лежа под теплым одеялом с книгой в руках, Ребекка постепенно погрузилась в ласковые волны сна, а ум ее продолжала занимать мысль: что же за человек этот Морган Деверо?

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Морган Деверо сидел у себя в кабинете, просматривая научно-исследовательскую литературу. Стопка книг возвышалась на письменном столе, и он вносил заметки прямо в компьютер с тем, чтобы позднее обобщить и проанализировать собранную информацию. Он решил, что его следующая книга будет наконец-то посвящена Гражданской войне. До сих пор он избегал в своей работе этой темы, но с недавнего времени она стала все сильнее и сильнее будоражить его творческую фантазию. А поскольку в его собственной семье имел место совершенно необычный эпизод — его прапрадед сражался не за Конфедерацию, а за северян, — Морган счел, что сама эта история может составить сюжет увлекательнейшего романа.

Дед Моргана бережно сохранил все бумаги, записки, документы их предка и перед смертью передал ключ от сейфа, где он держал их, любимому внуку. Эти первоисточники должны были сыграть основную роль в разысканиях Моргана. Морган вместе с креслом отодвинулся от стола и устремил взгляд на висевший над столом портрет. Этот портрет был обнаружен двоюродной сестрой Моргана на чердаке виллы Бель-Шансон во время ремонта. Он был написан вскоре после Гражданской войны и изображал Мэтью Деверо. «Какое грустное и серьезное у него лицо, — подумал Морган. — Мир, в котором он жил, должен был измениться за время войны до неузнаваемости — не этим ли объясняется жесткое выражение в голубых глазах моего предка?»

Морган часто ловил себя на том, что его очень занимает личность этого человека. Они были очень похожи внешне. Иногда ему казалось, что, глядя на портрет, он смотрится в зеркало, слегка затуманенное временем.

Зазвенел телефон. Спавший у ног Моргана черный лабрадор поднял голову. Он ласково потрепал собаку по уху.

— Да?

Послышался нежный голосок его секретарши:

— Вы просили напомнить вам, что на сегодня у вас назначена встреча в городе. Репортер из «Ньюсвик» звонила несколько минут назад и подтвердила, что ждет встречи с вами.

Морган застонал. Интервью были неизбежным следствием его деятельности. Он очень высоко ценил неприкосновенность своей личной жизни и старался встречаться с прессой лишь в случаях крайней необходимости.

Смирившись, он взглянул на часы:

— Это в два часа, верно?

— Да, — подтвердил женский голос на другом конце провода и продолжил: — Примете ли вы приглашение, полученное из…

Морган выслушал название небольшой писательской конференции, регулярно проводившейся в юго-восточной части Техаса, в работе которой он обязательно принимал участие.

— Сообщите им, что я с удовольствием приеду, — прервал он пояснения секретарши.

Что он действительно любил, так это подобные встречи с коллегами, дискуссии и споры о писательском мастерстве. Обычно он возглавлял работу какой-нибудь секции или участвовал и прениях. Разговор всегда велся о литературе, не переносясь, как это происходило на встречах с журналистами, в личную жизнь писателей.

При мысли об этом Морган усмехнулся. Личная жизнь? В данное время у него не было никакой личной жизни. Он был мужчиной тридцати с лишним лет без — как бы это выразиться? — постоянной спутницы. И вовсе не потому, что он не пользовался успехом у женщин. У него были подружки, когда-то была даже невеста, но все эти связи так никогда и не перерастали в более или менее серьезные отношения. Казалось, он ждал чего-то — или кого-то — еще.

Но чего? И кого?

Прилетев в Новый Орлеан, Ребекка взяла напрокат машину и направилась вдоль знаменитой Ривер-Роуд, восхищенно оглядывая окрестности дороги. Она миновала несколько восстановленных плантаций, и только усталость после перелета и стремление побыстрей попасть в Бель-Шансон помешали ей незамедлительно начать знакомство с прошлым Луизианы.

«Завтра», — сказала она себе. Она отдохнет и отправится на экскурсию по окрестностям. Но сначала осмотрит все, что можно, на плантации Деверо.

Она свернула на длинную, обсаженную дубами въездную аллею и проехала массивные каменные ворота, чувствуя себя так, словно сидит за рулем машины времени. Ее рука машинально нащупала висевший на шее медальон. Пальцы на мгновение сжали его, и она затормозила у парадного входа.

Дом был точно таким, каким описала его Рэчел в своем дневнике. Красивый, изысканный, типичный для Юга особняк. Ребекка вылезла из машины и остановилась, наслаждаясь видом и ароматами. Все здесь казалось ей знакомым. Она мгновенно вспомнила дневники своей прапрабабушки. Ее окружало множество цветущих растений, и их экзотический аромат обволакивал ее как ласковые объятия.

Пожилая пара сидела на веранде, утопая в широких креслах. В руках у каждого был стакан чая со льдом.

— Здравствуйте, — сказала Ребекка.

Мужчина и женщина заулыбались и поздоровались в ответ. В этот момент дверь открылась и появилась женщина лет под сорок с приветливой улыбкой на худом удлиненном лице.

— Добрый день.

Ребекка услышала мягкое южное произношение. Она протянула руку и представилась:

— Я Ребекка Фрезер. Мне заказана комната.

— Совершенно верно, мисс Фрезер, — подтвердила женщина, пожимая руку Ребекки. — Добро пожаловать в Бель-Шансон. Я Делла Деверо Сент-Джаст, ваша хозяйка. Мы надеемся, что вам у нас понравится.

— Я в этом уверена, — ответила Рэчел.

— А это мистер и миссис Майклс, — представила Делла пожилую пару, и они по очереди пожали Ребекке руку, — они из Пенсильвании, из Аллентауна.

— Как вы поживаете? — спросила Ребекка.

— Прекрасно, юная леди, — улыбнулся старик.

— Где ваш багаж? — поинтересовалась Делла.

Ребекка открыла багажник и вытащила свой единственный чемодан и портативный компьютер.

— О, компьютер! — воскликнула Делла.

— Дорожный, — со смешком ответила Ребекка.

— Вы случайно не пишете?

Ребекка кивнула.

— Повести?

— Нет, — объяснила Ребекка, — я пишу для телевидения.

— Правда? — с расширившимися от любопытства глазами спросила Делла. — А для каких программ?

— Дневные сериалы, — сказала Ребекка. — Я была главным сценаристом «Обещания на завтра».

— Не может быть! — с восторгом воскликнула Делла. — Это невероятно! Ведь это мой любимый сериал. Я не пропускаю ни одной серии.

— Я рада это слышать.

— Я должна познакомить вас с моим двоюродным братом Морганом. Он тоже писатель, — возбужденно блестя глазами, заявила Делла.

— Автор исторических романов, верно?

— Он самый, — с гордостью ответила Делла.

— Я только что прочла «Против ветра», — сказала Ребекка. — Он очень талантлив.

— Мы все тоже так считаем, — согласилась Делла, — но мы его родственники. И всегда приятно, когда это говорит человек со стороны. — Она вдруг испуганно округлила глаза и продолжила извиняющимся тоном: — Простите, ради Бога, я болтаю и заставляю вас стоять здесь! Пойдемте, я покажу вам вашу комнату, пока вас не доконала здешняя жара. Как правило, в это время года погода очень приятная, но сейчас что-то необычно жарко. — Она взглянула на Ребеккины джинсы и рубашку с длинными рукавами. — Я надеюсь, вы взяли с собой что-нибудь полегче?

— Разумеется, — с улыбкой заверила ее Ребекка.

— Прекрасно. Давайте я вас устрою, и вы сможете переодеться. — Она подхватила чемодан и направилась в дом.

— Приятно познакомиться с вами, — сказала Ребекка, обращаясь к пожилым супругам, и последовала за Деллой.

Интерьер дома был великолепен. Ребекка чувствовала себя так, словно, переступив порог, шагнула в прошлое. На какое-то мгновение ей показалось, что на широкой лестнице и в дверных проемах вот-вот появятся дамы в кринолинах и мужчины во фраках. Ретт и Скарлетт вполне могли бы обитать в этом доме.

Они миновали поворот лестницы, вдоль которой висели портреты нескольких поколений Деверо, прошли длинный коридор и вошли в просторную спальню. Под потолком вращался вентилятор, принося приятное облегчение после уличной жары.

— Обед в восемь, а в четыре подается чай, — сообщила Делла, открывая застекленную дверь, ведущую на галерею, — у вас тут прекрасный вид на парк.

Ребекка подошла к ней и взглянула туда, где, по ее представлению, должна была находиться гарсоньерка.

Заметив на ее лице разочарование, Делла спросила:

— Вас что-то не устраивает?

Ребекка покачала головой:

— Нет, нет, абсолютно все устраивает.

Я просто подумала о том, что при этих старинных особняках строились обычно флигеля для нужд взрослых сыновей. И мне почему-то показалось, что здесь тоже должен быть такой флигель.

Ребекке не хотелось до поры до времени раскрывать свой интерес к прошлому семьи Деверо, и она умолчала о связи, существовавшей между ее прапрабабушкой и плантацией Бель-Шансон. Она не любила темнить и недоговаривать, но сочла это необходимым на данный момент.

— Интересно, что вы заговорили об этом, — сказала Делла. — Здесь действительно была гарсоньерка, вон прямо там. — Она указала на деревянную беседку, окруженную пышно цветущими розовыми кустами. — Она сгорела вначале века.

Делла вернулась в комнату и показала Ребекке дверь в ванную.

— Вам что-нибудь нужно или вы желаете отдохнуть?

Ребекка зевнула:

— Я думаю, что приму ванну, а потом вздремну, если вы не против.

— Вы приехали отдыхать, не так ли? Значит, можете делать что угодно, — улыбнулась Делла.

— Отдыхать! Я почти забыла, что это такое, — с очаровательной улыбкой сказала Ребекка. — Но действительно есть кое-что, чего бы мне хотелось. Я буду вам очень признательна, если вы приготовите мне чаю со льдом, как Майклсам, и побольше лимона, пожалуйста.

— Я оставлю его на ночном столике, пока вы принимаете ванну, — сказала Делла, удаляясь.

Ребекка снова вышла на галерею и посмотрела на беседку. Ей не верилось, что она наконец здесь. Ее охватило чувство, что все ей здесь знакомо. Что она отсюда родом. Что попасть сюда было ей предначертано судьбой.

«Смешно!» — мысленно одернула она себя, возвращаясь в комнату и снимая свою бледно-голубую рубашку. Просто-напросто она проявила излишнюю впечатлительность, подпав под влияние прапрабабушкиных записок. Она смотрит на все здесь глазами Рэчел. Только и всего. Это вовсе не значит, что она сама бывала здесь.

Ребекка направилась в ванную комнату, открыла краны и наполнила огромную ванную прохладной водой, а затем бросила туда горсть ароматической соли, стоявшей на краю ванны. Она понюхала флакон. Жасмин.

Ребекка провела в воде длительное время, а когда наконец вылезла, увидела приготовленный для нее стакан с чаем. Завернувшись в купальный халат цвета индиго, она обратила внимание на журнал, лежавший на кровати на белом стеганом покрывале. К нему была приложена записка от Деллы: «Быть может, вам будет любопытно прочесть это».

Ребекка взяла журнал, записка соскользнула с него, и она увидела темно-голубые глаза на знакомом красивом лице.

Это был номер журнала «Пипл» почти годичной давности. Подпись к фотографии гласила: «Ощутить пульс истории».

Итак, это был Морган Деверо.

— Но, может быть, ты придешь хотя бы к десерту, Морган? — уговаривала Делла кузена. — Я хочу, чтобы ты познакомился с женщиной, которая сегодня приехала.

— Она журналистка? — сухо спросил он, его густые черные брови поднялись. — Если так, то на сегодня с меня довольно!

— Нет, она писательница.

— А! — коротко и выразительно воскликнул он.

Делла вздохнула:

— Это вовсе не то, что ты думаешь.

— А что я думаю? — поинтересовался Морган.

— Что она явилась сюда специально, чтобы встретиться с тобой. — Делла окинула его оценивающим взглядом. — Что она мечтает набраться ума-разума у известного писателя. Это не так, Морган. — И. она засмеялась, увидев выражение его лица.

— Ты уверена?

Делла кивнула:

— В своей области она добилась не меньшего успеха, чем ты в своей.

— В какой же?

— На телевидении, — сообщила она. — Она пишет сценарии дневных сериалов.

— Мыло?

— Да, — признала Делла. — «Обещание на завтра» получило «Дневную Эмми» за лучшую постановку и лучший сценарий, не говоря уже о нескольких лучших актерских работах.

Делла была фанатичной поклонницей телесериалов и могла безошибочно сказать, кто получил премию, какую, за что, когда и где.

— Ладно, — усмехнулся Морган. — Твоя взяла. Кроме того, я не в силах устоять против твоего крюшона с персиками, — поддразнил он кузину.

— Как ты узнал, что я приготовила крюшон с персиками?

— А разве ты не делаешь его всякий раз, когда хочешь завлечь меня сюда? Ты ведь прекрасно знаешь, что это моя слабость.

На сей раз усмехнулась Делла:

— Я чувствую, что ты не пожалеешь о своем приходе, Морган.

Ребекка устала больше, чем сама думала, и проспала дневное чаепитие, проснувшись лишь в половине восьмого вечера.

Она с интересом прочла статью о Моргане. Как много общего с нарисованным ею образом низенького лысого толстяка! На нее произвело огромное впечатление его сходство с миниатюрой Мэтью Деверо, находившейся в ее медальоне. Какое-то сверхъестественное сходство!

Она уселась на кровати, спустив ноги на прохладный паркет. Против собственной воли она повернула голову и снова взглянула на журнал, лежавший на мраморном ночном столике. Специфика ее профессии была такова, что общаться с красивыми, обаятельными мужчинами ей приходилось постоянно. Тем не менее в Моргане Деверо было что-то особенное, такое, что неудержимо притягивало ее взгляд, от чего у нее сосало под ложечкой и трепетали губы. Она, казалось, ощущала его жадный рот на своих губах, чувствовала тяжесть его тела, словно он лежал на ней, силу его рук, как будто он сжимал ее в объятиях.

«Все это внушила мне здешняя атмосфера», — уговаривала себя Ребекка, закрывая дверь на галерею, чтобы без помех переодеться к ужину. Она стянула с себя тонкую ночную рубашку и небрежно швырнула ее на кровать. Заметив свое отражение в большом старинном зеркале, она замерла. К ее щекам приливал румянец, грудь была высокой и полной, соски крупными и твердыми. В ее фигуре не было ничего общего с однообразными мальчишескими формами современных фотомоделей. У нее была женственная фигура, изящная и складная. Ребекка была ею довольна.

А нравится ли такой тип фигуры Моргану Деверо? И с чего бы ей в голову лезет подобная чепуха? Ребекка мысленно обругала себя за глупость. Кому интересно, что нравится, а что не нравится этому человеку? Уж во всяком случае, не ей! Он не значит для нее ровно ничего, кроме того, что служит, в некоторой степени, связующим звеном между ней и ее прапрабабушкой. Не более того.

Она быстро натянула одежду, решив, что сегодня вечером должна выглядеть как можно более просто, по-домашнему. В статье упоминалось, что у Деверо был дом в Новом Орлеане. Вполне возможно, что он живет главным образом там и она вообще не встретится с ним и течение всего своего пребывания здесь.

И может статься, это будет лучше всего. Если уж фотография так подействовала на нее, то она вовсе не хочет видеть оригинал. Гораздо безопаснее для нее держаться подальше от этого человека.

«К черту безопасность!» — это было первое, что пришло в голову Ребекке, когда в тот же вечер ее познакомили с Морганом Деверо.

Она сидела на веранде с Деллой и ее мужем Джеком, бывшим школьным учителем, и, наслаждаясь свежим вечерним ветерком, потягивала вкуснейший персиковый крюшон. Он был теплый, сладкий и полон персиков, которые Делла собственноручно консервировала с добавлением бренди. Для аромата она добавляла специи. Супруги Майклс после ужина уехали в Новый Орлеан в джаз-клуб.

Собачий лай заставил Ребекку повернуть голову. Она увидела высокого мужчину, направлявшегося от небольшого кирпичного домика, почти не видного среди покрытых мохом дубов, к главному зданию.

Черный лабрадор, трусивший рядом с ним, оставил хозяина и кинулся вперед. Он вбежал на веранду, виляя хвостом и вывесив язык, поколебался несколько секунд, а затем двинулся к Ребекке и уселся возле нее, требуя внимания.

Ребекка не могла не откликнуться на столь ясно выраженную просьбу. Засмеявшись, она погладила собаку по голове. Ответом ей было довольное ворчание, и пес улегся у ее ног.

— Джестер знает, как подойти к женщине, — произнес глубокий мужской голос.

Ребекка подняла голову и взглянула на говорившего. Странный трепет пробежал по ее телу, словно взгляд стоявшего перед ней мужчины ласкал ее всю с головы до ног. Такого мгновенного, глубокого и мощного сексуального влечения она еще не чувствовала никогда в жизни. Она ощутила его столь остро, что у нее перехватило дыхание, как будто ее поразил удар молнии.

— Мы не встречались раньше? — спросил Морган. Он знал эту женщину. Что-то говорило ему об этом. Каким бы странным это ни казалось, он узнавал ее. Невидимые узы внезапно связали их.

— Разумеется нет, — прервала его Делла. — Ребекка, это мой кузен, Морган Деверо, — представила она его светским тоном, совершенно не замечая, что с ними происходит. — Морган, это Ребекка Фрезер.

Пожав друг другу руки, Морган и Ребекка почувствовали, как между ними пробежал электрический разряд. В воздухе сгустилось напряжение, словно летняя гроза, обещающая прохладу, а вместо этого лишь усиливающая зной.

Морган сел напротив Ребекки, не в силах отвести от нее взгляда. Она притягивала его, как магнит притягивает к себе металл. Сквозь стеклянные стенки бокала он исподтишка разглядывал ее. Цвет ее лица напоминал персик, золотистые волосы имели теплый натуральный оттенок. Глаза чудесного голубого цвета, ни темные, ни светлые. Белая хлопчатобумажная майка подчеркивала красивые изгибы ее тела, так же как и короткая юбка. Длинные открытые ноги. Интересно, они действительно такие гладкие, какими кажутся? Какое упоительное, должно быть, ощущение, если они обовьются вокруг его собственного обнаженного тела!

Взгляд Моргана жег Ребекку огнем. Он не был наглым или грубым — такого рода взгляды она прекрасно знала: нельзя жить в Нью-Йорке и избежать их. Взгляд Моргана был другим, чувственным и волнующим. Ни с чем подобным она еще не сталкивалась.

Это испугало Ребекку. Она всегда была уверена в себе, в собственной защищенности. Но вот, пяти минут не прошло, как она встретила этого мужчину, и все ее бастионы рухнули.

Снова.

Она снова слышала таинственные слова, звучавшие в ее мозгу.

О Боже, что происходит с ней?

Что происходит с ним?

Пусть она думает, что он самый невоспитанный человек на свете, но он не может не смотреть на нее. Ему казалось, что он видит кого-то давно знакомого, но немного изменившегося. Воспоминание, затерянное в глубинах памяти и пытающееся вырваться на свободу.

Происходящее с ним удивило Моргана. Обычно он не давал эмоциям захлестнуть себя — ни в жизни, ни в работе, умел совладать с собственными чувствами. Порывистость или необузданность отнюдь не были нормой для него. И вот он чувствует, что сейчас сгребет сидящую перед ним женщину в охапку и унесет прочь, лучше всего к себе в спальню, и там запрется с ней от остального мира.

Он страстно, мучительно желал ее. И — странное дело — это томительное желание было как будто знакомо ему. Словно где-то, когда-то он уже вожделел ее столь же неистово.

К чему, черт возьми, все это приведет?

Когда он наконец отвел от нее взгляд, Ребекка потянулась к китайскому подносу, на котором стояли бокалы с крюшоном, и взяла себе еще один. Ей необходимо было сосредоточиться хоть на чем-то, и она отчаянно пыталась снова овладеть собой.

Легкий светский разговор лился, возглавляемый словоохотливой Деллой. Она направляла его, не давая угаснуть, а Ребекка и Морган время от времени вставляли ничего не значащие замечания. Они были полны друг другом и тем скрытым от посторонних глаз влечением, которое возникло между ними.

— Какие у вас планы, мисс Фрезер? — спросил Морган.

Ребекка быстро облизнула пересохшие губы:

— Ну, я собираюсь осмотреть несколько зданий на Ривер-Роуд, немного поездить по окрестностям и поискать места для съемок, а затем познакомиться с Новым Орлеаном. Знаете, погулять по нему, побродить по магазинам, взглянуть на достопримечательности — в общем, обычная туристская программа, но, думаю, я смогу так почувствовать атмосферу города, а это поможет мне сделать героев более живыми.

— Не нужен ли вам гид?

Ребекка чуть не свалилась со стула при этом вопросе. Его помощь была бы для нее бесценной — и очень опасной.

— Я как-то не думала об этом, но, разумеется, было бы хорошо, если бы со мной был кто-нибудь знающий эти места, — ответила она.

— Отлично.

Услышав предложение Моргана, Делла разинула рот. Морган всегда ревниво оберегал собственный покой и независимость. А теперь, совершенно добровольно, жертвует своим временем, ломает свое расписание, чтобы служить сопровождающим этой женщине. Что случилось?

— Какое время вас устроит? — спросил он, допивая чай со льдом.

Ребекка наблюдала за его движениями.

— Может быть, девять?

Морган поднялся со стула, и Джестер запрыгал вокруг него.

— Прекрасно. Значит, в девять, — согласился он. — А теперь, если вы извините меня, я вернусь к своей работе.

— Разумеется, — пробормотала Ребекка, не в силах оторвать взгляд от высокой удаляющейся фигуры. Боже, зачем она согласилась?

Сосредоточиться на работе Моргану не удалось. Он неоднократно пытался углубиться в чтение, но всякий раз его мысли оказывались далеко. В большом доме. Рядом с ней. Он закрывал глаза, и перед ним мгновенно вставал ее образ. Нежный. Прелестный. Возбуждающий.

Что же это такое? Какое-то таинственное родство душ или встреча с неизведанным? Ни одна женщина до сих пор не действовала на него так. И это было приятно и тревожно в одно и то же время.

Он встал и подошел к окну. Со второго этажа большого дома лился слабый свет. Не из ее ли комнаты он исходит? Снедает ли ее такое же странное беспокойство, от которого страдает он? Пробегает ли по ее жилам огонь желания, сжигающий его? Охвачена ли она той же тоской, что и он?

А Ребекка стояла у открытой двери, ведущей из ее комнаты на галерею, и смотрела на освещенное окно в нижнем этаже флигеля. Делла успела рассказать ей, что Морган перестроил его и теперь живет и работает в нем. Домом в Новом Орлеане он пользуется только когда бывает вынужден поехать в город. И только здесь, за городом, он чувствует себя по-настоящему дома, поведала Делла. В этом отношении, подчеркнула она, Морган — типичный Деверо.

Испытывает ли он то же влечение к ней, что и она к нему? И если да, то пугает ли оно его, как пугает ее?

Она прислонилась к дверному косяку, жадно вдыхая ночной воздух. Голос Моргана был голосом из ее снов. Она узнала его, как только он заговорил. «И какой голос, — думала она. — Теплый и возбуждающий. Искушающий и повелительный».

Легкий ветерок ласкал ее кожу. Она наслаждалась им, и где-то в волнах ее памяти всплывало воспоминание о другой такой же ночи.

Но откуда могло возникнуть это воспоминание? Впервые в жизни она попала сюда. Должно быть, слова и фразы ее прапрабабушки, поразив ее воображение, глубоко проникли в ее подсознание и сплелись с ее собственными ощущениями и мыслями в единую пеструю ткань.

Как оживает прошлое в этом доме! Оно окутывает ее здесь плотным покровом.

Ребекка оставила дверь открытой, не в силах прервать таинственные узы, соединившие, как ей казалось, ее комнату с домиком Моргана.

Она забралась на массивную кровать красного дерева и свернулась под одеялом, с удовольствием ощутив прикосновение гладких свежих простыней к своей обнаженной коже. Опуская голову на подушку, она уловила легкий запах жасмина.

Что принесет ей день завтрашний?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Ребекка проснулась рано, торопясь начать новый день. Ей не терпелось увидеть Моргана, разобраться, было ли то глубокое впечатление, произведенное им на нее вчера вечером, лишь игрой воображения, распаленного дневниками прапрабабушки, или же, подобно Рэчел, она влюбилась с первого взгляда? И если так, то что ей делать?

Она вошла в небольшую столовую с мечтой о первой чашке кофе. На маленьком буфете стоял кофейник, и, взяв его, Ребекка наполнила чашку свежим ароматным напитком. Она добавила туда сливок и выпила свою чашку стоя. Затем налила себе еще и уселась за один из двух столов, находившихся в комнате.

Двери матового стекла, отделявшие столовую от малой гостиной, открылись, и вошла Делла. В руках у нее была корзинка свежеиспеченных булочек. Поставив ее на стол перед Ребеккой, она сказала:

— Доброе утро. Надеюсь, вам спалось хорошо?

— Спасибо, очень, — ответила Ребекка, вдыхая аромат горячей сдобы. Не удержавшись, она взяла булочку с черникой.

— Чего бы вам хотелось на завтрак? — с приветливой улыбкой спросила Делла.

— Если вы не возражаете, я ограничусь булочкой и кофе.

— И все?

— И все, — ответила Ребекка, намазывая булочку маслом. — Я единственная завтракаю?

— Майклсы с утра пораньше уехали на весь день. Осматривать достопримечательности, как я полагаю. А ближе к вечеру я жду новых гостей.

— Сколько комнат вы сдаете?

— Четыре, — ответила Делла, садясь напротив Ребекки. — Я не хочу, чтобы здесь было как в гостинице, где человек теряется в безликой обстановке. У себя я, встречаясь с новыми людьми, узнаю их, стараюсь понять. Мои гости могут при желании общаться друг с другом. Кроме того, большое количество клиентов наносит ущерб сервису. Я люблю, когда люди чувствуют себя в Бель-Шансон словно в гостях у друзей. Гостеприимство подобного рода создало нам хорошую репутацию, и я бы хотела, чтобы так было и дальше. И Морган тоже.

— Что «Морган тоже»? — спросил Морган, входя в комнату.

Его появление, как показалось Ребекке, мгновенно наэлектризовало атмосферу, по жилам ее пробежало пламя. Она вся затрепетала.

Делла поднялась с места и, привстав на цыпочки, поцеловала своего кузена.

— Я рассказывала Ребекке о философии, которой мы следовали, основывая наш пансион.

— Вы скоро поймете, что ритм нашей жизни гораздо медленнее того, в котором живете вы, мисс Фрезер, — заметил Морган, усаживаясь на стул, с которого встала Делла.

— Выпьешь кофе, Морган? — предложила Делла.

— Спасибо, да.

Ребекка подумала, что сегодня он еще привлекательнее, чем вчера вечером.

— Приятно иногда поменять ритм жизни, — ответила она на замечание Моргана и откусила булочку.

— Большинство людей согласны с вами, — сказал он, встретившись с ней глазами и не отводя взгляда.

— Делла, — попросил он, продолжая смотреть на Ребекку, — ты не могла бы дать мне чего-нибудь поесть?

— Разумеется, могла бы, cher, — с готовностью откликнулась она, — чего бы тебе хотелось?

— Что попроще. Яичницу и тост.

— Болтунью?

— Если можно. — И, возвращаясь к разговору с Ребеккой, Морган продолжил: — Мы здесь умеем наслаждаться жизнью, ценить ее. Во всех ее проявлениях. — Он пожал своими широкими плечами. — С раннего детства мы учимся, выражаясь фигурально, останавливаться и нюхать розы. Очень хорошая привычка.

Ребекка засмеялась:

— Я принадлежу к категории трудолюбивых пуритан. Я люблю свою работу.

— Я тоже, — ответил он. — Но все время работать и не жить в свое удовольствие, это…

— Способствует успешной карьере, — перебила она.

— Допустим, — признал Морган. — Но какой ценой? Я люблю то, что я делаю, и никогда не желал быть никем иным, кроме как писателем. Но не меньше, чем работой — а я не могу без нее, поверьте, — я наслаждаюсь самой жизнью. Изолируйте себя от окружающего мира — и это отразится на качестве вашей работы отнюдь не лучшим образом.

Ребекка слушала, стараясь осмыслить его слова. «Это, должно быть, правда», — размышляла она. Она столько времени посвящает работе, что зачастую пренебрегает тем, для чего прежде время находилось. Театром, кино, встречами с друзьями, поездками за город.

— Извините, — произнес он певучим баритоном, — меня иногда заносит.

— Вам нет нужды извиняться, — прервала Ребекка. — Похоже, что вы правы. И уж во всяком случае, здесь есть о чем поразмыслить.

Снова появилась Делла, на сей раз с подносом в руках. Она поставила его на стол и сняла крышку, прикрывавшую тарелку с пышным золотистым омлетом. Затем она поставила перед Морганом бутылочку с острым соусом и блюдо с тостами. Добавив к этому банку клубничного джема, она оставила их вдвоем, улыбаясь про себя.

— Ну, — спросил Морган, выдавив на омлет немного соуса, — так куда же вы хотите направиться?

— Я решила предоставить инициативу вам, — ответила Ребекка.

Он широко улыбнулся:

— Прекрасно. Тогда берите фотоаппарат, если он вам нужен, и имейте в виду, что вернетесь домой поздно.

— Мне не нужно переодеться? — Ребекка поднялась, чтобы он мог увидеть ее туалет.

Голубые глаза Моргана медленно прошлись по ее фигуре, и в них читалось откровенное восхищение ее вкусом. Ничего вызывающего или нарочитого, эта женщина предпочитает классический стиль. На ней была простая футболка, на сей раз абрикосового цвета, и белые шорты спортивного покроя.

— Превосходно! Ничего не надо менять, — решительно заявил он.

Ребекка покраснела от удовольствия и уселась на свое место. Она раздумывала, настало ли время поведать ему о том, что их связывает. Золотой медальон, материальное напоминание о Мэтью и Рэчел, по-прежнему висел у нее на шее. Она могла рассказать ему о своем открытии и выяснить, известно ли ему еще что-нибудь о злосчастных влюбленных. А могла и промолчать в ожидании дальнейшего развития событий.

«Да, — решила Ребекка, намазывая джемом вторую булочку, — я пока ничего не скажу и посмотрю, что произойдет между нами дальше».

«А чего бы ты хотела?» — спросил ее внутренний голос.

Ответ последовал незамедлительно. Она жаждала близости с Морганом.

Они проехались на машине вдоль реки, посетили несколько замечательных особняков на бывших плантациях: особняк Хоумс, плантацию Тезкуко, плантацию Сан-Франциско. Морган был прирожденным рассказчиком и поведал Ребекке множество историй о минувшей жизни на берегах Миссисипи. О кровавых распрях прежних поколений; о дуэлях из-за чести прекрасных дам; о любви, счастливой и трагической; о боевых подвигах: о победах и поражениях.

Они шли по тропинке и нашли место, чтобы посидеть несколько минут. День прошел прекрасно, и они от души наслаждались весенним теплом и обществом друг друга. Они случайно забрели в дубовую рощу, каждое дерево которой было покрыто испанским мхом, и Ребекка остановилась, любуясь кустами разноцветных азалий.

Если бы не их современная одежда, Ребекка, пожалуй, решила бы, что время повернуло вспять, таким упоительно-мирным и волшебно-прекрасным было место, где они находились. Никаких признаков цивилизации. Ни туристов, ни вышек, воздвигнутых для добычи луизианского черного золота, ни рыбаков. Только она и он.

Она едва не плюхнулась на землю, но Морган удержал ее за локоть. Из кармана джинсов он достал белоснежный платок и расстелил его на траве.

— Вот теперь, — театрально произнес он, — дама может сесть.

Ребекку рассмешила эта старомодная галантность. Она сделала реверанс и уселась, наслаждаясь всем, что ее окружает. Она слушала жужжание пчел, разглядывала птиц разных пород и расцветок, порхавших с куста на куст. Роскошная магнолия довершала картину.

— Здесь так красиво. Я просто не могу поверить, что все это выросло само по себе, — заметила она.

— А это и не выросло само по себе. Это часть имения моего двоюродного брата.

— У вас большая семья?

— Огромная, — засмеялся он. — Клан Деверо разросся и дал массу ответвлений. В конце прошлого века сюда переселились даже представители французской ветви. Кроме того, некоторые из них переженились между собой, так что родственников у нас масса.

— А братья или сестры у вас есть?

— Есть, — улыбнулся Морган, — у меня два брата. Один еще в колледже, изучает право, второй геолог. У обоих очень практические профессии.

— В отличие от нашей? — с вызовом спросила Ребекка.

— Это верно. Мы предаемся мечтам, выдумываем разнообразные сюжеты.

— Мне никогда не хотелось ничего иного, — призналась Ребекка.

— Мне тоже, — подтвердил он. — Я обожал слушать, как мой дед рассказывает эпизоды из истории нашей семьи, и не помню такого момента, когда бы моя голова не была полна историями собственного сочинения.

Морган вытянулся во весь рост, не обращая внимания, что лежит прямо на траве.

Ребекка украдкой взглянула на него. Его тело было стройным и мускулистым, ноги длинными. Джинсы лишь подчеркивали их длину. Если он снимет свою черную футболку, какая у него грудь? Покрыта ли она темными волосами? Жесткие они или мягкие? Она чувствовала запах его одеколона. Очень легкий и типично мужской.

Закрывая глаза, она представляла себе его вышедшим из душа, с белым полотенцем вокруг стройных бедер. День жаркий, гораздо жарче сегодняшнего, наполненный обычным для Луизианы зноем. Он опустился на чистую белую простыню, покрывающую массивную кровать, и улыбается ей. Ребекка наливает холодную воду из кувшина в фарфоровую миску со льдом и ждет несколько секунд, чтобы вода как следует охладилась, а затем погружает туда пушистое полотенце. Оно темно-зеленое, красивого сочного оттенка.

Морган прерывисто вздыхает, когда холодная мокрая ткань касается его плоти. Он вздыхает еще раз, когда ее губы начинают следовать за полотенцем. Она прижимает ткань к его соскам, а затем касается их языком. Его руки вцепляются в простыню, комкают ее, а из горла вырывается хриплый стон, в то время как ее губы спускаются все ниже.

Быстрое движение ее руки — и вот уже белое полотенце не скрывает больше ничего…

«О Боже, — подумала Ребекка, — что за опасные фантазии одолевают меня?» Представляя его себе в таком виде, она стыдилась самой себя. И тем не менее ей хотелось прижать его тело к собственному обнаженному телу, острое желание пронизывало ее, увлекая в соблазнительные и страшные бездны, туда, где она еще не бывала никогда.

Ее тело сжигало дикое и сладкое пламя, заставляя кожу пылать, а кровь закипать в жилах.

Вот этого не хватало в ее браке. Ничего подобного они ни разу не испытали с Беном. Пробудившаяся в ней чувственность, всепобеждающая и дикая, пугала и околдовывала Ребекку.

Какова она без этой футболки и этих шортов? Закрыв глаза от нестерпимо сияющего солнца, Морган рисовал себе собственный сценарий.

Он входит к себе в дом, мечтая о прохладном освежающем душе, и собирается подняться по винтовой железной лестнице на второй этаж в душевую с зеркальными стенами. Он уже ставит ногу на ступеньку, и тут с лестницы спускается она. В халате цвета индиго. Ее светлые волосы распущены, на лице улыбка, на щеках легкий румянец.

Медленно, осторожно, словно разворачивая драгоценность, он протягивает руку и развязывает пояс ее халата. Теперь он узнает, что скрывалось под ним. Морган ясно представил себе ее тело: пышную грудь, цвет и вкус ее сосков. В своем воображении он касался ее красиво изогнутого бедра, ласкал стройную шею, а затем прошел путь от ее колена выше, едва касаясь бедер, пока его пальцы не достигли светлого треугольника волос внизу живота.

Она слегка вскрикивает, когда его длинный тонкий палец погружается в глубины ее плоти…

Морган резко сел, обхватив руками колени. Воображение наэлектризовало его тело, разожгло его плоть. Что же за женщину он встретил? Почему она единственная, кто сумел так быстро возбудить его плоть и одновременно завладеть его рассудком? Ум его считал ее незнакомкой, а сердце говорило, что он знает ее уже многие годы.

Означает ли все это, что он в нее влюбился?

Или это обычное вожделение, но только более сильное и острое, чем ему доводилось испытывать раньше? Избавится ли он от этого непреодолимого плотского влечения, если сумеет уложить ее к себе в постель?

И откуда у него это странное ощущение, что время повернуло вспять, что он может потерять нечто очень дорогое, то, что он уже когда-то терял.

— Раз уж мы пропустили ленч, то как насчет раннего обеда? — Морган поднялся и, отряхнув джинсы, протянул руку, чтобы помочь Ребекке встать. — Я знаю одно потрясающее местечко здесь поблизости, где подают вкуснейшие креольские блюда. Вам понравится, я обещаю.

Ребекка не раздумывала ни секунды.

— Конечно понравится, — просто ответила она, не отнимая у него своей руки.

Морган опустил взгляд на их переплетенные руки и улыбнулся. Ребекка верила ему, об этом говорила ее нежная ручка, доверчиво лежащая в его широкой ладони. Ему не было нужды убеждать ее: «Верь мне!» Она продемонстрировала ему свое доверие, и теперь он нес ответственность за то, чтобы не обмануть это доверие, чтобы не разочаровать ее.

— Вы не пожалеете об этом.

Ребекка надеялась, что он прав.

Место, куда привез ее Морган, было необычным. Само здание имело крайне непрезентабельный вид, а перед ним стояли два изрядно помятых грузовичка.

Морган поставил свой «ровер» рядом с ними и, к изумлению Ребекки, не позаботился запереть его.

Привыкшая к нью-йоркским порядкам, она поинтересовалась:

— Разве вы не запираете машину?

Машина Моргана была импортной и очень дорогой. Угнав ее или сняв какие-либо детали, можно было получить хорошие деньги. Он усмехнулся:

— В городе, разумеется, запираю, но не здесь, cherie. Тут все по-другому. Здешние жители уважают чужую собственность.

— Ну что ж, — сказала она с некоторым сомнением в голосе.

— Вы привыкнете к этому, — заверил ее Морган.

В ответ Ребекка пожала плечами. Он говорил так, словно она собирается пробыть здесь долгое время. А она, между прочим, намерена только собрать кое-какой материал для своего фильма и взглянуть на места, которые любила Рэчел. Не более того. Выполнив свое намерение, она вернется домой. А все, что происходит сейчас, отодвинет в глубины памяти.

Они вошли в ресторанчик, Морган держал Ребекку за руку. Когда они пересекли темноватый вестибюль, прохладный после царящей снаружи жары, их приветствовала высокая плотная негритянка лет пятидесяти на вид.

— Морган, cher, — воскликнула женщина, — где это ты прятался?

— Работал, много работал, tante Изабо, — ответил он, обнимая ее.

— Вижу, ты сегодня привел хорошенькую курочку, а? — Она улыбнулась, и во рту у нее блеснула золотая коронка. — Хотя ей не помешало бы чуть-чуть обрасти жирком, — добавила она, критически оглядев Ребекку. — Или ты по-прежнему любишь костлявых, cher?

Ребекка рассмеялась, хотя ее любопытство было задето мыслью о том, что Морган приходил сюда с кем-то еще.

— Извините, — перебила она, — но уж про меня-то вряд ли можно сказать: «кожа да кости».

— Немного мяса, а, моя птичка? — спросила tante Изабо, улыбнувшись Ребекке. Она отступила на шаг и снова окинула ее взглядом. — Да-да, теперь я вижу: кое-что имеется. — Она заговорщицки улыбнулась и сказала так, словно сообщала ценную информацию: — Вы ведь знаете, кошечка, мужчины любят, чтобы было за что подержаться. Настоящий мужчина не станет ложиться в постель с мешком костей: кому охота набить себе синяков? — Она хмыкнула. — А вот на меня в этом отношении пожаловаться трудно. — И она от всего сердца расхохоталась.

Откровения tante Изабо заставили Ребекку покраснеть. «С чего бы это?» — удивилась она. Ей доводилось слышать и гораздо более фривольные замечания и даже откровенную похабщину — как во время съемок, так и просто на улицах. Почему же с Морганом она чувствует себя невинной девушкой, находящейся под его покровительством. А быть может, ее смутило упоминание о постели? Ведь оно сразу вызвало в ее воображении переплетенные, изнемогающие от страсти тела — ее и Моргана.

— Как я понимаю, вам нужен столик, а, cher? — лукаво спросила tante Изабо.

Морган ухмыльнулся: — Вы все понимаете правильно.

— Тогда пойдемте, у меня есть одно уютное местечко.

Морган обнял Ребекку за плечи, прижав к себе, словно она была его собственностью. И Ребекке это понравилось.

Tante Изабо проводила их в укромный уголок, где стоял круглый столик, накрытый темно-синей скатертью. Полупритушенные лампы создавали атмосферу интимности. Под потолком вращались несколько вентиляторов. Морган выдвинул стул для Ребекки, а сам занял место напротив.

Tante Изабо стояла рядом с видом заговорщицы.

— Итак, чего бы вам хотелось?

— Вы разрешаете мне заказать еду для вас? — спросил Морган.

— Охотно, — ответила Ребекка.

Морган улыбнулся теплой, искренней улыбкой, которая не только играла на его губах, но и сияла в глубине глаз.

— Для начала, я думаю, лангусты с пряностями и пару кружек пива. — Морган вопросительно взглянул на Ребекку и, когда она кивнула, продолжил: — Затем вашу дивную джамбалайю и на десерт ореховый торт.

— Я лично присмотрю за этим, — пообещала tante Изабо и покинула их.

— Она грандиозная повариха, — с энтузиазмом воскликнул Морган. — Вот погодите, попробуете ее стряпню и скажете, что это пища богов.

— Наверное, раз вы это утверждаете.

— Утверждаю.

— Значит, так и будет, — ответила Ребекка.

Она знала, что говорит. Она верила ему так, словно они знали друг друга долгие годы, и это чувство было убаюкивающе приятным.

Tante Изабо вернулась через пару минут и водрузила на столик оловянный поднос с двумя огромными кружками холодного пива и двумя мисками с дымящимися лангустами. Она вручила каждому по чистой салфетке и вежливо сказав: «Bon appetit!», удалилась обратно в кухню.

— Берите руками, — настаивал Морган.

Ребекка повиновалась и обнаружила новое для себя удовольствие в том, чтобы есть руками и при этом смаковать каждый кусочек. Оказалось, что у нее зверский аппетит, и они заказали еще одну порцию. «Есть с удовольствием» — такой девиз провозгласил Морган, и был абсолютно прав. Ребекка бывала в изысканных ресторанах, но, как правило, на деловых обедах с нужными людьми. В остальных случаях она глотала что попало прямо на рабочем месте И вот теперь поняла, что можно наслаждаться самим процессом еды.

«Все это благодаря Моргану», — отметила она. Их беседа не прерывалась ни на минуту, перескакивая с воспоминаний детства на темы, связанные с работой. Она могла бы слушать этот глубокий медлительный голос весь вечер. Их разговор не был пустой светской болтовней. Морган слушал так внимательно, задавал вопросы столь искусно и тактично, что Ребекка подумала, уж не является ли он по совместительству психологом.

Моргана восхищала ее искренность. Ребекка разговаривала, как ребенок, — прямо, бесхитростно, без ужимок. Она нравилась ему все больше и больше. С каким удовольствием он говорил с ней на литературные темы, использовал профессиональный жаргон! Он начинал цитату, и она заканчивала ее. Она схватывала на лету все его — порой туманные — ассоциации и реминисценции.

— Я не смогу даже думать о еде целую неделю, — заявила Ребекка, прикончив вторую порцию джамбалайи и отодвигая пустую тарелку.

— Ерунда! Завтра утром вы заговорите по-другому, — заверил ее Морган.

— Не знаю, не знаю.

— Я знаю, — доверительно сказал он. — Но не потанцевать ли нам перед десертом, чтобы немного осадить стряпню tante Изабо?

— Мне для этого придется станцевать, как минимум, «Лебединое озеро».

— Ну зачем такие подвиги, cherie? — возразил он. — Пара кругов в центре зала — и все будет в порядке.

Она взглянула на него скептически.

Морган поднялся и подошел к старомодному музыкальному автомату. Достав из кармана джинсов несколько монет, он опустил их в щель, неоновые огоньки замерцали, и он принялся выбирать музыку.

Он подал ей руку, и Ребекка вскочила со своего стула. Музыка подхватила их и увлекла на середину зала. Ребекка прильнула к его сильному телу, покачиваясь в такт музыке, склонив голову к его широкой груди.

Морган, как оказалось, выбрал ее любимые песни. Сентиментальные мелодии, которые можно слушать без конца. Зал наполнился гармоничной мелодией братьев Райтус, исполнявших «Ты моя душа и вдохновение».

Затем Морган включил то, что она просто обожала: «Невозможно не влюбиться» Элвиса и чувствительный дуэт, всегда заставлявший ее сердце замирать, «С тобою я рождаюсь вновь».

Ребекка чувствовала себя на седьмом небе. У нее был потрясающий день, и она вовсе не хотела, чтобы он кончался. В объятиях Моргана было так хорошо! Словно именно здесь было ее настоящее место. Словно оно было здесь всегда.

Мысль о том, что этот день заканчивается, причиняла ей боль. Она льнула к Моргану во время танца, как будто пыталась удержать мечту, страшась даже думать, что будет дальше.

— Не попросить ли tante Изабо завернуть нам сладкое? — спросил он. — Мы можем съесть его позже, когда вернемся на плантацию.

Грустил ли он, подобно ей, что день близится к завершению? Хотелось ли и ему длить его как можно дольше?

— Это было бы лучше всего, — ответила она, усаживаясь на свое место и глядя, как он удаляется в сторону кухни. Она подсчитала, что в их распоряжении еще по меньшей мере час, — именно столько займет обратная дорога в Бель-Шансон, а затем…

Морган вернулся с бумажным пакетом в руках и в сопровождении tante Изабо.

Ребекка встала с довольной улыбкой на губах.

— Благодарю вас, tante Изабо, за потрясающую еду. Не знаю, едала ли я что-нибудь вкуснее.

— Я рада, что вам понравилось, кошечка, — просияла та, — вы еще придете сюда рано или поздно, вы слышите?

Ребекка рассмеялась.

— Слышу, — ответила она, думая, доведется ли ей побывать здесь еще раз.

— Отлично. А что до вас, cher, — она обняла Моргана и дружески потрепала его по плечу, — будьте порасторопней и не упускайте эту малютку. — Она быстро взглянула на Ребекку: — Это класс!

— А вы, кошечка, — продолжала tante Изабо, теперь уже обращаясь к Ребекке, — держитесь за него.

Растерявшаяся Ребекка сумела только улыбнуться в ответ. Да и что она могла бы сказать?

Когда они вышли из ресторана, луна уже светила вовсю и дневную жару сменила ночная свежесть.

— Там, в пакете, есть и кофе, — сообщил Морган, надев ремень безопасности.

Он открыл бумажный пакет и извлек оттуда два запечатанных пластиковых стакана.

— Это новоорлеанский кофе, — передавая Ребекке стакан, предостерег он. — К такому крепкому вы, наверное, не привыкли.

— Я думаю, что справлюсь с этой сложностью, — съязвила Ребекка и осторожно попробовала напиток.

Кофе был превосходный, крепкий и покрытый шапкой взбитых сливок.

— А-ах, — с наслаждением вздохнула Ребекка.

Морган сделал глоток из своего стакана.

— Вы быстро привыкаете к нашей жизни, Бекка.

Ребекка почувствовала, что ей необыкновенно приятно слышать это уменьшительное имя из его уст. Интимность такого обращения наполнила ее каким-то ласкающим покоем.

— Tante Изабо снабдила нас, кроме торта, парой булочек, — сказал Морган. — На случай, если вы проголодаетесь по дороге.

— Проголодаюсь? Он смеется? — Ребекка удобно откинулась на сиденье и с наслаждением дотягивала кофе. — Разве что завтра утром… — сонно пробормотала она и зевнула, несмотря на изрядную дозу кофеина.

Несколькими минутами позже Морган взглянул в ее сторону и заметил, как вздрогнули и опустились ее ресницы. Ему хотелось провести пальцем по ее нежной щеке, но он побоялся разбудить ее. Морган осторожно взял из ее руки стакан с кофе и поднес ко рту, прижавшись губами к тому самому месту, к которому прикасалась она. Он допил все еще горячий кофе и поставил стакан, размышляя о собственном поступке. Прежде ему бы и в голову не пришло пить из чужого стакана, да и на сей раз он сделал это, не думая, инстинктивно.

Ребекка глубоко дышала и казалась по-детски счастливой и беззаботной. Как бы она выглядела в его постели? В лунном свете? В сиянии солнца? В мягкий пасмурный день и во время грозы? В каждое время года? Через год? Через десять лет? Через пятьдесят? Он желал знать это.

Меньше чем через час Морган свернул на въездную аллею Бель-Шансон.

— Бекка! Мы приехали, — ласково сказал он и легонько потряс ее за плечо.

— Что? — сонно спросила она и потерлась щекой об его руку.

— Мы дома.

— Дома? — Ребекка выпрямилась, моргая.

Луна заливала серебристым светом дом и парк, придавая окружающему нереальный, таинственный вид.

Морган поставил машину на обочине дорожки и выключил зажигание. Он вылез из машины и обошел ее, чтобы открыть Ребекке дверь, но она уже сама выбралась из «ровера».

— Вы ездите?

— Вы имеете в виду — верхом? Он ласково рассмеялся, и теплая дрожь пробежала по ее спине.

— Верхом, — подтвердил он.

— В детстве ездила. Но сейчас в Нью-Йорке нечасто встретишь лошадь.

— Как вы думаете, вы еще можете держаться в седле?

— Если от меня не потребуется скакать с вами наперегонки по всему округу.

Он взял ее под руку и проводил до двери. Свет над ней был оставлен специально для Ребекки. Морган достал из кармана ключ, вставил в замочную скважину и, повернув его, открыл дверь.

— Нет, от вас не потребуется скакать по всему округу. Я просто подумал, что от небольшой прогулки по окрестностям у вас останется масса новых впечатлений.

— Ну, если вы не против верховой прогулки с неумехой, то я с удовольствием.

— Так после завтрака?

— Да.

Ребекка подумала, что, если бы Морган попросил ее скакать за ним в адские бездны, она бы согласилась с не меньшей готовностью. Она сознавала, что уже не способна отказать ему в чем бы то ни было.

Морган наклонился и быстро поцеловал ее в губы. Держась за дверь, Ребекка отступила на шаг.

— Спокойной ночи, Морган.

— Bonsoir, cherie.[29].

«Французский. Язык любви, — подумала Ребекка. — Язык Мэтью Деверо».

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Его поцелуй был подобен легкому касанию ветерка, легонько тронув ее губы, он оставил волнующие желания.

Ребекка дотронулась пальцем до собственных губ. Что она почувствует, когда он поцелует ее по-настоящему?

Она натянула белую футболку безо всяких рисунков и заправила ее в тесно облегающие джинсы. Застегивая коричневый кожаный ремень, она размышляла о том, как целуется Морган. Бывают его поцелуи жестокими или страстными? Настойчивыми или резкими? Или и то и другое вместе?

Поцелуев как раз и не хватало Ребекке в ее одиночестве. Поцелуев и объятий. Бен умел целоваться. В этом смысле она никак не могла пожаловаться на него. Ее сложности начались, когда ей надоело то, что за этими поцелуями следовало, а это было нечестно по отношению к нему.

Ребекка вспомнила, что писала Рэчел о поцелуях Мэтью. От них ее прапрабабушка теряла голову. Интересно, унаследовал ли Морган способности своего предка? Или же все это просто своего рода химическая реакция между будущими любовниками? Окажутся ли его поцелуи более захватывающими и пылкими, чем все, что она знала до сих пор? Или она заблуждается, обманывает себя?

И кто знает, хочет ли Морган ее так же сильно, как она его?

Морган направлялся к конюшням с тем, чтобы выбрать лошадей для сегодняшней езды. У себя на плантации он держал их несколько; одну для себя лично, остальных для родственников, друзей и гостей. По пятам за ним бежал Джестер, радуясь прогулке.

По дороге Морган вспоминал ночь, проведенную им без сна. Расставшись с Ребеккой, он не смог уснуть и уселся за компьютер. Он попытался работать, сосредоточиться на материалах, которые собрал для нового романа. Но уже через несколько минут понял, что это бесполезно. Мысли о Ребекке прочно овладели его умом. Прикосновение ее руки, ее смех, ее улыбка, сияние ее глаз… Воспоминания об этом преследовали его, возникали в самые неожиданные моменты.

Если бы она не была такой сонной, он бы поцеловал ее, поцеловал так, как ему хотелось. Но он хотел узнать вкус губ бодрствующей, а не спящей Ребекки.

Быть может, сегодня.

Морган надеялся на удачу, понимая, что ждать слишком долго просто не сможет. Он сгорал от нетерпения подобно неопытному юнцу.

Это поражало его самого.

С той секунды, как он увидел Ребекку, все пошло иначе, чем бывало у него с другими женщинами. Встреча с ней потрясла его, заставила по-новому взглянуть на любовь. Она оказалась единственной женщиной, сумевшей затронуть его сердце.

Дверь конюшни была открыта, молоденькая девушка, которую он нанял в прошлом году для ухода за лошадьми, чистила пустое стойло.

— Привет, Джилл, — окликнул ее Морган, а Джестер весело залаял.

Веснушчатая ярко-рыжая девушка оторвалась от своего занятия:

— А-а, это вы, мистер Деверо?

— Вы можете оседлать Герцогиню, а я тем временем займусь Спутником?

— Ясное дело, мистер Деверо!

Она вышла из стойла и направилась за упряжью для красивой гнедой кобылки, а Морган принялся надевать английское седло на своего серого жеребца. Он любил этого андалузца и использовал любую возможность проехаться верхом. Но он был слишком занят работой, так что подобные возможности выпадали ему не часто. Иногда он думал, что должен был бы родиться в другую эпоху, ибо верховая езда, ощущение, что ты слился с лошадью в единое целое, доставляло ему несравненно большее удовольствие, чем езда в автомобиле.

Сегодня ему предстояло изменить своим привычкам. Ребекка — наездница неопытная, и, стало быть, он не сможет скакать с обычной для себя скоростью. Но зато у них будет возможность разговаривать во время прогулки, а это ни с чем не сравнимое удовольствие.

Морган вывел жеребца наружу, причем его черный лабрадор суетился вокруг, и с удивлением обнаружил, что Ребекка уже пришла.

— А я собирался зайти за вами, — сказал он, держа на поводу жеребца, беспокойно потряхивающего головой.

— Какое изумительное создание! — подойдя, воскликнула Ребекка. — Можно? — спросила она, показав жестом, что хочет погладить животное.

— Да, — ответил Морган и еще крепче сжал повод.

Ребекка протянула руку и ласково провела ею по лошадиной морде.

Джилл вывела из конюшни гнедую кобылу, и жеребец приветственно заржал.

— Это для меня? — спросила Ребекка.

— Герцогиня очень спокойная, — заверил ее Морган.

Он помог Ребекке сесть на лошадь, проверил длину стремян и убедился, что она устроилась в седле, как положено. Усилием воли он удержался от того, чтобы провести рукой по ее ноге, погладить ее, ощутить упругость обтянутого джинсами бедра, крепко прижатого к боку лошади.

Ребекка залюбовалась тем, как легко и грациозно вскочил в седло Морган. На нем тоже были джинсы, идеально сидевшие на стройных бедрах. Черная футболка подчеркивала ширину плеч. «Не выбери он карьеру писателя, он с легкостью мог бы рекламировать костюмы у лучших модельеров, — мелькнуло в голове у Ребекки. — Он великолепно смотрелся бы на обложках журналов, а женщины раскупали бы его модели в надежде, что их мужья будут в них столь же неотразимы, сколь Морган Деверо».

— Готовы?

— Вперед, Макдуф, — нашлась Ребекка.

Они замечательно провели время. Ребекка оказалась отважной наездницей и старалась не отставать от него, если он, забывшись, пускал Спутника в галоп. Он восхищался ее мужеством и смеялся вместе с ней, когда Герцогиня отказалась прыгать и Ребекка чуть не вылетела из седла. Морган сознавал, что им руководило желание покрасоваться, когда он направил свою лошадь к каменному забору, желая продемонстрировать, с какой легкостью возьмет препятствие. Он обернулся и увидел, что Ребекка скачет к более низкой части забора. Он хотел было крикнуть ей, что Герцогиня в прыжках не сильна, но всадница и лошадь уже были у забора, и в последнюю секунду кобыла сочла, что прыгать не стоит. Ребекка повалилась на шею лошади, обхватив ее руками, и тем самым избежала падения на землю. Она стала смеяться, и он, перепрыгнув обратно, присоединился к ней, счастливый тем, что она не пострадала и даже отнеслась к происшедшему с юмором.

Его жизнь никогда не казалась ему пустой, но пара дней в обществе Ребекки наполнила ее новым содержанием. Без нее все вокруг было безжизненным и тусклым.

Можно ли просить ее выйти за него замуж? Или он слишком торопится? Быть может, и так.

Он должен понять, чего она хочет. Что она чувствует.

«Я разберусь в этом сегодня вечером», — решил Морган.

— Ну как, вы хорошо покатались? — спросила Делла Ребекку, когда та приплелась из конюшни на веранду.

Ребекка поморщилась, потирая болевшие ягодицы.

— Скажите лучше, что в ближайшее время я не смогу пошевелить ни рукой ни ногой!

Делла, чистившая яблоки для пирога, усмехнулась:

— Я думаю, что если вы помокнете хорошенько в горячей ванне, то ущерб, нанесенный этим первым опытом, будет смягчен!

— Отличная идея! — согласилась Ребекка, представив себе, какое облегчение принесет горячая вода ее натруженным мускулам.

— Мне понадобится не меньше двух часов, чтобы прийти в себя. Тем более что Морган пригласил меня вечером в Новый Орлеан на концерт.

Делла бросила на нее лукавый взгляд:

— Морган?

— Да.

— Должно быть, тот благотворительный вечер, на который он покупал билеты.

— Он сказал что-то о бенефисе в пользу какой-то там организации. Но я не запомнила названия.

— Да-да, у него есть излюбленные благотворительные организации, — улыбнулась Делла. — Ну, а какой ленч вам приготовить?

— Если можно, вашего чудесного чаю со льдом, ну и, может быть, сандвич?

— Почему же нет? — снова улыбнулась Делла. — Идите наверх и залезайте в ванну, а я пока все приготовлю.

— Спасибо, — сказала Ребекка и вошла в дом.

А Делла продолжала чистить яблоки и размышляла о внезапном интересе своего кузена к приезжей из Нью-Йорка.

«Да, пора уже парню угомониться и найти себе спутницу жизни, — думала она, откусывая кусок яблока и морщась от его кислоты. — Да, сэр, вы неравнодушны к хорошенькой янки, так же как и она к вам. Это ясно любому дураку». Ей не терпелось поделиться новостью с Джеком и другими заинтересованными родственниками.

Если она не ошибается, а Делла знала, что это бывает редко, их семейство скоро пополнится новым членом.

В своем воображении Делла уже видела Бель-Шансон ареной грандиозного свадебного торжества. А быть может, ей даже так повезет, что Ребекка пригласит кого-то из актеров, снимавшихся в ее фильме. Это было бы восхитительно.

«Как хорошо, что я взяла с собой хоть одно вечернее платье», — думала Ребекка, пристегивая черный чулок к кружевному поясу. Отступив на шаг, она оглядела себя в огромном старинном зеркале. Ей-Богу, она выглядит как картинка в каталоге нижнего белья. Она получила это в качестве прощального подарка от актрис своей съемочной группы. Комплект бюстгальтеров, трусиков и чулок различных цветов, которые могли бы составить целое приданое.

Ребекка захихикала, вспомнив пожелание на карточке, вложенной в подарок: «Завоюешь призы — и мужчин».

Она надела черные туфли на высоких каблуках и через голову натянула черное платье. Оно было трикотажное, с круглым вырезом и рукавами-буф. После этого она повесила на шею золотой медальон. Несколько минут она держала прелестную вещицу на ладони и, глядя на нее, размышляла, правильно ли она поступает. Должна ли она безоглядно следовать велениям своего сердца?

«А Рэчел, — подумала Ребекка, — Рэчел, как поступила бы ты? Пошла бы на риск? Отбросила бы всякую осторожность и действовала бы, как подсказывает чувство? Или сохранила бы остатки благоразумия и ждала развития событий?

Ты писала, что стремилась к Мэтью душой и сердцем. Бог свидетель, я прекрасно понимаю тебя, ведь точно так же я сама стремлюсь к Моргану. Настолько, что это пугает меня.

Так что же мне делать?»

О том же самом размышлял Морган. Что же ему делать?

Он знал, что ему хотелось делать — послать ко всем чертям концерт и заняться любовью с Ребеккой. Стереть из ее памяти всех предыдущих любовников. Овладеть ею и заставить испытать глубочайшее, фантастическое наслаждение. Довести ее и себя до высшей точки и начать все сначала. Снова и снова, пока они не исчерпают всех мыслимых возможностей.

Это было примитивное, животное желание, поднимавшееся из самых глубин его существа. Оно сжигало его внутренности, становясь все сильнее и острее. Он не найдет покоя, пока она не станет принадлежать ему.

Морган завязал галстук и взглянул на себя в зеркало.

Ребекке очень понравился и сам концерт, и вечер, устроенный после него в просторном помещении бывшего пакгауза с видом на реку. Огоньки судов, сновавших вверх и вниз по Миссисипи, прорезали ночную мглу. Она стояла у огромного, от пола до потолка, окна, глядя на проплывавшие мимо пароходы и пытаясь представить себе, что происходит на их палубах.

Юный официант с волосами, собранными в хвостик, возник подле нее и, дружелюбно улыбаясь, предложил ей еще вина. Белое вино было восхитительно холодным, и Ребекка с готовностью протянула ему бокал и вежливо поблагодарила.

Она повернула голову и поймала взгляд Моргана, которым сразу после их прихода завладела одна из устроительниц вечера. Он кивнул ей, и Ребекка улыбнулась в ответ. «Он так красив в этом белом пиджаке, так изысканно вежлив и элегантен!» — думала Ребекка.

Она поняла, что не одинока в своем мнении, ведь многие женщины и на концерте, и сейчас, на празднике, не скрывали своего восхищения им.

Усевшись на свои места, они взялись за руки, переплели пальцы и просидели так весь концерт. И даже если им приходилось разъединять руки, чтобы поаплодировать исполнителям, они сразу же возвращали их в прежнее положение, словно были соединены нерасторжимой связью.

«Нерасторжимая связь».

Ребекка задумалась над этими словами. Душой и рассудком она уже принадлежала Моргану. Единственное, чего недоставало в их отношениях, — это связи сексуальной. И, понимая ее неизбежность, Ребекка ощущала возбуждение и робость.

Она была по уши влюблена в Моргана. В этом не оставалось никаких сомнений.

— Прошу прощения, — прошептал Морган ей на ухо. — Никак не мог вырваться раньше.

Ребекка прильнула к нему, будто искала защиты от окружающего мира. Он обвил рукой ее талию и крепко прижал к себе.

— Хочешь уйти отсюда?

— Да.

— Как ты смотришь на то, чтобы пропустить по стаканчику у меня дома? — предложил он. — Это отсюда неподалеку, а здешний бар битком набит организаторами праздника, и мне вовсе не хочется, чтобы они мешали нам.

— Превосходная мысль, — ответила Ребекка, голос ее звучал хрипло.

Она нервничала, но желала именно этого — быть с ним наедине.

— Тогда давай выбираться отсюда.

Морган взял из ее рук бокал и поставил на ближайший столик. Он быстро втолкнул ее в старый грузовой лифт, по чьей-то странной прихоти выкрашенный в ядовитый голубой цвет.

Через минуту их окутал теплый влажный воздух. Морган усадил Ребекку в машину, и они покатили через Вьё-Карэ.

Морган затормозил у дома, окруженного кованой решеткой с высокими железными воротами. Следуя за ним от ворот к входной двери, Ребекка вдыхала аромат сирени и жимолости. Где-то рядом ночная птичка нежно жаловалась на судьбу.

Морган набрал секретный код и вставил ключ в замочную скважину. Открыв дверь, он нажал выключатель, и висевшая под потолком люстра залила переднюю ярким светом.

— Добро пожаловать!

Морган проводил Ребекку в гостиную, выходившую в сад позади дома. Пока он открывал застекленные двери в сад, она с интересом оглядывала комнату. В ней царила атмосфера покоя и элегантности. Мебель была традиционной и выдержанной в едином стиле. Но когда Ребекка увидела предмет, стоявший в углу и контрастировавший со всей обстановкой комнаты, глаза ее расширились от удивления.

— Это невероятно! — пробормотала она, бросив взгляд в сторону Моргана.

На его лице появилась лукавая усмешка. Он уже успел снять свой белый пиджак и бросить его на спинку дивана.

— Это была моя причуда, — пояснил он. — Я не смог устоять, но совершенно не раскаиваюсь.

Шагнув к ней, он ослабил узел черного галстука и расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке.

— Здорово, — рассмеялась Ребекка. — Он работает?

— Посмотри сама, — ответил он и показал на оловянную кружку с двадцатипятицентовиками, стоявшую на допотопном музыкальном автомате.

Не в силах удержаться, Ребекка опустила монетку в щель машины и с восторгом наблюдала, как та оживает, как зажигаются неоновые огоньки, предлагая ей выбрать мелодию по вкусу. Через минуту полившаяся из автомата музыка заполнила комнату.

Морган прошел к себе в кабинет и принес две суженные кверху старинные рюмки.

— Коньяку?

Ребекка узнала одну из лучших марок и кивнула в знак согласия. Морган поистине был человеком, ценившим качество во всем.

Он протянул ей рюмку. Ребекка сделала глоток, наслаждаясь вкусом напитка, и поставила рюмку на кофейный столик. Она протянула к нему руки и нежным голосом предложила:

— Давай потанцуем.

Морган повиновался и одним глотком проглотил оставшийся в его рюмке коньяк, приятным огнем пробежавший по его венам. Он приблизился к Ребекке и заключил ее в объятия.

Они закружились по дубовому паркету в такт музыке. Голова Ребекки опустилась на грудь Моргана, одна рука обвилась вокруг его шеи, другая покоилась в его руке.

Ребекка вдыхала аромат его горячего тела, запах мужчины, смешанный с благоуханием одеколона, возбуждающий и покоряющий, такой же, как и сам Морган. Она чувствовала, что стремительно падает в любовную бездну.

Независимо от воли ее пальцы погрузились в его густые темные волосы. Затем скользнули ниже, вокруг шеи и наконец достигли раскрытого ворота рубашки. Они проникли внутрь и коснулись кожи, поросшей густыми жесткими полосами.

Прикосновение ее руки заставило Моргана глубоко вздохнуть. Он с трепетом ждал дальнейшего. Ребекка расстегнула остальные пуговицы его рубашки и распахнула ее, обнажив его мощную грудь.

Морган крепко обхватил ее обеими руками и изо всех сил прижал к себе, заставив ее почувствовать, сколь велико его возбуждение.

Движения их замедлились, и через несколько минут они замерли в неподвижности.

— Оставайся у меня, — голос Моргана выдавал снедавшее его пламя.

— Хорошо, — без колебаний ответила Ребекка.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Долгожданный момент настал. Морган осознал важность своего вопроса и значимость ее ответа. Фантазия воплощалась в реальность, сбывались его безумные надежды и сладкие мечты.

Он поцеловал ее. На сей раз он не спешил. Поцелуй был глубоким, губы Моргана превратили огонь, бегущий по ее жилам, в бушующее пламя, а жадный язык ласкал и дразнил ее, требуя ответной ласки.

И он получил ее. Чем более крепкими и страстными становились поцелуи, тем сильнее кружилась голова Ребекки. И, отвечая на поцелуи Моргана, она ощутила, как сладкая волна подхватила ее и уносит куда-то.

Ребекка оторвала губы от его губ, чтобы перевести дыхание, голова ее откинулась назад, и Морган получил возможность осыпать поцелуями ее шею, ее трепещущее горло, в то время как руки Ребекки скользили по его широкой груди. Ребекка стянула с него рубашку, вытащив ее из-под пояса, и теперь рубашку удерживали лишь золотые запонки на запястьях. Ребекка расстегнула одну из них, уронив ее на пол, высвободила его крепкую руку и прижалась к ней губами. То же самое она проделала со второй рукой и замерла, глядя на его обнаженную широкую грудь. Она судорожно облизала пересохшие губы.

Морган поймал ее ладонь и прижал к груди, так, что Ребекка ощущала глухие удары его сердца. Она гладила его кожу, и ее жар наполнял теплом ее собственное тело. Кончиком мизинца она принялась трогать его соски, легонько царапать их ногтем, и с каждым ее прикосновением огонь, сжигавший Моргана, становился все неистовей. Ни одна женщина не возбуждала его так, как эта. Ребекка гладила его плечи, а ее губы и язык следовали за руками, с удовольствием ощущая легкую дрожь, пробегавшую по его коже. Эта ответная реакция на ее ласки доставляла ей несказанную радость: она понимала, что в состоянии вознаградить его за удовольствие, которое сама получала от его прикосновений. Погрузив пальцы обеих рук в его густые волосы, она снова прижалась губами к его губам.

Морган расстегнул элегантную заколку, удерживавшую ее волосы, и они рассыпались по ее плечам. Он отшвырнул заколку, обеими руками обхватил ее голову и еще теснее, еще крепче прижал ее губы к своим.

Ребекка издала стон, когда они наконец оторвались друг от друга.

Морган не намеревался овладевать ею прямо здесь, на полу. По крайней мере, не сейчас. Может быть, когда-нибудь в другой раз. А сейчас он не должен торопиться, не должен терять контроля над собой. Сейчас ему следует быть внимательным и нежным, показать ей все, на что он способен в любви.

— Пойдем наверх, — пробормотал он сдавленным шепотом, крепко сжав ее руку.

Он коснулся стены, и лестница осветилась. На лестничной площадке Ребекка увидела украшенное витражом окно. Яркие сочные краски какого-то сада — вероятно, райского.

Морган вел ее наверх, мимо витража, в одну из больших спален. Он распахнул дверь, предлагая ей войти. Высокий торшер наполнял комнату мягким светом. Значительную часть комнаты занимала массивная кровать.

При виде картины на противоположной стене у Ребекки перехватило дыхание. Это была та самая вещь, которую Мэтью получил от Рэчел на Рождество сто тридцать лет тому назад.

«Знамение?» — спросила она себя.

«Знамение того, — решила она, — что мы с Морганом воплотили возможность, которой так и не было дано Мэтью и Рэчел».

— Сними платье, — приказал Морган, и его повелительный тон был смягчен ласкающим ухо акцентом уроженца Луизианы.

Ребекка глубоко вздохнула и повиновалась, но, вместо того чтобы быстро стянуть его через голову, она медлила, постепенно поднимая платье по сантиметру.

Морган уселся в широкое, обитое темно-красным бархатом кресло и жадным взглядом следил за ее медленными дразнящими движениями. Она выставила на его обозрение стройные бедра и продолжала тянуть платье вверх, так что через мгновение показались черные подвязки, державшие чулки. Еще несколько сантиметров — и взору Моргана представились черные шелковые трусики.

Дыхание Моргана стало прерывистым, он взглянул на Ребекку и понял, что все это доставляет ей огромное удовольствие. На ее губах играла лукавая улыбка.

Она наконец стянула с себя платье и бросила его в сторону Моргана.

Морган на лету поймал платье и, улыбаясь, поднес к лицу материю, хранящую аромат ее тела. Вдохнув этот сладостный запах, он повесил платье на спинку кресла.

Теперь на Ребекке было только нижнее белье и туфли на высоких каблуках. Она замерла, ожидая продолжения этой захватывающей любовной игры.

— Поди сюда, Бекка.

Она облизнула губы и вздернула подбородок. Чувствуя себя необыкновенно могущественной и странно свободной, Ребекка пересекла разделявшее их пространство и остановилась перед его креслом. Теперь она ясно видела, что она сделала с Морганом. Его глаза пылали голодным огнем, грудь бурно вздымалась, и, опустив взгляд, она увидела, что плотная ткань брюк не может скрыть его возбуждения.

Морган подвинулся и освободил часть сиденья рядом с собой.

— Поставь сюда ногу, — произнес он громким шепотом.

Ребекка снова повиновалась, и рука Моргана заскользила по ее икре, лаская затянутую в чулок кожу. Владеющее им вожделение становилось прямо-таки нестерпимым.

Он медленно приподнял ее ногу и снял туфлю, с глухим стуком упавшую на ковер. Нога Ребекки покоилась на широкой ладони Моргана, в то время как его другая рука скользила выше. Она коснулась колена Ребекки и продолжила свой путь, пока не достигла застежек, крепившихся на тоненьких полосках кружева и удерживавших ее черный чулок. Морган быстро расстегнул одну застежку, затем другую, а затем осторожно, не спеша, стянул чулок с ноги.

Ответом ему были ее учащенное, прерывистое дыхание, вздымающиеся груди, которые, казалось, вот-вот выскочат из своего укрытия из шелка и кружев, запрокинутая назад голова. Было видно, что она возбуждена не меньше, чем он сам. Тело ее сотрясала дрожь.

Морган бросил чулок на пол и проделал все то же самое с ее второй ногой, причем его губы повторяли путь, пройденный руками.

Он хотел было подняться, но Ребекка не пустила его, легонько толкнув обратно в кресло. — Дай я, — пробормотала она и опустилась на колени.

Она потянула его черную туфлю, с легкостью соскользнувшую с узкой ступни. Ее пальцы нащупали резинку носка. Она сняла с него носок и с улыбкой взглянула на его ухоженную ступню.

Второй ноге было оказано такое же внимание. Руки Ребекки дрожали от чувственного удовольствия, которое доставила ей роль служанки.

Морган встал с кресла и поднял Ребекку. Он снова впился в ее губы ненасытным поцелуем. Их языки начали сладостную битву, а руки Моргана прошлись по ее спине, отыскивая и расстегивая крючочки лифчика. Он спустил его с плеч Ребекки, освободив ее пышные груди. Он обхватил их ладонями, приподнял и начал поглаживать нежную плоть, отчего соски Ребекки превратились в крошечные твердые пики.

Он наклонил голову и взял в рот сначала один сосок, потом другой.

Ребекка издала блаженный вздох и покрепче прижала его темную голову к своей груди. Каждое движение его рта отдавалось где-то в глубине ее тела вспышкой пламени.

Она никогда не знала ничего подобного. Хотя она была замужем и спала с Беном, ей не приходилось участвовать в такого рода эротических играх. Морган перенес ее в неведомый доселе мир, где единственным, что имело значение, были ее ощущения. Сейчас она чувствовала себя так, словно вот-вот разлетится на тысячи кусочков.

Затем Морган взял в руку медальон, висевший у нее на шее, и Ребекка вздрогнула.

— Осторожней, — попросила она, сжав его руку своей, — я очень им дорожу.

Она испугалась, что в нетерпении Морган может каким-то образом испортить ее сокровище.

— Не беспокойся, — сказал он, и Ребекка сразу успокоилась.

Морган осторожно опустил медальон в карман своих брюк.

Одна рука Моргана продолжала блуждать по ее телу, а другой он обвил ее талию и крепко прижал к себе. Он наклонил голову и снова завладел ее ртом. Он нащупал резинку ее трусиков, его ладонь вцепилась в ее обтянутые шелком ягодицы. Затем указательный палец проник под кружево, прикрывавшее ее живот. Морган действовал нежно, ощущая трепет ее тела. Спускаясь все ниже и ниже, он достиг пушистого треугольника, прятавшегося за черным шелком.

Морган осторожно снял с нее трусики, они упали к ее ногам, и Ребекка переступила через них. Пальцы Моргана вернулись на прежнее место, перебирая светлые завитки внизу ее живота и приближаясь к теплому влажному пространству между ног.

Ребекка застонала.

Услышав это, Морган подхватил ее на руки и отнес на огромную кровать, царившую над всем пространством комнаты. Опустив ее на темно-зеленые простыни, он отступил на шаг и поспешно начал раздеваться.

Ребекка лежала неподвижно и из-под полуприкрытых ресниц с удовольствием наблюдала за движениями его сильного, ловкого тела. Она вспыхнула, увидев воочию, как сильно он ее хочет. Он был полностью готов овладеть ею. Она затрепетала, предвкушая, как пленительное тело Моргана сольется с ее собственным.

Она призывно протянула к нему руки.

Морган скользнул в постель и прижал ее к себе. Они опять начали целоваться. Вожделение и страсть разгорались в них с новой силой.

Через несколько мгновений, когда Морган уже готов был войти в нее, он услышал вздох.

— Что такое? — спросил он, испугавшись, что невольно причинил ей боль.

— Просто у меня очень давно этого не было, — ответила Ребекка, дыхание ее было учащенным.

— Как давно?

— Почти четыре года.

Ребекка увидела, как округлились его глаза. Она глубоко вздохнула и пояснила:

— С тех пор, как я развелась.

— После мужа у тебя никого не было? — удивленно спросил он.

Краска выступила на щеках Ребекки, но она решила быть откровенной.

— Кроме мужа у меня никого не было, — хрипло проговорила она.

— О Боже! — воскликнул Морган. — Ты хочешь сказать, что я у тебя только второй мужчина?

Ребекка кивнула, снова покраснев. Она подняла руку и легонько коснулась его щеки.

— Это тебя шокирует?

— Шокирует? — переспросил он, все еще пораженный услышанным и, улыбнувшись, нежно поцеловал ее. — Я в восторге, моя радость. То, что ты не спала с кобелями, которыми кишит Нью-Йорк, возбуждает меня, если хочешь знать, — с вызовом добавил он.

— Правда возбуждает? — спросила она.

— А ты разве не чувствуешь? — ухмыльнулся он.

— Докажи, — потребовала она.

И он сделал это. Морган ввел ее в мир бушующей чувственности, озаряющей все вокруг ослепительными вспышками света, — в мир, где время движется иначе, а порой не движется вовсе. Ребекка вступила на неизведанную территорию, и Морган был ее проводником. С ним она совершила путешествие в волшебное царство воображения, любви и всех мыслимых любовных фантазий.

Она лежала, чувствуя сладкую опустошенность, сердце ее молотом стучало в груди, глаза были закрыты. Снова и снова переживая свершившееся с ней, Ребекка осознала, что наконец обрела то, чего недоставало в ее жизни. То, без чего ее жизнь была неполной, она нашла в объятиях этого мужчины, в его постели.

Ей не было знакомо чудо оргазма, но с Морганом она испытала и это. Когда его семя оросило ее чрево, Ребекка закричала, не заботясь о том, визг или смех напоминают издаваемые ею звуки, настолько счастливой она себя чувствовала.

Морган лежал в ее объятиях, и Ребекка сомкнула их теснее, желая быть к нему как можно ближе и не выпускать его как можно дольше.

Упоенная, она погрузилась наконец в глубины сна.

Морган хотел сделать ей сюрприз.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, он выбрался из постели и поспешно оделся, торопясь привести в исполнение свой план. Подойдя к двери, он обернулся и взглянул на спящую женщину.

Ребекка была чудом. Прошлая ночь была для Моргана ночью открытий, прошлой ночью он полностью осознал себя как мужчина и как любовник. Его потрясла ее невинность и восторг, с которым она предалась любви. Он ощущал себя смертным, попавшим на Олимп и приглашенным на пиршество небожителей.

Ее лицо требовало тысячи слов, и ни одно не было достойно ее. Он, пожалуй, попытается записать свои мысли и чувства когда-нибудь позднее, но вряд ли ему удастся объяснить, как случилось, что она полностью перевернула его жизнь.

Улыбка тронула губы Моргана при воспоминании о песенке, под которую они танцевали. Да, с нею он родился вновь. Более добрым. Более сильным. Более мудрым.

Обычное кольцо для нее не подходит. Он выберет для нее такое же необыкновенное, как она сама. Уникальное. Выдающееся.

«Но сейчас не до этого, — осадил он сам себя. — Это может подождать. А вот задуманный мной сюрприз ждать не может». И Морган поспешно выскочил из комнаты.

Ребекка проснулась, и по лицу ее медленно расползлась улыбка.

Ей было хорошо, так хорошо, словно она поменяла кожу и новая оказалась свежее и чище старой. И в этой новой коже она познала все таинства жизни.

И случилось это благодаря Моргану.

Ребекка потянулась, тонкое полотно простыней ласкало ее расслабленные мышцы. Она чувствовала себя любимой, обласканной, желанной.

Она открыла глаза, ожидая увидеть Моргана рядом с собой.

Его место было пусто, и только вмятина на подушке свидетельствовала о том, что он действительно тут спал. Хотя спали-то они как раз очень мало. После первого раза они на короткое время задремали и проснулись, готовые все начать сначала. В объятиях Моргана она познала доселе неведомую ей сторону собственной натуры, открыла в себе женщину, чувственную и темпераментную. Она упивалась страстью, которую он в ней пробудил.

Ребекка поверила ему, и в награду получила ключи от волшебного царства.

При мысли об этом, ее кольнуло сожаление. Оказывается, в их браке с Беном недоставало столь многого! И было бы настоящей трагедией, если бы они продолжали совместную жизнь и так никогда не вкусили полноты ощущений с другими партнерами. Она искренне надеялась, что Бену теперь так же хорошо с Элли, как ей с Морганом. Бен заслужил это.

Но и без сравнения с Беном Морган был, по мнению Ребекки, потрясающим любовником. Он вел себя так, словно не существовало ничего на свете важнее ее ощущений.

Так куда же исчез этот супермен?

Ребекка села, подсунув под спину подушку, и натянула простыню, чтобы прикрыть обнаженную грудь. Она думала о том, как руки Моргана ласкали ее нежные груди, как его рот жадно впивался в ее губы. Но Морган не ограничивался этим. За ночь он познакомился с каждым сантиметром ее тела, постиг все его тайны.

Огромная постель была такой пустой без него.

И Ребекка чувствовала себя такой одинокой.

За столь короткий срок Морган в корне изменил ее представления о жизни. Теперь ей страшно было подумать о том, чтобы по-прежнему спать одной.

Это вдруг испугало ее. Она всегда полагалась на себя, она с юности привыкла думать и действовать самостоятельно.

А еще страшнее — вдруг он не любит ее?

И как быть со связывающим их таинственной нитью прошлым? Ребекка до сих пор не сказала ему об этом ни слова. Произведет ли на него впечатление история Мэтью и Рэчел? И какое?

Она не знала ответа, и это страшило ее.

В данный момент она хотела одного — оказаться в его крепких объятиях, ощутить неистовое биение его сердца, прильнуть губами к его рту и испытать еще раз ни с чем не сравнимое наслаждение, отдавшись ему.

Неужели это слишком много?

Ребекка взглянула на квадратные часы в медном корпусе, стоявшие на ночном столике. Было еще рано.

Куда же он ушел?

Она услышала звук закрывающейся внизу двери, но не могла понять, уходит он или вернулся.

Ребекка встала с постели и прошла в ванную. Умывшись и почистив зубы, она надела темно-красный шелковый халат, висевший за дверью. Она завязала пояс и засмеялась, увидев, что он достает ей до пят.

Она получила ответ на занимавший ее вопрос даже раньше, чем рассчитывала: дверь отворилась, и вошел Морган с подносом, полным бумажных пакетов. Одет Морган был в спортивные шорты и черную футболку.

— Скучала?

— И ты еще спрашиваешь? — Она подскочила к нему, обвила рукой его шею и пылко поцеловала в губы.

— Какой ответ еще вам нужен, сэр? — воскликнула она и бросилась на постель. Морган шутливо пожал плечами.

— Ответ ясен, — заметил он. — Но, быть может, дело в том, что ты не завтракала?

— Так ты собираешься соблазнить меня с помощью пищи?

— Совершенно верно.

Он уселся на кровать и начал извлекать из пакетов содержимое, выкладывая его на расписанный розами поднос. Горячий кофе с молоком, теплые круассаны, свежие фрукты.

Ребекка сделала глоток ароматного кофе и откусила кусочек вкуснейшего круассана.

— Райское наслаждение, — вздохнула она.

— Интересно, — произнес он нарочито сладким голосом, — а мне-то казалось, что райское наслаждение было ночью.

Ребекка покраснела под его пристальным взглядом.

— Да, — согласилась она, — это было прекрасно.

— Прекрасно? А не потрясающе?

Она пожала плечами.

— Я ставлю вам положительную оценку, — ответила она, откусывая второй кусок круассана и лукаво глядя на Моргана. — А немного попрактиковавшись, вы достигнете недосягаемых высот.

— Что ж, я всегда считал, что мастерство требует постоянного совершенствования, — заявил Морган, делая серьезное лицо, так что как только мы закусим, я перейду к делу. Ты не против?

— Превосходная мысль! — воскликнула она. — Я слышала, что путь к совершенству лежит через практику.

— И ты скоро убедишься, что так оно и есть, — ухмыльнулся Морган.

— Значит, я должна быть готова к сражению.

— Сражению? — его черные брови поползли вверх.

— Попробуем? — подначивала она.

— Что ж, — вздохнул Морган, — мы, Деверо, любим вызов. Мы никогда не сдаемся без борьбы.

— Правда?

Ребекка могла бы привести случай, когда один из Деверо сдался, причинив этим немалые страдания ее прапрабабушке.

— Что такое?

— Что именно? — заморгала Ребекка.

Морган коснулся ее руки:

— У тебя был такой отсутствующий вид!

«А я и отсутствовала, — подумала Ребекка. — Перенеслась на сто тридцать лет назад». Но она не могла рассказать ему об этом. Сейчас не могла.

— Извини. Это просто так, — улыбнулась она. — Так ты говорил?..

— Что я хочу тебя. — Голос Моргана стал хриплым. — Прямо сейчас.

Он поднялся и переставил поднос на пол, а затем сбросил футболку и шорты, представив Ребекке зримое доказательство того, что он действительно ее хочет.

Ребекка, сидевшая на кровати скрестив ноги, развязала пояс шелкового халата, и он мягко соскользнул с ее плеч на измятую простыню.

— Я тоже хочу тебя, — заявила она с той же прямотой, что и Морган.

Он придвинулся к ней и заключил ее в объятия. Губы их слились в упоительном поцелуе.

Звуки кимвалов и барабанная дробь, голоса флейт и пение скрипок заполнили пространство. Для Ребекки и Моргана вновь звучала симфония…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

— О небо! — воскликнула Ребекка.

— Согласен, — пробормотал Морган. Расслабленные и усталые после очередного тура любовной игры, они лежали в постели, тесно обнявшись.

Ребекка смерила его уничтожающим взглядом:

— Нет, глупенький, я говорю не об этом!

— Не о том, как мы провели время? — поддразнил он.

— На сей раз нет.

— А о чем же?

— О Делле.

— При чем тут моя кузина?

Ребекка покраснела.

— Я ведь не вернулась ночевать, — пояснила она.

— И ты боишься, как бы Делла не подумала, что с тобой что-то случилось или что ты — упаси Бог — провела ночь со мной?

— Ну да, — протянула Ребекка.

— Тогда тебе не о чем беспокоиться, моя радость.

— Как это?

— А так. — И Морган нежно поцеловал ее. — Перед тем как выйти за завтраком, я позвонил Делле и сказал, что ты со мной — в целости и сохранности.

— Боже, — простонала Ребекка, плотнее заворачиваясь в простыню, — что она подумает?

— Что ты захотела остаться со мной.

— Но…

— Что «но»? — перебил он.

— Мы знакомы всего несколько дней.

— И?..

— И она может счесть, что мы несколько поторопились.

— Пусть это волнует только ее, — беззаботно ответил Морган.

Внезапное подозрение молнией пронзило его мозг. А вдруг Ребекка жалеет, что осталась у него?

— Или это волнует и тебя тоже? — спросил он, и голос его дрогнул. — Ты не считаешь, что поторопилась, а, Бекка?

— Нет, — заверила она. — У меня такое чувство, что я знаю тебя дольше и лучше, чем своего бывшего мужа.

— Прекрасно, потому что и мне кажется, что я знаю тебя не пару дней, а целые годы.

Моргану хотелось расспросить Ребекку о ее муже, но время для копания в прошлом еще не настало. Оно придет позднее. Он не почувствовал какой-либо горечи или грусти в ее упоминании о муже, так что с этим можно подождать. Он рассчитывал, что для откровенных разговоров в их распоряжении будет вся жизнь.

— Не беспокойся насчет Деллы, — продолжил он, — она не из тех, кто строго судит других.

— Это хорошо.

— Ну а теперь, когда с этим вопросом покончено, как бы ты хотела провести день?

— Понимаешь, если бы я знала, что мы останемся в городе, я захватила бы другую одежду, и ты мог бы показать мне Новый Орлеан.

— Это легко устроить, — успокоил ее Морган.

— А как?

— Моя дорогая, в Новом Орлеане имеются кое-какие магазины, — усмехнулся он. — Запиши мне свои размеры и дай час времени. После этого мы сможем осматривать город.

Ребекка быстро натянула его халат и поднялась с постели.

— Моя сумочка осталась внизу, — сказала она, обходя кровать кругом, чтобы пройти к двери, но Морган удержал ее, схватив за локоть.

— Не беспокойся о деньгах. Разреши мне позаботиться обо всем самому.

— Я люблю сама платить за себя, Морган.

— Отлично, — согласился он. Он понимал ее стремление к независимости и уважал его. — Я отдам тебе счет, и ты выпишешь мне чек. Договорились?

— Договорились.

Экскурсия по городу была восхитительной.

Ребекка купила дешевый блокнот и ручку, чтобы делать заметки к будущему сценарию. Покупая их, она объяснила Моргану, что намеревается сделать Новый Орлеан местом действия своего нового сериала. Морган показал ей все места, популярные у туристов, и уголки города, выпадающие из их поля зрения, но, по его мнению, не менее привлекательные. В течение всей прогулки Ребекка заносила в блокнот возможные места съемок.

Ей очень понравились лавочки антикваров и старьевщиков, расположенные на Мэгэзин-стрит. Она побродила по ним, изучая цены и не прекращая обдумывать сценарий. Она брала карточки владельцев и обещала, что в недалеком будущем члены съемочной группы посетят их и приобретут какие-нибудь из имеющихся у них вещей.

Моргану эта прогулка дала возможность увидеть город глазами Ребекки, а восторг, в который она пришла от любимого им Кресчент-Сити, наполнил его радостью и гордостью.

Показывая ей район Гарден-Дистрикт, он заметил, что один из домов привлекает к себе особенное внимание Ребекки.

— Что тебя так заинтересовало в этом доме? — спросил он, когда они остановились на тротуаре перед красивым старинным зданием.

Это был дом, в котором некогда жила Рэчел. Ребекка помнила адрес и, хотя дом был, по-видимому, перестроен, для нее он оставался домом Рэчел. Вопрос Моргана напомнил ей о том, что она должна рассказать ему о прошлом.

Но не могла же она встать посреди улицы и начать излагать ему всю эту историю! Нет, не сейчас и не здесь.

И она ответила уклончиво:

— Тебе не кажется, что это место окутывает какая-то особая аура?

Морган посмотрел на нее скептически.

— Что такого я сказала? — передернула плечами Ребекка.

— Хочешь войти внутрь?

Ребекка в изумлении уставилась на него:

— Ты серьезно?

Войти в дом, где жила ее прапрабабушка? Да она и мечтать не смела ни о чем подобном.

— Вполне, я знаком с хозяевами, — спокойно ответил ей Морган.

— Мы с Томом вместе учились в колледже, — пояснил он. — Время от времени мы встречаемся, и я полагаю, что Марджери — так зовут его жену — не откажется показать тебе дом. Если, конечно, она дома. — И Морган сжал ее руку. — Хочешь попробовать?

— Конечно, но… — сомневалась она.

— Что такое?

— У меня вид не очень-то подходящий. — Она сделала движение рукой, указывая на свои голые ноги и шорты, купленные Морганом.

— Вид у тебя потрясающий, — решительно возразил он, — а Марджери совсем не сноб. Если она дома, то скорее всего одета точно так же.

— Тогда пошли.

Они вошли в калитку и по дорожке приблизились к дому. Морган постучал в дверь с разноцветными стеклами.

Через минуту высокая рыжеволосая женщина в футболке и шортах распахнула дверь. За ее ногу цеплялся ребенок.

— Морган! — воскликнула женщина с явным английским выговором.

— Привет, Марджери. Извини, что ввалился без предупреждения, — сказал Морган, — но моей приятельнице очень хотелось бы взглянуть на твой дом. Мы проходили мимо, и… Ты не против?

— Ради Бога! — воскликнула она, широко улыбаясь. — Входите! — И она посторонилась, давая им дорогу. — Так приятно хоть иногда поговорить со взрослыми.

Марджери провела их в гостиную с «фонарем», сквозь который в комнату лился ослепительный солнечный свет. Повсюду стояли деревца в деревянных кадках, гладкие белые стены были украшены фарфоровыми масками. Поблескивал тщательно натертый паркет.

Марджери опустилась в кресло-качалку, стоявшую перед камином, и, посадив малыша на пол, подвинула ему ящик с кубиками. Ребекка и Морган устроились на диване.

Представив женщин друг другу, Морган заметил:

— С каждым моим визитом Мэтью становится все больше и больше.

— Мэтью? — переспросила Ребекка, удивленно подняв брови.

— Мэтью Томас Шонесси, — произнесла мать, с гордостью глядя на мальчика. — Моя дочь Кэти спит наверху.

— Мы не задержимся надолго, — пообещал Морган.

— Это неважно, — улыбнулась Марджери и поднялась с места. — Если ты присмотришь за Мэтом, я покажу мисс Фрезер весь дом.

Ребекка потребовала, чтобы Марджери называла ее по имени.

Марджери приветливо улыбнулась:

— Пойдемте со мной, Ребекка.

По дороге обратно Ребекка была задумчива. Старый дом очаровал ее. Около часу показывала ей Марджери свое жилье. Очень многое изменилось в особняке, но Ребекка чувствовала, что, закрыв глаза, сумеет увидеть его таким, каким описала его Рэчел.

Она прекрасно себя чувствовала в обществе Марджери, но общение с Морганом было несравненно более значимым для нее. Держаться за руки как влюбленные подростки, заканчивать друг за друга фразы, ловить мысли, чувствовать, как крепнут связующие их невидимые нити.

— Я хочу, чтобы ты поужинала со мной сегодня, — сказал Морган, когда они вернулись в его новоорлеанский дом. — Ты и я, больше никого.

— С удовольствием, — не задумываясь, ответила Ребекка.

— Это будет что-нибудь простое, — улыбнулся он. — Не то что изыски tante Изабо.

Ребекка вытаращила глаза:

— Ты собираешься готовить?!

— Да, — ответил он. — А что здесь удивительного?

Ребекка расхохоталась, и черные брови Моргана взметнулись вверх.

— Твой смех означает, что ты этим не занимаешься, не так ли?

— Для этого существуют рестораны и микроволновки, — парировала она.

— Что ж, — пожал плечами Морган, — мое кулинарное искусство достаточно примитивно, но вполне устраивает меня.

Ребекка окинула его долгим оценивающим взглядом:

— Красивый. Талантливый. Обаятельный. И умеет готовить. — Она подняла руку и откинула прядь волос с его лба. — Боже мой, Морган, как случилось, что ни одна женщина еще не сцапала тебя?

— Потому, что я еще не встретил женщину, которую искал, — совершенно серьезно ответил он. — До сих пор. — Он схватил ее руку и поднес к губам. — До встречи с тобой.

Под его пылающим взглядом Ребекка затрепетала.

Руки Моргана расстегивали пуговицы белой блузки, которую он купил ей утром. Через минуту он стащил ее с Ребекки и отшвырнул в сторону. Блузка повисла на деревце, стоящем в холле. Теперь он пожирал взглядом ее груди в белом, также им купленном лифчике с застежкой впереди. Он ловко расстегнул ее, и этот предмет туалета был сорван с Ребекки столь же стремительно, сколь и предыдущий.

Ребекка стянула с него футболку, и ее руки принялись жадно ласкать его широкую грудь, поросшую густыми черными волосами.

— Я не могу ждать, — сдавленно проговорил он, его голос дрожал от вожделения.

— Я знаю, — ответила Ребекка, обуреваемая теми же чувствами.

Морган обхватил ее ягодицы и приподнял ее. Ребекка обвила ногами его талию. Их губы слились.

Минуты не прошло, как они уже были на полу в гостиной, лихорадочно освобождаясь от остатков одежды…

— Приходи около восьми, — сказал Морган, звонко поцеловав Ребекку.

Ребекка вылезла из машины с пластиковым пакетом, в котором лежали ее вечернее платье и туфли. Она наблюдала, как машина Моргана медленно движется к его флигелю. Она слышала радостный лай Джестера, летевшего навстречу хозяину.

Эти дни были поистине волшебными, полными любви и смеха, страсти и обещаний. Ей было так хорошо, что становилось страшно. Этот вихрь, подхвативший ее и унесший ввысь, не швырнет ли он ее обратно на землю с разбитым сердцем? Действительно ли это случилось с ней — любовь до гроба или даже за гробом? Или она начиталась дневников Рэчел? Не находится ли она под влиянием того, что случилось в далеком прошлом?

Все эти мысли беспорядочно теснились в ее мозгу, стремительно сменяя одна другую.

«Усадьба Бель-Шансон оказалась гостеприимным кровом», — думала Ребекка, входя в дом и надеясь, что никого не встретит по дороге.

Надежда эта развеялась, когда в вестибюле появилась Делла с корзиной свежесрезанных цветов.

— Добрый день, — поздоровалась Ребекка.

Делла понимающе улыбнулась.

— Рада вас видеть, — ответила она. — Надеюсь, вам понравился Новый Орлеан?

— Очень понравился, — признала Ребекка, направляясь к лестнице.

— Вы будете с нами ужинать сегодня?

— Нет, сегодня не буду, — сказала Ребекка, уже начавшая подниматься, — Морган пригласил меня поужинать у него.

— Понимаю. — Глаза Деллы блеснули.

Она вынула из корзинки одну розу, рубиново-красную, с нежными бархатистыми лепестками, и вручила Ребекке.

— Наверное, нужно дать несколько таких роз Моргану — украсить стол.

— Потрясающе, — восхитилась Ребекка, вдыхая изысканный аромат. — Я обожаю розы.

— И я тоже, — подтвердила Делла. — Джек, наш садовник, развел здесь множество сортов. Он может показать вам розарий, пока вы здесь. — Она взглянула на часы: — Боже мой, как поздно! У меня еще тысяча дел! — И она устремилась в столовую, а Ребекка медленно поднялась по лестнице.

Войдя в комнату, Ребекка осмотрелась. Все вокруг казалось таким знакомым. Она бросила пакет на кровать, скинула свои белые спортивные тапочки и, войдя в ванную, повернула кран. Перед новой встречей с Морганом она должна расслабиться в прохладной ванне.

Она с грустью осознала, что ванна — это не все, в чем она нуждается. Ей нужно все обдумать. Вдали от Моргана. Вдали от этого места с его колдовским обаянием.

Она должна сократить свое пребывание здесь.

Она, правда, заплатила за неделю вперед, и, если она уедет, эти деньги пропадут. Ну что ж, ничего не поделаешь.

Ребекка взглянула на свой чемодан. После ванны она сложит вещи и завтра уедет как можно раньше.

Приняв это решение, она разделась и вошла в ванную комнату.

Морган поставил в вазу принесенные Деллой темно-красные розы на длинных стеблях, затем водрузил их на заранее накрытый им стол. Салат был уже приготовлен, оставалось только заправить его. Вместе с розами Делла принесла свежайший пшеничный хлеб и горшочек с маслом. Курица томилась в соусе «примавера», и все, что еще предстояло сделать Моргану, — это сварить спагетти.

А все, в чем он нуждался сейчас и в ближайшие шестьдесят-семьдесят лет, — была Ребекка.

Нужен ли он ей так же, как она ему?

Джестер ткнулся мордой в руку Моргана, требуя внимания.

Он покормил собаку и прошел к себе в кабинет прослушать сообщения, оставленные на автоответчике. Сегодня были получены экземпляры его последней книги. Моргану не терпелось поделиться новостью с Ребеккой.

Было еще множество вещей, которыми он хотел поделиться с ней. Он мечтал о том, чтобы она участвовала в каждом, даже самом незначительном событии его жизни, о том, чтобы самому участвовать в ее жизни. В ближайшее время он планировал смотреть ее сериал, ведь Ребекка сказала, что его будут показывать в течение трех предстоящих недель. Он прикидывал, трудно ли ему будет проводить часть года в Манхэттене.

«Не забегаешь ли ты вперед, Деверо», — задал он себе вопрос. О совместной жизни еще не было сказано ни слова. Быть может, ей нравится жить одной и она вовсе не жаждет иметь сожителя. Быть может, ее вполне устраивает нынешний образ жизни и она не намерена что-то менять и усложнять.

Им нужно будет поговорить об этом. Теперь, когда он обрел Ребекку, он уже не может вообразить себе жизни без нее. Так или иначе они придут к взаимоприемлемому варианту. Должны прийти.

Звонкий лай Джестера и стук в заднюю дверь вывели его из задумчивости.

— Морган? — раздался женский голос.

«До чего же он красив», — подумала Ребекка, когда Морган с радостной улыбкой появился на пороге. Блеклая рубаха из грубой ткани прекрасно гармонировала с темно-синими джинсами, подчеркивавшими длину его ног.

Морган оглядел ее с ног до головы. Он помнил все, во что она была одета с момента их встречи. Но зато теперь он знал, как она выглядит раздетой.

— Заходи.

— «Сказал мухе паук», — закончила Ребекка.

— Вот это вряд ли, — засмеялся Морган, пропуская ее вперед.

В прихожей он обнял ее и поцеловал, вложив в этот поцелуй любовь и желание, надежду и мечту о будущем.

Ребекка вернула ему поцелуй, и на несколько минут они потеряли ощущение времени и пространства. Когда они наконец оторвались друг от друга, Ребекка почувствовала себя предательницей, ведь она знала, что это их последний вечер, по крайней мере до тех пор, пока она не разберется в своих чувствах.

Джестер запрыгал вокруг Ребекки, и она, наклонившись, ласково потрепала его за ухо.

— Похоже, ты его покорила, — заметил Морган, радуясь, что Ребекке нравится его любимец.

Ребекка выпрямилась, и собака вернулась к своей миске. Ребекка не ответила на замечание Моргана. Ей хотелось спросить, был ли Джестер единственным, кого она покорила, но она сочла за благо промолчать.

— Ммм, как вкусно пахнет! — вдруг воскликнула Ребекка, обнимая Моргана.

— Я же говорил тебе, что в состоянии приготовить какую-никакую пищу, — засмеялся Морган и повел ее в кухню.

Взяв из рук Моргана высокий стакан мятного чая со льдом, Ребекка принюхалась к аромату, наполнявшему кухню.

— Это намного превосходит мои способности, — заявила она, глядя, как Морган перемешивает соус в кастрюльке с курицей. Морган погрузил в соус деревянную ложку и дал Ребекке попробовать.

— Вкус не хуже, чем запах! — заверила она его.

— Через несколько минут все будет готово, — сказал Морган, снимая крышку с кастрюли с кипящей водой. Он опустил туда спагетти, поставил таймер и предложил показать Ребекке свое жилище.

— Большую часть времени я живу здесь, — объяснил он. — Тут гораздо лучше работается.

Он показал ей небольшую комнату с письменным столом, компьютером и телефоном.

— Здесь работает моя секретарша.

— Ты держишь секретаршу?

— Да, неполный рабочий день. Она занимается всеми этими звонками, организацией встреч, интервью и так далее. Без нее я как без рук.

— То же самое у меня с Сэнди, моей секретаршей. Она просто гений организационной работы. — Она сделала большой глоток чая со льдом. — Чем ты сейчас занимаешься?

— Гражданской войной.

Морган распахнул дверь в свой кабинет. Спускались сумерки, и он включил свет. В комнате было несколько окон, что создавало приятное впечатление простора. Взгляд сразу привлекал огромный стол, стоящий у стены. На нем находился небольшой компьютер. По обе стороны стола возвышались дубовые шкафы с ящиками. Стол был завален бумагами и книгами. Одна из них осталась открытой, в ней виднелись пометки, сделанные желтым маркером.

Ребекку поразил портрет, висевший над столом. Она сразу узнала этого красивого мужчину: на нее смотрело немного усталое лицо ее возлюбленного.

— Похож на меня, верно? — спросил Морган.

— Необычайно, — пробормотала она.

— Это один из моих предков, некий Мэтью Джастин Деверо. Он жил здесь, в Бель-Шансон, в эпоху войны между Севером и Югом.

Ребекке захотелось сразу сказать ему, что она знает все, что касается Мэтью Деверо.

— У него интересная судьба, — продолжал Морган, — хочешь верь, хочешь не верь, но он сражался на стороне северян.

— Правда? — притворно удивилась Ребекка.

Почему, ну почему она не рассказала ему обо всем раньше? А теперь уже было поздно для объяснений.

— Да-да. Из-за этого он довольно долгое время был здесь изгоем. Так мне рассказывал дед. Я надеюсь узнать о нем побольше на следующей неделе, когда приступлю к изучению его личных бумаг.

— Его бумаг? — голос Ребекки понизился почти до шепота.

— Дед оставил их в целости и сохранности в своем сейфе. Он не хотел, чтобы что-нибудь из них пропало, испортилось или потерялось. Он очень гордился своим дедом.

— Такое сокровище в собственном дворе, если можно так выразиться, — заметила Ребекка.

Теперь она знала, что должна уехать, хотя ей ужасно хотелось узнать, прольют ли бумаги Мэтью какой-нибудь свет на его отношение к Рэчел.

Наверное, будет лучше, если, прочтя рассказ Мэтью о войне и — возможно — о его любви к молоденькой ирландке, Морган обо всем догадается сам.

Слабый звонок таймера возвестил, что их ужин готов, и они вернулись в кухню.

Позднее, покончив с вкусной едой, Морган притушил свет в гостиной. Около часу назад сильно похолодало. Собирался дождь, небо то и дело прорезали молнии, и раздавались отдаленные раскаты грома. В потолке гостиной было несколько световых окон, и Ребекка с Морганом имели возможность наблюдать небесные явления во всей красе.

— Есть еще одно место, которое я хочу тебе показать, — хрипло сказал Морган, когда они, обнявшись, сидели на удобном диване.

— Прачечную? — пошутила Ребекка, всеми силами души желавшая быть с ним как можно дольше.

— Не совсем, — ответил он. — Это там, наверху. — Он указал ей на винтовую лестницу из дуба, которая вела на верхний этаж.

— Ну так покажи, — прошептала она, сгорая от желания не меньше, чем Морган.

Ребекка хотела, чтобы ее душа и тело хранили память об этой ночи. Чтобы память о ней грела ее, если придут часы томительного одиночества.

Он встал и, рывком подняв ее на ноги, впился в ее губы поцелуем, от которого у Ребекки закружилась голова. Оторвавшись от нее, Морган сипло пробормотал:

— Пойдем.

Он взял Ребекку за руку и повел наверх.

Там их ждала постель. Она была не столь внушительной, как ореховая постель в стиле эпохи Возрождения, что занимала добрую половину спальни в новоорлеанском доме Моргана.

Здесь стояла простая кровать из золотистого дуба под стеганым покрывалом с кремовыми и коричневыми узорами. Пышные подушки в кремовых наволочках манили расслабиться и отдохнуть.

Ребекка поспешно скинула блузку, не заботясь о том, что она изомнется, и расстегнула джинсовую юбку, упавшую к ее ногам.

Морган, уже успевший снять рубашку и расстегнуть джинсы, замер в восхищении. «До чего же она хороша!» — подумал он. Богиня любви Венера, сошедшая на землю, чтобы доказать смертному реальность рая. Божественное могущество любви, воплощенное в стоящей перед ним женщине.

Ребекка облизнула губы, пылающий взгляд Моргана обжигал ее, воспламенял, заставлял трепетать все ее тело. Этот мужчина был единственным, кто вызывал у нее подобные ощущения. Одного лишь Моргана она желала со страстью, сводящей ее с ума.

Весь трепеща от вожделения, Морган бросился к ней. Ребекка кинулась ему навстречу, раскрыв объятия и шепча:

— Возьми меня. Люби меня.

Морган так и поступил.

Ребекка высвободилась из теплых объятий спящего Моргана. Начинало светать, и она должна была торопиться. Покидать Моргана было мучительно тяжело. Ничего не хотелось ей так сильно, как нырнуть обратно в его постель и забыть обо всем на свете.

Но она не могла так поступить.

Несколько минут она стояла, чувствуя, как переполняет ее любовь.

«Прощай, любимый, — сказала она про себя. — Надеюсь, что я смогу найти ответы на свои вопросы».

Ребекка собрала одежду и, крадучись, спустилась по лестнице. По ее лицу струились слезы. Она оделась очень быстро, боясь, что ее решимость исчезнет, если она задержится в доме Моргана хоть на минуту.

Спавший на своем коврике Джестер поднял голову и посмотрел на Ребекку.

Она приложила палец к губам и сказала: «Ш-ш-ш!» — в отчаянной надежде, что пес не залает и не разбудит Моргана.

Лабрадор, казалось, понял ее и опустил голову на лапы, спокойно наблюдая, как Ребекка крадется к задней двери.

Благополучно выбравшись наружу, Ребекка помчалась по влажной от росы траве босиком, напрямик к главному зданию.

Менее часа спустя она уже миновала обсаженную дубами въездную аллею и, выехав в своей, взятой напрокат машине за ворота, умчалась прочь от теней прошлого.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

— Она уехала!

— Что? — выкрикнул Морган, ошеломленный услышанным. — Ты шутишь?

Постояльцы пансиона, собравшиеся к завтраку, с любопытством поглядывали на Деллу и ее кузена.

Не желая говорить при всех, Делла подтолкнула Моргана к застекленной двери и, когда они вышли в соседнюю комнату, плотно прикрыла ее за собой.

— Это правда, Морган. Она оставила мне записку на столе в холле. А Джек говорит, что вроде бы слышал на рассвете, как кто-то заводит машину. По-видимому, это была Ребекка.

Что за чертовщина? Морган был абсолютно обескуражен таким поворотом событий. Это просто не укладывалось у него в голове. Они были бесконечно счастливы этой ночью. Они испытали полное, совершенное блаженство. Что могло заставить ее уехать?

Голос Деллы звучал сочувственно:

— Тебе она тоже оставила письмо.

Морган быстро взглянул на нее:

— Где оно?

Делла достала конверт из кармана своего передника и отдала ему.

— Ребекка написала мне, что ей жаль уезжать, но внезапно изменившиеся обстоятельства вынуждают ее к этому. Вот и все, что мне известно.

Лицо Моргана оставалось непроницаемым, но Делла хорошо видела страдание в его глазах. Он любил эту женщину, и ее поступок причинил ему боль.

— Приготовить тебе чего-нибудь поесть? — спросила Делла, тщетно пытаясь отвлечь его от грустных мыслей.

— Нет, спасибо. У меня нет аппетита.

Проснувшись сегодня утром и обнаружив, что он один, Морган оделся и отправился искать Ребекку. Он хотел выяснить, почему она ушла так рано, и намеревался предложить ей позавтракать вдвоем, в постели.

— Не торопись с выводами, Морган, — услышал он предостерегающий голос Деллы.

— Что значит «не торопись»? Она была здесь, а теперь ее нет!

— Возможно, дело обстоит именно так, как она мне пишет: она вынуждена была уехать. Морган сунул конверт в задний карман джинсов.

— Я зайду попозже, Делла.

Длинные ноги Моргана покрыли расстояние между двумя домами за несколько минут. Войдя к себе, он прямиком направился на кухню и приготовил большую чашку крепкого черного кофе. Изрядная доза кофеина была ему необходима.

Морган взял кофе и прошел в кабинет. Усевшись за стол, он взял медный нож для резки бумаг и вскрыл конверт, но не стал извлекать письмо сразу, а сделал большой глоток кофе. Затем он опустил конверт на стол и тупо уставился на него.

Он боялся читать ее письмо. Мысли его вернулись к недавнему прошлому, и перед ним возникли картины тех нескольких дней, когда они были вместе. Ничто не предвещало подобной развязки. Все было замечательно, можно сказать, идеально, словно их встреча, их любовь были предрешены судьбой.

Минуты, проведенные с ней в постели, он помнил до мелочей. Это тоже было потрясающе. Захватывающе и естественно, как будто они принадлежали друг другу всю жизнь. Никакой неловкости, никакой игры, никакого притворства. Полная откровенность и высокая страсть, порожденная беспредельной, всепоглощающей любовью.

Он не придумал это. Все было именно так, и никто на свете не убедил бы его в обратном. Что же произошло?! Черт подери!

Морган схватил конверт и вытащил листок хорошо знакомой ему бумаги. Они заказывали такую специально для Бель-Шансон. Из конверта выпал чек и скользнул ему на колени. На нем была в точности та сумма, которую он потратил вчера, покупая ей одежду в Новом Орлеане. Манхэттенский адрес Ребекки и номер телефона были четко отпечатаны в углу чека.

Морган отложил чек в сторону и взялся за письмо.

«Дорогой Морган!

Эти несколько дней были, наверное, лучшими в моей жизни. За такой короткий срок ты подарил мне столько радости и счастья, что я не в состоянии выразить это словами. Могу только сказать, что, если даже пережитое нами выпадает человеку лишь раз в жизни, этого достаточно, чтобы назвать его счастливцем.

Вероятно, ты удивляешься, почему я не сказала тебе всего этого прямо, вместо того чтобы писать это письмо.

Я сама не знаю почему. Быть может, по малодушию. Но одно я знаю твердо: я люблю тебя, Морган! Очень сильно. И это — по многим причинам — пугает меня.

Короче говоря, я прошу тебя дать мне время — время подумать, разобраться во всем, что меня беспокоит.

Ты ведь дашь мне это время?

Пожалуйста, не разыскивай меня. Я не собираюсь возвращаться в Нью-Йорк.

Есть вещи, о которых мне следовало бы рассказать тебе, как только мы встретились. Я приехала в Бель-Шансон не для того, чтобы собирать материал для будущего фильма. То есть, и для этого тоже, но не это было главным. Будь я откровенна с тобой с самого начала, мне не пришлось бы сейчас писать это письмо. Нет, я никогда не лгала тебе, Морган, просто кое о чем умолчала. Тем не менее я думаю, скоро ты сам узнаешь, что я имею в виду, и, возможно, это заставит тебя отнестись ко мне по-другому. Не знаю.

Итак, к чему мы придем? Хотела бы я знать ответ!»

Морган стиснул руку в кулаки, смяв зажатое в ней письмо.

Спустя несколько часов, побывав в банке и забрав с собой содержимое сейфа, Морган входил в свой новоорлеанский дом. Больше всего ему хотелось заказать билет на ближайший рейс в Нью-Йорк и лететь разыскивать Ребекку, но он понимал, что должен уважать ее желания, какого бы мнения он о них ни был. И откровенно говоря, он еще и сам не знал, как отнестись к ее просьбе. Кроме того, она написала, что ее не будет в городе, так что нет никакого смысла искать ее там.

Морган раздумывал, стоит ли позвонить Ребекке и оставить сообщение на автоответчике. Но что он скажет? «Я люблю тебя»? Он быстро понял, что не в состоянии сказать слова любви и спокойно повесить трубку. Эти слова были слишком важными для того, чтобы доверить их бездушному автомату. Их нужно произносить с глазу на глаз.

Наверное, нужно было сказать ей все, пока она была с ним. Он сдерживался, боясь ошеломить ее, напугать силой своих чувств. Сейчас, задним числом, он думал, что следовало отбросить дурацкую осторожность и быть полностью откровенным.

Однако если он будет сидеть вот так и размышлять, почему она уехала, он просто-напросто сойдет с ума. Единственное спасение для него — работа.

Выйдя из банка, он мог развернуть машину и возвратиться в Бель-Шансон. Но ему не хотелось ни встречать сочувственный взгляд Деллы, ни видеть счастливые парочки, прогуливающиеся рука об руку по парку и беззаботно целующиеся. Кроме того, здесь, в доме, где они в первый раз предались любви, он испытывал какое-то грустное удовольствие. Воспоминания оживали здесь и позволяли жить ему.

Он направился в гостиную и, оставив письмо на кофейном столике, подошел к музыкальному автомату, опустил в него несколько монеток и включил те же самые песенки, которые заводила Ребекка.

Опустившись на диван, Морган принялся сортировать взятые из сейфа материалы. Там находилась стопка писем, перевязанная бархатной ленточкой. Некоторые из них были запачканы, на других виднелись пятна, напоминавшие кровь. Почерк был женский. Кроме них Морган обнаружил два дневника в кожаных переплетах с вытисненными на них инициалами «М. Дж. Д.» и пачку старых газет, полуистлевших от времени.

Затем он увидел маленькую бархатную сумочку. Морган расстегнул ее и высыпал содержимое на ладонь. Оно состояло из женского платка, в который было что-то завернуто, и женского же колечка, по-видимому обручального и представлявшего собой восхитительное произведение ювелирного искусства. Оно было золотое с большим розоватым бриллиантом. Камень чистейшей воды и нежного цвета. Настоящее сокровище.

Морган развернул платок. Его украшала вышивка в виде листьев плюща и красных розочек. В свертке находилось золотое мужское кольцо-печатка. На нем были выгравированы изящно переплетенные буквы «М» и «Р». «Морган и Ребекка», — моментально пришло ему на ум.

Как правило, Морган не носил колец, но в этом было что-то особенное, и он примерил его. Кольцо сидело на его пальце идеально, словно делалось по специальному заказу.

Морган задумался, с чего ему начать — с писем неизвестной женщины или с дневников прапрадеда?

«Сначала дневники», — решил он. Они займут его мысли и заставят отвлечься от Ребекки.

И Морган открыл дневник, помеченный первым номером.

«Новый Орлеан. 1860.

Я никогда не думал, что любовь настигнет меня внезапно и что можно влюбиться так сильно и так быстро, как я. Но все произошло именно так.

Несколько дней назад я познакомился с девушкой-ирландкой, совсем недавно перебравшейся в Америку, и с этого момента все перевернулось во мне. Я не могу объяснить, как и почему это случилось, но я люблю ее.

Время сейчас беспокойное, со всеми этими разговорами о надвигающейся войне. Ситуация вынуждает меня действовать. Я не могу сидеть сложа руки и наблюдать, как любимая мною страна разваливается на два отдельных, независимых друг от друга государства, каждое со своей собственной судьбой, своей собственной культурой. Я должен сделать все от меня зависящее, чтобы защитить наше будущее.

А как быть с моим собственным будущим?

Этот вопрос встает передо мной со всей остротой всякий раз, как я начинаю мечтать о жизни с Рэчел».

— Вы прекрасная наездница, — сказал Мэтью Деверо, когда они с Речел уселись на лошадей и пустили их вскачь.

Рэчел и Мэтью заранее договорились о прогулке верхом. Грум из имения Бель-Шансон следовал за ними на почтительном расстоянии. С момента их первой встречи Мэтью мечтал проводить все свое время с Рэчел. Он, в недавнем прошлом беззаботный гуляка, впервые был по-настоящему влюблен.

Как же это случилось? Один взгляд — и его прежний мир рухнул, а на смену ему пришел новый и доселе неведомый. И все благодаря этой малютке, походившей скорее на школьницу, чем на взрослую девушку. Юная, нежная, невинная. Она не принадлежала к числу женщин, которых он покорял и которых бросал с такой легкостью. Рэчел Галлагер была настоящая леди. Не изведавшая страсти. Неискушенная в любви.

Она была достойна того, чтобы на ней жениться. Она была достойна самой восхитительной брачной ночи. И как бы ни желал он овладеть ею — а во время их встреч это желание становилось нестерпимым, — Мэтью понимал, что не сделает этого. Соблазнить Рэчел — значило оскорбить ее доверие к нему.

А как он мечтал о ночи с ней! Как часто он лежал без сна, страстно желая, чтобы она уже сейчас находилась в его постели, чтобы они уже сейчас были мужем и женой!

Но это было невозможно. Страна в любую минуту могла погрузиться в пучину гражданской войны. Мэтью надеялся, что верх возьмут трезвые головы, но видел, что шансов на это немного.

Он не вправе был думать о браке о Рэчел, пока ситуация не разрешится раз и навсегда.

— Что-нибудь случилось, Мэтью? — спросила Рэчел, ее нежный голос музыкой звучал в его ушах.

— Абсолютно ничего, — слукавил он.

— Вы уверены? — Рэчел потрепала по шее свою кобылу и внимательно посмотрела на Мэтью.

— Если я могу чем-то помочь, я с радостью сделаю все от меня зависящее, — настаивала она.

Мэтью покачал головой.

— Не позавтракать ли нам на этой лужайке? — предложил он, желая переменить тему разговора. — Что вы об этом думаете?

— Звучит заманчиво, — ответила она, взглянув на блестевшую впереди реку.

— Тогда давайте так и сделаем, — решил Мэтью и знаком подозвал грума. Тот принес корзину, заранее приготовленную для них Анжеликой.

Когда содержимое корзины было вынуто, Мэтью отослал парнишку, предложив ему порыбачить в отдалении.

Юный грум не заставил себя упрашивать и немедленно направил лошадь к реке, в то время как Рэчел и Мэтью устроились в тени дуба и приступили к разложенной перед ними еде.

Через некоторое время Мэтью, который грелся на солнце, лежа на спине и скрестив ноги, внезапно спросил:

— Чего вы хотите в этой жизни, Рэчел?

— Странный вопрос, Мэтью, — усмехнулась она, любуясь его красивым лицом. — Того же, чего хочет, я думаю, каждая женщина: иметь дом, семью, хорошего мужа.

Она сделала глоток вина.

— А вы? Чего хотите вы, Мэтью?

Он поднял на нее глаза. Она была бы потрясена до глубины души, если бы услышала, чего он по-настоящему хочет. Ведь он мог бы ответить одним словом: «Вас!»

Но Мэтью не мог сказать так — и не сказал. Он был старше нее, мудрее, опытнее.

— Ну хорошо, — улыбнулась Рэчел, — вы скажете мне сами, или я попробую угадать?

— Попробуйте, — прошептал он.

— Я думаю, вы из тех людей, что не останавливаются на достигнутом, — объявила Рэчел.

— Что вы имеете в виду? — спросил Мэтью, заинтригованный этими словами.

— Ну смотрите, — начала Рэчел, — у вас есть возможность пользоваться всеми радостями и благами жизни. Вам это нравится, и вы хотите продолжать в том же духе. Вы хотите обеспечить подобный образ жизни себе и своей семье. Вы уважаете традиции предков, но они не сковывают вас. Вы хотите иметь сыновей, достойных имени Деверо. Жену, которая была бы вам верной спутницей и подарила бы вам таких сыновей. Ну как, я угадала?

Мэтью улыбнулся:

— Стало быть, мы хотим одного и того же, верно, Рэчел?

— Похоже, что так, сэр, — засмеялась она.

Мэтью взглянул на свои золотые карманные часы. Было уже довольно поздно, и ему следовало проводить ее домой, ведь как бы хорошо ему ни было в обществе Рэчел, он не мог допустить, чтобы пострадала ее репутация. Ему хотелось бы вернуться сюда когда-нибудь, когда они уже поженятся, и предаться любви прямо на этом зеленом лугу, под сенью тенистых деревьев.

Он позвал грума, и через несколько минут тот появился, с гордостью демонстрируя им свой улов.

«С того дня столько всего произошло! Я порвал с Доминикой, отныне мы добрые друзья — не более того. Собственно говоря, я перестал спать с ней с того момента, как впервые увидел Рэчел.

Мне удалось завоевать сердце Рэчел, и теперь мы с ней официально помолвлены. Она приехала в Бель-Шансон, чтобы помочь Маргарите с учебой, и для меня было великой радостью видеть в своем родном доме любимую женщину. Когда-нибудь этот дом станет и ее домом. Она так близко от меня — и одновременно очень далеко, ведь существуют правила, которые мы обязаны соблюдать. Я ни при каких условиях не посягну на ее честь, хотя искушение порой бывает мучительным».

Мэтью вздохнул, читая зашифрованное послание, врученное ему Ахиллом. Его доставил некий коммивояжер, заглянувший на плантацию, чтобы продать свои товары. Среди купленных у него вещей был ящичек превосходных кубинских сигар для Мэтью. Внутри этого ящичка и находилось послание.

Ему снова нужно было уезжать. Чиркнув спичкой, чтобы зажечь сигару, Мэтью заодно поджег и полученное письмо и задумчиво наблюдал, как оно превращается в пепел.

Ахилл, тоже получивший сигару из деревянного ящичка, стоял в стороне. Сигару он опустил в карман рубашки. Он выкурит ее потом, возможно сегодня вечером, после того как кончит заниматься любовью с Анжеликой.

— Когда мы отправляемся?

Мэтью выпустил колечко дыма.

— Завтра на рассвете. Ты сам знаешь, что нам понадобится в пути.

Ахилл улыбнулся и кивнул головой.

— Все будет сделано в лучшем виде, — пообещал он, выходя из комнаты.

Мэтью очень хотел рассказать Рэчел, чем он занимается. Раскрыть ей все, чтобы между ними не было никаких тайн. Но сделать этого он не мог. Узнай она, что скрывается за его так называемыми деловыми поездками, это сильно осложнило бы ее жизнь. Никто из родных Мэтью не знал о его тайной деятельности, хотя он не сомневался, что отец что-то подозревает. Одному лишь Ахиллу была известна вся правда.

Мэтью затянулся и выпустил дым в потолок. Его мать даже не думала, что в эту рискованную деятельность ее сына вовлек ее родной брат, познакомивший Мэтью кое с кем из правительства Соединенных Штатов.

Это дало Мэтью возможность внести свой вклад в дело, которое он считал правым. Уроженец Юга, с большими связями, богатый, влиятельный и образованный, свободно говорящий на трех языках, Мэтью был вхож туда, где потерпел бы неудачу любой шпион-северянин. Мэтью неоднократно доказывал это. Его задачей было нанести как можно больше вреда разведывательной сети южан, выявляя людей, враждебно настроенных по отношению к идее единого государства, и тем самым гасить пламя разгорающейся войны.

Мэтью стоял у окна, размышляя о том, что охотно отдал бы все свое состояние, если бы мог такой ценой предотвратить войну. Новый Орлеан и Миссисипи находились в сфере жизненных интересов северян, и Мэтью с содроганием думал об осаде, о солдатах обеих армий, опустошающих эту прекрасную страну.

И он делал, что мог — и что должен был делать.

Завтра он будет уже на пути в Техас. Там он встретится с человеком, который поможет ему перехватить золото, отправляемое южанами в Мексику для закупки оружия. Из надежного источника поступили сведения, что операция по переброске золота назначена на ближайшее время.

Он снова вынужден покидать любимую девушку. С каждым разом ему было все труднее и труднее расставаться с Рэчел.

Тем не менее Мэтью сознавал, что, только продолжив свою деятельность, он обретет в конце концов ту жизнь, которой он желал так страстно.

И он был осторожен. Для этого у него была весьма основательная причина — Рэчел. Что бы ни случилось, он должен вернуться к ней.

Мысли о Рэчел не давали ему покоя. Быть может, ему удастся сейчас увидеть ее. А если очень повезет, он даже застанет ее одну.

И ему действительно повезло: он обнаружил свою возлюбленную в библиотеке. Здесь они смогут побыть вдвоем.

Стоя в дверях, он молча смотрел на нее. Рэчел забралась на стремянку и отыскивала какую-то книгу на одной из верхних полок. Его взору предстали домашние туфельки без каблуков, белые носочки и края кружевных панталончиков, выглядывающие из-под скромной домашней юбки. Вечером, за ужином, Рэчел будет одета более торжественно, наденет юбку с кринолином, а сейчас он любовался тем, как мягкая ткань облегает ее ноги, подчеркивает изящество ее стройной фигурки.

Рэчел наконец нашла нужный ей том и, потянувшись за ним, едва не упала со стремянки.

В мгновение ока Мэтью оказался у стремянки, его сильные руки обхватили тонкую талию Рэчел, и он бережно опустил свое сокровище на пол.

— Мэтью, — прошептала девушка, изумленно глядя на него.

— Он самый, любовь моя, — ответил он, нежно целуя ее.

Руки Рэчел обвились вокруг его шеи, девушка крепко прижалась к нему.

Мэтью страстно желал запереть дверь библиотеки и забыть обо всем на свете. Мир сосредоточился для него в девушке, которую он держал в объятиях. Когда-нибудь он займется с ней любовью прямо здесь, среди книг. С какой радостью он введет ее в мир любовных наслаждений!

Усилием воли Мэтью заставил себя оторваться от ее губ.

— Завтра я должен уехать. Неожиданные дела, — объяснил он.

— Действительно должен? — спросила она, опустив голову ему на грудь.

— К сожалению.

— Я буду ужасно скучать без тебя, — сказала Рэчел. Одна рука ее крепко обнимала его талию, другая покоилась на его груди.

— Правда?

— Конечно, — ответила она, откинув голову и глядя ему в лицо, так что он легко мог прочесть всю правду в ее чистых, искренних глазах.

— Боже, — со стоном проговорил он, — я люблю тебя, безумно люблю.

Он крепко прижал ее к себе, желая лишь одного — никогда не выпускать ее из своих объятий.

— Если без меня ты будешь испытывать нужду в чем бы то ни было, без колебаний обращайся к моему отцу. Ты ведь знаешь, что мои родители считают тебя своей дочерью, наравне с Маргаритой.

— Я не буду испытывать нужды ни в чем, — возразила Рэчел. — Только в том, чтобы ты быстрее вернулся ко мне!

— Я вернусь.

Ни один луч солнца еще не коснулся земли, а Мэтью уже был на ногах. Он сам оседлал лошадь, выбрав достаточно быстроногую и выносливую, но не переставал жалеть, что не может ехать на Симароне. Его любимец был чересчур заметным, а для его целей гораздо больше подходила лошадь ничем не примечательная, без каких-либо особых примет.

Он проверил содержимое седельной сумки, приготовил кольт, который всегда брал с собой в подобных случаях. В голенище высокого черного сапога он спрятал нож, а кольт опустил в карман своей куртки из оленьей кожи. Ахилл также был вооружен. Мэтью не хотел быть застигнутым врасплох и считал, что следует быть хорошо подготовленным к любой неожиданности. Затем он просмотрел карту и убрал ее во внутренний карман куртки.

— Еще чашку? — спросил Ахилл, указывая на кофейник в руках Анжелики.

Мэтью кивнул, и Анжелика наполнила подставленную Ахиллом чашку, после чего Ахилл передал ее Мэтью.

В то время как Мэтью с Ахиллом допивали свой кофе, Рэчел прокралась по галерее главного дома и, тихонько спустившись по лестнице, выскользнула наружу. Она проснулась уже полчаса назад и, не в состоянии заснуть снова, подошла к окну и увидела Мэтью, направлявшегося к конюшне, и следовавших за ним Анжелику и Ахилла.

Она почувствовала, что должна увидеть его еще раз, прежде чем он отправится в путь, и пустилась бежать по покрытой росой траве по направлению к конюшне. Край неба уже начинал светлеть, когда она приблизилась к приоткрытым дверям конюшни.

Она открыла дверь пошире, и Мэтью быстро обернулся.

— Рэчел! Что ты здесь делаешь? — воскликнул он, в голосе его звучала нежность.

— Я не могла не попрощаться с тобой!

— Но мы попрощались вчера вечером.

— Ради Бога, Мэтью, я не могу отпустить тебя так! — повторила Рэчел. — Пожалуйста, —

умоляюще добавила она, — удели мне одну минуту!

Ахилл и Анжелика понимающе переглянулись.

— Я выведу лошадей и подожду вас снаружи, — оказал Ахилл. Анжелика последовала за ним.

Мэтью и Рэчел с благодарностью посмотрели им вслед.

— Ты не должна была приходить сюда, Рэчел, — убеждал Мэтью, пожирая девушку взглядом. Она была босиком и накинула тонкий шерстяной халат прямо поверх ночной рубашки, край которой выглядывал из-под халата.

— Обещай мне, что будешь осторожен, любимый, — шептала она. — Я буду все время думать о тебе и молить Бога, чтобы он хранил тебя.

Мэтью поспешил успокоить ее:

— Это деловая поездка, радость моя. Не более того.

— Сейчас неспокойные времена, Мэтью, — предостерегла Рэчел. — Будь внимателен. И возвращайся ко мне.

— Обязательно, — пообещал он. — Не важно когда, не важно как, но я обязательно вернусь к тебе, любовь моя.

Мэтью обнял ее, и их губы слились в глубоком, упоительном поцелуе. Из сладостного забытья их вывело деликатное покашливание Ахилла.

— Уже почти рассвело. Пора в путь.

Мэтью вздохнул. Конечно же, Ахилл прав.

Он не должен медлить, как бы ни хотелось ему задержаться.

Он оторвался от Рэчел, вышел из конюшни и вскочил в седло.

Спустившись по склону, Мэтью обернулся и увидел, что Рэчел все еще стоит в дверях конюшни, еле видная в утреннем тумане, и смотрит ему вслед. Она подняла руку и помахала ему.

Он отвернулся и поскакал вперед. Чертова война!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

«Война опустошает и разоряет страну. Как бы благородны и справедливы ни были ее причины, результаты чудовищны. Столько убитых и раненых! А солдаты обеих армий, совсем еще мальчишки, — их жизни навсегда искалечены, их страна неузнаваемо изменилась!

Я молю Бога, чтобы все эти жертвы не оказались напрасными».

Мэтью налил себе еще виски и одним глотком осушил рюмку, надеясь, что это поможет ему выкинуть из памяти как поля кровавых сражений, так и высокопарную болтовню политиков.

Он ожидал распоряжений в номере одной из вашингтонских гостиниц. Он прибыл сюда несколько дней назад, успешно завершив очередное задание, усталый, измученный бесконечными опасностями, хитростями, уловками, которые заполняли его жизнь все последние годы.

Единственной его отрадой были письма возлюбленной.

Но черт побери, этого было недостаточно! Ему нужно было ее присутствие. Находясь рядом с ним, она сумела бы избавить его от мрачных мыслей, горького разочаровании, отчаяния и гнева.

Сколько раз он читал и перечитывал ее письма! Мэтью потерял этому счет. Он знал их все наизусть.

«Мой обожаемый Мэтью!

Я беспрестанно молюсь о том, чтобы ты был в добром здравии и безопасности. Твои родные и я с нетерпением ждем того дня, когда ты возвратишься к нам, когда эта бесконечная война все-таки закончится, когда каждый сможет вернуться в те места, которые он покинул».

Далее она передавала ему новости о плантации Бель-Шансон и ее обитателях, новоорлеанские сплетни, свои собственные наблюдения. Трезвость ее оценок восхищала его. Как бы помогли ему сейчас рассудительность и благородство Рэчел!

Мэтью сделал еще глоток виски, думая о своем вчерашнем визите в Белый Дом. Интересно, что сказала бы Рэчел об Аврааме Линкольне? На Мэтью произвело огромное впечатление спокойное достоинство, с которым держался этот человек, его проницательный взгляд. Война тяжелым бременем лежала на плечах президента, но, по мнению Мэтью, тот был в состоянии справиться с этой ношей. Поговорив с ним полчаса с глазу на глаз, Мэтью покинул Белый Дом с чувством надежды. Усилиями Линкольна исход войны мог стать менее кровавым, чем того хотелось кое-кому из членов правительства.

Все это Мэтью описал в своем дневнике. Он хотел, чтобы Рэчел когда-нибудь прочла его записи и увидела, как много значила для него их любовь. Рэчел была его путеводной звездой во мраке адского наваждения.

Мэтью раскрыл дневник, перечитывая последние слова:

«Есть множество вещей, за которые стоит сражаться: любовь, честь, родина, но важнейшая для меня — теперь я знаю это точно — любовь. Ради нее я, если придется, пожертвую всем остальным.

Я выполняю последнее задание, любовь моя, и возвращаюсь к тебе. Как обещал».

Штат Нью-Йорк. Четыре месяца спустя

Всеми силами души Мэтью стремился сдержать обещание. Однако обстоятельства были против него. Его заключительное задание окончилось провалом. Мэтью удалось обнаружить организацию северян, сочувствующих и действующих в пользу Конфедерации, и он не сомневался, что сумеет разоблачить и обезвредить их, но в последний момент был выдан двойным агентом.

По иронии судьбы, его передали в руки того самого человека, за которым он охотился, — руководителя обширной группы заговорщиков-южан, не гнушавшихся никакими средствами для ослабления юнионистов. В ход шли грабежи, саботажи, убийства.

Сейчас Мэтью ожидал приговора своих тюремщиков. Он почти не надеялся остаться в живых. В глазах этих людей он был предателем, изменившим делу Конфедерации. Шпионом. Возмездием за это скорее всего должна стать смерть.

Он пошевелился, и боль пронизала его тело. Оно было почти целиком покрыто синяками и кровоподтеками. Чтобы получить от него информацию, его жестоко избили. Вопреки ожиданиям своих палачей он молчал, и его били снова. Один из них даже приставил к голове Мэтью пистолет и со смехом нажал спусковой крючок.

Пистолет не был заряжен.

— Я надеюсь, что скоро убью тебя, — проскрежетал теперь этот человек прямо в ухо Мэтью. — Ты сукин сын, грязный креол, дружок черномазых. — И он с размаху ударил пленника по лицу.

— Как это смело с твоей стороны, — проговорил Мэтью, сплевывая кровь, струившуюся по разбитым губам, — разговаривать так с человеком, у которого связаны руки. Интересно, ты будешь таким же храбрецом, если мне их развяжут?

— Меня это не волнует, мистер Притворщик, вы ведь джентльмен. А что до меня, — тут он выплюнул прямо на пол табачную жижу, — я бы охотно перерезал тебе горло. Тогда нам не пришлось бы тратить на тебя пулю!

— Ну-ну, Джонни, — прервал его человек, явно старший в этой группе. — Разве так следует разговаривать с нашим высоким гостем?

Он прошел в угол, где находился Мэтью, привязанный к стулу, и, взяв другой стул, уселся напротив него.

— Я полагаю, вы догадываетесь, почему я здесь, — произнес он преувеличенно любезным тоном.

Его выговор, как показалось Мэтью, выдавал в нем человека образованного, уроженца Миссисипи.

— Почему бы вам самому не рассказать мне об этом? — возразил ему Мэтью.

— Прежде всего, вы не тот, за кого себя выдаете.

— Разве?

Ответом на вопрос был новый удар в лицо, нанесенный кулаком Джонни.

Человек, сидевший на стуле, улыбнулся:

— Но мы знаем, кто вы на самом деле.

— Так просветите меня, — сказал Мэтью, напрягаясь в ожидании очередного удара, которого, однако, не последовало.

— У нас есть свои источники, дружище, — усмехнулся его собеседник.

Из кармана куртки он извлек какую-то бумагу. Это оказался сделанный углем портрет Мэтью, под которым было написано его имя. Он поднес рисунок к лицу Мэтью, давая ему возможность прочесть подпись.

— Прекрасная работа, не правда ли? И хотя художник не успел воплотить набросок в живописное полотно, вас узнать не трудно. Верно, мистер Деверо?

Мэтью хранил молчание.

— Мы, собственно, не нуждаемся в вашем подтверждении. При этом я не могу не признать, что ваша последняя личина новоорлеанского картежника по имени Доминик была весьма удачной. — Он прошелся по комнате и, вернувшись назад, встал прямо перед Мэтью. — Разрешите мне представиться, сэр. Капитан Брэдли Мартин, к вашим услугам. — Он засмеялся и продолжил: — Я, правда, подозреваю, что мое имя вам давно известно, капитан Деверо. Но не в этом дело. Я пришел сказать вам, что вы представляете собой проблему, требующую внимания.

Мэтью по-прежнему молчал, и Мартин снова занял свое место.

— Вы тот, кого я презираю больше всего на свете, мистер Деверо. Вы предали свою страну. Вы должны были поставить свои таланты на службу Луизиане, на службу нашему правому делу, а вместо этого вы изменили собственной родине во имя дурацкой идеи о величии Соединенных Штатов.

Мартин снова полез в карман и вытащил что-то еще. Это было кольцо Мэтью.

Мэтью коротко вздохнул, ноздри его расширились. Придя в себя после очередного избиения, он обнаружил исчезновение кольца и решил, что кто-то из его мучителей польстился на золото.

Мартин подбросил кольцо и, поймав его, сжал руку в кулак.

— Подходящая вещица, чтобы предъявить ее янки, не так ли?

— Верните кольцо, — потребовал Мэтью.

Мартин и Джонни засмеялись.

— Боюсь, что не смогу этого сделать, — с сожалением в голосе проговорил Мартин. — Я предполагаю, что ваша семья захочет иметь его как память о доблестном сыне, погибшем в борьбе за дело врагов своей родины. А чтобы хоть как-то их утешить, мы добавим к кольцу ваши дневники и письма вашей подружки. Вам они больше не понадобятся.

У Мэтью перехватило дыхание, когда Мартин, принялся описывать, как они сообщат близким о его гибели. «О Боже! — думал он. — Рэчел! Рэчел!»

— Ваша смерть послужит назиданием всем тем, кто предал свою родину, — будничным тоном продолжал Мартин. — Подумайте, как будет страдать ваша семья. У вас есть жена или возлюбленная, Деверо? Вообразите, что она узнала о смерти любимого человека. Много ли времени, по-вашему, пройдет, прежде чем она утешится в объятиях другого? Вы можете представить, как она ложится в постель — быть может, даже в вашу собственную — с другим мужчиной, как он раздвигает ее ноги, взбирается на нее?..

Мэтью сделал отчаянную попытку освободиться от своих пут.

— О, — воскликнул Мартин, — похоже, я попал в самую точку! Тем хуже для вас. Все будет именно так, как я сказал. Можете быть уверены. Скажите спасибо вашим дорогим янки! У вас будет, о чем подумать там, куда вы отправитесь.

— Отправлюсь? — переспросил Мэтью. Что за дурацкую игру ведет с ним этот человек?

— Вы представляете собой слишком большую ценность, чтобы просто уничтожить вас как взбесившееся животное, — пояснил Мартин. — Вы можете пригодиться мне в дальнейшем. Как предмет торга.

— Но выдали понять…

— Что вы должны умереть? Да, разумеется. И вы умрете, — ухмыльнулся Мартин. — Но не по-настоящему. Сегодня вечером вы отправитесь в такое место, где вас не отыщет ни одна живая душа, если только мы сами этого не захотим. А вашим друзьям в Вашингтоне мы сообщим, что уничтожили вас как предателя. Все очень просто.

Мэтью хорошо представлял себе, в какое отчаяние повергло его родных и Рэчел известие о его смерти. Но у него не было ни малейшей возможности сообщить им о себе хоть что-нибудь.

Мягкий, легкий ветерок проникал в окно его камеры. В то время как другие гибли на полях сражений или страдали в лагерях для военнопленных, он изнывал на одном из островов Бермудского архипелага. Он знал, что этот островок служил убежищем для судов Конфедерации, прорывавших блокаду северян. Одним из таких судов он и был доставлен на остров. Его «хозяевами» — так они предпочитали сами называть себя — были некий уроженец Чарлстона и его жена-англичанка. Всецело преданные делу Конфедерации, они предоставляли кров отважным прерывателям блокады, когда бы те ни появлялись в порту.

Мэтью безуспешно пытался убедить их, что они могут довериться его честному слову и разрешить ему покидать свою одиночную камеру, не опасаясь, что он сбежит с острова. Он практически не общался со своими «хозяевами», еду ему приносил немой слуга.

Шли месяцы, и с каждым днем надежды Мэтью на то, что он когда-либо выберется с проклятого острова, становились все призрачнее. Он погружался в бездну отчаяния, думая о горе родителей и своей обожаемой Рэчел. Неужели она действительно забыла его?

«Нет, — восставал его ум. — Она не забудет его. Она будет ждать его возвращения». Он обещал ей, что вернется к ней, неважно как, неважно, сколько времени на это потребуется. Он знал, что использует любые средства, чтобы исполнить свое обещание.

Рэчел.

Мысль о ней помогала выжить, помогала сохранить рассудок. Ее образ сопровождал его каждый день, каждый час, каждую минуту. Она была рядом с ним, она нашептывала ему слова поддержки, она заставляла его верить в то, что рано или поздно они соединятся и никакая сила больше не разлучит их.

Изолированный от всего мира, Мэтью не имел никакого представления о ходе войны о происходящем у него на родине. Одиночное заключение изо дня в день подвергало испытанию его характер. Он видел океан, слушал пение птиц, любовался звездами, но лишен был возможности погреться на солнце, погрузиться в морскую воду и промчаться по берегу верхом, поговорить и послушать человеческую речь. Единственной его радостью были книги. Он читал и перечитывал все, что «хозяева» предоставляли ему. Это могли быть даже руководства по разведению цветов, содержание не имело никакого значения. Лишь бы убить бесконечно тянущееся время.

Вот так Мэтью прикладывал все силы чтобы не поддаваться отчаянию, и наконец наступил день, когда в его жизни вновь возник капитан Брэдли Мартин.

Звук поворачиваемого в замке ключа заставил его приподняться. Он уже позавтракал а до обеда еще было далеко. Неужели кто-то принес ему вожделенную свободу?

Низенький человечек показался в дверях и шагнул в тесную комнату.

— Привет, Деверо, — произнес человечек.

Мэтью сразу узнал этот голос. Разве мог он забыть того, кто обрек его на это жалкое существование?

— Мартин, — отозвался он, и собственный голос показался ему глухим и безжизненным.

— Боже мой, старина, — поморщился Мартин, — да от вас просто воняет.

— К великому сожалению, я не успел принять ванну, — саркастически ответил Мэтью. — Понимаю, что это очень нелюбезно с моей стороны, и приношу глубокие извинения.

— Все тот же, а, Деверо? — ухмыльнулся Мартин. — А я-то думал, что время, проведенное здесь, сбило с вас вашу креольскую спесь.

Мэтью сделал шаг вперед и оказался в полосе света. Перед Мартином стоял изможденный, очень бледный человек с длинными спутанными волосами, одетый в лохмотья.

Мартин деловито объяснил причину своего появления.

— Если вы помните, я говорил, что когда-нибудь вы будете представлять собой большую ценность. И похоже, это время настало. Мы обменяем вас на другого военнопленного.

— Стало быть, — спросил Мэтью, — война продолжается?

— Да, — ответил Мартин.

У Мэтью были весьма смутные представления о том, сколько времени он провел в заключении. Желая проверить себя, он спросил:

— Какой сейчас год?

— Тысяча восемьсот шестьдесят четвертый.

О Рэчел!

Ему хотелось ударить Мартина, избить его до бесчувствия за то, что по его вине он столько лет был разлучен со своей возлюбленной. Но Мэтью знал, что сил на это у него нет. Долгое заточение совершенно истощило его организм, его мускулы потеряли всю свою крепость. Обессиленный, он опустился на кровать.

— Почему вы пришли сейчас? — спросил он.

— Потому что вы козырь в моей игре, Деверо.

— Что вы хотите сказать?

— Вас еще не забыли во влиятельных вашингтонских кругах. Я поговорил там кое с кем из старых друзей, сочувствующих идее независимости Юга, и они выяснили, что имя Мэтью Деверо до сих пор в почете в Вашингтоне. Там найдется немало лиц, заинтересованных в том, чтобы вы были живы. Так вот, я обнаружил, что, предоставив им вас, я смогу получить взамен пленного, который мне нужен.

— Должно быть, это весьма важная особа, — заметил Мэтью.

— Это мой брат, Деверо, — ответил Мартин. — Он — это все, что у меня есть, и я вовсе не намерен ждать, пока он сгниет в тюрьме у янки. Вы — его пропуск на свободу.

Скоро все будет кончено. Мэтью готов был кричать от радости. Домой! Обратно в Бель-Шансон, к родителям и — самое главное — к Рэчел!

Офицер, сопровождавший пленного конфедерата, был знаком с Мэтью Деверо. Вместе с пленником он находился в маленькой гостинице на окраине Ричмонда, поджидая Мартина, чтобы произвести обмен.

Примерно через час появился Мартин, за которым следовал худой и бледный Мэтью Деверо. Его длинные волосы были подстрижены, борода сбрита.

— Пол, — воскликнул Мэтью, войдя в комнату.

Глаза Пола расширились, затем он содрогнулся от ужаса при виде того, что сделали с его другом.

— Господи, Мэт, — закричал он, забывая о своем пленнике, — мы все думали, что ты погиб!

— Почти погиб, — успел выговорить Мэтью, прежде чем зашелся в приступе кашля. Откашлявшись, он добавил: — Но не окончательно.

Пол Дэвис схватил стакан и кувшин, стоявшие на неказистом низеньком бюро, и налил Мэтью воды.

— Тут немного, но выпейте это, — сказал он. Затем Дэвис, юрист по профессии и солдат по велению долга, гневно взглянул на Мартина и гаркнул: — Ну что, довольны? — Он помог Мэтью сесть и добавил: — Забирайте вашего красавца и проваливайте отсюда, пока я не за был о нашем соглашении.

Мартин, стоявший рядом со своим братом, холодно произнес:

— Мы-то уйдем, будьте уверены, а вот вы нет.

С этими словами он вытащил пистолет и направил его на Мэтью и майора Дэвиса.

— Что?! — закричал Дэвис.

— Уж не воображали ли вы, что я намерен просто так отпустить Деверо на свободу? — Он засмеялся сухим неприятным смехом. — Черта с два! Вы оба сполна насладитесь гостеприимством, которое конфедераты оказывают своим пленникам!

Мэтью кинулся было на Мартина, но Дэвис успел схватить и удержать его.

— Не глупи, Мэт! Он вооружен и не задумается пустить оружие в ход.

— Ваш друг прав, Деверо. Я пущу его в ход, если понадобится. Но я могу дать вам слово, что вы не умрете. Вы будете лишь мечтать об этом.

— Сукин сын! — скрежетал зубами Мэтью.

Мартин невозмутимо взглянул на часы:

— Ваш конвой будет здесь через пару минут.

Мэтью молча проклинал свою судьбу. Мысленно он уже был дома, когда на его пути снова встал этот безжалостный ублюдок!

«Прости меня, Рэчел!»

«Я выбрался из ада, называвшегося тюрьма Либби в Ричмонде. Выбрался с трудом. К несчастью, Полу Дэвису повезло меньше. Пневмония свела в могилу моего отважного друга примерно через полгода после нашего появления здесь. Его смерть тяжким грузом лежит на моей совести. Ведь это из-за меня он попал сюда. Он заслуживал лучшей участи, подобно многим нашим товарищам по несчастью.

К тому времени как война закончилась и меня освободили, от меня оставалась лишь тень прежнего Мэтью Деверо. Я был настолько слаб, что более всего походил на ходячего мертвеца, и меня отправили в госпиталь на поправку и лечение».

Приходя в себя, Мэтью всякий раз видел у постели одну и ту же сиделку. Если он нуждался в чем-либо, она всегда оказывалась рядом со своей ласковой улыбкой и легкими движениями рук. Она умывала его, переодевала, читала ему, а иногда просто держала его за руку. У нее были светлые волосы и временами он путал ее с Рэчел, воображая, что его возлюбленная снова с ним.

Наконец, спустя почти четыре месяца, он почувствовал себя бодрее. Аппетит стал возвращаться к нему. Исхудавший до предела, Мэтью прибавил в весе около пятнадцати фунтов.

Как-то утром он открыл глаза и увидел свою неизменную сиделку. Устроившись подле его кровати, она что-то шила.

— Кто вы? — спросил он.

— Меня зовут Джулия, капитан Деверо. — У нее был мягкий выговор, сразу выдававший в ней уроженку Юга.

— Вы здесь все время.

— Это только так кажется, — засмеялась она.

— Нет, не кажется, — настаивал Мэтью. — Наверное, вы мой ангел-хранитель.

Джулия опустила свое шитье, и Мэтью разглядел у нее на руке обручальное кольцо.

— А не принимали ли вы меня за женщину, которую все время звали, — за Рэчел?

— Я звал ее?

— Постоянно, капитан Деверо.

Мэтью взглянул на нее.

— Я считаю, — улыбнулся он, — что вы вполне можете называть меня по имени: Мэтью. За это время вы узнали меня достаточно хорошо.

На щеках Джулии вспыхнул румянец, необыкновенно украсивший ее. Она была блондинкой, как Рэчел, и Мэтью отметил, что глаза у нее тоже голубые. Но она вовсе не была копией его возлюбленной и кроме того, как ему показалось, была постарше Рэчел. Он решил, что ей, должно быть, около тридцати.

— Принести вам поесть?

— Да, пожалуй, я голоден, — признался он.

— Прекрасно, — ответила она. — Это признак того, что вы поправляетесь. Доктор будет доволен.

Она поднялась со стула.

— Я сейчас вернусь, — пообещала она и вышла из комнаты.

Пока ее не было, Мэтью прислушивался к разговору, который вели между собой два его соседа по палате.

— Вы можете повторить то, что сказали? — спросил Мэтью.

Солдат, лежавший на соседней койке, повернулся к нему:

— Я сказал, как жалко, что старина Эйб мертв.

Линкольн мертв? Нет, только не это! Должно быть, этот раненый солдат говорит о каком-то другом человеке.

— О каком Эйбе вы говорите?

— О единственном, который был президентом, парень! О Линкольне, конечно.

Когда Джулия вернулась, Мэтью лежал, откинувшись на подушки, щеки его были влажны от слез.

— Что случилось?

— Я только что узнал о смерти президента Линкольна.

— Мне его жаль, — искренне произнесла она.

— Он был хорошим человеком, — сказал Мэтью.

— Я тоже так думаю, — согласилась она, опуская поднос с едой на столик у постели. — Он не заслужил такой участи.

— Какой именно?

— Его убили.

Мэтью страдальчески закрыл глаза, и Джулия ласково коснулась его руки.

— Убийцу поймали?

— Да.

Джулия взбила подушки и положила их так, чтобы Мэтью мог находиться в полусидячем положении, и прикрыла его грудь салфеткой.

— Это потеря для всех нас. Я содрогаюсь при мысли о том, что могут сотворить победители без Линкольна.

Интересно, догадывается она, что он служил в юнионистской армии, или судит по его выговору и принимает за офицера-конфедерата?

Он окинул взглядом собственную костлявую фигуру:

— Сомневаюсь, что такой победитель в состоянии в ближайшее время сотворить что бы то ни было.

Джулия зачерпнула супу и осторожно поднесла ложку к его рту.

— Если вас интересует, знаю ли я, что вы служили в армии юнионистов, капитан Деверо… Мэтью, то — да, я знаю. И для меня это не имеет ни малейшего значения, — мягко добавила она. — Я сиделка. Вы мой пациент.

— Благодарю вас.

— Не стоит благодарности, капитан.

— А как ваш муж относится к вашей ангельской работе?

Глаза Джулии затуманила печаль.

— Я вдова.

— Простите!

— Он был хорошим человеком и погиб, сражаясь за свои убеждения.

— Как большинство павших с обеих сторон, — заметил Мэтью.

— Это правда, — согласилась она.

— Вы из здешних мест?

— Да. Я уроженка Виргинии, — с гордостью ответила Джулия. — Мои предки с обеих сторон жили здесь со времен Войны за независимость.

— Так же, как мои в Луизиане, — сообщил ей Мэтью.

— Значит, ваша семья там? А Рэчел ваша жена?

Мэтью улыбнулся:

— Я надеюсь, она станет ею, когда я вернусь. Прошло столько времени с тех пор, как им всем сообщили, что я каз… убит.

— Вообразите только, как счастливы они будут увидеть вас. Как бы я хотела, чтобы свершилось чудо и Блэк вернулся ко мне живым и невредимым. — Она вытерла его губы салфеткой. — Думаю, что скоро вам придется подстричь бороду.

— Я предпочел бы сбрить ее совсем, если можно.

— Я устрою это, — пообещала она. — А разговоров на сегодня достаточно, верно?

С каждым днем Мэтью набирался сил. Джулия вызвалась было написать его родным, но он отклонил ее предложение. Ему не хотелось, чтобы, получив это письмо, они сочли его чьей-то жестокой шуткой. Нет, нет, лучше еще немного подождать, а когда он будет в состоянии отправиться в путь, дать им телеграмму. Однако он попросил Джулию связаться с семьей Пола, написать им о том, каким храбрецом был их сын и какой геройской смертью он погиб. «Слабое утешение», — думал Мэтью, но сделать больше было не в его силах.

Джулия по-прежнему постоянно была с ним и мало-помалу стала ему настоящим другом. Они делились друг с другом воспоминаниями о своей довоенной жизни. Она помогала ему заново приспособиться к жизни. Она сопровождала его на прогулках, и здоровье постепенно возвращалось к Мэтью, пока в один прекрасный день доктор не объявил, что он уже вполне может отправляться домой.

Первым побуждением Мэтью было поделиться радостной новостью с Джулией.

— Вы не видели миссис Бейкер? — спросил он у доктора.

— Сегодня она не появлялась, — ответил старик, записывая что-то в историю болезни Мэтью. — Я думаю, из-за погоды.

Мэтью узнал адрес Джулии у одной из сиделок. Одевшись, он решил зайти к ней, ведь она жила всего в нескольких кварталах от госпиталя.

Ее дом он нашел сразу.

Джулия выглядела удивленной, когда у ее дверей появился Мэтью.

— Мэтью, что привело вас сюда?

— У меня хорошие новости. Можно мне войти?

Джулия заметила соседку, наблюдавшую за ними из окна с противоположной стороны улицы.

— Заходите, пожалуйста, — сказала она, пропуская его в дом.

Он заметил, что она нервничает. Это проявлялось в том, как она двигалась, как поспешно она опустилась на стул.

Мэтью почувствовал себя неловко.

— Доктор сказал мне, что на этой неделе я смогу отправиться домой. Правда, замечательно?

— Конечно, — тихо, почти шепотом ответила она.

— Я надеялся, что вы разделите мою радость, и, поскольку вас не было в больнице, решил прийти к вам.

— Я знала об этом.

— Знали?

Она кивнула:

— Доктор Мэйсон сказал мне об этом вчера. Вы должны быть совершенно счастливы.

— Разумеется, я счастлив, — признал Мэтью. — Наконец-то все тяготы остались позади и я могу вернуться к прежней жизни.

Джулия улыбнулась ему:

— Желаю вам счастливого пути, Мэтью.

— Не хотите ли вы поехать со мной? Здесь у вас нет никого из родных, и я был бы счастлив познакомить вас с моими. Поживете в Бель-Шансон столько, сколько пожелаете.

— Я не могу, — сказала Джулия.

— Но почему?

— Потому, что я люблю вас, — просто ответила она.

Мэтью был потрясен. Смысл ее слов дошел до него не сразу.

— Теперь вы понимаете, что отправиться в Бель-Шансон и присутствовать при вашей встрече с невестой — не лучший вариант для меня.

— Я не знал…

— И я рада этому, Мэтью, потому что я никогда бы не хотела стать предметом вашей жалости.

— Боже мой, Джулия, — поспешно возразил Мэтью, — этого не будет никогда. Поверьте мне.

Джулия встала, руки ее были безвольно опущены.

— А теперь, Мэтью, я думаю, вам лучше уйти.

— Да-да, вы правы.

Мэтью не хотел усугублять ее боль, продлевая это грустное прощание. Он почувствовал, что на его плечи легла новая тяжесть. Он дорожил ею как другом, но его сердце принадлежало Рэчел. Если бы не это, он, возможно, и смог бы полюбить Джулию нежно и глубоко. Но он не мог. Не мог любить ее так, как она того заслуживала. Так, как он любил Рэчел.

Он направился к двери и, прежде чем выйти, наклонился и поцеловал Джулию в щеку.

— Простите меня, — пробормотал он.

Джулия улыбнулась ему ласково и грустно:

— Вам не за что просить прощения, Мэтью. — Она легко коснулась его руки. — Будьте счастливы.

Возвращаясь в госпиталь, Мэтью думал, что действительно скоро будет счастлив. Ведь он возвращался домой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Бель-Шансон.

Он наконец-то был дома.

Мэтью остановил лошадь у ворот плантации и глубоко вздохнул. Он послал родителям телеграмму от имени своего дяди и сообщил, что вскоре их ожидает сюрприз, но ни словом не намекнул на воскрешение их давно погибшего сына.

Он добрался до Нового Орлеана вчера поздно вечером, но не поехал в свой городской дом, а снял номер в гостинице, предпочитая до поры до времени сохранять инкогнито. Наутро он взял напрокат лошадь в ближайшей конюшне и отправился в Бель-Шансон.

Мэтью не знал, что он найдет там. На пути домой он видел столько разрушений, столько перемен. Да и сам он переменился.

Что подумают его родители? И — еще важнее — что подумает Рэчел? Она должна находиться здесь, вместе с его семьей, ведь рано утром он побывал в Гарден-Дистрикт, думая застать ее дома. Дом был пуст и казался необитаемым. Он остановил какого-то соседа и, расспросив его, выяснил, что Галлагеры покинули город несколько лет назад. Это должно означать, что Рэчел предпочла дожидаться его возвращения, не разлучаясь с его семьей.

Внезапно знакомый голос окликнул его:

— Это действительно вы, мсье Мэтью?

Джером, один из садовников, прикрыв глаза ладонью от слепящего солнца, всматривался в высокого всадника так, словно увидел привидение.

— Oui, Джером.

— Но ведь… — пробормотал потрясенный садовник, все еще не веря своим глазам.

— Я знаю, — улыбнулся Мэтью, — меня считали погибшим.

Он спешился и, протянув руку, коснулся руки садовника:

— Смотри, я действительно жив!

Слезы хлынули из глаз старика.

— Это настоящее чудо!

— Что с моей семьей? — спросил Мэтью. — Они все здесь?

— Oui, мсье.

Мэтью с силой вдохнул аромат шиповника, цветущего вокруг ворот.

— Думаю, мне следует поспешить. Я и так заставил их ждать слишком долго, — сказал он, снова вскакивая в седло.

Ему хотелось галопом промчаться по аллее, ведущей от ворот к парадному входу, но он сдержался и пустил лошадь легкой рысью. На одном из поворотов он обратил внимание на массивную мраморную стелу под раскидистым дубом. Он направил к ней лошадь и обнаружил, что на памятнике начертано его имя.

Вид собственного надгробия потряс его до глубины души. Он почувствовал себя так, словно его окатили холодной водой, дабы он не забывал о бренности бытия.

Завтра он первым делом распорядится убрать этот памятник. Его жизнь начиналась сначала, судьба предоставляла ему новый шанс.

Мэтью услышал истошный женский крик:

— Мама! Папа! Скорее сюда!

Он поднял взгляд и увидел легкую фигурку, которая метнулась по галерее и исчезла. Через минуту она выскочила из парадной двери и, не разбирая дороги, устремилась к нему, крича во всю силу своих легких:

— Мэтью! Мэтью!

Мэтью соскочил с лошади и побежал навстречу сестре.

— Маргарита! — проговорил он сквозь слезы.

Он сгреб ее в объятия и осыпал поцелуями.

Маргарита вцепилась в брата, любимого старшего брата, заливаясь слезами и стараясь прижаться к нему как можно крепче.

Они стояли так несколько минут, а когда Мэтью взглянул на дом, на веранде уже появились его потрясенные родители..

Рыдающая Фрэнсис Деверо сжимала руку мужа и восклицала:

— Эдуард, это действительно он? Это действительно наш мальчик? О, великий Боже!

Глаза Эдуарда застилал туман, в горле стоял комок, и он в состоянии был лишь кивать в ответ.

Не выпуская Маргаритиной руки, Мэтью устремился навстречу родителям.

Фрэнсис упала в объятия сына. Когда его сильные руки обвились вокруг нее, она вся затрепетала от счастья. Это не сон! Это все наяву. Ее сын жив и вернулся к ней. Нежданная награда за бесконечные безмолвные молитвы.

Наконец мать нашла в себе силы оторваться от него, и Мэтью обнялся с отцом.

— Папа, — пробормотал Мэтью, с трудом сдерживая слезы.

— Когда мы получили телеграмму от твоего дяди из Филадельфии, мы и предположить не могли, что ты жив. Он сообщил только, что нас ждет сюрприз. Сюрприз!

— Это я дал такую телеграмму, — сознался Мэтью. — Я не хотел, чтобы вы узнали о моем спасении по телеграфу.

— Но как?.. — начала было его мать, дотрагиваясь до него, чтобы убедиться, что она не спит и не бредит.

— А где Рэчел?

— Рэчел за… — попыталась ответить Маргарита, но мать прервала ее.

— Маргарита, пойди на кухню и распорядись, чтобы твоему брату приготовили поесть. Побыстрее.

Маргарита надулась, и Фрэнсис бросила на нее предостерегающий взгляд.

Мэтью почувствовал, что случилось нечто очень плохое.

— Маргарита, мне бы очень хотелось вы пить чего-нибудь холодного. Пожалуйста.

Ему девушка повиновалась охотно и побежала выполнять его просьбу.

Посмотрев на родителей, Мэтью заметил взгляд, которым они обменялись, и повторил свой вопрос:

— Где Рэчел?

Боль, ожидавшая ее сына, причиняла страдания и Фрэнсис. Она облизнула губы и заставила себя быть откровенной:

— Мэтью, Рэчел вышла замуж.

Мэтью непроизвольно сжал кулаки и судорожно вздохнул.

— Нет, — твердо произнес он.

Эдуард шагнул к нему:

— Это правда, сын мой. Нам сообщили, что ты погиб. Рэчел долго отказывалась верить в это, так же как и все мы. Она не оставляла надежды, что ты вернешься. Она ждала и ждала. — Эдуард откашлялся и продолжал: — Когда мы увидели, как любит ее этот человек, мы стали уговаривать ее не держаться за прошлое, а начать жить сначала. Она была так молода, и впереди у нее была целая жизнь. Ей не следовало обрекать себя на вечное ожидание. — Он перевел дух. — Так мы думали.

Мэтью застыл, слово превратился в тот самый мрамор, из которого был высечен его памятник. Он не верил своим ушам.

— Рэчел очень любила тебя, — заверила его мать и тихо добавила: — Мне кажется, она и сейчас тебя любит.

— Он хороший человек, Мэтью, — сказал Эдуард.

— Ты его знаешь?

— Он бывший офицер-юнионист. Их часть стояла в Новом Орлеане. Именно он, капитан Фрезер, сообщил нам о твоей гибели.

— Где она? — спросил Мэтью.

— Она уехала, — ответила Фрэнсис.

— Где она? — повторил Мэтью, голос его был странно безжизненным.

— Рэчел живет в имении своего мужа в Вермонте.

«Так далеко, — подумал Мэтью. — Но все же недостаточно далеко».

Фрэнсис поняла, что означает решимость, загоревшаяся во взгляде сына.

— С этим покончено, Мэтью. Ничего не поделаешь.

— Никогда с этим не будет покончено, мама.

— Ничего не поделаешь, — настаивала она. — У Рэчел есть ребенок, — Фрэнсис заметила, как расширились при этом глаза Мэтью. — Ты не должен разрушать ее счастье.

— А счастье, о котором мечтали мы с ней? А дети, которых мы желали?

— Стало быть, судьба решила иначе.

Слова матери молотом стучали у него в мозгу, когда, оседлав Симарона, он бешеным галопом несся по окрестностям, доведя и себя, и своего коня до полного изнеможения. Наконец, в последний раз перескочив высокий деревянный забор, он пустил взмыленное животное шагом.

Рэчел.

Он готов был разыскивать ее в Вермонте. Явиться к ней в дом и потребовать свидания с ней. Объявить ее мужу, что он имеет на нее больше прав. Что Рэчел принадлежит ему, отныне и навсегда.

Никакая сила не сможет остановить его.

Никакая, кроме него самого.

Мэтью осознал, что значат для женщины, подобной Рэчел, клятвы, данные перед алтарем. Что значит для нее ребенок от мужчины, которому она эти клятвы дала. Быть может, иная женщина сумела бы забыть обо всем, вернись к ней неожиданно первый возлюбленный, но не Рэчел. Именно это старалась втолковать ему Фрэнсис.

И как бы ни хотелось ему пренебречь словами матери, Мэтью знал, что она права. Для Рэчел обеты любви и верности не были пустым звуком. Даже если она не любит своего мужа так, как любила его, она не нарушит своих клятв.

Мэтью мог послать ко всем чертям собственную честь, но не мог обесчестить Рэчел. Он слишком сильно любил ее. Настолько сильно, что решился обречь себя на жизнь без нее, без настоящей и единственной любви.

«Рэчел!» — со стоном повторял он ее имя.

«Неважно когда.

Неважно как.

Если не в этой, то в иной жизни, — поклялся он. — Моя душа не будет знать покоя, пока не соединится с твоей. Ты должна знать это, Рэчел. Жди меня».

Было очень поздно, но Фрэнсис Деверо не могла заснуть. Сегодня произошло такое чудо! После обеда она отправилась в недавно выстроенную часовню и вознесла к небу благодарственные молитвы. Она молилась и о том, чтобы Господь вразумил ее сына, ибо опасалась, что он ступит на путь, который приведет его к краху. Она просила Бога избавить ее дитя от лишних страданий.

Как любая мать, она желала спасти Мэтью от боли. Она желала только его счастья. А его счастьем была Рэчел.

Стараясь не разбудить Эдуарда, она выскользнула из постели и надела ночные туфли и халат. Неслышно она отворила дверь и так же тихо прикрыла ее за собой. Инстинкт матери вел ее в спальню Мэтью.

Дверь была не заперта, и, осторожно толкнув ее, Фрэнсис увидела, пустую постель, ветерок слабо колыхал ее раздвинутые занавеси. Дверь, ведущая в открытую галерею, была распахнута. Вспыхивающий огонек и аромат дорогой сигары указывали на местонахождение ее сына.

— Мэтью!

Услышав голос матери, он обернулся:

— Я думал, ты уже спишь. Фрэнсис прошла к нему на галерею:

— Я пыталась уснуть, но не смогла. Несколько минут они стояли молча, затем Фрэнсис заметила:

— Я боюсь уснуть, а проснувшись, обнаружить, что все это был только сон.

Мэтью улыбнулся и ласково погладил ее по щеке.

— Это не сон, мама. Ты можешь спокойно лечь в постель и, когда ты проснешься завтра утром, я буду на месте, — заверил он.

— А послезавтра?

Черные брови Мэтью удивленно поднялись.

— О чем это ты?

— О Рэчел.

Мэтью бросил окурок и потушил его ногой. Ухватившись обеими руками за перила, он на-клонился вперед и некоторое время молча вглядывался в темноту.

— С этим покончено, — твердо сказал он.

— Ты уверен?

Пальцы Мэтью крепче впились в перила, голова поникла.

— Она избрала жизнь без меня, и я должен с этим смириться.

— И ты смирился? — Фрэнсис знала своего сына, знала, как глубоко его чувство к Рэчел.

— Да, — Мэтью выпрямился и поднял голову. — У меня нет выбора. Как бы ни хотел я отправиться за ней и привезти ее обратно, ничего из этого не выйдет. Другое дело, если бы она сама пришла ко мне. В этом случае никто и ничто не заставило бы меня расстаться с ней. — Он тяжело вздохнул. — Но она не придет. И я не могу просить ее об этом.

— Это мудрое решение, мой дорогой. Вам обоим судьба дала возможность устроить свою жизнь со второй попытки. Ты не должен тратить лучшие годы в размышлениях «что было бы, если…». — Она зевнула: — А вот теперь я, похоже, все-таки засну.

Мэтью поцеловал мать в щеку.

— Bon soir, мама, — сказал он.

— Спокойной ночи, мой милый, — ответила она и вернулась к себе, оставив его в одиночестве.

Он продолжал задумчиво смотреть в ночь и простоял так еще почти полчаса.

Наконец, совершенно обессиленный, он вернулся к себе в спальню. Немного ранее мать отдала ему вещи, находившиеся прежде в его гарсоньерке, а также разорванные четки, обнаруженные ею у мраморного памятника, и кольцо-печатку, переданное Рэчел капитаном Фрезером вместе с известием о его смерти. Сейчас Мэтью взял это кольцо с ночного столика и, надев на палец, стиснул руку в кулак.

Нет, никогда он не сможет по-настоящему забыть Рэчел.

Никогда.

«Я медлил с письмом к Рэчел, ибо что я мог ей сказать? Рэчел, я хочу тебя? Рэчел, оставь мужа и сына и возвращайся ко мне? Рэчел, я собирался сдержать свое обещание? Рэчел, какого черта ты не подождала еще немного?

В конце концов я сделал единственную возможную в данных обстоятельствах вещь. Я написал ей не то, что хотел, не то, чего жаждала моя душа, а то, чего требовали приличия».

Вернувшись к прежней жизни, Мэтью обнаружил, что лишь очень немногое в ней осталось по-старому. В целом она перевернулась вверх дном. Почти каждая знакомая ему семья потеряла сына, мужа или брата. Погиб и его кузен Ален. Люди, с которыми он пил, охотился, скакал верхом, играл в карты, лежали в могилах. Столько перемен — и какой ценой!

Шли месяцы, и изо дня в день, от зари до зари Мэтью старался отучить себя от горьких размышлений и бесплодных мечтаний. Ему уже удавалось прожить несколько часов, не думая о Рэчел.

Но сегодня она снова царила в его мыслях. Не далее как вчера Рэчел известила его мать о рождении своего второго ребенка. А сегодня из Англии пришла посылка, которую война и связанная с ней блокада южных портов задержали на годы. Эта очередная насмешка судьбы острой болью пронзила его сердце. В посылке находилось кольцо, заказанное им для Рэчел. Розовый бриллиант в золотой оправе. Необыкновенное кольцо для необыкновенной девушки. Он собирался украсить их обручальные кольца одинаковой надписью: «Toujours» — «Всегда».

Мэтью осушил рюмку с виски и сразу налил себе еще. Сегодня вечером его мать организовала званый ужин, в числе приглашенных были несколько молодых девушек. Мэтью прекрасно понимал, какую цель она преследовала, ведь это было не в первый раз. Девушек пригласили специально для него, с тем чтобы он присмотрел себе невесту. Даже его отец время от времени пускался в рассуждения о том, что Мэтью пора подумать о будущем, о продолжении рода Деверо.

Мэтью вспомнил девушек, присутствовавших на ужине, и его передернуло. Одна была несмышленышем, только что снявшим школьную форму, другая — кокеткой, третья — занудой. Ни одну из них и сравнить нельзя было с Рэчел.

Рэчел! Снова и снова Рэчел!

— Мэтью!

— Я здесь, мать!

— Значит, сегодня я не мама, а мать? — спросила Фрэнсис, входя в библиотеку, где нашел убежище ее сын.

— Они ушли?

— Да.

— Хорошо.

— Мэтью, ты должен сделать над собой усилие, иначе ты никогда не найдешь себе жену!

Мэтью холодно взглянул на Фрэнсис:

— А я ее и не ищу.

— Но ведь тебе придется заняться этим.

— Спасибо за заботу, мать, но я могу сам найти себе невесту, когда я захочу.

— И когда же это будет?

Брови Мэтью иронически полезли вверх.

— Я не знал, что это так срочно.

Фрэнсис решила говорить прямо:

— Знаешь, Рэчел не хотела бы, чтобы ты оставался одиноким.

Мэтью отвернулся.

— Ты можешь не слушать меня, но ты не можешь закрыть глаза на правду.

— Какую правду?

— Такую, что Рэчел никогда не будет твоей женой.

— Я знаю, — сухо ответил он, опрокидывая очередную рюмку.

— И бутылка тебе тоже не поможет.

— Я — что, пьян?

— Нет, — ответила Фрэнсис, — ты не пьян. Ты всегда был крепок на выпивку, Мэтью. — Она неодобрительно взглянула на бутылку. — Просто ты, похоже, слишком увлекаешься ею последнее время.

— Ну и что же?

— Это не дело, мой мальчик. — Фрэнсис подошла к нему ближе. — Я уже целую вечность не слышала, как ты смеешься. А ведь у тебя был заразительный, беззаботный смех, я помню. — Она помолчала, будто что-то припоминая. — Жизнь должна идти вперед. Мы с твоим отцом хотим видеть тебя счастливым. Мы мечтаем, чтобы в этом доме снова звучал топот детских ножек. Но этого не произойдет, если ты не попытаешься порвать с прошлым, полюбить вновь. Пусть не так, как ты любил Рэчел. — Фрэнсис положила руку ему на плечо. — Я сама никогда не смогла бы полюбить другого мужчину так, как люблю твоего отца. Я знаю, что такое любовь. Поверь мне.

— Так оставь меня с моей любовью.

— Я бы и оставила, — возразила она, — но не могу видеть, как ты страдаешь.

— Стадо слащавых жеманниц не поможет мне избавиться от страданий.

— Я и не ожидаю этого, — заметила Фрэнсис, — это поможет притупить его.

— Ты можешь приглашать в дом всех незамужних девиц Нового Орлеана или даже всей Луизианы, мама, но это не поколеблет моей любви к Рэчел.

Терпение Фрэнсис лопнуло.

— Хорошо, — сухо сказала она. — Живи, как знаешь. Продолжай влачить это бессмысленное существование, спивайся. Я умываю руки.

Она повернулась и направилась к двери, но, прежде чем открыть ее, сделала последнюю попытку:

— Рэчел не хотела бы, чтобы ты губил свою жизнь, Мэтью. Человек, которого она когда-то полюбила, ни за что не допустил бы подобного.

Мэтью услышал звук закрывающейся двери и налил себе полную рюмку виски. Но, поднеся ее к губам, он вдруг задумался. Рука его задрожала, и содержимое рюмки пролилось ему на рубашку.

Он медленно опустил рюмку на стол.

Его мать права. Он губит себя. Рэчел построила новую жизнь, без него, и он должен сделать то же самое. Он обязан думать о судьбе рода, о благополучии Бель-Шансон. Ему скоро тридцать три. Самый подходящий возраст, чтобы обзавестись женой и детьми. Его выбор не будет продиктован сердцем, и дети не будут представлять собой плод пылкой любви.

Ну что ж. Значит, так тому и быть.

Мэтью подошел к письменному столу и, усевшись, вытащил из ящика лист бумаги. Окунув перо в серебряную чернильницу, он сделал свой первый шаг к новой жизни.

«Так началась моя переписка с Джулией. Почти год мы обменивались письмами, прежде чем я решился сделать ей предложение. Я был с ней абсолютно откровенен, потому что слишком уважал, чтобы вести себя иначе. Она знала, что я люблю другую женщину, что сама она мне просто нравится и что я хочу иметь жену и детей.

Я пригласил ее погостить в Бель-Шансон.

Она приехала, и уже не уезжала. Наша свадьба была скромной, присутствовали только мои родные — так захотели мы оба.

Джулия дала мне больше, чем я мог надеяться, она поистине обогатила мою жизнь. Сейчас она носит под сердцем мое дитя. Я доволен жизнью. Но я должен сознаться, что бывают моменты, когда, глядя на нее, я мечтаю увидеть на ее месте Рэчел. И когда мы занимаемся любовью, я представляю себе, что это Рэчел лежит в моих объятиях, Рэчел принадлежит мне, Рэчел будет носить нашего ребенка.

Это моя тайна, и доверить ее я могу только своему дневнику. На этих страницах я должен быть честным сам с собой.

И вот эта искренность заставляет меня признать, что, как ни велико мое счастье, какая бы чудесная жизнь ни была у меня, я по-прежнему мечтаю о союзе с моей возлюбленной, о моей Рэчел. Если не в этой жизни, то, быть может, в иной, ведь моя любовь преодолеет все преграды, стоящие между нами.

Жди меня, любовь моя, и не забывай никогда».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Морган закрыл дневник. Прочитанное поразило его.

Здесь была вся человеческая жизнь: надежда и отчаяние, любовь и утрата, небеса и преисподняя.

Наибольшее впечатление произвела на Моргана несокрушимая вера его предка в могущество любви, его убежденность в том, что неважно когда, но он соединится со своей Рэчел.

Рэчел Галлагер Фрезер.

Ребекка Галлагер Фрезер.

Морган вздрогнул. Совпадение? Он думал, что нет.

Не может ли быть, что именно на все это намекала в своем туманном письме Ребекка? Знала ли она историю этой любви? Не потому ли она приехала в Луизиану, что хотела своими глазами увидеть место этих далеких событий?

Морган поднялся с дивана и зашагал по комнате, запустив в волосы пятерню. Он физически ощущал боль Мэтью, потерявшего любимую женщину. Разве не произошло то же самое с ним самим? Быть может, поэтому слова его прапрадеда затронули столько струн в его душе.

Была ли какая-то связь между Ребеккой и Рэчел? Возможно ли подобное?

Неожиданная мысль заставила его вздрогнуть. Неужели им с Ребеккой суждено повторить ошибки прошлого? Не поэтому ли она покинула его?

Морган внимательно пригляделся к кольцу, которое надел перед тем, как начал читать дневник Мэтью. Указательным пальцем он легонько провел по выгравированным на кольце инициалам. Он стал вспоминать, какой была Рэчел в описании своего возлюбленного. У нее были светлые волосы и голубые глаза — как у Ребекки. Подобно Ребекке, она имела склонность к писательству. Оба они — и он, и Мэтью — влюбились с первого взгляда. Кроме того, в его кабинете висел портрет Мэтью. И этот портрет легко было принять за портрет самого Моргана в более зрелом возрасте.

Наступил вечер, и, взглянув на часы, Морган неожиданно обнаружил, что они показывают половину одиннадцатого. В желудке у него было пусто, и он припомнил, что ничего не ел целый день. Надо было бы разогреть себе супу. Такой вариант не имел, конечно, ничего общего с задуманным им изысканным ужином, во время которого он намеревался сделать Ребекке предложение. Это решение пришло к нему утром, как только он проснулся и еще не успел понять, что Ребекка исчезла. Он понимал, что его решение непродуманно и импульсивно, но его это не интересовало. Он хотел взять ее в жены. Он хотел стать ее мужем. Он хотел быть с ней всегда.

Он нуждался в ней и не мог допустить, чтобы она ускользнула от него.

А она ускользнула.

Меньше чем за неделю она перевернула его жизнь. Невероятно, чтобы всего за несколько дней весь его мир так неузнаваемо изменился. И тем не менее все произошло именно так. Ребекка достигла этого.

Это была любовь. Подлинная, чистая любовь. Любовь, которая сильнее всего на свете. Любовь, которую он обязан сохранить.

Морган посмотрел на стопку писем, перевязанную лиловой ленточкой. Письма Рэчел к Мэтью.

Он включил радио, и комната наполнилась жалобными звуками саксофона. Местная радиостанция транслировала программу, посвященную блюзу. Музыка говорила о тоске одиночества, и Моргану казалось, что она звучит специально для него.

На Моргана нахлынули воспоминания. Закрывая глаза, он видел, как они занимаются любовью, там, прямо на полу. Он слышал ее смех, ощущал запах ее духов.

Морган снова опустился на диван. Еда подождет. Он взял связку писем, осторожно развязал ленточку и, забыв о голоде, принялся читать.

Ребекка вошла в свой вермонтский дом. Ей было холодно. Билета на прямой рейс ей достать не удалось, и она вынуждена была лететь через Чикаго и провести там несколько часов.

Холод терзал не только ее тело, он проник глубже и сковал ее сердце.

Она опустила чемодан на пол в кухне и оглядела пустое помещение.

Неужели она уехала отсюда всего несколько дней назад? Господи, ей кажется, что прошли целая жизнь.

Она была измучена морально и физически, столкнувшись с всепоглощающей и ни с чем не сравнимой силой, с тем, что восхищало и пугало ее, — с любовью.

И она потеряла его.

Ребекка прослушала свой автоответчик. Звонок от родителей. От Николь. От ее агента, сообщающего, что телекомпании понравились ее предложения и им дан полный ход. Последний звонок — от Бена, с известием, что они с Элли решили пожениться в июне. Слушан голос Бена, она и радовалась за него и ощущала легкую зависть.

Морган не звонил.

Неужели она действительно ждала, что он позвонит? В конце концов, она уехала от него только сегодня утром.

А может быть, он звонил ей в Нью-Йорк?

Ребекка набрала номер и проверила сообщения, оставленные на ее городском автоответчике. Нет. Все то же самое, то же самое.

Ее письмо было абсолютно недвусмысленным — не разыскивай меня. Со всей очевидностью она дала ему понять, что он должен оста вить ее в покое. По всей видимости, он намерен исполнить ее пожелание.

Ребекка понимала, как все это глупо с ее стороны, но ничего не могла с собой поделан.. Несколько минут она смотрела на телефон в надежде услышать звонок. Желая услышать звонок. Нуждаясь в этом звонке.

Телефон молчал. Но ведь она сама могла бы позвонить ему.

Чувствуя себя идиоткой, Ребекка схватила чемодан и, пройдя через холл, поднялась в спальню. Она поставила чемодан на кровать и принялась вытаскивать содержимое. Когда очередь дошла до ночной рубашки Рэчел, она задумалась и отложила ее в сторону.

Вынув всю одежду, Ребекка заглянула в пустой чемодан и увидела там свою косметичку. Она открыла ее и обнаружила, что золотого медальона в ней нет. Ребекка расстроилась: она потеряла его.

Она попыталась вспомнить, когда последний раз надевала медальон, и внезапно прижала ладонь ко рту. Ну конечно! Морган снял его с нее перед тем, как они впервые занялись любовью, и положил в карман своих брюк. Наверное, он там и лежит.

Значит, она сама отдала Моргану Деверо эту драгоценность, так же как отдала ему свое сердце. Бездумно, безрассудно, бесстыдно.

«Ну что ж, поздно сожалеть об этом. Что сделано, то сделано», — решила Ребекка.

Она быстро сбросила с себя одежду, отпихнула ее в сторону и натянула рубашку своей прапрабабушки. От нее исходил нежный сладкий запах, почему-то заставивший ее живо ощутить, как руки Моргана ласкают ее тело.

Господи, она хочет его! Прямо сейчас! Так сильно, что готова закричать!

Она взглянула на пустую постель. Покрывало, принадлежавшее когда-то Рэчел, красивыми складками свисало до самого пола. Как было бы хорошо, если бы на этой постели сейчас лежал Морган и, широко раскрыв объятия, ждал ее.

Правильно ли она поступила? Ведь она считала, что на расстоянии сумеет взглянуть на вещи более трезво. Сейчас она не была в этом уверена.

Не в силах дольше глядеть на пустую постель, Ребекка скользнула под одеяло и выключила свет.

Она потеряла Моргана!

Морган заснул прямо на диване, читая письма Рэчел Галлагер к Мэтью Деверо. Каждая строка в них дышала благородством, добротой, умом. А также искренностью и глубоким чувством. Она любила Мэтью не меньше, чем он ее.

Моргану было холодно и хотелось принять душ. Он знал, почему не поднялся наверх и не провел остаток ночи у себя в спальне: спать одному в постели, которую он делил с Ребеккой, было бы кощунством.

Морган направился в ванную комнату. И как только он встал под душ, в его мозгу возникла отчетливая картина: они с Ребеккой вдвоем под струями теплой воды; он намыливает ее грудь, ее живот, идет дальше… Все это было лишь два дня назад. В его ушах снова звучали хриплые стоны, которые она издавала, пока он неуклонно подводил ее к высшей точке. Затем он овладел ею, и ее руки судорожно блуждали по его спине, а ногти царапали его влажную кожу.

Он резко повернул кран холодной воды, желая погасить нарастающее в нем возбуждение.

Она царила в его мыслях. «Ребекка, я не позволю тебе уйти, — поклялся он. — Ты для меня то, чем была Рэчел для Мэтью, — единственная любовь моей жизни».

Побрившись и войдя в спальню, Морган обнаружил, что его брюки небрежно брошены на стул. Взяв их в руки, он почувствовал, что в одном из карманов что-то лежит.

Медальон! Медальон, который был на Ребекке в тот вечер, когда они стали любовниками.

Морган подошел поближе к окну, и брови его удивленно взметнулись при виде переплетенных инициалов «Р» и «М». Точно таких же, как на кольце, красовавшемся на его пальце. А открыв медальон и увидев миниатюры, Морган даже присвистнул от изумления. «Мэтью и Рэчел», — догадался он. Давно ушедшие двойники его и Ребекки.

«Итак, она все знала. Должна была знать», — решил он, не сводя глаз с портретов.

Но почему же все-таки она покинула его?

Неожиданная идея мелькнула в мозгу Моргана. Он счел ее абсурдной, но не смог избавиться от нее, она не давала ему покоя.

А что, если в них и должен осуществиться союз Мэтью и Рэчел? Ведь его прапрадед обещал своей возлюбленной вернуться. Неважно, когда и как. Так быть может, именно в нем и состоится возвращение его предка? И не в Ребекке ли получила ее прапрабабушка свой шанс на союз с любимым?

Морган закрыл медальон и подошел к ночному столику. Сняв трубку, он быстро набрал номер:

— Алло! Будьте любезны лейтенанта Тома Шонесси. Да-да я жду. Скажите ему, что это Морган Деверо.

Ожидая ответа, Морган улыбался. Наконец он услышал знакомый голос.

— Томми? Рад тебя слышать! Да, обязательно надо повидаться. Угу. Пообедать было бы прекрасно, но придётся ненадолго отложить. Мне нужна твоя помощь, если не возражаешь. — И Морган пояснил: — Нужно кое-кого разыскать.

«Факс — это настоящее чудо цивилизации», — думал Морган, вставляя лист бумаги в аппарат, стоящий у него в кабинете. Он объяснил Томми, что располагает адресом Ребекки в Манхэттене, а его просит навести о ней справки в Стоуве, штат Вермонт, ведь именно туда переехала Рэчел Галлагер, выйдя замуж за Баррета Фрезера. Это было непростое дело, но стоило попытаться.

После этого он позвонил в лучший ювелирный магазин города и, выяснив, что у них есть то, в чем он нуждается, сделал заказ. Владелец магазина, чьи предки уже больше ста лет обслуживали семью Деверо, заверил его, что заказ будет выполнен без промедления.

Опустив трубку, он услышал, как открывается дверь черного хода. Он понял, кто это, и не ошибся.

— Привет, Делла!

Она появилась в дверях кабинета и внимательно взглянула на него:

— Ну как ты себя чувствуешь?

— Ты веришь в судьбу, Делла?

— Это что — связано с твоим самочувствием? — спросила Делла, удивленная как его словами, так и тем, что ее вопрос остался без внимания.

— Сначала ответь мне!

— Пожалуй, верю, — пожала плечами Делла. — А что?

Все повернулось совсем не так, как она ожидала. Делла пришла сюда, чтобы подбодрить грустного, подавленного Моргана, а нашла его веселым, даже счастливым.

Морган раскрыл медальон и протянул Делле:

— Взгляни!

— Ты и Ребекка, — ахнула Делла, переводя удивленный взгляд на Моргана. — Когда же их успели сделать?

— Лет сто тридцать назад, я полагаю.

— Что ты несешь?

— Я говорю чистую правду. Это Мэтью Деверо и женщина, на которой он мечтал жениться, Рэчел Галлагер.

— О Господи! — удивленно заморгала Делла. — Я готова была поклясться…

— … Что это я и Ребекка, — закончил Морган, закрывая медальон. — Я понимаю. Увидев это, я тоже был, мягко говоря, потрясен.

— Откуда у тебя этот медальон?

— Ребекка забыла его у меня в Новом Орлеане. Я обнаружил его только сегодня утром.

— Потрясающая история! — воскликнула Делла.

— Долгая история, и когда-нибудь я расскажу тебе ее во всех подробностях, а сейчас хочу попросить тебя об одолжении.

— Пожалуйста!

— Возьми на несколько дней Джестера. Мне нужно уехать.

— Надолго?

Морган откинулся на спинку стула и загадочно улыбнулся:

— На столько, сколько потребуется, чтобы завоевать сердце дамы.

Весь день после возвращения в Вермонт Ребекка находилась в полной прострации. Потребность излить кому-то душу стала, в конце концов, нестерпимой, и вечером она позвонила Николь с просьбой навестить ее на следующее утро.

Николь появилась рано и принесла с собой завтрак: свежие рогалики, мягкий сыр, домашнее варенье. Пока они поглощали теплые рогалики, Николь выслушала исповедь подруги, включавшую в себя даже описание блаженства, которое Ребекка испытала в объятиях Моргана.

— Так что же ты собираешься делать? — спросила Николь, поднося к губам чашку кофе.

— Вернуться к нему, — без колебаний ответила Ребекка. — Я написала Моргану, что мне нужно время подумать, взглянуть на наши отношения со стороны. — Она вздохнула и продолжила: — Господи, да я не в состоянии думать ни о чем. Моя голова, мое сердце, моя душа полны им одним.

— Похоже на любовь, — радостно улыбнулась Николь.

— И меня это пугает, — пожаловалась Ребекка.

— Есть чего пугаться! Мы все проходим через это — такова жизнь.

Она налила себе еще кофе. Пусть Ребекку нельзя было назвать хорошей хозяйкой, но варить кофе она умела.

— Тебя пугает, что ты сходишь от него с ума. Верно?

— Да, как не сходила никогда ни от кого другого. Но что, если нам суждено повторить судьбу Мэтью и Рэчел?

Николь таинственно посмотрела на нее:

— Не допускаешь ли ты мысли, что вы с Морганом и представляете собой тот шанс, которого лишены были они? Что вы познали любовь, проходящую сквозь время и расстояние? Их любовь?

— Ты не думала никогда о карьере романистки? Я могу составить тебе протекцию, Николь.

— Оставим это тем, у кого есть талант, — рассмеялась Николь. — Но я говорю серьезно. Если ты действительно любишь его так сильно, ты не можешь допустить, чтобы такая любовь — уже во второй раз! — оказалась несчастливой!

Ребекка размышляла над ее словами весь день. Николь права. Она отбросила все свои опасения, страх перед неизведанным, боязнь утраты. Морган Деверо — это лучшее, что было в ее жизни. И она не должна терять его!

Ее сердце принадлежит ему, и сейчас оно с ним, в Новом Орлеане. То, что бьется в ее груди, — не более чем машина для перегонки крови. Без Моргана она не живет, она существует. Она любит его. И докажет ему это.

Ребекка набрала номер бюро путешествий:

— Алло! Обстоятельства сложились так, что мне пришлось прервать отдых. Но сейчас я хочу вернуться в Новый Орлеан первым же рейсом.

Она ждала, нетерпеливо притоптывая ногой.

— Ничего раньше завтрашнего вечера? — разочарованно вздохнула она. — Ну что ж, пусть так. Я лечу. Оплата кредитной карточкой, номер у вас имеется. Благодарю вас.

Итак, завтра она вернется в Бель-Шансон, к Моргану, к самой себе. Все остальное они решат позже.

А теперь у нее было время расслабиться и начать новый роман Моргана, купленный в киоске аэровокзала.

Морган — во взятой напрокат машине — спустился с холма, от души надеясь, что действия его были правильными. Томми установил адрес Ребекки в Стоуве. Морган мог позвонить ей, но опасался, что его звонок заставит ее снова скрыться. В таком месте, где он не сможет разыскать ее. Сейчас он молил небеса о том, чтобы она оказалась дома.

И вот он перед ее домом. В окнах горит свет, — стало быть, в доме кто-то есть. Он оставил машину в отдалении и направился к входу. В кармане его брюк лежал медальон, во внутреннем кармане куртки — кольцо, заказанное Мэтью для Рэчел много лет назад.

Подойдя к двери, он с удовольствием втянул в себя запах горящих поленьев. Из трубы вился дымок, воздух был прохладным. В такой вечер приятно расположиться у огня, держа в объятиях любимую женщину. «Но для этого, — напомнил себе Морган, — надо как минимум войти в дом».

Ребекке послышался стук. Уменьшив звучание компакт-диска, она прислушалась. Да-да, на этот раз в дверь постучали сильней.

Она направилась в кухню и, включив фонарь над входом, осторожно спросила:

— Кто там?

— Человек, который тебя любит, — был ответ.

Морган сел. Лежавшая на покрывале, впопыхах сброшенном на пол, Ребекка наблюдала, как блики каминного пламени играют на его гладкой коже. Открыв Моргану дверь, она бросилась в его объятия, и он внес ее в эту комнату. Они не могли ждать ни секунды. Сейчас их одежда была разбросана в полном беспорядке, и Морган не без труда нашел свои брюки, валявшиеся на столе рядом с ее халатом. Он залез в карман и извлек оттуда какой-то предмет.

— Ты забыла это, когда внезапно сбежала от меня.

Ребекка увидела золотую печатку на его пальце.

— Кольцо Мэтью, — сказала она.

— Да.

— Значит, ты все знаешь?

— Все.

Отыскав куртку, Морган вынул кольцо с розовым бриллиантом, завернутое в носовой платок. Надевая его Ребекке на палец, он спросил:

— Ты выйдешь за меня замуж?

Она облизнула губы, на глаза ее навернулись слезы.

— Разумеется. — Другого ответа она дать не могла.

Она восхищенно рассматривала кольцо. Ничего более прекрасного она еще не видела в жизни.

— Спасибо, — прошептала она.

— Не за что, любимая.

— Я не могу поверить, что ты вернулся ко мне, — сказала Ребекка, и слезы радости текли по ее лицу.

Морган прижал ее к своему сердцу:

— Я обещал вернуться и сдержал свое слово.